Тюмень – город не просто богатый, а очень богатый. Но только для тех, кто приближен к бюджетному пирогу. Эти люди мелькают на экранах, издают килограммовые книги и преподают в местном университете. Остальных принято не замечать. Книги, изданные на бюджетные деньги по блату, красотой слова, как правило, не отличаются. Открываю наугад детскую книжку и читаю, как Мечта говорит девочке: «А теперь пойдем реализовываться вместе». Представила, читаю ребенку это чудное слово «реализовываться». Если в прежние времена тюменские журналисты представляли, как правило, оппозицию, то теперь в поисках заработков весь пыл сошел на нет. Свет в окошке – мой бывший коллега по «Комсомольской правде» Виктор Егоров. Он создал сайт под названием «Цветной бульвар», где просто рассказывает о жизни города и области, как она есть. Успех у него огромный. Люди давно устали от однообразных СМИ, где в каждом номере по 4–5 фотографий губернатора и свиты с описанием их грандиозных достижений за счет налогоплательщиков. Что в Тюмени действительно стоит посетить – это храмы, места молитвенных подвигов священников, чутких, внимательных и в высшей степени тактичных. Куда бы меня жизнь ни забрасывала и в каких бы обстоятельствах я ни оказывалась, я всегда сумею отличить выпускника тобольской духовной семинарии от любой другой. Впрочем, не только я, но и многие из тех, кому известна духовная школа Сибири. В Свято-Троицком мужском монастыре хранятся мощи Филофея Лещинского, обратившего в православную веру коренные народы – ханты и манси. Волею судьбы я с сыном принимала участие в прославлении святого и перенесении его мощей в монастырь из Вознесенско-Георгиевского храма, где их под полом прятали от советской власти. Это было неописуемо. Тишина, тысячи зажженных свечей, легкий ветерок и молитва на одном дыхании. Даже мой непоседа сын, и тот вел себя тихо. Впрочем, в ответственный момент он меня удивил, подошел к раке и голову наклонил и шепчет: «Филофей, ну, пожалуйста, сделай так, чтобы у меня по английскому вышла тройка и не надо было в каникулы в школу ходить». Я ребенка одернула. Меня кто-то поправил, мол, он же с верой просит. В тот же день сын пошел сдавать английский, и ему за четверть поставили четыре…
Три часа езды от Тюмени, и перед вами село Покровское – родина Григория Распутина. Лично я здесь была несколько раз. Это особенное место, его надо понять. С одной стороны, все просто – заплатил за билет, сходил в музей, поставленный в огороде на месте дома, снесенного большевиками.
Когда-то я брала интервью в соседнем районе у одной долгожительницы; гляжу, в избе вдоль стены лежит бревно, хорошо отполированное, покрытое лаком. Естественно, интересуюсь: что это? Оказывается, бревно – часть дома Григория Распутина. Когда большевики постановили разобрать дом, односельчане тут же по бревнышку растащили, и правильно сделали, потому что решено было распутинское гнездо сжечь. А люди спасенные бревна хранили, полировали и утверждали, что они удачу приносят, потому как от дома мученика. Говорят, что перед тем, как податься в Москву, Григорий принял на себя подвиг юродства. Помнится, я тогда у женщины спрашивала, знала ли она Распутина, она отвечала, что сама-то нет, а вот ее мать знакома была с ним, рассказывала, суровый был мужик, не улыбался, песен-шуток всяких не любил, лук ел как яблоки.
Многие посетители стараются что-нибудь от распутинской ограды отщипнуть – «на счастье».
Не знаю, почему, но Екатеринбург не люблю. Красивый, ухоженный, богатый город, но что-то в нем есть резкое – не мое. Я помню его еще Свердловском, мы туда студентами приезжали на китайский рынок, чтобы купить одежду подешевле, шли мимо Ипатьевского дома, туда и обратно… О том, что здесь убили царя, узнала случайно. Помню чувство безысходности. Дом почти на лобном месте, спрятаться невозможно, первая мысль была, что в Сибири бы такого не произошло, тоболяки или тюменцы обязательно бы помогли царю бежать. А тот дом был огорожен высоким глухим забором. Я глянула через узкий проем в штакетнике и увидела, как мужчина в строительной каске во дворе напротив крылечка справляет нужду…
А еще мы фотографировались на фоне дома, но снимки почему-то не получились.
