Страница:
— Это черви Вутры, их еще так называют, — заметил капитан. — Лучше выбросьте ее, господин. Этих рыб моряки не употребляют в пищу.
— Но в Лорае скаппера едят.
Капитан ответил вежливо, но твердо.
— Сударь, в Лорае едят и червей — и признают их деликатесом. А эти рыбы ядовиты. Лорайцы варят их с ядовитыми лишайниками и говорят что два яда убивают друг друга. Я лично, сударь, пробовал это блюдо — несколько лет назад, когда потерпел у этих берегов крушение. И до сих пор от вида и вкуса этой рыбы меня воротит, и уж, конечно, я не хочу, чтобы мои люди набивали животы этой пакостью.
— Хорошо.
Шокерандит выбросил извивающуюся рыбу в море.
Над их головами с криками носились фагоровы белые птицы и другие пернатые. Моряки, освежевав шесть шлемовых тюленей, поскорее отнесли мясо к шлюпке. Остатки бросили на берегу, другим хищникам.
Торес Лахл молча плакала.
— Забирайтесь-ка в лодку, — велел Фашналгид. — Зачем лить слезы?
— Какое ужасное место, — ответила женщина, отворачиваясь от капитана. — Место, где из воды выбираются ходячие рыбы и где все поедает вся.
— Таков мир, сударыня. Прыгайте в лодку.
Они поплыли обратно к кораблю, а птицы преследовали их, и кричали, и плакали.
«Новый сезон» поднял паруса и снова пошел по тихой воде в сторону Шивенинка. Торес Лахл пыталась поговорить с Шокерандитом, но тот приказал ей отойти. Ему нужно было что-то обсудить с Фашналгидом. Торес Лахл встала у борта и, приложив ладонь козырьком к глазам, принялась рассматривать неясный дальний берег.
К ней подошел Одим и встал рядом.
— Не нужно печалиться. Очень скоро мы доберемся до Ривеника и там уже будем в безопасности. Мой брат позаботится о нас, у нас появится время отдохнуть и забыть все обрушившиеся на наши плечи несчастья.
Слезы снова навернулись на глаза Торес Лахл.
— Вы верите в бога? — спросила она, повернув к Одиму мокрое от слез лицо. — Во время этого плавания вам пришлось пережить такое горе.
Одим помолчал, прежде чем ответить.
— Сударыня, всю жизнь я прожил в Ускутошке. Моя вера та же, что у ускутов.
Я был верующим человеком — то есть регулярно молился Азоиаксику, богу Сиборнала. Теперь мне пришлось уехать из этой страны, или, скорее, эта страна заставила меня уехать, изгнала меня, поскольку я не ускут. Я сам теперь вижу, насколько я не ускут. И более того, я вдруг обнаружил, что совершенно не верю в Бога. После того, как Бог ушел от меня, я почувствовал, как с моей души словно сняли камень.
В подтверждение своих слов Одим постучал себя по груди.
— Я говорю об этом только вам, потому что вы не ускутка.
Торес Лахл махнула рукой в сторону берега, мимо которого они проплывали.
— Этот жестокий край... эти ужасные животные... и все, о чем я думала... мой муж пал в битве... кошмар, который творился на этом корабле... все становится только хуже, год от года... Почему я не родилась во времена весны? Извините, Одим, — это так непохоже на меня...
Помолчав, он мягко сказал:
— Я вас понимаю. Я тоже пережил страшное горе. Моя жена, мои дети, дорогая Беси... Но я нисходил в паук, разговаривал с духом жены, и она утешила меня. Почему бы вам не обратиться к своему мужу в пауке, сударыня?
Она тихо ответила ему:
— Да, да, я уже спускалась к призракам и встречалась с мужем. Но он не таков, каким я бы хотела его видеть. Он утешил меня и сказал, что я должна найти свое счастье с Лутерином Шокерандитом. Он простил меня. Он так добр, все простил...
— В самом деле? Из того, что я слышал и видел, можно решить, что Лутерин вполне приятный и достойный молодой человек.
— Я никогда не смогу простить его. Я его ненавижу. Он убил Бандала Эйта. Как я могу принять его?
Торес Лахл вздрогнула от терзающих ее внутренних противоречий.
Одим пожал широкими плечами.
— Но если так советует призрак вашего мужа....
— Я женщина с принципами. Может быть, когда ты мертв, прощать легче. Все призраки говорят одинаковыми голосами, сладкими, как дух разложения. Наверное, я больше не стану входить в паук, это дурная привычка, нужно ее бросить... Я не могу принять мужчину, который превратил меня в рабыню — с какими бы намерениями он ни предлагал стать его женой. Никогда. Это будет противно моей натуре.
Одим накрыл руку девушки своей.
— Противно вашей натуре, в самом деле? Тогда вам стоит подумать о том, что за жизнь может ожидать нас, изгнанников, в новом мире, как пытаюсь представить это себе я. Мне двадцать пять лет и пять теннеров — я уже не зеленый юнец! А вы еще моложе. Олигархия старательно заботится о том, чтобы превратить весь мир в камеру пыток. Но явью это становится только для тех, кто позволяет себе верить в это.
Когда мы вышли на берег, чтобы убить тюленей — всего шесть из тысяч и тысяч, всего лишь! — мне вдруг представилось, до чего замечательным образом изменилось мое тело в предчувствии близкой зимы! Я нарастил на теле жир и изгнал из своей души бога Азоиаксика... — Одим вздохнул. — Мне трудно вести сложные беседы. Я гораздо ловчее управляюсь с цифрами. Ведь я всего лишь купец, понимаете, сударыня? Но метаморфозы, которые нам пришлось перенести — мне показалось, что это так прекрасно... что мы должны, просто обязаны, жить в согласии с природой и ее мудрой бухгалтерией.
— Вы считаете, я должна сдаться на милость Шокерандита, да? — спросила Торес Лахл, глядя Одиму прямо в глаза.
В уголках губ купца появилась улыбка.
— Харбин Фашналгид тоже смотрит на вас благосклонно, сударыня.
Они рассмеялись, и Кенигг, единственный выживший сын Одима, подбежал к ним и обнял. Одим наклонился и расцеловал сына в обе щеки.
— Вы удивительный человек, Одим, я всегда так считала, — сказала Торес Лахл, прикасаясь к руке Одима.
— Вы тоже замечательная — только не перестарайтесь, иначе это помешает вашему счастью. Так говорили в Кай-Джувеке в старые времена.
