Поселок Заокский, январь 2010 года
Зима в этом году удивительная, давно такой не было. Под ногами скрипит ослепительно белый снег, ветки деревьев в лесу похожи на хрустальные подсвечники. Это – в Заокском, в Москве, конечно, все по-другому… Когда летом 2009 года Михаил Петрович уезжал из Заокского в Америку, его супруга Анна Ивановна кому-то сказала: «Не приедем сюда больше». Как будто чувствовала…Все эти недели живу с ощущением, что на другой стороне земного шара уходит в небытие русский человек, мечтавший ходить по русской земле и писать русские пейзажи. Он говорил об этом, когда я записывала интервью с ним для «Русской мысли» летом 1998 года. «Что вы будете делать, когда закончите перевод Библии? О чем еще вы мечтаете?» – спросила я его. «Я мечтаю ходить с этюдником и писать русскую природу», – ответил Михаил Петрович, чем несказанно тогда удивил меня. Я вдруг почувствовала в нем близкую, родственную душу. Я знала, что он закончил когда-то художественное училище, но думала, что живопись для него осталась в далеком прошлом. Но видимо причастность к искусству не может отпустить человека навсегда. А недавно, увидев его фотографию со скрипкой в руках, я сделала еще одно неожиданное открытие: оказывается, Михаил Петрович умел играть на скрипке! А потом и Петр мне это подтвердил: «Дома стояла старая фисгармония, и отец умел играть – садился, открывал духовные песнопения… Я не знаю, где он научился, кто его научил. Он нам об этом никогда не рассказывал. Я видел его играющим на скрипке, не так часто он ее доставал, но в пятницу вечером иногда играл. Он был музыкальным человеком, очень ценил музыку. И нам прививал любовь к ней…»
Никогда не замечали, что художники и музыканты – другие, иные, не такие, как все? Не лучше и не хуже – просто ДРУГИЕ! Людям, способным трансформировать свое мироощущение в звуки и краски, дано особенное понимание жизни. Наверное, именно оттуда, из художественного прошлого, и исходит удивительная гармония, всегда присутствовавшая во всем, что Михаил Петрович говорил и делал.
Однако меня не покидает ощущение трагичности его жизни. Со своими непоколебимыми убеждениями, верой, стремлением к гармонии он оказался вовлеченным в это падение в бездну – в великий разлом истории, в который попали многие российские семьи в ХХ столетии. Но, несмотря на все пережитое и вполне простое происхождение, многочисленное семейство Кулаковых всегда производило впечатление семьи аристократической, имевшей несколько поколений голубой крови…
Беседа пятая (продолжение)
Поселок Заокский, июль 2007 года
Стоял ли перед вами такой выбор: благополучие семьи или путь служения Богу?
Я никогда не думал, что могу оставить свое служение, мне это и в голову не приходило. Я чувствовал, что другого пути у меня в жизни нет. Когда мне приходилось работать преподавателем в школе, я чувствовал постоянную неудовлетворенность. Хотя, в общем-то, дело было интересным и нетрудным – преподавать рисование и черчение, это как раз то, чему я учился в художественном училище. Но я чувствовал, что делаю что-то не то. Что трачу время не на то, чем должен заниматься. Мое призвание – проповедовать Евангелие Господа нашего Иисуса Христа. Я должен этим заниматься, хотя это связано с опасностью. И пока я не буду этим делом заниматься, я нигде не найду для себя удовлетворения.
Мы с супругой поехали в Алма-Ату, не имея никакой материальной поддержки, нас никто туда не посылал. Есть евангельский рассказ об апостоле Павле, который во сне услышал мужа македонянина, который сказал: придите и помогите нам. В Евангелии это называется македонский зов. Этот македонский зов мы услышали от приехавшего к нам Ивана Антоновича Павелко, отца большой семьи. Он сказал: нас несколько человек в Алма-Ате, но у нас нет церкви, у нас нет служителя, приезжайте и помогите нам. Незадолго до этого там прошли страшные аресты, все руководство и наиболее активные члены церкви были отправлены на север в лагеря. Большая часть, около 1300 человек, погибла, через год в живых осталось только 300 человек. Недавно я встретил дочь одного из выживших, адвентиста по фамилии Степовой. Ей отец рассказывал, что он 12 братьев закопал в мерзлую северную землю.
Так что мы получили приглашение ехать в Алма-Ату продолжить дело, которое этими арестами было разрушено. Там все надо было начинать сначала. Моя жена Анна Ивановна часто вспоминает, какое трудное это было время. Но когда я потом встречал в Алма-Ате людей, которые нас тогда знали, то видел их радость. Это была настоящая любовь людей, которые были полны благодарности за то, что мы в немощи своей смогли совершить долг христианский, смогли поддержать духовную жизнь и содействовать созданию церкви.
