Ольга Иженякова. Записки дивеевской послушницы

Ольга Иженякова
Записки дивеевской послушницы

Ванино счастье

   В этой семье одиночество никого не тяготило. Ни деда Петра, ни старого кота Мурыгу, ни одинокого аиста, прилетавшего каждое лето в гнездо на дворовой груше. Все свыклись со своим положением и мирно жили бок о бок.
   Утрами дед поил кота Мурыгу козьим молоком, чесал его за ушами и молча на весь день уходил по своим делам. Дед работал лесником и все время жил в сторожке на краю леса, а дом, в котором прошла, почитай, вся его жизнь, оставил в деревне после смерти жены. Не смог жить в нем, свыкнуться с одиночеством посреди людей. В лесу оно, одиночество, было естественным. Так что дед отгородил полянку для коз. Рядом груша-дичка весной утопала в цветах, и дед решил сделать ей что-нибудь приятное, поставил колесо, авось прилетят аисты. Так и случилось, белоснежная пара поселилась той же весной. Впрочем, это было давно. Когда сторожка служила времянкой, а жить дед уходил в деревню. Много воды утекло с тех пор…
   Нарушил устоявшийся порядок внук Ванька, которого дед взял на лето пожить у себя. Младшая дочка, не приведи Господь, такой фортель выкинула. Прошлой зимой с мужем разошлась. Что они там не поделили – неизвестно. Поняв, что ребенок страдает, дед собрался с силами, поехал в город, просить Ваньку на лето. Тишина нужна ребенку и природа, глядишь, отойдет. Чтобы потом во взрослую жизнь обиды на себе не тащить. Много думал дед о дочерином разводе: как говорили в старину, если твое дите сделало промах, стало быть, ты где-то не просчитал. Выходит, Танькина боль – его вина. Что он не так сделал? С женой жили, душа в душу, за всю жизнь он пальцем ее не тронул, троих детей вырастили, образование дали, на первых порах по хозяйству всем помогали. Уже и семьи у детей. Живи да радуйся. Ан нет, болячка-таки выскочила. Чтобы, выходит, меру знал. Без несчастья счастье неполноценное.
   Ванька сразу освоился в дедовых хоромах. Козам ленточки на рога завязал, Мурыге соорудил из бересты каску. Назначил коз знаменитостями, а Мурыгу – охранником, как на концерте в Лужниках, который Ваня в городе смотрел по телевизору. Ну, а себе он отвел роль главного организатора, понятное дело. Дед глядел на Ваньку и улыбался. Даже аист на охоту не вылетал, весь день простоял в гнезде на одной ноге и удивленно глядел сверху. В конце концов Мурыге роль охранника надоела, он потерся о забор, снял каску и убежал, а Ваня до самого вечера бегал за котом, упрашивал концерт продолжить.
   – Отойдет – махнул рукой дед, глядя на Ваньку, и направился коз доить.
   Аист вечером бесшумно улетел на охоту, а Мурыга, наоборот, с охоты вернулся и принес Ваньке в подарок полевку.
   – Ты зачем ее убил? – посмотрел мальчик в глаза коту и заплакал.
   Дед взял Ваньку на руки и принялся объяснять, что Мурыга – хищник из большого семейства кошачьих, задача у него такая – мышей ловить.
   – Деда, а люди тоже хищники? – неожиданно спросил Ванька.
   – Это, понимаешь, Иван, кто как. Бывает, что сразу и не определишь…
   На том Ванька успокоился, взял игрушечную лопатку и побежал мышку хоронить, при этом пару раз цыкнул на кота, чтобы не смел подходить к нему.
   Вечером дед внука помыл и уложил спать.
   – А сказу? – затребовал Иван.
   – Не знаю я сказок, – сказал устало дед, – спи, давай…
   – Сказу!
   – Ну, тогда, слушай… Жил-был маленький мальчик, и был он вредный-превредный. Звали его, как ни странно, Иван.
   – Деда, а у него родители тоже были разведены?
