Страница:
– Пожрать, – уточнил Кнехт и тоже лег.
– Ах, мальчики, только не надо про спагетти, я на диете! Ох, мальчики, я на нервной почве опять набрала лишний килограмм… Но согласись, в двадцать лет Розита была чертовски хороша!
– Тогда и я был чертовски хорош, – заявил Кнехт. – В двадцать лет это не проблема.
– А я и сейчас ничего.
– Если бы, – сказала женщина, снова появляясь в коридоре. – Два потасканных облезлых придурка. И может, я дезертир, а вас-то – выгнали! Трусы, лодыри и пьянь, вот кто вы оба.
– Что за эпитеты, Розита? Ребенку вредно такое слушать.
– А он и не слушает, он выше этого. Эгон, какого черта вы тут делаете?
– Посадили, вот и сидим, – объяснил Кнехт.
– Какого черта вы в моем городе?!
– А-а…
– Если честно, мы тут случайно… – начал Барро.
– Заткнись, Гейб. Ни слышать, ни видеть тебя не желаю. Матерь божья, куда все пропало, от тебя же ничего не осталось! – воскликнула женщина в сердцах. – Ты все пропил, и свой талант, и остатки совести заодно! Подумать только – охотник за головами! Свободный художник Габриель Барро… Да на тебя смотреть больно!
– Ой-ой-ой… – пробормотал Барро язвительно и перевернулся на бок.
– Мы тут случайно, – сказал Кнехт. – У твоих Ландау конфликт с Голдбергами. Тебе надо было подмять под себя обе семьи, а ты, как обычно, разинула варежку. Вот Голдберги и сдали Ландау полиции. Сказали, на них работает мутант. Сами в это не веря, просто чтобы нагадить. Ортега тоже не поверил, но слил инфу на городское дно. А мимо проезжали мы…
– Проползали по дну, – уточнила женщина с плохо скрываемым отвращением.
– Хотя бы. А ты, как всегда, считала ворон – и засветилась. Сто раз я тебе говорил: не зевай на работе, убьют! Без толку… И вот мы здесь. Буэнос диас, Розита. Есть идеи?
Женщина думала. Девочка грызла конфету, сверля Кнехта черными глазенками. Барро, казалось, уснул.
– Я хочу только одного, – медленно проговорила женщина. – Чтобы меня оставили в покое. Ты ведь больше не служишь, Эгон, верно? Значит, ты не вызвал группу. Смотри на меня!
– Мы работаем за деньги, – сказал Кнехт. – А ты стоишь миллион. И неизвестно, во сколько оценят девочку. Нужна мне тут группа? Я собирался нейтрализовать тебя, а девочку выкрасть и уйти через границу. Прости уж за такую прямоту. Вот я и говорю теперь – есть идеи, Розита?
– Полтора миллиона, и мы забудем о тебе навеки, – подал голос Барро.
– Заткнись! – крикнула женщина.
Воздух в камере Барро сгустился и потяжелел. От мужчины, лежащего на топчане, остался только расплывчатый силуэт. Неподвижный силуэт.
– Никогда ты его не любила, – бросил Кнехт. – Смотри, не прибей ненароком. Он уже не тот, что раньше.
Женщина смотрела на Кнехта, тяжело дыша. На лбу ее выступили капли пота. Девочка оторвалась от конфеты и с интересом уставилась на маму. Потом вслед за ней перевела взгляд на Кнехта.
– Зря ты это, – сказал Кнехт безмятежно. – Бизнес есть бизнес. И напрасно ты приучаешь ребенка таращиться на людей страшными глазами.
– Не любила… – протянула женщина. – Вот и нет. Давным-давно я любила Гейба. Только он меня не замечал. А потом его окрутила эта белобрысая дылда, и я поняла, что он просто глуп… А ты по-прежнему силен, Эгги. Даже сильнее, чем раньше.
– Это не сила, Розита, это опыт и голые нервы. Скоро нервов не останется, и я буду слаб. Мы быстро изнашиваемся, увы. Будь проклят тот день, когда я вступил в Шестую Бригаду. Черт побери, она ведь называлась Миротворческой… Теперь она такая только по документам.
– Да, в народе ее зовут Истребительной, – женщина невесело усмехнулась. – Народ не ошибается. И он за нас, не за вас. А ты, значит, начал сомневаться, Эгон? Все-таки установка защищать и служить ломается даже у таких твердолобых.
– Я защищал и служил почти двадцать лет, – мягко сказал Кнехт. – Не осуждай меня. Ты-то сбежала. Я не смог. И вот мы… По разные стороны решетки.
– Она нас всегда разделяла, Эгон. Только я не понимала этого по молодости. Я не создана для войны, мое дело – мир. Я несу людям тишину и покой, я учу их, как быть счастливыми. А ты всегда был охотником на людей. Нашел свое место в жизни… Значит, говоришь, бизнес есть бизнес? Хорошо, ты получишь миллион. Ландау заплатят тебе сегодня же. А ты забудешь, что меня видел. И сделаешь так, чтобы этот жалкий нюхач тоже все забыл. Я ему не верю, поэтому ты отвечаешь за него. А наша дочь наложит на тебя заклятье. Если ты расскажешь о нас с ней – умрешь. Попробуешь нейтрализовать нас – умрешь. Если это сделает Гейб – все равно умрешь ты. Потому что сделку мы заключим с тобой. Соглашайся, Эгон. Это хорошая сделка. Как раз для тебя, ведь ты прекрасно умеешь забывать.
– Наша дочь?.. – тупо переспросил Кнехт.
– Ты умеешь забывать, – повторила женщина.
Кнехт сидел на топчане и смотрел на девочку. Девочка смотрела на него. Еще секунду-другую они играли в гляделки, потом девочка засмеялась и спрятала лицо в мамину юбку.
– Она случайно не умеет гнуть ложки взглядом? – спросил Кнехт.
Нормальный «охотник за премиальные», разбогатев всего лишь за день на пятьсот пятьдесят тысяч без единого выстрела, пустился бы в пляс. Но эти двое не выглядели особенно радостными.
– Нам бы по рюмочке, – жалобно протянул Барро.
– Давайте обратно в машину, – сухо ответил лейтенант. – Вы, сеньоры, отсюда прямо в аэропорт, и аста ла виста. Возвращаться даже не думайте. Как говорят у вас в Европе – энд нэва кам бэк.
– Чисто из принципа, – сказал Барро. – Мне хотелось бы знать, где-нибудь в этом городе можно поесть французского лукового супа? Просто хотелось бы знать.
– Ты еще хотел очки, – напомнил Кнехт. – Свой любимый «Рэй-Бэн». Он его тут, лейтенант, какой-то бабе подарил. А какой, запамятовал.
– Это все? – поинтересовался лейтенант. – Или будут еще вопросы, сеньор Барро? Свободный, мать твою, художник…
– Только один. Последний. Я вам не показывал свой коронный удар в горло?