В сентябре 2006 года я как бывший руководитель церкви в Средней Азии и Казахстане вместе с Анной Ивановной был приглашен в Алма-Ату на торжества, посвященные столетнему юбилею адвентистского движения в этом регионе. Ко мне подошел служитель одной из церквей (в Алма-Ате к этому времени было уже семь церквей) и сказал: «Глядя на вашу жизнь и зная о том, что вам пришлось пережить, мы увидели, что преданность Богу, служение христианским идеалам при всех обстоятельствах жизни – всегда торжество. Мы увидели, что победа всегда на стороне Господа нашего Иисуса Христа. Какие бы ни были бури, а все завершается тем, что Христос побеждает. Когда все на земле закончится, мы будем в царстве Божием вспоминать о пройденном пути, о тех победах, которые Христос даровал нам здесь, и о тех милостях, которыми он окружал нас, и об утешениях и ободрениях, которые мы получали в наших переживаниях и в нашей борьбе».
Михаил Петрович, весь ваш жизненный путь свидетельствует о том, что Господь вас действительно вел, и вы его слушали и слышали. А есть ли что-то, о чем вы сожалеете? Что не удалось? Где вы не так поступили?
Есть, и немало таких переживаний. Есть то, о чем я очень сожалею, есть то, о чем я стыжусь говорить, и это совершенно естественно. Я хорошо понимаю, что слабости мои, как у каждого человека, проявлялись в жизненной борьбе. Как и каждый человек, я оступался и ошибался. И благодарю Бога, что он был очень милостив ко мне, что я мог упасть и подняться, что я мог просить прощение и получить прощение у Бога, и поэтому я благодарен и за мои неудачи тоже, и за человеческие ошибки. Но чем больше было человеческих слабостей, тем больше я убеждался в том, что Бог милостив. Любвеобильный, прощающий Бог, Бог восстанавливающий. С Ним и только с Ним я могу быть победителем. Если бы – что, конечно, совершенно невероятно – у меня не было ошибок и согрешений, то я был бы слишком гордым, надменным и самоуверенным человеком. И поэтому я нахожусь в сознании своей немощи. И знаю: если мне удалось сделать что-то хорошее, то только благодаря тому, что Господь был очень милостив ко мне. И я счастлив его любовью. Я ее испытал и испытываю. Мои замыслы осуществились, и во многих отношениях свершилось больше, чем я мог ожидать.
В советское время огромных усилий стоило пробить вопрос об издании для церкви хотя бы одного календарика. Потом нам удалось начать издание маленькой газетки, которая называлась «Слово примирения». А сегодня я был в адвентистском издательстве «Источник жизни». Мне показывали, какие издаются книги, какими тиражами… Это намного больше того, о чем я мог мечтать! И во многих других отношениях так же. Например, я мечтал создать учебное заведение. Началось все с заочных курсов, а сегодня это серьезное высшее учебное заведение – семинария христиан-адвентистов седьмого дня в Заокском. Сейчас я работаю над переводом Библии. Надеюсь, по милости Господней, опять по его особой милости, я смогу и еще что-то сделать…
Стало почти неприличным не отмечать Пасху и Рождество. Хорошим тоном считалось зайти два раза в год на эти праздники в какой-нибудь храм в центре Москвы и поставить свечку. Я тоже надевала платок, заходила, разглядывала иконы, ставила свечки. Помню, какое пришлось сделать над собой усилие, чтобы поднять руку и в первый раз перекреститься. При этом никаких глубоких внутренних движений в моем сознании не происходило. Все-таки человеку, воспитанному в материалистическом духе, необходимо потрогать руками то, что называется верой и Богом. Как апостолу Фоме, «вложить перста» в раны Иисуса.
Хотелось ли поверить? Да, очень! Читала Достоевского и Лескова, Пастернака и Блока. «Лето Господне» Шмелева тогда уже напечатали. Генетически чувствовала сопричастность всему этому. Нравилась эта эстетика, нравилось заходить в полутемный храм, нравился запах свечей и ладана. Чувствовала – то, что я ищу, где-то совсем рядом. Но где? Ухватиться за что-то было неимоверно трудно, все выскальзывало из рук, не находило внутри меня никакого отклика. Может быть, только на каком-то поверхностном культурологическом уровне. Могла ли я тогда, делая первые шаги в церкви, представить себе, как все это меня затянет? По каким душевным лабиринтам мне придется пробираться, ломая себя вместе с привычными представлениями о том, как устроен мир? И что так много придется в себя впустить и не только из учения христиан-адвентистов седьмого дня, не раз и не два перевернуть свое сознание, мучиться сомнениями и противоречиями…
Вместе с другими «неофитами», восторженными посетителями семинарии, я посещала Библейские курсы, которые вели для нас по субботам студенты. Настоящим открытием стала детская Библия с картинками, подаренная профессором Волкославским моему четырехлетнему сыну. Я читала ему Библейские рассказы и узнавала в этих текстах сюжеты, известные мне по живописи и музыкальным произведениям. До какой степени я, человек из интеллигентной семьи, получивший высшее музыкальное образование, была, оказывается, безграмотна и необразованна! Вторым потрясением стало чтение Евангелия, в каждой строке которого для меня звучали «Страсти» И.-С. Баха. А через несколько месяцев там же, в Заокском, Ростислав Николаевич Волкославский подарил мне мою первую Библию, и я прочитала ее целиком – всю, до последней строчки – и Ветхий, и Новый Завет.
