Олди Генри Лайон. Жрецы

   И отвесил.
   Только не Лихасу, а плохо оструганному столбу навеса, к которому Лихас прислонялся, потому как мальчишке попал камешек в сандалию, и Лихас нагнулся его вытащить.
   Отбивший и занозивший ладонь десятник в сердцах пнул юнца - но тот за миг до того, потеряв равновесие, запрыгал на одной ноге, и пинок десятника опять пришелся по злосчастному столбу. А потом Лихас упал. Совсем рядом с кучей конского навоза. И десятник упал. Совсем рядом с Лихасом.
   И всем сразу стало ясно, что навоз этот - совершенно свежий.
   - Что ж ты, поганец, над господином десятником измываешься? риторически вопросил худощавый пожилой бородач, подымая Лихаса за шиворот.
   - Я? - неподдельно изумился Лихас.
   - Ну не я же?! Кто ему ногу-то подставил?
   - Вот эту? - Лихас поднял босую ногу (сандалия с камешком осталась у столба) и по чистой случайности угодил глазастому доброхоту коленом в пах.
   Тот с нутряным уханьем согнулся и был почти сразу сбит на землю поднимающимся десятником.
   - Ну, все... - хором выдохнули оба мужчины, и Лихас понял, что пора прибегнуть к крайнему средству.
   - Алки-и-ид! - пронзительно заверещал он на весь двор. - Ифи-и-икл!
   И добавил главное:
   - Маленьких обижают!
   - Обижают, - дружно подтвердили пострадавшие, надвигаясь на Лихаса с двух сторон.
   Лихас зажмурился и очень пожалел себя.
   Потом открыл глаза и очень пожалел своих обидчиков, а также кучу навоза, которую вернувшиеся в нее троянец с бородачом совершенно размазали по земле.
   - Что здесь происходит? Из-за чего драка?! - юноша в узорчатом хитоне и дорогом плаще из крашеной шерсти подступил к Лихасу и брезгливо наморщил нос, словно от парнишки воняло.
   Впрочем, вопрос предназначался скорее Алкиду с Ификлом - братья, успев сгрузить свою поклажу в дальнем конце внешнего двора, вернулись как раз вовремя (с точки зрения Лихаса), или как нельзя некстати (с точки зрения десятника и его собрата по обижанию Лихаса).
   - Из-за чего драка, я спрашиваю?! - властно повторил юноша, сдвинув густые черные брови и презрительно оглядывая близнецов - потных, запыленных, в рваных набедренных повязках.
   "Басилейский отпрыск", - мигом определил Лихас.
   Близнецы переглянулись - ответа на вопрос юноши они явно не знали.
   - Из-за меня, - гордо ответил Лихас и получил от юноши в ухо.
   - И так будет с каждым, кто тронет моих... - юноша не договорил.
   Пожав плечами, Ификл взял гордого обладателя прекрасного плаща за руку и ногу ("Правую руку и левую ногу", - для чего-то отметил дотошный Лихас) и отнес туда, откуда юноша пришел.
   Где и положил.
   После чего неторопливо вернулся к брату - и оба стали ждать.
   Двор закипел. Уже никто не носил вещи, не наливал воду в котлы, не щипал за ляжки босоногих рабынь, не сплетничал - все срочно делились на зрителей и участников, и зрители галдели наперебой, а участники галдели еще громче, выясняя, где оружие - ах, в кладовке?.. согласно обычаю?.. жаль, жаль... и даже заперто?! - и, подбирая по дороге палки и камни, волна желающих подраться во главе с троицей невинно пострадавших покатилась на братьев.
   Как Посейдонов вал на береговые утесы.
   С той лишь разницей, что утесы не хватают руками то, что на них накатывается, и не расшвыривают в разные стороны.
   - Не увлекайся, Алкид, - предостерегающе бросил Ификл во время недолгой передышки. - Это тебе не Гидра... оторвешь голову - заново не вырастет.
   - Да я... - начал Алкид, но глянул брату за спину, и угасший было нездоровый блеск в его глазах вспыхнул снова.
   Со стороны дворцовых ступеней к месту свалки приближалась немалая процессия - и Алкид сразу узнал шествовавших посредине басилея Элиды Авгия и царя Трои Лаомедонта; оба некогда с позором изгнали Геракла из своих владений.
   - Попались! - счастливо возвестил Алкид, и, забыв обо всем, двинулся к недругам.
   Похожий на скопца Лаомедонт что-то коротко скомандовал - и сразу выяснилось, что оружие сдали отнюдь не все: челядь и солдаты охраны сомкнулись вокруг него и побледневшего коротышки Авгия в кольцо, ощетинившись жалами легких копий и мечей.
   И Лихас понял, что сейчас случится беда.
   Большая беда.
   Веселой потасовки братьев с безобидными грубиянами больше не было. На охрану Лаомедонта надвигался Геракл, вспомнивший былую обиду; копья опытных солдат недвусмысленно говорили об их намерениях, илионский десятник - первый камешек лавины - с увесистым поленом в руках уже бежал за угол двора к оружейной кладовке, надеясь сбить замок... и Лихас стремглав кинулся к поклаже братьев.
   Уцепившись за более тонкий конец Алкидовой дубины - Лихас до сих пор с трудом мог оторвать ее от земли - он волоком потащил ее, всхлипывая, спотыкаясь, хрипло крича:
   - Геракл! Я здесь!.. здесь я... Геракл, оружие!..
   "Совсем ошалел малый, - пробормотала старая повариха, равнодушно наблюдавшая за происходящим. - Ох, надорвется... к Гераклу взывает, а где он, этот Геракл?.." Она нагнулась и отцепила котомку, веревкой захлестнувшую один из сучков дубины и волочившуюся следом - но Лихас не заметил этого и слов поварихи не услышал; он плакал и тащил, тащил и плакал, пока дубина вдруг не взлетела в воздух, а Лихас стал сильным-сильным, а потом - слабым-слабым, потому что дубина обожгла ладони, вырвавшись из рук и улетев в небо...
   - Спасибо, малыш! - выдохнул Ификл - или это только послышалось съежившемуся Лихасу? - и с ревом кинулся на помощь брату, топча разбросанные тела; но тут, перекрывая шум, царивший во дворе, от ворот коротко и страшно прозвенело:
   - Стоять! Всем стоять!
   И медным гулом, словно Сторукие разом ударили в стены Тартара:
   - Я кому сказал?!
   На миг все замерло; раскрытые в беззвучном вопле рты, взметнувшиеся вверх палки, выставленные перед собой мечи и копья, занесенная над головой дубина...
   И в наступившей тишине, вжимая вихрастый затылок в тощие плечи, Лихас обернулся.
   У ворот, рядом с долговязым, нарядно вырядившимся ойхаллийцем лет сорока пяти - рядом с этим ничуть не заинтересовавшим Лихаса человеком стоял Иолай. По сравнению с ойхаллийцем Иолай выглядел нелепо молодым и низкорослым, но Лихас ни на мгновение не усомнился, кто остановил побоище.
   - Из-за чего шум? - уже спокойнее проговорил Иолай, вразвалочку выходя на середину двора; но в горле его еще клокотали отзвуки недавнего крика.
   Так вибрирует стрела, вонзившаяся в цель.
   Тишина.
   Не та, лесная, безмятежная - другая.
   - Из-за меня, - виновато сообщил Лихас во второй раз, бочком подходя к Иолаю и ожидая неминуемой затрещины.
   "Этот не промахнется", - мелькнуло в голове.
   Иолай посмотрел на понурившегося мальчишку, на приходящего в себя Алкида, на Ификла с дубиной на плече, на кольцо солдат, топорщившееся бронзовыми шипами...
   - Ладно, - буркнул он. - Размялись - и будет. Где поклажа?
   - Там, - руки братьев и Лихаса дружно вытянулись по направлению к дальнему концу двора.
   - Берите и тащите за мной, - Иолай с хрустом потянулся всем телом, словно после долгой и утомительной работы. - Сейчас нам покажут наши покои. А дубину... ее, пожалуй, сдайте в оружейную. Вот Лихас пусть и отнесет. Ну что, двинулись?
