Олди Генри Лайон. Жрецы

   Позже микенский флот как бы невзначай объявился у берегов Крита, и тот же Копрей принялся за работу [во время Троянской войны критский царь Идоменей (внук Миноса и в некотором роде племянник Минотавра) выступает уже как вассал Микен], но Иолая это не интересовало, потому что Дромосы Лабиринта уже были закрыты Гермием.
   И рассеченный бок почти зажил.
   Двоих чудом улизнувших Одержимых достал через полгода Тезей, прямо в Аттике - и, к сожалению, нашумел при этом изрядно, так что в памяти ахейцев осталось лишнее: Геракл привез Критского быка, а Тезей потом, вернувшись от Минотавра, убил зверя в районе Марафона.
   К счастью, никто пока не догадался связать эти два события воедино.
   Дальше была Фракия, где интересы Геракла и Эврисфея почти совпали: первому были нужны Диомедовы кобылы-людоеды, второму - племенные жеребцы фракийских табунов; после - амазонки Фемискиры и их обычай приносить в жертву слабую половину человечества, то есть мужчин; дальние походы за коровами Гериона и яблоками Гесперид - вот тут-то близнецы наотрез отказались брать Иолая с собой, сославшись на его неумение быстро переходить из одного Дромоса в другой... потом - укрощение трехглавого Кербера, милейшей души пса, сторожащего выход из Аида, что при помощи Гермия, ласки и мешка мозговых костей оказалось делом несложным...
   И вдруг все закончилось.
   Совсем.
   А Гермий намекнул, что Гераклу некоторое время неплохо бы отдохнуть.
   Тихо-тихо отдохнуть, как и подобает свободному человеку после трудов праведных.
   Сидя в Тиринфе, тихо-тихо отдыхая и дурея от скуки, Иолай вдруг с ужасом поймал себя на том, что равнодушно слушает высокопарную чушь, которую на всех перекрестках пели бродячие рапсоды.
   Чушь о подвигах Геракла.
   А близнецов это даже веселило.
   Что-то вдруг лопнуло внутри, некая струна; все стало пресным и бессмысленным, как, например, приезд в Тиринф изгнанной из Фив Алкмены вместе с мужем Радамантом и скандальной невесткой Мегарой... Иолай встретил Алкмену со спокойным радушием, как почтительный внук и должен встречать дряхлую бабушку; и спокойствие это было не напускным, а подлинным, позволяющим говорить ни о чем и улыбаться одними губами, пережидая приступы неожиданной сонливости, одолевавшие Алкмену.
   Почему-то он неожиданно для себя самого вспомнил, как приучил близнецов никогда не звать его отцом или Амфитрионом - только Иолаем.
   И пожалел об этом.
   ...Позади заворочался Лихас.
   Слушая его возню, Иолай припомнил, как они подобрали этого мальчишку - верней, эту ходячую неприятность - во Фракии. Лихасу тогда грозили зубы проклятых кобыл Диомеда, и изредка Иолай жалел, что Геракл не явился во Фракию попозже, дав кобылам закусить Лихасом.
   Но Алкид не велел гнать назойливого бродяжку, и тот увязался следом, радостно ухмыляясь, когда Алкид звал его вестником.
   "Это мой собственный маленький Гермес", - смеялся Алкид.
   Ификлу неугомонный Лихас тоже пришелся по душе, так что Иолай смирился и промолчал.
   Хотя частенько был готов утопить этого маленького Алкидова Гермеса в ближайшей луже.
   - Ну, что там, в Фивах? - не оборачиваясь, спросил Иолай.
   - Козлы, - раздалось из-за спины.
   - Все козлы? - усмехнувшись, Иолай заставил лошадей прибавить ходу.
   - Все. Только и слышишь, как они Гераклу сопли в детстве утирали. А правду расскажешь - смеются. Лик-волчина, басилей самозваный, на шею им взгромоздился - терпят... в смысле, терпели. Говорю ж, что козлы...
   Последняя оговорка Лихаса очень не понравилась Иолаю.
   - Терпели или терпят? - строго переспросил он.
   - Ну, терпели... а что?
   - Я слушаю, - коротко бросил Иолай.
   Как бичом ожег.
   С оттяжкой.
   - Да чего тут слушать?.. Ну, залез я к этому Лику в опочивальню (Иолай чуть поводья не выронил), дай, думаю, наведу шороху! Будет знать, как изгонять Геракловых родичей! Охрана с перепою дрыхнет, хоть на колеснице заезжай - гляжу, Лик спит. Морда синяя, опухшая, винищем несет впору закуску нести! Ну, я уголек из очага взял и написал на стеночке...
   - Что?
   - Ничего особенного. Собаке, мол, собачья смерть. После уходить собрался, а Лик как захрапит, как подскочит - и опять упал. Лежит. Он лежит, а я стою. Все, думаю, вляпался. А он лежит. Я стою, а он лежит. А я...
   - А ты стоишь, - сквозь зубы процедил Иолай. - Дальше!
   - А дальше мне стоять надоело. Я на него кинулся - так он уже и не дышит. Только пена на губах. Отравился, что ли? Ну, я руки об покрывало вытер и ушел.
   - И все?
   Лихас шумно высморкался и промолчал, разглядывая редкие дикие оливы на окрестных холмах.
   - Все или нет, я тебя спрашиваю?!
   - Вот ты всегда орешь на меня, Иолайчик, - с некоторой опаской забормотал Лихас, - а я и не виноватый вовсе! Ничего такого больше и не писал, разве что подписался внизу...
   - Как?
   - Никак. Геракл, дескать. А больше ничего.
   Иолай только крякнул и губу закусил.
   - Зато теперь Гераклу все спасибо скажут, - стал оправдываться Лихас. - Они ж в Фивах еще и не знают, что наша служба у Эврисфея закончилась! Кстати, как там в Тиринфе эта мегера Мегара? Во женщина - с такой только Гераклу! И грудь, и бедра, и характер! Хуже Гидры...
   Иолая всегда поражало умение Лихаса переходить от одной темы к другой.
   - Мегара тут ни при чем, - оборвал Иолай парня. - Мегару Геракл мне подарил.
   - Насовсем? - поразился Лихас. - Эх, такое родному человеку...
   - Если выживет - насовсем.
   Лихас аж взвизгнул от восторга.
   Кажется, он считал Иолая чем-то вроде прирученного чудовища.
   - И ты с ней справился?! Ну расскажи, Иолайчик! Ведь сам Геракл...
   - Тряпка он, твой Геракл, - оттаял Иолай. - Никогда с бабами не умел обращаться. И бьет не по делу, и любит не по телу. Не то что я: сперва эту стерву вожжами с утра до вечера, потом в постель - и с вечера до утра! На третий день домой являюсь: стол накрыт, ложе расстелено, вожжи на почетном месте чуть ли не в золото оправлены! Вот где подвиг! Да только кто оценит?
   - Я оценю, - пообещал честный Лихас. - Так это мы на Эвбею едем Алкида заново женить? Или Ификлу приспичило?
   - Что значит "едем"?! Ты, во всяком случае, никуда не едешь! Ты останешься в Оропе!
   - Это просто, Иолайчик, ты еще не знаешь, что я с вами на Эвбею еду, - сонным голосом возразил Лихас. - И Алкид с Ификлом не знают... ничего, скоро узнают. Как же так - жениться, и без меня!
   - Это уж точно, - обреченно вздохнул Иолай.
   Иногда он всерьез подозревал, что Лихас - внебрачный сын кого-то из Олимпийцев, специально обученный отравлять жизнь ему и близнецам.
   Уж больно вредный ребенок получился.
   3
   Оропская гавань жила обычной, изо дня в день неменяющейся жизнью: кипела многоголосая сутолока, сновали туда-сюда лоснящиеся от пота рабы-носильщики с тюками и корзинами, яростно ругались матросы и капитаны двух галер, только что чуть не переломавших друг другу длинные весла; купцы поторапливали нерадивых слуг и наемных грузчиков, шлюхи-порны вовсю торговали своими прелестями, а мелкие воришки шныряли по сторонам с профессионально-безобидным выражением лица.
   - Сидонская лохань, - безошибочно определил Лихас, глядя на одну из двух скандальных галер. - Ишь, разорались, мореходы вонючие! Вот уж кого не люблю...