Много позже я посетила Екатеринбург с сыном, на месте снесенного Ипатьевского дома красовался великолепный храм, так и называющийся «Храм-на-Крови». По-прежнему возникает в этом месте чувство горечи и беспросветного одиночества, хочется сесть на ступеньки, уйти в себя. Но увы: напротив – витрины бутиков, реклама банков, логотип американского напитка. Россия, где ты? Ау!
Вопрос сына, за что царя убили, вернул меня в реальность. Тогда моему мальчику было меньше десяти лет, и рассказывать ему о «красных» и «белых» не имело смысла. Детству нужен понятный язык, и я, собравшись, начала говорить, как когда-то его прапрабабушку вместе с родителями из родного Смоленска сослали в Ханты-Мансийский округ только за то, что имели слуг, лошадей, земли, строили церкви.
– А того, кто был богаче, тех вообще убивали, – объясняю я, подстраиваясь под детскую логику.
Мальчик задумчиво молчит. И хорошо, что не спрашивает, когда поедем в Смоленск, там, в родовом гнезде купца Крылова (моего прадеда), расположен известный коммерческий банк.
Впрочем, что это я о крупных городах. Областной центр и село – земля и небо. В той же Свердловской области есть дивное место Верхотурье. На скалистом берегу Туры высится старинный храм невероятных масштабов, в нем мощи Симеона Верхотурского. Есть версия, например, что известный сибирский святой – Симеон Верхотурский был не кем иным, как чудесно спасшимся сыном Ивана Грозного и Марии Нагой – Дмитрием; будто бы, зная о жестоких планах Годунова, царица подменила сына похожим ребенком. И после известной трагедии в Угличе в 1591 году настоящий царевич навсегда покинул Московию. Впрочем, не он один. Колокол, который известил о преступлении, тоже был по-своему наказан, ему отрезали язык и волоком притащили в Тобольск. Те императоры, которые во время путешествия по Сибири в него ударяли, трагически погибли от рук народовольцев. Исторический факт.
В храме почти всегда пусто; хотя он рассчитан на пять тысяч человек, в праздники там от силы бывает пятьдесят. В бедноватой обстановке проходит жизнь Свято-Николаевского мужского монастыря; каждый день на куполе отражается небо, стройное пение монахов перебивают сверчки и кукушка, а на территории пахнет сеном. Когда у местного населения покупаешь молоко, обязательно уточняют: «Вам козье или коровье?» И все бы ничего, но неподалеку от Верхотурского кремля расположен давно заброшенный храм, он смотрит на небо и реку глазницами давно выбитых окон, на его стенах вместо церковной росписи – вульгарные надписи. На полу – шприцы. И только по иконе Богородицы у самого купола можно понять, что храм этот, скорее всего, носит имя иконы Покрова Божией Матери. Так же, как и на действующий, на его колокольню залетают голуби и подолгу воркуют. И правильно. Ведь со стороны неба опустошения не видно. Я так хочу в это верить!
О Перми скажу лишь то, что вся она похожа на аномальную зону. Регион настолько бедный, что далеко не на всех улицах есть таблички с указанием номеров. Плохие дороги, осыпающиеся дома. Если вы на машине, то ни одного указателя на Москву не найдете. Тайна. Только реклама банков, ювелирных магазинов и дорогих ресторанов призывно сверкает – как часть другого мира.
Средняя полоса России, как ни странно, живет намного лучше нефте– и газодобывающих регионов, в Калуге или Рязани на зарплату в двадцать тысяч рублей можно жить достойно, хлеб-молоко здесь по карману всем, проезд на вездесущей «маршрутке» – тоже…
Лидирует по уровню жизни, пожалуй, Белгород. Со времен Советского Союза здесь ни одно предприятие не закрылось. С губернатором откровенно повезло, вся Белгородская земля засеяна, засажена сортами самых разных культур, на рынке копеечные цены на продукты. Кредиты здесь берут, как правило, на машины. Литераторы предпочитают ездить в Москву. «Ночь в поезде – и ты в столице», – поясняют мне. В пригородах много виноградников, рядом Украина. При нормальной жизни разве нужно больше источников вдохновенья?..