   Уже у дверей выделенных им покоев - самых дальних в восточном крыле первого этажа, куда вела галерея - Иолая догнал запыхавшийся Ифит-ойхаллиец.
   - Все в порядке, - ответил он на невысказанный вопрос. - Когда узнали, с кем дрались и живы остались - распухли от гордости, как жабы перед дождем. Теперь квакают. Твои отец с дядей - они как, пьют много?
   - А что? - не понял Иолай.
   - Ничего. Каждый с Гераклом выпить хочет. Чтобы было о чем детям в старости рассказывать. А тебя басилей Эврит просит ближе к вечеру зайти в мегарон. Хорошо?
   - Хорошо, - несколько недоумевая, ответил Иолай.
   А скоро настал и вечер.
   6
   Пятеро немолодых людей сидели перед Иолаем, на миг задержавшимся на пороге прямоугольного, слегка вытянутого мегарона, в открытую прихожую которого вела колоннада из дворцового двора.
   Пятеро владык.
   Старый знакомец Эврит-стрелок, басилей Ойхаллии и негласный хозяин всей Эвбеи; схваченные на лбу ремешком белоснежные волосы обильно падают на плечи, дубленая кожа лица собрана в многочисленные складки, костистые руки тяжко легли на подлокотники кресла, и скамеечка для ног отброшена за ненадобностью - даже сидя, Эврит Ойхаллийский кажется выше всех, так что острые колени басилея торчат неприлично высоко, словно взрослый человек по ошибке уселся в детское креслице.
   Это было бы смешно, если бы касалось кого-нибудь другого.
   Еще один знакомец, но уже не столь давнего времени - скупердяй Авгий, зажавший в цепком кулачке плодородную Элиду; рыхлый, приземистый плешивец с нездоровым цветом лица, чья душа вряд ли чище его знаменитых конюшен. Не раз элидский басилей пытался доказать свое происхождение то от Гелиоса, то от Посейдона - но весь Пелопоннес слишком хорошо помнил разбойные выходки подлинного отца Авгия, беспутного Форбанта-лапифа, который со товарищи обирал паломников на дорогах Фокиды и однажды даже поджег Дельфийский храм, за что был ранен стрелой Аполлона.
   А проще сказать - тяжело заболел, но почему-то выжил.
   Рядом со скособоченным Авгием сидел спартанец Гиппокоонт, силой отобравший власть у родных братьев Икария и Тиндарея, изгнав последних из Спарты. Иолай видел Гиппокоонта впервые, но надменно-окаменевшая фигура басилея, сухой, мускулистый торс, обжигающий лед взгляда - все сразу выдавало в нем уроженца Лаконии, которого легче убить, чем убедить.
   Да и убить, в общем-то, тоже непросто.
   Лаомедонт-троянец стоял у очага и бездумно щурился, глядя в сердцевину огненного цветка. Багровые сполохи зыбко бродили по его белому, холеному лицу (борода у Лаомедонта росла плохо; верней, не росла вовсе), и Иолай вдруг остро вспомнил ту багровую мглу, которую живым вспоминать не с руки - мрак Аида, зарницы Острова Блаженства... Вот троянец потер руки, повернулся, приветливо кивнув Иолаю - нет, не так он смотрел в свое время, когда гнал спасителя своей дочери прочь от Трои, понадеявшись на крепость стен и на то, что Геракл спешит вернуться в Микены после похода на амазонок.
   "Не здесь", - напомнил себе Иолай.
   И совсем с краю, на низеньком табурете, полускрытый спинкой Эвритова кресла и одной из четырех колонн, окружавших очаг мегарона, примостился Нелей, ванакт торгового Пилоса.
   Серое на сером.
   Тень, не человек.
   Взглянешь - не заметишь.
   Эврит, не вставая, подхватил со столика - гнутые ножки в виде львиных лап неприятно напомнили Иолаю о былом - два чеканно-мерцающих кратера с вином и воздел руки вверх, недвусмысленно предназначая одну из чаш гостю.
   - Войди, о достойнейший Иолай, и присоединись к нам с открытым сердцем, совершив возлияние в честь богоравного Геракла, Истребителя Чудовищ! - звучным не по-стариковски голосом провозгласил басилей Ойхаллии.
   "Умно, - оценил Иолай, приближаясь к столу и с поклоном беря предложенный кратер. - Собравшихся не представил: и им польстил - кто ж вас, владыки, не знает?.. и мне - входи запросто, как равный к равным; и Гераклу - вот мол, несмотря на досадное недоразумение, совершаем возлияние, хвалу возносим... что же ты не Алкида позвал-то, а меня?!"
   Вино пряным потоком обожгло горло, чаша опустела - и Иолай поставил ее обратно на столик.
   Незаметно огляделся.
   - Хорош ли был путь сюда из Тиринфа? - даже радушные слова Авгий-элидянин умудрялся произносить так, что они казались жирными. - Да ты садись, садись, Иолай, вон и кресло свободное...
   - Хорош, - коротко ответил Иолай, садясь. - Хвала богам.
   Владыки переглянулись.
   - И героям, - тихо добавил Эврит, и пальцы его, сухо хрустнув, цепко охватили подлокотники.
   - Вот уж кому низкий поклон за дороги наши, - Авгий пригладил ладошкой вспотевшую плешь, - так это героям. И в первую голову богоравному Гераклу, лучшему из людей. Чудищ-то под корень повыбил, разбойничков приструнил, кентавров да лапифов - к ногтю... те, которые остались - пакость мелкая, все между собой грызутся, им не до нас! Торгуй не хочу! Добрые соседи, я тебе, ты мне, они нам...
   - И все - Микенам, - неожиданно отрубил прямолинейный Гиппокоонт, для убедительности припечатав колено огрубелой ладонью.
   Шевельнулась на табурете тень Нелея Пилосского - сказать что-то хотел? Нет, промолчал - а багровые блики на лице троянца сложились в улыбку.
   Дескать, не все - Микенам.
   Так и имейте в виду, досточтимые.
   - Здесь все свои, - Эврит резко наклонился вперед и просто-таки вцепился взглядом в лицо Иолая. - И говорим, как свои, без обиняков.
   "Ну-ну, смотри, лучник, - усмехнулся про себя Иолай (на всякий случай расплываясь в тщеславной гримасе - как же, большие люди к своим причислили!). - Много ты высмотришь, чего я не захочу... И все-таки, что ж вам нужно от меня, правители? Здравицу Гераклу подпеть?.. Шестым голосом?"
   Видимо, басилей Ойхаллии удовлетворился осмотром - потому что вновь откинулся на спинку кресла и поиграл в воздухе длинными сухими пальцами.
   Словно птенца ловил.
   - Почему твой дядя Геракл по окончании службы не сел вместо Эврисфея на микенский трон? - мягко, почти ласково спросил Эврит-лучник. - Каждый от Эвбеи до Пилоса ждал этого... дождемся ли?
   И снова улыбнулся Лаомедонт.
   От Эвбеи до Пилоса - а мы, троянцы, много восточнее...
   "Кто я для них? - Иолай потянулся к кратеру, будто забыв, что чаша пуста. - Нечто вроде Лихаса?.. Ума мало, шрамов много, гордыня не по годам; на право наследования купить хотите, владыки? Сказать бы вам, каково оно, мое право - небось, вино бы поперек глотки встало!"
   - Вряд ли, - он взял крутобокий кувшин, расписанный изображениями стилизованных осьминогов, накренил его, и багровая струя полилась в кратер. - Вы вот Геракла больше по басням слепых рапсодов знаете, а я с пеленок за ним... Герой? Да, герой. Великий? Да, великий. Ве-ли-чай-ший! Но в первую очередь он - сын Зевса! - для пущей убедительности Иолай ткнул чашей в потолок, расплескав вино на себя. - Сын Зевса! Что отец небесный повелит, то и делает! Скажете - неправильно?
   - Правильно! - поспешно согласился Авгий; остальные промолчали.
   - И я говорю, что правильно! Но иногда - жалко, - Иолай залпом осушил кратер, мельком отметив отсутствие слуг в мегароне и закуски на столе. Ну что ж, будем считать дело сделанным - вино ударило в голову молодому герою, развязав язык; а посторонних ушей, раз все свои, можно не опасаться.
   Этого добивались, владыки?
   - Жалко! - но правильно. Мы не Эврисфею служим! Мы - руки Громовержца, его земные молнии! Мы - я и Геракл... в смысле, Геракл и я. И наша служба, наша почетная и многоопасная служба...
   - Окончена, - спокойно завершил Эврит. - Двенадцать лет, день в день. Если верить Зевсу, бессмертие Гераклу обеспечено. Но ведь он еще и здесь, на земле поживет... или я не прав? Отчего б не пожить Гераклу, богоравному герою, сыну Зевса - не пожить еще и ванактом Микенским?! А потом удалиться на Олимп, оставив ванактом Микенским - ну, допустим, Иолая, племянника и друга?
   - А Зевс? - тупо спросил Иолай, методично наполняя вином все чаши, до которых смог дотянуться.
   Потом выбрался из кресла и, пошатываясь, разнес кратеры присутствующим.
   - А Зевс?! - еще раз возгласил он на весь мегарон и поднял чашу к закопченным балкам потолка, словно это был священный ритон [священный сосуд для возлияния богам], спустя мгновение осушив ее до дна.
   Остальным волей-неволей пришлось последовать его примеру.
   - А... что, собственно, Зевс? - слегка охрипнув, поинтересовался Авгий, зябко передергиваясь.
   - Как это что?! Кто тридцать шесть лет назад возгласил: "Быть новорожденному ванактом Микенским и владыкой над всеми Персеидами!" Он возгласил, Зевс, Дий-отец... про Эврисфея, между прочим! Значит, так тому и быть!
   - Да Зевс же Геракла, дядю твоего родного, в виду имел! - Авгий замахал на Иолая пухлыми ручками. - А Гера Никиппе, Эврисфеевой мамаше, роды ускорила - вот и вышла ошибочка! Кому, как не нам, ее исправить?
   - Ничего не получится, - отрезал Иолай, на всякий случай грохнув кулаком о столик. - Не сядет дядя Геракл в Микенах!
   - Да почему?!
   - По кочану. И вообще - куда ему, прирожденному герою, в правители? Опять же, приступы безумия - слыхали небось? Ну вот и будьте довольны, что слыхали, а не видали. Я уж знаю дядюшку - как найдет на него, так только успевай прятаться!
   - Ну хорошо, - подытожил Эврит. - Геракл в Микенах не сядет. А как насчет его брата - и твоего отца? Ты пока не пей, Иолай, ты подумай, не спеши отвечать... хмель - он плохой советчик.
   Иолай грузно качнулся.
   Опрокинул кресло.
   Издал горловой звук - и шагнул к двери.
   - Герой, - тихо плеснул вслед голос Гиппокоонта. - Золотая молодежь. А я тебя предупреждал, Эврит...
   Гиппокоонт вдруг замолчал.
   Твердым, ровным шагом Иолай прошел до двери, постоял на пороге мегарона.
   Обернулся.
   Жестким взглядом обвел собравшихся, словно впервые их видел.
   - Радуйтесь, владыки! - негромко бросил Иолай. - Будем считать, что я только что вошел. Будем считать, что все, сказанное вами, я не слышал - но думал об этом по дороге сюда. Ну что, начнем сначала?
   И только тут расхохотался Лаомедонт-троянец.
   - Лошадник ты, Гиппокоонт, - сквозь смех крикнул он спартанцу, - тебе коней, не людей судить! Этот парень - как он их всех еще во дворе, а? "Стоять! Я кому сказал?!" Входи заново, Иолай Ификлид, возница Геракла! Возница - это ведь тот, кто везет, правда?
   - Нет, - серьезно ответил Иолай. - Возница - это тот, кому везет.
   И двинулся от двери - обратно.
   Заново.
   7
   Около полуночи, оставшись в отведенных покоях один, Иолай по-прежнему продолжал думать о странной беседе в мегароне.
   Ему упорно казалось, что за обычным заговором, преследующим банальную цель - если и не заменить амбициозного Эврисфея благодарным и потому сговорчивым ванактом, то хотя бы отвлечь Микены от планомерного захвата чужого пирога - короче, за заговором, которых в ахейских правящих домах двенадцать на дюжину, кроется нечто большее.
   За тем, что говорили - то, о чем не говорили.
   "Если верить Зевсу, бессмертие Гераклу обеспечено..." "Кому, как не нам, исправить ошибку Зевса..." "А что - Зевс?.."
   Иолай ворочался на резном ложе, устланном ветхими волчьими шкурами, глядел в мрачный серый потолок, по которому змеились трещины - и думал, думал...
   Снаружи доносились крики и нестройное пение пьяных женихов, где-то там же получали свою долю славословий и глупых вопросов братья; наверняка неподалеку вертелся счастливый Лихас - его хотели поселить в павильон для челяди, но Иолай не дал, надеясь хоть как-то приглядеть за этим стихийным бедствием; спать не хотелось, не хотелось ничего, даже думать...
   Скрипнула входная дверь.
   Иолай замер неподвижно, лишь правая рука его змеей скользнула к изголовью, нащупывая костяную рукоять ножа.
   И расслабившись, вернулась обратно, когда Иолай узнал вошедшего.
   - Смертные сперва стучат, а уж потом входят, - небрежно бросил он, поворачиваясь на бок.
   Гермий помолчал, потом вышел, трепеща крылышками на задниках сандалий, негромко постучал и снова вошел.
   - Так, лавагет? - вяло спросил бог.
   И по этому "лавагет" Иолай понял, что дело обстоит хуже, чем он предполагал.
   - Неприятности, Гермий?
   - У кого их нет, лавагет? - осунувшееся лицо Лукавого изобразило нечто, напоминающее былую улыбку.
   - Какие?
   - Такие, о которых тебе знать не стоит. Ты с близнецами на отдыхе ну и отдыхай.
   Это было сказано не обидно; Иолай вполне верил, что у Лукавого могут быть неприятности, о которых посторонним знать не стоит.
   - Ну и отдыхаю, - Иолай пожал плечами и перевернулся на другой бок.
   У него тоже хватало таких новостей, о которых он не собирался говорить Гермию.
   Во всяком случае, сейчас.
   - Ты не злись, лавагет, - Гермий уселся рядом на край ложа, оправив свой неизменный хитон. - Нам с тобой ссориться ни к чему. Нам с тобой советоваться надо.
   - О чем? О твоих неприятностях?
   - Нет. О моих не надо. Пока - не надо. Давай - о наших. А то что-то меня тетка вконец одолела.
   - Какая тетка? - не понял Иолай.
   - Мнемозина. Память. Вот, к примеру, ты помнишь приезд Эврита Ойхаллийского к тебе в Фивы? Самый-самый первый приезд.
   Гермий помолчал и нехотя добавил.
   - Ты тогда еще Амфитрионом был.
   Иолай рывком сел на ложе.
   - Помню, - глухо бросил он. - Только знаешь, Лукавый... давай без лишних воспоминаний. Я не бог, мне память - не тетка. Договорились?
   - Договорились, - кивнул Гермий, не отводя спокойного взгляда от бешеных, налившихся кровью глаз Иолая. - Мне уйти или говорить дальше?
   Трещины бежали по потолку, плетя свои бессмысленные кружева; "Хвала великому Гераклу!" - завопил во дворе тонкий голос, подозрительно похожий на голос Лихаса, и тут же утонул в хриплом многоголосом рокоте: "Хвала-а-а-а!.."
   - Дальше, - Иолай тронул усталого бога за локоть, словно прося прощения за невольную вспышку. - Извини, Лукавый, по-моему, у нас обоих был трудный день...
   - Не то слово. Итак: первый приезд Эврита в Фивы, состязание за право учить близнецов между Ифитом Эвритидом и предыдущим учителем... как его звали?
   - Миртил.
   - Да, Миртил. Потом - ничья; и этот самый Миртил наутро пропадает. Кстати, вы выяснили, что с ним случилось?
   - Нет. С тех пор о нем - ни слуху ни духу. Поговаривали, что колесницу его - у нее на заднике приметная резьба была - видели не то в Арголиде, не то в Мессении...
   - Колесницу - возможно. Но не ее хозяина.
   - Ну и что?
   - Ничего. Просто на следующий день после состязаний в предгорьях Киферона на глазах у одного пастуха учитель Миртил принес себя в жертву юному Алкиду. Я частично видел и жертвоприношение, и... приступ.
   Гулкое эхо сказанного заполнило покои, превратив их на миг в подобие горного ущелья.
   - И ты - молчал? Молчал до сих пор?! Почему ты не сказал мне этого тогда, раньше... когда я еще был Амфитрионом?!
   - И что бы ты тогда понял? Да и не до разговоров мне было. Не веришь - у Хирона спроси. Опять же: ничья в состязаниях - это ведь не столько Миртил и Ифит, сколько я с Аполлоном. Братец мой сводный решил, что зазнался Эврит - Аполлон его еще "басилейчиком" через слово величал пора, мол, осадить. Ну и... осадили. В четыре руки.
   - Хорошо, Гермий - зазнался, осадили, ничья... а в жертву-то себя зачем?!
   - Не знаю. Предполагаю, что...
   - Погоди, Лукавый. Дай-ка я соберусь с мыслями. Значит - ничья; допустим, Миртил догадывается о божественной помощи... а он горд - вернее, был горд - и решает... Нет, сам он так не решит. Значит, помогли. Подсказали. Кто? - тот, кому это выгодно. Возможно, Галинтиада, дочь Пройта, пожар ее праху! Хотя нет: явись старая Одержимая к Миртилу с такой идеей хоть до, хоть после состязаний - он бы ее в шею погнал! Неужели... Эврит-ойхаллиец?!
   - Не знаю, лавагет. Но мыслю примерно так же. Если, конечно, такое условие и впрямь было поставлено покойному Миртилу; причем не после состязаний, а еще до них.
   - Ну и спросите у него! Или Владыка Аид разучился язык теням приставлять?!
   - Миртил не в Эребе, лавагет. Он - в Тартаре. Как и любая другая жертва Алкиду; особенно - добровольная.
   - Но если в наших догадках есть хоть зерно правды, значит - Эврит... Одержимый! Причем из тех, кто был осведомлен о подлинной причине безумия Геракла!
   - И в третий раз отвечу: не знаю, лавагет. Но хотел бы узнать.
   "...Слава! - ревут за окном луженые глотки. - Слава возничему Геракла, Иолаю, сыну Ификла, сына Амфитриона, сына Алкея, сына Персея-а-а-а!.."
   - Всех перечислили, - беззвучно шепчет Иолай, глядя в потолок, одного забыли: самого Громовержца, Персеева отца... Дыхания не хватило, что ли?
   Иолай в покоях один.
   Бегут, змеятся трещины; причудливые линии треснувшей судьбы человеческой...
   8
   Примостившись на груде сосновых поленьев, остро пахнущих лесом, Иолай наблюдал за двумя кряжистыми рабами-абантами - коренными жителями Эвбеи, чьи спутанные волнистые кудри падали на лицо не из-за неряшливости, а согласно древней, забытой всеми, кроме самих абантов, традиции.
   Абанты, сняв все, за исключением набедренных повязок, увлеченно жарили на вертеле баранью тушу, время от времени обмениваясь гортанными возгласами и сбрызгивая жаркое винным уксусом из глиняного кувшинчика. Бледные, но от того не менее жаркие языки огня жадно лизали истекавшую шипящим жиром баранину; мускулистые тела абантов лоснились от пота и, казалось, тоже сейчас начнут шкворчать и дымиться; дразнящий аромат растекался по двору - и Иолай, в общем-то не голодный, не выдержал.