Страница:
– Вот уроды ленивые! – воскликнул Варламов. Он выглядел трезвым, как стекло. – Скука сплошная, смотреть противно. Зато картошечка – пальчики оближешь. Раз мы осуждены на то, чтобы есть, есть надо хорошо! – многозначительно изрек он. Как истинный работник правоохранительных органов, слово «осуждены» он произнес с ударением на букву «у».
На предпоследней минуте неожиданно забили гол. Один из игроков случайно коснулся ногой мяча. Мяч, провожаемый удивленными взглядами футболистов и вратаря, не встретив на своем пути сопротивления, беспрепятственно вкатился в ворота. Итог: 1:0.
– Да-а, сильная игра! – протянул Варламов, когда прозвучал финальный свисток, и откинулся на спинку стула. – Эх, хорошо у тебя, Антонио. Тихо, спокойно. Никто не пилит, не зудит, как комар, над ухом. А у меня – вечный крик, гам…
На самом деле Антон с превеликим удовольствием променял бы пресловутые тишину и спокойствие на шумное семейство. Только, к сожалению, единственная женщина, которую он хотел бы видеть хозяйкой в своем доме, никогда не будет принадлежать ему.
– Вообще, Антоха, меня мои бабы достали. Прикинь, приходит тут ко мне бывшая будущая жена. Ну, честно говоря, я перед ней в долгу, – самодовольно хмыкнул Варламов, – бросил ее и с Надькой расписался.
Антон слушал друга вполуха. В его мозгу мелькали идиллические картинки, подмоченные изрядным количеством спиртного. Вот они с Катей на берегу Средиземного моря. Закат, пустынный пляж. Огромное багровое солнце тонет в темной морской пучине, окрашивая воду в кроваво-красный цвет…
– Ну вот. Заявляется Ирка ко мне, – продолжал тем временем Варламов, – и с порога давай меня грузить – у меня, у нее то есть, пропала подруга. А я Ирку шесть лет не видел. Работы – завал. Две кражи со взломом, – принялся он загибать пальцы, – три ограбления, одно разбойное нападение. Сплошь – висяки.
– Что за подруга? – почему-то заинтересовался Антон.
– Некая Виктория Свиридова. Я ее тоже знаю. Они с Иркой со школьной скамьи – не разлей вода. Мы с Тамарой ходим парой. Девица, надо признать, видная. Блондинка, ноги – от ушей, фигура, как у Клаудии Шиффер. Дай пивка. – Антон достал из холодильника ледяное «Клинское» и протянул другу.
Борис ловко, двумя пальцами, откупорил бутылку и налил в бокал. – А ты чего? – удивленно спросил, заметив, как Антон заваривает крепкий чай.
– Не хочу больше. Не лезет. Так что там с Клаудией Шиффер?
– Вика эта – дама хваткая, ушлая. Далеко не бедная. Бизнес-леди. На Тушинском рынке несколько точек в собственности имела. Плюс бутик на Тверской. Прикидываешь? Торговала итальянской одеждой, по несколько раз в году в Милан моталась за товаром. А тут, Ирка говорит, с год назад у нее странности начались. Скрытная стала, таинственная, куда-то исчезала периодически. Ирка пыталась выяснить, но Вика отбояривалась непонятными делами. А несколько месяцев назад пропала. Как в воду канула. Позавчера Ирка проходила мимо ее дома, они рядом живут, и увидела, как в Викин подъезд грузчики мебель новую вносят. Что-то у нее внутри кольнуло. Она поднялась на Викин этаж. Так и есть. Дверь квартиры – настежь. Народ незнакомый там толчется. Ирка спросила, где Вика. А ей в ответ: не знаем, мол, мы эту квартиру купили.
– А с родственниками побеседовать? – Антон глотнул обжигающего чая. Горячая жидкость тоненькими ручейками разлилась по телу: по груди, рукам, ногам. Добралась до головы и потеснила алкогольные пары.
– Да в том-то и дело, что нет их, родственников, – вздохнул Варламов. – Свиридова – сирота. Ее бабка воспитывала, да давным-давно померла. Такие дела, Антоха… Во, глянь. – Борис вытащил из заднего кармана бумажник и извлек из него фотографию.
– Красивая, – протянул Молчанов, рассматривая изображение на цветном снимке.
В объектив фотокамеры радостно улыбалась молодая женщина, кормящая голубей на знаменитой площади Сан-Марко в Венеции. Ее длинные светлые волосы водопадом струились по плечам. На секунду что-то неуловимо знакомое мелькнуло в ее облике. Мелькнуло и улетучилось.
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
На предпоследней минуте неожиданно забили гол. Один из игроков случайно коснулся ногой мяча. Мяч, провожаемый удивленными взглядами футболистов и вратаря, не встретив на своем пути сопротивления, беспрепятственно вкатился в ворота. Итог: 1:0.
– Да-а, сильная игра! – протянул Варламов, когда прозвучал финальный свисток, и откинулся на спинку стула. – Эх, хорошо у тебя, Антонио. Тихо, спокойно. Никто не пилит, не зудит, как комар, над ухом. А у меня – вечный крик, гам…
На самом деле Антон с превеликим удовольствием променял бы пресловутые тишину и спокойствие на шумное семейство. Только, к сожалению, единственная женщина, которую он хотел бы видеть хозяйкой в своем доме, никогда не будет принадлежать ему.
– Вообще, Антоха, меня мои бабы достали. Прикинь, приходит тут ко мне бывшая будущая жена. Ну, честно говоря, я перед ней в долгу, – самодовольно хмыкнул Варламов, – бросил ее и с Надькой расписался.
Антон слушал друга вполуха. В его мозгу мелькали идиллические картинки, подмоченные изрядным количеством спиртного. Вот они с Катей на берегу Средиземного моря. Закат, пустынный пляж. Огромное багровое солнце тонет в темной морской пучине, окрашивая воду в кроваво-красный цвет…
– Ну вот. Заявляется Ирка ко мне, – продолжал тем временем Варламов, – и с порога давай меня грузить – у меня, у нее то есть, пропала подруга. А я Ирку шесть лет не видел. Работы – завал. Две кражи со взломом, – принялся он загибать пальцы, – три ограбления, одно разбойное нападение. Сплошь – висяки.
– Что за подруга? – почему-то заинтересовался Антон.
– Некая Виктория Свиридова. Я ее тоже знаю. Они с Иркой со школьной скамьи – не разлей вода. Мы с Тамарой ходим парой. Девица, надо признать, видная. Блондинка, ноги – от ушей, фигура, как у Клаудии Шиффер. Дай пивка. – Антон достал из холодильника ледяное «Клинское» и протянул другу.