Гермоген
Три часа езды от Тюмени, и перед вами село Покровское – родина Григория Распутина. Лично я здесь была несколько раз. Это особенное место, его надо понять. С одной стороны, все просто – заплатил за билет, сходил в музей, поставленный в огороде на месте дома, снесенного большевиками.
Когда-то я брала интервью в соседнем районе у одной долгожительницы; гляжу, в избе вдоль стены лежит бревно, хорошо отполированное, покрытое лаком. Естественно, интересуюсь: что это? Оказывается, бревно – часть дома Григория Распутина. Когда большевики постановили разобрать дом, односельчане тут же по бревнышку растащили, и правильно сделали, потому что решено было распутинское гнездо сжечь. А люди спасенные бревна хранили, полировали и утверждали, что они удачу приносят, потому как от дома мученика. Говорят, что перед тем, как податься в Москву, Григорий принял на себя подвиг юродства. Помнится, я тогда у женщины спрашивала, знала ли она Распутина, она отвечала, что сама-то нет, а вот ее мать знакома была с ним, рассказывала, суровый был мужик, не улыбался, песен-шуток всяких не любил, лук ел как яблоки.
Многие посетители стараются что-нибудь от распутинской ограды отщипнуть – «на счастье».
Не знаю, почему, но Екатеринбург не люблю. Красивый, ухоженный, богатый город, но что-то в нем есть резкое – не мое. Я помню его еще Свердловском, мы туда студентами приезжали на китайский рынок, чтобы купить одежду подешевле, шли мимо Ипатьевского дома, туда и обратно… О том, что здесь убили царя, узнала случайно. Помню чувство безысходности. Дом почти на лобном месте, спрятаться невозможно, первая мысль была, что в Сибири бы такого не произошло, тоболяки или тюменцы обязательно бы помогли царю бежать. А тот дом был огорожен высоким глухим забором. Я глянула через узкий проем в штакетнике и увидела, как мужчина в строительной каске во дворе напротив крылечка справляет нужду…
А еще мы фотографировались на фоне дома, но снимки почему-то не получились.
Много позже я посетила Екатеринбург с сыном, на месте снесенного Ипатьевского дома красовался великолепный храм, так и называющийся «Храм-на-Крови». По-прежнему возникает в этом месте чувство горечи и беспросветного одиночества, хочется сесть на ступеньки, уйти в себя. Но увы: напротив – витрины бутиков, реклама банков, логотип американского напитка. Россия, где ты? Ау!
Вопрос сына, за что царя убили, вернул меня в реальность. Тогда моему мальчику было меньше десяти лет, и рассказывать ему о «красных» и «белых» не имело смысла. Детству нужен понятный язык, и я, собравшись, начала говорить, как когда-то его прапрабабушку вместе с родителями из родного Смоленска сослали в Ханты-Мансийский округ только за то, что имели слуг, лошадей, земли, строили церкви.
– А того, кто был богаче, тех вообще убивали, – объясняю я, подстраиваясь под детскую логику.
Мальчик задумчиво молчит. И хорошо, что не спрашивает, когда поедем в Смоленск, там, в родовом гнезде купца Крылова (моего прадеда), расположен известный коммерческий банк.
Впрочем, что это я о крупных городах. Областной центр и село – земля и небо. В той же Свердловской области есть дивное место Верхотурье. На скалистом берегу Туры высится старинный храм невероятных масштабов, в нем мощи Симеона Верхотурского. Есть версия, например, что известный сибирский святой – Симеон Верхотурский был не кем иным, как чудесно спасшимся сыном Ивана Грозного и Марии Нагой – Дмитрием; будто бы, зная о жестоких планах Годунова, царица подменила сына похожим ребенком. И после известной трагедии в Угличе в 1591 году настоящий царевич навсегда покинул Московию. Впрочем, не он один. Колокол, который известил о преступлении, тоже был по-своему наказан, ему отрезали язык и волоком притащили в Тобольск. Те императоры, которые во время путешествия по Сибири в него ударяли, трагически погибли от рук народовольцев. Исторический факт.