   – О, Господи! Да что же это такое? Не знаю я про его родителей, и не про это сказка.
   – А про что?
   – Не знаю, спи.
   – Не буду!
   – Спи, а то сейчас придет бабай.
   – Хорошо, деда, я спрячусь под одеяло, а ты тоже голову просунь сюда и рассказывай, чтобы бабай не слышал…
   Дед рассмеялся и рассказал первое пришедшее в голову. И вскоре внук засопел.
   Дед достал трубку, закурил от пламени в печке, присел. Вспомнил свою мать, родную тетку – Евдокию, та тоже воспитывала детишек одна, маялась. Дядька весной поехал на рыбалку и утонул. Горькая она доля, вдовья. А развод? Как так р-раз – и перерезал по живому? Выйдет ли еще дочка замуж? Как сложится ее судьба? А Ванькина? Будет ли чужой человек их любить? Ох, жизнь. Видать, так на роду написано…
   …Когда аисты поселились на колесе, это преобразило все вокруг. Сороки в ольховнике перестали трещать, перелетела подальше сова и ночами не пугала гуканьем. Быстро исчезли ужи и гадюки, и на реку стало можно ходить босиком. Такая благодать была целое лето, к осени появились птенцы, и аисты вместе с ними улетели на юг, на другое лето дружная семья прилетела снова. На третье – аист прилетел один… Он подолгу стоял на одной ноге в гнезде и смотрел на деда, как бы изучая его. Летать теперь стал медленно, никуда не торопился, ведь каждый раз его ждало пустое гнездо, не надо было ни подругу кормить, ни потомство. Мужчина в одиночестве хиреет, когда пропитание добывать не для кого. Не зря же Господь сотворил каждой твари по паре. Дед смотрел на аиста и жалел, а вскоре сам овдовел и стал звать его братом. Братом по несчастью, так выходило.
   У Мурыги была своя история. Когда жили в деревне, он каждую весну новую подругу приводил. Под окнами та-а-акие концерты устраивал, что старуха его звала жеребцом. Но когда дед поселился в лесу, кот как-то подуспокоился. Хозяин думал, что он будет в деревню бегать к кошкам, но кот ничего подобного не делал. На полевок только охотился, иногда в благодарность приносил их хозяину, и недоумевал – из-за чего же дед ругается?
   Ванька проснулся рано. «Жаворонок», – заметил про себя дед и повел внука к умывальнику.
   – Деда – обратился к нему пацан, – а на небе сыр есть?
   – Что? Сыр на небе?
   – Ну да…
   – Нет, Иван Александрович, на небе сыра нету.
   – Тогда почему и Солнце, и Луна на сыр похожи?
   – Не знаю – ответил дед.
   Ваня расплескал воду вокруг себя, быстро вытерся и побежал было к столу.
   – Стоять! – скомандовал дед. – А молиться, кто будет?
   – Что делать? – ребенок сделал большие глаза.
   – Молиться – неспешно повторил дед.
   – А это как?
   – Сейчас научу.
   Дед аккуратно взял Ванину ладошку в свою руку и начал осенять внука крестом. Внуку понравилось. Он вырвал ладонь из рук деда, наскоро перекрестился еще два раза и направился к столу.
   – Куда пошел?
   С этими словами дед удержал Ваньку и начал вслух говорить молитву, а внуку велел повторять. Внук наскоро проговорил, что запомнил, и побежал к столу. Дед пододвинул к нему вареную очищенную картошку, парное молоко и стал наблюдать, как Ваня уплетает завтрак.
   – А тебе я еды не дам, – говорил Ваня Мурыге, – потому что ты не молился. Такой большой кот, а даже креститься не умеешь, вот так, руку надо на лоб, потом одно плечо, потом второе, а потом на животик…
   Мурыга внимательно смотрел на маленького человека и облизывался. Ваня-таки не выдержал и отломил ему кусок картошки. Кот брезгливо отвернулся и ушел.
   – Ну и не надо, – сказал обиженно внук.
   После завтрака дед взял Ваньку сети проверить, которые вчера поставил по темноте. В другие дни он ставил одну сеть рядом с избой в зарослях камыша, там всегда шла щука, теперь отрядил две – вторую подле пригорка, где в иные дни бывал карась размером с котелок. Ванька надел солдатскую пилотку, найденную вчера на чердаке, и с деловым видом направился к реке, где болталась легонькая весельная лодка, привязанная к березовому колу.
   – Деда, это наш корабль?
   – Да.
   – Деда, а можно я буду капитаном?
   – Попробуй…
   Дед достал «Беломорканал» и неторопливо закурил, оглядывая водную гладь. Вид темно-зеленого речного ковра одновременно бодрил и успокаивал. Вдалеке крякали утки, высиживая потомство. Вспомнился зять. Тот самый Танькин муж. «Не пьет, не курит», – сказала о нем дочь как бы между прочим. Отец ни слова не сказал, а мать проговорила: «Значит, хороший человек, должно быть, раз с молодости за здоровьем следит». – «Более того, – добавила дочка, – Саша даже кофе не пьет, говорит, что он вредный». Мать ахнула, а отец усмехнулся. Потом еще пару раз дочка с мужем приезжали, вроде счастливые. И как-то сразу после свадьбы семья младшей дочки отдалилась от родителей, какой-то чересчур официальный тон у Таньки сделался, появились слова «карьера», «планирование семьи» и еще много чего телевизорного. С другой стороны, вроде как понятно, жена, она и должна держать линию мужа, чтобы семья не распадалась. Но какая-то тяжелая политика выходила у этой семьи.
   Отец в их дела не вмешивался. Со старшими зятьями он сразу сдружился, на охоту ходили вместе, рыбалку, в баню. А когда старший, Наташкин муж, значит, сгульнул чуток, тесть на правах старшего не только не выдал мужика, но и обследоваться на медицинскую тему велел. В общем, все как у людей.
   Жизнь научила деда не обижаться. Ни на людей, ни на себя. Когда-то его отца – Петра Егоровича дважды убивали. Один раз за то, что дворянских кровей, тогда так было положено, слуги убивали господ. Повели их в сад. Велели яму копать, отец с четырьмя взрослыми сыновьями в полчаса уложились, их комиссары штыками прокололи на глазах у мальца Петьки, об Петьку сильно мараться не стали, одного штыка, решили, достаточно, бросили сверху, наскоро засыпали землей и ушли. Садовник Егор, добрая душа, из каретного двора все наблюдал, откопал, похоронил по-христиански, а Петьку выходил. Мог бы и мать выходить, ее тоже не сильно изувечили, но она была на сносях, в могиле начались преждевременные роды… Видать, так Богу надо было, чтобы из большого дворянского гнезда, когда-то известного на всю Россию, выжил один птенец, да и тот под чужой фамилией: Егор потом выдавал Петьку за своего, чтобы жизнь сохранить ему.
   Второй раз дело было на войне. Уже немолодой солдат в Белоруссии решил заступиться за юнца-партизана, пошел к немцам и сказал, мол, не он хулиганит тут, а я, он так, меня покрывает. Юнца отпустили, Петр велел ему драпать к матери, а его самого – к стенке, и снова – та же история. Люди выходили.
   Умер Петр Егорович в глубокой старости и, что интересно, не замечал за собой особых болячек, на жизнь смотрел только с солнечной стороны, потому многим казалось, что он носит розовые очки и, как часто бывает с такими людьми, его учили уму-разуму, учили, а все без толку – умер оптимистом. И детям строго наказал – руки-ноги целы, свет божий видишь – радуйся! Его отличало редкое здоровье – даже с похмелья не болел…
   – Деда, хватит курить, – Ваня прервал воспоминания, – я рулить хочу, а то все ветер и ветер моей лодкой командует!
   Дед схватил веревку и потянул лодку к берегу. Одной рукой усадил внука, другой взял весло и направил лодку по течению. Сел напротив.
   – Деда ты меня обманул, – начал Ваня.
   – Почему же?
   – Лодкой не надо командовать, она сама плывет, а мы сидим.
   – Это потому, что по течению, когда будем плыть обратно, тогда лодка нас слушать не будет и надо будет ей командовать…
   – Обещаешь?
   – Ага…
   – Деда, а кто такой Бог?
   Дед улыбнулся. Чего-чего, а такого вопроса он от внука не ожидал. Он начал объяснять, но вскоре запутался. Как объяснить маленькому ребенку, кто такой Бог?
   Облегчил участь сам Ваня, он, рассматривая берег через бинокль, спросил:
   – А Бог раньше был человеком?
   – Да…
   – А как его звали?
   – Иисус Христос.
   – Он не русский?
   – Ага…
   – Он и маленьким был?
   – Да.
   – А как звали его родителей?
   – Иосиф и Мария.
   – А они тоже развелись?
   – Нет, Вань, у Бога родители не разводились…
   – Хорошо ему…
   Ваня напрягся. Он увидел, как на берегу охотится Мурыга, и закричал:
   – Мурыга, плыви сюда! Тут в лодке есть место для тебя, будешь штурманом!
   Кот спокойно наблюдал за плывущими и с места не трогался.
   Караси, как и ожидал дед, оказались большими. Внук долго возился с ними, считал, пересчитывал, потом выбрал самого большого и отпустил.
   – К-куда? – возмутился было дед.
   – Ничего ты не понимаешь, сам взрослый и не знаешь даже, что у той рыбки животик большой, потому что там рыбята, а маленькие рыбята должны жить в воде, потом они вырастут, и их будет много, очень много. Мы некоторых выловим, а остальных оставим, и тогда у речки их будет еще больше, и речка тогда будет большой, и всем, кто живет в ней, будет хорошо….
   «Отойдет Ванька за лето, хорошо, что на природе вот тут», – думал дед и молча улыбался. А внук наконец командовал: теперь они плыли против течения. Больше всего богатому улову обрадовался Мурыга, он неспешно уплел гору требухи, одним глазом следя за Ванькой. Что может взбрести в голову маленькому человеку – неизвестно; а ну, как снова чего-нибудь на кота напялит! Но внуку кот не был интересен, он увлеченно рассматривал гнездо аиста и спрашивал, куда птица ходит в туалет. Дед уж было принялся объяснять, как в гнездо не замедлил явиться сам хозяин не то со змеей, не то с ужом в клюве и, глядя вниз, начал медленно добычу есть. Ваня взял детское ружье и прицелился в него, потом завопил: «бу-бух!» – но птица и не думала сдаваться, она молча ела и смотрела вниз на человека.
   – Деда, а где жена у аиста?
   – Не знаю…
   – Они развелись?
   – Наверное, – дед начал привыкать к вопросам внука, намеренно делая при этом равнодушную интонацию.
   – Плохо аистятам. Они, наверное, весь день дома сидят и ждут папу. А папа не приходит. К другим папы приходят и играют с ними, подарки им дарят и сказы на ночь рассказывают, а к ним не приходит никто. Они, наверное, Деду Морозу письма пишут, крыльями на листочках, а Дед Мороз их не слушается, он только конфеты дарить умеет и то только за стишки без запинки. Желания про папу Дед Мороз не исполняет. Он только говорит, что если хорошо себя будешь вести – то мечты сбудутся. И соседи тычут пальцем на них, безотцовщина называют. А мама ихняя приходит домой поздно, потому что надо много работать, чтобы аистят кормить. А этот аист кормит только себя. У-у-ух, плохой! Лети отсюда, зачем аистят бросил, сейчас в тебя вот этим ружьем как брошу…
   Дед смахнул слезу, взял внука на руки и сказал:
   – У тех аистят теперь другой папа, потому этого аиста, туда не пускают. Пусть они к другому привыкнут. Кто знает, может, так будет и лучше. Все на земле устраивается, как лучше, а мы живем и думаем только о себе. Аистята вырастут и станут хорошими аистами, потом прилетят все сюда, вот увидишь, они будут счастливые.
   – Зато им теперь плохо!
   – Это хорошо, Иван Александрович, если сейчас плохо, зато потом будет очень-очень радостно. Так всегда бывает плохо, плохо, плохо, а потом – бац – и хорошо! Надо перетерпеть плохое, и никого не обижать, тогда и хорошее быстро наступит.
   – Деда, а папа к нам с мамой вернется?
   – Не знаю… а ты сам-то как хочешь?
   – Мама сказала, что у папы в другой семье скоро появится другой Ваня.
   – Ну, это у папы другой, а у мамы и у меня ты – единственный.
   – И у Мурыги?
   – И у Мурыги, и у аиста, и у коз, и даже у той рыбки, которую ты сегодня выпустил, и у всех-всех ее рыбят. Ты даже не представляешь, сколько душ тебя любит!
   – Деда, у тебя есть ручка и тетрадь?
   – Есть.
   – А конверт есть?
   – Есть.
   – Деда, а почта далеко?
   – В деревне, в субботу туда пойдем за пенсией и продукты заодно купим.
   – Деда, я хочу написать письмо Деду Морозу, что если вдруг, он решит мое прошлогоднее желание исполнить и вернуть папу, то пусть не исполняет. Я напишу ему, что мне больше ничего не нужно, пусть все останется, как есть…
   Следующее утро выдалось богатым на события: одна из подруг Мурыги пробралась в сени и там родила шестерых котят. Дед с Ваней их аккуратно переложили в зимнюю шапку и налили матери молока. А внук привязал кота к табуретке и начал учить, как надо вести себя взрослому коту-папе, у которого так много малышей. Перед обедом Ваня отвлекся и убежал по своим делам во двор, а Мурыга вырвался и сиганул в лес на охоту.
   – Отойдет, – улыбнулся дед, глядя, как внук играет, – отойдет, где наша не пропадала…

Танцовщица

   Она появилась в нашем общежитии неожиданно. Впорхнула бабочкой-однодневкой – и сразу же стала изгоем. Ее возненавидели все: мужчины, женщины, дети. Ее ненавидели осознанно и подсознательно за летящую походку, за то, что протирала одеколоном дверные ручки, за фрукты, которые тщательно мыла с мылом, за всегда чистые белоснежные кофточки, за… всё.
   Именно поэтому старшая по этажу тетя Галя назначила ей дежурство на общей кухне сразу после новогодних праздников, предварительно спрятав новую швабру и тряпки. «А пусть своими моет, тоже мне цаца нашлась!» И «цаца» мыла общие места своими тряпками, своим порошком, драила электроплиты, которыми не пользовалась ни разу. Она была из другой жизни, где было принято доверять людям. Французское белье после стирки развесила в общей сушилке и уверенно ушла к себе в комнату. Надо ли говорить, что оно исчезло, даже не успев высохнуть?
   Мне хотелось с ней поговорить, проинструктировать вроде, но я, как назло, все время была занята. То устанавливала железную дверь, потому что забрала от мамы своего ребенка и старалась оградить его от соприкосновения с миром общежития, то вместе с сыном уезжала в командировку, то целыми ночами готовилась к очередной сессии. Выходные были четко распланированы: баня, церковь, театр, библиотека, встреча с друзьями. И везде с собой я брала сына, чтобы, не дай Бог, он не остался в общежитии один, и не видел беззубых ртов, не слышал матерных слов, не играл с общежитскими детьми в игры, которые противопоказаны даже взрослым с устойчивой психикой. А когда мой мальчик болел, я оставляла ему миску с фруктами, много книг, альбомы, раскраски, карандаши, в углу обязательно ставила горшок и, скрепя сердце, закрывала дверь на два замка. Оставлять ключи не решалась, зная его доверчивость и хитрость соседей. На случай пожара я показала, как открыть окно, слава Богу, мы жили всего лишь на третьем этаже.
   Я хотела ей сказать, что фрукты надо мыть ночью, когда все спят, а разные цветные обертки от масла, сыра, шоколада надо изнанкой наружу упаковывать в мусорный пакет, чтобы соседи не завидовали. Они-то хорошей еды лишены, все их доходы уходят на дешевую водку. И такую же дешевую закуску и сигареты. Конечно, им ничто не мешает на завтрак есть яйцо всмятку или овсяную кашу и выжимать натуральный сок из фруктов, их зарплат хватает на теплую одежду и добротную обувь, а если подкопить, вполне могут со временем приобрести малосемейку или частный дом, на худой конец – половину частного дома. Или земельный участок, на котором со временем можно будет построить дом. Но, увы. Они живут по принципу: от зарплаты до зарплаты, львиную долю выделяя на спиртное. Они не думают о будущем. У них его нет.
   Большинство из них не имеет сменного белья, и, когда дядя Паша в субботу идет в душ на второй этаж и просит у жены что-нибудь чистое «на сменку», она чаще всего советует, чтобы он трусы надел с лицевой стороны, вторые постирать не успела…
   Танцовщица приходила домой усталая, но ее походка оставалась летящей; казалось, эта женщина почти не касается земли. Я не интересовалась, где она танцует и что, мысленно представляя ее кружащей фуэте. Слишком много свободы и воздуха было в ее движении. К тому же я немного стыдилась своей неуклюжей походки, я никогда не занималась ни танцами, ни спортом, предпочитая книги физкультуре; но, даже читая романы французских и итальянских авторов, никогда не видела себя танцующей. А жаль… Теперь легко могла бы кружиться в ритме танца. Впрочем, возраст дает мне надежду исправиться.
   Обычно мы с ней просто здоровались и тут же расходились по своим делам. До появления танцовщицы в общежитии белой вороной была я. Но я благодарила судьбу за отдельную муниципальную комнату, все-таки снимать не надо было. Раз, хлебнув горя со съемным жильем, начинаешь бесконечно благодарить Бога за маленькое счастье иметь что-то временно свое, пусть с общим душем, туалетом и кухней. Пусть и с соседями, закупающими к Новому году или Восьмому марта по десять бутылок водки на человека. Каждый праздник проходил по одинаковому сценарию с обязательной дракой, кражами, взаимными обвинениями, испражнениями во всех углах коридора. Однажды я стала обладательницей относительно ценной находки. Утром, открыв дверь и привычно зажав нос, я приготовилась идти по осколкам битой посуды, как среди мусора увидела валяющиеся зубы. Не помню, сколько их было, но один из них сверкал золотом; достав из кармана бумажный платок, я осторожно его взяла. В такие дни я старалась уходить из дома утром, пока все спят, если же по каким-то причинам задерживалась, то мне приходилось общаться с милицией, которая просила меня выступить понятой: соседи все время что-то воровали друг у друга, и виновная сторона каждый раз вызывала участкового. Случалось и такое: милиция искала украденный магнитофон – и неожиданно находила утюг, пропавший у других соседей, а у тех, в свою очередь, обнаруживала чужой чайник. Заодно и я видела свои, случайно оставленные на кухне вещи, но при милиции сказать не решалась, мне казалось, что это некрасиво выглядит, совершенно предательски: указывать на то, чем люди так уверенно пользуются, к чему они привыкли. К тому же я не смогла бы пользоваться своими вещами после соседей. Я себя знаю. По-своему мне было соседей жалко, но я старалась этого не показывать, а то они тут же воспользовались бы этим. Сегодня искали приставку к видеомагнитофону, меня накануне участковый поздравил с тем, что за последнюю неделю я третий раз выступаю понятой.
   – Везет вам на приключения, – сказал он.
   Приставку мы не нашли, как стало известно после, ее успели продать и купить водки – «пропить». Зато у Гали в комнате я увидела красивое белье. Кружевные трусики, лифчики, полупрозрачные топики сушились на веревке, было видно, что Галя ими пользовалась и не раз. Я не выдержала и рассказала об этом участковому на правах старой знакомой.
   – Чье белье? – спросил он без обиняков у Гали.
   – Мое, – уверенно сказала та, с вызовом глядя ему в глаза.
   – Где взяла?
   – Купила на рынке.
   – За сколько?
   Тут Галя замешкалась, она посмотрела на тонюсенькие ажурные подвязки для чулок, как бы прицениваясь, сколько они могут реально стоить, и ответила:
   – За две тысячи.
   – А сколько ты получаешь? – не отставал участковый.
   – Четыре шестьсот в месяц вместе с премиальными.
   – Так, – повернулся он к дежурному, – зовите сюда балерину.
   Она вошла, немного растрепанная и невероятно красивая. Милиционеры невольно отпрянули.
   – Ваше? – указал пальцем на белье участковый.
   – Мамма мия! – воскликнула она. – Мой корсет, и бюстгалтер мой… – Тут она беспомощно открыла рот, стала похожа на раненую птицу, повернулась к нам и полушепотом сказала:
   – Я не смогу это взять. Я никогда не смогу больше это носить, понимаете?
   – Неприятно, конечно, – начал почему-то оправдываться участковый, – но если постирать, прокипятить, почему бы и не надеть?
   – Застежки на корсете, – сказала, краснея, она, – не все, сразу видно, – у дамы, которая надевала, другая талия….
   – Ясно, что другая. Это как на корове седло.
   – И аура, понимаете, это не отстирать. Это… мое… сокровенное… а к этому прикасались чужие руки.
   – Да не одни, – вошла другая соседка. – Эти фигуристые трусы и цветастые финтифлюшки носила Светка, Галкина дочка, даже стриптиз танцевала на подоконнике, чтобы всей округе было видно, а потом с Вовкой в туалете закрылась, ребятишки в замочную скважину смотрели. Они давай стучать, значит, пустите, мол, извиняюсь при культурных людях, пописать, а той нипочем, глаза закатила, и, как показывают в американских фильмах, стонет… Ладно бы дело было вечером, когда, понятно, все бухие, а то прям с утра, день-курва только начинался, двенадцати еще не было.
   – Я не смогу это носить никогда, – твердо сказала танцовщица, – поймите…
   – Заявление писать будете? – осведомился участковый.
   – Нет. Бог им судья.
   – Ишь ты, ишь ты, – скривилась соседка, – гордая, значит. Погоди, поживешь с нами, слетит с тебя, милая, спесь. Привыкла среди больших людей хвостом вилять, а ты тут протяни среди работяг, говна понюхай. Журналисточка, – кивнула она на меня, – тоже поначалу все дезифинцировала, про микробы всем уши прожужжала, а теперь моет только то, что ее касается, и вообще не видно ее целыми днями. И ребенка своего не показывает, боится, сглазим.
   – Всего доброго, – танцовщица повернулась и ушла.
   В тот день в наш город приехала балетная труппа из Москвы. И я сына первый раз в жизни повела на настоящий балет, ребенок отбрыкивался, не хотел идти. «Вот если бы там были настоящие черепашки ниндзя», – мечтал он.
   – А знаешь, – сказала я, – балерины в фуэте чем-то похожи на ниндзя.
   – Правда, мам?
   – Да!
   Я накануне ему рассказала, в каком месте и сколько раз должно быть фуэте. Сын увлеченно считал, но каждый раз не досчитывался, то пять раз, то восемь, а то целых одиннадцать. Вот что значит провинциальная публика. Она лишена полноценного балета…
   Однажды я забыла закрыть дверь, и сынишка убежал играть в коридор, я так была занята, что не сразу заметила, когда нашла его, изумилась: мой малыш стоял и смотрел, как старшие дети поймали кота и кошку и укладывали друг на друга.
   – Господи, что вы такое делаете?
   – Мы хотим, чтобы были котята, – ответила маленькая девчушка, наверное, ровесница сына.
   Быстро схватив своего ребенка, я отвела его домой; объяснять общежитским детям, что мучить животных нельзя – бесполезно; мне кажется, легче собаку научить говорить.