Охотников Вадим. Дороги вглубь

   - Должны же появляться новые, еще никем не исследованные пути, в технике? - говорил Крымов своему начальнику.
   - Должны.
   - Так почему же вы так холодно относитесь к ним, называете их "фантазиями"?!
   - Прежде всего, я не отношусь "холодно", - отвечал Трубнин. - Вам это кажется... Я просто не уверен, что ваш проект завоюет право на жизнь. Я не могу интересоваться всем сразу. Хорошо работает лишь тот, кто не разбрасывается, кто целиком и до конца отдает свои силы одному делу. Вы же, насколько мне известно, не поставили целью заниматься только проектом...
   - Я вас не понимаю... Откуда вам это известно?
   - Натуры, подобные вашей, склонные к поэтическим взлетам, легко загораются различными идеями и - вы меня простите - не всегда доводят их до конца...
   Хотя Трубнин, видимо, понявший, что обижает молодого инженера, смягчил затем тон, Крымов ушел немного расстроенный.
   Он был настолько поглощен своими мыслями, что не обратил внимания на небольшую группу людей, собравшихся, несмотря на дождь, возле афиши, приклеенной к стене. Между тем стоящие у афиши, среди которых был и механик Горшков, провожали его взглядами, полными любопытства.
   - Он самый, - заявил Горшков. - Я с ним знаком.
   - Гордый он, что ли? Почему отвернулся, проходя мимо нас?.. - спросил у механика высокий человек, стоявший рядом.
   - Странно вы рассуждаете... - ворчливо ответил Горшков. - Может быть, он занят важными мыслями, ему не до нас...
   На свежего человека брюзжание Горшкова нередко производило неприятное впечатление. Однако сотрудники, знающие Пантелеймона Евсеевича в течение многих лет, понимали, что он человек мягкий и отзывчивый. Поворчать же любил "для порядка", чтобы его не считали тряпкой.
   - Хорошо бы вечер занимательной астрономии устроить, - продолжал между тем Горшков. - Почему в этом году ни разу не было вечера занимательной астрономии? Это не дело...
   Однако предложение механика не вызвало воодушевления у его собеседников, и он, еще более насупившись, углубился в созерцание афиши.
   Вот что на ней значилось: "
   Сегодня в клубе Института геолого-разведывательной техники состоится литературный вечер.
   Свои стихи прочтет поэт Олег Крымов.
   С новыми стихами выступят также местные поэты: А.Галуновский, В.Катушкин, Г.Петряк и К.Томилин.
   После выступлений будет обширное обсуждение с участием Олега Крымова.
   Начало в 19 час. 30 мин."
   Между тем, поднявшись по лестнице и пройдя длинный коридор, Олег Николаевич очутился перед дверью с надписью: Конструкторское бюро "Электроразведка"
   Здесь ему предстояло встретиться с инженером Цесарским, которому директор, так же как и Трубнину, поручил ознакомиться с проектом молодого изобретателя. Крымов открывает дверь.
   - Изумительно! - слышится в зале звонкий тенорок. - Удивительно хорошо! Это рычаг! Да что тут говорить, вы рассчитали его чудесно. Еще бы чуточку закруглить... самую малость, вот в этом месте. Павел Павлович, а Павел Павлович! Ну подойдите же, дорогой, сюда. Вы только взгляните!
   Павел Павлович Чибисов, седой долговязый конструктор, поднимается со своего места и неторопливо приближается к коротенькому подвижному человеку с розовым, почти круглым лицом. Это начальник конструкторского бюро Модест Никандрович Цесарский.
   - Вот здесь также допуска укажите, - говорит Цесарский, делая пометки на чертеже.
   Оставив конструкторов договариваться насчет допусков, Модест Никандрович мчится в противоположный конец зала.
   - Как у вас дела, дорогой? Разрешите-ка взглянуть... Ничего себе гроза! А дождь! Право, чудесный дождь!
   Новый собеседник Цесарского поворачивает голову к широкому окну и мельком смотрит на потоки, омывающие мутные стекла.
   - Вот такая же примерно погода была, когда мы испытывали в присутствии министра аппарат "ЦС-37", - говорит начальник конструкторского бюро, немного понизив голос.
   Этот аппарат, предназначенный для обнаружения в железнодорожных рельсах скрытых трещин и раковин, был разработан инженером Цесарским и получил в свое время очень высокую оценку.
   - Должен вам сказать, - продолжает Модест Никандрович, - подземный радиолокатор будет оценен не менее тепло, чем прибор "ЦС-37". Вы только подумайте...
   Цесарский пододвигает к себе несколько больших рулонов чертежной бумаги и принимается осторожно разворачивать их.
   Гроза усиливается. В просторном помещении конструкторского бюро быстро темнеет. Поминутно слышатся раскаты грома, от которых дребезжат оконные стекла.
   - Ну-с.. - начинает Цесарский, внимательно рассматривая чертежи. - Возьмем хотя бы этот узел. Какие могут быть сомнения? Уверяю вас, никаких! Система передатчиков проверена. Эта часть - тоже... О-о! Да у вас уже готовы детали для остова?! Только, позвольте... позвольте... Не слишком ли узкой вы сделали эту раму?
   На лице Модеста Никандровича появляется несколько мелких морщин. Он озабоченно смотрит на чертеж, беззвучно шевеля губами. Но это продолжается всего лишь несколько секунд. Его лицо снова принимает веселое выражение.
   - Ах, простите! - восклицает он. - Я не обратил внимания на сноску. Ну да! Конечно, все правильно! Еще раз прошу простить меня...
   К разговаривающим приближается механик Уточкин.
   - Костя, как хорошо, что вы пришли! А я как раз хотел посылать за вами. Видно по всему, что деталь, которую я поручил вам собрать, уже готова. Не правда ли?
   - Еще не готова, Модест Никандрович. Постараюсь выполнить ваше распоряжение через два часа. Тут вас ожидает инженер Крымов. Я пришел сообщить вам...
   - Крымов?
   - Ну да! Новый инженер.
   - Это насчет необыкновенного проекта... Совершенно верно!
   Цесарский извиняется перед конструктором, с которым только что разговаривал, и направляется к выходу.
   - Очень рад с вами познакомиться! Проходите, пожалуйста... проходите, говорит он Крымову, приглашая его в свой кабинет. - Располагайтесь, как дома. А я ведь давно вас жду! Садитесь, прошу вас...
   Цесарский суетится, роется в папках с бумагами.
   - Вот ваш проект...
   - Модест Никандрович! Разрешите мне самому объяснить вам... - начинает Крымов, пододвигая свое кресло ближе к письменному столу.
   - Конечно! Конечно, Олег Николаевич! Весь превращаюсь в слух! Ведь это так интересно! Вот только я приготовлю лист чистой бумаги.
   Цесарский вынимает из кармана пиджака самопишущую ручку и слегка морщится.
   - Несчастье у меня с ручками. Просто несчастье! Недавно мне подарили замечательную самопишущую ручку отечественного производства. И, представьте себе, - потерял! А ведь чудесная была ручка! Удивительная! Теперь вот приходится писать старой... Итак, я слушаю вас...
   После разговора с Трубниным Крымову приятно было беседовать с Цесарским. Этот человек был так обаятелен, что на душе сразу стало легко. Олегу Николаевичу казалось даже, что, если Цесарский и признает проект негодным, он все равно уйдет отсюда не слишком обиженным.
   Но Цесарский не признал проект негодным. Он восторгался им, удивляясь его необычайности. Модеста Никандровича смущало только одно.
   - Удивительно! - говорил он. - Удивительно, что машин, подобных вашей, не строят за границей. Видите ли... попытки, конечно, были, но, насколько мне известно, закончились неудачей. В конце концов это неважно. Моя помощь будет заключаться в том, чтобы снабдить вашу будущую машину подземным звуколокатором. Так я вас понимаю?