В храме почти всегда пусто; хотя он рассчитан на пять тысяч человек, в праздники там от силы бывает пятьдесят. В бедноватой обстановке проходит жизнь Свято-Николаевского мужского монастыря; каждый день на куполе отражается небо, стройное пение монахов перебивают сверчки и кукушка, а на территории пахнет сеном. Когда у местного населения покупаешь молоко, обязательно уточняют: «Вам козье или коровье?» И все бы ничего, но неподалеку от Верхотурского кремля расположен давно заброшенный храм, он смотрит на небо и реку глазницами давно выбитых окон, на его стенах вместо церковной росписи – вульгарные надписи. На полу – шприцы. И только по иконе Богородицы у самого купола можно понять, что храм этот, скорее всего, носит имя иконы Покрова Божией Матери. Так же, как и на действующий, на его колокольню залетают голуби и подолгу воркуют. И правильно. Ведь со стороны неба опустошения не видно. Я так хочу в это верить!
О Перми скажу лишь то, что вся она похожа на аномальную зону. Регион настолько бедный, что далеко не на всех улицах есть таблички с указанием номеров. Плохие дороги, осыпающиеся дома. Если вы на машине, то ни одного указателя на Москву не найдете. Тайна. Только реклама банков, ювелирных магазинов и дорогих ресторанов призывно сверкает – как часть другого мира.
Средняя полоса России, как ни странно, живет намного лучше нефте– и газодобывающих регионов, в Калуге или Рязани на зарплату в двадцать тысяч рублей можно жить достойно, хлеб-молоко здесь по карману всем, проезд на вездесущей «маршрутке» – тоже…
Лидирует по уровню жизни, пожалуй, Белгород. Со времен Советского Союза здесь ни одно предприятие не закрылось. С губернатором откровенно повезло, вся Белгородская земля засеяна, засажена сортами самых разных культур, на рынке копеечные цены на продукты. Кредиты здесь берут, как правило, на машины. Литераторы предпочитают ездить в Москву. «Ночь в поезде – и ты в столице», – поясняют мне. В пригородах много виноградников, рядом Украина. При нормальной жизни разве нужно больше источников вдохновенья?..
Гермоген
Лед вскрылся поздно. И, как будто желая наверстать даром упущенное время, дробился и скользил по течению реки с какой-то особенной яростью, невыносимо скрежетал, унося на себе кем-то забытую упряжку, не забранные вовремя дрова. Запоздалая весна отражалась на всем. Яблони вдоль дороги стояли ни живые ни мертвые, за долгую зиму зайцы обгрызли их низ до самого основания, и было неизвестно, зацветут ли деревья вообще. Но ближе к вечеру дул все-таки теплый ветерок, и в этом чувствовалось дыхание медленно идущей весны.
Последний месяц беременности Варвары Исидоровны выдался на редкость легким, она каждый день читала псалтирь, прося у Бога благополучного разрешения, и, когда после долгих молитв, на нее нисходила благодатная сладость, дремала, даже во сне повторяя Иисусову молитву.
– Ну, шо, Варвара, кого хочешь? – спрашивала, бывало, у нее по воскресеньям возле церкви соседка, указывая на живот.
– Кого Бог даст…
– И тебе не любопытно?
– Нет.
– Вот это смирение, – вздыхали прихожанки, идущие рядом и добавляли: – А оно так и правильно, все одно буде, как Боженька-то даст, наша воля такая, непричемная…
А ближе к вечеру Варвара, любовно гладя живот, говорила мужу:
– Сдается мне, что весна будет особливой, вот и яблоньки не торопятся цвести, видать красок хотят накопить больше, и каштаны не распускаются, значит, лист у них будет крупней обычного. Так, говорят, в старину бывало.
– Это тебе так кажется, – успокаивал жену Ефрем, который служил приходским священником. – Потому что матери всегда больше кажется. И она этим живет. Для каждой матери все, что касается ее ребенка, особенное. И весна, и день, и вон та курица, разгребающая во дворе солому. Погоди немножко, потерпи, скоро у тебя будут иные заботы. Вон, родится маленький, и будешь за ним ухаживать, любить, кормить, пеленать…
– Ефрем, я думаю, что маленький будет иметь особую милость у Господа….
– Говорю же тебе – все матери так думают. Нам надо молиться о другом, чтобы Господь даровал ему мудрость, чтобы он всегда помнил о Боге.