Сейчас трудно понять, что стало для меня окончательной «точкой невозврата», но субботнее изучение Священного писания точно сыграло в этом огромную роль. И еще я уверена, что крепко – до седьмого колена! – отмолил всех своих потомков, в том числе и меня, мой трижды прадед протоиерей Алексей Казанский. А еще помню, что слабое, почти неосознаваемое чувство сопричастности всегда возникало у меня в церкви Николы в Хамовниках, недалеко от станции метро «Парк культуры» в Москве. Тогда, в юности, я не понимала, отчего. Сейчас, мне кажется, поняла. Рядом с этой церковью жила моя двоюродная прабабка Наталья Сатировна Тихомирова (урожденная Казанская), единственная из нашей семьи оставшаяся после революции верующей православной христианкой. Насколько я помню, именно из-за соседства с этим храмом она не меняла свою неудобную комнату в коммуналке и ютилась в ней со своей уже взрослой дочерью. И я уверена, что это единственный храм, где за меня молились, когда я была ребенком.
Я приняла крещение 15 сентября 1990 года в Поленово, в Оке, с полным водным погружением. В этот день, когда вместе с принятием христианства я стала членом церкви христиан-адвентистов седьмого дня, в Заокском храме проповедовал Миша Кулаков, и в этом была некая закольцованность. Мишина проповедь была первой, услышанной в церкви. Мишина же проповедь была и последней, услышанной перед важнейшим событием моей жизни – крещением. Тогда я не предполагала, что впоследствии встречу людей, которым не захочу говорить, что принимала крещение в Заокском, в Церкви христиан-адвентистов седьмого дня, потому что знала, что столкнусь либо с непониманием, либо с откровенным неприятием. Потому что для многих отныне я стала «сектанткой».
Я никогда не думал, что могу оставить свое служение, мне это и в голову не приходило. Я чувствовал, что другого пути у меня в жизни нет. Когда мне приходилось работать преподавателем в школе, я чувствовал постоянную неудовлетворенность. Хотя, в общем-то, дело было интересным и нетрудным – преподавать рисование и черчение, это как раз то, чему я учился в художественном училище. Но я чувствовал, что делаю что-то не то. Что трачу время не на то, чем должен заниматься. Мое призвание – проповедовать Евангелие Господа нашего Иисуса Христа. Я должен этим заниматься, хотя это связано с опасностью. И пока я не буду этим делом заниматься, я нигде не найду для себя удовлетворения.
Мы с супругой поехали в Алма-Ату, не имея никакой материальной поддержки, нас никто туда не посылал. Есть евангельский рассказ об апостоле Павле, который во сне услышал мужа македонянина, который сказал: придите и помогите нам. В Евангелии это называется македонский зов. Этот македонский зов мы услышали от приехавшего к нам Ивана Антоновича Павелко, отца большой семьи. Он сказал: нас несколько человек в Алма-Ате, но у нас нет церкви, у нас нет служителя, приезжайте и помогите нам. Незадолго до этого там прошли страшные аресты, все руководство и наиболее активные члены церкви были отправлены на север в лагеря. Большая часть, около 1300 человек, погибла, через год в живых осталось только 300 человек. Недавно я встретил дочь одного из выживших, адвентиста по фамилии Степовой. Ей отец рассказывал, что он 12 братьев закопал в мерзлую северную землю.
Так что мы получили приглашение ехать в Алма-Ату продолжить дело, которое этими арестами было разрушено. Там все надо было начинать сначала. Моя жена Анна Ивановна часто вспоминает, какое трудное это было время. Но когда я потом встречал в Алма-Ате людей, которые нас тогда знали, то видел их радость. Это была настоящая любовь людей, которые были полны благодарности за то, что мы в немощи своей смогли совершить долг христианский, смогли поддержать духовную жизнь и содействовать созданию церкви.
В сентябре 2006 года я как бывший руководитель церкви в Средней Азии и Казахстане вместе с Анной Ивановной был приглашен в Алма-Ату на торжества, посвященные столетнему юбилею адвентистского движения в этом регионе. Ко мне подошел служитель одной из церквей (в Алма-Ате к этому времени было уже семь церквей) и сказал: «Глядя на вашу жизнь и зная о том, что вам пришлось пережить, мы увидели, что преданность Богу, служение христианским идеалам при всех обстоятельствах жизни – всегда торжество. Мы увидели, что победа всегда на стороне Господа нашего Иисуса Христа. Какие бы ни были бури, а все завершается тем, что Христос побеждает. Когда все на земле закончится, мы будем в царстве Божием вспоминать о пройденном пути, о тех победах, которые Христос даровал нам здесь, и о тех милостях, которыми он окружал нас, и об утешениях и ободрениях, которые мы получали в наших переживаниях и в нашей борьбе».
Михаил Петрович, весь ваш жизненный путь свидетельствует о том, что Господь вас действительно вел, и вы его слушали и слышали. А есть ли что-то, о чем вы сожалеете? Что не удалось? Где вы не так поступили?