Борис ловко, двумя пальцами, откупорил бутылку и налил в бокал. – А ты чего? – удивленно спросил, заметив, как Антон заваривает крепкий чай.
– Не хочу больше. Не лезет. Так что там с Клаудией Шиффер?
– Вика эта – дама хваткая, ушлая. Далеко не бедная. Бизнес-леди. На Тушинском рынке несколько точек в собственности имела. Плюс бутик на Тверской. Прикидываешь? Торговала итальянской одеждой, по несколько раз в году в Милан моталась за товаром. А тут, Ирка говорит, с год назад у нее странности начались. Скрытная стала, таинственная, куда-то исчезала периодически. Ирка пыталась выяснить, но Вика отбояривалась непонятными делами. А несколько месяцев назад пропала. Как в воду канула. Позавчера Ирка проходила мимо ее дома, они рядом живут, и увидела, как в Викин подъезд грузчики мебель новую вносят. Что-то у нее внутри кольнуло. Она поднялась на Викин этаж. Так и есть. Дверь квартиры – настежь. Народ незнакомый там толчется. Ирка спросила, где Вика. А ей в ответ: не знаем, мол, мы эту квартиру купили.
– А с родственниками побеседовать? – Антон глотнул обжигающего чая. Горячая жидкость тоненькими ручейками разлилась по телу: по груди, рукам, ногам. Добралась до головы и потеснила алкогольные пары.
– Да в том-то и дело, что нет их, родственников, – вздохнул Варламов. – Свиридова – сирота. Ее бабка воспитывала, да давным-давно померла. Такие дела, Антоха… Во, глянь. – Борис вытащил из заднего кармана бумажник и извлек из него фотографию.
– Красивая, – протянул Молчанов, рассматривая изображение на цветном снимке.
В объектив фотокамеры радостно улыбалась молодая женщина, кормящая голубей на знаменитой площади Сан-Марко в Венеции. Ее длинные светлые волосы водопадом струились по плечам. На секунду что-то неуловимо знакомое мелькнуло в ее облике. Мелькнуло и улетучилось.
Глава 9
Она бежала по выжженному солнцем полю. Торчащие из земли острые, как копья, стебли, в кровь ранили босые ноги. Бежать было трудно. Воздух застыл, загустел, как кисель. Обезумевшие солнечные лучи испепеляли кожу. Легкие заполнились пылью, забились насекомыми и иссохшим сеном и, казалось, могли лопнуть в любой момент. Но бежать было необходимо – впереди, за горизонтом, скрывалось спасение. Там, послушная благодатному ветру, колыхалась зеленая трава, пели птицы, журчал ручей. Сзади же – сплошь мертвая пустыня. И хотя женщина ни разу не обернулась, она знала это точно. Еще она знала, что люди без лиц, люди-трещины преследовали ее по пятам. Они хохотали, свистели и шептали искаженными голосами:
– Ана, деус, рики, паки,
Дормы кормы констутаки,
Деус, деус, канадеус – бац!
– и в спину ей впилось шарообразное колючее существо. Перекати-поле.
Эне-бене рики-таки
Буль-буль-буль караки шмаки,
Эус деус краснодеус – бац!
– перекати-поле вцепилось в длинные светлые волосы. Принялось раскачиваться на спутанных прядях, как на качелях. Все выше, все дальше, вот оно впечаталось в нежную плоть, вспороло ее, словно плеть палача. Причмокивая, проникло внутрь.
Бежать еще быстрее, вот все, что ей оставалось. Но силы на исходе, «перекати-поле» отлично делало свою работу, пожирало ее, высасывало жизненные соки. Люди-трещины с обтянутыми щелястой кожей овалами вместо лиц становились все ближе. Вот уже скрюченные пальцы с кривыми когтями вонзились ей в шею…
– Нет! Нет! – крикнула она, схватившись за горло, и рывком села в постели. И тут же рухнула обратно – сильно закружилась голова.
За больничным окном покачивалось серое предрассветное марево. Длинные зловещие тени нависали со всех сторон. Таня протянула дрожащую руку, чтобы включить ночник. Игла, торчащая из вены, потревоженная резким движением, выскочила. Виниловая трубка, естественное продолжение иглы, по которой в кровь поступала неведомая жидкость, подпрыгнула и закружилась в воздухе, как живая. Над изголовьем кровати замигала, зашлась писком красная лампочка. «Капельница? – испугалась Таня. – Зачем? Мне хуже?» В коридоре раздались торопливые шаги, с шипением вспыхнули яркие лампы, и в распахнутой двери возникла медсестра Нина.
– Что случилось? – раздраженно спросила она.
– Все нормально, – еще больше испугалась Таня, щурясь от бьющего в глаза света.
– Зачем вы капельницу выдернули? – строго поинтересовалась Нина, проворно пристраивая иглу на место.
– Это не я… – залепетала Таня. – Она сама… Сама выдернулась. Я только хотела воды попить, – зачем-то соврала она, – я же не знала ничего про капельницу. Вечером ее не было. Мне что, стало хуже? Зачем она нужна?
– Здесь витамины. – Нина достала из кармана халата пузырек, умело выкачала шприцом мутное содержимое и добавила в склянку, прикрепленную к треноге. – Для поддержания организма. Вам же нужно восстанавливаться, правда? Вы же хотите скорее попасть домой?
– Да, да, конечно, – успокоилась Таня.
– Ну вот и чудненько. А теперь – спать. – Медсестра направилась к выходу.
– Постойте, Нина.
– Что еще?
– У меня очень кружится голова… Я не могу понять отчего. А вы не знаете?
– Завтра у доктора спросите. Закрывайте глазки… Сон – лучшее лекарство.
Нина ушла, захлопнув за собой дверь, оставив в воздухе шлейф аромата «Джангл» от Кензо. Свет погас, и вместе с гнетущим безмолвием вернулись давешние страхи. Плотный свинцовый туман возвещал о приходе очередного хмурого дня. Таня зажмурилась, но заснуть так и не удалось. Что-то мешало, что-то важное. Но что? Она мучительно пыталась понять причину тревожной маеты, не дающей спать. Тщетно. Периодически Таня впадала в беспокойную поверхностную дрему, но тут же буквально подпрыгивала в постели. «Боже, что со мной? – в отчаянии думала она. – Кто я? Что за мрачные тайны скрывает мое несчастное больное сознание?»
Внезапно из коридора донеслись приглушенные голоса. Женские. Таня вся обратилась в слух.
– Как это могло произойти? – ледяным тоном спросила первая женщина.
– Я не понимаю… Я даже предположить не могу… – оправдывалась вторая. – Но я вам обещаю, что сегодня…
– Мне не нужно сегодня. Мне нужно было вчера! Постарайтесь, чтобы подобное не повторилось. Уж кому как не вам знать, что незаменимых людей не бывает.
Раздался громкий стук каблуков, и снова воцарилась тишина. Таня почувствовала себя неловко оттого, что стала невольной свидетельницей неприятной сцены, разыгравшейся в коридоре. Она узнала голос Нины. Второй голос тоже показался знакомым, но где и когда она его слышала?
Неожиданно отворилась дверь. Совершенно бесшумно. На пороге возникла тень. Таня отчего-то очень испугалась. Притворилась спящей. Старалась дышать глубоко и ровно, хотя сердце колотилось о грудную клетку в ритме африканского барабана джемби. Сердце-предатель.
Тень беззвучно пересекла палату и остановилась рядом. Удушающий запах «Джангл» ударил в ноздри. Снова Нина! Что ей надо? Захрустела накрахмаленная ткань халата, раздался чавкающий звук высасываемой жидкости, виниловая трубка всхлипнула радостно и пустила внутрь себя новые потоки лекарства. Таня так и не успела додумать мысль. Ноги-руки отяжелели, в ушах появился странный звон, язык отчего-то распух и больше не помещался во рту. А потом мир исчез…
– Ана, деус, рики, паки,
Дормы кормы констутаки,
Деус, деус, канадеус – бац!
– и в спину ей впилось шарообразное колючее существо. Перекати-поле.
Эне-бене рики-таки
Буль-буль-буль караки шмаки,
Эус деус краснодеус – бац!
– перекати-поле вцепилось в длинные светлые волосы. Принялось раскачиваться на спутанных прядях, как на качелях. Все выше, все дальше, вот оно впечаталось в нежную плоть, вспороло ее, словно плеть палача. Причмокивая, проникло внутрь.
Бежать еще быстрее, вот все, что ей оставалось. Но силы на исходе, «перекати-поле» отлично делало свою работу, пожирало ее, высасывало жизненные соки. Люди-трещины с обтянутыми щелястой кожей овалами вместо лиц становились все ближе. Вот уже скрюченные пальцы с кривыми когтями вонзились ей в шею…
– Нет! Нет! – крикнула она, схватившись за горло, и рывком села в постели. И тут же рухнула обратно – сильно закружилась голова.
За больничным окном покачивалось серое предрассветное марево. Длинные зловещие тени нависали со всех сторон. Таня протянула дрожащую руку, чтобы включить ночник. Игла, торчащая из вены, потревоженная резким движением, выскочила. Виниловая трубка, естественное продолжение иглы, по которой в кровь поступала неведомая жидкость, подпрыгнула и закружилась в воздухе, как живая. Над изголовьем кровати замигала, зашлась писком красная лампочка. «Капельница? – испугалась Таня. – Зачем? Мне хуже?» В коридоре раздались торопливые шаги, с шипением вспыхнули яркие лампы, и в распахнутой двери возникла медсестра Нина.
– Что случилось? – раздраженно спросила она.
– Все нормально, – еще больше испугалась Таня, щурясь от бьющего в глаза света.
– Зачем вы капельницу выдернули? – строго поинтересовалась Нина, проворно пристраивая иглу на место.
– Это не я… – залепетала Таня. – Она сама… Сама выдернулась. Я только хотела воды попить, – зачем-то соврала она, – я же не знала ничего про капельницу. Вечером ее не было. Мне что, стало хуже? Зачем она нужна?
– Здесь витамины. – Нина достала из кармана халата пузырек, умело выкачала шприцом мутное содержимое и добавила в склянку, прикрепленную к треноге. – Для поддержания организма. Вам же нужно восстанавливаться, правда? Вы же хотите скорее попасть домой?
– Да, да, конечно, – успокоилась Таня.
– Ну вот и чудненько. А теперь – спать. – Медсестра направилась к выходу.
– Постойте, Нина.
– Что еще?
– У меня очень кружится голова… Я не могу понять отчего. А вы не знаете?
– Завтра у доктора спросите. Закрывайте глазки… Сон – лучшее лекарство.
Нина ушла, захлопнув за собой дверь, оставив в воздухе шлейф аромата «Джангл» от Кензо. Свет погас, и вместе с гнетущим безмолвием вернулись давешние страхи. Плотный свинцовый туман возвещал о приходе очередного хмурого дня. Таня зажмурилась, но заснуть так и не удалось. Что-то мешало, что-то важное. Но что? Она мучительно пыталась понять причину тревожной маеты, не дающей спать. Тщетно. Периодически Таня впадала в беспокойную поверхностную дрему, но тут же буквально подпрыгивала в постели. «Боже, что со мной? – в отчаянии думала она. – Кто я? Что за мрачные тайны скрывает мое несчастное больное сознание?»
Внезапно из коридора донеслись приглушенные голоса. Женские. Таня вся обратилась в слух.
– Как это могло произойти? – ледяным тоном спросила первая женщина.
– Я не понимаю… Я даже предположить не могу… – оправдывалась вторая. – Но я вам обещаю, что сегодня…
– Мне не нужно сегодня. Мне нужно было вчера! Постарайтесь, чтобы подобное не повторилось. Уж кому как не вам знать, что незаменимых людей не бывает.
Раздался громкий стук каблуков, и снова воцарилась тишина. Таня почувствовала себя неловко оттого, что стала невольной свидетельницей неприятной сцены, разыгравшейся в коридоре. Она узнала голос Нины. Второй голос тоже показался знакомым, но где и когда она его слышала?
Неожиданно отворилась дверь. Совершенно бесшумно. На пороге возникла тень. Таня отчего-то очень испугалась. Притворилась спящей. Старалась дышать глубоко и ровно, хотя сердце колотилось о грудную клетку в ритме африканского барабана джемби. Сердце-предатель.
Тень беззвучно пересекла палату и остановилась рядом. Удушающий запах «Джангл» ударил в ноздри. Снова Нина! Что ей надо? Захрустела накрахмаленная ткань халата, раздался чавкающий звук высасываемой жидкости, виниловая трубка всхлипнула радостно и пустила внутрь себя новые потоки лекарства. Таня так и не успела додумать мысль. Ноги-руки отяжелели, в ушах появился странный звон, язык отчего-то распух и больше не помещался во рту. А потом мир исчез…
Глава 10
– Господи! На кого ты похожа, девочка моя? – воскликнула вместо приветствия Елена Анатольевна, открыв дверь.
– Я тоже рада тебя видеть, мама, – усмехнулась Катя в ответ и пошла следом за матерью на кухню.
– Давай хоть поешь… Ты, Катерина, совсем перестала за собой следить. Ты же молодая, красивая женщина, разве можно так? Бледная, глаза тусклые, щеки ввалились, – ворчала Елена Анатольевна, накладывая дочери овощного рагу с тушеным мясом. – Я понимаю, у тебя в жизни случилось страшное горе. Но прошло ведь уже столько времени! Ты же не вдова племени марибу, где принято заживо хоронить жен рядом с умершими мужьями.
– Хватит, мам. – Катя отложила вилку, не попробовав предложенного блюда.
– Ну, прости, прости. У меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на тебя. Одета черт знает во что, ходишь как бомж какой-то, прости господи… А ведь у тебя шкафы ломятся от вещей!
– Мне нравится такой стиль, – вяло парировала Катя.
– Стиль! Не смеши меня… Какая ты была раньше! Веселая, с горящим взглядом! А теперь? Я даже вспомнить не могу, когда ты улыбалась последний раз. А ведь у тебя потрясающая улыбка!
– Мама, о чем ты говоришь? Какая улыбка? Я потеряла мужа и дочь! Забыла?
– Дочь? Катюша, опомнись, какую дочь? – Мать всплеснула руками. – У тебя была пятимесячная беременность. Да, ты знала, что пол ребенка – женский. И все! Какая же это дочь?
– Все, мама, с меня довольно. Я ухожу, сил никаких нет выслушивать этот бред! – Еле сдерживая слезы, Катя выскочила из-за стола и устремилась к выходу из квартиры.
Мать ринулась за ней.
– Подожди, – взмолилась она, вцепившись в Катин рукав, – обещаю, что не скажу больше ни слова. Просто… Я так тебя люблю, мне так жаль тебя, милая. Я так хочу, чтобы ты стала прежней.
– Это невозможно… – Катя застыла перед зеркалом. Она словно впервые увидела себя… И пришла в ужас. Действительно, мать права. Она похожа на живой труп! Катя порывисто обняла мать и прошептала: – Все нормально, успокойся…
– Не запирай перед будущим дверь… – всхлипнула Елена Анатольевна.
– Знаешь, мам, а я тут недавно Молчанова видела, – сообщила Катя спустя двадцать минут, отправив в рот последний кусочек мяса.
– Антона Молчанова? – обрадовалась мать. – Такой хороший мальчик! А как он в тебя влюблен был!
– Да ладно! – смущенно рассмеялась Катя. Почему-то ей были приятны материны слова.
– Вот именно, что влюблен! Кстати, – Елена Анатольевна поставила на стол перед дочерью чашку ароматного чая, – я так и не поняла, что же у них произошло тогда с Константином? Поссорились?
– Мам, я не знаю. Никогда не интересовалась.
– Странные отношения у вас с мужем были, – снова заворчала Елена Анатольевна. Она всегда открыто недолюбливала зятя. – У близких людей не должно быть секретов друг от друга. Недосказанность разрушает хрупкую скорлупу счастья и доверия в семье. Ну что ты так на меня смотришь? Я жизнь прожила. Знаю, что говорю… Кстати, наша арфистка, Тамара, да ты ее знаешь прекрасно, привезла с гастролей из Канады очень симпатичную курточку, главное, что теплую. Как раз твой размер, а ей она мала. Примеришь?
– Да нет, мам, – отмахнулась Катя, но Елена Анатольевна уже выпорхнула из кухни и спустя мгновение вернулась с объемным пакетом в руках. Катя почувствовала нарастающее раздражение. – Я же сказала, мне не нужно.
– Да ты только посмотри! – Елена Анатольевна, не слушая дочь, достала куртку из пакета и развернула.
Катя скользнула равнодушно глазами по темно-рыжей замше, отороченной чернобуркой, и замерла.
– Правда, красивая, – согласилась она, пытаясь скрыть охватившее ее волнение. Куртка была просто роскошной.
– А я тебе о чем? – оживилась мать. – И цвет твой, к волосам подходит. Ну, примерь.
Катя пожала плечами и как бы нехотя поднялась. Признаваться в том, что вещь ей очень понравилась, она не спешила. Провела пальцами по нежной, бархатистой замше, по мягкому, пушистому меху. Накинула на плечи. Куртка казалась невесомой. Катя всунула руки в рукава, застегнула молнию…
– Катька! – ахнула Елена Анатольевна и хлопнула в ладоши. – Шикарно! Сто процентов твоя вещь!
– Да зачем она мне? – продолжала капризничать Катя, хотя уже решила для себя, что обязательно купит ее.
– Опять двадцать пять! Ну, не хочешь – не надо. – Мать принялась стаскивать с Кати куртку.
– Мам, перестань, – рассмеялась Катя. – Я же просто так. Мне очень нравится.
– Ну и прекрасно! У тебя ведь скоро день рождения. Это наш с Ник Ником подарок.
Без десяти четыре Катя вошла в театр. Визит к матери оставил в душе неприятный осадок. Впервые за долгие годы она всерьез задумалась, а правда ли так безоблачен был ее брак, как нашептывала память? Может быть, мать в чем-то и права. Ведь со стороны всегда виднее. И Костя на самом деле что-то скрывал от нее или ей так только казалось? И вдруг, если бы она прямо спросила, то узнала бы, где он пропадал ночами, где проводил выходные? Почему раньше, когда он был жив, Катю это не волновало? Неужели его смерть стерла без следа все недомолвки и оговорки, телефонные разговоры вполголоса за закрытой дверью, запах чужих духов в салоне автомобиля. Теперь эти вопросы навсегда, навечно – боже, какое страшное слово! – останутся без ответа. Катя даже задохнулась от собственных мыслей, кровь бросилась в голову. Господи, как она смеет!
Да еще эта куртка. Зачем согласилась ее взять? Теперь Катя чувствовала себя ужасно неудобно перед матерью. Такой дорогой подарок!
Она снова внимательно изучила свое отражение в зеркале. Тусклые волосы стянуты на затылке в тугой узел, бледное, землистого оттенка лицо с застывшей скорбной маской. Бесформенный растянутый свитер, вытертые до дыр джинсы. Да-а, она вряд ли украсит собою новую вещь…
Когда в дверях появилась Ржевская, Катя тупо сидела у зеркала.
– Ты чего, Катюша, заболела? – заботливо поинтересовалась Мабель, снимая тяжелое, промокшее под дождем пальто.
– Нет, все нормально, – усмехнулась та, – просто вдруг увидела себя и поняла, какая я страшная стала.
Ржевская удивленно покосилась на молодую женщину. Катя Королева на работе никому, кроме Юли Дроздовской, не рассказывала свою историю.
– Да нет… – осторожно произнесла Ржевская, пораженная Катиной фразой, – по-моему, ты выглядишь нормально, то есть как обычно.
Катя быстро стянула резинку с волос, и они рассыпались по плечам. Намотала спутанную прядь на кулак, дернула со всей силой.
– Мабель Павловна, постригите меня, пожалуйста.
– Подстричь? – растерялась Ржевская. Она часто думала, что если бы Королева носила прическу покороче, ей очень пошло бы. Но Катя никогда не интересовалась своей внешностью, а Мабель Павловна, прошедшая суровую школу жизни, предпочитала не лезть к людям с советами. – Можно попробовать.
Спустя час преображенная Катя с удовольствием разглядывала собственное отражение.
– А ты у нас, оказывается, красавица! – Любуясь своей работой, Ржевская удовлетворенно пыхнула «Явой». На протяжении долгих лет она курила только эту марку сигарет. Никакие «Мальборо» и «Кенты» не могли заставить ее свернуть с избранного пути. – Если еще чуток реснички подкрасить, губки…
Подхватив свой рабочий инструмент, обновленная Катя отправилась «рисовать лица» к выходу на сцену.
Покончив с «народными» и «заслуженными», Катя застыла на секунду у гримерки под номером 206. До сих пор она входила сюда с внутренним трепетом. Казалось, что там, за дверью, все еще витает дух Юли Дроздовской. Перед мысленным взором возник туманный образ: голова вполоборота, искрящиеся смехом глаза, ироничная улыбка, длинные гладкие волосы собраны в высокий «конский» хвост. Именно за ироничность и независимость Юлю не любили в театре. Считали надменной и заносчивой…
Вздохнув, Катя толкнула спиной дверь. Руки были заняты: в одной – коробка с гримом, в другой – соломенная шляпка с дурацкими пластмассовыми цветами. Почему-то эти цветы напоминали Кате о кладбище.
Бондаренко болтала по телефону. Как всегда. На сей раз со служебным входом.
– Зинаидочка Васильна, – щебетала она, – передайте, пожалуйста, Михал Михалычу, что я задержусь после спектакля. Буквально на несколько минуточек. Пусть дождется, ладненько? Он должен за мной заехать. – Увидев Катю, Бондаренко распахнула глаза, хихикнула и подняла вверх большой палец. – Королева! Классно выглядишь! Прямо Джулия Робертс! Чего ты раньше-то не стриглась? Ходила, как тетя Мотя…
– Спасибо, – улыбнулась Катя, подивившись про себя Ларисиной благосклонности.
Лариса Бондаренко пребывала в отличном настроении. Причиной тому был набирающий силу ее роман со знаменитым Михаилом Пороговым. Михаил Михайлович давно подбивал к Ларочке клинья, со дня ее появления в театре. Осторожная Лара долго отклоняла его ухаживания, но Порогов был удивительно настойчив. Тот факт, что Порогов старше самой Ларисы почти втрое, ничуть ее не смущал. Бондаренко питала слабость ко взрослым, состоявшимся и состоятельным мужчинам. На недавней премьере, в которой сам Порогов не был занят, он вынес на сцену умопомрачительный букет и на глазах всей труппы вручил его Ларисе. И она сдалась.
– Ты сядь, сядь. Я тебе сейчас кое-что расскажу… – Ларисе не терпелось поделиться своей победой. Она похлопала по спинке стула, на котором раньше сидела Юля Дроздовская, и подвинула его ближе.
Катя послушно села, отложив в сторону дурацкую соломенную шляпку. Внезапно запахло розами, перед глазами поплыли черные круги, гримерка закачалась, затряслась и растаяла в плотном тумане. Что-то скользкое коснулось щеки, проползло по шее, сомкнулось кольцом… Всплеск? Всхлип? Вздох?
И гримерка вернулась на место.
Бондаренко так ничего и не заметила.
– Я тоже рада тебя видеть, мама, – усмехнулась Катя в ответ и пошла следом за матерью на кухню.
– Давай хоть поешь… Ты, Катерина, совсем перестала за собой следить. Ты же молодая, красивая женщина, разве можно так? Бледная, глаза тусклые, щеки ввалились, – ворчала Елена Анатольевна, накладывая дочери овощного рагу с тушеным мясом. – Я понимаю, у тебя в жизни случилось страшное горе. Но прошло ведь уже столько времени! Ты же не вдова племени марибу, где принято заживо хоронить жен рядом с умершими мужьями.
– Хватит, мам. – Катя отложила вилку, не попробовав предложенного блюда.
– Ну, прости, прости. У меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на тебя. Одета черт знает во что, ходишь как бомж какой-то, прости господи… А ведь у тебя шкафы ломятся от вещей!
– Мне нравится такой стиль, – вяло парировала Катя.
– Стиль! Не смеши меня… Какая ты была раньше! Веселая, с горящим взглядом! А теперь? Я даже вспомнить не могу, когда ты улыбалась последний раз. А ведь у тебя потрясающая улыбка!
– Мама, о чем ты говоришь? Какая улыбка? Я потеряла мужа и дочь! Забыла?
– Дочь? Катюша, опомнись, какую дочь? – Мать всплеснула руками. – У тебя была пятимесячная беременность. Да, ты знала, что пол ребенка – женский. И все! Какая же это дочь?
– Все, мама, с меня довольно. Я ухожу, сил никаких нет выслушивать этот бред! – Еле сдерживая слезы, Катя выскочила из-за стола и устремилась к выходу из квартиры.
Мать ринулась за ней.
– Подожди, – взмолилась она, вцепившись в Катин рукав, – обещаю, что не скажу больше ни слова. Просто… Я так тебя люблю, мне так жаль тебя, милая. Я так хочу, чтобы ты стала прежней.
– Это невозможно… – Катя застыла перед зеркалом. Она словно впервые увидела себя… И пришла в ужас. Действительно, мать права. Она похожа на живой труп! Катя порывисто обняла мать и прошептала: – Все нормально, успокойся…
– Не запирай перед будущим дверь… – всхлипнула Елена Анатольевна.
– Знаешь, мам, а я тут недавно Молчанова видела, – сообщила Катя спустя двадцать минут, отправив в рот последний кусочек мяса.
– Антона Молчанова? – обрадовалась мать. – Такой хороший мальчик! А как он в тебя влюблен был!
– Да ладно! – смущенно рассмеялась Катя. Почему-то ей были приятны материны слова.
– Вот именно, что влюблен! Кстати, – Елена Анатольевна поставила на стол перед дочерью чашку ароматного чая, – я так и не поняла, что же у них произошло тогда с Константином? Поссорились?
– Мам, я не знаю. Никогда не интересовалась.
– Странные отношения у вас с мужем были, – снова заворчала Елена Анатольевна. Она всегда открыто недолюбливала зятя. – У близких людей не должно быть секретов друг от друга. Недосказанность разрушает хрупкую скорлупу счастья и доверия в семье. Ну что ты так на меня смотришь? Я жизнь прожила. Знаю, что говорю… Кстати, наша арфистка, Тамара, да ты ее знаешь прекрасно, привезла с гастролей из Канады очень симпатичную курточку, главное, что теплую. Как раз твой размер, а ей она мала. Примеришь?
– Да нет, мам, – отмахнулась Катя, но Елена Анатольевна уже выпорхнула из кухни и спустя мгновение вернулась с объемным пакетом в руках. Катя почувствовала нарастающее раздражение. – Я же сказала, мне не нужно.
– Да ты только посмотри! – Елена Анатольевна, не слушая дочь, достала куртку из пакета и развернула.
Катя скользнула равнодушно глазами по темно-рыжей замше, отороченной чернобуркой, и замерла.
– Правда, красивая, – согласилась она, пытаясь скрыть охватившее ее волнение. Куртка была просто роскошной.
– А я тебе о чем? – оживилась мать. – И цвет твой, к волосам подходит. Ну, примерь.
Катя пожала плечами и как бы нехотя поднялась. Признаваться в том, что вещь ей очень понравилась, она не спешила. Провела пальцами по нежной, бархатистой замше, по мягкому, пушистому меху. Накинула на плечи. Куртка казалась невесомой. Катя всунула руки в рукава, застегнула молнию…
– Катька! – ахнула Елена Анатольевна и хлопнула в ладоши. – Шикарно! Сто процентов твоя вещь!
– Да зачем она мне? – продолжала капризничать Катя, хотя уже решила для себя, что обязательно купит ее.
– Опять двадцать пять! Ну, не хочешь – не надо. – Мать принялась стаскивать с Кати куртку.
– Мам, перестань, – рассмеялась Катя. – Я же просто так. Мне очень нравится.
– Ну и прекрасно! У тебя ведь скоро день рождения. Это наш с Ник Ником подарок.
Без десяти четыре Катя вошла в театр. Визит к матери оставил в душе неприятный осадок. Впервые за долгие годы она всерьез задумалась, а правда ли так безоблачен был ее брак, как нашептывала память? Может быть, мать в чем-то и права. Ведь со стороны всегда виднее. И Костя на самом деле что-то скрывал от нее или ей так только казалось? И вдруг, если бы она прямо спросила, то узнала бы, где он пропадал ночами, где проводил выходные? Почему раньше, когда он был жив, Катю это не волновало? Неужели его смерть стерла без следа все недомолвки и оговорки, телефонные разговоры вполголоса за закрытой дверью, запах чужих духов в салоне автомобиля. Теперь эти вопросы навсегда, навечно – боже, какое страшное слово! – останутся без ответа. Катя даже задохнулась от собственных мыслей, кровь бросилась в голову. Господи, как она смеет!
Да еще эта куртка. Зачем согласилась ее взять? Теперь Катя чувствовала себя ужасно неудобно перед матерью. Такой дорогой подарок!
Она снова внимательно изучила свое отражение в зеркале. Тусклые волосы стянуты на затылке в тугой узел, бледное, землистого оттенка лицо с застывшей скорбной маской. Бесформенный растянутый свитер, вытертые до дыр джинсы. Да-а, она вряд ли украсит собою новую вещь…
Когда в дверях появилась Ржевская, Катя тупо сидела у зеркала.
– Ты чего, Катюша, заболела? – заботливо поинтересовалась Мабель, снимая тяжелое, промокшее под дождем пальто.
– Нет, все нормально, – усмехнулась та, – просто вдруг увидела себя и поняла, какая я страшная стала.
Ржевская удивленно покосилась на молодую женщину. Катя Королева на работе никому, кроме Юли Дроздовской, не рассказывала свою историю.
– Да нет… – осторожно произнесла Ржевская, пораженная Катиной фразой, – по-моему, ты выглядишь нормально, то есть как обычно.
Катя быстро стянула резинку с волос, и они рассыпались по плечам. Намотала спутанную прядь на кулак, дернула со всей силой.
– Мабель Павловна, постригите меня, пожалуйста.
– Подстричь? – растерялась Ржевская. Она часто думала, что если бы Королева носила прическу покороче, ей очень пошло бы. Но Катя никогда не интересовалась своей внешностью, а Мабель Павловна, прошедшая суровую школу жизни, предпочитала не лезть к людям с советами. – Можно попробовать.
Спустя час преображенная Катя с удовольствием разглядывала собственное отражение.
– А ты у нас, оказывается, красавица! – Любуясь своей работой, Ржевская удовлетворенно пыхнула «Явой». На протяжении долгих лет она курила только эту марку сигарет. Никакие «Мальборо» и «Кенты» не могли заставить ее свернуть с избранного пути. – Если еще чуток реснички подкрасить, губки…
Подхватив свой рабочий инструмент, обновленная Катя отправилась «рисовать лица» к выходу на сцену.
Покончив с «народными» и «заслуженными», Катя застыла на секунду у гримерки под номером 206. До сих пор она входила сюда с внутренним трепетом. Казалось, что там, за дверью, все еще витает дух Юли Дроздовской. Перед мысленным взором возник туманный образ: голова вполоборота, искрящиеся смехом глаза, ироничная улыбка, длинные гладкие волосы собраны в высокий «конский» хвост. Именно за ироничность и независимость Юлю не любили в театре. Считали надменной и заносчивой…
Вздохнув, Катя толкнула спиной дверь. Руки были заняты: в одной – коробка с гримом, в другой – соломенная шляпка с дурацкими пластмассовыми цветами. Почему-то эти цветы напоминали Кате о кладбище.
Бондаренко болтала по телефону. Как всегда. На сей раз со служебным входом.
– Зинаидочка Васильна, – щебетала она, – передайте, пожалуйста, Михал Михалычу, что я задержусь после спектакля. Буквально на несколько минуточек. Пусть дождется, ладненько? Он должен за мной заехать. – Увидев Катю, Бондаренко распахнула глаза, хихикнула и подняла вверх большой палец. – Королева! Классно выглядишь! Прямо Джулия Робертс! Чего ты раньше-то не стриглась? Ходила, как тетя Мотя…
– Спасибо, – улыбнулась Катя, подивившись про себя Ларисиной благосклонности.
Лариса Бондаренко пребывала в отличном настроении. Причиной тому был набирающий силу ее роман со знаменитым Михаилом Пороговым. Михаил Михайлович давно подбивал к Ларочке клинья, со дня ее появления в театре. Осторожная Лара долго отклоняла его ухаживания, но Порогов был удивительно настойчив. Тот факт, что Порогов старше самой Ларисы почти втрое, ничуть ее не смущал. Бондаренко питала слабость ко взрослым, состоявшимся и состоятельным мужчинам. На недавней премьере, в которой сам Порогов не был занят, он вынес на сцену умопомрачительный букет и на глазах всей труппы вручил его Ларисе. И она сдалась.
– Ты сядь, сядь. Я тебе сейчас кое-что расскажу… – Ларисе не терпелось поделиться своей победой. Она похлопала по спинке стула, на котором раньше сидела Юля Дроздовская, и подвинула его ближе.
Катя послушно села, отложив в сторону дурацкую соломенную шляпку. Внезапно запахло розами, перед глазами поплыли черные круги, гримерка закачалась, затряслась и растаяла в плотном тумане. Что-то скользкое коснулось щеки, проползло по шее, сомкнулось кольцом… Всплеск? Всхлип? Вздох?
И гримерка вернулась на место.
Бондаренко так ничего и не заметила.
Глава 11
Наталья Андреевна Дроздовская была рабом собственных привычек. Каждое утро на протяжении вот уже двадцати пяти лет она ела одно и то же – французский салат красоты. Полчашки овсянки запаривала кипятком, терла яблоко и добавляла ложку меда.
Наталья Андреевна очень за собой следила. Она страшилась старости. На ее глазах мать, некогда удивительно красивая женщина, превратилась в высохшую мумию. Наташа содрогнулась. В памяти всплыло материнское лицо, цветом и фактурой напоминавшее сосиску, месяц пролежавшую в холодильнике. Она машинально дотронулась до скулы. Вроде нормально. Кожа упругая, гладкая на ощупь. Но каких усилий это стоило!
Наталья Андреевна обожала чай. Сладкий, ароматный, заваренный до черноты. В молодости она могла выпить двадцать, да что там, тридцать кружек в день. Теперь приходилось ограничиваться тремя-четырьмя чашками. Если больше – утром она с трудом узнавала себя в зеркале. О спиртном тоже пришлось забыть. А она так любила крепкие напитки. Иногда по субботам, в загрузочные дни, как она их называла, Наталья позволяла себе выпить сто граммов виски или коньяка. Естественно, дорогого, выдержанного. Но в последнее время это случалось все реже.
Трижды в неделю Наталья посещала тренажерный зал. Тренажеры она ненавидела и после занятий чувствовала себя ужасно. Словно по ней проехался каток. Но все равно до изнеможения качала пресс и плавала в бассейне. А после парилась в сауне. К слову сказать, сауну она тоже ненавидела.
Наталья Андреевна приготовила стакан свежевыжатого апельсинового сока, налила кофе без кофеина. Уселась за стол, выложенный морской галькой, собранной ею собственноручно в различных уголках планеты. Но кусок в горло не лез. Овсянка показалась безвкусной, кофе горьким, а сок кислым. Она понимала, что виной тому нервы. И тем не менее ничего не могла с собой поделать.
Сегодня, во второй половине дня будут готовы результаты анализов. И станет ясно, напрасной была чудовищная жертва или нет…
Дроздовская все чаще и чаще жалела, что позволила втянуть себя в такую страшную авантюру. Поначалу идея ей понравилась. Возможность заработать хорошие деньги, жить, ни в чем себе не отказывая, манила, притягивала, как магнит. Ездить по миру, останавливаться в лучших отелях, покупать роскошные вещи, пользоваться услугами элитных косметологов, массажистов. Денег не бывает много…
К тому же ей давно хотелось обнародовать свой талант – амбициозность была одной из главных черт ее характера. Но она никогда не думала, что все зайдет так далеко. И боялась, что совершила непоправимую ошибку. Вторую в своей жизни.
Наталья решительно отодвинула изысканную тарелку в форме морской звезды – подарок модного московского художника, ее пациента. Закурила. Сигареты – ее единственная слабость. Глоток свободы от себя самой.
– Дымишь с утра пораньше? – с укоризной спросил муж, появившийся в дверях. Свежий, чисто выбритый, с влажными после душа волосами. Белоснежное полотенце, обернутое вокруг бедер, капли воды на загорелой груди.
– Да нервничаю что-то, Владушка, – вздохнула Дроздовская и залпом допила кофе. – На сердце неспокойно.
– Не волнуйся, все будет хорошо. – Муж наклонился и поцеловал ее в висок. – Кстати, как он?
– Павлуша? Спит еще… – рассеянно пробормотала Наталья. «Тебе ведь все равно, – ужалила мысль, – он ведь не твой сын». Поспешно щелкнула золотой зажигалкой, прикуривая очередную «Житан».
– Ты слишком много куришь, Туся, – бросил он и скрылся в своей спальне. У них с женой были разные спальни, площадь позволяла.
Наталья Андреевна посмотрела на часы. Половина девятого утра. Еще несколько часов неведения. Как же их пережить?
Наталья Андреевна очень за собой следила. Она страшилась старости. На ее глазах мать, некогда удивительно красивая женщина, превратилась в высохшую мумию. Наташа содрогнулась. В памяти всплыло материнское лицо, цветом и фактурой напоминавшее сосиску, месяц пролежавшую в холодильнике. Она машинально дотронулась до скулы. Вроде нормально. Кожа упругая, гладкая на ощупь. Но каких усилий это стоило!
Наталья Андреевна обожала чай. Сладкий, ароматный, заваренный до черноты. В молодости она могла выпить двадцать, да что там, тридцать кружек в день. Теперь приходилось ограничиваться тремя-четырьмя чашками. Если больше – утром она с трудом узнавала себя в зеркале. О спиртном тоже пришлось забыть. А она так любила крепкие напитки. Иногда по субботам, в загрузочные дни, как она их называла, Наталья позволяла себе выпить сто граммов виски или коньяка. Естественно, дорогого, выдержанного. Но в последнее время это случалось все реже.
Трижды в неделю Наталья посещала тренажерный зал. Тренажеры она ненавидела и после занятий чувствовала себя ужасно. Словно по ней проехался каток. Но все равно до изнеможения качала пресс и плавала в бассейне. А после парилась в сауне. К слову сказать, сауну она тоже ненавидела.
Наталья Андреевна приготовила стакан свежевыжатого апельсинового сока, налила кофе без кофеина. Уселась за стол, выложенный морской галькой, собранной ею собственноручно в различных уголках планеты. Но кусок в горло не лез. Овсянка показалась безвкусной, кофе горьким, а сок кислым. Она понимала, что виной тому нервы. И тем не менее ничего не могла с собой поделать.
Сегодня, во второй половине дня будут готовы результаты анализов. И станет ясно, напрасной была чудовищная жертва или нет…
Дроздовская все чаще и чаще жалела, что позволила втянуть себя в такую страшную авантюру. Поначалу идея ей понравилась. Возможность заработать хорошие деньги, жить, ни в чем себе не отказывая, манила, притягивала, как магнит. Ездить по миру, останавливаться в лучших отелях, покупать роскошные вещи, пользоваться услугами элитных косметологов, массажистов. Денег не бывает много…
К тому же ей давно хотелось обнародовать свой талант – амбициозность была одной из главных черт ее характера. Но она никогда не думала, что все зайдет так далеко. И боялась, что совершила непоправимую ошибку. Вторую в своей жизни.
Наталья решительно отодвинула изысканную тарелку в форме морской звезды – подарок модного московского художника, ее пациента. Закурила. Сигареты – ее единственная слабость. Глоток свободы от себя самой.
– Дымишь с утра пораньше? – с укоризной спросил муж, появившийся в дверях. Свежий, чисто выбритый, с влажными после душа волосами. Белоснежное полотенце, обернутое вокруг бедер, капли воды на загорелой груди.
– Да нервничаю что-то, Владушка, – вздохнула Дроздовская и залпом допила кофе. – На сердце неспокойно.
– Не волнуйся, все будет хорошо. – Муж наклонился и поцеловал ее в висок. – Кстати, как он?
– Павлуша? Спит еще… – рассеянно пробормотала Наталья. «Тебе ведь все равно, – ужалила мысль, – он ведь не твой сын». Поспешно щелкнула золотой зажигалкой, прикуривая очередную «Житан».
– Ты слишком много куришь, Туся, – бросил он и скрылся в своей спальне. У них с женой были разные спальни, площадь позволяла.
Наталья Андреевна посмотрела на часы. Половина девятого утра. Еще несколько часов неведения. Как же их пережить?
Глава 12
Антон Молчанов никак не мог сосредоточиться на показаниях свидетельницы по делу об угоне. Ему не давала покоя пропавшая Виктория Свиридова. Он все смотрел и смотрел на фотографию, как бы невзначай забытую Варламовым, и никак не мог понять, что же его беспокоит? То ли Свиридова на кого-то похожа, то ли он когда-то уже видел эту женщину.
Антон сразу раскусил Борькин маневр, Варламов никогда ничего не делал просто так. Просто так, любил повторять он, даже птички не летают, все за чем-нибудь. Если бы не ощущение дежавю, Молчанов и внимания не обратил бы на исчезнувшую женщину. Вернул бы Варламову снимок, сохранив правила игры. Мол, ты забыл, старик. Но… Вот это «но» и засело занозой в мозгу, ныло, свербило.
Проводив свидетельницу, он решительно набрал по внутренней связи кабинет Варламова. Тот поднял трубку сразу. Как показалось Антону, даже не дождавшись гудка.
– Борь, ты у меня кое-что вчера забыл… – начал он.
– Сейчас зайду, – коротко бросил Варламов и спустя минуту появился на пороге. – Ну что, Ниро Вульф, просек небось, что я специально фотку оставил?
– Не без этого, – усмехнулся Молчанов. – Только не пойму, зачем тебе я? Ты что, сам не в состоянии разобраться?
– Ох, старичок, – Варламов озадаченно почесал затылок, – тут дело такое… Как бы это сказать… Деликатное. Боюсь, Надька моя пронюхает. Тогда мне точно головы не сносить. Ты ж ее знаешь, настоящий Пинкертон в юбке. Я давно ей говорю: бросай ты свой музей к чертовой бабушке и открывай частное детективное агентство. Озолотимся!
Антон расхохотался. Надежда, Борина жена, была болезненно ревнива и до крайности подозрительна. Ее преследовала мысль, что муж ей изменяет. Она устанавливала на домашний телефон купленные на радиорынке подслушивающие «жучки», устраивала слежку за Борисом. Его карманы, бумажник, мобильник постоянно подвергались ревизии. Антон застрелился бы на третий день, будь у него такая жена. А Борьке нравилось. Более того, он своей Надькой гордился.
– Помоги, а, Антонио? Ты ж понимаешь, мне и Ирку обижать не хочется. Мало ли, пригодится воды напиться, – хмыкнул Варламов и подмигнул. – К тому же я вижу, что зацепила тебя белокурая Викуля. Ну, скажи, скажи, что я не прав…
– Прав, – признался Антон и прикурил сигарету. Затянулся дымом глубоко, так, что даже голова закружилась. – Но, честно говоря…
Антон сразу раскусил Борькин маневр, Варламов никогда ничего не делал просто так. Просто так, любил повторять он, даже птички не летают, все за чем-нибудь. Если бы не ощущение дежавю, Молчанов и внимания не обратил бы на исчезнувшую женщину. Вернул бы Варламову снимок, сохранив правила игры. Мол, ты забыл, старик. Но… Вот это «но» и засело занозой в мозгу, ныло, свербило.
Проводив свидетельницу, он решительно набрал по внутренней связи кабинет Варламова. Тот поднял трубку сразу. Как показалось Антону, даже не дождавшись гудка.
– Борь, ты у меня кое-что вчера забыл… – начал он.
– Сейчас зайду, – коротко бросил Варламов и спустя минуту появился на пороге. – Ну что, Ниро Вульф, просек небось, что я специально фотку оставил?
– Не без этого, – усмехнулся Молчанов. – Только не пойму, зачем тебе я? Ты что, сам не в состоянии разобраться?
– Ох, старичок, – Варламов озадаченно почесал затылок, – тут дело такое… Как бы это сказать… Деликатное. Боюсь, Надька моя пронюхает. Тогда мне точно головы не сносить. Ты ж ее знаешь, настоящий Пинкертон в юбке. Я давно ей говорю: бросай ты свой музей к чертовой бабушке и открывай частное детективное агентство. Озолотимся!
Антон расхохотался. Надежда, Борина жена, была болезненно ревнива и до крайности подозрительна. Ее преследовала мысль, что муж ей изменяет. Она устанавливала на домашний телефон купленные на радиорынке подслушивающие «жучки», устраивала слежку за Борисом. Его карманы, бумажник, мобильник постоянно подвергались ревизии. Антон застрелился бы на третий день, будь у него такая жена. А Борьке нравилось. Более того, он своей Надькой гордился.
– Помоги, а, Антонио? Ты ж понимаешь, мне и Ирку обижать не хочется. Мало ли, пригодится воды напиться, – хмыкнул Варламов и подмигнул. – К тому же я вижу, что зацепила тебя белокурая Викуля. Ну, скажи, скажи, что я не прав…
– Прав, – признался Антон и прикурил сигарету. Затянулся дымом глубоко, так, что даже голова закружилась. – Но, честно говоря…