– Ефрем, а можно я, ну, когда буду рожать… буду псалмы читать.
– Чудачка! Ты думаешь, тебе будет до книги? – молодой священник улыбнулся, вопросы жены казались ему иногда просто забавными.
– Ну, что ты смеешься, – начала сердиться Варвара, – я же не книгу буду в руках держать, а наизусть говорить, по памяти.
– Ты псалмы наизусть знаешь? – удивился батюшка.
– Да! – уверенно ответила молодая жена.
– И сколько ты выучила?
– Шестьдесят….
– Ого! – невольно вырвалось у мужа, он встал и горячо поцеловал жену.
– Осторожно, – прошептала она.
– Молодчина ты, Варя, да пошлет Бог по твоим молитвам разумное дитя, имеющее страх Божий!
В душе молодой женщине каждый раз после чтения псалтыри поселялась умиротворяющая тишина, и она особенно чувствовала биение сердца ребенка.
– Какой будет жизнь у этого маленького сердечка, – размышляла она, – часто ли оно будет тревожиться? А может, даст Бог, оно будет спокойным, и будет ровно биться до глубокой старости, радуясь детям и внукам?
Так незаметно текли часы и дни, и, казалось, все вокруг застыло в ожидании. Но после того, как речка внезапно вскрылась, как будто кто-то громадным топором разрубил тяжелые льдины, а вскоре на яблонях появились малюсенькие почки.
Откуда ни возьмись, подул ветер, который усиливался с каждым порывом. Он собрал всю накопившуюся за долгую зиму грязь и унес ее куда-то за горизонт. А потом, притихший, вернулся и начал тщательно со всех сторон обдувать каждую веточку, каждую прорезающуюся травинку, основательно подготавливая землю для весны. Потом, по всей видимости, любуясь проделанной работой, он ненадолго застыл в камышовых зарослях, успокоив водную гладь, заодно внимательно прислушался к земному пульсу и, как только его уловил, стал дуть в такт.
Под звуки слышной разве что небесным созданиям мелодии начала уверенно зеленеть земная твердь. Природа медлила. Она застыла в ожидании, как застывает музыкальный оркестр до взмаха дирижерской палочки.
А утром прилетели ласточки, и сразу сделалось шумно. Оказалось, что давно уже проснулись от зимнего сна муравьи, в одиночку стали летать разбуженные пчелы, жуки-короеды облепили пару придорожных деревьев и уже к вечеру стали птичьим кормом. Талая вода тихо стекала в реку, но ее ручейки становились все меньше и меньше, и вскоре стало ясно: для полного пробуждения земли нужен дождь. Это было особенно понятно при закате дня, когда густые сумерки начали окутывать землю, та вдруг выдохнула так горячо и сухо, что стало трудно дышать.
И как будто по заказу ночью пошел тихий теплый дождь, который послушно поил страждущую землю до самого утра, а на рассвете ударил гром. Молния вспыхнула одновременно в двух местах, затем посыпался густой и холодный град, который своим шумом заглушил, казалось, целый свет. Именно по его вине многие коровы остались вовремя не доенными, хозяйки боялись выйти на улицу, редко кто решался пробежать сквозь ледяную струю.
Варвара Исидоровна плохо спала в ту ночь. Уж сколько раз она осеняла себя крестом, а все равно видела одно и то же: палубу, залитую кровью, склоненного мужчину с рассеченной нижней губой, благословляющего всех, кто его бьет….
…А его пинают с какой-то остервенелостью и часто. Но вот ужасный момент: кто-то с насмешкой привязывает ему камень на шею и заставляет прыгать в воду. Под веселое улюлюканье он подходит к концу палубы и шепчет: «Не вмени им это, Господи, ибо не ведают, что творят…» Он кротко поворачивается, снова благословляет всех, его взгляд полон любви и сострадания.