Есть, и немало таких переживаний. Есть то, о чем я очень сожалею, есть то, о чем я стыжусь говорить, и это совершенно естественно. Я хорошо понимаю, что слабости мои, как у каждого человека, проявлялись в жизненной борьбе. Как и каждый человек, я оступался и ошибался. И благодарю Бога, что он был очень милостив ко мне, что я мог упасть и подняться, что я мог просить прощение и получить прощение у Бога, и поэтому я благодарен и за мои неудачи тоже, и за человеческие ошибки. Но чем больше было человеческих слабостей, тем больше я убеждался в том, что Бог милостив. Любвеобильный, прощающий Бог, Бог восстанавливающий. С Ним и только с Ним я могу быть победителем. Если бы – что, конечно, совершенно невероятно – у меня не было ошибок и согрешений, то я был бы слишком гордым, надменным и самоуверенным человеком. И поэтому я нахожусь в сознании своей немощи. И знаю: если мне удалось сделать что-то хорошее, то только благодаря тому, что Господь был очень милостив ко мне. И я счастлив его любовью. Я ее испытал и испытываю. Мои замыслы осуществились, и во многих отношениях свершилось больше, чем я мог ожидать.
В советское время огромных усилий стоило пробить вопрос об издании для церкви хотя бы одного календарика. Потом нам удалось начать издание маленькой газетки, которая называлась «Слово примирения». А сегодня я был в адвентистском издательстве «Источник жизни». Мне показывали, какие издаются книги, какими тиражами… Это намного больше того, о чем я мог мечтать! И во многих других отношениях так же. Например, я мечтал создать учебное заведение. Началось все с заочных курсов, а сегодня это серьезное высшее учебное заведение – семинария христиан-адвентистов седьмого дня в Заокском. Сейчас я работаю над переводом Библии. Надеюсь, по милости Господней, опять по его особой милости, я смогу и еще что-то сделать…
* * *
До моего знакомства с адвентистами седьмого дня я не раз бывала в православной церкви. В конце 1980-х это становилось общепринятым, «входило в моду». Но немногие, принимая крещение или венчаясь в православном храме, задумывались над смыслом этих обрядов. Принадлежность к православной церкви просто стала считаться хорошим тоном. Да и большинство православных священников, крестя человека, которого порой они видели в первый и в последний раз, не заботились о том, что происходит на самом деле в его душе. Не задавались вопросами: зачем он здесь? что привело его в храм? Это потом я познакомилась со священнослужителями, которым было не все равно, которые пытались хоть что-то объяснить пришедшим в храм креститься или венчаться.Стало почти неприличным не отмечать Пасху и Рождество. Хорошим тоном считалось зайти два раза в год на эти праздники в какой-нибудь храм в центре Москвы и поставить свечку. Я тоже надевала платок, заходила, разглядывала иконы, ставила свечки. Помню, какое пришлось сделать над собой усилие, чтобы поднять руку и в первый раз перекреститься. При этом никаких глубоких внутренних движений в моем сознании не происходило. Все-таки человеку, воспитанному в материалистическом духе, необходимо потрогать руками то, что называется верой и Богом. Как апостолу Фоме, «вложить перста» в раны Иисуса.
Хотелось ли поверить? Да, очень! Читала Достоевского и Лескова, Пастернака и Блока. «Лето Господне» Шмелева тогда уже напечатали. Генетически чувствовала сопричастность всему этому. Нравилась эта эстетика, нравилось заходить в полутемный храм, нравился запах свечей и ладана. Чувствовала – то, что я ищу, где-то совсем рядом. Но где? Ухватиться за что-то было неимоверно трудно, все выскальзывало из рук, не находило внутри меня никакого отклика. Может быть, только на каком-то поверхностном культурологическом уровне. Могла ли я тогда, делая первые шаги в церкви, представить себе, как все это меня затянет? По каким душевным лабиринтам мне придется пробираться, ломая себя вместе с привычными представлениями о том, как устроен мир? И что так много придется в себя впустить и не только из учения христиан-адвентистов седьмого дня, не раз и не два перевернуть свое сознание, мучиться сомнениями и противоречиями…
Вместе с другими «неофитами», восторженными посетителями семинарии, я посещала Библейские курсы, которые вели для нас по субботам студенты. Настоящим открытием стала детская Библия с картинками, подаренная профессором Волкославским моему четырехлетнему сыну. Я читала ему Библейские рассказы и узнавала в этих текстах сюжеты, известные мне по живописи и музыкальным произведениям. До какой степени я, человек из интеллигентной семьи, получивший высшее музыкальное образование, была, оказывается, безграмотна и необразованна! Вторым потрясением стало чтение Евангелия, в каждой строке которого для меня звучали «Страсти» И.-С. Баха. А через несколько месяцев там же, в Заокском, Ростислав Николаевич Волкославский подарил мне мою первую Библию, и я прочитала ее целиком – всю, до последней строчки – и Ветхий, и Новый Завет.
Сейчас трудно понять, что стало для меня окончательной «точкой невозврата», но субботнее изучение Священного писания точно сыграло в этом огромную роль. И еще я уверена, что крепко – до седьмого колена! – отмолил всех своих потомков, в том числе и меня, мой трижды прадед протоиерей Алексей Казанский. А еще помню, что слабое, почти неосознаваемое чувство сопричастности всегда возникало у меня в церкви Николы в Хамовниках, недалеко от станции метро «Парк культуры» в Москве. Тогда, в юности, я не понимала, отчего. Сейчас, мне кажется, поняла. Рядом с этой церковью жила моя двоюродная прабабка Наталья Сатировна Тихомирова (урожденная Казанская), единственная из нашей семьи оставшаяся после революции верующей православной христианкой. Насколько я помню, именно из-за соседства с этим храмом она не меняла свою неудобную комнату в коммуналке и ютилась в ней со своей уже взрослой дочерью. И я уверена, что это единственный храм, где за меня молились, когда я была ребенком.