   - Интересно, за что ты их не любишь? - усмехнулся Иолай, из-под козырька ладони оглядывая бухту.
   - А за письменность! Ты вот, Иолайчик, меня ихней поганой грамоте учил - кричал да подзатыльники давал, Алкид учил - за каждый "алеф" по оплеухе, Ификл учил... нет, не люблю я сидонцев!
   Пораженный таким выводом Иолай только головой покрутил, и они двинулись дальше вдоль набережной.
   Чуть поодаль у пристани спешно грузился двадцативесельный торговый корабль. Близ него на берегу грудой были свалены разномастные тюки, мешки и связки остро пахнущих кореньев, а грузчики резво бегали по сходням, перетаскивая все это добро на борт.
   Единственным, что грузчики опасливо обходили стороной, была подвода с четырьмя огромными, почти в рост человека, глиняными пифосами. Грузчиков вполне можно было понять: каждый из пифосов-гигантов весил никак не меньше четырех талантов, катить их по мосткам не представлялось возможным, а заносить злополучные пифосы вдвоем-втроем - так и упасть со сходней недолго, а нести ответственность за гибель товара не хотелось никому.
   Хозяин - краснорожий, похожий на медведя купец в залитом жиром хитоне - был вне себя: топал ногами, грозился, но все было напрасно.
   - Да вы знаете, прохвосты, кому предназначен этот груз?! Ведь это вино заказал сам басилей Ойхаллии, славный Эврит, к праздничному столу! Боги, эти пифосы - кровь из носу - должны к полудню быть на Эвбее!
   - Будут, - услышал купец над самым ухом чей-то уверенный бас, и на плечо ему опустилась тяжелая пятерня, изрядно придавив толстяка к Матери-Гее. - Если кровь из носу - значит, будут.
   Первой мыслью обернувшегося купца было: "Похоже, вчера я-таки перебрал!.. опять же, с рассвета на солнцепеке..."
   В глазах у купца явно двоилось. Перед ним стояли два совершенно одинаковых здоровяка, волосатых и бородатых, и оба одинаково ухмылялись, одновременно склонив головы к правому плечу. Даже застарелые шрамы на руках и ногах - и те, похоже, были одинаковыми.
   - На корабль возьмешь? - без обиняков поинтересовался тот, что стоял слева; правый же промолчал - и купец облегченно вздохнул: Вакхово безумие и солнечный удар оказались совершенно ни при чем.
   - Перетащите пифосы - возьму! - поспешил заверить он братьев (в этом уже не было никакого сомнения).
   - Тогда - по рукам, - кивнул тот, что стоял справа. - Эй, вы, крикнул он грузчикам, - а ну-ка, тащите сюда во-он те доски! Они вроде покрепче будут... Давайте, бездельники, пошевеливайтесь!
   У пристани уже начала собираться толпа настоящих бездельников, намеревавшихся поглазеть на любопытное зрелище. От Лихаса с Иолаем не укрылось, что один человек в добротной, но запыленной одежде отошел чуть в сторону и с ложным безразличием поглядывал то на устанавливавших дополнительные сходни братьев, то на сгрудившихся зевак.
   - Ты его знаешь? - Лихас указал Иолаю на этого странного зрителя.
   Иолай только плечами пожал.
   Наконец новоявленные работники установили сходни, как считали нужным, и немного попрыгали на них, проверяя крепость.
   - Вы б лучше с пифосами на плечах прыгали, - ехидно посоветовали из толпы.
   - Угу, - согласно буркнули братья и двинулись к подводе.
   Собравшиеся на берегу злорадно заулыбались, предвкушая потеху.
   И как в воду глядели! - братья попытались приподнять один из пифосов, берясь то за боковые ручки, то обхватывая поперек; потом сокрушенно покачали головами и, вцепившись в борт, медленно поволокли груженую подводу ближе к сходням.
   Вокруг засвистели, заулюлюкали; "Во-во, как раз ослиная работа!" бросил кто-то из первых рядов и едва успел отскочить, потому что колесо подводы уже собиралось переехать его ногу; у самых сходен подвода накренилась, попав в выбоину, ближайший пифос поехал к краю под гогот зевак и вой несчастного купца...
   Один из братьев подставил мозолистую ладонь под днище посудины, другой рукой ухватился за ручку и пошел себе по сходням, прижимая пифос к заросшей шерстью груди.
   - Хорошее вино взбалтывать нельзя, - мимоходом пояснил он купцу, застывшему с открытым ртом. - Осадок... и Дионис обижается.
   И, дойдя до середины мостков, дважды подпрыгнул, на удивление мягко приземляясь.
   Дерево заскрипело, но выдержало; купец-хозяин заскрипел, но выдержал - и вскоре первый пифос уже стоял на палубе.
   А по сходням к тому времени неспешно поднимался второй брат - правда, в отличие от первого, держа пифос на плече, как рабыни носят кувшины с водой.
   Купец потрясенно следил за происходящим, беззвучно шлепая отвислыми губами, словно вытащенная из воды рыба.
   - Зевс-Бротолойгос, пошли мне таких работничков! - пробормотал наконец толстяк. - Ну что тебе стоит, Великий?
   - Размечтался! - пропел у него за спиной мальчишеский голос. - Тебя, случаем, не Эврисфеем зовут?
   - Нет, - машинально ответил купец, и, повернувшись, обнаружил совсем рядом нахального прыщавого юнца, который осклабился прямо ему в лицо щербатой ухмылкой.
   - Ты еще кто такой?! - набросился было на юного наглеца пришедший в себя купец, но осекся, вспомнив, чье имя только что назвал мальчишка. А также вспомнив, какой "работничек" двенадцать лет служил микенскому ванакту Эврисфею.
   Багровую физиономию толстяка словно мукой присыпало, но никто из толпы не обратил на это внимания.
   - Да ведь они на Эвбею вместе с женихами собрались! - выкрикнул какой-то остряк. - К Иоле свататься! А в мишень вместо стрел будут пифосы швырять! Враз Эврита-лучника обшвыряют!
   - Это мысль, - отозвался, не дойдя до сходен, один из атлетов. - Тем более, в такую цель, как твоя задница, даже пифосом не промахнешься!
   И качнул ношу, явно собираясь проверить, что крепче: пифос или голова этого пустозвона.
   Толпа шарахнулась, купец зажмурился, мысленно взывая ко всем богам разом - на голову остряка ему было плевать, но вино, драгоценное вино!.. и тут знакомый мальчишеский голос посоветовал:
   - Ты б поостыл, Алкид... неровен час, сорвется рука, а я-то рядом стою!
   - Я не Алкид, я Ификл, - буркнул атлет через плечо и сгрузил последний пифос на палубу. - Вечно ты, Лихас, лезешь!.. я их только пугнуть хотел...
   - Врешь, небось, - уверенно заявил Лихас, и купец опасливо разлепил веки. - И что Ификл, и про "пугнуть", и про то, что я вечно лезу.
   - По шее хочешь? - осведомился работник и вновь взялся за пифос.
   - Не-а! - Лихас поспешно отпрыгнул назад. - Вот теперь верю, что ты Ификл. Алкид - тот никогда мне по шее дать не грозился!
   - А сразу давал! - хором закончили подошедшие Иолай и второй работник.
   Лихас обиделся и замолчал.
   ...Когда поклажа из колесницы Иолая была перенесена на борт, корабль наконец отчалил, а четверо пассажиров удобно устроились на корме - рядом с рулевым веслом и глухим к чужим разговорам кормщиком - Иолай в упор посмотрел на братьев, у которых из личного имущества оставалось по ясеневой дубине и тяжелому луку на брата, а про остальное лучше было и не вспоминать.
   - Опять по дороге все спустили, оболтусы? - строго спросил он.
   Близнецы одновременно, как по команде, уставились в дощатый настил палубы; потом, не выдержав натянутого молчания, перевели взгляд на голые блестящие торсы гребцов, словно надеясь высмотреть ответ на заданный вопрос.
   - Вино, бабы? - Иолай был неумолим. - Подвиги?
   - Кости, - вполголоса пробормотал Ификл, немилосердно дергая себя за бороду. - Подлец один, в Навплионе еще... нет, но играл, играл - как бог!
