- И что же ты думаешь?
- Думаю поступить следующим образом... Кстати, что это мы сели так далеко друг от друга? Я придвинусь к тебе поближе. Ты знаешь, у меня такое ощущение... ну, как бы тебе объяснить? Соскучился я по тебе, одним словом.
- Да мы же по десять раз в день видимся? - удивился Батя.
- Это верно! Да все дела, дела... А поговорить по душам, по-дружески, времени не хватает...
- Ой, Костя! С чего бы это ты нежные слова произносить стал? Ну, говори, говори уж. Не тяни...
- Да ты рассуди! Какой еще может быть выход!? По-моему, ничего другого и не придумаешь... Я сам поведу лодку.
Рано утром инженер Цесарский встретил Панферыча недалеко от парадного своего дома.
- Товарищ Панферыч! Вы вчера ночью дежурили у входа на испытательную площадку?
- Я, - ответил старик, останавливаясь.
- Что там за шум был?
- А испытание подземной лодки проводили! - гордо заявил Панферыч.
- То есть... как испытание? Ведь оно назначено на сегодня! Вы что-то путаете...
- Ничего не путаю. Назначено было на сегодня в четырнадцать тридцать, а проводилось с двадцати четырех ноль-ноль по четыре пятнадцать, иначе говоря ночью.
- Почему? - явно расстроенный, продолжал Модест Никандрович. - Как же это так...
- А все дело в том, - начал Панферыч тоном заговорщика, - что очень много желающих оказалось испытывать машину. Все беспокоились, как бы с Крымовым чего не случилось. Устройства-то, что позволяет видеть впереди себя под землей, еще нет! Директор и сказал: чтобы никому обидно не было, сам испытаю лодку.
- Понятно... Но все-таки это странно.
- Почему же странно? - удивился старик. - Ничего странного нет. Машина прошла испытание хорошо: углубилась в землю и опять вышла на поверхность через четыре часа. Все правильно. Только вот резцы, я слышал, немного затупились.
Цесарский поблагодарил вахтера и быстрым шагом направился в свою лабораторию.
Глава седьмая
С некоторого времени Цесарский стал замечать, что сотрудники его отдела изменили к нему свое отношение.
Правда, его распоряжения они выполняли хорошо. Больше того, старались работать дольше, чем было установлено внутренним распорядком института. Однажды, явившись утром в конструкторское бюро, Цесарский узнал, что часть сотрудников не покидала со вчерашнего дня лаборатории. За это время они успели сделать то, что он наметил на несколько дней.
Но не это удивляло Цесарского. Его беспокоило другое. Сотрудники стали разговаривать с ним сдержанно и холодно. Уже незаметно было, чтобы они с прежней улыбкой слушали его веселые шутки.
Как-то раз Модест Никандрович решил откровенно объясниться с Павлом Павловичем Чибисовым, с которым работал вместе уже много лет.
- Скажите, Павел Павлович, - обратился к нему Цесарский. - Не кажется ли вам, что отношение ко мне некоторых товарищей нашего коллектива немного изменилось? Вы не находите этого?
- Нет, - удивленно ответил Павел Павлович. - А что такое?
- Да так, знаете... народ стал меня немного чуждаться.
- Этого я не замечал. А вообще товарищи очень озабочены.
- Чем озабочены?
- Как вам сказать? Хотят поскорей закончить подземный радиолокатор и ввести его в эксплуатацию...
Производственное совещание состоялось в лаборатории Цесарского. Для доклада слово было предоставлено начальнику конструкторского бюро.
Модест Никандрович поднялся из-за стола и обвел продолжительным взглядом всех собравшихся...
Кроме людей, подчиненных ему, в комнате находились сотрудники, работающие в других отделах. Среди них Цесарский увидел Крымова, механика Уточкина, Зою Владимировну. В дальнем углу примостился Горшков.
- Товарищи! - начал Цесарский.
Но, удивительное дело, куда девались легкие и непринужденные манеры, свойственные Модесту Никандровичу? Почему нет на его лице легкой, обворожительной улыбки?
Инженер говорил неуверенно, часто повторял одно и то же, сбиваясь с мысли; он жаловался на непреодолимые трудности, которые будто бы мешают работе. Большую часть своей речи он посвятил критике отдела снабжения института, который до сих пор не обеспечил его специальным заграничным прибором. Можно было подумать, что именно отсутствие измерительного прибора тормозит всю работу.
Это заявление вызвало неодобрительный ропот собравшихся. Они понимали, что не все обстоит так, как пытался представить Цесарский.
Речь Модест Никандрович закончил намеками на свои прежние заслуги. Правда, сделал он это вяло, без всякого подъема.
За ним стали выступать его сотрудники. Они критиковали свою работу и работу руководителя лаборатории - Цесарского. Многие прямо говорили о том, что с некоторого времени Цесарский потерял свое обычное упорство при решении трудных задач, стал бояться широко экспериментировать, начал работать с оглядкой. Говорили, что все это мешает творческой научно-исследовательской работе, направленной на создание новых, еще не известных машин и аппаратов.
Батя начал свое выступление с того, что сообщил присутствующим новость. Заграничный прибор, из-за отсутствия которого, по словам Цесарского, так сильно тормозится работа, наконец, прибыл в институт.
- Он в ящике, на котором сидит товарищ Горшков! - заявил Батя, указывая рукой в дальний угол.
- Это очень интересно! - оживившись, воскликнул Модест Никандрович. - Даже не терпится посмотреть!
- Хорошо! - обрадовался Батя. - Прибор можно поставить на стол и ознакомиться с ним. Как, товарищи, не возражаете?
Предложение Бати некоторым показалось несколько странным. Однако никто не возразил против того, чтобы тут же, на совещании, осмотреть измерительный прибор, о котором сегодня было столько разговоров. Трое сотрудников уже тащили тяжелый ящик на председательский стол.
- Ты не сказал самого главного, - прошептал сидящий рядом с Батей директор.
- Подожди... Все идет так, как нужно...
Между тем ящик успели открыть: на столе красовался лакированный замысловатый прибор. Он был снабжен огромным количеством ручек и кнопок из разноцветной пластмассы.
- Позвольте? - вдруг послышался звонкий голос. - Что же это такое?
Все повернули головы к говорившему и увидели Костю Уточкина, стоявшего у стенки с большим листом синьки.
- Что такое, товарищ Уточкин? - недовольно спросил председательствующий Павел Павлович.
- Как же так? Смотрите, товарищи, что делается! Вот у меня в руке схема заграничного прибора, прибывшая вместе с ним в ящике, как и полагается...
- Ну!
- Но ведь это же схема нашего макета! Я говорю о макете прибора, который мне лично приходилось монтировать по чертежам Модеста Никандровича. Между макетом, изготовленным у нас год назад, и полученным из-за границы прибором нет никакой разницы! Только у нас он был сделан в первоначальном виде грубо, а этот разукрашен большим количеством рукояток.
- Этого не может быть, - тревожно произнес Цесарский, вскакивая со своего места. - Дайте мне схему...
В комнате воцарилась тишина. Слышно было, как шелестит в дрожащих руках Цесарского лист плотной бумаги. Все с напряжением следили за ним.
- Да... Это моя схема... - наконец глухо произнес он.
- Вот так история! - заговорил Батя, осторожно забирая у Цесарского фирменный чертеж. - Посмотрим, не указана ли тут ваша фамилия? Нет, не указана. Посмотрите-ка, товарищи, на фирменный ярлык - может быть, там стоит фамилия автора?
Несколько человек начали рассматривать прибор со всех сторон.
- Ничего нет... Только название фирмы...
Люди нисколько не были удивлены этим, так как хорошо знали, что за границей никогда не указывают на фирменных ярлыках фамилий изобретателей творцов аппаратов.
- Ваша статья со схемой прибора, кажется, была опубликована несколько лет назад? - обратился Батя к Цесарскому.
- Совершенно верно. А затем переведена и недавно напечатана в заграничном журнале, - ответил Модест Никандрович.
- Вот видите, товарищи, что получается! - снова раздался среди наступившей тишины голос Бати. - Нашего, советского изобретателя... обокрали! Ищите его фамилию на этикетке прибора, ищите его фамилию в прилагаемой схеме, ищите его фамилию в каталогах фирмы и разных публикациях - не найдете ее! Обокрали не только изобретателя, обокрали его родину... Что приходилось делать изобретателю до революции? Рекламировать как можно шире свое изобретение, чтобы заинтересовать предпринимателей!.. А что в результате этого выходило? Примеров сколько хотите. Реализуют изобретение русского инженера за границей, и какой-нибудь Маркони или Эдисон присваивает себе его работу. Так было прежде. Но что теперь толкает некоторых наших изобретателей, не дожидаясь внедрения в жизнь, шуметь и кричать о своем изобретении? Давайте разберемся... Смотрите, что получается. Изобретатель опубликовал свой труд, а внедрить в жизнь изобретение не позаботился. Изготовил один образец и на этом успокоился...
- Прибор Модеста Никандровича работал хорошо! - послышался голос Кости Уточкина.
- Вот видите, и работал он хорошо! Что же это такое, товарищи? Неверие в свои силы? Ведь подумать страшно! Изобретатель забраковал собственный измерительный прибор и потребовал заграничный. Он думает, что заграничный будет лучше, так, что ли? А из-за границы ему присылают его же прибор! Вот какие вещи иногда случаются...
- Безобразие! - гаркнул Горшков. - Судить за такие вещи надо.
- Кого судить? - послышался чей-то голос.
- Товарищи, позвольте!.. - закричал Цесарский, вскакивая со своего места. - Позвольте, товарищи... - повторил он уже тихо. - Меня судить? За что же? Здесь какое-то недоразумение.
Инженер провел дрожащей рукой по вспотевшему лбу. Затем уставился ничего не понимающим взглядом на заграничный прибор и продолжал, волнуясь:
- В моей статье, опубликованной в журнале... Эта статья была общего, обзорного характера. В ней не раскрывалась сущность изобретения... я ручаюсь вам. Ведь это же легко проверить! За что же меня судить?..
- Как же так получилось? - спросила Зоя Владимировна.
Цесарский ничего не ответил.
- Да, товарищи, это очень поучительный случай, - продолжал Батя. - Что толкает некоторых изобретателей как можно скорее рассказать о своем изобретении? Болезненное честолюбие! Пусть, мол, обо мне знает как можно больше людей... И вот видите, к чему это порой приводит. Не гонитесь за славой, она сама к вам придет. Усовершенствуйте свое изобретение, позаботьтесь о внедрении его в жизнь, этим вы вернее добьетесь общего признания. Тогда ваше имя станет известно всей стране. Сегодняшний случай, товарищи, хороший урок тем людям, действиями которых руководит не столько любовь к родине и забота о ее укреплении, сколько жажда славы, стремление к личному успеху.
Раздались бурные аплодисменты и громкие возгласы: "Правильно! Совершенно верно!"
Побледневший Модест Никандрович, стараясь никого не задеть, стал пробираться к тому месту, где находился прибор. Подойдя к нему, он принялся рассматривать поблескивающие никелем ручки управления, затем так же молча направился к выходным дверям. Среди напряженной тишины был отчетливо слышен шум удаляющихся шагов.
- Модест Никандрович, куда вы?.. - озабоченно произнес директор. Обижаться не следует, люди все свои...
- Я не обиделся, товарищи... - медленно проговорил Цесарский, повернувшись лицом к сидящим в зале. - Все, что тут говорилось, - это правильно... Я прошу собрание разрешить мне уйти... Мне необходимо подумать, проверить одну вещь...
Никто ему не ответил.
Тихонько скрипнула дверь. Ее прикрыл за собой покинувший совещание Модест Никандрович.
Со своих мест поднялись Уточкин и Горшков. Они оставили зал, чтобы проводить инженера.
Вот, наконец, рабочий кабинет. Все как будто на своем месте: широкий письменный стол, заваленный книгами и чертежами, удобное кожаное кресло, на стенах те же картины и фотографии!
- Судить... судить... - тихо шепчут губы Цесарского.
Он опускается в кресло.
Блуждающий взор Модеста Никандровича останавливается на ярком пятне, резко выделяющемся на письменном столе. Это блестящая обложка заграничного журнала. В нем дан перевод его статьи об измерителе напряженности поля ультразвуковых волн.
Модест Никандрович начинает перелистывать журнал.
Вот его статья. Инженер углубляется в чтение. Но через несколько минут он дрожащей рукой лезет в боковой карман пиджака за самопишущей ручкой, потом с ожесточением подчеркивает строчку. Но чернила не хотят ложиться на глянцевую бумагу. Напрасно Модест Никандрович встряхивает ручку и снова пытается провести линию.
- У-уу... черт! - громко вскрикивает он и со всего размаха запускает ручкой в противоположную стену. - Вот оно что... Вот оно что... Негодяи!
Его руки трясутся, лицо становится красным. Он вскакивает, с грохотом отодвигая кресло. Подбегает к стене, увешанной фотографиями. Судорожно вцепившись руками в дубовую раму одного из снимков, срывает его с гвоздя: это фотография иностранного ученого, в свое время обворожившего Цесарского.
Приблизив фотографию к лицу, Модест Никандрович начинает вспоминать все подробности разговора. "Очень жаль, - говорил гость, - что я не могу расспросить вас обо всем. Это может нарушить интересы вашей фирмы. Будем говорить о мелочах..."
И вот он, Цесарский, подстрекаемый желанием похвастаться, без удержу болтал о разных "мелочах", которые сами по себе, конечно, не выдавали тайны изобретения, но... Инженер лишь теперь сообразил: если соединить эти мелочи со сведениями, опубликованными в статье, тайна изобретения перестанет быть тайной.
Вот почему прибывший из-за границы прибор является точной копией его собственного.
- Судить! - придя в ярость закричал инженер. - Меня следует судить, судить!..
Комната наполнилась звоном разбитого стекла. Это полетела на пол фотография. Послышался шум опрокидываемого кресла. В воздухе закружились в диком вихре обрывки глянцевой бумаги.
Цесарский рвал в мелкие клочья заграничный журнал.
- Судить... судить... судить! - продолжал кричать Модест Никандрович, когда его, трясущегося в нервном ознобе, укладывали в постель.
Глава восьмая
К Панферычу, сидевшему на лавочке у проходной, подошел профессор Толмазов.
- Скажите, вы местный житель? - обратился он к нему.
- Да.
- Мне нужно с вами посоветоваться.
- Пожалуйста! Наверное, вас кто-нибудь ко мне направил?..
- Нет, никто не направлял - сам решил обратиться. Я профессор палеонтологии. Палеонтология - это наука, посвященная исследованию остатков животного и растительного мира, существовавшего на земле много миллионов лет назад. У меня к вам такая просьба. Мне нужен крот... Быть может, вы знаете мальчика, который согласился бы помочь мне поймать его в поле...
- Крот вам нужен для научной цели? - спросил Панферыч.
- Для научной.
- Ну, тогда никаких разговоров быть не может, - важно произнес он, вынимая из кармана трубку. - Как придет смена, так сразу и отправлюсь. Хотите, пойдемте вместе.
Спустя некоторое время по лесной тропинке, рассуждая о науке, шли Панферыч и Толмазов, вооруженные лопатами.
Неожиданно их внимание было привлечено громким разговором, доносившимся из лесу.
- Я спрашиваю: нормальны наши отношения или не нормальны?.. Чего вы молчите? - послышался голос девушки.
- Не нормальны, - смущенно ответил юноша.
- Так до каких пор это будет продолжаться?! Я не желаю больше мириться с такими взаимоотношениями.
В это время Толмазов и Панферыч вышли на полянку. Они увидели Наташу и Костю, сидящих к ним спиной.
- Тут какая-то ссора, - промолвил профессор. - Дело, видно, интимное... Уйдемте потихоньку, чтобы они не заметили нас.
Оба стали пробираться, стараясь не шуметь, на боковую тропинку.
- Вы должны воздействовать на сотрудников вашей лаборатории, - горячилась девушка. - Соревнование у них подменяется духом соперничества. На каком основании, например, Катушкин сказал, что у шахтного бура при скорости, с которой испытывалась лодка, резцы тоже затупятся?
- Основание у него было: ведь резцы у бура и лодки одинаковые. Это ваш Трубнин посоветовал нам поставить такие...
- Вы, наверно, их неправильно установили. Не мог Трубнин дать вам плохой совет.
- Ох и народ! Даже в лесу спорят! - проговорил Панферыч, когда они отдалились на значительное расстояние. - Вот так, товарищ профессор, всегда. Как сойдутся два сотрудника - один из лаборатории Крымова, другой из лаборатории Трубнина, - так и начинается... А начальники не спорят; говорят, даже помогают друг другу. Да и сотрудники тоже помогают друг другу в работе, только больно часто спорят. Один говорит: "Без нашей машины никак не обойтись", а другой: "Да, конечно, но от нашей будет больше пользы". И так все время.
- А знаете, Панферыч, это хорошо, что они горячо спорят и в то же время помогают друг другу, - это очень хорошо! Вот я тоже собираюсь поспорить с ними...
- Да... Видно, без спора в научном деле и шагу не ступишь.
Крымов проводил в своем кабинете маленькое совещание. Нужно было подвести итоги и наметить план дальнейшей работы. После первого испытания, проведенного лично директором, машина еще два раза путешествовала под землей. Один раз ее водил Крымов, второй - Костя, горячим просьбам которого пришлось уступить.
Стало ясно, что конструкция удовлетворяет эксплуатационным требованиям и что на основе опыта можно приступить к постройке большой машины - настоящего подземного корабля.
Однако не все вопросы были еще разрешены. Прежде всего, как быть с резцами? В результате значительной скорости передвижения машины под землей они сравнительно быстро тупились. Крымов долго ломал голову, как устранить этот недостаток. Предложения возникали одно за другим. Так, например, Катушкин предлагал по мере срабатывания резцов подменять их запасными. Но производить замену под землей очень неудобно, да это отразится и на темпах продвижения лодки. Нужно было придумать что-то другое...
Беспокоит Олега Николаевича и отсутствие звуколокатора. Крымов снова уже в десятый раз вспоминает подробности своего путешествия под землей.
...Завинчивается массивный люк, и он в последний раз осматривает шкалы измерительных приборов, освещенные зеленым фосфоресцирующим светом, нажимает пусковую педаль. Лодка вздрагивает. Слышится монотонный скрежещущий звук.
Он старается опускаться как можно круче. То и дело подтягивает к себе рычаг глубинного управления. Изредка кабина сотрясается от сильного удара: лодка натыкается на крупные камни. Один такой удар чуть не заставил его сползти со своего места.
Насколько спокойнее было бы путешествие, если бы в лодке установили звуколокатор! Были бы видны крупные камни, и машина могла бы свободно обходить их, как подводная лодка обходит рифы...
Но вот он начинает замечать, что скорость движения постепенно падает. Об этом ясно говорит измерительный прибор. Тогда он увеличивает обороты электромотора. Вой коллектора становится выше, мелодичный звук переходит в пронзительный, визжащий. Лодка лишь на немного увеличивает скорость. Стрелка прибора замирает и снова ползет вниз.
Он наклоняет руль глубины, с тем чтобы начать подъем лодки, - дальнейшее углубление ее может привести к катастрофе. Медленно поднимается машина, несмотря на бешеные обороты мотора. Резцы, расположенные на ее носу, с визгом дробят встречающиеся камни.
Бесконечно длинным и томительным кажется время подъема. Но вот он чувствует, что резцы уже не вгрызаются в землю. С огромной скоростью они вертятся, рассекая воздух.
Открывается люк, и он попадает в объятия своих друзей. Не теряя времени, они спешат осмотреть машину, и уже через несколько минут становится ясным, что резцы затупились, стали мало пригодными для дальнейшей работы...
Все это быстро пронеслось в голове Крымова. Он прислушался к спору.
- Нужно спроектировать автомат, меняющий резцы по мере их срабатывания! настаивал Катушкин.
Все понимали, что строить такой автомат - это значит значительно усложнять машину. Однако что-то надо делать. Директор требовал представить план разработки и постройки большой машины в самое ближайшее время.
Именно во время этих споров приоткрылась дверь и на пороге в нерешительности остановился профессор Толмазов.
- Простите, что помешал вам, но у меня очень срочное дело, - начал он, обращаясь к Крымову.
Профессор вошел в комнату, постукивая своей суковатой палкой. За ним следовал Панферыч.
- Мы к вам по важному делу, - сказал Толмазов. - Необходимо сделать сообщение...
- Садитесь, пожалуйста, - предложил Катушкин. - Как вы у нас проводите время?
- Есть у вас доска? Мел? - оживленно спросил профессор, не ответив на вопрос конструктора.
- Товарищи, принесите доску и мел, - проговорил Крымов.
Через несколько минут старик уже расхаживал перед доской с мелом в руке.
- Знаете ли вы, как устроены зубы у грызунов? Смотрите сюда.
Профессор провел на доске жирную белую линию.
- Это сердцевина зуба, она состоит из очень прочной кости. А вот по бокам слой более мягкой кости. Понятно? Дальше наслаивается еще более мягкая кость. Когда животное грызет, сперва срабатываются мягкие слои, а сердцевина срабатывается меньше и в результате этого она всегда возвышается над остальной частью кости. Что же получается?
- Не бунтуй, не ершись... Ничего не получится, милый, - неожиданно произнес Панферыч.
Все присутствующие повернули головы к вахтеру, старавшемуся что-то запихнуть в свой карман.
- Прошу внимания, - строго сказал профессор. - Итак, сердцевина зуба, подвергающаяся меньшему срабатыванию, всегда возвышается над остальной частью кости, и благодаря этому зуб всегда остается острым, сколько бы ни работал им грызун...
- Ой! - вскрикнул Панферыч.
- Что такое? - спросил Крымов.
- Научное доказательство... Вот, пожалуйста.
С этими словами Панферыч показал Крымову палец. Из него сочилась кровь и капельками падала на пол.
- Зубы, действительно, острые, - продолжал Панферыч: - Как хватит!
- Крот, товарищи, - спокойно произнес профессор. - Обыкновенный крот! Жертва, принесенная нашим Панферычем, совершенно излишня, надо промыть и перевязать палец. Найдется у вас аптечка?
Кто-то бросился в цех за аптечкой.
- По принципу зуба грызущего животного устроен режущий инструмент знаменитого советского изобретателя Игнатова, - раздался чей-то голос.
- Да, товарищи, изобретатель Игнатов, изучивший строение зуба грызуна, создал никогда не тупящийся инструмент для холодной обработки металлов, подтвердил профессор. - Почему бы вам, дорогие товарищи, не снабдить свою машину самозатачивающимися резцами?
- Видите ли, в чем дело, - начал Катушкин. - На основе строгих расчетов, произведенных очень знающим специалистом Петром Антоновичем Трубниным, доподлинно известно, что для работы в земле экономнее всего применять резцы с отрицательным углом атаки. Это проверено практикой. Резец с положительным углом требует большего расхода энергии. Скоростной шахматный бур тоже работает на резцах с отрицательным углом. Применить к ним принцип самозатачиваемости, предложенный инженером Игнатовым, к сожалению, совершенно невозможно.
- Что? - грозно спросил Толмазов. - Как вас прикажете понимать? Сама природа в течение многих миллионов лет путем длительного естественного отбора выработала наиболее совершенный инструмент для того, чтобы с его помощью наиболее экономно, с наименьшими потерями силы разрыхлять землю, а вы толкуете про какой-то там отрицательный угол! Что же это такое, товарищи? Инженер Игнатов нашел возможным применить принцип, по которому устроен зуб грызущего животного для резки стали, а вы не хотите им воспользоваться для разрыхления земли. Ведь зуб крота приспособлен исключительно для того, чтобы разрыхлять землю!
- Не спорьте, товарищи, с профессором, - вмешался Панферыч. - Все это очень научно, чего же тут спорить!
В комнате воцарилась тишина. Крымов вышел из-за стола и подошел к доске. Взяв в руку мел, он долго всматривался в эскиз зуба.
- Как же так, неужели мы шли неверным путем? - взволнованно проговорил Катушкин.
- Похоже на то, - сказал Олег Николаевич. - По этому принципу можно устроить резец, который будет работать значительно лучше резца Трубнина.
- Но почему же Трубнин не обратил на него внимания? Странно... - заметил Катушкин.
- Ничего странного нет, - спокойно возразил Крымов. - К сожалению, Петр Антонович не интересуется зоологией и вообще природой.
- Вот это верно! - согласился Катушкин. - Он любит только технику. Ему, конечно, и в голову не могла прийти такая мысль!
- Все ясно, товарищи, - сказал Крымов. - Вот смотрите сюда...
И он принялся чертить мелом профиль резца, пригодного для работы в земле.
- Эту деталь мы завтра же проверим, - пояснял Олег Николаевич. Самозаточка будет протекать очень интенсивно...
Присутствующие с напряжением следили за рукой Крымова, продолжающей вычерчивать белые линии.
- Будьте спокойны, все очень научно, - заговорил снова Панферыч. Возьмем, к примеру, крота: что же он, к точильщику носит зубы? Поглядите-ка на героя...
- Думаю поступить следующим образом... Кстати, что это мы сели так далеко друг от друга? Я придвинусь к тебе поближе. Ты знаешь, у меня такое ощущение... ну, как бы тебе объяснить? Соскучился я по тебе, одним словом.
- Да мы же по десять раз в день видимся? - удивился Батя.
- Это верно! Да все дела, дела... А поговорить по душам, по-дружески, времени не хватает...
- Ой, Костя! С чего бы это ты нежные слова произносить стал? Ну, говори, говори уж. Не тяни...
- Да ты рассуди! Какой еще может быть выход!? По-моему, ничего другого и не придумаешь... Я сам поведу лодку.
Рано утром инженер Цесарский встретил Панферыча недалеко от парадного своего дома.
- Товарищ Панферыч! Вы вчера ночью дежурили у входа на испытательную площадку?
- Я, - ответил старик, останавливаясь.
- Что там за шум был?
- А испытание подземной лодки проводили! - гордо заявил Панферыч.
- То есть... как испытание? Ведь оно назначено на сегодня! Вы что-то путаете...
- Ничего не путаю. Назначено было на сегодня в четырнадцать тридцать, а проводилось с двадцати четырех ноль-ноль по четыре пятнадцать, иначе говоря ночью.
- Почему? - явно расстроенный, продолжал Модест Никандрович. - Как же это так...
- А все дело в том, - начал Панферыч тоном заговорщика, - что очень много желающих оказалось испытывать машину. Все беспокоились, как бы с Крымовым чего не случилось. Устройства-то, что позволяет видеть впереди себя под землей, еще нет! Директор и сказал: чтобы никому обидно не было, сам испытаю лодку.
- Понятно... Но все-таки это странно.
- Почему же странно? - удивился старик. - Ничего странного нет. Машина прошла испытание хорошо: углубилась в землю и опять вышла на поверхность через четыре часа. Все правильно. Только вот резцы, я слышал, немного затупились.
Цесарский поблагодарил вахтера и быстрым шагом направился в свою лабораторию.
Глава седьмая
С некоторого времени Цесарский стал замечать, что сотрудники его отдела изменили к нему свое отношение.
Правда, его распоряжения они выполняли хорошо. Больше того, старались работать дольше, чем было установлено внутренним распорядком института. Однажды, явившись утром в конструкторское бюро, Цесарский узнал, что часть сотрудников не покидала со вчерашнего дня лаборатории. За это время они успели сделать то, что он наметил на несколько дней.
Но не это удивляло Цесарского. Его беспокоило другое. Сотрудники стали разговаривать с ним сдержанно и холодно. Уже незаметно было, чтобы они с прежней улыбкой слушали его веселые шутки.
Как-то раз Модест Никандрович решил откровенно объясниться с Павлом Павловичем Чибисовым, с которым работал вместе уже много лет.
- Скажите, Павел Павлович, - обратился к нему Цесарский. - Не кажется ли вам, что отношение ко мне некоторых товарищей нашего коллектива немного изменилось? Вы не находите этого?
- Нет, - удивленно ответил Павел Павлович. - А что такое?
- Да так, знаете... народ стал меня немного чуждаться.
- Этого я не замечал. А вообще товарищи очень озабочены.
- Чем озабочены?
- Как вам сказать? Хотят поскорей закончить подземный радиолокатор и ввести его в эксплуатацию...
Производственное совещание состоялось в лаборатории Цесарского. Для доклада слово было предоставлено начальнику конструкторского бюро.
Модест Никандрович поднялся из-за стола и обвел продолжительным взглядом всех собравшихся...
Кроме людей, подчиненных ему, в комнате находились сотрудники, работающие в других отделах. Среди них Цесарский увидел Крымова, механика Уточкина, Зою Владимировну. В дальнем углу примостился Горшков.
- Товарищи! - начал Цесарский.
Но, удивительное дело, куда девались легкие и непринужденные манеры, свойственные Модесту Никандровичу? Почему нет на его лице легкой, обворожительной улыбки?
Инженер говорил неуверенно, часто повторял одно и то же, сбиваясь с мысли; он жаловался на непреодолимые трудности, которые будто бы мешают работе. Большую часть своей речи он посвятил критике отдела снабжения института, который до сих пор не обеспечил его специальным заграничным прибором. Можно было подумать, что именно отсутствие измерительного прибора тормозит всю работу.
Это заявление вызвало неодобрительный ропот собравшихся. Они понимали, что не все обстоит так, как пытался представить Цесарский.
Речь Модест Никандрович закончил намеками на свои прежние заслуги. Правда, сделал он это вяло, без всякого подъема.
За ним стали выступать его сотрудники. Они критиковали свою работу и работу руководителя лаборатории - Цесарского. Многие прямо говорили о том, что с некоторого времени Цесарский потерял свое обычное упорство при решении трудных задач, стал бояться широко экспериментировать, начал работать с оглядкой. Говорили, что все это мешает творческой научно-исследовательской работе, направленной на создание новых, еще не известных машин и аппаратов.
Батя начал свое выступление с того, что сообщил присутствующим новость. Заграничный прибор, из-за отсутствия которого, по словам Цесарского, так сильно тормозится работа, наконец, прибыл в институт.
- Он в ящике, на котором сидит товарищ Горшков! - заявил Батя, указывая рукой в дальний угол.
- Это очень интересно! - оживившись, воскликнул Модест Никандрович. - Даже не терпится посмотреть!
- Хорошо! - обрадовался Батя. - Прибор можно поставить на стол и ознакомиться с ним. Как, товарищи, не возражаете?
Предложение Бати некоторым показалось несколько странным. Однако никто не возразил против того, чтобы тут же, на совещании, осмотреть измерительный прибор, о котором сегодня было столько разговоров. Трое сотрудников уже тащили тяжелый ящик на председательский стол.
- Ты не сказал самого главного, - прошептал сидящий рядом с Батей директор.
- Подожди... Все идет так, как нужно...
Между тем ящик успели открыть: на столе красовался лакированный замысловатый прибор. Он был снабжен огромным количеством ручек и кнопок из разноцветной пластмассы.
- Позвольте? - вдруг послышался звонкий голос. - Что же это такое?
Все повернули головы к говорившему и увидели Костю Уточкина, стоявшего у стенки с большим листом синьки.
- Что такое, товарищ Уточкин? - недовольно спросил председательствующий Павел Павлович.
- Как же так? Смотрите, товарищи, что делается! Вот у меня в руке схема заграничного прибора, прибывшая вместе с ним в ящике, как и полагается...
- Ну!
- Но ведь это же схема нашего макета! Я говорю о макете прибора, который мне лично приходилось монтировать по чертежам Модеста Никандровича. Между макетом, изготовленным у нас год назад, и полученным из-за границы прибором нет никакой разницы! Только у нас он был сделан в первоначальном виде грубо, а этот разукрашен большим количеством рукояток.
- Этого не может быть, - тревожно произнес Цесарский, вскакивая со своего места. - Дайте мне схему...
В комнате воцарилась тишина. Слышно было, как шелестит в дрожащих руках Цесарского лист плотной бумаги. Все с напряжением следили за ним.
- Да... Это моя схема... - наконец глухо произнес он.
- Вот так история! - заговорил Батя, осторожно забирая у Цесарского фирменный чертеж. - Посмотрим, не указана ли тут ваша фамилия? Нет, не указана. Посмотрите-ка, товарищи, на фирменный ярлык - может быть, там стоит фамилия автора?
Несколько человек начали рассматривать прибор со всех сторон.
- Ничего нет... Только название фирмы...
Люди нисколько не были удивлены этим, так как хорошо знали, что за границей никогда не указывают на фирменных ярлыках фамилий изобретателей творцов аппаратов.
- Ваша статья со схемой прибора, кажется, была опубликована несколько лет назад? - обратился Батя к Цесарскому.
- Совершенно верно. А затем переведена и недавно напечатана в заграничном журнале, - ответил Модест Никандрович.
- Вот видите, товарищи, что получается! - снова раздался среди наступившей тишины голос Бати. - Нашего, советского изобретателя... обокрали! Ищите его фамилию на этикетке прибора, ищите его фамилию в прилагаемой схеме, ищите его фамилию в каталогах фирмы и разных публикациях - не найдете ее! Обокрали не только изобретателя, обокрали его родину... Что приходилось делать изобретателю до революции? Рекламировать как можно шире свое изобретение, чтобы заинтересовать предпринимателей!.. А что в результате этого выходило? Примеров сколько хотите. Реализуют изобретение русского инженера за границей, и какой-нибудь Маркони или Эдисон присваивает себе его работу. Так было прежде. Но что теперь толкает некоторых наших изобретателей, не дожидаясь внедрения в жизнь, шуметь и кричать о своем изобретении? Давайте разберемся... Смотрите, что получается. Изобретатель опубликовал свой труд, а внедрить в жизнь изобретение не позаботился. Изготовил один образец и на этом успокоился...
- Прибор Модеста Никандровича работал хорошо! - послышался голос Кости Уточкина.
- Вот видите, и работал он хорошо! Что же это такое, товарищи? Неверие в свои силы? Ведь подумать страшно! Изобретатель забраковал собственный измерительный прибор и потребовал заграничный. Он думает, что заграничный будет лучше, так, что ли? А из-за границы ему присылают его же прибор! Вот какие вещи иногда случаются...
- Безобразие! - гаркнул Горшков. - Судить за такие вещи надо.
- Кого судить? - послышался чей-то голос.
- Товарищи, позвольте!.. - закричал Цесарский, вскакивая со своего места. - Позвольте, товарищи... - повторил он уже тихо. - Меня судить? За что же? Здесь какое-то недоразумение.
Инженер провел дрожащей рукой по вспотевшему лбу. Затем уставился ничего не понимающим взглядом на заграничный прибор и продолжал, волнуясь:
- В моей статье, опубликованной в журнале... Эта статья была общего, обзорного характера. В ней не раскрывалась сущность изобретения... я ручаюсь вам. Ведь это же легко проверить! За что же меня судить?..
- Как же так получилось? - спросила Зоя Владимировна.
Цесарский ничего не ответил.
- Да, товарищи, это очень поучительный случай, - продолжал Батя. - Что толкает некоторых изобретателей как можно скорее рассказать о своем изобретении? Болезненное честолюбие! Пусть, мол, обо мне знает как можно больше людей... И вот видите, к чему это порой приводит. Не гонитесь за славой, она сама к вам придет. Усовершенствуйте свое изобретение, позаботьтесь о внедрении его в жизнь, этим вы вернее добьетесь общего признания. Тогда ваше имя станет известно всей стране. Сегодняшний случай, товарищи, хороший урок тем людям, действиями которых руководит не столько любовь к родине и забота о ее укреплении, сколько жажда славы, стремление к личному успеху.
Раздались бурные аплодисменты и громкие возгласы: "Правильно! Совершенно верно!"
Побледневший Модест Никандрович, стараясь никого не задеть, стал пробираться к тому месту, где находился прибор. Подойдя к нему, он принялся рассматривать поблескивающие никелем ручки управления, затем так же молча направился к выходным дверям. Среди напряженной тишины был отчетливо слышен шум удаляющихся шагов.
- Модест Никандрович, куда вы?.. - озабоченно произнес директор. Обижаться не следует, люди все свои...
- Я не обиделся, товарищи... - медленно проговорил Цесарский, повернувшись лицом к сидящим в зале. - Все, что тут говорилось, - это правильно... Я прошу собрание разрешить мне уйти... Мне необходимо подумать, проверить одну вещь...
Никто ему не ответил.
Тихонько скрипнула дверь. Ее прикрыл за собой покинувший совещание Модест Никандрович.
Со своих мест поднялись Уточкин и Горшков. Они оставили зал, чтобы проводить инженера.
Вот, наконец, рабочий кабинет. Все как будто на своем месте: широкий письменный стол, заваленный книгами и чертежами, удобное кожаное кресло, на стенах те же картины и фотографии!
- Судить... судить... - тихо шепчут губы Цесарского.
Он опускается в кресло.
Блуждающий взор Модеста Никандровича останавливается на ярком пятне, резко выделяющемся на письменном столе. Это блестящая обложка заграничного журнала. В нем дан перевод его статьи об измерителе напряженности поля ультразвуковых волн.
Модест Никандрович начинает перелистывать журнал.
Вот его статья. Инженер углубляется в чтение. Но через несколько минут он дрожащей рукой лезет в боковой карман пиджака за самопишущей ручкой, потом с ожесточением подчеркивает строчку. Но чернила не хотят ложиться на глянцевую бумагу. Напрасно Модест Никандрович встряхивает ручку и снова пытается провести линию.
- У-уу... черт! - громко вскрикивает он и со всего размаха запускает ручкой в противоположную стену. - Вот оно что... Вот оно что... Негодяи!
Его руки трясутся, лицо становится красным. Он вскакивает, с грохотом отодвигая кресло. Подбегает к стене, увешанной фотографиями. Судорожно вцепившись руками в дубовую раму одного из снимков, срывает его с гвоздя: это фотография иностранного ученого, в свое время обворожившего Цесарского.
Приблизив фотографию к лицу, Модест Никандрович начинает вспоминать все подробности разговора. "Очень жаль, - говорил гость, - что я не могу расспросить вас обо всем. Это может нарушить интересы вашей фирмы. Будем говорить о мелочах..."
И вот он, Цесарский, подстрекаемый желанием похвастаться, без удержу болтал о разных "мелочах", которые сами по себе, конечно, не выдавали тайны изобретения, но... Инженер лишь теперь сообразил: если соединить эти мелочи со сведениями, опубликованными в статье, тайна изобретения перестанет быть тайной.
Вот почему прибывший из-за границы прибор является точной копией его собственного.
- Судить! - придя в ярость закричал инженер. - Меня следует судить, судить!..
Комната наполнилась звоном разбитого стекла. Это полетела на пол фотография. Послышался шум опрокидываемого кресла. В воздухе закружились в диком вихре обрывки глянцевой бумаги.
Цесарский рвал в мелкие клочья заграничный журнал.
- Судить... судить... судить! - продолжал кричать Модест Никандрович, когда его, трясущегося в нервном ознобе, укладывали в постель.
Глава восьмая
К Панферычу, сидевшему на лавочке у проходной, подошел профессор Толмазов.
- Скажите, вы местный житель? - обратился он к нему.
- Да.
- Мне нужно с вами посоветоваться.
- Пожалуйста! Наверное, вас кто-нибудь ко мне направил?..
- Нет, никто не направлял - сам решил обратиться. Я профессор палеонтологии. Палеонтология - это наука, посвященная исследованию остатков животного и растительного мира, существовавшего на земле много миллионов лет назад. У меня к вам такая просьба. Мне нужен крот... Быть может, вы знаете мальчика, который согласился бы помочь мне поймать его в поле...
- Крот вам нужен для научной цели? - спросил Панферыч.
- Для научной.
- Ну, тогда никаких разговоров быть не может, - важно произнес он, вынимая из кармана трубку. - Как придет смена, так сразу и отправлюсь. Хотите, пойдемте вместе.
Спустя некоторое время по лесной тропинке, рассуждая о науке, шли Панферыч и Толмазов, вооруженные лопатами.
Неожиданно их внимание было привлечено громким разговором, доносившимся из лесу.
- Я спрашиваю: нормальны наши отношения или не нормальны?.. Чего вы молчите? - послышался голос девушки.
- Не нормальны, - смущенно ответил юноша.
- Так до каких пор это будет продолжаться?! Я не желаю больше мириться с такими взаимоотношениями.
В это время Толмазов и Панферыч вышли на полянку. Они увидели Наташу и Костю, сидящих к ним спиной.
- Тут какая-то ссора, - промолвил профессор. - Дело, видно, интимное... Уйдемте потихоньку, чтобы они не заметили нас.
Оба стали пробираться, стараясь не шуметь, на боковую тропинку.
- Вы должны воздействовать на сотрудников вашей лаборатории, - горячилась девушка. - Соревнование у них подменяется духом соперничества. На каком основании, например, Катушкин сказал, что у шахтного бура при скорости, с которой испытывалась лодка, резцы тоже затупятся?
- Основание у него было: ведь резцы у бура и лодки одинаковые. Это ваш Трубнин посоветовал нам поставить такие...
- Вы, наверно, их неправильно установили. Не мог Трубнин дать вам плохой совет.
- Ох и народ! Даже в лесу спорят! - проговорил Панферыч, когда они отдалились на значительное расстояние. - Вот так, товарищ профессор, всегда. Как сойдутся два сотрудника - один из лаборатории Крымова, другой из лаборатории Трубнина, - так и начинается... А начальники не спорят; говорят, даже помогают друг другу. Да и сотрудники тоже помогают друг другу в работе, только больно часто спорят. Один говорит: "Без нашей машины никак не обойтись", а другой: "Да, конечно, но от нашей будет больше пользы". И так все время.
- А знаете, Панферыч, это хорошо, что они горячо спорят и в то же время помогают друг другу, - это очень хорошо! Вот я тоже собираюсь поспорить с ними...
- Да... Видно, без спора в научном деле и шагу не ступишь.
Крымов проводил в своем кабинете маленькое совещание. Нужно было подвести итоги и наметить план дальнейшей работы. После первого испытания, проведенного лично директором, машина еще два раза путешествовала под землей. Один раз ее водил Крымов, второй - Костя, горячим просьбам которого пришлось уступить.
Стало ясно, что конструкция удовлетворяет эксплуатационным требованиям и что на основе опыта можно приступить к постройке большой машины - настоящего подземного корабля.
Однако не все вопросы были еще разрешены. Прежде всего, как быть с резцами? В результате значительной скорости передвижения машины под землей они сравнительно быстро тупились. Крымов долго ломал голову, как устранить этот недостаток. Предложения возникали одно за другим. Так, например, Катушкин предлагал по мере срабатывания резцов подменять их запасными. Но производить замену под землей очень неудобно, да это отразится и на темпах продвижения лодки. Нужно было придумать что-то другое...
Беспокоит Олега Николаевича и отсутствие звуколокатора. Крымов снова уже в десятый раз вспоминает подробности своего путешествия под землей.
...Завинчивается массивный люк, и он в последний раз осматривает шкалы измерительных приборов, освещенные зеленым фосфоресцирующим светом, нажимает пусковую педаль. Лодка вздрагивает. Слышится монотонный скрежещущий звук.
Он старается опускаться как можно круче. То и дело подтягивает к себе рычаг глубинного управления. Изредка кабина сотрясается от сильного удара: лодка натыкается на крупные камни. Один такой удар чуть не заставил его сползти со своего места.
Насколько спокойнее было бы путешествие, если бы в лодке установили звуколокатор! Были бы видны крупные камни, и машина могла бы свободно обходить их, как подводная лодка обходит рифы...
Но вот он начинает замечать, что скорость движения постепенно падает. Об этом ясно говорит измерительный прибор. Тогда он увеличивает обороты электромотора. Вой коллектора становится выше, мелодичный звук переходит в пронзительный, визжащий. Лодка лишь на немного увеличивает скорость. Стрелка прибора замирает и снова ползет вниз.
Он наклоняет руль глубины, с тем чтобы начать подъем лодки, - дальнейшее углубление ее может привести к катастрофе. Медленно поднимается машина, несмотря на бешеные обороты мотора. Резцы, расположенные на ее носу, с визгом дробят встречающиеся камни.
Бесконечно длинным и томительным кажется время подъема. Но вот он чувствует, что резцы уже не вгрызаются в землю. С огромной скоростью они вертятся, рассекая воздух.
Открывается люк, и он попадает в объятия своих друзей. Не теряя времени, они спешат осмотреть машину, и уже через несколько минут становится ясным, что резцы затупились, стали мало пригодными для дальнейшей работы...
Все это быстро пронеслось в голове Крымова. Он прислушался к спору.
- Нужно спроектировать автомат, меняющий резцы по мере их срабатывания! настаивал Катушкин.
Все понимали, что строить такой автомат - это значит значительно усложнять машину. Однако что-то надо делать. Директор требовал представить план разработки и постройки большой машины в самое ближайшее время.
Именно во время этих споров приоткрылась дверь и на пороге в нерешительности остановился профессор Толмазов.
- Простите, что помешал вам, но у меня очень срочное дело, - начал он, обращаясь к Крымову.
Профессор вошел в комнату, постукивая своей суковатой палкой. За ним следовал Панферыч.
- Мы к вам по важному делу, - сказал Толмазов. - Необходимо сделать сообщение...
- Садитесь, пожалуйста, - предложил Катушкин. - Как вы у нас проводите время?
- Есть у вас доска? Мел? - оживленно спросил профессор, не ответив на вопрос конструктора.
- Товарищи, принесите доску и мел, - проговорил Крымов.
Через несколько минут старик уже расхаживал перед доской с мелом в руке.
- Знаете ли вы, как устроены зубы у грызунов? Смотрите сюда.
Профессор провел на доске жирную белую линию.
- Это сердцевина зуба, она состоит из очень прочной кости. А вот по бокам слой более мягкой кости. Понятно? Дальше наслаивается еще более мягкая кость. Когда животное грызет, сперва срабатываются мягкие слои, а сердцевина срабатывается меньше и в результате этого она всегда возвышается над остальной частью кости. Что же получается?
- Не бунтуй, не ершись... Ничего не получится, милый, - неожиданно произнес Панферыч.
Все присутствующие повернули головы к вахтеру, старавшемуся что-то запихнуть в свой карман.
- Прошу внимания, - строго сказал профессор. - Итак, сердцевина зуба, подвергающаяся меньшему срабатыванию, всегда возвышается над остальной частью кости, и благодаря этому зуб всегда остается острым, сколько бы ни работал им грызун...
- Ой! - вскрикнул Панферыч.
- Что такое? - спросил Крымов.
- Научное доказательство... Вот, пожалуйста.
С этими словами Панферыч показал Крымову палец. Из него сочилась кровь и капельками падала на пол.
- Зубы, действительно, острые, - продолжал Панферыч: - Как хватит!
- Крот, товарищи, - спокойно произнес профессор. - Обыкновенный крот! Жертва, принесенная нашим Панферычем, совершенно излишня, надо промыть и перевязать палец. Найдется у вас аптечка?
Кто-то бросился в цех за аптечкой.
- По принципу зуба грызущего животного устроен режущий инструмент знаменитого советского изобретателя Игнатова, - раздался чей-то голос.
- Да, товарищи, изобретатель Игнатов, изучивший строение зуба грызуна, создал никогда не тупящийся инструмент для холодной обработки металлов, подтвердил профессор. - Почему бы вам, дорогие товарищи, не снабдить свою машину самозатачивающимися резцами?
- Видите ли, в чем дело, - начал Катушкин. - На основе строгих расчетов, произведенных очень знающим специалистом Петром Антоновичем Трубниным, доподлинно известно, что для работы в земле экономнее всего применять резцы с отрицательным углом атаки. Это проверено практикой. Резец с положительным углом требует большего расхода энергии. Скоростной шахматный бур тоже работает на резцах с отрицательным углом. Применить к ним принцип самозатачиваемости, предложенный инженером Игнатовым, к сожалению, совершенно невозможно.
- Что? - грозно спросил Толмазов. - Как вас прикажете понимать? Сама природа в течение многих миллионов лет путем длительного естественного отбора выработала наиболее совершенный инструмент для того, чтобы с его помощью наиболее экономно, с наименьшими потерями силы разрыхлять землю, а вы толкуете про какой-то там отрицательный угол! Что же это такое, товарищи? Инженер Игнатов нашел возможным применить принцип, по которому устроен зуб грызущего животного для резки стали, а вы не хотите им воспользоваться для разрыхления земли. Ведь зуб крота приспособлен исключительно для того, чтобы разрыхлять землю!
- Не спорьте, товарищи, с профессором, - вмешался Панферыч. - Все это очень научно, чего же тут спорить!
В комнате воцарилась тишина. Крымов вышел из-за стола и подошел к доске. Взяв в руку мел, он долго всматривался в эскиз зуба.
- Как же так, неужели мы шли неверным путем? - взволнованно проговорил Катушкин.
- Похоже на то, - сказал Олег Николаевич. - По этому принципу можно устроить резец, который будет работать значительно лучше резца Трубнина.
- Но почему же Трубнин не обратил на него внимания? Странно... - заметил Катушкин.
- Ничего странного нет, - спокойно возразил Крымов. - К сожалению, Петр Антонович не интересуется зоологией и вообще природой.
- Вот это верно! - согласился Катушкин. - Он любит только технику. Ему, конечно, и в голову не могла прийти такая мысль!
- Все ясно, товарищи, - сказал Крымов. - Вот смотрите сюда...
И он принялся чертить мелом профиль резца, пригодного для работы в земле.
- Эту деталь мы завтра же проверим, - пояснял Олег Николаевич. Самозаточка будет протекать очень интенсивно...
Присутствующие с напряжением следили за рукой Крымова, продолжающей вычерчивать белые линии.
- Будьте спокойны, все очень научно, - заговорил снова Панферыч. Возьмем, к примеру, крота: что же он, к точильщику носит зубы? Поглядите-ка на героя...