Я приняла крещение 15 сентября 1990 года в Поленово, в Оке, с полным водным погружением. В этот день, когда вместе с принятием христианства я стала членом церкви христиан-адвентистов седьмого дня, в Заокском храме проповедовал Миша Кулаков, и в этом была некая закольцованность. Мишина проповедь была первой, услышанной в церкви. Мишина же проповедь была и последней, услышанной перед важнейшим событием моей жизни – крещением. Тогда я не предполагала, что впоследствии встречу людей, которым не захочу говорить, что принимала крещение в Заокском, в Церкви христиан-адвентистов седьмого дня, потому что знала, что столкнусь либо с непониманием, либо с откровенным неприятием. Потому что для многих отныне я стала «сектанткой».
Беседа пятая (продолжение)
Поселок Заокский, июль 2007 года
Михаил Петрович, почему в России так боятся инакомыслия?
Это следствие незнания истории, непонимания путей развития общества. Если говорить о прогрессе человечества, то он всегда был связан с прогрессом духовным. Когда люди пытались что-то улучшить в своей духовной жизни, сразу же менялась и социальная ситуация, наблюдался прогресс и в науке, и в материальном состоянии общества. Мы в России наблюдали обратное: когда духовные начала подавлялись, мы пожинали плоды такого подхода. Я против распространенного мнения о том, что России нужен какой-то самобытный путь, и только это ее спасет. Это, по-моему, очень большое заблуждение.
Самобытный путь России есть православие, но есть еще особый мессианский путь…
Да, есть такая версия, но она не библейская. Думать о том, что мы одни узнали Христа и что одни мы представляем Его в этом мире – это просто человеческая гордыня. В христианском смирении мы должны бы сказать: Господи, все мы приближаемся к Тебе, все мы делаем ошибки, все мы можем заблуждаться, поэтому управляй нами и помоги нам быть открытыми! Но человеку свойственно впадать в крайности. Крайности правого толка – это дремучий консерватизм, крайности левого толка – либерализм, когда все дозволено. Эти крайности качают общество в одну и в другую сторону. Когда мы имеем возможность коммуникации, когда мы можем друг друга поправлять, открыто критиковать, тогда как-то сбалансируются человеческие слабости, и путь, по которому человечеству легче будет двигаться, будет найден.
Одно время нам казалось, что все так и происходит. В начале 1990-х, когда вы создавали российское отделение Международной ассоциации религиозной свободы, возник конструктивный диалог с Русской православной церковью, некоторые представители православной церкви шли на контакт. Почему сейчас все не так? С чем это связано, – с политикой или с идеологией?
Все это – проявления человеческой природы, стремящейся господствовать, контролировать, подчинять себе подобных. Христос, когда его ученики пришли и сказали, что запретили твоим именем одному из людей, чтобы он с нами ходил, ответил, вы этого не делайте и не запрещайте, если он ходит с нами. Это его дело. Апостол Павел говорит: кто проповедует Христа, я этому радуюсь, лишь бы имя Божье проповедовалось. Бог не осуществляет насилие, Бог никого насильно в свое царство не влечет. Он предоставляет свободу выбора каждому человеку. Это божественный путь, и он должен быть найден. Но для этого нужно иметь смирение. И соглашаться с тем, что мы не можем брать в свои руки то, что нам не дано. Католическая церковь потому и держала веками людей во мраке, что не хотела с этим смириться. Слава Богу, что на Втором Ватиканском Соборе католики заняли иную позицию в этом вопросе. Они осознали свои прошлые ошибки, и сегодня католики контакт с другими церквами ищут больше, чем многие другие.
Папа Иоанн Павел Второй много сделал для этого…
Да, Иоанн Павел Второй был человеком светлым в своих поисках того, что нужно дать сегодняшнему человечеству. Но когда мы смотрим на этот мир, на то, что происходит вокруг – миллионы сирот, разрушенные семьи, сердце кровью обливается! Мы все несем за это ответственность, это же наши братья, наши сестры, и их жизнь покалечена. Они погибают в наркомании, алкоголизме. Нужно работать над тем, чтобы помогать этим людям, а помогать мы им можем только сообща, потому что в одиночку мы очень слабы. Вот здесь религиозное воздействие было бы очень важно. На это надо направить усилия, а не на конфронтацию.
Идеологическая монополия так же вредна, как монополия в материальном мире: если нет соревнования, конкуренции, то это приводит к застою, разлагает, деморализует. В экономике монополия препятствует развитию, и только благодаря соревнованию каждый пытается найти что-то лучшее. Так и религиозные организации. Они внутри разлагаются, если нет соперничества, разумного, регулируемого законом. И тогда они вынуждены быть заботливыми пасторами и искусными подателями своих истин людям. И каждый человек волен искать и находить то, что соответствует его нуждам.