Торес Лахл склонила голову, словно соглашаясь, и в ее глазах блеснули слезы.
Когда корабль подходил к берегам Шивенинка, погода внезапно испортилась. Шивенинк был узкой полоской земли, страной, почти целиком состоящей в основном из прекрасных, но совершенно безжизненных горных цепей — то был Шивенинкский хребет, давший имя и самой стране. Хребет разделял земли Лорая и Брибахра.
Шивенинкцы были мирными и богобоязненными людьми. Казалось, весь их гнев иссяк в пору страшных первородных тектонических катаклизмов, породивших их горную страну. В укромном месте природной твердыни шивенинкцы построили артефакт, чудо света, придавшее их нации особую святость и устремленность, Великое Колесо Харнабхара. Это колесо превратилось в символ не просто Сиборнала, но всего мира.
Огромные киты высовывали из вод клювастые головы, чтобы поглядеть, как «Новый сезон» входит в воды Шивенинка. Внезапная метель, налетевшая на корабль, почти полностью скрыла из вида китов.
Последние дни плавания давались с большим трудом. Ветер свистел в снастях, волны били в борта и осыпали палубу ледяными брызгами; бриг раскачивался из стороны в сторону — игрушка во власти яростных волн. В густых сумерках, ужасно похожих на полную тьму — то был час заката Фреира, — морякам приходилось лазить по вантам. Из-за нового строения тел это было нелегко, руки стали неловкими. Моряки взбирались на мачты — мокрые, пронизываемые до костей ветром, избитые и измученные. Потом снова спускались на палубу, беспрестанно окатываемую волнами. Бесполезные паруса были убраны.
Команда была занята, и из-за острой нехватки людей Шокерандиту и Фашналгиду вместе с выжившими родственниками Одима приходилось работать у помп. Две помпы находились в центральной части корабля, на нижней палубе возле грот-мачты. Работать у помпы могли одновременно восемь человек, по четыре на каждую ручку. В маленьком помповом отсеке едва хватало места для шестнадцати человек. Волны беспрестанно обрушивались на верхнюю палубу, вода катилась вниз, и казалось, что все труды пропадают зря, что это никогда не кончится. Люди с проклятиями продолжали качать, помпы скрипели, словно злобные старухи, вода все лилась и лилась.
По прошествии двадцати четырех часов ветер начал стихать, барометр установился, волны перестали походить на горы. Медленно кружась, падал снег, со стороны суши ровно дул слабый ветер. На берегу не было видно ничего, хотя его близость ощущалась постоянно, словно там залегло какое-то огромное существо, окаменевшее, но готовое вот-вот проснуться от векового сна. Мореплаватели глядели в сторону берега, напрягая глаза, но ничего не видели в густом снегу.
На следующий день погода улучшилась, словно своим оркестром приветствуя их труды.
В зеленых водах вокруг плавали запорошенные снегом айсберги. Над головой сиял Беталикс. Спящее существо медленно пробуждалось, показываясь миру. Поначалу были видны лишь его ноги.
На фоне огромных голубовато-зеленых бастионов, чьи вершины терялись в облаках, корабль превратился в игрушку. Он, снова под всеми парусами, на отличной скорости шел вперед, на запад, и бастионы представали во всей красе. Эта горная страна не поддавалась пониманию, каждая вершина казалась выше предыдущей. Выходящие из моря огромные гранитные столбы словно были намеренно вырублены для важных целей человеческой рукой, с тем чтобы служить опорой уходящим почти вертикально вверх стенам скал. Тут и там за крутые склоны цеплялись деревья, находя укромные места в складках утесов. Белые от снега горизонтальные извилины-морщины подчеркивали трещины на каждой гранитной стене.
Пропасти между горными склонами были глубоки и вместительны — там горы хранили запасы мрака и бурь. В этих ущельях постоянно сверкали молнии. Над пропастями, опираясь на восходящие потоки воздуха, реяли белые птицы. Из нутра этих мглистых ущелий доносились странные, небывалые звуки, разносившиеся над просторами вод множащимся эхом, болезненно обжигая сознание людей, словно соль, засыхающая на их губах белым налетом.
Редкие лучи солнца, которым удавалось проникнуть в эти туманные провалы, высвечивали в их дальних углах голубые потеки ледников, исполинские водопады, застывшие навеки, некогда обрушивавшиеся с высочайших горных вершин, лед, камень и ветер, почти постоянно укрытые облаками.
Потом показалась бухта, еще больше предыдущей. Залив, окруженный черными стенами. В устье залива из воды поднималась скала, которую не смогло подточить и одолеть море; на скале был устроен маяк. Этот знак присутствия человека лишь усугублял чувство гнетущего одиночества. Капитан кивнул и проговорил:
— Это залив Ваджачар. Отсюда можно увидеть и сам Ваджачар — он торчит из моря, словно зуб на нижней челюсти залива.
Они поплыли дальше, и огромный возвышающийся кусок мира, казалось, плыл вместе с ними.
Позже, когда они добрались до полуострова Шивен, береговой пейзаж отчасти утратил гнетущую грандиозность. Чтобы дойти до Ривеника, требовалось обогнуть полуостров. На его берегах не было бухт. Главной отличительной чертой Шивена были его размеры. Даже бывалые моряки в часы, свободные от вахт, поднимались на палубу, чтобы насладиться зрелищем.
Пологие просторные склоны Шивена покрывала растительность. Ползучие растения свешивались вниз, ниспадая, словно миниатюрные водопады, начавшие да так и не завершившие свое падение, иссеченные ветрами, терзающими морщинистый лик скал. Временами облака расступались, чтобы продемонстрировать снежные вершины великих скалистых гор, подпирающих небеса. Это был южный отрог хребта, изогнувшегося на север, чтобы там соединиться с огромным лавовым плато, составляющим часть полярной ледяной шапки.
В нескольких милях от корабля хребет поднимался на шесть с четвертью миль над уровнем моря. Превышая все мыслимые земные горы, Шивенинкский хребет уступал разве что Верхнему Никтрихку Кампаннлата. Хребет являл собой один из самых примечательных видов планеты. В круговерти порожденных им самим бурь, в собственном особом климате, Великий Хребет изредка являлся человеческому взору, устремленному разве что с палуб проплывающих кораблей.
Освещенные почти горизонтальными лучами Фреира, горы были ареной игры теней и света, от которой захватывало дух. Мореплавателям все казалось новым и замечательным, все вызывало восторг. Для того чтобы увидеть такое величие, все высыпали на палубу. Хотя они видели это впервые, зрелище оставалось невероятно древним, даже по планетарным понятиям.
