— Сеня, как дыхалка?
— Не останавливайся, загораживаешь воздух…
Он снова пополз вперед, и казалось, конца туннелю не будет. Ему стало страшно, когда он подумал, что в любом месте в любой момент может осыпаться песок, и тогда — братская могила.
Однако пугался недолго: в лицо вдруг пахнуло летом и всеми запахами, которые сопровождают июнь в его недолгой жизни.
Лаз внезапно пошел круто вверх, и Кутузов увидел звезды. Он никогда не видел таких объемно ярких, крупных звезд. Ему даже почудилось, что он оказался в центре Вселенной и летит вместе с ней в бесконечность.
В чувство его привел Торф. Он матюгнулся, и Генка, высунувшись из вертикального колодца по грудь, огляделся и, не увидев опасности, стал выбираться на брусчатку. Это была бровка старого переулка, и, видно те, кто планировал и прорывал «Ламанш», хорошо знали свое дело.
Кутузов встал на ноги и помог Торфу выбраться на поверхность. Несколько мгновений они стояли друг против друга и, как сговорившись, смотрели на темнеющий сбоку силуэт лагерной вышки.
— Мне надо идти, — Торф ищущим движением нащупал руку Кутузова. — Решай, однократка, может, тебе не стоит туда возвращаться?
— А куда тут деваться? Словят, как суслика.
— Пойдешь со мной? Только решай быстро — нет ни секунды лишней.
— Иди, Сеня. У меня билет туда-обратно.
— Как знаешь. Прощай, однократка…
Торф развернулся и решительно зашагал в сторону белеющего строения.
Генка еще раз взглянул на небо, на вышку, которую ему предстояло лицезреть, как минимум, еще три года. И что-то в нем встряхнулось. Он вдруг отчетливо осознал — второго такого шанса у него может и не быть. Ни свободы, ни Люськи, ни надежного Торфа — ничего не будет. Ему стало невыносимо одиноко. Спина Торфа уже скрылась за углом газораспределительной подстанции… Был человек — и нет.
Генка еще раз зыркнул на вышку, соизмерил ее с непередаваемо величавым звездным небом и большими шагами, сильно опадая на больную ногу, пустился вслед за Торфом.
Когда, обогнув подстанцию, он вновь увидел его, негромко окликнул:
— Сень, а Сень, погодь. Я с тобой…
Торф услышал сигнал бедствия и призывно взмахнул рукой. А Кутузов и без того спешил, насилуя свою искалеченную Чернобылем конечность…
Торф встретил его ободряющими словами:
— Молодец, однократка, надо уметь рисковать.
Впереди мелькнули огни. Это был сигнал, и Торф немедленно на него отреагировал.
— Видишь, нас ждут, — от волнения и быстрой ходьбы он тяжело, с присвистом задышал. Остановился. Вытащил «астмопен» и прыснул в рот содержимое баллончика…
И когда до машины оставались считанные-шаги, с вышки резанул прожектор и словно ошпарил. Генка, прищурив до боли глаза, наблюдал, как плотный сноп света рыщет по кронам деревьев, шарит по земле, неумолимо приближаясь к выходу из туннеля. И когда ярким блином лег на него, взвыла сирена.
Прожектор от лаза нырнул в темноту, заерзал по пространству и, словно по чьей-то подлой подсказке, упал на блестевший от росы бок машины.
Из-за сирены они не услышали истошный, пьяный окрик часового, а автоматную очередь приняли за стрекот цикад. Но когда огненные комарики полетели в их сторону и через мгновение-другое изрешетили дверцу машины, Кутузов бросился на землю.
Он слышал стон — это Торф, хватая ртом воздух, корчился в агонии возле так и не понадобившейся новенькой, с замененными номерами, «ауди».
Генка вскочил на ноги и захромал в темноту, но его что-то нещадно толкнуло, и он, пробежав пару метров, упал на булыжник. Судьба отвернулась от него. Он кинул руку к бедру, и она вляпалась в теплую жижицу, обволакивающую его тело.
Боль пришла не сразу, а когда пришла, показалась не страшной. Но через мгновение она начала кричать, добралась до сердца и защемила его раскаленными щипцами. Но он терпел…Скрипел зубами, скреб пальцами брусчатку, но терпел.
Голоса были далеко, но он как бы знал, что они приближаются. И тот, кто оказался первым, почти радостно воскликнул: «Этот пидор еще шевелится!»
Кутузов попытался напрячь мышцы, но воля покидала его. Носки армейских ботинок впивались в его живот, в грудь, били по самому сердцу, в голову. Он поднял свободную руку, как бы прося пощады, но по ней наотмашь ударили прикладом. Рука упала. К виску прикоснулся металл.
— Пристрели его, гада…Только потом пальни в воздух, — подсказал другой голос.
— В упор нельзя, обвинят… Дай что-нибудь — платок или какой-нибудь клочок бумаги… Чтобы пороховая гарь не осталась на его морде…
— Платок жалко, чистый… Подожди, я вырву из записной книжки.
Генку оглушил шелест переворачиваемых листков.
— Во, бля, нет свободного места, везде телефоны шалавок… На, держи, тут номер какого-то мудака…
И как будто горчичник лег на висок Кутузову. И ему почудилось, что это Люська положила ему на лицо свою ладонь, и сразу стало непередаваемо хорошо. Он хотел ей ответить тем же, погладить ее по щеке, но рука не повиновалась. Откуда-то подуло горячим сквозняком, оглушающе громко захлопнулась форточка. И стало темно.
— Этот отбегался, — сказал стынущий от содеянного голос.
— Ему теперь это до лампочки, — ответил другой. — Чего ждешь, стреляй.
Раздался сухой, как удар в рельсу, выстрел в воздух.
— Бери его за мослы, оттащим в зону… Вот же крысы, я давно говорил начальству — что-то тут не так…
Генкина голова билась о булыжник, подпрыгивала как футбольный мяч, моталась из стороны в сторону, а гдето далеко-далеко, в уходящем сознании, продолжала мерцать крошечная, как острие иглы, звездочка….
Дорога, полная змей, кончилась, оборвалась перед самой пропастью, и он, оттолкнувшись от края земли, полетел в позолоченную предвечерним светом теснину.
Финита
— Не останавливайся, загораживаешь воздух…
Он снова пополз вперед, и казалось, конца туннелю не будет. Ему стало страшно, когда он подумал, что в любом месте в любой момент может осыпаться песок, и тогда — братская могила.
Однако пугался недолго: в лицо вдруг пахнуло летом и всеми запахами, которые сопровождают июнь в его недолгой жизни.
Лаз внезапно пошел круто вверх, и Кутузов увидел звезды. Он никогда не видел таких объемно ярких, крупных звезд. Ему даже почудилось, что он оказался в центре Вселенной и летит вместе с ней в бесконечность.
В чувство его привел Торф. Он матюгнулся, и Генка, высунувшись из вертикального колодца по грудь, огляделся и, не увидев опасности, стал выбираться на брусчатку. Это была бровка старого переулка, и, видно те, кто планировал и прорывал «Ламанш», хорошо знали свое дело.
Кутузов встал на ноги и помог Торфу выбраться на поверхность. Несколько мгновений они стояли друг против друга и, как сговорившись, смотрели на темнеющий сбоку силуэт лагерной вышки.
— Мне надо идти, — Торф ищущим движением нащупал руку Кутузова. — Решай, однократка, может, тебе не стоит туда возвращаться?
— А куда тут деваться? Словят, как суслика.
— Пойдешь со мной? Только решай быстро — нет ни секунды лишней.
— Иди, Сеня. У меня билет туда-обратно.
— Как знаешь. Прощай, однократка…
Торф развернулся и решительно зашагал в сторону белеющего строения.
Генка еще раз взглянул на небо, на вышку, которую ему предстояло лицезреть, как минимум, еще три года. И что-то в нем встряхнулось. Он вдруг отчетливо осознал — второго такого шанса у него может и не быть. Ни свободы, ни Люськи, ни надежного Торфа — ничего не будет. Ему стало невыносимо одиноко. Спина Торфа уже скрылась за углом газораспределительной подстанции… Был человек — и нет.
Генка еще раз зыркнул на вышку, соизмерил ее с непередаваемо величавым звездным небом и большими шагами, сильно опадая на больную ногу, пустился вслед за Торфом.
Когда, обогнув подстанцию, он вновь увидел его, негромко окликнул:
— Сень, а Сень, погодь. Я с тобой…
Торф услышал сигнал бедствия и призывно взмахнул рукой. А Кутузов и без того спешил, насилуя свою искалеченную Чернобылем конечность…
Торф встретил его ободряющими словами:
— Молодец, однократка, надо уметь рисковать.
Впереди мелькнули огни. Это был сигнал, и Торф немедленно на него отреагировал.
— Видишь, нас ждут, — от волнения и быстрой ходьбы он тяжело, с присвистом задышал. Остановился. Вытащил «астмопен» и прыснул в рот содержимое баллончика…
И когда до машины оставались считанные-шаги, с вышки резанул прожектор и словно ошпарил. Генка, прищурив до боли глаза, наблюдал, как плотный сноп света рыщет по кронам деревьев, шарит по земле, неумолимо приближаясь к выходу из туннеля. И когда ярким блином лег на него, взвыла сирена.
Прожектор от лаза нырнул в темноту, заерзал по пространству и, словно по чьей-то подлой подсказке, упал на блестевший от росы бок машины.
Из-за сирены они не услышали истошный, пьяный окрик часового, а автоматную очередь приняли за стрекот цикад. Но когда огненные комарики полетели в их сторону и через мгновение-другое изрешетили дверцу машины, Кутузов бросился на землю.
Он слышал стон — это Торф, хватая ртом воздух, корчился в агонии возле так и не понадобившейся новенькой, с замененными номерами, «ауди».
Генка вскочил на ноги и захромал в темноту, но его что-то нещадно толкнуло, и он, пробежав пару метров, упал на булыжник. Судьба отвернулась от него. Он кинул руку к бедру, и она вляпалась в теплую жижицу, обволакивающую его тело.
Боль пришла не сразу, а когда пришла, показалась не страшной. Но через мгновение она начала кричать, добралась до сердца и защемила его раскаленными щипцами. Но он терпел…Скрипел зубами, скреб пальцами брусчатку, но терпел.
Голоса были далеко, но он как бы знал, что они приближаются. И тот, кто оказался первым, почти радостно воскликнул: «Этот пидор еще шевелится!»
Кутузов попытался напрячь мышцы, но воля покидала его. Носки армейских ботинок впивались в его живот, в грудь, били по самому сердцу, в голову. Он поднял свободную руку, как бы прося пощады, но по ней наотмашь ударили прикладом. Рука упала. К виску прикоснулся металл.
— Пристрели его, гада…Только потом пальни в воздух, — подсказал другой голос.
— В упор нельзя, обвинят… Дай что-нибудь — платок или какой-нибудь клочок бумаги… Чтобы пороховая гарь не осталась на его морде…
— Платок жалко, чистый… Подожди, я вырву из записной книжки.
Генку оглушил шелест переворачиваемых листков.
— Во, бля, нет свободного места, везде телефоны шалавок… На, держи, тут номер какого-то мудака…
И как будто горчичник лег на висок Кутузову. И ему почудилось, что это Люська положила ему на лицо свою ладонь, и сразу стало непередаваемо хорошо. Он хотел ей ответить тем же, погладить ее по щеке, но рука не повиновалась. Откуда-то подуло горячим сквозняком, оглушающе громко захлопнулась форточка. И стало темно.
— Этот отбегался, — сказал стынущий от содеянного голос.
— Ему теперь это до лампочки, — ответил другой. — Чего ждешь, стреляй.
Раздался сухой, как удар в рельсу, выстрел в воздух.
— Бери его за мослы, оттащим в зону… Вот же крысы, я давно говорил начальству — что-то тут не так…
Генкина голова билась о булыжник, подпрыгивала как футбольный мяч, моталась из стороны в сторону, а гдето далеко-далеко, в уходящем сознании, продолжала мерцать крошечная, как острие иглы, звездочка….
Дорога, полная змей, кончилась, оборвалась перед самой пропастью, и он, оттолкнувшись от края земли, полетел в позолоченную предвечерним светом теснину.
Финита