«Где дух Господень – там свобода!». Эти библейские слова я часто слышала от Михаила Петровича. Именно глубинное осознание этого выражения в какой-то момент стало для меня основой понимания христианства. Захотелось не просто изучать библейские тексты, захотелось совершать поступки, свидетельствующие о том, что я христианка, захотелось полной и безусловной свободы – даже в христианстве. Свободы от любых конфессиональных правил!
Парадоксально, но только после вступления в адвентистскую общину я начала осознанно посещать православные (и любые другие!) храмы. Приняв таинство крещения и ощутив потребность в поклонении и молитве, я вскоре почувствовала желание совершать какие-то действия, которые вроде бы вступали в противоречие с протестантизмом, например, мне впервые в жизни захотелось перекреститься на купола православного собора. Захотелось зайти в храм, подойти к иконам, поставить свечку и подать поминальную записку. Я начала понимать смысл православного богослужения. Захотелось иметь дома иконы и повесить Святое Распятие (и я повесила его, купив в Израиле, в Назарете). Захотелось носить на шее крестик как знак причастности к христианству.
Но вряд ли все это получило бы одобрение в протестантской церкви, поэтому я долго задавливала в себе эти желания. Посещение адвентистской церкви в Заокском по субботам я все чаще чередовала с посещением православных храмов. Иконы и фрески русских соборов, молитвенная строгость монастырей помогали почувствовать свою сопричастность с христианским вероучением. И получать ответы на свои молитвы. Но в беседах с Михаилом Петровичем по-прежнему оставалось сакральное чувство, что через него со мной говорит Бог. И Бог говорил со мной о свободе…
Однажды, уже в конце 1990-х годов, я не выдержала и рассказала обо всем, что меня мучило, священнику Храма Косьмы и Дамиана в Столешниковом переулке отцу Георгию Чистякову. Честно – ожидала строгого внушения, в лучшем случае, дружеского совета все же сделать выбор, чтобы «не сидеть на двух стульях». Но то, что он сказал, меня удивило и в каком-то смысле примирило с собой.
«Ты, Ольга, как человек будущего, – сказал мне тогда отец Георгий, – если ты способна вместить в себя все, то можешь молиться в любом храме». – «Но я могу приходить и в католический храм, и в лютеранский… Я могу сидеть там часами и молиться. Что это? Почему? Ведь мой духовный дом – в Заокском». – «Знаешь, если у человека где-то есть Дом, то у него Дом везде».
Такими простыми и такими важными для меня словами отца Георгия Чистякова закончился период моих метаний и переживаний. Я перестала ощущать себя предателем или отступником и по отношению к одной, и по отношению к другой церкви. Я начала обретать гармонию настоящего христианства. Я перестала ощущать запреты и соперничество, которые есть в этих конфессиях. Так я сделала первый шаг к свободе, о которой так много говорил в наших беседах Михаил Петрович Кулаков.
Это следствие незнания истории, непонимания путей развития общества. Если говорить о прогрессе человечества, то он всегда был связан с прогрессом духовным. Когда люди пытались что-то улучшить в своей духовной жизни, сразу же менялась и социальная ситуация, наблюдался прогресс и в науке, и в материальном состоянии общества. Мы в России наблюдали обратное: когда духовные начала подавлялись, мы пожинали плоды такого подхода. Я против распространенного мнения о том, что России нужен какой-то самобытный путь, и только это ее спасет. Это, по-моему, очень большое заблуждение.
Самобытный путь России есть православие, но есть еще особый мессианский путь…
Да, есть такая версия, но она не библейская. Думать о том, что мы одни узнали Христа и что одни мы представляем Его в этом мире – это просто человеческая гордыня. В христианском смирении мы должны бы сказать: Господи, все мы приближаемся к Тебе, все мы делаем ошибки, все мы можем заблуждаться, поэтому управляй нами и помоги нам быть открытыми! Но человеку свойственно впадать в крайности. Крайности правого толка – это дремучий консерватизм, крайности левого толка – либерализм, когда все дозволено. Эти крайности качают общество в одну и в другую сторону. Когда мы имеем возможность коммуникации, когда мы можем друг друга поправлять, открыто критиковать, тогда как-то сбалансируются человеческие слабости, и путь, по которому человечеству легче будет двигаться, будет найден.
Одно время нам казалось, что все так и происходит. В начале 1990-х, когда вы создавали российское отделение Международной ассоциации религиозной свободы, возник конструктивный диалог с Русской православной церковью, некоторые представители православной церкви шли на контакт. Почему сейчас все не так? С чем это связано, – с политикой или с идеологией?
Все это – проявления человеческой природы, стремящейся господствовать, контролировать, подчинять себе подобных. Христос, когда его ученики пришли и сказали, что запретили твоим именем одному из людей, чтобы он с нами ходил, ответил, вы этого не делайте и не запрещайте, если он ходит с нами. Это его дело. Апостол Павел говорит: кто проповедует Христа, я этому радуюсь, лишь бы имя Божье проповедовалось. Бог не осуществляет насилие, Бог никого насильно в свое царство не влечет. Он предоставляет свободу выбора каждому человеку. Это божественный путь, и он должен быть найден. Но для этого нужно иметь смирение. И соглашаться с тем, что мы не можем брать в свои руки то, что нам не дано. Католическая церковь потому и держала веками людей во мраке, что не хотела с этим смириться. Слава Богу, что на Втором Ватиканском Соборе католики заняли иную позицию в этом вопросе. Они осознали свои прошлые ошибки, и сегодня католики контакт с другими церквами ищут больше, чем многие другие.