Вершины, что вздымались над ними, образовались примерно четыре тысячи с лишним миллионов лет назад, когда в кору Гелликонии, формирование которой еще не завершилось, врезался метеорит. Шивенинкский хребет, Западный Барьер Кампаннлата, а также далекие горы Геспагората остались памятником этим событиям, образовав сегменты огромного круга, представляющего собой результат единого мощного выброса. Океан Климента, который моряки считали бескрайним, лежал в сердце первичного кратера.
Так они плыли день за днем. По правому борту, словно во сне, тянулся полуостров, неизменный, словно бы нескончаемый.
Один раз они миновали небольшой остров, жалкий прыщик на лике океана, частицу, отколовшуюся от массы материка. И хотя было трудно представить, что кто-то способен жить в таких ужасающих условиях, тем не менее остров был обитаем. Корабля достиг запах костра; запах дыма и вид хижин, притулившихся между деревьями, разбудил в мореплавателях тоску по твердой земле, но капитан словно ничего не слышал и не видел.
— Эти островитяне сплошные пираты, отчаянные головорезы, а есть и такие, кто потерял свои корабли во время штормов. Стоит нам пристать к берегу, и они немедленно убьют нас и попытаются захватить наш корабль. Я скорее доверюсь стервятникам.
От острова отчалили три длинных кожаных каноэ. Шокерандит пустил по кругу подзорную трубу, и все увидели мужчин, одетых в черное, которые что было сил гребли им вдогонку, так, словно от этого зависели их жизни. На носу одной из лодок стояла нагая женщина с распущенными волосами. На руках она держала ребенка и кормила его грудью.
В тот же миг с гор налетела новая буря, мгновенно затянув море мглой. Снежинки падали на грудь женщины и таяли там.
«Новый сезон» шел на всех парусах, и каноэ было за ним не угнаться. Скоро лодки остались далеко за кормой. И все равно гребцы продолжали трудиться с прежним пылом. Каноэ уже почти скрылись из виду, а мужчины в черном по-прежнему гребли словно безумные.
Раз или два облака и туман расступались, и мореплаватели могли ненадолго увидеть вершины Шивена. Те, кто первыми замечали разрыв в облаках, немедленно оповещали криками остальных, и все стремглав бросались на палубу, чтобы с восторгом лицезреть, как высоко в небеса уходили сочащиеся влагой скалы, вертикальные джунгли, снежные равнины.
Один раз они увидели обвал. Часть утеса оторвалась от массы полуострова и рухнула в море. Падение продолжалось, казалось, бесконечно, увлекая за собой все больше камней и скал. Там, где камни падали в море, вздымались громадные волны. Огромный клин льда упал и исчез под водой, чтобы вновь лениво появиться на поверхности. Вслед за первой льдиной упали другие — очевидно, ледник был скрыт наверху, где-то в облаках. Падение льдин рождало могучий звук и многократное эхо.
Колония коричневых птиц числом в несколько тысяч, крича от страха, снялась с берега. И так много было этих птиц, что шум их крыльев, когда они пролетали над кораблем, напоминал рев небольшой бури. Колония летела над ними в течение получаса, и капитан подстрелил нескольких птиц, чтобы разнообразить корабельное меню.
Когда же наконец бриг обогнул полуостров и взял курс на север, и до Ривеника оставалось два дня ходу, налетел новый шторм. Но этот шторм был слабее предыдущего. Корабль кружило в вихрях тумана и снега, налетающих мерными зарядами. Целый день солнце светило сквозь туман и метель неясным пятном, снег падал огромными хлопьями размером с человеческий кулак.
Но мало-помалу буран утих, измученные люди у помп наконец смогли, шатаясь, отправиться спать, и в эту самую пору перед кораблем возникла далекая полоска берега.
Утесы на этом берегу были не такими отвесными, хотя вселяли такой же благоговейный восторг. Из одной набрякшей дождем тучи выступила огромная, окутанная туманом статуя человека.
Человек словно бы собирался прыгнуть с берега на палубу «Нового сезона».
Торес Лахл вскрикнула от испуга.
— Это статуя Героя, госпожа, — сказал один из матросов, желая успокоить ее. — Знак того, что наше плавание подходит к концу — и хорошее предзнаменование.
Как только стало возможно оценить размеры берега, мореплаватели поняли, что статуя огромна. При помощи секстанта капитан продемонстрировал, что высота статуи составляет около тысячи метров.
Руки Героя были подняты над головой и чуть выдвинуты вперед. Колени чуть согнуты. Поза говорила о том, что он собирается то ли прыгнуть в море, то ли взлететь. Последнее подтверждала пара крыльев — или широко распахнутый плащ, развевающийся за широкими плечами. Для равновесия ступни статуи составляли единое целое с поверхностью скалы, из которой, очевидно, были высечены.
Статуя была стилизованная, вырубленная странными уступами, словно для того, чтобы больше соответствовать законам аэродинамики. Резкие черты были орлиными, хотя сохраняли и некоторое сходство с человеческими.
Подчеркивая торжественность картины, с далекого берега к бригу поплыл колокольный звон.
— Какая красивая статуя, верно? — не без гордости спросил Лутерин Шокерандит. Претерпевшие метаморфозу мореплаватели с тревогой взирали на великолепную фигуру, выстроившись у борта.
— И что она символизирует? — спросил Фашналгид, поглубже упрятывая руки в карманы шинели.
— Она ничего не символизирует. Просто стоит. Просто Герой.
— Но он же должен что-то означать?
Шокерандит, начиная раздражаться, ответил:
— Он просто стоит здесь — и все. Это человек. Он тут просто для того, чтобы смотреть на него и восхищаться.
Повисло неловкое молчание. Все слушали меланхоличный звон колокола.
— Шивенинк — страна колоколов, — заметил наконец Шокерандит.
— А у Героя случайно нет большого колокола в животе? — спросил юный Кенигг.
— Кому придет в голову устраивать колокольню в таком месте? — быстро спросил Одим, чтобы загладить впечатление от невежливого вопроса сына.
— Позвольте, молодой человек, объяснить вам, что эта статуя воздвигнута давным-давно — несколько Великих Лет назад, — ответил Шокерандит. — По легенде, статуя была воздвигнута расой сверхлюдей, так называют Архитекторов Харнабхара. Архитекторы также построили Великое Колесо. Это были самые умелые строители в мире, после них такой талант был утерян. Выстроив и наладив Колесо, эти строители воздвигли статую Героя. И с тех пор Герой охраняет подступы к Харнабхару и Ривенику.
