Охотников Сергей. Большая книга ужасов. Millennium

   Канашевич исчезла. Миры соединились, все вокруг заполнили цвета и звуки.
   Мальчишки штурмовали болото. Впереди почему-то оказался Кривой. Алена была уверена, что он пошутил, крикнув про девочку. А раз так, то чего он-то испугался?
   – Подержи его! – Матвей передал Алене в руки обмякшего Посю. – Все за мной! – молодецким криком созвал свою разбредшуюся паству вожатый.
   Его крик подействовал, ребята перестали суетиться и потянулись за побежавшим вдоль низины Матвеем. Кривой тянул из болота застрявшую Зайцеву. Они извозились в грязи, даже носы у них были перепачканы.
   – Глаза открой! – Алена встряхнула осоловевшего от страха Вальку. – Нет никого!
   – Как же нет, – вяло улыбнулся Пося. – Вон стоит, на Юрку смотрит.
   Алена снова взглянула вниз. Канашевич не было, зато в болоте творилось что-то невозможное – Кривонос тонул. Он стоял по пояс в трясине, дергался, а прочь от него по колено в воде брела Зайцева.
   Алена выпустила Вальку, отчего он сразу же сполз на землю и растекся по ней безвольной тушкой.
   – Все пропало, – прошептал он.
   – Никуда не уходи! – крикнула вожатая.
   Пося и не мог никуда уйти – ноги его больше не держали.
   Алена метнулась туда-сюда по кромке топи, не зная, с какой ноги шагнуть.
   – Не делай ничего, – раздался рядом голос.
   – Черт! – крутанулась на месте Алена, но никого не увидела. – Все-таки это ты!
   – Знаешь, почему все это произошло? – Слова возникали из воздуха и тут же растворялись в пустоте. – Потому что любви нет. Есть только предательство.
   – Маленькая! Глупая! Дура! – рявкнула вконец разозленная Алена.
   – Это ты во всем виновата! – завизжали прямо в ухо. – Ты тоже меня не любила! Ты могла просто подойти, просто пожалеть, но не сделала этого! Тебя поэтому и Кирюша бросил. Ты – холодная.
   – Ну до чего же вы все, маленькие, дальше своего носа не видите! С чего ты взяла, что тебя не любили? Что тебе не помогали? Это ты сама для себя так решила, чтобы пожальче было.
   – Нет! Он бросил меня!
   – Чушь! Хоть бы подошла один раз поговорить! Надумала себе бед и носилась с ними, как с писаной торбой! Это ты была увлечена Пашкой, а он тебе и взаимностью-то не отвечал! Задурила парню голову своей игрой в смерть.
   Послышалось сопение. После таких звуков обычно начинается истерика. И она появилась в голосе.
   – Любви нет! Все обман!
   – А что – родители тебя не любили? Друзья? Ты же их сама бросила! Предала! Слышишь? – Голос у Алены сорвался. – Кинула! Ушла, а они здесь на твою могилу ходят. Мать до сих пор в себя прийти не может. Все надеется, что ты вернешься из лагеря. Ты сама никого не любишь! Думаешь только о себе! Что тебе дала твоя смерть?
   – Известность. И любовь. Теперь меня будут помнить. Я убью здесь всех, и обо мне заговорят!
   Алена взвыла от бессилия. С каким удовольствием она сейчас отхлестала бы глупую девчонку по щекам. Это надо же – до такого додуматься. Да какое – до-думать-ся! Нет, мыслительным процессом здесь и не пахло. Скорее полным отсутствием оного.
   Вожатая глубоко вздохнула. Закрыла глаза. Если глюк, то сейчас пройдет. Не прошло. Канашевич стояла рядом, в каждом глазу было по кусочку льда.
   – Ты знаешь, что такое любовь? – тихо спросила Алена.
   – Знаю! Я отлично знаю, что такое любовь! И хватит меня ругать!
   – Любовь – это когда отдаешь и от этого испытываешь радость. А ты кому что отдала?
   Ответа на свои слова Алена услышать не успела.
   – Королев!