Папа Иоанн Павел Второй много сделал для этого…
Да, Иоанн Павел Второй был человеком светлым в своих поисках того, что нужно дать сегодняшнему человечеству. Но когда мы смотрим на этот мир, на то, что происходит вокруг – миллионы сирот, разрушенные семьи, сердце кровью обливается! Мы все несем за это ответственность, это же наши братья, наши сестры, и их жизнь покалечена. Они погибают в наркомании, алкоголизме. Нужно работать над тем, чтобы помогать этим людям, а помогать мы им можем только сообща, потому что в одиночку мы очень слабы. Вот здесь религиозное воздействие было бы очень важно. На это надо направить усилия, а не на конфронтацию.
Идеологическая монополия так же вредна, как монополия в материальном мире: если нет соревнования, конкуренции, то это приводит к застою, разлагает, деморализует. В экономике монополия препятствует развитию, и только благодаря соревнованию каждый пытается найти что-то лучшее. Так и религиозные организации. Они внутри разлагаются, если нет соперничества, разумного, регулируемого законом. И тогда они вынуждены быть заботливыми пасторами и искусными подателями своих истин людям. И каждый человек волен искать и находить то, что соответствует его нуждам.
* * *
Были ли у меня сомнения? Да, были, все было непросто. Мне не все было в самой себе понятно. Людям, которые находились рядом, было понятно все. Для одних обязательным было соблюдение субботы, когда нельзя ничего делать, даже готовить еду и мыть посуду. Этот день посвящается служению, изучению Священного Писания, духовному общению с единоверцами. В остальное время – достаточно простое и демократичное общение со всеми вне церкви, сдержанное противопоставление своей веры православию и обязательная молитва перед едой. Для других – обязательное посещение православных храмов по праздникам (для особо «продвинутых» – каждое воскресенье), активное осуждение всех инакомыслящих и сектантов, являющих собой страшную опасность для России. При этом под сектантами понимались все неправославные.«Где дух Господень – там свобода!». Эти библейские слова я часто слышала от Михаила Петровича. Именно глубинное осознание этого выражения в какой-то момент стало для меня основой понимания христианства. Захотелось не просто изучать библейские тексты, захотелось совершать поступки, свидетельствующие о том, что я христианка, захотелось полной и безусловной свободы – даже в христианстве. Свободы от любых конфессиональных правил!
Парадоксально, но только после вступления в адвентистскую общину я начала осознанно посещать православные (и любые другие!) храмы. Приняв таинство крещения и ощутив потребность в поклонении и молитве, я вскоре почувствовала желание совершать какие-то действия, которые вроде бы вступали в противоречие с протестантизмом, например, мне впервые в жизни захотелось перекреститься на купола православного собора. Захотелось зайти в храм, подойти к иконам, поставить свечку и подать поминальную записку. Я начала понимать смысл православного богослужения. Захотелось иметь дома иконы и повесить Святое Распятие (и я повесила его, купив в Израиле, в Назарете). Захотелось носить на шее крестик как знак причастности к христианству.
Но вряд ли все это получило бы одобрение в протестантской церкви, поэтому я долго задавливала в себе эти желания. Посещение адвентистской церкви в Заокском по субботам я все чаще чередовала с посещением православных храмов. Иконы и фрески русских соборов, молитвенная строгость монастырей помогали почувствовать свою сопричастность с христианским вероучением. И получать ответы на свои молитвы. Но в беседах с Михаилом Петровичем по-прежнему оставалось сакральное чувство, что через него со мной говорит Бог. И Бог говорил со мной о свободе…
Однажды, уже в конце 1990-х годов, я не выдержала и рассказала обо всем, что меня мучило, священнику Храма Косьмы и Дамиана в Столешниковом переулке отцу Георгию Чистякову. Честно – ожидала строгого внушения, в лучшем случае, дружеского совета все же сделать выбор, чтобы «не сидеть на двух стульях». Но то, что он сказал, меня удивило и в каком-то смысле примирило с собой.
«Ты, Ольга, как человек будущего, – сказал мне тогда отец Георгий, – если ты способна вместить в себя все, то можешь молиться в любом храме». – «Но я могу приходить и в католический храм, и в лютеранский… Я могу сидеть там часами и молиться. Что это? Почему? Ведь мой духовный дом – в Заокском». – «Знаешь, если у человека где-то есть Дом, то у него Дом везде».
Такими простыми и такими важными для меня словами отца Георгия Чистякова закончился период моих метаний и переживаний. Я перестала ощущать себя предателем или отступником и по отношению к одной, и по отношению к другой церкви. Я начала обретать гармонию настоящего христианства. Я перестала ощущать запреты и соперничество, которые есть в этих конфессиях. Так я сделала первый шаг к свободе, о которой так много говорил в наших беседах Михаил Петрович Кулаков.
Беседа шестая
Поселок Заокский, август 1997 года
Михаил Петрович, я знаю, что в жизни вам часто приходилось идти на компромисс. Что вы можете сказать об этом? Всегда ли это было необходимо?