— Вседержитель, куда мы приплыли? — спросил себя Фашналгид. И повернулся, чтобы спуститься к себе в каюту, выкурить вероник и почитать книгу.
Ледниковый период полностью вступил в свои права. Льды без следа стерли с лица земли шелуху гниющей оболочки мертвых городов. Льды уничтожили память о том, что на планете прежде обитал человека. Крысы, волки и мыши теперь жили там, где раньше пролегали скоростные шоссе. В южном полушарии льды также наступали. Пустынные Анды патрулировали одинокие кондоры. Поколение за поколением пингвины продвигались вместе с обеспечивающей им благоприятные условия существования полярной шапкой к пляжам Копакабаны.
Падения температуры на несколько градусов оказалось достаточно, чтобы разрушить шестеренки сложного механизма климатического самоконтроля. Ядерные взрывы произвели шоковое воздействие на живую биосферу — Гайю, Мать-Землю. Впервые за несколько миллионов лет Гайя столкнулась с грубой силой, которой не смогла противостоять. Мать была обесчещена и убита собственными детьми.
В течение сотен миллионов лет поверхность Земли постепенно формировалась в узком диапазоне температур, наиболее пригодных для поддержания жизни, — формировалась бессознательным сотрудничеством всех живых существ с их родительским миром. Несмотря на существенные колебания солнечной активности, приводящие к изменениям в составе атмосферы, равновесие и союз сохранялись. Соленость морей установилась на постоянном уровне 3,4 процента. В случае, если бы содержание солей внезапно возросло до 6 процентов, вся морская жизнь немедленно погибла бы. При повышенной солености разрушались все клеточные мембраны.
Точно так же содержание кислорода в атмосфере установилось на стабильном уровне 21 процента. Установился и процент аммиака в атмосфере. Образовался озоновый слой.
Это гомеостатическое равновесие установила Гайя, Мать-Земля, вместилище бытия всех живых существ, от секвойи до водоросли, от кита до вируса. И только человечество выросло и забыло Гайю. Человечество выдумало собственных богов, начало поклоняться им, впало в одержимость, и превратило свои божества в оружие против врагов — и против самого себя. Человечество сделалось рабом своей ненависти и любви. В безумии своей изоляции человечество изобрело запретное оружие разрушения. И, в пылу самоуничтожения, человечество едва не убило Гайю.
Гайя приходила в себя, хотя и ужасно медленно. Одним из явных симптомов ее заболевания было исчезновение деревьев. Эти вездесущие живые организмы, существующие везде, от тропиков до северной тундры, пали жертвой радиоактивности и невозможности фотосинтеза. С исчезновением деревьев разрушилось важное звено цепочки гомеостаза; приют, который деревья предоставляли миллиардам живых существ, был утерян.
На тысячу с лишним лет установились холода. Земля лежала в ледяной каталепсии. Но моря выжили.
Моря вобрали большую часть двуокиси углерода, образовавшейся в результате ядерного холокоста. Двуокись углерода, растворившись в морской воде, на века стала принадлежностью глубинной циркуляции океанских вод. Последующее высвобождение двуокиси углерода означало начало потепления, связанного с парниковым эффектом.
Как и раньше, жизнь вышла из моря. Многие компоненты биосферы — насекомые, микроорганизмы, растения, да и сам человек — выжили благодаря изолированности, несмотря на ураганы и иные неблагоприятные условия. Жизнь вновь закипела, белое безмолвие уступило место зелени. Вновь образовался озоновый слой, защищающий живые существа от смертоносного ультрафиолета. После таяния льдов зазвучали голоса разнообразных инструментов, вновь пробудившихся в общей оркестровой яме.
К 5900 году общее улучшение условий стало очевидным. Между низкорослыми шипастыми деревьями уже прыгали антилопы. Мужчины и женщины завернулись в шкуры и двинулись на север вслед за отступающими ледниками.
По ночам эти жалкие существа, прижавшись друг к другу в поисках тепла и защиты, смотрели вверх на звезды. А звезды мало изменились со времен человека палеолита. Изменилась раса людей.
Все нации ушли в небытие. Предприимчивые люди, придумавшие бесчисленные технологии и покорившие планеты-сестры, а потом добравшиеся и до звезд, выковавшие умное оружие и сложившие легенды — все они стерли себя с лица Земли. Единственными их наследниками стали бесплодные андроиды, работающие на внешних планетах.
Остались народности, по раннему пониманию относившиеся к расам-неудачникам. Они жили на островах или в дикой глуши, на вершинах гор или в устьях неукрощенных рек, в джунглях и на болотах. Когда-то эти люди были бедны. Но теперь они стали единственными обитателями Земли.
Они остались наслаждаться прелестями жизни. С первых поколений у этих людей, живших в пору отступления льдов, не было причин для ссор. Мир вокруг них пробуждался. Гайя простила их. Эти люди заново открыли способ жить в мире со всем миром, частью которого они были. И они вновь открыли Гелликонию.
С года 6000 несколько последующих веков Гайя, если можно так выразиться, постепенно выздоравливала. Огромные ледники быстро отступали к своим полярным чертогам.
Некоторые старые формы жизни все же уцелели. С возвращением суши открывались бастионы прежней технократической культуры — по преимуществу скрытые под землей в секретных военных комплексах. В самых глубоких бастионах жили потомки тех, чьи предки составляли правящую элиту технофильной культуры; эти существа обеспечили свое выживание, в то время как те, кем они управляли, погибли. Но эти живые ископаемые, стоило им выйти на солнечный свет, умирали в течение нескольких часов — подобно рыбам, выброшенным из океанских глубин, где давление невероятно высоко.
В их затхлых убежищах отыскалась надежда — связь с другой живой планетой. Сквозь пространство были отправлены сигналы к Харону, и на Землю прибыли отряды андроидов. Эти андроиды, действуя с неустанной сноровкой, выстроили по всей Земле здания-аудиториумы, в которых новое население могло наслаждаться видом происходящего на далекой планете.
Менталитет нового населения в большой степени сформировали события, которым люди стали свидетелями. Те, кто уцелел на далеких планетах, отрезанные от Земли, тоже были связаны с Гелликонией.
— Но в Лорае скаппера едят.
Капитан ответил вежливо, но твердо.
— Сударь, в Лорае едят и червей — и признают их деликатесом. А эти рыбы ядовиты. Лорайцы варят их с ядовитыми лишайниками и говорят что два яда убивают друг друга. Я лично, сударь, пробовал это блюдо — несколько лет назад, когда потерпел у этих берегов крушение. И до сих пор от вида и вкуса этой рыбы меня воротит, и уж, конечно, я не хочу, чтобы мои люди набивали животы этой пакостью.
— Хорошо.
Шокерандит выбросил извивающуюся рыбу в море.
Над их головами с криками носились фагоровы белые птицы и другие пернатые. Моряки, освежевав шесть шлемовых тюленей, поскорее отнесли мясо к шлюпке. Остатки бросили на берегу, другим хищникам.
Торес Лахл молча плакала.
— Забирайтесь-ка в лодку, — велел Фашналгид. — Зачем лить слезы?
— Какое ужасное место, — ответила женщина, отворачиваясь от капитана. — Место, где из воды выбираются ходячие рыбы и где все поедает вся.
— Таков мир, сударыня. Прыгайте в лодку.
Они поплыли обратно к кораблю, а птицы преследовали их, и кричали, и плакали.
«Новый сезон» поднял паруса и снова пошел по тихой воде в сторону Шивенинка. Торес Лахл пыталась поговорить с Шокерандитом, но тот приказал ей отойти. Ему нужно было что-то обсудить с Фашналгидом. Торес Лахл встала у борта и, приложив ладонь козырьком к глазам, принялась рассматривать неясный дальний берег.
К ней подошел Одим и встал рядом.
— Не нужно печалиться. Очень скоро мы доберемся до Ривеника и там уже будем в безопасности. Мой брат позаботится о нас, у нас появится время отдохнуть и забыть все обрушившиеся на наши плечи несчастья.
Слезы снова навернулись на глаза Торес Лахл.
— Вы верите в бога? — спросила она, повернув к Одиму мокрое от слез лицо. — Во время этого плавания вам пришлось пережить такое горе.
Одим помолчал, прежде чем ответить.
— Сударыня, всю жизнь я прожил в Ускутошке. Моя вера та же, что у ускутов.
Я был верующим человеком — то есть регулярно молился Азоиаксику, богу Сиборнала. Теперь мне пришлось уехать из этой страны, или, скорее, эта страна заставила меня уехать, изгнала меня, поскольку я не ускут. Я сам теперь вижу, насколько я не ускут. И более того, я вдруг обнаружил, что совершенно не верю в Бога. После того, как Бог ушел от меня, я почувствовал, как с моей души словно сняли камень.
В подтверждение своих слов Одим постучал себя по груди.
— Я говорю об этом только вам, потому что вы не ускутка.
Торес Лахл махнула рукой в сторону берега, мимо которого они проплывали.
— Этот жестокий край... эти ужасные животные... и все, о чем я думала... мой муж пал в битве... кошмар, который творился на этом корабле... все становится только хуже, год от года... Почему я не родилась во времена весны? Извините, Одим, — это так непохоже на меня...
Помолчав, он мягко сказал:
— Я вас понимаю. Я тоже пережил страшное горе. Моя жена, мои дети, дорогая Беси... Но я нисходил в паук, разговаривал с духом жены, и она утешила меня. Почему бы вам не обратиться к своему мужу в пауке, сударыня?
Она тихо ответила ему:
— Да, да, я уже спускалась к призракам и встречалась с мужем. Но он не таков, каким я бы хотела его видеть. Он утешил меня и сказал, что я должна найти свое счастье с Лутерином Шокерандитом. Он простил меня. Он так добр, все простил...
— В самом деле? Из того, что я слышал и видел, можно решить, что Лутерин вполне приятный и достойный молодой человек.
— Я никогда не смогу простить его. Я его ненавижу. Он убил Бандала Эйта. Как я могу принять его?
Торес Лахл вздрогнула от терзающих ее внутренних противоречий.
Одим пожал широкими плечами.
— Но если так советует призрак вашего мужа....
— Я женщина с принципами. Может быть, когда ты мертв, прощать легче. Все призраки говорят одинаковыми голосами, сладкими, как дух разложения. Наверное, я больше не стану входить в паук, это дурная привычка, нужно ее бросить... Я не могу принять мужчину, который превратил меня в рабыню — с какими бы намерениями он ни предлагал стать его женой. Никогда. Это будет противно моей натуре.
Одим накрыл руку девушки своей.
— Противно вашей натуре, в самом деле? Тогда вам стоит подумать о том, что за жизнь может ожидать нас, изгнанников, в новом мире, как пытаюсь представить это себе я. Мне двадцать пять лет и пять теннеров — я уже не зеленый юнец! А вы еще моложе. Олигархия старательно заботится о том, чтобы превратить весь мир в камеру пыток. Но явью это становится только для тех, кто позволяет себе верить в это.
Когда мы вышли на берег, чтобы убить тюленей — всего шесть из тысяч и тысяч, всего лишь! — мне вдруг представилось, до чего замечательным образом изменилось мое тело в предчувствии близкой зимы! Я нарастил на теле жир и изгнал из своей души бога Азоиаксика... — Одим вздохнул. — Мне трудно вести сложные беседы. Я гораздо ловчее управляюсь с цифрами. Ведь я всего лишь купец, понимаете, сударыня? Но метаморфозы, которые нам пришлось перенести — мне показалось, что это так прекрасно... что мы должны, просто обязаны, жить в согласии с природой и ее мудрой бухгалтерией.
— Вы считаете, я должна сдаться на милость Шокерандита, да? — спросила Торес Лахл, глядя Одиму прямо в глаза.
В уголках губ купца появилась улыбка.
— Харбин Фашналгид тоже смотрит на вас благосклонно, сударыня.
Они рассмеялись, и Кенигг, единственный выживший сын Одима, подбежал к ним и обнял. Одим наклонился и расцеловал сына в обе щеки.
— Вы удивительный человек, Одим, я всегда так считала, — сказала Торес Лахл, прикасаясь к руке Одима.
— Вы тоже замечательная — только не перестарайтесь, иначе это помешает вашему счастью. Так говорили в Кай-Джувеке в старые времена.
Торес Лахл склонила голову, словно соглашаясь, и в ее глазах блеснули слезы.
Когда корабль подходил к берегам Шивенинка, погода внезапно испортилась. Шивенинк был узкой полоской земли, страной, почти целиком состоящей в основном из прекрасных, но совершенно безжизненных горных цепей — то был Шивенинкский хребет, давший имя и самой стране. Хребет разделял земли Лорая и Брибахра.
Шивенинкцы были мирными и богобоязненными людьми. Казалось, весь их гнев иссяк в пору страшных первородных тектонических катаклизмов, породивших их горную страну. В укромном месте природной твердыни шивенинкцы построили артефакт, чудо света, придавшее их нации особую святость и устремленность, Великое Колесо Харнабхара. Это колесо превратилось в символ не просто Сиборнала, но всего мира.
Огромные киты высовывали из вод клювастые головы, чтобы поглядеть, как «Новый сезон» входит в воды Шивенинка. Внезапная метель, налетевшая на корабль, почти полностью скрыла из вида китов.
Последние дни плавания давались с большим трудом. Ветер свистел в снастях, волны били в борта и осыпали палубу ледяными брызгами; бриг раскачивался из стороны в сторону — игрушка во власти яростных волн. В густых сумерках, ужасно похожих на полную тьму — то был час заката Фреира, — морякам приходилось лазить по вантам. Из-за нового строения тел это было нелегко, руки стали неловкими. Моряки взбирались на мачты — мокрые, пронизываемые до костей ветром, избитые и измученные. Потом снова спускались на палубу, беспрестанно окатываемую волнами. Бесполезные паруса были убраны.
Команда была занята, и из-за острой нехватки людей Шокерандиту и Фашналгиду вместе с выжившими родственниками Одима приходилось работать у помп. Две помпы находились в центральной части корабля, на нижней палубе возле грот-мачты. Работать у помпы могли одновременно восемь человек, по четыре на каждую ручку. В маленьком помповом отсеке едва хватало места для шестнадцати человек. Волны беспрестанно обрушивались на верхнюю палубу, вода катилась вниз, и казалось, что все труды пропадают зря, что это никогда не кончится. Люди с проклятиями продолжали качать, помпы скрипели, словно злобные старухи, вода все лилась и лилась.
По прошествии двадцати четырех часов ветер начал стихать, барометр установился, волны перестали походить на горы. Медленно кружась, падал снег, со стороны суши ровно дул слабый ветер. На берегу не было видно ничего, хотя его близость ощущалась постоянно, словно там залегло какое-то огромное существо, окаменевшее, но готовое вот-вот проснуться от векового сна. Мореплаватели глядели в сторону берега, напрягая глаза, но ничего не видели в густом снегу.
На следующий день погода улучшилась, словно своим оркестром приветствуя их труды.
В зеленых водах вокруг плавали запорошенные снегом айсберги. Над головой сиял Беталикс. Спящее существо медленно пробуждалось, показываясь миру. Поначалу были видны лишь его ноги.
На фоне огромных голубовато-зеленых бастионов, чьи вершины терялись в облаках, корабль превратился в игрушку. Он, снова под всеми парусами, на отличной скорости шел вперед, на запад, и бастионы представали во всей красе. Эта горная страна не поддавалась пониманию, каждая вершина казалась выше предыдущей. Выходящие из моря огромные гранитные столбы словно были намеренно вырублены для важных целей человеческой рукой, с тем чтобы служить опорой уходящим почти вертикально вверх стенам скал. Тут и там за крутые склоны цеплялись деревья, находя укромные места в складках утесов. Белые от снега горизонтальные извилины-морщины подчеркивали трещины на каждой гранитной стене.
Пропасти между горными склонами были глубоки и вместительны — там горы хранили запасы мрака и бурь. В этих ущельях постоянно сверкали молнии. Над пропастями, опираясь на восходящие потоки воздуха, реяли белые птицы. Из нутра этих мглистых ущелий доносились странные, небывалые звуки, разносившиеся над просторами вод множащимся эхом, болезненно обжигая сознание людей, словно соль, засыхающая на их губах белым налетом.
Редкие лучи солнца, которым удавалось проникнуть в эти туманные провалы, высвечивали в их дальних углах голубые потеки ледников, исполинские водопады, застывшие навеки, некогда обрушивавшиеся с высочайших горных вершин, лед, камень и ветер, почти постоянно укрытые облаками.
Потом показалась бухта, еще больше предыдущей. Залив, окруженный черными стенами. В устье залива из воды поднималась скала, которую не смогло подточить и одолеть море; на скале был устроен маяк. Этот знак присутствия человека лишь усугублял чувство гнетущего одиночества. Капитан кивнул и проговорил:
— Это залив Ваджачар. Отсюда можно увидеть и сам Ваджачар — он торчит из моря, словно зуб на нижней челюсти залива.
Они поплыли дальше, и огромный возвышающийся кусок мира, казалось, плыл вместе с ними.
Позже, когда они добрались до полуострова Шивен, береговой пейзаж отчасти утратил гнетущую грандиозность. Чтобы дойти до Ривеника, требовалось обогнуть полуостров. На его берегах не было бухт. Главной отличительной чертой Шивена были его размеры. Даже бывалые моряки в часы, свободные от вахт, поднимались на палубу, чтобы насладиться зрелищем.
Пологие просторные склоны Шивена покрывала растительность. Ползучие растения свешивались вниз, ниспадая, словно миниатюрные водопады, начавшие да так и не завершившие свое падение, иссеченные ветрами, терзающими морщинистый лик скал. Временами облака расступались, чтобы продемонстрировать снежные вершины великих скалистых гор, подпирающих небеса. Это был южный отрог хребта, изогнувшегося на север, чтобы там соединиться с огромным лавовым плато, составляющим часть полярной ледяной шапки.
В нескольких милях от корабля хребет поднимался на шесть с четвертью миль над уровнем моря. Превышая все мыслимые земные горы, Шивенинкский хребет уступал разве что Верхнему Никтрихку Кампаннлата. Хребет являл собой один из самых примечательных видов планеты. В круговерти порожденных им самим бурь, в собственном особом климате, Великий Хребет изредка являлся человеческому взору, устремленному разве что с палуб проплывающих кораблей.
Освещенные почти горизонтальными лучами Фреира, горы были ареной игры теней и света, от которой захватывало дух. Мореплавателям все казалось новым и замечательным, все вызывало восторг. Для того чтобы увидеть такое величие, все высыпали на палубу. Хотя они видели это впервые, зрелище оставалось невероятно древним, даже по планетарным понятиям.
Вершины, что вздымались над ними, образовались примерно четыре тысячи с лишним миллионов лет назад, когда в кору Гелликонии, формирование которой еще не завершилось, врезался метеорит. Шивенинкский хребет, Западный Барьер Кампаннлата, а также далекие горы Геспагората остались памятником этим событиям, образовав сегменты огромного круга, представляющего собой результат единого мощного выброса. Океан Климента, который моряки считали бескрайним, лежал в сердце первичного кратера.
Так они плыли день за днем. По правому борту, словно во сне, тянулся полуостров, неизменный, словно бы нескончаемый.
Один раз они миновали небольшой остров, жалкий прыщик на лике океана, частицу, отколовшуюся от массы материка. И хотя было трудно представить, что кто-то способен жить в таких ужасающих условиях, тем не менее остров был обитаем. Корабля достиг запах костра; запах дыма и вид хижин, притулившихся между деревьями, разбудил в мореплавателях тоску по твердой земле, но капитан словно ничего не слышал и не видел.
— Эти островитяне сплошные пираты, отчаянные головорезы, а есть и такие, кто потерял свои корабли во время штормов. Стоит нам пристать к берегу, и они немедленно убьют нас и попытаются захватить наш корабль. Я скорее доверюсь стервятникам.
От острова отчалили три длинных кожаных каноэ. Шокерандит пустил по кругу подзорную трубу, и все увидели мужчин, одетых в черное, которые что было сил гребли им вдогонку, так, словно от этого зависели их жизни. На носу одной из лодок стояла нагая женщина с распущенными волосами. На руках она держала ребенка и кормила его грудью.
В тот же миг с гор налетела новая буря, мгновенно затянув море мглой. Снежинки падали на грудь женщины и таяли там.
«Новый сезон» шел на всех парусах, и каноэ было за ним не угнаться. Скоро лодки остались далеко за кормой. И все равно гребцы продолжали трудиться с прежним пылом. Каноэ уже почти скрылись из виду, а мужчины в черном по-прежнему гребли словно безумные.
Раз или два облака и туман расступались, и мореплаватели могли ненадолго увидеть вершины Шивена. Те, кто первыми замечали разрыв в облаках, немедленно оповещали криками остальных, и все стремглав бросались на палубу, чтобы с восторгом лицезреть, как высоко в небеса уходили сочащиеся влагой скалы, вертикальные джунгли, снежные равнины.
Один раз они увидели обвал. Часть утеса оторвалась от массы полуострова и рухнула в море. Падение продолжалось, казалось, бесконечно, увлекая за собой все больше камней и скал. Там, где камни падали в море, вздымались громадные волны. Огромный клин льда упал и исчез под водой, чтобы вновь лениво появиться на поверхности. Вслед за первой льдиной упали другие — очевидно, ледник был скрыт наверху, где-то в облаках. Падение льдин рождало могучий звук и многократное эхо.
Колония коричневых птиц числом в несколько тысяч, крича от страха, снялась с берега. И так много было этих птиц, что шум их крыльев, когда они пролетали над кораблем, напоминал рев небольшой бури. Колония летела над ними в течение получаса, и капитан подстрелил нескольких птиц, чтобы разнообразить корабельное меню.
Когда же наконец бриг обогнул полуостров и взял курс на север, и до Ривеника оставалось два дня ходу, налетел новый шторм. Но этот шторм был слабее предыдущего. Корабль кружило в вихрях тумана и снега, налетающих мерными зарядами. Целый день солнце светило сквозь туман и метель неясным пятном, снег падал огромными хлопьями размером с человеческий кулак.
Но мало-помалу буран утих, измученные люди у помп наконец смогли, шатаясь, отправиться спать, и в эту самую пору перед кораблем возникла далекая полоска берега.
Утесы на этом берегу были не такими отвесными, хотя вселяли такой же благоговейный восторг. Из одной набрякшей дождем тучи выступила огромная, окутанная туманом статуя человека.
Человек словно бы собирался прыгнуть с берега на палубу «Нового сезона».
Торес Лахл вскрикнула от испуга.
— Это статуя Героя, госпожа, — сказал один из матросов, желая успокоить ее. — Знак того, что наше плавание подходит к концу — и хорошее предзнаменование.
Как только стало возможно оценить размеры берега, мореплаватели поняли, что статуя огромна. При помощи секстанта капитан продемонстрировал, что высота статуи составляет около тысячи метров.
Руки Героя были подняты над головой и чуть выдвинуты вперед. Колени чуть согнуты. Поза говорила о том, что он собирается то ли прыгнуть в море, то ли взлететь. Последнее подтверждала пара крыльев — или широко распахнутый плащ, развевающийся за широкими плечами. Для равновесия ступни статуи составляли единое целое с поверхностью скалы, из которой, очевидно, были высечены.
Статуя была стилизованная, вырубленная странными уступами, словно для того, чтобы больше соответствовать законам аэродинамики. Резкие черты были орлиными, хотя сохраняли и некоторое сходство с человеческими.
Подчеркивая торжественность картины, с далекого берега к бригу поплыл колокольный звон.
— Какая красивая статуя, верно? — не без гордости спросил Лутерин Шокерандит. Претерпевшие метаморфозу мореплаватели с тревогой взирали на великолепную фигуру, выстроившись у борта.
— И что она символизирует? — спросил Фашналгид, поглубже упрятывая руки в карманы шинели.
— Она ничего не символизирует. Просто стоит. Просто Герой.
— Но он же должен что-то означать?
Шокерандит, начиная раздражаться, ответил:
— Он просто стоит здесь — и все. Это человек. Он тут просто для того, чтобы смотреть на него и восхищаться.
Повисло неловкое молчание. Все слушали меланхоличный звон колокола.
— Шивенинк — страна колоколов, — заметил наконец Шокерандит.
— А у Героя случайно нет большого колокола в животе? — спросил юный Кенигг.
— Кому придет в голову устраивать колокольню в таком месте? — быстро спросил Одим, чтобы загладить впечатление от невежливого вопроса сына.
— Позвольте, молодой человек, объяснить вам, что эта статуя воздвигнута давным-давно — несколько Великих Лет назад, — ответил Шокерандит. — По легенде, статуя была воздвигнута расой сверхлюдей, так называют Архитекторов Харнабхара. Архитекторы также построили Великое Колесо. Это были самые умелые строители в мире, после них такой талант был утерян. Выстроив и наладив Колесо, эти строители воздвигли статую Героя. И с тех пор Герой охраняет подступы к Харнабхару и Ривенику.
— Вседержитель, куда мы приплыли? — спросил себя Фашналгид. И повернулся, чтобы спуститься к себе в каюту, выкурить вероник и почитать книгу.
* * *
После того как постапокалиптическая Земля снова погрузилась в безжизненность Ледникового периода, сигналы с Гелликонии поступали на протяжении еще трех веков. Ледники продвигались к югу, но на Земле, в дополнение к андроидам Харона, оставались люди, способные по-прежнему наблюдать за развитием истории открытой планеты.Ледниковый период полностью вступил в свои права. Льды без следа стерли с лица земли шелуху гниющей оболочки мертвых городов. Льды уничтожили память о том, что на планете прежде обитал человека. Крысы, волки и мыши теперь жили там, где раньше пролегали скоростные шоссе. В южном полушарии льды также наступали. Пустынные Анды патрулировали одинокие кондоры. Поколение за поколением пингвины продвигались вместе с обеспечивающей им благоприятные условия существования полярной шапкой к пляжам Копакабаны.
Падения температуры на несколько градусов оказалось достаточно, чтобы разрушить шестеренки сложного механизма климатического самоконтроля. Ядерные взрывы произвели шоковое воздействие на живую биосферу — Гайю, Мать-Землю. Впервые за несколько миллионов лет Гайя столкнулась с грубой силой, которой не смогла противостоять. Мать была обесчещена и убита собственными детьми.
В течение сотен миллионов лет поверхность Земли постепенно формировалась в узком диапазоне температур, наиболее пригодных для поддержания жизни, — формировалась бессознательным сотрудничеством всех живых существ с их родительским миром. Несмотря на существенные колебания солнечной активности, приводящие к изменениям в составе атмосферы, равновесие и союз сохранялись. Соленость морей установилась на постоянном уровне 3,4 процента. В случае, если бы содержание солей внезапно возросло до 6 процентов, вся морская жизнь немедленно погибла бы. При повышенной солености разрушались все клеточные мембраны.
Точно так же содержание кислорода в атмосфере установилось на стабильном уровне 21 процента. Установился и процент аммиака в атмосфере. Образовался озоновый слой.
Это гомеостатическое равновесие установила Гайя, Мать-Земля, вместилище бытия всех живых существ, от секвойи до водоросли, от кита до вируса. И только человечество выросло и забыло Гайю. Человечество выдумало собственных богов, начало поклоняться им, впало в одержимость, и превратило свои божества в оружие против врагов — и против самого себя. Человечество сделалось рабом своей ненависти и любви. В безумии своей изоляции человечество изобрело запретное оружие разрушения. И, в пылу самоуничтожения, человечество едва не убило Гайю.
Гайя приходила в себя, хотя и ужасно медленно. Одним из явных симптомов ее заболевания было исчезновение деревьев. Эти вездесущие живые организмы, существующие везде, от тропиков до северной тундры, пали жертвой радиоактивности и невозможности фотосинтеза. С исчезновением деревьев разрушилось важное звено цепочки гомеостаза; приют, который деревья предоставляли миллиардам живых существ, был утерян.
На тысячу с лишним лет установились холода. Земля лежала в ледяной каталепсии. Но моря выжили.
Моря вобрали большую часть двуокиси углерода, образовавшейся в результате ядерного холокоста. Двуокись углерода, растворившись в морской воде, на века стала принадлежностью глубинной циркуляции океанских вод. Последующее высвобождение двуокиси углерода означало начало потепления, связанного с парниковым эффектом.
Как и раньше, жизнь вышла из моря. Многие компоненты биосферы — насекомые, микроорганизмы, растения, да и сам человек — выжили благодаря изолированности, несмотря на ураганы и иные неблагоприятные условия. Жизнь вновь закипела, белое безмолвие уступило место зелени. Вновь образовался озоновый слой, защищающий живые существа от смертоносного ультрафиолета. После таяния льдов зазвучали голоса разнообразных инструментов, вновь пробудившихся в общей оркестровой яме.
К 5900 году общее улучшение условий стало очевидным. Между низкорослыми шипастыми деревьями уже прыгали антилопы. Мужчины и женщины завернулись в шкуры и двинулись на север вслед за отступающими ледниками.
По ночам эти жалкие существа, прижавшись друг к другу в поисках тепла и защиты, смотрели вверх на звезды. А звезды мало изменились со времен человека палеолита. Изменилась раса людей.
Все нации ушли в небытие. Предприимчивые люди, придумавшие бесчисленные технологии и покорившие планеты-сестры, а потом добравшиеся и до звезд, выковавшие умное оружие и сложившие легенды — все они стерли себя с лица Земли. Единственными их наследниками стали бесплодные андроиды, работающие на внешних планетах.
Остались народности, по раннему пониманию относившиеся к расам-неудачникам. Они жили на островах или в дикой глуши, на вершинах гор или в устьях неукрощенных рек, в джунглях и на болотах. Когда-то эти люди были бедны. Но теперь они стали единственными обитателями Земли.
Они остались наслаждаться прелестями жизни. С первых поколений у этих людей, живших в пору отступления льдов, не было причин для ссор. Мир вокруг них пробуждался. Гайя простила их. Эти люди заново открыли способ жить в мире со всем миром, частью которого они были. И они вновь открыли Гелликонию.
С года 6000 несколько последующих веков Гайя, если можно так выразиться, постепенно выздоравливала. Огромные ледники быстро отступали к своим полярным чертогам.
Некоторые старые формы жизни все же уцелели. С возвращением суши открывались бастионы прежней технократической культуры — по преимуществу скрытые под землей в секретных военных комплексах. В самых глубоких бастионах жили потомки тех, чьи предки составляли правящую элиту технофильной культуры; эти существа обеспечили свое выживание, в то время как те, кем они управляли, погибли. Но эти живые ископаемые, стоило им выйти на солнечный свет, умирали в течение нескольких часов — подобно рыбам, выброшенным из океанских глубин, где давление невероятно высоко.
В их затхлых убежищах отыскалась надежда — связь с другой живой планетой. Сквозь пространство были отправлены сигналы к Харону, и на Землю прибыли отряды андроидов. Эти андроиды, действуя с неустанной сноровкой, выстроили по всей Земле здания-аудиториумы, в которых новое население могло наслаждаться видом происходящего на далекой планете.
Менталитет нового населения в большой степени сформировали события, которым люди стали свидетелями. Те, кто уцелел на далеких планетах, отрезанные от Земли, тоже были связаны с Гелликонией.