   До этого незаметно сидевшая среди травы, листвы и солнечных бликов рыжая Аня вскочила и бросилась к трясине. Там снова барахтались двое. Но не Ирка – она успела выйти и теперь с яростью изучала испорченные кеды и грязные шорты. Рядом с Юркой на топком месте увяз Лешка. Они вцепились друг в друга, словно так чувствовали себя надежней. Их уже засосало по грудь. Кривой все откидывался назад, приостанавливая неминуемый конец.
   – Королев!
   Рыдающая Моторова прыжками неслась через болото. Одна нога босая, на другой болтается почти оторвавшаяся сандалия. То ли оттого, что она бежала, то ли оттого, что босая – перемещалась она по болоту, как по сухой земле. Но вот из-под ног брызнула вода. Анька бухнулась на пузо и, задрав неудобную юбку повыше, ловко поползла к мальчишкам.
   – Назад! – оторвалась от изучения своих потерь Зайцева. – Моторова! – замахала она руками.
   Алена пришла в себя, когда почва под ней чавкнула и пошла вниз – она тоже шагала по трясине, не замечая этого.
   – Королев! Держись!
   Аня почти доползла до мальчишек, заранее вытягивая черную от грязи руку. Кривой кинул себя вперед, стал размахиваться, пытаясь уцепиться за Моторову. Королев тоже дернулся.
   Алена побежала, чувствуя, что с каждый шагом ее все сильнее утягивает вниз, что ноги становятся все неподъемней. Нет, не успеет, уйдет в болото с головой раньше, чем доберется до подопечных.
   – Стой!
   Крик накрыл болото. И было уже непонятно, кто кричит и зачем. Потому что стоять и вертеть головой нельзя, ни в коем случае нельзя!
   – Королев!
   Кривой карабкался по распластавшейся в грязи Ане, а она все тянула и тянула руки к Лешке. Он зачем-то махал в ее сторону кулаками.
   Алена споткнулась о кочку и упала в мутную воду. Нога провалилась, и вытащить ее уже не было сил. Вожатая откинулась на спину, почувствовала, как холодная вода быстро забирается под одежду, леденит спину, касается волос, разгоняет перепуганные мурашки, и заплакала. Все бесполезно. Этот мир ничего не спасет. Никакая любовь! Ее и правда нет. А если она приходит, то приносит беды, страдания и отчаяние. А когда уходит одна, следом за ней тут же заявляется другая, ворошит в груди горячей кочергой, выковыривает сердце, которое и так осталось с горошину.
   Болото продолжало жить своей жизнью – чавкало и хлюпало.
   Алена приподнялась на локте, и ей показалось, что все рассказы Матвея тут и осуществились. Они прилетели. Через сорок четыре года…
   К ней шли инопланетяне. Уродливые, огромные, с перекошенными головами, с мерзкими оскалами на лицах. В прошлый раз забрали Гагарина. Кого теперь? Алену? Она-то им зачем?
   Слезы смыли картинку действительности, горло перехватил спазм.
   – Ты только не дергайся!
   Алену что-то резко обхватило под грудью и больно потянуло вверх. Она уцепилась за это что-то. Под пальцами оказалась ткань.
   Открыла глаза. Матвей отполз от нее на расстояние вытянутой руки и резко придвинул к себе, держа за сведенные концы майку, которой была обмотана Алена. Еще два рывка, и они оба – в безопасности.
   А чуть в стороне, по краю болота, брели три инопланетянина. Ссутулившиеся, свесив от усталости руки, с опущенными грязными головами. Как только под ногами оказалась твердая земля, Аня присела на первую же кочку, а Королев с Кривым, машинально переставляя ноги, побрели дальше.
   – Больная! – подскочила к Моторовой Зайцева. – На всю голову! – орала она своим хриплым голосом. – Ты же могла утонуть.
   Аня блаженно улыбалась. От слабости ее вело из стороны в сторону. Она пару раз качнулась и, не удержавшись, завалилась на землю. Повернула перепачканное лицо к небу. Какое оно было… тихое.
   Но тут на фоне неба появилось хмурое лицо лучшей подруги.
   – Ну и чего ты тут валяешься? Дура! Круглая!
   – Не шуми, – прошептала Аня и чуть подвинулась, чтобы вновь видеть небо. Теперь оно было просто голубое, слегка выгоревшее от солнца, перечеркнутое спешными перелетами стрижей, белая бровка – след от самолета – встала удивленным домиком.
   – Ну и что ты доказала? – злилась Ирка, не умевшая и не желавшая никого любить. – Он к тебе все равно не вернется.
   – Ну и пусть.
   Анина улыбка стала шире. Болотная грязь на лице высыхала, от движения губ и щек некрасиво трескалась.
   – Главное, что его люблю я.
   – А ему на тебя плевать! – лила свой яд Зайцева.
   – Ты знаешь, любовь ведь никуда не девается. Если она была, значит, она и сейчас есть.
   – Нет никакой любви! – заорала Ирка, желая из последних сил доказать что-то. – Нет! А вот утонуть ты могла!
   – Не могла. – Анин голос стал тонким, невесомым. – Я и не собиралась этого делать.
   – Ну ты… совсем, – аргументы у Зайцевой закончились.
   – Ира, – медленно подошел к ним Кривонос.
   Подошел осторожно, спрятав руки за спину. Таким тихим и пришибленным он никогда еще не был.
   – Да отстаньте вы от меня! – взорвалась Зайцева, взмахнула руками и побежала прочь. Туда, где собирался отряд. Остановилась, словно на кочку налетела. Быстро повернулась: – А ты, Юрец, в первую очередь пошел на фиг!
   И снова побежала. Чтобы в движении распылить свое раздражение и злобу на окружающих ее людей.
   – Ты жива? – грустно спросил Юрка, глядя на улыбавшуюся Моторову.
   – Мне хорошо, – пропела Аня и закрыла глаза.
   Мир теперь был полон звуков. Ярких. Они наводняли все вокруг – звук солнца, лившего на землю свет, шорох крыльев далеких стрижей, звон идущего где-то дождя.
   – Ну ты, это… – Юрка искал слова. – Круто там, короче.
   Он кивнул на болото, которое отсюда, с берега уже не выглядело таким опасным. Всего каких-нибудь метров сто. В две секунды перебежать можно. Воды в нем вроде бы не так уж и много.
   Аня ухмыльнулась, не открывая глаз. Круто – это жить, а все остальное – составляющее.
   Алена сидела, тяжело привалившись к широкому плечу Матвея, и бездумно водила по его ладони пальцем.
   – Ну что, милая моя, – ровным голосом спросил напарник, – пришла в себя?
   Шевелиться не хотелось. Вот бы закрыть глаза и проспать часов двести. А потом проснуться – и чтобы началась совсем другая жизнь. А еще хотелось растянуться на земле и послушать, как там идет ее нутряная жизнь – кто ходы копает, кто камешки перекладывает, как горячее ядро в магме бултыхается…
   Она села ровнее, не цепляясь ни за что взглядом, осмотрелась. На пригорке собирался отряд. Между ребятами бегал физрук, не давая никому спускаться, хотя мальчишки рвались сбежать, узнать, как дела. Остальные возбужденно кричали, размахивали руками, звали к себе. Пося держался за плечо. Врезать ему успели, что ли? Мимо протопали трое. Впереди брел Королев, поникший, с опущенной головой. Словно его не из болота вытащили, а только что смертный приговор зачитали, но перед самой казнью успели отменить. Его догнала Зайцева, сильно толкнула Лешку, так что тот остановился. Но отвечать не стал. Побрел дальше. Идущий последним Кривой наклонился, что-то сорвал, сунул в рот.
   Зеленый стебелек в его руке встревожил Алену. Она подалась вперед.
   – А что это за трава?
   – Какая трава? – бодро отозвался Матвей, перехватил Аленин взгляд и резко свистнул. – Эй! Боец! Вернулся!
   Кривой все так же лениво сменил направление и пошел обратно.
   – Ладонь показал! – перешел на военный тон Матвей.
   Стебелек был изрядно пожеван, от листика осталась половина. Вожатый осторожно понюхал его.
   – А чего? – равнодушно протянул Юрка. – У нас такой же в лагере растет. Да ты его уже видел!
   – Я вам запретила жевать всякую гадость!
   Возмущаться, глядя на собеседника снизу, неудобно, но Алене лень было вставать, поэтому она просто отвернулась. О чем можно говорить с Юркой?
   – Нормальная ботва. Прикольная такая…
   – Ага, прикольная… – Матвей размял стебелек в пальцах, понюхал, лизнул надломленный листик. – Знаешь, как называется?
   – Трава. – Юрка смотрел в сторону. Ботаника его не интересовала.
   – Дурман, или белена. У него еще такие белые цветочки, похожие на удлиненные колокольчики? Вороночкой, да?
   – И чего?
   – Кого вы там последнее время постоянно видите?
   – Тебя с Аленой.
   Матвей посмотрел на напарницу. Алена сидела, поджав ноги, готовая вскочить.
   – Все ваши покойницы – это галлюцинации, – припечатал Матвей. – Дурман – сильнейший галлюциноген. Давно вы его жуете?
   – Пару раз всего, – буркнул Кривой. – После него жрать не хочется.
   Алена оглянулась, проверяя, не сошла ли Земля с орбиты, на месте ли горизонт.
   Сколько надо съесть белены, чтобы начались галлюцинации? Пол-листика достаточно? Ладно, мираж – земли нет, а ты ее видишь. Но говорящая галлюцинация? Обещающая убить и убивающая?
   Алена встала и пошла к болоту.
   Трясина – галлюцинация? И то, что они тонули? Разве может быть глюк один на всех? Независимо от того, кто что жевал и когда?
   Нутряная дрожь тряханула Алену, и она побежала к кочкам, за которыми еще недавно барахтались Кривой с Королевым. Вот они, сочные кусты осоки, вот березка. За ней все началось, ведь так?
   Деревце, густая трава, низинка. Чавкнуло под ногами. По щиколотку. Еще бы! Такой ливень прошел.
   Дальше, дальше. Бугорок – лезет вверх прошлогодняя мурава. Обзор, как со смотровой площадки, но никакого болота не видно. Трава – высокая, осока – острая, чахлые деревца… тонкие. Лужи. Взвеси грязи.
   Алена спрыгнула с кочки и потопала обратно. Коротко скомандовала:
   – Идем дальше!
   Матвей с Юркой замерли от удивления, а вожатая продолжала отдавать распоряжения:
   – Моторова! Встала!
   И повернувшись к остальным:
   – Пошли! Нас будет ждать автобус! – Махнула рукой физруку, чтобы поднимал детей. – По коням! Мы и так много времени потеряли. – И уже тихо, для себя прошептала: – Надо двигаться, стоять запрещается. Ей нельзя давать время придумать новую каверзу. Чем быстрее доберемся до места, тем лучше. А потом – лагерь, в лагере все станет проще.
   Вожатая зашагала, четко глядя прямо перед собой. Краем глаза заметила, как рядом появилась пара перепачканных в грязи ботинок. Моторова шла широко, не отставала.
   – На самом деле ничего нет, – решительно произнесла Алена. – Все мы себе сами придумали. Не знаю уже, кто первый вспомнил Канашевич, но о ней заговорили, вот она и привиделась. Карина говорила, что девчонки ее расспрашивали – отсюда все и пошло. Третий день гроза. Воздух наэлектризовывается, от этого чудится разное. Хорошо еще, зеленые человечки не побежали…
   Грязные тенниски чуть обогнали вожатую, и прежде чем она подняла голову и вспомнила, что Моторова была в сандалиях, Канашевич презрительно заговорила:
   – Я так и знала, что этим все закончится. Вам мало молний и воды? Подумаешь, спаслись… Подумаешь, я вам не нравлюсь. Вы мне тоже не нравитесь. И гроза здесь совершенно ни при чем.
   Алена зажмурилась и протянула руку. Она была уверена, что ничего не нащупает, но вот пальцы коснулись чего-то холодного. Или это холодный ветерок сыграл с ней злую шутку, мазнув по руке?