Это серьезный и очень непростой вопрос. Потому что это важно – знать правду. Понимать, что происходило, и как сложно все было на самом деле. Если говорить об истории адвентистов в России, то руководство церкви в 1930-е годы пошло на поиски таких путей, чтобы каким-то образом сохранить организацию. Руководитель адвентистской организации Генрих Лебсак (немец, родившийся в России), видя, какой курс взяло правительство, пытался сохранить церковь. И поэтому, когда его вызывали, давили на него, говорили, что нужно отказаться от чего-то, он соглашался. В частности, это касалось воинской службы. В 1924 году он нашел возможным сказать, что это вопрос совести каждого человека, а церковь к этому отношения не имеет. Но это не устраивало советскую власть, и в 1928 году от него потребовали решительного заявления, что члены церкви будут работать по субботам, когда это необходимо в интересах государства, например, когда нужно спасти урожай. Что касается воинской службы, то все должны нести ее без всяких уклонений и ссылок на свои религиозные убеждения. Лебсак, понимая, что надо сохранить церковь, решился принять и эту декларацию в надежде, что члены церкви поймут, что это вынужденный компромисс. Но это не было понято. И тогда адвентистская община разделилась.
Конечно, эта декларация была написана слишком просоветски, в категорическом тоне: мол, вы должны идти служить, а те, кто не пойдет, уже не будут членами церкви адвентистов седьмого дня. Муж моей тети Анны Степановны, прочитав эту декларацию, заплакал, порвал ее, выбросил и никому из членов церкви ничего не сказал. Сказал только своей жене: «Бедный брат Лебсак, до чего же его довели». Вот так сочувственно он к этому отнесся. А другие воспользовались этим, чтобы отколоться и создать свою организацию. Чтобы провозгласить себя праведниками! Но их мы тоже судить не можем…
Если продолжить тему компромиссов, то были еще комсомол и пионерия, была Великая Отечественная война…
Все решалось, можно сказать, индивидуально. Некоторые семьи открыто заявляли, что религиозные убеждения не позволяют им участвовать в кровопролитии. Некоторые за это были расстреляны, некоторые брошены в тюрьмы, некоторым удалось выжить. А некоторые пошли в армию, и тоже были убиты. Мой старший брат Стефан прошел всю войну и дошел до Берлина. Он вернулся с фронта с Орденом Красной Звезды и Орденом Боевого Красного Знамени, в чине лейтенанта, привез шашки взрывные, бикфордов шнур. Что он думал взрывать, я не знаю, теперь его бы, наверное, за террориста приняли. Но тогда, кажется, он думал, что это для строительных работ ему понадобится…
Это серьезный и очень непростой вопрос. Потому что это важно – знать правду. Понимать, что происходило, и как сложно все было на самом деле. Если говорить об истории адвентистов в России, то руководство церкви в 1930-е годы пошло на поиски таких путей, чтобы каким-то образом сохранить организацию. Руководитель адвентистской организации Генрих Лебсак (немец, родившийся в России), видя, какой курс взяло правительство, пытался сохранить церковь. И поэтому, когда его вызывали, давили на него, говорили, что нужно отказаться от чего-то, он соглашался. В частности, это касалось воинской службы. В 1924 году он нашел возможным сказать, что это вопрос совести каждого человека, а церковь к этому отношения не имеет. Но это не устраивало советскую власть, и в 1928 году от него потребовали решительного заявления, что члены церкви будут работать по субботам, когда это необходимо в интересах государства, например, когда нужно спасти урожай. Что касается воинской службы, то все должны нести ее без всяких уклонений и ссылок на свои религиозные убеждения. Лебсак, понимая, что надо сохранить церковь, решился принять и эту декларацию в надежде, что члены церкви поймут, что это вынужденный компромисс. Но это не было понято. И тогда адвентистская община разделилась.
Конечно, эта декларация была написана слишком просоветски, в категорическом тоне: мол, вы должны идти служить, а те, кто не пойдет, уже не будут членами церкви адвентистов седьмого дня. Муж моей тети Анны Степановны, прочитав эту декларацию, заплакал, порвал ее, выбросил и никому из членов церкви ничего не сказал. Сказал только своей жене: «Бедный брат Лебсак, до чего же его довели». Вот так сочувственно он к этому отнесся. А другие воспользовались этим, чтобы отколоться и создать свою организацию. Чтобы провозгласить себя праведниками! Но их мы тоже судить не можем…
Если продолжить тему компромиссов, то были еще комсомол и пионерия, была Великая Отечественная война…
Все решалось, можно сказать, индивидуально. Некоторые семьи открыто заявляли, что религиозные убеждения не позволяют им участвовать в кровопролитии. Некоторые за это были расстреляны, некоторые брошены в тюрьмы, некоторым удалось выжить. А некоторые пошли в армию, и тоже были убиты. Мой старший брат Стефан прошел всю войну и дошел до Берлина. Он вернулся с фронта с Орденом Красной Звезды и Орденом Боевого Красного Знамени, в чине лейтенанта, привез шашки взрывные, бикфордов шнур. Что он думал взрывать, я не знаю, теперь его бы, наверное, за террориста приняли. Но тогда, кажется, он думал, что это для строительных работ ему понадобится…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента