Страница:
Ольга Суворова
Мы только стоим на берегу…
Благодарю всех моих друзей, с первого дня поддерживавших меня в работе над книгой: Анну Белокрыльцеву – первого читателя, редактора и доброжелательного критика за неоценимую помощь в работе над текстом; Ивана Лобанова, старшего научного сотрудника Института перевода Библии им М.П.Кулакова – за подготовку к печати глав, требующих научного редактирования. Благодарю Владимира и Елену Рудой, в их гостеприимном доме в пос. Заокском написаны многие страницы этой книги; моего мужа Сергея Суворова, с которым мы вместе проехали по местам, где оставил свой «след на земле» герой этой книги. Благодарю Илью Яковлевича Грица, ректора и преподавателя Колледжа библейских основ церковных служений «Наследие» за подробное интервью, послужившее основой для третьей части. Особая благодарность Михаилу, Павлу и Петру, сыновьям Михаила Петровича Кулакова, за щедрость, с которой они делились со мной информацией о своем отце, а также за постоянную душевную поддержку, вселяющую в меня уверенность в нужности настоящего издания.
Вместо предисловия…
Москва, начало ноября 2009 года, конец рабочего дня. Звонок мобильного телефона. В трубке красивый мужской голос:
– Оля!
Не сразу понимаю, кто это, потому что редко перезваниваемся:
– Петя?.. Ты? Ты в Москве?
Рада безумно, с Петей и его семьей, более 10 лет живущей в Америке, меня связывает многое.
– В Москве. Можем сейчас встретиться?
Быстро соображаю, что сегодня надо доделать срочно, а что можно отложить на завтра. Петя понимает мою паузу по-другому:
– Понятно, не можешь… А я только до завтрашнего утра в Москве.
Слышу в его голосе что-то такое, что заставляет меня перестать взвешивать все «за» и «против», но для приличия ворчу:
– Что раньше не позвонил? Где ты сейчас?
– Только что приземлился в Шереметьево, через час буду в центре, на Красной Пресне.
– Давай через час, нет – через полтора часа на «Краснопресненской» в…
– В «Му-Му»…
Не очень хочется встречаться с Петей в таком месте, но уже привыкла, что русские, прилетающие из Америки, хотят русской кухни. Поэтому – «Елки-палки» или «Му-Му».
Ехать совсем недалеко, но по московским пробкам получается довольно долго. Перебираю причины, по которым Петя так срочно и с такой несвойственной ему настойчивостью оторвал меня от работы.
Лет 12 назад оказались мы с ним в такой же пробке на площади Маяковского, и вдруг Петя сказал: «Хочешь, подарю тебе радиостанцию?»… Года за два до этого Петя и его брат Миша предложили мне зарегистрировать просветительский фонд. А в начале 1990-х, когда все вокруг рушилось со стремительностью горного обвала, в коридоре Всероссийского Дома радиозаписи (ГДРЗ) я услышала от Пети предложение перейти на работу в только что созданный им первый в России Христианский телерадиоцентр… в Туле!
– Я же живу в Москве. И вообще я закончила консерваторию, умею только на рояле играть!
– А может, тебе попробовать и что-то другое – не только играть на рояле?..
А еще раньше, в конце 1980-х, я познакомилась с отцом Петра и Михаила – Михаилом Петровичем Кулаковым. И эта встреча перевернула всю мою жизнь, разделила ее на «до» и «после»…
Сидим в «Му-Му». Петя – совсем седой, но все такой же красивый. Голос – как у всех Кулаковых – тягучий, бархатный и певучий, говорит с чуть заметным акцентом. Первый же вопрос застает меня врасплох:
– Ты знаешь, от чего умер отец Георгий Чистяков?
Господи, зачем это ему? Кто?..
– У него же был рак мозга? Да? – продолжает Петя. – Как точно называлось его заболевание?
– Не помню, какое-то сложное название. Зачем тебе? Сейчас позвоню, узнаю…
Звоню Гале Чаликовой, директору благотворительного фонда «Подари жизнь». Знаю, что она до последних дней отца Георгия доставала ему дорогие лекарства. Галя, конечно, помнит, она знает все эти страшные диагнозы, она каждый день спасает жизни детей и взрослых. Иногда мне кажется, что она про все болезни знает лучше врачей… Доверие к ней так велико, что то ли в шутку, то ли всерьез я часто говорю мужу: «Когда буду болеть, не звони в «Скорую», звони Гале Чаликовой». Галя говорит: глиобластома. Петя повторяет:
– Глиобластома… Папе тоже поставили этот диагноз.
Вот и все. Такое красивое, такое звучное название – «глиобластома», но в нем – приговор. Жить Михаилу Петровичу осталось всего несколько месяцев. Если, конечно, не произойдет чудо. Отцу Георгию после постановки этого диагноза жизни было отмерено всего четыре месяца. Значит, и Михаилу Петровичу – не больше. Впервые Петина замечательная улыбка видна только в уголках рта, а в обычно смеющихся глазах – тоска. Ведь Михаил Петрович и для него, и для всех остальных его детей больше, чем отец. Один мой знакомый говорит, что, если бы в адвентизме существовал институт святости, Михаила Петровича первым причислили бы к лику святых.
– Оля!
Не сразу понимаю, кто это, потому что редко перезваниваемся:
– Петя?.. Ты? Ты в Москве?
Рада безумно, с Петей и его семьей, более 10 лет живущей в Америке, меня связывает многое.
– В Москве. Можем сейчас встретиться?
Быстро соображаю, что сегодня надо доделать срочно, а что можно отложить на завтра. Петя понимает мою паузу по-другому:
– Понятно, не можешь… А я только до завтрашнего утра в Москве.
Слышу в его голосе что-то такое, что заставляет меня перестать взвешивать все «за» и «против», но для приличия ворчу:
– Что раньше не позвонил? Где ты сейчас?
– Только что приземлился в Шереметьево, через час буду в центре, на Красной Пресне.
– Давай через час, нет – через полтора часа на «Краснопресненской» в…
– В «Му-Му»…
Не очень хочется встречаться с Петей в таком месте, но уже привыкла, что русские, прилетающие из Америки, хотят русской кухни. Поэтому – «Елки-палки» или «Му-Му».
Ехать совсем недалеко, но по московским пробкам получается довольно долго. Перебираю причины, по которым Петя так срочно и с такой несвойственной ему настойчивостью оторвал меня от работы.
Лет 12 назад оказались мы с ним в такой же пробке на площади Маяковского, и вдруг Петя сказал: «Хочешь, подарю тебе радиостанцию?»… Года за два до этого Петя и его брат Миша предложили мне зарегистрировать просветительский фонд. А в начале 1990-х, когда все вокруг рушилось со стремительностью горного обвала, в коридоре Всероссийского Дома радиозаписи (ГДРЗ) я услышала от Пети предложение перейти на работу в только что созданный им первый в России Христианский телерадиоцентр… в Туле!
– Я же живу в Москве. И вообще я закончила консерваторию, умею только на рояле играть!
– А может, тебе попробовать и что-то другое – не только играть на рояле?..
А еще раньше, в конце 1980-х, я познакомилась с отцом Петра и Михаила – Михаилом Петровичем Кулаковым. И эта встреча перевернула всю мою жизнь, разделила ее на «до» и «после»…
Сидим в «Му-Му». Петя – совсем седой, но все такой же красивый. Голос – как у всех Кулаковых – тягучий, бархатный и певучий, говорит с чуть заметным акцентом. Первый же вопрос застает меня врасплох:
– Ты знаешь, от чего умер отец Георгий Чистяков?
Господи, зачем это ему? Кто?..
– У него же был рак мозга? Да? – продолжает Петя. – Как точно называлось его заболевание?
– Не помню, какое-то сложное название. Зачем тебе? Сейчас позвоню, узнаю…
Звоню Гале Чаликовой, директору благотворительного фонда «Подари жизнь». Знаю, что она до последних дней отца Георгия доставала ему дорогие лекарства. Галя, конечно, помнит, она знает все эти страшные диагнозы, она каждый день спасает жизни детей и взрослых. Иногда мне кажется, что она про все болезни знает лучше врачей… Доверие к ней так велико, что то ли в шутку, то ли всерьез я часто говорю мужу: «Когда буду болеть, не звони в «Скорую», звони Гале Чаликовой». Галя говорит: глиобластома. Петя повторяет:
– Глиобластома… Папе тоже поставили этот диагноз.
Вот и все. Такое красивое, такое звучное название – «глиобластома», но в нем – приговор. Жить Михаилу Петровичу осталось всего несколько месяцев. Если, конечно, не произойдет чудо. Отцу Георгию после постановки этого диагноза жизни было отмерено всего четыре месяца. Значит, и Михаилу Петровичу – не больше. Впервые Петина замечательная улыбка видна только в уголках рта, а в обычно смеющихся глазах – тоска. Ведь Михаил Петрович и для него, и для всех остальных его детей больше, чем отец. Один мой знакомый говорит, что, если бы в адвентизме существовал институт святости, Михаила Петровича первым причислили бы к лику святых.
Часть первая. Суд человеческий
Впервые я попала в поселок Заокский Тульской области летом 1989 года. Мы поехали туда большой компанией из Тарусы, где каждое лето с сыном жили на даче. Я помню этот ясный летний день с ярко-зеленой, вымытой дождем листвой и подсыхающими лужами. Мы шли по обычной деревенской дороге – и вдруг – о, чудо! – асфальт. Новенький, чистый, как в городе. Потом из-за поворота показался крест, возвышающийся над красной башенкой. Затем открылась вся сказочная картинка полностью. Красное, необычное для нашего пейзажа и необыкновенно красивое здание – с колоннами, с полукруглыми большими окнами. Вокруг здания – высокая ограда, а за ней все утопает в розах – красных, желтых, белых. Сотни, тысячи роз! Помню ощущение одновременно восторга и страха – позволено ли нам войти в такую красоту? Мы стояли и смотрели, а из открытых дверей храма звучал хор…
В то лето я много читала Марину Цветаеву, и почему-то запомнилась ее фраза: «На том берегу Оки жила секта хлыстов»… Каким-то причудливым образом в моем внутреннем видении соединились «адвентисты» и «хлысты». Кажется, кто-то, рассказывая про Заокский, сказал: «На том берегу Оки адвентисты построили храм». Я тогда твердо решила – посмотреть на храм поеду, а на службу к хлыстам-адвентистам не пойду… Но кто-то из храма, очень внимательный, заметил нашу группу, неуверенно топтавшуюся перед входом, и нас пригласили войти. Вошли – и не поняли, куда попали. Храм ли это? Или концертный зал? Была суббота. За кафедрой молодой человек. Говорит вроде бы на русском языке, но не понимаю ничего. Отдельные слова узнаю, а фразы, из них составленные, не понимаю. С таким чувством я впервые слушала Михаила Кулакова, молодого ректора только что открывшейся семинарии христиан-адвентистов седьмого дня.
В следующую субботу желающих ехать в поселок Заокский было уже значительно меньше, а потом я осталась совсем одна. Я ехала на службу, хотя для того, чтобы успеть к началу, надо было встать в 5 часов утра и добираться сначала на автобусе, а потом на электричке. Но я ехала в храм, потому что стала немного понимать, о чем говорят с кафедры. Почти иностранные слова начали для меня звучать на понятном русском. И это поражало, волновало, сражало наповал… Помню, постоянно жила во мне тогда мысль: они же все нормальные люди – современные, образованные, интеллигентные, умные. И они верят в Бога абсолютно искренне. Может быть, кто-то, управляющий нашей жизнью, все-таки есть на самом деле? Если они – такой замечательный Миша, такой красивый и умный Михаил Петрович Кулаков, такой серьезный и мудрый Ростислав Николаевич Волкославский – по-настоящему в это верят, может быть, все это правда? Может быть, это не игра взрослых людей, а реальность, которую нужно постараться впустить в себя?..
Ничего нет в жизни случайного. И моя встреча с семейством Кулаковых была запрограммирована где-то наверху, где вершатся наши дела и судьбы. И, конечно, не случайно я провела много часов с микрофоном в руках в беседах с Михаилом Петровичем: сначала записывала интервью для христианской радиостанции «Голос Надежды», потом для независимой христианской радиостанции «Радио-Диалог», которую «подарил» мне Петя. В 1998 году одно из этих интервью было напечатано в «Русской мысли». В названии статьи я использовала слова Михаила Петровича: «Мы только стоим на берегу». Он имел в виду, что в познании Бога и Библии мы в самом начале пути, на берегу огромного океана. Много позже я узнала, что это цитата из Василия Великого… А в середине 2000-х годов, осознавая ценность и уникальность взглядов Михаила Петровича, я уже понимала, что надо издавать книгу с его беседами о вере, свободе духовного выбора и понимании религиозного пути России. Только я не думала, что эта книга станет посмертной. Но, как многое в своей жизни, я откладывала ее на потом, потому что всегда было что-то более срочное и неотложное. Сейчас, когда отсчитываются его последние дни на этой земле, ничего более неотложного уже нет.
В то лето я много читала Марину Цветаеву, и почему-то запомнилась ее фраза: «На том берегу Оки жила секта хлыстов»… Каким-то причудливым образом в моем внутреннем видении соединились «адвентисты» и «хлысты». Кажется, кто-то, рассказывая про Заокский, сказал: «На том берегу Оки адвентисты построили храм». Я тогда твердо решила – посмотреть на храм поеду, а на службу к хлыстам-адвентистам не пойду… Но кто-то из храма, очень внимательный, заметил нашу группу, неуверенно топтавшуюся перед входом, и нас пригласили войти. Вошли – и не поняли, куда попали. Храм ли это? Или концертный зал? Была суббота. За кафедрой молодой человек. Говорит вроде бы на русском языке, но не понимаю ничего. Отдельные слова узнаю, а фразы, из них составленные, не понимаю. С таким чувством я впервые слушала Михаила Кулакова, молодого ректора только что открывшейся семинарии христиан-адвентистов седьмого дня.
В следующую субботу желающих ехать в поселок Заокский было уже значительно меньше, а потом я осталась совсем одна. Я ехала на службу, хотя для того, чтобы успеть к началу, надо было встать в 5 часов утра и добираться сначала на автобусе, а потом на электричке. Но я ехала в храм, потому что стала немного понимать, о чем говорят с кафедры. Почти иностранные слова начали для меня звучать на понятном русском. И это поражало, волновало, сражало наповал… Помню, постоянно жила во мне тогда мысль: они же все нормальные люди – современные, образованные, интеллигентные, умные. И они верят в Бога абсолютно искренне. Может быть, кто-то, управляющий нашей жизнью, все-таки есть на самом деле? Если они – такой замечательный Миша, такой красивый и умный Михаил Петрович Кулаков, такой серьезный и мудрый Ростислав Николаевич Волкославский – по-настоящему в это верят, может быть, все это правда? Может быть, это не игра взрослых людей, а реальность, которую нужно постараться впустить в себя?..
Ничего нет в жизни случайного. И моя встреча с семейством Кулаковых была запрограммирована где-то наверху, где вершатся наши дела и судьбы. И, конечно, не случайно я провела много часов с микрофоном в руках в беседах с Михаилом Петровичем: сначала записывала интервью для христианской радиостанции «Голос Надежды», потом для независимой христианской радиостанции «Радио-Диалог», которую «подарил» мне Петя. В 1998 году одно из этих интервью было напечатано в «Русской мысли». В названии статьи я использовала слова Михаила Петровича: «Мы только стоим на берегу». Он имел в виду, что в познании Бога и Библии мы в самом начале пути, на берегу огромного океана. Много позже я узнала, что это цитата из Василия Великого… А в середине 2000-х годов, осознавая ценность и уникальность взглядов Михаила Петровича, я уже понимала, что надо издавать книгу с его беседами о вере, свободе духовного выбора и понимании религиозного пути России. Только я не думала, что эта книга станет посмертной. Но, как многое в своей жизни, я откладывала ее на потом, потому что всегда было что-то более срочное и неотложное. Сейчас, когда отсчитываются его последние дни на этой земле, ничего более неотложного уже нет.
Беседа первая
Поселок Заокский, июль 2007 года
Михаил Петрович, расскажите о своей семье. Какие у вас корни? Наверное, дворянское происхождение?
Нет, я из очень простой семьи. Отец моей матери Марии Михайловны Демидовой был моряком, механиком на корабле. А по линии отца были крестьяне, донское казачество. Когда-то с Украины, вероятно, были переселены. Прадед Степан Викторович Кулаков был зажиточным крестьянином, имел большой дом и владел почтовой станцией. Он был депутатом Первой Государственной Думы от Войска Донского Ростовской области. У меня есть книжечка, где среди фотографий всех депутатов Первой Государственной Думы есть и его фотография.
Михаил Петрович, если ваш дед был депутатом Государственной Думы, значит, это был человек, интеллектуальное развитие которого было явно выше среднего. Он получил хорошее образование?
Нет, образование у него было только начальное. Ведь в Первую Государственную Думу входили разные сословия. Там были представлены все слои общества. О нем сказано, что он крестьянин-хлебопашец.
И он стал первым адвентистом в вашей семье?
Первым адвентистом по линии отца. По линии матери дед Михаил Осипович Демидов тоже был адвентист. Он происходил из семьи евангельских христиан, или баптистов, но когда встретил миссионеров, проповедующих адвентистскую весть, он принял ее. Так что моя мать родилась уже в семье адвентистского проповедника, который создавал адвентистские общины в Ростове, на юге России.
Интересно, как в патриархальной православной стране люди приходили к протестантизму…
Я много об этом думал. Скорее всего, причина в том, что мой дед по линии отца Петр Степанович Кулаков был разочарован в православии.
Когда люди из православия уходят в протестантские церкви, это считается искушением. Считается, что человек ищет, где легче, ищет какой-то выгоды, как духовной, так и материальной…
Дед был глубоко религиозный и преданный православной церкви человек. Он потерял жену свою, когда младшему сыну было полгода. Трагически потерял. Очень! Она фактически покончила с собой. И он страдал от этого всю жизнь. Он больше не женился, сам воспитал четверых детей. И дал им очень неплохое образование. Его старшая дочь Анна Степановна стала учительницей, жила в Москве. Отец мой закончил какой-то коммерческий институт.
Будучи православным человеком, дед много читал Библию. Моя мать говорила, что часто видела деда стоящим на коленях: так он читал Библию. Однажды он пешком пошел из Ростовской губернии в Киево-Печерскую Лавру как паломник, чтобы поклониться святым мощам. Там и произошло его разочарование, когда он увидел, как вели себя некоторые монахи, как вымогали у паломников деньги. Он вышел оттуда потрясенный, его это сильно смутило… Видимо, сыграло свою роль еще и то обстоятельство, что в той деревне, где он жил, был сильно пьющий священник.
Однажды, уже в Санкт-Петербурге, идя на заседание Государственной Думы, мой дед увидел объявление о лекциях по книге пророка Даниила. Он пошел на эти лекции и очень увлекся. Читал их человек, не имевший прямого отношения к адвентизму, он был только переводчиком – переводил адвентистскую литературу с немецкого на русский. Вернувшись домой в Ростовскую губернию, Степан Петрович Кулаков начал переписываться с адвентистским издательством в Гамбурге, получил оттуда религиозную литературу на русском языке, организовал группы по изучению Библии, потом пригласил миссионера, который работал в России. Это было в 1906 году. Миссионером был немец по фамилии Кох, говоривший с сильным немецким акцентом. Например, когда призывал мужей любить своих жен, цитируя Священное Писание, он говорил: «Братья, лупите своих жен…». Все и плакали, и смеялись, потому что этот миссионер был очень искренен в своей вере. Вот так вся семья моего деда приняла адвентизм.
Нет, я из очень простой семьи. Отец моей матери Марии Михайловны Демидовой был моряком, механиком на корабле. А по линии отца были крестьяне, донское казачество. Когда-то с Украины, вероятно, были переселены. Прадед Степан Викторович Кулаков был зажиточным крестьянином, имел большой дом и владел почтовой станцией. Он был депутатом Первой Государственной Думы от Войска Донского Ростовской области. У меня есть книжечка, где среди фотографий всех депутатов Первой Государственной Думы есть и его фотография.
Михаил Петрович, если ваш дед был депутатом Государственной Думы, значит, это был человек, интеллектуальное развитие которого было явно выше среднего. Он получил хорошее образование?
Нет, образование у него было только начальное. Ведь в Первую Государственную Думу входили разные сословия. Там были представлены все слои общества. О нем сказано, что он крестьянин-хлебопашец.
И он стал первым адвентистом в вашей семье?
Первым адвентистом по линии отца. По линии матери дед Михаил Осипович Демидов тоже был адвентист. Он происходил из семьи евангельских христиан, или баптистов, но когда встретил миссионеров, проповедующих адвентистскую весть, он принял ее. Так что моя мать родилась уже в семье адвентистского проповедника, который создавал адвентистские общины в Ростове, на юге России.
Интересно, как в патриархальной православной стране люди приходили к протестантизму…
Я много об этом думал. Скорее всего, причина в том, что мой дед по линии отца Петр Степанович Кулаков был разочарован в православии.
Когда люди из православия уходят в протестантские церкви, это считается искушением. Считается, что человек ищет, где легче, ищет какой-то выгоды, как духовной, так и материальной…
Дед был глубоко религиозный и преданный православной церкви человек. Он потерял жену свою, когда младшему сыну было полгода. Трагически потерял. Очень! Она фактически покончила с собой. И он страдал от этого всю жизнь. Он больше не женился, сам воспитал четверых детей. И дал им очень неплохое образование. Его старшая дочь Анна Степановна стала учительницей, жила в Москве. Отец мой закончил какой-то коммерческий институт.
Будучи православным человеком, дед много читал Библию. Моя мать говорила, что часто видела деда стоящим на коленях: так он читал Библию. Однажды он пешком пошел из Ростовской губернии в Киево-Печерскую Лавру как паломник, чтобы поклониться святым мощам. Там и произошло его разочарование, когда он увидел, как вели себя некоторые монахи, как вымогали у паломников деньги. Он вышел оттуда потрясенный, его это сильно смутило… Видимо, сыграло свою роль еще и то обстоятельство, что в той деревне, где он жил, был сильно пьющий священник.
Однажды, уже в Санкт-Петербурге, идя на заседание Государственной Думы, мой дед увидел объявление о лекциях по книге пророка Даниила. Он пошел на эти лекции и очень увлекся. Читал их человек, не имевший прямого отношения к адвентизму, он был только переводчиком – переводил адвентистскую литературу с немецкого на русский. Вернувшись домой в Ростовскую губернию, Степан Петрович Кулаков начал переписываться с адвентистским издательством в Гамбурге, получил оттуда религиозную литературу на русском языке, организовал группы по изучению Библии, потом пригласил миссионера, который работал в России. Это было в 1906 году. Миссионером был немец по фамилии Кох, говоривший с сильным немецким акцентом. Например, когда призывал мужей любить своих жен, цитируя Священное Писание, он говорил: «Братья, лупите своих жен…». Все и плакали, и смеялись, потому что этот миссионер был очень искренен в своей вере. Вот так вся семья моего деда приняла адвентизм.
Из воспоминаний Петра Степановича Кулакова о своем отце
Произошло это в 1900 году, мне тогда было 4 года. Как-то в воскресенье встревоженная бабушка сказала: «Петя, позови скорее папу, скажи, что мама умирает». Я понесся через двор в другую хату, предназначенную для ямщиков и проезжающих с других почтовых станций. Прибежав в дом, я закричал: «Папа, идите скорей, мама умирает». Отец быстро пошел к матери, а я побежал за ним. Запомнилось мне только одно: мой братик, которому было тогда 6 месяцев, лежал на кровати рядом с умирающей матерью и обиженно кричал, напоминая о себе. В домашнем смятении никто не обращал на него внимания.
Была глубокая осень, выпал первый снег, соседский мальчик посадил меня в сани и катал по улице. Соседские дети были ко мне внимательны. Соседи, родственники и все, кто узнал про смерть матери и оставшихся четырех сиротах, приходили выразить свое соболезнование вдовцу, моему папе. Маленький Яша переходил с рук на руки бабушек и тетушек, сострадательных и добрых женщин, но унять его никто не мог. Мы, старшие дети, не плакали, потому что не понимали происходящего. Я, помнится, взял папу за руку, подвел его к лопате, которая стояла в углу двора, и сказал: «Возьми лопату, пойдем откапывать маму. Зачем ты ее туда закопал, в яму положил?».
Отец мой, когда овдовел, был православным и посещал церковь в селе Тарасовка Ростовской губернии. Он точно исполнял все обряды, соблюдал посты. С глубоким уважением он относился к служителям церкви, с благоговением ко всему, что слышал на богослужении, – молитвам, духовным песнопениям, особенно к чтению Евангелия. Это укрепляло его духовно и помогало сохранить нравственную чистоту.
Скоро о нем пошла молва как об особом человеке, глубоко нравственном и благочестивом, читающем священные книги, а главное Библию. В 1906 году были назначены выборы в Первую Государственную Думу, и мой отец Степан Викторович Кулаков был избран ее членом. Первая Дума просуществовала с 27 апреля по 9 июля 1906 года, потом ее разогнали, и отец вернулся из Петербурга. С той поры у него изменились религиозные представления.
Библия была для отца настольной книгой. Но некоторые пророчества древних пророков он не мог истолковать, особенно пророчества о семидесяти седьминах, что записаны в девятой главе Книги пророка Даниила. Истолковать их не мог даже священник, к которому он неоднократно обращался. Но ищущий находит, и стучащему отворят.
Из рассказов отца мне запомнился один. После очередного заседания Государственной Думы один депутат пригласил отца на лекцию о пришествии Иисуса Христа, которую читал некий полковник Вайдбельген. Зал был полон, в его глубине были развешаны карты с изображением истукана из второй главы книги пророка Даниила, а также четырех зверей. Лектор подходил к картам и объяснял, что символизирует каждая часть тела истукана. Через некоторое время он предложил сделать небольшой перерыв, вынул из кармана портсигар и закурил. Мой отец, который никогда не курил, был страшно удивлен.
Как это может быть: после такого чудесного толкования божественных книг, после таких мудрых изречений лектор здесь же начал курить? Он осмелился подойти к нему: «Скажите, что за лекции вы читаете? От имени какой организации? Я сам читаю книги пророка Даниила и Откровение, но, признаюсь, не понимаю их». Лектор ответил: «Я – переводчик, перевожу с немецкого языка на русский. Организация адвентистов седьмого дня заказала мне перевод книг. Я заинтересовался их толкованием Священного Писания, его глубиной и правильностью. И взял на себя миссию рассказать об этом людям. Я не стал адвентистом, но симпатизирую их учению. Потому и делюсь им со всеми желающими». Тогда отец спросил: «А где же найти людей, которые представляют эту организацию?». И узнал, что в России их мало, но они есть в Германии – в Кенигсберге, Берлине и других городах. На этом знакомство моего отца с лектором Вайдбельгеном закончилось. Знаю только, что потом он выпустил брошюру, в которой назначал пришествие Христа на 1932–1933 годы. Но это было уже не адвентистское учение, а его личное…
Вернувшись домой, отец списался с адвентистскими организациями в Латвии и Германии и попросил прислать ему литературу. Вскоре он ее получил, и ему дали адрес одного адвентиста-немца по фамилии Киль. Киль со своей семьей жил в немецкой колонии в шести километрах от Тарасовки. Он занимался земледелием, праздновал субботу, был очень кротким, скромным человеком. Я помню, когда он приезжал к нам в Тарасовку в 1907–1908 годах, они вместе с отцом читали Священное Писание, проводя за этим занятием дни и ночи напролет.
Киль оставил папе книгу «Руководство к Библии», которой мы и сейчас пользуемся.
Однажды отец ехал в поезде и разговорился с одним человеком. Он продавал духовную литературу и был хорошо знаком с ее содержанием. Человек сообщил, что может истолковать пророчества Даниила, и начал объяснять некоторые притчи, учение Иисуса Христа и значение Закона. Когда поезд подъезжал к Тарасовке, отец пригласил этого человека к нам домой. Это был первый проповедник, который приехал в Тарасовку. Звали его Михаил Осипович Демидов. В 1909–1911 годах Демидов жил в Таганроге, распространял адвентистскую литературу и был проповедником, или благовестником. Позже он стал членом Всесоюзного совета адвентистов седьмого дня.
Так началось знакомство моего отца с адвентистами, утвержденными в вере, знающими порядок служения и церковные обряды. Знакомство с адвентистами и их учением продолжилось через литературу, которую он выписывал. Помню, я сам в детстве читал прекрасные рассказы из «Благой вести». Больше всего меня интересовали духовные рассказы, которые были мне понятнее, чем отвлеченные богословские рассуждения. Детям духовные истины нужно преподносить в рассказах, в притчах. Тогда они легче усваиваются, понимаются яснее. Поэтому и я в детстве всегда искал на последних страницах журналов какой-нибудь рассказ.
Всем известно, в каком страхе жила интеллигенция после 1917 года. Моя прабабушка Любовь Александровна Казанская после пережитых семьей гонений предпочитала не говорить на некоторые темы. Наверное, именно поэтому в ее историях, как я сейчас понимаю, было много «белых пятен». О том, что в нашем роду были священнослужители, она сказала мне неохотно и как-то между прочим. И просила не говорить об этом моим подружкам. А я и не думала об этом рассказывать, потому что тогда мне было даже немного стыдно, что моим предком был православный священник… И никогда более эта тема в семье не обсуждалась. Даже о том, что мужем одной из моих прабабушек был сын известного протодиакона Николая Розова, служившего в храме Христа Спасителя, я узнала совсем недавно от посторонних людей. Не знаю я, когда и как отобрали наше имение Рыково в Ярославской губернии, знаю только, что до 1940 года в этом доме был сельсовет. До сих пор не знаю, что произошло и с некоторыми членами семьи.
Мама рассказывала, что прабабушка постоянно уничтожала семейные документы. А мама все-таки кое-что сберегла. Например, спрятала и таким образом сохранила векселя 1917 года на 10 тысяч рублей золотом, выданные на имя моего прадеда Валентина Сатировича Казанского художником Лобановым. Судя по ним, мой прадед ссудил эту сумму своему другу (если я не ошибаюсь, отцу знаменитого коллекционера Лобанова-Ростовского), чтобы тот мог покинуть революционную Россию и уехать в Париж. А сам прадед стал жертвой первой же волны политических репрессий. Когда я спрашивала свою прабабушку, почему они после революции не уехали за границу, как многие их друзья и знакомые, она всегда отвечала: «Мы русские люди, мы хотели служить родине». Не уехали они и позже, когда многие мыслящие люди уже понимали, в какую бездну скатывается Россия…
Но в то время, когда из одних семей уходила вера, другие эту веру обретали. И для них это страшное время стало началом пути к духовным вершинам…
Была глубокая осень, выпал первый снег, соседский мальчик посадил меня в сани и катал по улице. Соседские дети были ко мне внимательны. Соседи, родственники и все, кто узнал про смерть матери и оставшихся четырех сиротах, приходили выразить свое соболезнование вдовцу, моему папе. Маленький Яша переходил с рук на руки бабушек и тетушек, сострадательных и добрых женщин, но унять его никто не мог. Мы, старшие дети, не плакали, потому что не понимали происходящего. Я, помнится, взял папу за руку, подвел его к лопате, которая стояла в углу двора, и сказал: «Возьми лопату, пойдем откапывать маму. Зачем ты ее туда закопал, в яму положил?».
Отец мой, когда овдовел, был православным и посещал церковь в селе Тарасовка Ростовской губернии. Он точно исполнял все обряды, соблюдал посты. С глубоким уважением он относился к служителям церкви, с благоговением ко всему, что слышал на богослужении, – молитвам, духовным песнопениям, особенно к чтению Евангелия. Это укрепляло его духовно и помогало сохранить нравственную чистоту.
Скоро о нем пошла молва как об особом человеке, глубоко нравственном и благочестивом, читающем священные книги, а главное Библию. В 1906 году были назначены выборы в Первую Государственную Думу, и мой отец Степан Викторович Кулаков был избран ее членом. Первая Дума просуществовала с 27 апреля по 9 июля 1906 года, потом ее разогнали, и отец вернулся из Петербурга. С той поры у него изменились религиозные представления.
Библия была для отца настольной книгой. Но некоторые пророчества древних пророков он не мог истолковать, особенно пророчества о семидесяти седьминах, что записаны в девятой главе Книги пророка Даниила. Истолковать их не мог даже священник, к которому он неоднократно обращался. Но ищущий находит, и стучащему отворят.
Из рассказов отца мне запомнился один. После очередного заседания Государственной Думы один депутат пригласил отца на лекцию о пришествии Иисуса Христа, которую читал некий полковник Вайдбельген. Зал был полон, в его глубине были развешаны карты с изображением истукана из второй главы книги пророка Даниила, а также четырех зверей. Лектор подходил к картам и объяснял, что символизирует каждая часть тела истукана. Через некоторое время он предложил сделать небольшой перерыв, вынул из кармана портсигар и закурил. Мой отец, который никогда не курил, был страшно удивлен.
Как это может быть: после такого чудесного толкования божественных книг, после таких мудрых изречений лектор здесь же начал курить? Он осмелился подойти к нему: «Скажите, что за лекции вы читаете? От имени какой организации? Я сам читаю книги пророка Даниила и Откровение, но, признаюсь, не понимаю их». Лектор ответил: «Я – переводчик, перевожу с немецкого языка на русский. Организация адвентистов седьмого дня заказала мне перевод книг. Я заинтересовался их толкованием Священного Писания, его глубиной и правильностью. И взял на себя миссию рассказать об этом людям. Я не стал адвентистом, но симпатизирую их учению. Потому и делюсь им со всеми желающими». Тогда отец спросил: «А где же найти людей, которые представляют эту организацию?». И узнал, что в России их мало, но они есть в Германии – в Кенигсберге, Берлине и других городах. На этом знакомство моего отца с лектором Вайдбельгеном закончилось. Знаю только, что потом он выпустил брошюру, в которой назначал пришествие Христа на 1932–1933 годы. Но это было уже не адвентистское учение, а его личное…
Вернувшись домой, отец списался с адвентистскими организациями в Латвии и Германии и попросил прислать ему литературу. Вскоре он ее получил, и ему дали адрес одного адвентиста-немца по фамилии Киль. Киль со своей семьей жил в немецкой колонии в шести километрах от Тарасовки. Он занимался земледелием, праздновал субботу, был очень кротким, скромным человеком. Я помню, когда он приезжал к нам в Тарасовку в 1907–1908 годах, они вместе с отцом читали Священное Писание, проводя за этим занятием дни и ночи напролет.
Киль оставил папе книгу «Руководство к Библии», которой мы и сейчас пользуемся.
Однажды отец ехал в поезде и разговорился с одним человеком. Он продавал духовную литературу и был хорошо знаком с ее содержанием. Человек сообщил, что может истолковать пророчества Даниила, и начал объяснять некоторые притчи, учение Иисуса Христа и значение Закона. Когда поезд подъезжал к Тарасовке, отец пригласил этого человека к нам домой. Это был первый проповедник, который приехал в Тарасовку. Звали его Михаил Осипович Демидов. В 1909–1911 годах Демидов жил в Таганроге, распространял адвентистскую литературу и был проповедником, или благовестником. Позже он стал членом Всесоюзного совета адвентистов седьмого дня.
Так началось знакомство моего отца с адвентистами, утвержденными в вере, знающими порядок служения и церковные обряды. Знакомство с адвентистами и их учением продолжилось через литературу, которую он выписывал. Помню, я сам в детстве читал прекрасные рассказы из «Благой вести». Больше всего меня интересовали духовные рассказы, которые были мне понятнее, чем отвлеченные богословские рассуждения. Детям духовные истины нужно преподносить в рассказах, в притчах. Тогда они легче усваиваются, понимаются яснее. Поэтому и я в детстве всегда искал на последних страницах журналов какой-нибудь рассказ.
* * *
Этого не должно было случиться – мы не должны были встретиться с Михаилом Петровичем Кулаковым. Слишком разными были пути, которыми мы ходили по этой земле. Очень странно иногда переплетаются человеческие судьбы. Мой пра-пра-прадед был православным священником, протоиереем. Священником был и один из его сыновей, и до революции вся семья соблюдала очень строгие православные устои. Но поколения, которые жили в советское время, как ни странно, были абсолютно равнодушны к церкви, и я воспитывалась уже в совершенно атеистической среде. Были почти потеряны даже такие традиции, как крашеные яйца и куличи на Пасху. Не сохранилось у меня и семейных икон, которые, конечно, когда-то были в семье. Единственное, что осталось – Евангелие издания 1912 года. Прерванная традиция веры… Не такой уж редкий случай для семей, переживших эпоху безбожия.Всем известно, в каком страхе жила интеллигенция после 1917 года. Моя прабабушка Любовь Александровна Казанская после пережитых семьей гонений предпочитала не говорить на некоторые темы. Наверное, именно поэтому в ее историях, как я сейчас понимаю, было много «белых пятен». О том, что в нашем роду были священнослужители, она сказала мне неохотно и как-то между прочим. И просила не говорить об этом моим подружкам. А я и не думала об этом рассказывать, потому что тогда мне было даже немного стыдно, что моим предком был православный священник… И никогда более эта тема в семье не обсуждалась. Даже о том, что мужем одной из моих прабабушек был сын известного протодиакона Николая Розова, служившего в храме Христа Спасителя, я узнала совсем недавно от посторонних людей. Не знаю я, когда и как отобрали наше имение Рыково в Ярославской губернии, знаю только, что до 1940 года в этом доме был сельсовет. До сих пор не знаю, что произошло и с некоторыми членами семьи.
Мама рассказывала, что прабабушка постоянно уничтожала семейные документы. А мама все-таки кое-что сберегла. Например, спрятала и таким образом сохранила векселя 1917 года на 10 тысяч рублей золотом, выданные на имя моего прадеда Валентина Сатировича Казанского художником Лобановым. Судя по ним, мой прадед ссудил эту сумму своему другу (если я не ошибаюсь, отцу знаменитого коллекционера Лобанова-Ростовского), чтобы тот мог покинуть революционную Россию и уехать в Париж. А сам прадед стал жертвой первой же волны политических репрессий. Когда я спрашивала свою прабабушку, почему они после революции не уехали за границу, как многие их друзья и знакомые, она всегда отвечала: «Мы русские люди, мы хотели служить родине». Не уехали они и позже, когда многие мыслящие люди уже понимали, в какую бездну скатывается Россия…
Но в то время, когда из одних семей уходила вера, другие эту веру обретали. И для них это страшное время стало началом пути к духовным вершинам…
Из воспоминаний Петра Степановича Кулакова о крещении, состоявшемся в Ростовской области в 1921 году
Это было очень торжественное крещение: все пошли на реку – шествие народа исполнить волю Божью. Река красивая, берега отлогие, все в крестильных одеждах, а проповедник Свиридов в белом халате. Сначала была совершена молитва на берегу, затем крещаемые по одному входили в воду и совершали крещение во имя Отца и Сына и Святого Духа. Пели при этом красивые псалмы, и всем было радостно. А крестьяне этого села пришли на берег с кольями и палками: «Всех перебьем!». Мужики здоровые, сильные, отчаянные, но когда они увидели сам акт крещения, ликование и радость верующих, то опустили палки и ушли, и насилия не было. С торжественным пением все крещеные возвратились в собрание, здесь были даны принятие и рукообщение. Приняли их, и вечером было богослужение благодарственное, что Господь Бог благословил жатвой новых душ, и Дух Святой совершил свою работу преобразования и приобщения к церкви Божией.
В Ростовской области мне в одном из домов адвентистов показали фотографию крещаемых 1921 года. Крещение это было в селе Гирине, 25 человек крестили. Правда, фотография очень бледная, выцветшая, но все же можно различить лица людей, принимавших участие в крещении. Так было положено начало адвентистской церкви. В других местах тоже образовывались подобные группы. В эти годы крещения проходили по всей стране. Это было самое благоприятное для адвентистов время. В Москве издавался журнал «Голос истины», в Киеве – журнал «Благовестие». Удалось даже издать Библию. В 1926 году Библия была издана в Киеве и Ленинграде.
В Ростовской области мне в одном из домов адвентистов показали фотографию крещаемых 1921 года. Крещение это было в селе Гирине, 25 человек крестили. Правда, фотография очень бледная, выцветшая, но все же можно различить лица людей, принимавших участие в крещении. Так было положено начало адвентистской церкви. В других местах тоже образовывались подобные группы. В эти годы крещения проходили по всей стране. Это было самое благоприятное для адвентистов время. В Москве издавался журнал «Голос истины», в Киеве – журнал «Благовестие». Удалось даже издать Библию. В 1926 году Библия была издана в Киеве и Ленинграде.
Беседа вторая
Поселок Заокский, июль 2007 года
Многие в вашей семье пострадали за веру в советское время?
Мой отец Петр Степанович Кулаков был в Ленинграде проповедником, я там и родился в 1927 году, но начались гонения, и нам пришлось переехать в Тулу. В 1935 году отца арестовали. У меня до сих пор перед глазами этот арест: ночь, нас поднимают родители, в комнате шум… Ворвались сотрудники НКВД и начали обыск, а мы, дети, сжавшись, сидим в углу и наблюдаем за тем, что происходит. Вообще-то у моих родителей четверо детей, но тогда, в 1935 году, нас было только трое братьев. Помню, все в комнате перевернули, искали литературу, письма, Библию забрали. Потом потребовали, чтобы отец пошел с ними. Он попросил разрешения помолиться. Они не успели ничего сказать, как отец с матерью преклонили колени и мы, дети, возле них. Отец нас всех обнял и молился, чтобы Бог сохранил семью.
Потом мы с матерью ходили к тюрьме, где его содержали. Тогда на окнах не было того, что сейчас называют «намордники», то есть щитов деревянных, которые закрывают окно, чтобы заключенные не могли ничего видеть, кроме узкой полоски неба. Это все изобретения последующих лет. Так что мы, приходя, могли видеть отца. Он всегда чувствовал, что мы подходим. И я отчетливо помню, как будто это было вчера, отца в тюремном окне за решеткой. Он держится за нее одной рукой, а другой рукой нас как бы обнимает, шлет воздушные поцелуи. Тюрьма была обнесена рвом, и мы не могли подойти ближе, общались на расстоянии.
Само по себе следование вере наперекор гонениям – это уже подвиг?
На жизнь своего отца я смотрю как на подвиг. Я мало встречал людей, кто так же, как он, дорожил бы возможностью поговорить с каждым человеком об Иисусе Христе. Евангелие от Иоанна он любил так, что знал его наизусть – от первого стиха до последнего. Все 22 главы знал на память! Он был очень интересным собеседником, легко сходился с людьми и жил только тем, чтобы помочь людям узнать о Господе. После первого ареста его отправили в ссылку на три года. Вернулся он в 1939 году, а в годы войны создал общины в Иванове, Коврове и Нижнем Новгороде (тогда он назывался Горький). В 1945 году отца опять арестовали, он был под следствием полгода.
Мой отец Петр Степанович Кулаков был в Ленинграде проповедником, я там и родился в 1927 году, но начались гонения, и нам пришлось переехать в Тулу. В 1935 году отца арестовали. У меня до сих пор перед глазами этот арест: ночь, нас поднимают родители, в комнате шум… Ворвались сотрудники НКВД и начали обыск, а мы, дети, сжавшись, сидим в углу и наблюдаем за тем, что происходит. Вообще-то у моих родителей четверо детей, но тогда, в 1935 году, нас было только трое братьев. Помню, все в комнате перевернули, искали литературу, письма, Библию забрали. Потом потребовали, чтобы отец пошел с ними. Он попросил разрешения помолиться. Они не успели ничего сказать, как отец с матерью преклонили колени и мы, дети, возле них. Отец нас всех обнял и молился, чтобы Бог сохранил семью.
Потом мы с матерью ходили к тюрьме, где его содержали. Тогда на окнах не было того, что сейчас называют «намордники», то есть щитов деревянных, которые закрывают окно, чтобы заключенные не могли ничего видеть, кроме узкой полоски неба. Это все изобретения последующих лет. Так что мы, приходя, могли видеть отца. Он всегда чувствовал, что мы подходим. И я отчетливо помню, как будто это было вчера, отца в тюремном окне за решеткой. Он держится за нее одной рукой, а другой рукой нас как бы обнимает, шлет воздушные поцелуи. Тюрьма была обнесена рвом, и мы не могли подойти ближе, общались на расстоянии.
Само по себе следование вере наперекор гонениям – это уже подвиг?
На жизнь своего отца я смотрю как на подвиг. Я мало встречал людей, кто так же, как он, дорожил бы возможностью поговорить с каждым человеком об Иисусе Христе. Евангелие от Иоанна он любил так, что знал его наизусть – от первого стиха до последнего. Все 22 главы знал на память! Он был очень интересным собеседником, легко сходился с людьми и жил только тем, чтобы помочь людям узнать о Господе. После первого ареста его отправили в ссылку на три года. Вернулся он в 1939 году, а в годы войны создал общины в Иванове, Коврове и Нижнем Новгороде (тогда он назывался Горький). В 1945 году отца опять арестовали, он был под следствием полгода.