   Алкид только горестно вздохнул и несколько раз сжал-разжал кулаки, как будто душил кого-то.
   - Мало я вас... в смысле, мало вас в детстве пороли! - в сердцах бросил Иолай, слегка запнувшись на середине фразы. - Ладно, в кости играть я вас подучу. Стыдно сказать - как шеи сворачивать, так сколько угодно, а такое простое дело...
   Братья сконфуженно кивнули, а Иолай еще долго ворчал - и только причаливая к изрезанному бухтами побережью Эвбеи вспомнил, что собирался оставить пройдоху-Лихаса в Оропской гавани.
   После чего опять долго ворчал.
   4
   Толстая рыжая белка, торжествующе махнув хвостом, деловито проскакала по стволу корявой пинии - и вдруг, чего-то испугавшись, метнулась наискось и исчезла за лохматой веткой, выронив из лапок орех.
   Орех звонко ударил по макушке стоявшего под деревом Иолая, и тот задрал голову, вслушиваясь в недовольное цоканье белки.
   - Тише, дуреха, - бросил Иолай раздраженному зверьку. - А то слопают тебя, и некому цокать будет...
   Еще на пристани, только-только прибыв на Эвбею, Иолай решил, что явится во дворец к Эвриту чуть погодя, ближе к вечеру, дождавшись окончания дневной суматохи. Уж больно торжественно встречали являвшихся женихов ойхаллийские даматы - придворные, доверенные люди басилея; уж очень шумно все предвкушали грандиозное пиршество, сдобренное обильным возлиянием и не менее обильной похвальбой. Близнецы и Лихас, заразившись общим возбуждением, двинулись ко дворцу вместе с остальными - и даже не заметили, что на середине круто забирающей вверх дороги Иолай отстал, огляделся и свернул правее, в лес, продираясь сквозь тенета низкорослого кустарника.
   Поклажу Иолай предусмотрительно сгрузил на братьев, не обойдя вниманием и закряхтевшего было Лихаса - так что теперь мог бродить по лесу налегке.
   Тишина давила на уши мягкими ладонями. Редкое верещание белок и посвистывание птиц только подчеркивало эту безмятежную тишину - так для понимания голубизны неба требуется черная точка ястреба - и Иолай бездумно петлял между стволами деревьев, вертя в пальцах пушистый стебелек и незаметно для себя забирая сперва восточнее, а потом и северо-восточнее.
   Неужели все?
   Неужели конец двенадцати годам кровавой пахоты, неужели тупые мозги ахейцев проросли мыслью: "Нельзя убивать друг друга на алтарях, ибо как тогда отличить жертвенник бога от логова зверя?"; неужели Геракл завершил - нет, не завершил, но хотя бы заложил основание тому, что никогда и никто не назовет подвигом; неужели можно ездить свататься, можно жить без Дромосов и Одержимых, ходить где вздумается, дышать без хрипа, слушать без опаски, никуда не спешить, не подозревать всех и вся... махнуть рукой на микенский трон (впрочем, я давно уже сделал это), перестать укреплять Тиринф; молиться без задних мыслей...
   Наверное, нельзя, ответил он сам себе. Нельзя, и не надо проживать две жизни, чтобы понять это, но... очень уж хочется.
   Очень хочется жить именно так.
   - Радуйся! Ты, случаем, не Иолай, возничий и родич Геракла?
   Потирая ушибленную орехом макушку, Иолай обернулся и увидел спрашивающего.
   Этот человек не должен был стоять сейчас в лесу.
   Он должен был принимать гостей во внешнем дворе Эвритова дворца.
   - Ну же, юноша? Ведь это так просто: ответить "да" или "нет"!
   - Это просто, - пробормотал Иолай. - Да или нет - это просто... Радуйся и ты, Ифит-лучник, сын и наследник басилея Ойхаллии! О Мойры, как же ты постарел... и как ты похож сейчас на своего отца!
   Ифит-лучник с некоторым удивлением посмотрел на странного молодого человека. Потом одернул узкую безрукавку - в связи с торжеством ему пришлось вырядиться по микенской моде, нацепив дурацкую юбку, стоявшую столбом, и эту проклятую безрукавку с вышивкой - и поощрительно потрепал Иолая по плечу.