   – И я всегда буду с вами, – шепнули Алене на ухо. – Потому что забывать обо мне нельзя.
   – Только тронь кого! – развернулась к голосу вожатая.
   Смех взорвал мозг, огнем прошел по венам.
   – А чего там трогать? Они сами пришли.
   – Кто? – Алена крутанулась на пятках.
   – Они нашли мой пакет. Я его закопала около изолятора, а в нем куколка. Помнишь, мы такие делали после тихого часа? А потом… – рядом посопели. – Он… Пришел и говорит: «Ты все можешь – убери соперника». И еще в любви признался. А я смотрю – врет. Ну и наказала. Ты же сама говорила, что врать нехорошо… Или что изменилось? Может, за последние три года стало можно?
   – Кто? – Вожатая спешно пересчитывала по головам свою паству. От волнения в глазах все прыгало, счет сбивался. Кого нет? Кого?
   – Дальше – больше будет.
   И вдруг, как холодный душ – Кабанов! Он не хотел оставаться в лагере. Он собирался идти со всеми. Он сидел за беседкой, ждал, когда уйдет Курицын, он пошел к выходу из лагеря, но не дошел…
   Сотовый телефон затрезвонил среди лесной тишины заполошными звуками. Как так? Ведь умирал! Ведь не работал…
   – Мать моя! – повышенным тоном начала Вера Павловна. – Что у вас там творится?
   – А у вас? – заторопилась Алена. – Вы Кабанова видели?
   – Ну ты, мать, даешь! Сама же подписала всем заявление, у всех дела нашлись. Где я его должна была увидеть?
   – И совсем-совсем не видели? – упавшим голосом переспросила Алена.
   – Так, что еще произошло? – сразу перешла к делу врач.
   – Ничего, – прошептала Алена. – В грозу попали и в болоте чуть не утонули…
   Телефон пискнул. Экран медленно погас, чтобы больше не загореться никогда.
   – Огонь, вода… – задумчиво произнес неприятный голос. – Будут вам и медные трубы!
   – Сумасшедшая, – прошептала Алена. – Совсем сумасшедшая.
   – Ну, что тут у нас?
   Матвей крепко обхватил Алену рукой за плечи, и от этого простого движения ей вдруг стало легко и спокойно.
   – Это неправда, что я злая! – с обидой выкрикнула Алена.
   – Кто тебе это сказал?
   Алена дернула подбородком, показывая на пустоту перед собой.
   – Что за фигня? – удивился Матвей – а удивить его было очень не просто. Но сейчас даже уши шевельнулись, выражая негодование. – Добрая. Чем мне и нравишься.
   – Что?!
   Матвей кашлянул, осторожно снял руки с Алениных плеч, зачем-то глянул на небо.
   – Идем, идем, – подогнал он уставших ребят. – Хватит сидеть! Побежали, побежали!
   На выходе из леса построились, кое-кто повалился на землю.
   – Первое, – прошелся перед строем Матвей. – Никакую траву не рвем, ничего в рот не тащим! Второе! До пункта назначения – восемь километров. Это два часа прогулочным шагом. Обувь проверили, шнурки перевязали. Одежда через пять минут похода высохнет. Третье! Давайте обойдемся без розыгрышей! Еще одна шутка про привидения – и заставлю отжиматься. По количеству слов в сообщении. О том, что кто-то видел привидение или утонул в болоте, а потом воскрес, будете рассказывать вечером после отбоя. Приберегите слова для ночных страшилок. Хватит друг друга пугать – не было ничего! И – четвертое! У кого мобильный не сдох? Дайте трубу, в лагерь позвонить.
   Работающий сотовый обнаружился у Кузи. Отдала она его с кокетливой улыбкой.
   – А как это – ничего не было, если ребята чуть не утонули? – вкрадчиво спросила она.
   – Никто нигде не тонул, – нахмурился Матвей – он пытался вспомнить телефон начальника лагеря. Не получалось. Беспомощные взгляды не помогали. – Какие болота во Владимирской области?
   – А их разве здесь нет? – Голос Кузи был чист и ясен, как солнечный день.
   – Есть, – отрезал Матвей, с такой силой вдавливая кнопки, что, казалось, телефон вот-вот рассыплется. – Но не здесь!
   – А молнии? Шаровые? – Юлька пользовалась правом хозяйки телефона, чтобы невинно стоять рядом и задавать не менее невинные вопросы.
   – Нормальные явления. Летом. В жару. – Матвей отстранил Кузю. – Слушаться надо, когда старшие говорят, а не под деревьями прятаться. У нас в отряде тоже вот так девочка встала под дерево… Алло! – гаркнул он вдруг в телефон.
   – И что? – не отставала Кузя.
   – И молния ударила. – Матвей озадаченно смотрел на экран.
   – И что? – чуть ли не под локоть лезла Кузя.
   – И все! Инвалидность выписали. Соображение на уровне пятилетнего. Ест только конфеты.
   – И что? – напирала со своими не сильно разнообразными вопросами Юлька.
   – Слушаться надо. И телефон у тебя не работает.
   – А инопланетяне? – расстроенно спросила Кузя, принимая так и не пригодившийся сотовый.
   – Улетели. Ну, чего замерли? Встали, побежали… То есть встали, пошли!
   – Врет он все, – возмутилась Кузя, стоило Матвею отойти, а Томочке подойти.
   – В чем врет? – Вкрадчивостью Томочка не уступала Кузе. – Про молнию? Или болото?
   – Про инопланетян.
   – А что инопланетяне? – сделала стойку на интересную новость Миленькая.
   – Не улетели. Они еще здесь!
   Идущий рядом Пося втянул голову в плечи. Но это его не спасло.
   – Что, друг, – положил ему руку на загривок Кривой, – больше никого не видишь?
   Коротко замахнувшись, он ударил Вальку в живот. Не готовый к нападению Пося ойкнул и согнулся пополам.
   – Еще раз вякнешь о привидениях, – склонился над ним Юрка, – башку откручу и буду ею в футбол играть. Понял?
   Валька пискнул что-то среднее между стоном и страдающим согласием.
   – Один вон уже в лагере остался раны лечить. Смотри, чтобы тебя не отправили следом за Гагариным.
   – А что Гагарин? – Глаза Кузи сияли, как стоваттные лампочки.
   – Тебе же говорили – инопланетяне к себе взяли. Что-то в космосе ценное углядел, вот его и того…
   – Чего – того? – прервала Кривого Томочка, подхватывая Юльку под локоть. – Как будто бы не знаешь? Разбился. Пьяный полетел, вот и разбился.
   От внезапного заявления все застыли, вероятно, пытаясь представить себе этого красивого улыбчивого человека – и вдруг пьяным. Тишину прервал Гера.
   – «На высоте четыре тысячи метров в самолете «МиГ» произошла разгерметизация кабины, – читал он с наладонника, – пилоты, Гагарин и Серегин, начали резкое снижение. От сильного перепада давления они временно потеряли ориентацию и способность управлять самолетом. Он ушел в пике, из которого не вышел ни на двух тысячах, ни на тысяче метров, и столкнулся с землей. Удалось найти почти все фрагменты самолета. От людей ничего не осталось. Самая крупная часть тела – кисть Гагарина…» И еще тут про подметки что-то…
   – Кого же тогда похоронили? – тихо спросила ошарашенная Томочка.
   – Кого-то, – пожал плечами Гера, пряча телефон в карман. – Урны с прахом Серегина и Гагарина…
   Проходивший мимо Кривой сильно толкнул Геру плечом, и тот повалился под ольху.
   – Историк… – процедил он, не останавливаясь.
   Пося побежал вперед. Встречаться еще раз с Юркой ему не хотелось.

Глава восьмая
Последний поворот

   Больше всего Вальке хотелось дождя. Когда идет дождь, то каждый занят собой и не отвлекается на остальных. Когда дождь, Кривой не распускает руки, а отмахивается от молний футболкой. Когда дождь, можно немного побыть одному.
   Дождь обещал пойти снова. Тучи набрасывались на солнце, глотали его, жевали, давились. Светило разрывало тучам животы и выкатывалось в небо, чтобы через пять минут потонуть в новой пасти. Тревожно пели птицы. Порывы ветра бросали в лицо запах скорого ливня.
   Отряд вышел из поселка Андреевский, где Алена всех заставила пить парное молоко. Особенно Кривого, хоть он и упирался, орал, что у него будет несварение, что он за себя не отвечает. Но попробовав белую тягучую пахучую жидкость из жестяной кружки, разохотился и выпил не меньше литра. Да и сама Алена, словно соревнуясь с ним, стала пить быстро, давясь и немного проливая на себя. Рядом стоял Матвей с непонятно добродушной улыбкой на лице. Неужели ему нравилось, как Алена льет себе на футболку молоко и слизывает белые «усы» с губы?
   От показного добродушия Валька сморщился, свое молоко вылил в крапиву и отошел в сторону.
   До недавних пор ему было неизменно любопытно, что происходит в отряде. Его тянуло к ребятам, хотелось стоять рядом, слушать, смотреть, смеяться вместе со всеми. А сейчас что-то как будто оттолкнуло его от них. Он вдруг почувствовал себя особенным, избранным. Они – там – были все вместе. А он – здесь – был один. Его никто не любил, только гоняли и шпыняли. Он был им не нужен, а потому был выше их, чище, лучше.
   На выходе из деревни, на пригорке, физрук заставил всех проверить обувь, перешнуроваться, заклеить пластырем стертые пятки. Дальше дорога пошла веселее.
   Впереди шагали мальчишки. Они рвались навстречу тучам и ветру, бежали, споря с природой и погодой. Грядущий дождь был не для них, а для кого-то другого, их дождь уже где-то пролился.
   Перед ними было далекое-далекое поле, до горизонта. И уже там, на горизонте, виднелся мемориал. По крайней мере, так всем казалось. Мальчишки на спор решили добежать до него и быстро превратились в такие же невнятные точки, как и видимые вдалеке купы деревьев. Через пять минут отряд догнал запыхавшихся бегунов. Поле все тянулось и тянулось, и на горизонте все еще еле различимой точкой виднелось нечто, что было решено принять за цель их путешествия.
   Моторова шагала в хвосте отряда и улыбалась. Словно открыв для себя какую-то важную тайну, она теперь радовалась всему – и солнцу, и тучам, и раскисшей от грязи дороге, и бледным цветочкам на обочине. Хмурая Ирка шла рядом и что-то постоянно ей говорила. Было не слышно. Растянутое в пространстве и времени поле не отражало звуков, и Валька время от времени ловил себя на мысли, что смотрит немое кино. Мама его любила такое смотреть, с Чарли Чаплиным.
   С другой стороны от Моторовой шагал Кривой и тоже чему-то своему улыбался. При виде его у Вальки сжимались кулаки. Он понимал, что сам умнее и лучше глупого Юрки, что Кривой только и может, что размахивать кулаками, а головой думать не привык. И поэтому Валька хорош, а Юрка плох. Хотелось эту разницу как-то продемонстрировать. Дорога, усталость, механическое, бездумное движение вперед – все это лишало воли… оставляя раздражение. Оно копилось в душе, настаивалось в котле с другими обидами, обещая в ближайшем будущем хорошее колдовское зелье.
   Где-то на краю Валькиного сознания и зрения маячил Королев. Он не подходил близко к Аньке, а шел отдельно, постоянно оглядываясь, словно видел Моторову впервые.
   А она продолжала улыбаться. Не ему, а всем вокруг – небу, солнцу, тучам, траве, дороге, друзьям, самой жизни.
   Валька шел один. После болота с ним никто не разговаривал, будто он сам был виноват, что так все получилось. Он-то хотел предупредить. Но вышло как всегда – всякий раз, когда он пытался кому-то помочь, начинались путаница и паника. А ведь он был готов спасти всех. Если бы его послушались…
   – Если бы послушались, – бормотал себе под нос Валька, с опаской косясь по сторонам.
   И хорошо, что на него в этот момент никто не смотрел, потому что глаза Постникова вдруг сделались чумные. Он принялся резко вытягивать руку вперед, надеялся поймать невидимого собеседника за плечо и заставить слушать.