   Модест Никандрович то начинал говорить о совершенно посторонних вещах, то снова возвращался к проекту.
   Время текло незаметно. Раскаты грома доносились теперь издалека.
   - Дождь льет, как из ведра... - рассказывал Цесарский, играя автоматической ручкой. - Как бы вы не простудились, говорю я министру. А он, представьте себе, совершенно не обращает на это внимания! Выходит из машины и - прямо к месту испытания моего прибора, к железнодорожному полотну.
   Крымов выслушал повествование инженера о случае, доставившем ему большую славу, с явным интересом.
   - Рад всегда вас видеть! Заходите, пожалуйста... Буду помогать, чем могу... - говорил Цесарский на прощание, провожая Крымова до дверей.
   Глава седьмая
   Покинув конструкторское бюро инженера Цесарского, Крымов направился к директору. Свидание с ним было назначено еще с утра.
   В приемной к Крымову подошел молодой человек с вьющимися черными волосами.
   - Разрешите познакомиться... - сказал он, весело улыбаясь. - Моя фамилия Петряк, счетовод производственного отдела.
   - Инженер Крымов... - Олег Николаевич протянул счетоводу руку.
   - Ну, как наш институт?
   - Мне здесь нравится, - ответил Крымов, вспомнив свой разговор с Цесарским.
   - У нас есть замечательные ребята, - продолжал Петряк. - Вы встретите таких людей, которые вам пригодятся для будущей работы над образами.
   - Для чего пригодятся? - удивился Крымов.
   - Да увидите сами! Мы хотим вас привлечь к общественной работе в самом широком смысле этого слова.
   - Насколько у меня хватит умения, общественной работой займусь обязательно. Дайте только немного освоиться.
   - Среди нашей молодежи вы будете пользоваться большим авторитетом. Такие люди, как вы, всюду желанные гости... Ну как, приготовились к выступлению? Катушкин мне говорил, что все в порядке!..
   Крымов не знал, что они разговаривают на разных языках. Он не видел афиши, объявлявшей о литературном вечере, на котором должен был читать стихи, и не подозревал о надвигающемся скандале. Олег Николаевич мало следил за поэзией и не слышал о поэте-однофамильце, носящем к тому же его имя. Поэтому Крымов решил, что речь идет о его предстоящем свидании с директором.
   - Да это, собственно говоря, будет разговор в общих чертах, - задумчиво проговорил он.
   - Все равно очень интересно! У нас тут мало кто разбирается в этом деле, решительно заявил Петряк.
   - Что вы! А инженер Цесарский? Я с ним только что говорил. Наконец инженер Трубнин...
   Теперь настала очередь удивиться Петряку. Он впервые слышал, что Трубнин интересуется поэзией.
   - Как вы смотрите на Катушкина? Будет ли из него толк? - снова задал вопрос Петряк. - Вы знаете, с ним просто беда! Парень не любит своей работы. Теперь вся надежда на вас...
   - На меня?!
   - Ну конечно! Мы все ждем, что вы ему поможете...
   - Да... действительно, Катушкину нужно помочь... - пробормотал Крымов. Надо помочь, и я помогу ему, - закончил он твердо.
   - Вот и хорошо! - радостно воскликнул Петряк, пожимая руку Крымова. - Я ему так и передам. Да, вот еще что! Ведь у нас есть ребята, подобные Катушкину! Конечно, со всеми сразу вам будет трудно заниматься, но со временем... в смысле их роста, так сказать, помочь тоже нужно. Вы меня понимаете?
   - Вообще понимаю. Только вы уж слишком большие надежды возлагаете на меня...
   Крымов хотел сказать еще что-то, но в это время Нина Леонтьевна предложила ему зайти к директору.
   - Потом мы с вами поговорим об этом подробнее... - пообещал он, прощаясь с счетоводом.
   - Константин Григорьевич, я пришел, чтобы переговорить о необходимости приступить как можно скорее к постройке модели машины, - начал Крымов, поздоровавшись с директором. - Вот тут общий вид. Первую модель, я считаю, надо строить небольшую. - Олег Николаевич разложил на столе чертежи.
   Директор быстрым движением пододвинул их к себе и стал внимательно рассматривать.
   - Скажите, пожалуйста... вы этим делом собираетесь заниматься серьезно или это минутное увлечение? - неожиданно спросил он, делая ударение на слове "минутное".
   - Конечно, серьезно!
   - Гм-ммм...
   Наступило молчание.
   - Видите ли... - продолжал Гремякин. - Принцип подобной машины так необычен. Я не хочу сказать, что в этом совершенно новом принципе заложена какая-либо порочная идея. Нет! Я верю, мы, можем осуществить даже идею, кажущуюся сейчас фантастической! Не в этом дело. Дело в человеке, берущемся бороться за осуществление идеи. Понимаете, бороться, преодолевать тысячу преград. Способны ли вы на это?
   - Еще бы...
   - А я не совсем уверен... Для осуществления предлагаемой вами машины нужна железная воля и... целеустремленность. Понимаете? Це-ле-уст-рем-ленность... Человек должен посвятить себя целиком этому делу, может быть, не на один и не на два года. Вы же... мне так кажется, решили заниматься проектом машины между прочим, параллельно с другим делом, которым уже занимаетесь с увлечением...
   - Я не понимаю вас... - начал Крымов.
   - Подождите. Сейчас поймете. В нашем институте разрабатываются десятки машин. Все они как воздух нужны стране... Прежде чем заняться еще одной машиной, внести ее, так сказать, в производственный план, за выполнение которого мы все отвечаем, я должен взвесить все обстоятельства. Подумать, кому поручить осуществление проекта.
   Директор посмотрел на Крымова. Он увидел, что сидящий перед ним инженер слушает его с полуоткрытым от удивления ртом.
   - Я не говорю, что ваш проект мы не будем осуществлять. Модель машины начнем строить, несмотря на ее необычайность и спорность. Но, к сожалению, сейчас мы вынуждены отложить разработку проекта...
   Крымов медленно поднялся со своего места.
   - Сидите, сидите... Обижаться не следует - институт перегружен. На днях я получил телеграфное распоряжение из центра форсировать работу по окончанию скоростного шахтного бура. Мне придется приостановить некоторые работы с тем, чтобы перебросить людей и освободить оборудование для выполнения этого задания... Видите, какое положение!
   Крымов так же медленно, как поднялся, сел снова. Все услышанное было для него полной неожиданностью.
   - Ну вот! Уже и приуныли! Как же вы думаете бороться за осуществление проекта, если сразу падаете духом! - уже более мягко произнес директор. Кончим работу над шахтным буром, займемся вашим изобретением. Людей нет! Мало людей!.. - закончил он.
   Крымов молча принялся собирать со стола свои чертежи. У него немного дрожали руки, а разбросанные бумаги, как нарочно, не хотели укладываться в папку.
   - Не отчаивайтесь, пожалуйста! - еще раз попробовал успокоить его Гремякин. - Вы, поэты, видно, все такие, нетерпеливые... Нет, Олег Николаевич, это вам не стих написать. Техника требует длительной и упорной работы. Кстати... Я хотел вас спросить, находите ли вы удобным писать стихи в служебное время?..
   Крымов бросил на директора удивленный взгляд.
   - Какие стихи? Я не понимаю вас... - проговорил он, глотая слюну.
   - Я видел на вашем чертежном столе стихи.
   - Это не мои... - смущенно сказал Олег Николаевич.
   - Чьи же?
   Крымов промолчал. Он вспомнил о стихотворении, обнаруженном им сегодня среди бумаг на чертежном столике, и решил, что нехорошо выдавать Катушкина.
   - Да, Олег Николаевич. Между искусством и техникой есть некоторая разница. Общее между ними лишь то, что в том и другом случае необходима целеустремленность. Не унывайте и не сердитесь... - бросил вдогонку директор, когда Крымов уже подходил к двери. "
   Чорт бы побрал Катушкина! - думал изобретатель. - Это все произошло из-за его дурацких стихов".
   Взволнованный разговором, он не заметил входившего в кабинет директора Батю и прошел мимо, не ответив на его приветствие.
   - За что это ты его отчитал? - озабоченно спросил Батя, усаживаясь в кресло.
   - Кажется, немного того... перегнул... - смущенно ответил Гремякин.
   - Напрасно. Сегодня он выступает в клубе с чтением своих стихов.
   - Да... действительно, кажется, напрасно... А с другой стороны - зачем он пишет стихи в рабочее время!
   По клубной сцене, широко размахивая руками, носится Катушкин.
   Последние приготовления подходят к концу.
   Уже поставлен и покрыт красным сукном длинный стол, на стене повешен большой портрет Пушкина.
   - Когда же, наконец, принесут графин с водой! - волнуется конструктор. Вася! Вася! - вскрикивает он и мчится по лестнице вниз, в раздевалку.
   Из зала уже доносятся голоса собирающихся на вечер.
   - Никакого вступительного слова не надо, - заявляет кто-то.
   - Нет! Обязательно нужно что-нибудь сказать!
   - Это конечно...
   - Где Вася?!! Я не могу так, товарищи! Куда он исчез? - слышится голос Катушкина, снова бурей ворвавшегося на сцену.
   - Да оставь ты в покое своего Васю! Скажи лучше, почему до сих пор нет Крымова?
   - Время действительно позднее, - замечает Ермолов, глядя на часы. Товарищ Катушкин! Почему нет Олега Николаевича? Может быть, надо послать за ним? Человек все-таки новый...
   - Уже давно послали. Целая делегация пошла.
   Вскоре беспокойство устроителей вечера достигло высших границ. Вернулись люди, посланные за Крымовым, и заявили, что его решительно нигде нет.
   - Объясните мне толком, - обратился к Катушкину Ермолов, уже не на шутку обеспокоенный отсутствием Крымова, - вы с ним договорились? Он дал согласие выступить?
   - Сегодня три раза ему напоминал о вечере! Хотя... должен признаться... смущенно начал конструктор, - твердое согласие я получил только на выступление в прениях. Учитывая его скромность, на большем не настаивал. Все равно собравшиеся упросят его прочитать стихи.
   - Полтора часа назад я говорил с ним в приемной директора, - вмешался в разговор Петряк. - Спрашивал, готов ли он к выступлению. Он, правда, предупредил, что это будет "разговор в общих чертах", но о том, что не сможет прийти, ничего не сказал.
   - Эх, вы!.. Ор-га-ни-за-то-ры... - протянул Ермолов. - Не договорились как следует, напутали. Безответственная работа, товарищи... Стыдно за вас.
   Между тем гул голосов людей, собравшихся в зале, все усиливался. Тяжелый занавес, словно под напором этих звуков, нетерпеливо раскачивался.
   Крымов вышел из кабинета директора с чувством обиды. "
   Мы вынуждены отложить разработку проекта", - вспомнил он слова директора.
   Олег Николаевич шел по коридору, судорожно сжимая в руках папку. Назойливо громким казался ему звук собственных шагов, отраженных от покрытых масляной краской стен коридора.
   - Да что с вами? Очнитесь наконец!
   Крымов останавливается. Его держит за руку Зоя Владимировна.
   - Ничего не понимаю... Вы заставили меня буквально бежать за вами! Это не только рассеянность... Вы чем-то взволнованы?..
   - Нет, нет... Ничего... - бормочет Крымов, стараясь высвободить руку. - Я действительно иногда бываю рассеянным...
   - Вы, наверное, думаете о предстоящем выступлении?
   - О каком выступлении? Вы меня извините... я очень тороплюсь.
   - Ничего не понимаю. Очень странно... - Семенова с удивлением посмотрела вслед быстро удаляющемуся инженеру.
   Постояв несколько минут и, видно, приняв какое-то решение, она последовала за ним.
   Крымов направился в парк. Дождь давно прекратился. Вечернее солнце пробивалось сквозь остатки туч, уносимых ветром. Вскоре зеленые ветви, еще блестевшие от влаги, окружили Крымова со всех сторон. Он разыскал скамейку, расположенную в глубине парка, и, сев на нее, задумчиво склонил голову над папкой с чертежами.
   Мысли проносились быстро, одна за другой.
   Олег Николаевич вспомнил об инженере Катушкине и его настойчивом требовании прочесть ему "свои стихи". О поэзии почему-то говорил Трубнин, человек, не любящий искусства. И, наконец, директор... Все это было непонятным и странным.
   Долго сидел Крымов, перебирая в голове всевозможные догадки. Солнце спускалось к горизонту, и на песчаную аллею ложились тени деревьев.
   Постепенно чувство мелкой обиды стало сглаживаться. Его сменяло другое, нараставшее в душе быстро, как буря. "
   Надо бороться... - думал Крымов. - Добиваться осуществления проекта - это мой долг. Общественный долг. При чем тут обида!"
   Он поднял голову, улыбнулся и неожиданно почувствовал облегчение.
   Вдруг ему показалось, что рядом зашевелились ветви.
   Он не ошибся. Из-за кустов вышла Семенова.
   - Очень прошу простить меня, - проговорила она, направляясь к скамейке. Не слишком красиво следить, но вы вели себя странно... Я просто боялась оставить вас одного.
   Появление Семеновой обрадовало Крымова.
   - Садитесь, Зоя Владимировна. Очень рад, что вы пришли сюда. Я, кажется, вел себя действительно...
   Крымов не договорил фразы и умолк, словно ни знал, что дальше сказать.
   - С вами происходит что-то неладное. Если бы я могла рассчитывать на вашу откровенность, то, уверяю вас... - начала Семенова и также не договорила.
   Некоторое время сидели молча.
   - Скажите, - наконец нарушила молчание Зоя Владимировна. - Вы очень любите поэзию?
   - Ничего не понимаю, - пробормотал Крымов. - Как будто сговорились! Почему вас всех интересует поэзия, искусство?.. Чего вы от меня хотите? Больше всего на свете я люблю технику! Понимаете - технику! Техника - мое искусство и моя поэзия... Я люблю ее по-настоящему, романтически, глубоко...
   Семенова с удивлением смотрела на говорившего, силясь что-то сказать, но он не дал ей вставить ни слова.
   - Мои воспоминания о детстве связаны именно с техникой! - возбужденно продолжал Крымов. - Вот я иду с матерью по улице города. Проезжает автомобиль - тогда это было редкостью... Меня охватывает волнение. Я слежу за удаляющейся машиной. Горе матери, если остановится испорченный мотоцикл. Меня не оторвать от него. Я буду стоять, рассматривая его со всех сторон, следить за каждым движением человека, который его исправляет... Помню своего дядю инженера. Для меня был праздник, когда он приходил к нам. Дядя казался мне необыкновенным человеком. Мать говорила, что он строит машины... Дядя машет рукой, изображая таким образом шатун двигателя. Он пытается объяснить мне принципы работы машины. Его кулак описывает круг, и я вижу: дядя вращает, рукой невидимый коленчатый вал. У меня колотится сердце. Прекрасная машина с тысячами мельчайших деталей, нарисованных моим воображением, становится ощутимой, реальной... Затем бессонная ночь. Наутро маленький трехколесный велосипед должен превратиться в самоходную коляску. Я думал, что велосипедные колеса будут беспрерывно вращаться, если к педалям привязать веревкой пружины от матраца. Тогда одна пружина, сжимаясь, потянет педаль и растянет другую, привязанную ко второй педали. Так они будут перетягивать друг друга, вращая при этом колесо. Я уже видел себя на велосипеде-самоходе, который мчится по асфальтовому тротуару на удивление всем мальчишкам. Меня ожидало разочарование. В то время я еще не знал, что изобретаю вечный двигатель...
   Крымов замолчал и, подперев голову руками, глубоко задумался.
   - Олег Николаевич, - тихо проговорила Семенова. - Какого вы мнения о Трубнине?
   - Да как вам сказать? Специалист он замечательный... - неопределенно ответил тот, не поднимая головы.
   - Вот о чем я хотела вас спросить... - снова начала Зоя Владимировна. Трубнин меня заинтересовал с первых же дней моего знакомства с ним. Вернее, не столько он сам, сколько люди, подобные ему. Я имею в виду инженеров, замкнувшихся в кругу узкой специальности, не любящих природу, искусство и даже... считающих за грех интересоваться ими. К сожалению, такие люди у нас еще есть.
   - Да, Трубнин именно такой, - подтвердил Крымов.
   - Мне кажется, что эти люди не могут быть полноценными работниками.
   - Согласен с вами, - заметил Крымов, оживившись.
   - Мне приходилось много спорить с Трубниным. Я поставила перед собой задачу - доказать ему, что он не прав. Ведь это же замечательный специалист, но он может работать еще лучше. Помогите мне в этом деле!
   Олег Николаевич повернул голову к своей собеседнице и посмотрел на нее недоумевающим взглядом.
   Вдали послышались возбужденные голоса. И через несколько мгновений Крымов увидел перед собой Катушкина и Костю Уточкина.
   - Олег Николаевич! Что же вы делаете! Зрительный зал набит битком... Вас ждут! - задыхаясь от быстрого бега, проговорил Катушкин.
   - Кто меня ждет? - удивленно спросил Крымов.
   - Все ждут! Вы, наверное, забыли про вечер? В институтском городке расклеено восемь афиш... Начало в семь тридцать, а сейчас уже девять...
   - Да, Олег Николаевич, все ждут. Насилу вас разыскали, - подтвердил Уточкин.
   - Я просто не решалась вам напомнить... - вставила Семенова.
   - Я, конечно, немного виноват перед вами... - чуть не плача, продолжал Катушкин. - Вы обещали принять участие в обсуждении, а я приписал в афише, что вы также будете читать свои стихи. Разве вы не видели афишу?
   Крымов, совершенно сбитый с толку, переводил взгляд с Катушкина на Уточкина, с Уточкина на Семенову.
   - Идемте, Олег Николаевич, - жалобно попросил Катушкин. - Представляете, какой скандал получится, если вы не придете. Все подумают, что вы гордый, и виноватым во всем окажусь я... Прочтите просто несколько стихов. Хотя бы из последних номеров журнала "За доблестный труд". Я захватил их с собой.
   Только теперь Крымов заметил в руках Катушкина пачку журналов. Его осенила догадка.
   - Какие стихи? Покажите... - он протянул руку к журналам.
   - Вот они... Это один из лучших, - бормотал Катушкин, раскрывая толстую книжку без переплета.
   Только теперь для Крымова многое стало ясным. Он увидел свое имя и свою фамилию, напечатанные крупными буквами перед названием стихотворения.
   - Вот оно что... - растягивая слова, начал Олег Николаевич, почти с ненавистью глядя на Катушкина. - Понятно! И вы... организовали вечер, не договорившись... - Крымов запнулся, перевел дыхание и добавил: - не договорившись с поэтом!
   - Идемте, Олег Николаевич... Идемте! - умоляющим голосом говорил Катушкин. - Я виноват перед вами. Но ведь публика ждет!
   - Действительно неудобно! - вмешался Костя. - Народ собрался...
   Несколько секунд Крымов смотрел неподвижно в какую-то неопределенную точку. Смелое решение назревало в его голове. Руки судорожно сжимали твердую папку с чертежами машины.