   - Почему сейчас, юноша? Я и раньше был на него похож... впрочем, ты-то об этом знать не можешь. Мы ведь с тобой не встречались, правда?
   Солнце плеснуло пригоршню светящейся пыли в просвет между ветвями, на миг выбелив курчавую бороду Иолая призрачной сединой - и Ифит-лучник задохнулся, даже не сообразив убрать ладонь с плеча стоявшего перед ним человека.
   - Ты - Иолай? - севшим голосом еще раз спросил ойхаллиец... и осекся. - Внук Амфитриона-лавагета?
   - Я Иолай. Внук.
   "Странно говорит, - мелькнуло в сознании Ифита. - Словно не мне, а самому себе."
   - Я спрашивал о тебе у Алки... у Геракла, но он не заметил, куда ты скрылся. Зато какой-то мальчишка, вертевшийся рядом, сказал, что ты свернул с полдороги в лес.
   - И ты пошел искать меня?
   Зверек странной, ничем не обоснованной подозрительности шевельнулся в Иолае, и коготки его были острее беличьих.
   "Вернусь - надеру уши", - мысленно пообещал Иолай Лихасу.
   - Нет, - усмехнулся Ифит-лучник, глядя на Иолая с высоты своего колоссального роста. Колючий и недоверчивый гость нравился ойхаллийцу все больше и больше - в отличие от суетливо-праздной толпы женихов, где все были на одно лицо.
   Кроме того, молодой человек у ствола пинии напомнил Ифиту о Фивах, Кифероне, о двух неугомонных мальчишках-близнецах, об их суровом отце, поверх головы которого Ифит однажды стрелял, зная путь стрелы заранее, потому что иначе и быть не могло...
   Память эта сегодня уже один раз отозвалась в ойхаллийце - когда Ифит поравнялся с двумя отставшими женихами (он тогда думал, что - женихами) и уже хотел пройти мимо, но в спину молотом ударил тихий двойной вопрос: "Учитель?.."
   - Нет, - повторил Ифит, стряхивая оцепенение, - я не пошел искать тебя. Хотя мне, Ифиту Ойхаллийскому, незаметно прожившему на этой земле почти полвека, очень хотелось взглянуть на возницу Геракла, с детства сопровождавшего великого героя. Просто я успел спуститься в гавань, переговорить с отцовскими даматами и пойти обратно короткой дорогой. Хочешь - пойдем вместе?
   Лес шевельнулся вокруг них, лениво выгибая спину, и белка проводила взглядом удаляющихся людей, после чего молнией слетела вниз - не пропадать же ореху? А люди шли себе и шли, говоря сперва ни о чем, потом - обо всем сразу, потом говорил один Иолай, а Ифит-лучник только головой крутил да зажигал в глазах потаенные искорки; известковые горные массивы Эвбеи, густо поросшие лесом, словно грудь и плечи сидящего гиганта, круто обрывались к морю - вон уже на скале хорошо видна обнесенная балюстрадой терраса Эвритова дворца, совсем рядом, рукой подать, если иметь крылья, а так придется в обход по тропочке...
   - Вон отец стоит, - махнул рукой Ифит в сторону террасы.
   Иолай прищурился и не сразу разглядел людей, стоявших у перил балюстрады. Один из них, самый высокий, с белоснежной копной сверкавших на солнце волос, мог быть только Эвритом, басилеем Ойхаллии; узнать остальных - если, конечно, они были знакомыми - не представлялось возможным.
   Для Иолая; но не для ойхаллийца.
   - Слева от отца - Гиппокоонт, спартанец, - начал перечислять Ифит, с ним не то девять, не то десять сыновей приехало...
   - Слышал, но не видел, - кивнул Иолай, имея в виду то ли: "Слышал о Гиппокоонте, но лично не встречался", то ли "Слышал Ифитовы слова, но отсюда все равно ничего не видно".
   - Еще левее - Нелей, ванакт Пилосский, приведший дюжину сыновей...
   - Лиса, - коротко бросил Иолай; подумал и добавил: - Старая лиса.
   - Справа - элидский басилей Авгий...