   – Как будто так сложно было поверить. Она же есть. Я сам видел. Я разговаривал. Красивая девчонка, а несла какую-то чушь про нелюбовь. Мы с ней еще встретимся и выясним, где и кого она не любит. Нормальный вроде человек, а такую глупость говорит. Ну, ничего, вечером я ее увижу, и все объясню. Я всем всё докажу! А девчонка красивая. Мне понравилась. И нет у нее никого, это я заметил.
   Так он бормотал, и это занятие заметно сокращало путь. Когда Пося оторвался от изучения своих перемазанных грязью кед и поднял глаза, то увидел церковь, строительные вагончики, забор. В реденьком леске что-то темнело.
   Отряд оживился, ссутуленные спины выпрямились, глаза прояснились.
   – Вот и пришли! – облегченно развел руками шедший впереди физрук.
   Он уже двадцать пять раз проклял и этот поход, и этот сумасшедший первый отряд, способный из ничего устроить трагедию. Это же надо было ухитриться – утонуть на ровном месте. Нет, в следующий раз он, если с кем и пойдет, то с малышами. Они, конечно, капризные, постоянно на что-то жалуются, но хоть не отмахиваются футболками от шаровых молний.
   – Я бы еще столько же прошел, – довольно потянулся Матвей, которому нравилось все и всегда.
   Алена остановилась. У нее не выходило из головы предупреждение Канашевич: «Были вам огонь, вода… Будут медные трубы…» Она все никак не могла понять, откуда должны свалиться «медные трубы», если хвалить их не за что: подвигов не было, чудес не творили, старушек через дорогу не переводили. Единственное дело, которое она успела за сегодня совершить – потерять Кабанова. Что-то ей подсказывало, что искать они его теперь будут долго.
   Тревога, до этого сидевшая тугой спиралью в душе, стала разворачиваться. Они шли к месту гибели одного из самых знаменитых в мире людей. К месту гибели… Первый космонавт… Лучший пилот… Его любили все… Одна гагаринская улыбка чего стоила!
   – Подождите! – Пружина в груди развернулась, ужик догадки вцепился в сердце. – Давайте, не пойдем туда!
   – Как это не пойдем? – по-детски обиделся Матвей.
   – Привал! – крикнула Алена.
   Идущие впереди не слышали. Кто-то предложил наперегонки добраться до леска. Голова колонны сорвалась в резвую рысь.
   – Стойте!
   В ногах слабость, в груди огонь, в голове мысль: «Пропало! Все пропало!»
   Нельзя туда идти, надо возвращаться.
   – Стоять!
   – Что с тобой, дурочка? – перехватил ее Матвей.
   Сердце колотилось так сильно, что гул стоял в ушах. В глаза как будто посадили по маленькому сердцу. «Ту-дух, ту-дух, ту-дух», – отбивали они чечетку тревоги.
   – Мы столько шли! Зачем останавливаться?
   – Ты не понимаешь, – рвалась из его рук Алена. – Канашевич… там!
   Она вдруг увидела ее. Девчонка с длинными распущенными волосами, с кривой ухмылкой на бледном лице. Серая футболка, серая юбка, белые теннисные туфли на ногах. Она кивнула Алене и пошла за отрядом. Памятник был хорошо виден – высокая стела, похожая на тело самолета, бетонные плиты.
   Матвей держал осторожно, но крепко. Алена больше не дергалась. Прижалась лбом к его плечу. Пока Матвей говорил, становилось спокойнее, все тревоги рассыпались, как сон.
   – Ну что ты, как будто и правда белены объелась, – тихо, как с маленькой, говорил напарник. – Весь поход от тебя только и слышно: «Канашевич, Канашевич, Канашевич…» Как она может что-то…
   Крик взметнулся в небо, отразился от деревьев и пошел веселым эхом гулять по плечам, лицам, головам. Первый крик догнал визг, истошный, переходящий на ультразвук. Среди туч что-то громыхнуло так, что дрогнула земля.
   Ужик в душе Алены собрался в спиральку и замер. Больше бояться нечего. Все страшное уже произошло.