С этими словами Барро выбросил руку далеко в сторону и с размаху хлестнул лейтенанта напряженными пальцами по жирным складкам ниже подбородка.
Рука Барро проделала изрядный путь, но лейтенант все равно ничего не успел сделать, только чуть наклонить голову. Теперь, схватившись за горло, он медленно оседал на тротуар. Четверо полицейских провожали его взглядами, пока он не рухнул на колени, хрипя и задыхаясь.
– Сам удивляюсь, как это у меня выходит, – сказал Барро. – Но получается ведь!
– А теперь я ему покажу мой коронный удар в глаз! – пообещал Кнехт, занося ногу.
– Не надо, убьешь!
– И то верно. Пусть себе так валяется. Ну, пока, ребята, не провожайте нас.
Патрульные, сгрудившиеся вокруг хрипящего лейтенанта, не ответили.
– Надрать бы им уши, – буркнул Кнехт. – Ведь еще утром мы записали их в покойники. А вот – живы, лоботрясы.
– Поехали, – Барро открыл дверь полицейского вэна. – Хотел угнать машину? Вот тебе машина. Садись, я поведу.
Несколько минут они крутились по тесным переулкам, заехали в арку и остановились посреди небольшого уютного дворика. Бампер машины уперся в тихо журчащий фонтан, стены вокруг были густо увиты плющом.
– Красота, – сказал Барро, вынимая из-под рубашки плоский маленький пистолет. – Нас не ждут с этой стороны, пройдем сквозь дом – и мы на месте. Ох, я сейчас оторвусь. Устал притворяться мальчиком для битья.
– Ты хорошо прикрыл меня от Розы, – Кнехт достал такой же пистолет и проверил магазин. – Молодец. Я бы сам не справился.
– Ерунда, сумел бы. Она тратила слишком много сил на то, чтобы закрыть от нас девочку… Но как мучительно было мне изображать беспомощное тело! До сих пор тошнит. Пристрелю ведьму сумасшедшую за этакое унижение.
– Нет, – отрезал Кнехт. – Я убью ведьму. Ты бери ребенка.
– Как прикажешь, командир, – согласился Барро. – Голову даю на отсечение, это не твоя дочь. Кажется, она от Владимира. Ну, рано или поздно найдем Влада – спросим.
– Знаю, что не моя, – сказал Кнехт. – Просто Роза окончательно сбрендила. Но на пару секунд ей удалось испугать меня. И она за это ответит. Работаем? На счет «три». Раз! Два! Три!
– Погнали! – крикнул Барро, прыгая из машины.
Воздух подернулся легкой голубоватой дымкой, она стремительно заполнила весь двор, окутала дом, и две тени беззвучно скользнули в нее. Растворились в ней.
И то, что ты движешься быстрее, стреляешь точнее, чуешь опасность затылком, умеешь туманить разум людей и сбивать им прицел – еще ничего не гарантировало.
Ведь ты действуешь по закону и играешь по правилам, а противник – нет.
Едва Барро и Кнехт взбежали на террасу, опоясывающую второй этаж, как распахнулась дверь, и им навстречу вышел мужчина в полицейской форме. Он без предупреждения открыл огонь с десяти шагов, расстрелял весь магазин и не попал ни разу. После чего Барро ударил его в горло, а Кнехт – в глаз, и полицейский рухнул на пол.
Пуля ударила в стену над головой, посыпалась штукатурка. Барро, не глядя, ткнул пистолетом за спину, оружие сухо захрустело, на другой стороне двора вдребезги разлетелось стекло и кто-то упал, не переставая жать на спуск.
Кнехт дал короткую очередь по соседней двери, покрыв ее крошечными оспинками, – за дверью гулко свалились и тонко закричали. Барро толкнул оконную раму, прыгнул через подоконник внутрь дома и сразу кому-то врезал пистолетом по лицу, а потом ногой в живот.
Кнехт на террасе трещал одиночными выстрелами – направо, налево, вверх, опять направо. С крыши сорвалось тело, обрушилось в фонтан и принялось барахтаться, громко призывая на помощь.
В доме отчаянно ругался Барро, раздавая во все стороны пинки и затрещины. Похоже, он там врезался в живой щит из добропорядочных налогоплательщиков и прочих местных граждан. Кнехт, закончив общение с полицией, бросился ему вслед. Тут Барро заорал: «Улица! Улица!» и начал колотить пистолетом по мордам, прокладывая себе дорогу. Поднялся невообразимый гвалт.
Внутри дома нормальный человек не разглядел бы ни черта, но Кнехт определял свой путь и цели не глазами. Разбежавшись в коридоре, он проломил тонкую перегородку между комнатами, за ней еще одну, пинком вышиб дверь и оказался на лестничной площадке – лицом к лицу с тремя запыхавшимися полицейскими.
Первому он локтем свернул челюсть на сторону, второму засветил рукояткой пистолета в ухо, а третий упал сам, когда на него повалились двое, – и вся компания посыпалась кубарем по лестнице, не успев даже приблизительно понять, что произошло. А Кнехта наверху уже не было.
Неподалеку опять стрелял Барро – из окна по улице. Кнехта это немного удивило, но он еще не закончил свою работу и подумал, что нюхач как-нибудь сам разберется. Сейчас надо было прочесывать дом, проверять комнату за комнатой, искать первичную цель. По внутренним часам Кнехта операция шла уже заметно больше минуты, еще немного – и Барро устанет. А когда нюхач устает, он начинает стрелять на поражение, чтобы лишний народ не путался под ногами и не мешал решать задачу.
Кнехт быстро прошел несколько комнат, в которых слабо шевелились ненужные ему люди, выпрыгнул через окно на террасу и дал пинка под зад полицейскому, который ползал там на четвереньках. Пробежал по террасе, снова вошел в дом через дверь, осмотрел еще несколько комнат и вдруг увидел – на самом деле ощутил, потому что вокруг клубился непроницаемый голубой туман, – где его первичная цель.
Двое схватили железный ящик, оторвали, подняли его легко, будто пушинку, – и с размаху метнули в дверь.
Бабахнуло что надо.
– Здрасте, я профессор теологии Якоб Шпренгер! – крикнул Барро, появляясь в проломе. – А это мой коллега Инститорис, он же Генрих Крамер!
– А это, – Кнехт пнул останки стиральной машины, – наш молот ведьм!!!
Роза понуро сидела в глубоком кресле, сложив руки на коленях.
– Клоуны, – сказала она тихонько. – Всегда вы были клоуны.
И опустила глаза.
Барро, дыша, как запаленный конь, подошел к креслу, оперся о спинку и сплюнул на пол. Стало заметно, что он не только растрепанный, оборванный и потный, но еще и очень-очень злой.
– Спеклась толстушка, командир, – пропыхтел он в сторону Кнехта. – Минута сорок две – и спеклась.
– Доклад, – выдохнул Кнехт. – Полный доклад мне.
– Первичная взята, контакт со вторичной утрачен. Потерь гражданского ноль, легко раненых три плюс мелкие травмы. Потерь полиции ноль, легко раненых шесть, средне – пять, один из средних тонет в фонтане, но я уже послал его вытащить. Полицейский спецназ оцепит район через пятнадцать минут, у нас на нейтрализацию и уход десять максимум. Оператор Барро доклад закончил.
– «Оператор Барро»! – фыркнула Роза.
– Заткнитесь пожалуйста, бывший оператор Де Леон.
– Кончай ломать комедию, ты такой же бывший, как и я, – заявила Роза сварливо.
Голубой туман постепенно рассасывался, дом начал оживать. В нем, оказывается, повсюду выли, стонали, кричали от боли, плакали и ругались, особенно громко – на лестнице.
Кнехт взвесил на ладони коммуникатор и сунул его Розе под нос.
– Роза Де Леон, слушайте приговор.
– Да, конечно. Буду слушать и смотреть на тебя. И радоваться тому, как скоро ты умрешь.
– Слушай, пожалуйста, – сказал Кнехт. – Так положено. Это недолго, короткая версия.
Из коммуникатора раздался голос судьи, зачитывающего смертный приговор дезертиру и государственному преступнику. Роза смотрела на Кнехта и нехорошо улыбалась. Барро стоял у окна и глядел на улицу. Кнехт положил коммуникатор на подлокотник кресла и ушел к напарнику.
– Где вторичная? – спросил он шепотом.
– Ландау увез.
– Ландау?!
– Старик. Вот почему его не было в конторе. Здесь он околачивался.
– Ну и ну!
– Сделал я ему пару дырок в задней двери, стекло разбил, а толку… Роза так прикрыла старика и девочку, что можно было только стрелять по машине, ничего больше. Я их не видел и почти не чуял. Старею, видно. Прости, командир…
– Может, это все и к лучшему, – задумчиво протянул Кнехт. – В целом чистая работа, благодарю.
– Рад стараться, командир.
Приговор и правда оказался коротким. Едва отзвучали последние слова, Кнехт сзади шагнул к Розе. Та встрепенулась, будто проснувшись, села прямее.
– Погоди, – сказала она, не оборачиваясь.
– Извини, нет времени, – Кнехт поднял оружие.
– Я должна тебе сказать, Эгон. Ты должен знать…
– …Что ты соврала мне про девочку?
Роза сжала виски руками, контуры ее тела вдруг расплылись перед глазами Кнехта, и он привычно зажмурился, чтобы стрелять вслепую, по одному чутью. Барро от окна прыгнул к креслу, но наваждение прошло так же быстро, как возникло.
– Уже неважно, – спокойно произнесла Роза. – Игра окончена, мой друг, игра окончена…
– Прощай, – шепнул Кнехт и очень по-будничному выстрелил ей в затылок.
– Пять минут, – сказал Барро, отворачиваясь к окну.
– Что это было? С ней?
– Ерунда какая-то. Если честно, не знаю. Может, она молилась так нашему мутантному богу, которого нет. О прощении грехов просила.
Кнехт нагнулся и сунул коммуникатор Розе под мышку, чтобы считать с чипа свидетельство о смерти.
– Какое решение по Ландау? – спросил Барро. – Сам понимаешь, в такой суматохе я не мог отследить, куда он намылился. Конечно, найти старика – пара пустяков. Но… Он ведь заплатил нам миллион! Тебе не кажется, что, говоря по чести, он выкупил у нас девочку?
– Я подумаю. Сказал уже: не исключено, это все к лучшему.
Кнехт подошел к Барро, взял с подоконника чудом уцелевшую вазу с цветами, швырнул букет на улицу, а воду вылил себе на голову. Подумав секунду, бросил вазу вслед за цветами.
– Хорошо жахнуло! – Барро огляделся, нашел на каминной полке еще одну вазу, схватил ее, выбросил цветы за окно и перевернул вазу над головой.
– Там нет воды, букет сухой, – сказал Кнехт лениво, садясь на подоконник.
– Три минуты сорок пять секунд, – предупредил Барро, швыряя вазу мимо Кнехта на улицу и запуская обе руки себе в волосы. – Там нет воды, но есть что-то подозрительно знакомое. О-па!
На ладони Барро лежал крошечный чип.
Кнехт на подоконнике одной рукой держался за левый висок, а другой растирал грудь в области сердца.
– Опять прихватило? – спросил Барро сочувственно.
– Как всегда. Отходняк. Ты нашел чип девчонки?
– Сейчас разберемся. – Барро прижал чип к коммуникатору и уставился на экран. – Ну естественно. Нашла место, где хранить. Все-таки Роза была редкая дура. Точнее, на редкость самонадеянная дура. Уж на что я самонадеянный дурак, а держу чип сына в банковском сейфе.
– Когда будешь вживлять?
– Вообще не буду. Стукнет парню шестнадцать, отдам ему – и пускай сам поставит куда захочет. Хоть в ухо. А ты своему уже?..
– Ты что, он маленький еще. Годам к пяти-шести поставим. В плечо. – Кнехт отпустил висок и, морщась, обеими руками массировал грудь. – Уф-ф, староват я для этой работы… Ничего, еще минуту – и побежим. Чего там про девчонку?
– Да, в общем, ничего по нашей линии. Мария ее зовут.
– А полное имя?
Барро стоял посреди комнаты над трупом Розы, смотрел на Кнехта и постепенно бледнел.
– Знаешь, коллега… – произнес он медленно. – К дому едет много машин «Скорой помощи». Пара-тройка проскочит сюда раньше, чем спецназ замкнет кольцо. Врачей просто не успели предупредить. И я думаю, ничего страшного не случится, если мы позаимствуем одну машинку. Вместе с экипажем. Поднимайся.
– Не могу пока.
– А я тебе говорю, отрывай задницу от подоконника. У нас две минуты. Ну-ка…
Барро подхватил Кнехта и поволок его из комнаты. Кнехт с трудом передвигал ноги и тяжело висел у напарника на плече. Впрочем, у него еще хватало сил ругать себя последними словами за слабость.
– Ты был великолепен сегодня, – пропыхтел Барро, стаскивая Кнехта вниз по лестнице. – Теперь держись. Я все сделаю.
Кнехт вдруг рассмеялся. Потом закашлялся. А откашлявшись, рассмеялся опять.
– Похоже, Роза не врала насчет заклятья. Ну, Роза… Ну, ты даешь! Наша сумасшедшая ведьма породила та-акую… Сумасшедшую ведьму!
– Заклятий не бывает, – отрезал Барро. – Не знаю, на что способна девчонка – Роза прикрывала ее изо всех сил. Может, она вообще нормальная! И уж заклятья она точно не накладывает, это я тебе гарантирую. И как нюхач своему командиру, и как мутант мутанту! Не бывает заклятий, понял?!
– А что бывает? – уныло поинтересовался Кнехт. – От чего я загибаюсь-то?
– У тебя банальный сердечный приступ, – сказал Барро, пинком распахивая дверь на улицу. – И ты не загнешься. Не позволю из вредности!
На улице было людно и шумно: наспех перевязанные израненные полицейские отгоняли от дома пострадавших, крича, что тут сейчас будут стрелять. Пострадавшие рвались внутрь спасать имущество.
– Все ходячие – ко мне! Бегом! – рявкнул Барро. – Взяли и понесли! Бегом! Раз-два, раз-два!
– Имя… – прошептал Кнехт, клоня голову на грудь. – Ты не сказал мне полное имя.
– Падай! – скомандовал Барро.
Множество рук подхватило Кнехта, и небольшая толпа быстрым шагом понесла его по улице навстречу сиренам «Скорой». Впереди, расчищая дорогу, топал здоровенный полицейский. Он шел молча, только грозно размахивал пистолетом, а свободной рукой придерживал свернутую челюсть.
– Имя… – шептал Кнехт. – Где ты, Габриэль, черт тебя дери… Почему ты не сказал мне имя…
– Да здесь я, здесь, куда я денусь! – раздраженно выпалил Барро. – Не знаю, что все это значит, не знаю, что между вами было, и вообще мне наплевать, это ваши дела… Внимание! Левое плечо вперед! Прямо! Стой, раз-два! Двери открыть! Выдвинуть носилки! Опускай! Так, всем спасибо, все от машины! Закройте дверь! Эй, ребята, у нас тут острый сердечный приступ. Полный вперед!
Медики набросились на больного так, будто от его спасения зависели их собственные жизни. Барро убрался в уголок, чтобы не мешать. «Скорая» развернулась на месте и, взревев сиреной, рванула вперед.
– Имя! – неожиданно сильно выкрикнул больной.
– Вот пристал с ножом к горлу! Элеонора-Мария Де Леон Кнехт, – сказал Барро. – Надеюсь, это поможет.
– Я вспомнил… – то ли простонал, то ли промычал Кнехт. – Понимаешь, я вспомнил! Роза затерла мне память… Улучила, наверное, момент, когда я расслабился… Но теперь я вспомнил… Это она перед смертью разрешила… Девочка… Наша… Моя… Как жаль, что ей придется умереть…
Ему надели маску.
Через несколько минут Барро сказал:
– Остановите. Мне здесь больше нечего делать.
Он вышел из машины, которая тут же унеслась прочь, и сразу увидел паб.
Естественно, лукового супа в меню не было.
Зато на одном из столиков лежали забытые кем-то темные очки. Вполне респектабельные.
Вдалеке показалась фигура мужчины. Он шел навстречу, и так же развевались полы его пальто, и ветер теребил длинные, до плеч, волосы, только не прямые, как у Марии, а немного вьющиеся. Девушке вдруг стало холодно, и сразу тепло, а потом снова холодно, и мир на миг подернулся дымкой, а потом заиграл красками ярче обычного во много крат… Наваждение длилось несколько секунд – и опять все было как всегда. Мария зябко обхватила себя руками и остановилась, выжидая. Что за чертовщина, подумала она. Нервы шалят? Не понимаю.
Мужчина приближался. Он был далеко не молод, но еще совсем не стар, и у него оказалось приятное лицо, только подпорченное застывшим выражением легкой насмешки. Пожалуй, если бы не эта гримаса, Мария смогла бы представить такого мужчину поблизости от себя, хотя и не совсем близко. Он был сильным и взрослым, не то что богатенькие недоросли, окружавшие Марию в университете. И он ни от кого не зависел. Еще несколько лет, и Мария тоже станет независимой. Но, конечно, не такой взрослой. Чтобы стать настолько взрослой, придется набрать чертову уйму опыта. И неприятного опыта будет куда больше, чем приятного, это уж к гадалке не ходи. Впрочем, если верить дяде Давиду, Мария сама отличная гадалка. Вечно Давид смеется – какая жалость, что Мария не торгует своим умением предсказывать… А она не хочет.
Мужчина подошел вплотную и остановился, бесстыдно разглядывая Марию все с той же гримасой насмешки. Мария в ответ присмотрелась и поняла: это не гримаса, а просто такое строение лица. Ну… Можно привыкнуть, если потребуется.
– Вы чертовски хороши собой, – заявил мужчина. – И совершенно не склонны к полноте.
– Интересный способ знакомиться, – сказала Мария. – Хотя, вы правы, я к полноте не склонна, чего нет, того нет.
– Габриель Барро, – представился мужчина. – Свободный художник.
– Мария Ландау. Богатая невеста.
– Вредная профессия! – рассмеялся Барро. – Давид сказал, вы здесь бродите в одиночестве, и я рискнул потревожить вас. У меня поручение деликатного свойства.
– Догадываюсь, – сказала Мария, сама не понимая, что имеет в виду. Но она и правда догадывалась – это человек из прошлого.
Барро молчал.
– Иногда дядя Давид находит людей, которые помнят моих родителей и могут рассказать о них. Обычно самую малость, но хоть что-то… Я называю таких визитеров «люди из прошлого». Надеюсь, это вас не оскорбит.
– Ах вот какое дело… – протянул Барро. – Ну естественно. Разумеется. Там же была катастрофа, тайфуном сдуло целый остров и, в общем, смыло в море кусочек человечества со всей памятью о нем. Тех, кто знал островитян-старожилов, найти трудно, и многого от них не добьешься… Как вы сказали, звали ваших родителей? Эгон и Роза?
– Эгон Эрвин и Роза-Мария Ландау… – пробормотала Мария в легком замешательстве. Пока еще этот человек не пугал ее, но сейчас она была готова испугаться. Ей не нравилось, как изучающе он на нее смотрит. Плевать, что он раздел ее взглядом, но нельзя же раздевать до самых костей, до оголенных нервов.
– Вам было пять лет, у вас была амнезия от долгого пребывания в холодной воде и общего шока, – продолжал Барро. – Амнезия не прошла, да и собственно, много ли помнит такая кроха?.. Хорошо, что Давид достал портреты Эгона и Розы. Это он молодец. А Роза была чертовски хороша собой. Только склонна к полноте. Вечно сидела на диете. «Ах, мальчики, не надо при мне про спагетти…»
– Ах, мальчики, только не надо про спагетти, я на диете! Ох, мальчики, я на нервной почве опять набрала лишний килограмм… Но согласись, в двадцать лет Розита была чертовски хороша!
– Тогда и я был чертовски хорош, – заявил Кнехт. – В двадцать лет это не проблема.
– А я и сейчас ничего.
– Если бы, – сказала женщина, снова появляясь в коридоре. – Два потасканных облезлых придурка. И может, я дезертир, а вас-то – выгнали! Трусы, лодыри и пьянь, вот кто вы оба.
– Что за эпитеты, Розита? Ребенку вредно такое слушать.
– А он и не слушает, он выше этого. Эгон, какого черта вы тут делаете?
– Посадили, вот и сидим, – объяснил Кнехт.
– Какого черта вы в моем городе?!
– А-а…
– Если честно, мы тут случайно… – начал Барро.
– Заткнись, Гейб. Ни слышать, ни видеть тебя не желаю. Матерь божья, куда все пропало, от тебя же ничего не осталось! – воскликнула женщина в сердцах. – Ты все пропил, и свой талант, и остатки совести заодно! Подумать только – охотник за головами! Свободный художник Габриель Барро… Да на тебя смотреть больно!
– Ой-ой-ой… – пробормотал Барро язвительно и перевернулся на бок.
– Мы тут случайно, – сказал Кнехт. – У твоих Ландау конфликт с Голдбергами. Тебе надо было подмять под себя обе семьи, а ты, как обычно, разинула варежку. Вот Голдберги и сдали Ландау полиции. Сказали, на них работает мутант. Сами в это не веря, просто чтобы нагадить. Ортега тоже не поверил, но слил инфу на городское дно. А мимо проезжали мы…
– Проползали по дну, – уточнила женщина с плохо скрываемым отвращением.
– Хотя бы. А ты, как всегда, считала ворон – и засветилась. Сто раз я тебе говорил: не зевай на работе, убьют! Без толку… И вот мы здесь. Буэнос диас, Розита. Есть идеи?
Женщина думала. Девочка грызла конфету, сверля Кнехта черными глазенками. Барро, казалось, уснул.
– Я хочу только одного, – медленно проговорила женщина. – Чтобы меня оставили в покое. Ты ведь больше не служишь, Эгон, верно? Значит, ты не вызвал группу. Смотри на меня!
– Мы работаем за деньги, – сказал Кнехт. – А ты стоишь миллион. И неизвестно, во сколько оценят девочку. Нужна мне тут группа? Я собирался нейтрализовать тебя, а девочку выкрасть и уйти через границу. Прости уж за такую прямоту. Вот я и говорю теперь – есть идеи, Розита?
– Полтора миллиона, и мы забудем о тебе навеки, – подал голос Барро.
– Заткнись! – крикнула женщина.
Воздух в камере Барро сгустился и потяжелел. От мужчины, лежащего на топчане, остался только расплывчатый силуэт. Неподвижный силуэт.
– Никогда ты его не любила, – бросил Кнехт. – Смотри, не прибей ненароком. Он уже не тот, что раньше.
Женщина смотрела на Кнехта, тяжело дыша. На лбу ее выступили капли пота. Девочка оторвалась от конфеты и с интересом уставилась на маму. Потом вслед за ней перевела взгляд на Кнехта.
– Зря ты это, – сказал Кнехт безмятежно. – Бизнес есть бизнес. И напрасно ты приучаешь ребенка таращиться на людей страшными глазами.
– Не любила… – протянула женщина. – Вот и нет. Давным-давно я любила Гейба. Только он меня не замечал. А потом его окрутила эта белобрысая дылда, и я поняла, что он просто глуп… А ты по-прежнему силен, Эгги. Даже сильнее, чем раньше.
– Это не сила, Розита, это опыт и голые нервы. Скоро нервов не останется, и я буду слаб. Мы быстро изнашиваемся, увы. Будь проклят тот день, когда я вступил в Шестую Бригаду. Черт побери, она ведь называлась Миротворческой… Теперь она такая только по документам.
– Да, в народе ее зовут Истребительной, – женщина невесело усмехнулась. – Народ не ошибается. И он за нас, не за вас. А ты, значит, начал сомневаться, Эгон? Все-таки установка защищать и служить ломается даже у таких твердолобых.
– Я защищал и служил почти двадцать лет, – мягко сказал Кнехт. – Не осуждай меня. Ты-то сбежала. Я не смог. И вот мы… По разные стороны решетки.
– Она нас всегда разделяла, Эгон. Только я не понимала этого по молодости. Я не создана для войны, мое дело – мир. Я несу людям тишину и покой, я учу их, как быть счастливыми. А ты всегда был охотником на людей. Нашел свое место в жизни… Значит, говоришь, бизнес есть бизнес? Хорошо, ты получишь миллион. Ландау заплатят тебе сегодня же. А ты забудешь, что меня видел. И сделаешь так, чтобы этот жалкий нюхач тоже все забыл. Я ему не верю, поэтому ты отвечаешь за него. А наша дочь наложит на тебя заклятье. Если ты расскажешь о нас с ней – умрешь. Попробуешь нейтрализовать нас – умрешь. Если это сделает Гейб – все равно умрешь ты. Потому что сделку мы заключим с тобой. Соглашайся, Эгон. Это хорошая сделка. Как раз для тебя, ведь ты прекрасно умеешь забывать.
– Наша дочь?.. – тупо переспросил Кнехт.
– Ты умеешь забывать, – повторила женщина.
Кнехт сидел на топчане и смотрел на девочку. Девочка смотрела на него. Еще секунду-другую они играли в гляделки, потом девочка засмеялась и спрятала лицо в мамину юбку.
– Она случайно не умеет гнуть ложки взглядом? – спросил Кнехт.
* * *
К конторе Ландау они ехали под эскортом полиции. Барро казался смущенным и пришибленным, Кнехт равнодушно глазел по сторонам. Ландау-старший к ним не вышел, миллионный контракт оформлял Давид, уже не вальяжный, а напротив, испуганно-суетливый. Все формальности заняли несколько минут, и вот двое опять стояли на крыльце, с которого сошли пару часов назад.Нормальный «охотник за премиальные», разбогатев всего лишь за день на пятьсот пятьдесят тысяч без единого выстрела, пустился бы в пляс. Но эти двое не выглядели особенно радостными.
– Нам бы по рюмочке, – жалобно протянул Барро.
– Давайте обратно в машину, – сухо ответил лейтенант. – Вы, сеньоры, отсюда прямо в аэропорт, и аста ла виста. Возвращаться даже не думайте. Как говорят у вас в Европе – энд нэва кам бэк.
– Чисто из принципа, – сказал Барро. – Мне хотелось бы знать, где-нибудь в этом городе можно поесть французского лукового супа? Просто хотелось бы знать.
– Ты еще хотел очки, – напомнил Кнехт. – Свой любимый «Рэй-Бэн». Он его тут, лейтенант, какой-то бабе подарил. А какой, запамятовал.
– Это все? – поинтересовался лейтенант. – Или будут еще вопросы, сеньор Барро? Свободный, мать твою, художник…
– Только один. Последний. Я вам не показывал свой коронный удар в горло?
С этими словами Барро выбросил руку далеко в сторону и с размаху хлестнул лейтенанта напряженными пальцами по жирным складкам ниже подбородка.
Рука Барро проделала изрядный путь, но лейтенант все равно ничего не успел сделать, только чуть наклонить голову. Теперь, схватившись за горло, он медленно оседал на тротуар. Четверо полицейских провожали его взглядами, пока он не рухнул на колени, хрипя и задыхаясь.
– Сам удивляюсь, как это у меня выходит, – сказал Барро. – Но получается ведь!
– А теперь я ему покажу мой коронный удар в глаз! – пообещал Кнехт, занося ногу.
– Не надо, убьешь!
– И то верно. Пусть себе так валяется. Ну, пока, ребята, не провожайте нас.
Патрульные, сгрудившиеся вокруг хрипящего лейтенанта, не ответили.
– Надрать бы им уши, – буркнул Кнехт. – Ведь еще утром мы записали их в покойники. А вот – живы, лоботрясы.
– Поехали, – Барро открыл дверь полицейского вэна. – Хотел угнать машину? Вот тебе машина. Садись, я поведу.
Несколько минут они крутились по тесным переулкам, заехали в арку и остановились посреди небольшого уютного дворика. Бампер машины уперся в тихо журчащий фонтан, стены вокруг были густо увиты плющом.
– Красота, – сказал Барро, вынимая из-под рубашки плоский маленький пистолет. – Нас не ждут с этой стороны, пройдем сквозь дом – и мы на месте. Ох, я сейчас оторвусь. Устал притворяться мальчиком для битья.
– Ты хорошо прикрыл меня от Розы, – Кнехт достал такой же пистолет и проверил магазин. – Молодец. Я бы сам не справился.
– Ерунда, сумел бы. Она тратила слишком много сил на то, чтобы закрыть от нас девочку… Но как мучительно было мне изображать беспомощное тело! До сих пор тошнит. Пристрелю ведьму сумасшедшую за этакое унижение.
– Нет, – отрезал Кнехт. – Я убью ведьму. Ты бери ребенка.
– Как прикажешь, командир, – согласился Барро. – Голову даю на отсечение, это не твоя дочь. Кажется, она от Владимира. Ну, рано или поздно найдем Влада – спросим.
– Знаю, что не моя, – сказал Кнехт. – Просто Роза окончательно сбрендила. Но на пару секунд ей удалось испугать меня. И она за это ответит. Работаем? На счет «три». Раз! Два! Три!
– Погнали! – крикнул Барро, прыгая из машины.
Воздух подернулся легкой голубоватой дымкой, она стремительно заполнила весь двор, окутала дом, и две тени беззвучно скользнули в нее. Растворились в ней.
* * *
Барро ошибался, их ждали и с этой стороны тоже. Когда два нюхача примерно равной силы играют друг против друга, такие накладки – обычное дело. Ты пытаешься сбить противника с толку и не дать ему засечь себя – он отвечает тем же. Буквально за несколько секунд весь дом оказался битком набит ложными целями, в нем фантомы гонялись за призраками, и разобрать что-то в этой кутерьме не было никакой возможности. Роза не видела своих врагов, но и враги не понимали, где она прячется. А ведь тут были еще люди, и некоторые из них носили оружие.И то, что ты движешься быстрее, стреляешь точнее, чуешь опасность затылком, умеешь туманить разум людей и сбивать им прицел – еще ничего не гарантировало.
Ведь ты действуешь по закону и играешь по правилам, а противник – нет.
Едва Барро и Кнехт взбежали на террасу, опоясывающую второй этаж, как распахнулась дверь, и им навстречу вышел мужчина в полицейской форме. Он без предупреждения открыл огонь с десяти шагов, расстрелял весь магазин и не попал ни разу. После чего Барро ударил его в горло, а Кнехт – в глаз, и полицейский рухнул на пол.
Пуля ударила в стену над головой, посыпалась штукатурка. Барро, не глядя, ткнул пистолетом за спину, оружие сухо захрустело, на другой стороне двора вдребезги разлетелось стекло и кто-то упал, не переставая жать на спуск.
Кнехт дал короткую очередь по соседней двери, покрыв ее крошечными оспинками, – за дверью гулко свалились и тонко закричали. Барро толкнул оконную раму, прыгнул через подоконник внутрь дома и сразу кому-то врезал пистолетом по лицу, а потом ногой в живот.
Кнехт на террасе трещал одиночными выстрелами – направо, налево, вверх, опять направо. С крыши сорвалось тело, обрушилось в фонтан и принялось барахтаться, громко призывая на помощь.
В доме отчаянно ругался Барро, раздавая во все стороны пинки и затрещины. Похоже, он там врезался в живой щит из добропорядочных налогоплательщиков и прочих местных граждан. Кнехт, закончив общение с полицией, бросился ему вслед. Тут Барро заорал: «Улица! Улица!» и начал колотить пистолетом по мордам, прокладывая себе дорогу. Поднялся невообразимый гвалт.
Внутри дома нормальный человек не разглядел бы ни черта, но Кнехт определял свой путь и цели не глазами. Разбежавшись в коридоре, он проломил тонкую перегородку между комнатами, за ней еще одну, пинком вышиб дверь и оказался на лестничной площадке – лицом к лицу с тремя запыхавшимися полицейскими.
Первому он локтем свернул челюсть на сторону, второму засветил рукояткой пистолета в ухо, а третий упал сам, когда на него повалились двое, – и вся компания посыпалась кубарем по лестнице, не успев даже приблизительно понять, что произошло. А Кнехта наверху уже не было.
Неподалеку опять стрелял Барро – из окна по улице. Кнехта это немного удивило, но он еще не закончил свою работу и подумал, что нюхач как-нибудь сам разберется. Сейчас надо было прочесывать дом, проверять комнату за комнатой, искать первичную цель. По внутренним часам Кнехта операция шла уже заметно больше минуты, еще немного – и Барро устанет. А когда нюхач устает, он начинает стрелять на поражение, чтобы лишний народ не путался под ногами и не мешал решать задачу.
Кнехт быстро прошел несколько комнат, в которых слабо шевелились ненужные ему люди, выпрыгнул через окно на террасу и дал пинка под зад полицейскому, который ползал там на четвереньках. Пробежал по террасе, снова вошел в дом через дверь, осмотрел еще несколько комнат и вдруг увидел – на самом деле ощутил, потому что вокруг клубился непроницаемый голубой туман, – где его первичная цель.
* * *
Эта стена была капитальной, а дверь – прочной, старинной, и замок тоже антикварный, не по зубам слабенькому оперативному пистолету. Но рядом оказалась кухня, и там нашлась большая стиральная машина.Двое схватили железный ящик, оторвали, подняли его легко, будто пушинку, – и с размаху метнули в дверь.
Бабахнуло что надо.
– Здрасте, я профессор теологии Якоб Шпренгер! – крикнул Барро, появляясь в проломе. – А это мой коллега Инститорис, он же Генрих Крамер!
– А это, – Кнехт пнул останки стиральной машины, – наш молот ведьм!!!
Роза понуро сидела в глубоком кресле, сложив руки на коленях.
– Клоуны, – сказала она тихонько. – Всегда вы были клоуны.
И опустила глаза.
Барро, дыша, как запаленный конь, подошел к креслу, оперся о спинку и сплюнул на пол. Стало заметно, что он не только растрепанный, оборванный и потный, но еще и очень-очень злой.
– Спеклась толстушка, командир, – пропыхтел он в сторону Кнехта. – Минута сорок две – и спеклась.
– Доклад, – выдохнул Кнехт. – Полный доклад мне.
– Первичная взята, контакт со вторичной утрачен. Потерь гражданского ноль, легко раненых три плюс мелкие травмы. Потерь полиции ноль, легко раненых шесть, средне – пять, один из средних тонет в фонтане, но я уже послал его вытащить. Полицейский спецназ оцепит район через пятнадцать минут, у нас на нейтрализацию и уход десять максимум. Оператор Барро доклад закончил.
– «Оператор Барро»! – фыркнула Роза.
– Заткнитесь пожалуйста, бывший оператор Де Леон.
– Кончай ломать комедию, ты такой же бывший, как и я, – заявила Роза сварливо.
Голубой туман постепенно рассасывался, дом начал оживать. В нем, оказывается, повсюду выли, стонали, кричали от боли, плакали и ругались, особенно громко – на лестнице.
Кнехт взвесил на ладони коммуникатор и сунул его Розе под нос.
– Роза Де Леон, слушайте приговор.
– Да, конечно. Буду слушать и смотреть на тебя. И радоваться тому, как скоро ты умрешь.
– Слушай, пожалуйста, – сказал Кнехт. – Так положено. Это недолго, короткая версия.
Из коммуникатора раздался голос судьи, зачитывающего смертный приговор дезертиру и государственному преступнику. Роза смотрела на Кнехта и нехорошо улыбалась. Барро стоял у окна и глядел на улицу. Кнехт положил коммуникатор на подлокотник кресла и ушел к напарнику.
– Где вторичная? – спросил он шепотом.
– Ландау увез.
– Ландау?!
– Старик. Вот почему его не было в конторе. Здесь он околачивался.
– Ну и ну!
– Сделал я ему пару дырок в задней двери, стекло разбил, а толку… Роза так прикрыла старика и девочку, что можно было только стрелять по машине, ничего больше. Я их не видел и почти не чуял. Старею, видно. Прости, командир…
– Может, это все и к лучшему, – задумчиво протянул Кнехт. – В целом чистая работа, благодарю.
– Рад стараться, командир.
Приговор и правда оказался коротким. Едва отзвучали последние слова, Кнехт сзади шагнул к Розе. Та встрепенулась, будто проснувшись, села прямее.
– Погоди, – сказала она, не оборачиваясь.
– Извини, нет времени, – Кнехт поднял оружие.
– Я должна тебе сказать, Эгон. Ты должен знать…
– …Что ты соврала мне про девочку?
Роза сжала виски руками, контуры ее тела вдруг расплылись перед глазами Кнехта, и он привычно зажмурился, чтобы стрелять вслепую, по одному чутью. Барро от окна прыгнул к креслу, но наваждение прошло так же быстро, как возникло.
– Уже неважно, – спокойно произнесла Роза. – Игра окончена, мой друг, игра окончена…
– Прощай, – шепнул Кнехт и очень по-будничному выстрелил ей в затылок.
– Пять минут, – сказал Барро, отворачиваясь к окну.
– Что это было? С ней?
– Ерунда какая-то. Если честно, не знаю. Может, она молилась так нашему мутантному богу, которого нет. О прощении грехов просила.
Кнехт нагнулся и сунул коммуникатор Розе под мышку, чтобы считать с чипа свидетельство о смерти.
– Какое решение по Ландау? – спросил Барро. – Сам понимаешь, в такой суматохе я не мог отследить, куда он намылился. Конечно, найти старика – пара пустяков. Но… Он ведь заплатил нам миллион! Тебе не кажется, что, говоря по чести, он выкупил у нас девочку?
– Я подумаю. Сказал уже: не исключено, это все к лучшему.
Кнехт подошел к Барро, взял с подоконника чудом уцелевшую вазу с цветами, швырнул букет на улицу, а воду вылил себе на голову. Подумав секунду, бросил вазу вслед за цветами.
– Хорошо жахнуло! – Барро огляделся, нашел на каминной полке еще одну вазу, схватил ее, выбросил цветы за окно и перевернул вазу над головой.
– Там нет воды, букет сухой, – сказал Кнехт лениво, садясь на подоконник.
– Три минуты сорок пять секунд, – предупредил Барро, швыряя вазу мимо Кнехта на улицу и запуская обе руки себе в волосы. – Там нет воды, но есть что-то подозрительно знакомое. О-па!
На ладони Барро лежал крошечный чип.
Кнехт на подоконнике одной рукой держался за левый висок, а другой растирал грудь в области сердца.
– Опять прихватило? – спросил Барро сочувственно.
– Как всегда. Отходняк. Ты нашел чип девчонки?
– Сейчас разберемся. – Барро прижал чип к коммуникатору и уставился на экран. – Ну естественно. Нашла место, где хранить. Все-таки Роза была редкая дура. Точнее, на редкость самонадеянная дура. Уж на что я самонадеянный дурак, а держу чип сына в банковском сейфе.
– Когда будешь вживлять?
– Вообще не буду. Стукнет парню шестнадцать, отдам ему – и пускай сам поставит куда захочет. Хоть в ухо. А ты своему уже?..
– Ты что, он маленький еще. Годам к пяти-шести поставим. В плечо. – Кнехт отпустил висок и, морщась, обеими руками массировал грудь. – Уф-ф, староват я для этой работы… Ничего, еще минуту – и побежим. Чего там про девчонку?
– Да, в общем, ничего по нашей линии. Мария ее зовут.
– А полное имя?
Барро стоял посреди комнаты над трупом Розы, смотрел на Кнехта и постепенно бледнел.
– Знаешь, коллега… – произнес он медленно. – К дому едет много машин «Скорой помощи». Пара-тройка проскочит сюда раньше, чем спецназ замкнет кольцо. Врачей просто не успели предупредить. И я думаю, ничего страшного не случится, если мы позаимствуем одну машинку. Вместе с экипажем. Поднимайся.
– Не могу пока.
– А я тебе говорю, отрывай задницу от подоконника. У нас две минуты. Ну-ка…
Барро подхватил Кнехта и поволок его из комнаты. Кнехт с трудом передвигал ноги и тяжело висел у напарника на плече. Впрочем, у него еще хватало сил ругать себя последними словами за слабость.
– Ты был великолепен сегодня, – пропыхтел Барро, стаскивая Кнехта вниз по лестнице. – Теперь держись. Я все сделаю.
Кнехт вдруг рассмеялся. Потом закашлялся. А откашлявшись, рассмеялся опять.
– Похоже, Роза не врала насчет заклятья. Ну, Роза… Ну, ты даешь! Наша сумасшедшая ведьма породила та-акую… Сумасшедшую ведьму!
– Заклятий не бывает, – отрезал Барро. – Не знаю, на что способна девчонка – Роза прикрывала ее изо всех сил. Может, она вообще нормальная! И уж заклятья она точно не накладывает, это я тебе гарантирую. И как нюхач своему командиру, и как мутант мутанту! Не бывает заклятий, понял?!
– А что бывает? – уныло поинтересовался Кнехт. – От чего я загибаюсь-то?
– У тебя банальный сердечный приступ, – сказал Барро, пинком распахивая дверь на улицу. – И ты не загнешься. Не позволю из вредности!
На улице было людно и шумно: наспех перевязанные израненные полицейские отгоняли от дома пострадавших, крича, что тут сейчас будут стрелять. Пострадавшие рвались внутрь спасать имущество.
– Все ходячие – ко мне! Бегом! – рявкнул Барро. – Взяли и понесли! Бегом! Раз-два, раз-два!
– Имя… – прошептал Кнехт, клоня голову на грудь. – Ты не сказал мне полное имя.
– Падай! – скомандовал Барро.
Множество рук подхватило Кнехта, и небольшая толпа быстрым шагом понесла его по улице навстречу сиренам «Скорой». Впереди, расчищая дорогу, топал здоровенный полицейский. Он шел молча, только грозно размахивал пистолетом, а свободной рукой придерживал свернутую челюсть.
– Имя… – шептал Кнехт. – Где ты, Габриэль, черт тебя дери… Почему ты не сказал мне имя…
– Да здесь я, здесь, куда я денусь! – раздраженно выпалил Барро. – Не знаю, что все это значит, не знаю, что между вами было, и вообще мне наплевать, это ваши дела… Внимание! Левое плечо вперед! Прямо! Стой, раз-два! Двери открыть! Выдвинуть носилки! Опускай! Так, всем спасибо, все от машины! Закройте дверь! Эй, ребята, у нас тут острый сердечный приступ. Полный вперед!
Медики набросились на больного так, будто от его спасения зависели их собственные жизни. Барро убрался в уголок, чтобы не мешать. «Скорая» развернулась на месте и, взревев сиреной, рванула вперед.
– Имя! – неожиданно сильно выкрикнул больной.
– Вот пристал с ножом к горлу! Элеонора-Мария Де Леон Кнехт, – сказал Барро. – Надеюсь, это поможет.
– Я вспомнил… – то ли простонал, то ли промычал Кнехт. – Понимаешь, я вспомнил! Роза затерла мне память… Улучила, наверное, момент, когда я расслабился… Но теперь я вспомнил… Это она перед смертью разрешила… Девочка… Наша… Моя… Как жаль, что ей придется умереть…
Ему надели маску.
Через несколько минут Барро сказал:
– Остановите. Мне здесь больше нечего делать.
Он вышел из машины, которая тут же унеслась прочь, и сразу увидел паб.
Естественно, лукового супа в меню не было.
Зато на одном из столиков лежали забытые кем-то темные очки. Вполне респектабельные.
* * *
С моря дул легкий бриз, и Мария Ландау плотнее запахнула пальто. Набережная была пуста. Набережная всегда оказывалась пуста, когда Марии хотелось побыть одной. Она любила свое одиночество, пестовала его, иногда просто упивалась им. Одиночество значило свободу и независимость. А когда тебе восемнадцать, и то, и другое стоит очень дорого.Вдалеке показалась фигура мужчины. Он шел навстречу, и так же развевались полы его пальто, и ветер теребил длинные, до плеч, волосы, только не прямые, как у Марии, а немного вьющиеся. Девушке вдруг стало холодно, и сразу тепло, а потом снова холодно, и мир на миг подернулся дымкой, а потом заиграл красками ярче обычного во много крат… Наваждение длилось несколько секунд – и опять все было как всегда. Мария зябко обхватила себя руками и остановилась, выжидая. Что за чертовщина, подумала она. Нервы шалят? Не понимаю.
Мужчина приближался. Он был далеко не молод, но еще совсем не стар, и у него оказалось приятное лицо, только подпорченное застывшим выражением легкой насмешки. Пожалуй, если бы не эта гримаса, Мария смогла бы представить такого мужчину поблизости от себя, хотя и не совсем близко. Он был сильным и взрослым, не то что богатенькие недоросли, окружавшие Марию в университете. И он ни от кого не зависел. Еще несколько лет, и Мария тоже станет независимой. Но, конечно, не такой взрослой. Чтобы стать настолько взрослой, придется набрать чертову уйму опыта. И неприятного опыта будет куда больше, чем приятного, это уж к гадалке не ходи. Впрочем, если верить дяде Давиду, Мария сама отличная гадалка. Вечно Давид смеется – какая жалость, что Мария не торгует своим умением предсказывать… А она не хочет.
Мужчина подошел вплотную и остановился, бесстыдно разглядывая Марию все с той же гримасой насмешки. Мария в ответ присмотрелась и поняла: это не гримаса, а просто такое строение лица. Ну… Можно привыкнуть, если потребуется.
– Вы чертовски хороши собой, – заявил мужчина. – И совершенно не склонны к полноте.
– Интересный способ знакомиться, – сказала Мария. – Хотя, вы правы, я к полноте не склонна, чего нет, того нет.
– Габриель Барро, – представился мужчина. – Свободный художник.
– Мария Ландау. Богатая невеста.
– Вредная профессия! – рассмеялся Барро. – Давид сказал, вы здесь бродите в одиночестве, и я рискнул потревожить вас. У меня поручение деликатного свойства.
– Догадываюсь, – сказала Мария, сама не понимая, что имеет в виду. Но она и правда догадывалась – это человек из прошлого.
Барро молчал.
– Иногда дядя Давид находит людей, которые помнят моих родителей и могут рассказать о них. Обычно самую малость, но хоть что-то… Я называю таких визитеров «люди из прошлого». Надеюсь, это вас не оскорбит.
– Ах вот какое дело… – протянул Барро. – Ну естественно. Разумеется. Там же была катастрофа, тайфуном сдуло целый остров и, в общем, смыло в море кусочек человечества со всей памятью о нем. Тех, кто знал островитян-старожилов, найти трудно, и многого от них не добьешься… Как вы сказали, звали ваших родителей? Эгон и Роза?
– Эгон Эрвин и Роза-Мария Ландау… – пробормотала Мария в легком замешательстве. Пока еще этот человек не пугал ее, но сейчас она была готова испугаться. Ей не нравилось, как изучающе он на нее смотрит. Плевать, что он раздел ее взглядом, но нельзя же раздевать до самых костей, до оголенных нервов.
– Вам было пять лет, у вас была амнезия от долгого пребывания в холодной воде и общего шока, – продолжал Барро. – Амнезия не прошла, да и собственно, много ли помнит такая кроха?.. Хорошо, что Давид достал портреты Эгона и Розы. Это он молодец. А Роза была чертовски хороша собой. Только склонна к полноте. Вечно сидела на диете. «Ах, мальчики, не надо при мне про спагетти…»