   Лицо Иолая отвердело, стало гораздо старше, жестче - и Ифит поспешно добавил:
   - Отец состязания за руку Иолы посвятил Аполлону... так что все старые счеты - не здесь.
   Иолай не ответил.
   - Люди говорят, - осторожно сказал Ифит-лучник, - что когда Геракл Авгию конюшни чистил... ну, не сказал, что послан Эврисфеем - и потребовал платы. Это правда?
   - Правда, - отрезал Иолай, катая желваки на скулах.
   - А когда обман всплыл - Авгий Геракла выгнал, а Эврисфей деяние не засчитал.
   - И это - правда.
   - Так за что ж обижаться? Было ведь сказано - подвиги без помощи богов и без платы людей...
   - И впрямь, - буркнул Иолай, успокаиваясь. - Отхожие места Эллады руками выгребать - без помощи богов и без платы людей... точно, что подвиги. Ладно, забыли. Счеты - потом. И не здесь. Ну, Ифит, давай дальше - кто там рядом с честным Авгием-элидянином?
   - Лаомедонт, правитель Трои...
   Ифит запнулся. Весь ахейский мир знал о том, что три-четыре года назад Геракл спас Лаомедонтову дочь Гесиону от морского чешуйчатого гада, а высокородный троянец - кстати, добровольно принесший свое дитя в жертву - заперся в стенах города и, подобно Авгию, изгнал благодетеля прочь.
   "Жизнь без помощи богов и платы людей, - подумал ойхаллиец. - Подвиг? Или каторга?.."
   Задумавшись, Ифит пропустил момент, когда терраса опустела.
   - Куда это они? - пробормотал он, на миг забыв про собеседника. - Да еще так быстро...
   - Не знаю, - напомнил Иолай о себе. - Знаю только, что Алкид в свое время пообещал мерзавцу Лаомедонту: "В следующий раз - убью". А он у меня - в смысле мой дядя Геракл - человек слова. Если обещал - выполнит.
   Не сговариваясь, оба мужчины переглянулись и пошли по тропе вверх.
   Быстро пошли.
   Почти побежали.
   Далеко под ними, прячась от соленых ветров за громадой скалистого утеса, пенные языки моря жадно вылизывали мерцающую полосу песка и гальки; косые лучи солнца вспарывали сине-зеленую плоть, кипящую бурунами вокруг выставленных кое-где каменных боков, мокрых и глянцево-блестящих - но людям, двум крохотным фигуркам на тропе, было не до взаимоотношений моря, солнца и земли.
   Люди спешили к людям.
   5
   - ...А ты почему бездельничаешь? Живо марш вещи таскать!
   Лихас поскреб в затылке, неторопливо обернулся и смерил взглядом снизу вверх - дюжего верзилу в сползшей на самые чресла кожаной юбке.
   Голый живот крикуна туго охватывал наборной пояс илионского десятника.
   - Ты илионец или троянец? [В честь Ила (отца нынешнего правителя Лаомедонта) город звали Илионом; в честь Троя (отца Ила и деда Лаомедонта) - Троей] - задумчиво поинтересовался Лихас.
   Сплюснутая физиономия десятника расплылась в довольной гримасе видимо, он усмотрел в вопросе Лихаса что-то лестное для себя.
   - Послал же Зевс болвана...
   - Нет, ну все-таки: троянец или илионец?
   - Ну конечно же, и тот и другой сразу!
   - Тогда иди и таскай вещи за двоих, - подытожил Лихас и отвернулся.
   - Что? Как ты смеешь, щенок, раб?! - благоухающее чесноком горячее дыхание обожгло затылок.
   - Во-первых, я не раб, а свободный человек, - на всякий случай Лихас сделал пару шагов в сторону. - А во-вторых (если ты умеешь считать до двух), я не щенок, потому что ты - не мой папа. Так что - извини.
   Все мысли десятника ясно отразились на его багровеющем лице - не столько по причине выразительности этого лица, сколько из-за малочисленности мыслей. Видно было, что суть сказанного Лихасом открывалась верзиле долго и мучительно, пока не открылась во всей своей неприглядности - и, нечленораздельно зарычав, десятник шагнул вперед, дабы отвесить мальчишке-словоблуду хорошую оплеуху.