– А-ну, пшел отсюда, – кто-то сзади больно толкает его и он летит в водную пропасть, камень тянет на дно, воды над головой все больше и больше, и до берега далеко, а руки связаны, эх, взмахнуть бы ими как крыльями…и улететь, но где-то внутри теплое пульсирует, волнуется. Еще немного, и его тоже охладит каменисто-безжизненная вода. Но это повторяет: «Не вмени им это, Господи, ибо не ведают, что творят». И вдруг становится легко и светло, из доставшего до дна реки тела вылетает что-то главное, и, направляясь в солнечную высь, видит теплоход, палачей играющих в карты на людские жизни, обращается вверх и уверенно говорит: «Не вмени им это, Господи, ибо не ведают, что творят». И так несколько раз. Пока могучая волна не уносит его вверх. Насовсем…
– Ефрем, – тихо позвала жена мужа, – Ефрем, я, кажется, рожаю. Маленький просится на свет божий… Знаешь, мне такое снилось. Мне снилось….
Молодая женщина не успела договорить и закричала.
– Тише, тише, – успокоил муж, – сейчас за доктором пошлю. Все будет хорошо, не пужайся. А снам не верь, мало ли что может привидеться во сне. Молись, помнишь, ты про псалмы говорила. Давай начнем «Живый в помощи», и живот гладь, успокой маленького, он должен знать, что все будет хорошо. Что его здесь очень ждут, вон даже люльку смастерили…
– Ой – голос Варвары Исидоровны словно оборвался, она снова отчетливо увидела теплоход с палачами, и теперь уже у нее появилась уверенность, что все это имеет самое прямое отношение к ее рождающемуся ребенку. – Ох, ангел мой, если бы ты знал, если бы ты только знал, что за доля тебе уготована, разве бы ты так просился на свет?
– Тише, Варенька, что ты такое говоришь, – начал успокаивать муж, – хорошая доля у нашего ангелочка будет, добрая. Не зря ты вон сколько псалмов знаешь. Продолжай: живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится…
– Ой, я не могу! Больно!.. Мама! …Матушка ты моя! Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под крыле его надеешися: оружием обыдет тя истина Его…
Дверь открылась без стука, вбежал растерянный доктор и крикнул:
– Что, Варенька, началось? Батюшка, – обратился он к священнику, – что ж вы так долго тянули? Младенчик-то, похоже, уже в пути на свет божий.
На какое-то время роженица отвлеклась, глядя, как доктор достает инструменты из чемоданчика, затем продолжила:
– Не убоишися от страха нощного, от стрелы, летящия во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща и беса полуденного.
– Я отойду, Варвара, – прошептал на ухо жене Ефрем, – тут с тобой останется доктор и его помощница Домна, не пужайся их, делай, что скажут, и молись. Пусть маленькому ангелы помогают…
Батюшка благословил жену и удалился, а она, словно ничего не слышала и не видела, говорила кому-то невидимому:
– …Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится…
– Варвара Исидоровна, пожалуйста, делаем глубокий вдох, – взял за руку женщину доктор.
Женщина вздохнула снова принялась за псалом:
– …обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси и прибежище твое…
– А теперь давайте будем немного тужиться, – обратился к ней доктор. – Домна, принеси таз с теплой водой, открой склянку со спиртом, достань немного брому.
– …Не придет к тебе зло, и рана не приближится к телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возьмут тя, да не когда преткнеши камень о ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия.
– Варенька, вдох, а потом, по моей команде, выдох. Р-раз! Молодец! Вот это матушка! Настоящее сокровище! Д-два, выдыхаем…
– …Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко мне, и услышу его; с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю спасение Мое…
– А теперь… тужимся. Вот так. Вдох! Держим дыхание! Выдох! Молитесь, молитесь, молодчина, матушка, роды дело такое…
Последний месяц беременности Варвары Исидоровны выдался на редкость легким, она каждый день читала псалтирь, прося у Бога благополучного разрешения, и, когда после долгих молитв, на нее нисходила благодатная сладость, дремала, даже во сне повторяя Иисусову молитву.
– Ну, шо, Варвара, кого хочешь? – спрашивала, бывало, у нее по воскресеньям возле церкви соседка, указывая на живот.
– Кого Бог даст…
– И тебе не любопытно?
– Нет.
– Вот это смирение, – вздыхали прихожанки, идущие рядом и добавляли: – А оно так и правильно, все одно буде, как Боженька-то даст, наша воля такая, непричемная…
А ближе к вечеру Варвара, любовно гладя живот, говорила мужу:
– Сдается мне, что весна будет особливой, вот и яблоньки не торопятся цвести, видать красок хотят накопить больше, и каштаны не распускаются, значит, лист у них будет крупней обычного. Так, говорят, в старину бывало.
– Это тебе так кажется, – успокаивал жену Ефрем, который служил приходским священником. – Потому что матери всегда больше кажется. И она этим живет. Для каждой матери все, что касается ее ребенка, особенное. И весна, и день, и вон та курица, разгребающая во дворе солому. Погоди немножко, потерпи, скоро у тебя будут иные заботы. Вон, родится маленький, и будешь за ним ухаживать, любить, кормить, пеленать…
– Ефрем, я думаю, что маленький будет иметь особую милость у Господа….
– Говорю же тебе – все матери так думают. Нам надо молиться о другом, чтобы Господь даровал ему мудрость, чтобы он всегда помнил о Боге.
– Ефрем, а можно я, ну, когда буду рожать… буду псалмы читать.
– Чудачка! Ты думаешь, тебе будет до книги? – молодой священник улыбнулся, вопросы жены казались ему иногда просто забавными.
– Ну, что ты смеешься, – начала сердиться Варвара, – я же не книгу буду в руках держать, а наизусть говорить, по памяти.
– Ты псалмы наизусть знаешь? – удивился батюшка.
– Да! – уверенно ответила молодая жена.
– И сколько ты выучила?
– Шестьдесят….
– Ого! – невольно вырвалось у мужа, он встал и горячо поцеловал жену.
– Осторожно, – прошептала она.
– Молодчина ты, Варя, да пошлет Бог по твоим молитвам разумное дитя, имеющее страх Божий!
В душе молодой женщине каждый раз после чтения псалтыри поселялась умиротворяющая тишина, и она особенно чувствовала биение сердца ребенка.
– Какой будет жизнь у этого маленького сердечка, – размышляла она, – часто ли оно будет тревожиться? А может, даст Бог, оно будет спокойным, и будет ровно биться до глубокой старости, радуясь детям и внукам?
Так незаметно текли часы и дни, и, казалось, все вокруг застыло в ожидании. Но после того, как речка внезапно вскрылась, как будто кто-то громадным топором разрубил тяжелые льдины, а вскоре на яблонях появились малюсенькие почки.
Откуда ни возьмись, подул ветер, который усиливался с каждым порывом. Он собрал всю накопившуюся за долгую зиму грязь и унес ее куда-то за горизонт. А потом, притихший, вернулся и начал тщательно со всех сторон обдувать каждую веточку, каждую прорезающуюся травинку, основательно подготавливая землю для весны. Потом, по всей видимости, любуясь проделанной работой, он ненадолго застыл в камышовых зарослях, успокоив водную гладь, заодно внимательно прислушался к земному пульсу и, как только его уловил, стал дуть в такт.
Под звуки слышной разве что небесным созданиям мелодии начала уверенно зеленеть земная твердь. Природа медлила. Она застыла в ожидании, как застывает музыкальный оркестр до взмаха дирижерской палочки.
А утром прилетели ласточки, и сразу сделалось шумно. Оказалось, что давно уже проснулись от зимнего сна муравьи, в одиночку стали летать разбуженные пчелы, жуки-короеды облепили пару придорожных деревьев и уже к вечеру стали птичьим кормом. Талая вода тихо стекала в реку, но ее ручейки становились все меньше и меньше, и вскоре стало ясно: для полного пробуждения земли нужен дождь. Это было особенно понятно при закате дня, когда густые сумерки начали окутывать землю, та вдруг выдохнула так горячо и сухо, что стало трудно дышать.
И как будто по заказу ночью пошел тихий теплый дождь, который послушно поил страждущую землю до самого утра, а на рассвете ударил гром. Молния вспыхнула одновременно в двух местах, затем посыпался густой и холодный град, который своим шумом заглушил, казалось, целый свет. Именно по его вине многие коровы остались вовремя не доенными, хозяйки боялись выйти на улицу, редко кто решался пробежать сквозь ледяную струю.
Варвара Исидоровна плохо спала в ту ночь. Уж сколько раз она осеняла себя крестом, а все равно видела одно и то же: палубу, залитую кровью, склоненного мужчину с рассеченной нижней губой, благословляющего всех, кто его бьет….
…А его пинают с какой-то остервенелостью и часто. Но вот ужасный момент: кто-то с насмешкой привязывает ему камень на шею и заставляет прыгать в воду. Под веселое улюлюканье он подходит к концу палубы и шепчет: «Не вмени им это, Господи, ибо не ведают, что творят…» Он кротко поворачивается, снова благословляет всех, его взгляд полон любви и сострадания.
– А-ну, пшел отсюда, – кто-то сзади больно толкает его и он летит в водную пропасть, камень тянет на дно, воды над головой все больше и больше, и до берега далеко, а руки связаны, эх, взмахнуть бы ими как крыльями…и улететь, но где-то внутри теплое пульсирует, волнуется. Еще немного, и его тоже охладит каменисто-безжизненная вода. Но это повторяет: «Не вмени им это, Господи, ибо не ведают, что творят». И вдруг становится легко и светло, из доставшего до дна реки тела вылетает что-то главное, и, направляясь в солнечную высь, видит теплоход, палачей играющих в карты на людские жизни, обращается вверх и уверенно говорит: «Не вмени им это, Господи, ибо не ведают, что творят». И так несколько раз. Пока могучая волна не уносит его вверх. Насовсем…
– Ефрем, – тихо позвала жена мужа, – Ефрем, я, кажется, рожаю. Маленький просится на свет божий… Знаешь, мне такое снилось. Мне снилось….
Молодая женщина не успела договорить и закричала.
– Тише, тише, – успокоил муж, – сейчас за доктором пошлю. Все будет хорошо, не пужайся. А снам не верь, мало ли что может привидеться во сне. Молись, помнишь, ты про псалмы говорила. Давай начнем «Живый в помощи», и живот гладь, успокой маленького, он должен знать, что все будет хорошо. Что его здесь очень ждут, вон даже люльку смастерили…
– Ой – голос Варвары Исидоровны словно оборвался, она снова отчетливо увидела теплоход с палачами, и теперь уже у нее появилась уверенность, что все это имеет самое прямое отношение к ее рождающемуся ребенку. – Ох, ангел мой, если бы ты знал, если бы ты только знал, что за доля тебе уготована, разве бы ты так просился на свет?
– Тише, Варенька, что ты такое говоришь, – начал успокаивать муж, – хорошая доля у нашего ангелочка будет, добрая. Не зря ты вон сколько псалмов знаешь. Продолжай: живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится…
– Ой, я не могу! Больно!.. Мама! …Матушка ты моя! Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под крыле его надеешися: оружием обыдет тя истина Его…
Дверь открылась без стука, вбежал растерянный доктор и крикнул:
– Что, Варенька, началось? Батюшка, – обратился он к священнику, – что ж вы так долго тянули? Младенчик-то, похоже, уже в пути на свет божий.
На какое-то время роженица отвлеклась, глядя, как доктор достает инструменты из чемоданчика, затем продолжила:
– Не убоишися от страха нощного, от стрелы, летящия во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща и беса полуденного.
– Я отойду, Варвара, – прошептал на ухо жене Ефрем, – тут с тобой останется доктор и его помощница Домна, не пужайся их, делай, что скажут, и молись. Пусть маленькому ангелы помогают…
Батюшка благословил жену и удалился, а она, словно ничего не слышала и не видела, говорила кому-то невидимому:
– …Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится…
– Варвара Исидоровна, пожалуйста, делаем глубокий вдох, – взял за руку женщину доктор.
Женщина вздохнула снова принялась за псалом:
– …обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси и прибежище твое…
– А теперь давайте будем немного тужиться, – обратился к ней доктор. – Домна, принеси таз с теплой водой, открой склянку со спиртом, достань немного брому.
– …Не придет к тебе зло, и рана не приближится к телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возьмут тя, да не когда преткнеши камень о ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия.
– Варенька, вдох, а потом, по моей команде, выдох. Р-раз! Молодец! Вот это матушка! Настоящее сокровище! Д-два, выдыхаем…
– …Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко мне, и услышу его; с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю спасение Мое…
– А теперь… тужимся. Вот так. Вдох! Держим дыхание! Выдох! Молитесь, молитесь, молодчина, матушка, роды дело такое…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента