Страница:
Первым отвел взгляд Командор. По его губам скользнула ироническая улыбка, и он тяжело опустился на стул. “Рано или поздно эти хозяева Веспуччии перегрызут друг другу глотку”, — подумал я.
Но пока Командор включил интерфон и сухо распорядился: — Немедленно отпустить жену Искрова и детей. Доставьте их в Рио-Альто.
Я с облегчением перевел дух: это была победа. Огромнейшая победа! И тогда я сделал еще один ход: — Я хочу их видеть.
Командор демонстративным жестом широко распахнул готическое окно, выходившее во внутренний двор. Комната сразу наполнилась смрадным смогом. Я выглянул во двор и увидел, как Клара и мальчики в сопровождении человека в штатском подходят к большому черному автомобилю. В густом тумане они были похожи на привидения. Сердце у меня бешено застучало. Я хотел окликнуть их, помахать рукой на прощанье, но они уже сели в машину, которая тут же тронулась с места и выскочила за ворота. Командор захлопнул окно.
Выждав некоторое время, чтобы дать возможность автомобилю отъехать подальше, я подошел к радиофону и набрал номер 77 77 22. Молчание. Я повторил попытку. Снова молчание.
Я обернулся.
— Они не всегда отвечают. Опасаются, что их засекут…
— Ясно, ясно, — буркнул Командор. — Так я и думал.
— Через час позвоните снова, — распорядился Мак-Харрис, вновь став всемогущим хозяином “Альбатроса”. — Будете звонить каждый час, если понадобится — ночью. Пока не свяжетесь с ними. Слышишь, Санто?
— Слышу, — глухо обронил Командор.
В камере я снова нашел охапку свежих газет. Мне бросилось в глаза пространное сообщение. Когда же я с ним ознакомился, то долго не мог прийти в себя от удивления. Новый поворот событий, при всей своей логичности, был тем не менее неожиданным и для моих осторожных друзей из Эль Темпло, а уж они-то умели предвидеть чуть ли не все ходы противника! Как следовало из газет, профессор Луис Моралес готов помочь Конрадо Мак-Харрису при условии, что журналист Теодоро Искров будет выпущен из заключения и направлен в Эль Темпло для дополнительных переговоров!
Кто бы мог ожидать столь решительных действий от этого идеалиста чистой воды, приверженца мирных переговоров, уповающего только на разум и сердце людей!
Надзиратель Нани, войдя в камеру, заметил мое радостное состояние.
— Поздравляю, сеньор Искров, — сказал он. — Скоро будете на свободе.
С этими словами он положил на рогожу плиточку синтетического шоколада — высшее проявление симпатии с его стороны. Но, думаю, также и напоминание об обещанной помощи.
Однако наступил вечер, а я все еще сидел в тюрьме. Hе выпустили меня и на следующий день. Более того, Нани перестал носить газеты и вообще хранил гробовое молчание. И уж, конечно, шоколадом больше не угощал.
Неужели моим надеждам не суждено сбыться?
Между тем меня регулярно, через каждый час, выводили из камеры, чтобы я вызвал нужный номер. Эль Темпло не отвечал. Не отвечал потому — я мог бы в этом поклясться! — что Агвилла и его люди находились наверху, готовясь к последнему удару.
Восьмой день — первый после того, как истек срок ультиматума, — начался необычно. Звонок, будивший арестантов в пять утра, на сей раз не зазвонил. Не слышно было скрежета замков, окриков надзирателей, топота деревянных подошв и коротких команд, которыми сопровождается смена караула.
Кругом царила тишина, словно замок ночью неожиданно обезлюдел и нем никого, кроме меня, не осталось. Тихо было и в городе. Неумолчный шум последних семи дней затих ровно в полночь, словно в ту минуту, когда срок ультиматума истек, многочисленные манифестанты в ожидании дальнейших событий попрятались по домам.
И вдруг тишину прорезал многоголосый рев. Он летел отовсюду — я различил вой заводских сирен, гудки кораблей и клаксонов автомобилей, свистки локомотивов. К ним присоединился колокольный звон. Часам к восьми утра — точнее не скажу, так как в этой оглушительной какофонии потерял всякое представление о времени, — город пришел в движение. Зарокотали тысячи моторов, казалось, весь транспорт столицы выехал на улицы. Воздух наполнился людским гомоном, вскоре со всех сторон послышались крики вперемежку с пулеметными очередями и взрывами гранат. Я напряженно вслушивался, пытаясь понять, что же происходит за стенами “Конкисты”: восстание, налет динамитеросов, вторжение союзников, война? К полудню, когда я уже потерял надежду узнать о происходящем, в камеру вбежал Нани. Его бледное, усталое лицо осунулось после бессонной ночи.
— Что происходит в городе? — нетерпеливо спросил я.
— Энерган! — глухо ответил он, отводя взгляд, и уже на пороге добавил: — Корабли союзников у наших берегов.
Я знал об обязательствах членов пакта в случае необходимости оказывать помощь терпящей бедствие державе. Неужели Князь обратился к союзникам с просьбой о защите? Или же они сами решили, что настало время послать военные корабли, чтобы укротить народ Веспуччии?
Мог ли я оставаться безучастным, когда решалась судьба моего народа? Я заметался по камере, молотил кулаками в дверь, кричал, что было сил.
Тщетно. Надзиратели, да и все остальные в “Конкисте”, вероятно, помышляли только об одном: как бы спасти собственную шкуру. А когда, совершенно обессиленный, разбив в кровь руки, я рухнул на пол, дверь камеры заскрипела и на пороге выросли фигуры Мак-Харриса, Командора и профессора Моралеса. У всех троих был торжественно-мрачный вид, как у вестников предстоящей казни.
— Искров, выходите! — без всяких объяснений приказал Командор.
Я с трудом поднялся и вышел из камеры. Босиком, на распухших ногах, лицо в ссадинах, кровоподтеках. И все-таки я шел, превозмогая боль. Присутствие Моралеса вдохнуло в меня силы: я был уверен, что ведут меня не на казнь.
Мы вышли во двор, где нас ожидал огромный черный автомобиль.
Впереди, рядом с шофером, сидели двое в штатском, но с автоматами. Мы разместились на заднем сиденье. Пахнуло хвоей. Я жадно втянул в себя свежий воздух. Машина тут же рванулась с места.
Не успели мы выехать за ворота, как навстречу устремились толпы людей. Казалось, все население города высыпало на улицу. Люди метались из стороны в сторону, кричали, размахивали палками, тростями, охотничьими ружьями… И все держали над головой коробки. Я сразу узнал — это были коробки с энерганом.
Машина промчалась мимо Индикатора стайфли (я успел заметить цифру “85”) и нырнула в узкие, закрытые для транспорта аллеи. Здесь было спокойнее. Мы направлялись к северным пригородам Америго-сити.
Мне довелось раза два побывать в этих местах, когда я еще слыл известным журналистом. В нарядные, комфортабельные кварталы можно попасть лишь по специальным разрешениям. Они отделены от города массивными стенами с колючей проволокой, по которой, во всяком случае так говорили, пропущен ток. У ворот стоит стража, с высоких башен округа просматривается телеобъективами. В тот день, когда мы прибыли, охрану несли вооруженные армейские части, и даже Командору приходилось чуть ли не каждые сто метров предъявлять особый пропуск.
Бронированные ворота распахнулись перед нами, и машина по аллее подъехала к зданию из стекла и алюминия. Мы вышли и поднялись по белой мраморной лестнице. У подъезда нас встретил человек в белом халате. На медной табличке сбоку здания виднелась скромная надпись: КЛИНИКА № 1.
Это и была прославленная спецбольница для апперов, расположенная в зеленом массиве она оборудована новейшей медицинской аппаратурой и обслуживается лучшими врачами страны. В ее распоряжении все лекарства, какие известны в мире, но доступ сюда имеют только апперы и члены их семей, и то лишь для лечения стайфлита. Что касается других заболеваний то правящая верхушка Веспуччии располагает достаточным количеством лечебных заведений, столь же недоступных для простых смертных.
— Добро пожаловать, профессор, — обращаясь Моралесу, сказал человек в белом халате. — Рад видел вас здесь.
— Не будем терять времени, доктор Этторе, непривычно резко оборвал его Моралес. — Где больной?
— Прошу вас, следуйте за мной.
Мы прошли вперед. Командор сделал было попытку меня остановить, но профессор Моралес метнул него возмущенный взгляд. В ответ полковник усмехнулся, и я пошел вместе со всеми.
Нас ввели в большой мраморный зал, размерами похожий скорее на храм, чем на больничное помещение. Только вместо алтаря в центре зала на мраморном постаменте стояла прозрачная камера. В ней лежал Конрадо Мак-Харрис.
Он был обнажен, тонкое юношеское тело напоминало мумию — бледно-желтое, подвижное. Вдоль стен тянулись приборы с мерцающими экранами, самописцы вычерчивали замысловатые кривые, мигание красных лампочек повторяло биение пульса.
Профессор Моралес долго наблюдал за больным через стекло, потом перешел к приборам, внимательно глядя на записи. Доктор Этторе шепотом давал ему объяснения, профессор кивал головой и под конец обернулся к Мак-Харрису: — Не скрою, состояние больного тяжелое. В благополучном исходе операции у меня уверенности нет, но попытаюсь сделать, что смогу. А этот человек может ехать…
Под “этим человеком” он явно подразумевал меня.
Мне он не сказал ни слова — ни здесь, ни по пути в клинику, только окинул меня взглядом печальных глаз, и это было красноречивей всяких слов.
Доктор Этторе провел меня в свой кабинет. Там мне обработали лицо, залепили ссадины пластырем, прополоскали десны какой-то жидкостью, чтобы укрепить зубы, расшатанные кулаками Командора, смазали ступни ног и руки обезболивающей мазью и в заключение впрыснули двойную дозу форсалина, которая чудодейственным образом влила в меня новые силы. А после всех этих манипуляций дали чистую одежду и документы.
У подъезда меня ждала черная машина. Рядом стоял Мак-Харрис.
— Сожалею, Искров, но не могу проводить вас на аэродром. Вы сами видите, что удерживает меня здесь. Счастливого пути. С нетерпением буду ждать вашего возвращения. — Он шагнул ко мне и еле слышно добавил: — Пусть Доминго простит меня, если сможет. Я… я был тогда слишком молод… Слишком горяч. Не отдавал себе отчета в том, что делаю… Забудем прошлое! Мертвых все равно не воскресить…
— Разве вы не передадите со мной договора, сеньор Мак-Харрис?
— удивился я.
— Зачем он вам?
— Чтобы доктор Маяпан подписал его. Он отрицательно мотнул головой.
Итак, этот человек ничего не понял. Не дал себе труда понять.
Мне не оставалось ничего иного, как сесть внутрь. Оба сопровождающих были уже там. И Командор также. Черный лимузин с воем рванулся к распахнутым воротам.
Командор до отказа завинтил стекло, отгораживавшее салон от водителя, и по обыкновению без обиняков обратился ко мне: — Искров, через полчаса вы вылетаете в Тупаку. Вам предстоит установить контакт с Маяпаном.
— Вряд ли я найду его там.
— Явится. У него целая армия агентов среди местных индейцев, они моментально известят его о вашем приезде. А кроме того, мы об этом объявим по радио Конечно, не сейчас, а когда вы доберетесь до Тьер-Калиенте, к Боско Эль Камино.
— Что же я должен передать Маяпану на сей раз?
— Что сочтете нужным. И в той форме, в какой сочтете нужным.
Важно одно: чтобы он отказался от своей новой акции.
— Но я не знаю, о чем идет речь. Он сунул мне в руки портфель: — Тут достаточно материалов. Ознакомитесь в дороге. Здесь же лежит мощный приемник, это позволит нам быть в курсе происходящего. Теперь, когда корабли союзников находятся у наших берегов, мы, патриоты Веспуччии, независимо от цвета кожи, политических убеждений и социального положения не вправе заниматься междоусобицами. Конечно, мы не отказываемся от своих обязательств перед пактом, но союзники могут воспользоваться ситуацией и прибрать к рукам страну, завладеть всеми нашими богатствами. Впрочем, полагаю, что Маяпан уразумел эту простейшую истину, а потому он согласится прекратить, хотя бы на время, наступление на Мак-Харриса — сейчас это фактически льет воду на мельницу иностранцев. Вы же сами видите, даже профессор Моралес, человек высокопринципиальный, пошел с нами на мировую. Пусть только корабли уйдут из наших вод, а уж мы сумеем найти выход из разногласий. Ведь мы прежде всего братья! — Он покашлял в свой могучий кулак. — Как вы полагаете?
— Вряд ли мое мнение может что-нибудь значить.
— Ошибаетесь, Искров, ошибаетесь. Это зависит от того, как настойчиво вы будете искать пути к сердцу Маяпана.
Что случилось с Командором: он стал красноречив! Хотел бы я знать, что крылось за его громкими фразами?
— Как вы думаете, Маяпан согласится? — спросил он.
— Не знаю.
— Сумейте убедить его, и вы станете национальным героем, спасителем Веспуччии. Как мне хотелось ему поверить!
5. Дуг Кассиди
6. Динамитеросы
Но пока Командор включил интерфон и сухо распорядился: — Немедленно отпустить жену Искрова и детей. Доставьте их в Рио-Альто.
Я с облегчением перевел дух: это была победа. Огромнейшая победа! И тогда я сделал еще один ход: — Я хочу их видеть.
Командор демонстративным жестом широко распахнул готическое окно, выходившее во внутренний двор. Комната сразу наполнилась смрадным смогом. Я выглянул во двор и увидел, как Клара и мальчики в сопровождении человека в штатском подходят к большому черному автомобилю. В густом тумане они были похожи на привидения. Сердце у меня бешено застучало. Я хотел окликнуть их, помахать рукой на прощанье, но они уже сели в машину, которая тут же тронулась с места и выскочила за ворота. Командор захлопнул окно.
Выждав некоторое время, чтобы дать возможность автомобилю отъехать подальше, я подошел к радиофону и набрал номер 77 77 22. Молчание. Я повторил попытку. Снова молчание.
Я обернулся.
— Они не всегда отвечают. Опасаются, что их засекут…
— Ясно, ясно, — буркнул Командор. — Так я и думал.
— Через час позвоните снова, — распорядился Мак-Харрис, вновь став всемогущим хозяином “Альбатроса”. — Будете звонить каждый час, если понадобится — ночью. Пока не свяжетесь с ними. Слышишь, Санто?
— Слышу, — глухо обронил Командор.
В камере я снова нашел охапку свежих газет. Мне бросилось в глаза пространное сообщение. Когда же я с ним ознакомился, то долго не мог прийти в себя от удивления. Новый поворот событий, при всей своей логичности, был тем не менее неожиданным и для моих осторожных друзей из Эль Темпло, а уж они-то умели предвидеть чуть ли не все ходы противника! Как следовало из газет, профессор Луис Моралес готов помочь Конрадо Мак-Харрису при условии, что журналист Теодоро Искров будет выпущен из заключения и направлен в Эль Темпло для дополнительных переговоров!
Кто бы мог ожидать столь решительных действий от этого идеалиста чистой воды, приверженца мирных переговоров, уповающего только на разум и сердце людей!
Надзиратель Нани, войдя в камеру, заметил мое радостное состояние.
— Поздравляю, сеньор Искров, — сказал он. — Скоро будете на свободе.
С этими словами он положил на рогожу плиточку синтетического шоколада — высшее проявление симпатии с его стороны. Но, думаю, также и напоминание об обещанной помощи.
Однако наступил вечер, а я все еще сидел в тюрьме. Hе выпустили меня и на следующий день. Более того, Нани перестал носить газеты и вообще хранил гробовое молчание. И уж, конечно, шоколадом больше не угощал.
Неужели моим надеждам не суждено сбыться?
Между тем меня регулярно, через каждый час, выводили из камеры, чтобы я вызвал нужный номер. Эль Темпло не отвечал. Не отвечал потому — я мог бы в этом поклясться! — что Агвилла и его люди находились наверху, готовясь к последнему удару.
Восьмой день — первый после того, как истек срок ультиматума, — начался необычно. Звонок, будивший арестантов в пять утра, на сей раз не зазвонил. Не слышно было скрежета замков, окриков надзирателей, топота деревянных подошв и коротких команд, которыми сопровождается смена караула.
Кругом царила тишина, словно замок ночью неожиданно обезлюдел и нем никого, кроме меня, не осталось. Тихо было и в городе. Неумолчный шум последних семи дней затих ровно в полночь, словно в ту минуту, когда срок ультиматума истек, многочисленные манифестанты в ожидании дальнейших событий попрятались по домам.
И вдруг тишину прорезал многоголосый рев. Он летел отовсюду — я различил вой заводских сирен, гудки кораблей и клаксонов автомобилей, свистки локомотивов. К ним присоединился колокольный звон. Часам к восьми утра — точнее не скажу, так как в этой оглушительной какофонии потерял всякое представление о времени, — город пришел в движение. Зарокотали тысячи моторов, казалось, весь транспорт столицы выехал на улицы. Воздух наполнился людским гомоном, вскоре со всех сторон послышались крики вперемежку с пулеметными очередями и взрывами гранат. Я напряженно вслушивался, пытаясь понять, что же происходит за стенами “Конкисты”: восстание, налет динамитеросов, вторжение союзников, война? К полудню, когда я уже потерял надежду узнать о происходящем, в камеру вбежал Нани. Его бледное, усталое лицо осунулось после бессонной ночи.
— Что происходит в городе? — нетерпеливо спросил я.
— Энерган! — глухо ответил он, отводя взгляд, и уже на пороге добавил: — Корабли союзников у наших берегов.
Я знал об обязательствах членов пакта в случае необходимости оказывать помощь терпящей бедствие державе. Неужели Князь обратился к союзникам с просьбой о защите? Или же они сами решили, что настало время послать военные корабли, чтобы укротить народ Веспуччии?
Мог ли я оставаться безучастным, когда решалась судьба моего народа? Я заметался по камере, молотил кулаками в дверь, кричал, что было сил.
Тщетно. Надзиратели, да и все остальные в “Конкисте”, вероятно, помышляли только об одном: как бы спасти собственную шкуру. А когда, совершенно обессиленный, разбив в кровь руки, я рухнул на пол, дверь камеры заскрипела и на пороге выросли фигуры Мак-Харриса, Командора и профессора Моралеса. У всех троих был торжественно-мрачный вид, как у вестников предстоящей казни.
— Искров, выходите! — без всяких объяснений приказал Командор.
Я с трудом поднялся и вышел из камеры. Босиком, на распухших ногах, лицо в ссадинах, кровоподтеках. И все-таки я шел, превозмогая боль. Присутствие Моралеса вдохнуло в меня силы: я был уверен, что ведут меня не на казнь.
Мы вышли во двор, где нас ожидал огромный черный автомобиль.
Впереди, рядом с шофером, сидели двое в штатском, но с автоматами. Мы разместились на заднем сиденье. Пахнуло хвоей. Я жадно втянул в себя свежий воздух. Машина тут же рванулась с места.
Не успели мы выехать за ворота, как навстречу устремились толпы людей. Казалось, все население города высыпало на улицу. Люди метались из стороны в сторону, кричали, размахивали палками, тростями, охотничьими ружьями… И все держали над головой коробки. Я сразу узнал — это были коробки с энерганом.
Машина промчалась мимо Индикатора стайфли (я успел заметить цифру “85”) и нырнула в узкие, закрытые для транспорта аллеи. Здесь было спокойнее. Мы направлялись к северным пригородам Америго-сити.
Мне довелось раза два побывать в этих местах, когда я еще слыл известным журналистом. В нарядные, комфортабельные кварталы можно попасть лишь по специальным разрешениям. Они отделены от города массивными стенами с колючей проволокой, по которой, во всяком случае так говорили, пропущен ток. У ворот стоит стража, с высоких башен округа просматривается телеобъективами. В тот день, когда мы прибыли, охрану несли вооруженные армейские части, и даже Командору приходилось чуть ли не каждые сто метров предъявлять особый пропуск.
Бронированные ворота распахнулись перед нами, и машина по аллее подъехала к зданию из стекла и алюминия. Мы вышли и поднялись по белой мраморной лестнице. У подъезда нас встретил человек в белом халате. На медной табличке сбоку здания виднелась скромная надпись: КЛИНИКА № 1.
Это и была прославленная спецбольница для апперов, расположенная в зеленом массиве она оборудована новейшей медицинской аппаратурой и обслуживается лучшими врачами страны. В ее распоряжении все лекарства, какие известны в мире, но доступ сюда имеют только апперы и члены их семей, и то лишь для лечения стайфлита. Что касается других заболеваний то правящая верхушка Веспуччии располагает достаточным количеством лечебных заведений, столь же недоступных для простых смертных.
— Добро пожаловать, профессор, — обращаясь Моралесу, сказал человек в белом халате. — Рад видел вас здесь.
— Не будем терять времени, доктор Этторе, непривычно резко оборвал его Моралес. — Где больной?
— Прошу вас, следуйте за мной.
Мы прошли вперед. Командор сделал было попытку меня остановить, но профессор Моралес метнул него возмущенный взгляд. В ответ полковник усмехнулся, и я пошел вместе со всеми.
Нас ввели в большой мраморный зал, размерами похожий скорее на храм, чем на больничное помещение. Только вместо алтаря в центре зала на мраморном постаменте стояла прозрачная камера. В ней лежал Конрадо Мак-Харрис.
Он был обнажен, тонкое юношеское тело напоминало мумию — бледно-желтое, подвижное. Вдоль стен тянулись приборы с мерцающими экранами, самописцы вычерчивали замысловатые кривые, мигание красных лампочек повторяло биение пульса.
Профессор Моралес долго наблюдал за больным через стекло, потом перешел к приборам, внимательно глядя на записи. Доктор Этторе шепотом давал ему объяснения, профессор кивал головой и под конец обернулся к Мак-Харрису: — Не скрою, состояние больного тяжелое. В благополучном исходе операции у меня уверенности нет, но попытаюсь сделать, что смогу. А этот человек может ехать…
Под “этим человеком” он явно подразумевал меня.
Мне он не сказал ни слова — ни здесь, ни по пути в клинику, только окинул меня взглядом печальных глаз, и это было красноречивей всяких слов.
Доктор Этторе провел меня в свой кабинет. Там мне обработали лицо, залепили ссадины пластырем, прополоскали десны какой-то жидкостью, чтобы укрепить зубы, расшатанные кулаками Командора, смазали ступни ног и руки обезболивающей мазью и в заключение впрыснули двойную дозу форсалина, которая чудодейственным образом влила в меня новые силы. А после всех этих манипуляций дали чистую одежду и документы.
У подъезда меня ждала черная машина. Рядом стоял Мак-Харрис.
— Сожалею, Искров, но не могу проводить вас на аэродром. Вы сами видите, что удерживает меня здесь. Счастливого пути. С нетерпением буду ждать вашего возвращения. — Он шагнул ко мне и еле слышно добавил: — Пусть Доминго простит меня, если сможет. Я… я был тогда слишком молод… Слишком горяч. Не отдавал себе отчета в том, что делаю… Забудем прошлое! Мертвых все равно не воскресить…
— Разве вы не передадите со мной договора, сеньор Мак-Харрис?
— удивился я.
— Зачем он вам?
— Чтобы доктор Маяпан подписал его. Он отрицательно мотнул головой.
Итак, этот человек ничего не понял. Не дал себе труда понять.
Мне не оставалось ничего иного, как сесть внутрь. Оба сопровождающих были уже там. И Командор также. Черный лимузин с воем рванулся к распахнутым воротам.
Командор до отказа завинтил стекло, отгораживавшее салон от водителя, и по обыкновению без обиняков обратился ко мне: — Искров, через полчаса вы вылетаете в Тупаку. Вам предстоит установить контакт с Маяпаном.
— Вряд ли я найду его там.
— Явится. У него целая армия агентов среди местных индейцев, они моментально известят его о вашем приезде. А кроме того, мы об этом объявим по радио Конечно, не сейчас, а когда вы доберетесь до Тьер-Калиенте, к Боско Эль Камино.
— Что же я должен передать Маяпану на сей раз?
— Что сочтете нужным. И в той форме, в какой сочтете нужным.
Важно одно: чтобы он отказался от своей новой акции.
— Но я не знаю, о чем идет речь. Он сунул мне в руки портфель: — Тут достаточно материалов. Ознакомитесь в дороге. Здесь же лежит мощный приемник, это позволит нам быть в курсе происходящего. Теперь, когда корабли союзников находятся у наших берегов, мы, патриоты Веспуччии, независимо от цвета кожи, политических убеждений и социального положения не вправе заниматься междоусобицами. Конечно, мы не отказываемся от своих обязательств перед пактом, но союзники могут воспользоваться ситуацией и прибрать к рукам страну, завладеть всеми нашими богатствами. Впрочем, полагаю, что Маяпан уразумел эту простейшую истину, а потому он согласится прекратить, хотя бы на время, наступление на Мак-Харриса — сейчас это фактически льет воду на мельницу иностранцев. Вы же сами видите, даже профессор Моралес, человек высокопринципиальный, пошел с нами на мировую. Пусть только корабли уйдут из наших вод, а уж мы сумеем найти выход из разногласий. Ведь мы прежде всего братья! — Он покашлял в свой могучий кулак. — Как вы полагаете?
— Вряд ли мое мнение может что-нибудь значить.
— Ошибаетесь, Искров, ошибаетесь. Это зависит от того, как настойчиво вы будете искать пути к сердцу Маяпана.
Что случилось с Командором: он стал красноречив! Хотел бы я знать, что крылось за его громкими фразами?
— Как вы думаете, Маяпан согласится? — спросил он.
— Не знаю.
— Сумейте убедить его, и вы станете национальным героем, спасителем Веспуччии. Как мне хотелось ему поверить!
5. Дуг Кассиди
В самолете не оставалось ни одного свободного места. Люди спешили убраться подальше из столицы, где с часу на час ожидалась высадка морской пехоты союзников.
В отличие от прошлого рейса сейчас неуклюжий “Дуглас” вез одних белых. Летели целыми семьями, беззаботные ребятишки бегали по проходу, играя в динамитеросов и полицейских.
Я занял одиночное кресло в последнем ряду и, убедившись, что в салоне нет Боско Эль Камино, вынул из портфеля документы. Среди них были бюллетени “Сентрал Брэйн”, полицейские донесения, информация секретных служб, донесения наблюдателей Службы безопасности. Времени у меня было достаточно, и решил подробнее ознакомиться с событиями, которые происходили в стране, пока я находился в “Конкисте” А чтобы не пропустить того, что происходило сейчас приложил к уху транзистор, который Командор предусмотрительно положил в портфель. И вот так, одновременно читая и слушая, я вошел в курс потрясений которые рушили основы страны, носящей славное имя Америго Веспуччи.
Еще до того, как меня посадили в самолет, я знал, что профессор Моралес согласился оперировать наследника Мак-Харриса при условии, что меня выпустят из заключения и отправят в Эль Темпло. Об этой договоренности я прочитал в газетах, находясь в “Конкисте”. Но я не знал другого: в последнюю минуту Мак-Харрис дал понять, что не склонен пока отпускать меня. Он явно надеялся, что в немногие часы, оставшиеся до истечения ультиматума, ему удастся обнаружить обезвредить Эль Темпло.
А вот что произошло далее (по необходимости излагаю события вкратце).
За день до указанного в ультиматуме срока Командор бросает в Теоктан три дивизии. Каратели разрушают дома, обшаривают подвалы, отводят воду минеральных источников, взрывают развалины Ичена (помнится, там я оставлял свой джип), расстреливают и вешают индейцев, подозреваемых в связях с Маяпаном Одновременно с этой акцией из столицы в Кампо Верде перебрасываются армейские части. И там вакханалия разыгрывается с удвоенной силой. Взрывают нефтяные вышки, в поисках, подземных пещер пробивают зондами глубокие ямы, проникают в заброшенные соляные шахты. Самолеты-разведчики рыщут над джунглями, радиолокаторы прощупывают пространство между Скалистым массивом и Эль Волканом.
А затем в Кампо Верде прибывает сам Мак-Харрис и лично осматривает развалины домов. С риском для жизни забирается даже в подземные карьеры, где некогда толтеки добывали строительный камень.
На исходе шестого дня члены пакта обращаются к Князю с призывом положить конец бессмысленным беспорядкам.
На седьмой день манифестации и забастовки в стране достигают апогея. Почти совсем прекратилась добыча нефти и каменного угля, производство синтетических пищевых продуктов опускается ниже допустимого минимума. В портах стоят на приколе огромные флотилии танкеров. Акции нефтяных компаний продолжают падать.
Динамитеросы взрывают две радиостанции, редакцию газеты, совершают покушение на главного прокурора Америго-сити и председателя профсоюза моряков. Эль Капитан и Рыжая Хельга требуют ухода Мак-Харриса со сцены.
Эль Темпло молчит, хотя все ждут, как Маяпан отнесется к происходящим событиям. Между тем Мак-Харрис развивает бешеную деятельность, продолжая поиски в Кампо Верде. Снедаемый двумя чувствами: тревогой за судьбу сына и собственной алчностью, он не обращает внимания ни на предостережения союзников, ни на акции динамитеросов, ни на робкие увещевания Князя.
В полночь Князь получает другой ультиматум, на сей раз от союзников: если в Веспуччии не будет восстановлен порядок и Мак-Харрис не подчинится требованиям Эль Темпло, страны пакта, “руководствуясь интересами демократии и свободы”, будут вынуждены вмешаться. А уже наутро — в тот самый день, когда я вылетел в Теоктан, — у входа в залив Америго-сити стали на якорь военные корабли.
Жители в панике бросились из города. На легковых машинах и в автобусах, на мотоциклах, поездах и самолетах, пробиваясь сквозь плотный смог, миллионы горожан устремились в глубь страны, в захолустные городки и деревни, в пустыню и горы.
И вот тут Эль Темпло нанес свой удар.
В восемь утра, когда по дорогам нескончаемым током шли машины, люди вдруг увидели на автострадах знакомые коробки. Энерган! Мгновенно образовались огромные пробки, справиться с ними дорожная полиция оказалась бессильной.
Упаковки с зеленоватыми зернами были обнаружены на вокзалах, автобусных станциях, на аэродромах, в гаражах…
В считанные часы вся страна была усыпана энерганом.
Вспыхнули беспорядки на транспорте. Сотни тысяч людей, не сумевших выехать из города, в панике они метались по улицам.
По приказу Командора на важнейших перекрестках установлены пропускные пункты всех, подозреваемых в распространении энергана, велено расстреливать на месте. Но в пригородах, а затем и в центрах городов, во дворах, на площадях и улицах неисповедимыми путями появляются коробки, ящики, сумки, бутылки, банки, мешки, наполненные зернами энергана. Новые столкновения с полицией. Новые убитые и раненые.
Энерган находят в вагонах подземки, на заводских складах, возле электростанций и — верх дерзости! порту возле цистерн с бензином.
В полдень с самолета на землю посыпались сотни коробок с эмблемой белого орла: поистине манна небесная.
Где только ни обнаруживались упаковки с энерганом: в кинозалах и барах, ресторанах и магазинах… всюду их появление ознаменовывалось беспорядка Полицейские участки были забиты задержанными, судебные органы отказывались возбуждать дела против арестованных.
Однако и в такой неразберихе не обошлось без любителей злых шуток то тут, то там они разбрасывали под видом энергана коробки и банки с песком — в непроглядном стайфли это было нетрудно. Стоило только крикнуть “энерган!”, и люди, где бы они ни находились, сломя голову бросались к находкам. Уже никто с уверенностью не мог сказать, в какой коробке зерна энергана, в какой обыкновенная крупа или песок. Разъяренные толпы врывались на склады и в магазины, вспарывали мешки, разбивали бочки и банки, высыпали их содержимое на тротуары, и асфальт покрывался синтетической мукой, зернами эрзац-кофе, синтетического риса и кукурузы…
Энерган вызвал массовую истерию, общенациональный психоз, более сильный, чем страх перед полицией, армией и союзниками. Мало того, он перерастал в своего рода символ, объединявший силы народного сопротивления.
Против Командора. Против Мак-Харриса. Против союзников.
Он был Надеждой.
…В ту минуту, когда стюардесса объявила, что мы летим на высоте десять тысяч метров и находимся на полпути к Тупаку, по радио было передано сообщение о крахе Мак-Харриса: акции “Альбатроса” полностью обесценились.
Вслед за “Альбатросом” неудержимо катились в пропасть ценные бумаги и прочих компаний по добыче и переработке нефти, угля, газа, атомного горючего. Биржи лихорадило.
Да, Агвилла стрелял врагу прямо в сердце. Я не отрывался от транзистора. Столичный комментатор впервые обронил слова “военный переворот”.
"В военных кругах, — сказал он, — обсуждается возможность вмешательства с целью предотвратить крах государственной структуры”. Кого именно он имел в виду? Какая связь у них с союзниками, с Князем, поддерживает ли их Командор, осталось неясным.
Я был настолько погружен в размышления, что не сразу увидел Дуга Кассиди. Он неожиданно поднялся в проходе впереди меня, низенький, кругленький, с неизменным галстуком-бабочкой. Одной рукой он сжимал гранату и размахивал ею над головой, в другой был пистолет.
— Руки вверх! — крикнул он. Не помня себя, я вскочил и бросился к нему. Собрав все силы, я в животной ярости схватил его за горло. У Кассиди глаза вылезали из орбит, из посиневших младенчески-пухлых губ вырывался хрип. Закричали женщины и дети, пол самолета уходил у меня из-под ног, но я не отпускал мертвой хватки.
И вдруг передо мной возникло видение: красавица с золотым мундштуком в ослепительно белых зубах. Она сочувственно качала мне головой с шапкой великолепных рыжих волос и улыбалась улыбкой тигрицы. Но в тот миг, когда я понял, что это не видение, а женщина во плоти, она замахнулась внушительных размеров револьвером и ударила меня по голове. Уже теряя сознание, я понял, кто это: Рыжая Хельга.
В отличие от прошлого рейса сейчас неуклюжий “Дуглас” вез одних белых. Летели целыми семьями, беззаботные ребятишки бегали по проходу, играя в динамитеросов и полицейских.
Я занял одиночное кресло в последнем ряду и, убедившись, что в салоне нет Боско Эль Камино, вынул из портфеля документы. Среди них были бюллетени “Сентрал Брэйн”, полицейские донесения, информация секретных служб, донесения наблюдателей Службы безопасности. Времени у меня было достаточно, и решил подробнее ознакомиться с событиями, которые происходили в стране, пока я находился в “Конкисте” А чтобы не пропустить того, что происходило сейчас приложил к уху транзистор, который Командор предусмотрительно положил в портфель. И вот так, одновременно читая и слушая, я вошел в курс потрясений которые рушили основы страны, носящей славное имя Америго Веспуччи.
Еще до того, как меня посадили в самолет, я знал, что профессор Моралес согласился оперировать наследника Мак-Харриса при условии, что меня выпустят из заключения и отправят в Эль Темпло. Об этой договоренности я прочитал в газетах, находясь в “Конкисте”. Но я не знал другого: в последнюю минуту Мак-Харрис дал понять, что не склонен пока отпускать меня. Он явно надеялся, что в немногие часы, оставшиеся до истечения ультиматума, ему удастся обнаружить обезвредить Эль Темпло.
А вот что произошло далее (по необходимости излагаю события вкратце).
За день до указанного в ультиматуме срока Командор бросает в Теоктан три дивизии. Каратели разрушают дома, обшаривают подвалы, отводят воду минеральных источников, взрывают развалины Ичена (помнится, там я оставлял свой джип), расстреливают и вешают индейцев, подозреваемых в связях с Маяпаном Одновременно с этой акцией из столицы в Кампо Верде перебрасываются армейские части. И там вакханалия разыгрывается с удвоенной силой. Взрывают нефтяные вышки, в поисках, подземных пещер пробивают зондами глубокие ямы, проникают в заброшенные соляные шахты. Самолеты-разведчики рыщут над джунглями, радиолокаторы прощупывают пространство между Скалистым массивом и Эль Волканом.
А затем в Кампо Верде прибывает сам Мак-Харрис и лично осматривает развалины домов. С риском для жизни забирается даже в подземные карьеры, где некогда толтеки добывали строительный камень.
На исходе шестого дня члены пакта обращаются к Князю с призывом положить конец бессмысленным беспорядкам.
На седьмой день манифестации и забастовки в стране достигают апогея. Почти совсем прекратилась добыча нефти и каменного угля, производство синтетических пищевых продуктов опускается ниже допустимого минимума. В портах стоят на приколе огромные флотилии танкеров. Акции нефтяных компаний продолжают падать.
Динамитеросы взрывают две радиостанции, редакцию газеты, совершают покушение на главного прокурора Америго-сити и председателя профсоюза моряков. Эль Капитан и Рыжая Хельга требуют ухода Мак-Харриса со сцены.
Эль Темпло молчит, хотя все ждут, как Маяпан отнесется к происходящим событиям. Между тем Мак-Харрис развивает бешеную деятельность, продолжая поиски в Кампо Верде. Снедаемый двумя чувствами: тревогой за судьбу сына и собственной алчностью, он не обращает внимания ни на предостережения союзников, ни на акции динамитеросов, ни на робкие увещевания Князя.
В полночь Князь получает другой ультиматум, на сей раз от союзников: если в Веспуччии не будет восстановлен порядок и Мак-Харрис не подчинится требованиям Эль Темпло, страны пакта, “руководствуясь интересами демократии и свободы”, будут вынуждены вмешаться. А уже наутро — в тот самый день, когда я вылетел в Теоктан, — у входа в залив Америго-сити стали на якорь военные корабли.
Жители в панике бросились из города. На легковых машинах и в автобусах, на мотоциклах, поездах и самолетах, пробиваясь сквозь плотный смог, миллионы горожан устремились в глубь страны, в захолустные городки и деревни, в пустыню и горы.
И вот тут Эль Темпло нанес свой удар.
В восемь утра, когда по дорогам нескончаемым током шли машины, люди вдруг увидели на автострадах знакомые коробки. Энерган! Мгновенно образовались огромные пробки, справиться с ними дорожная полиция оказалась бессильной.
Упаковки с зеленоватыми зернами были обнаружены на вокзалах, автобусных станциях, на аэродромах, в гаражах…
В считанные часы вся страна была усыпана энерганом.
Вспыхнули беспорядки на транспорте. Сотни тысяч людей, не сумевших выехать из города, в панике они метались по улицам.
По приказу Командора на важнейших перекрестках установлены пропускные пункты всех, подозреваемых в распространении энергана, велено расстреливать на месте. Но в пригородах, а затем и в центрах городов, во дворах, на площадях и улицах неисповедимыми путями появляются коробки, ящики, сумки, бутылки, банки, мешки, наполненные зернами энергана. Новые столкновения с полицией. Новые убитые и раненые.
Энерган находят в вагонах подземки, на заводских складах, возле электростанций и — верх дерзости! порту возле цистерн с бензином.
В полдень с самолета на землю посыпались сотни коробок с эмблемой белого орла: поистине манна небесная.
Где только ни обнаруживались упаковки с энерганом: в кинозалах и барах, ресторанах и магазинах… всюду их появление ознаменовывалось беспорядка Полицейские участки были забиты задержанными, судебные органы отказывались возбуждать дела против арестованных.
Однако и в такой неразберихе не обошлось без любителей злых шуток то тут, то там они разбрасывали под видом энергана коробки и банки с песком — в непроглядном стайфли это было нетрудно. Стоило только крикнуть “энерган!”, и люди, где бы они ни находились, сломя голову бросались к находкам. Уже никто с уверенностью не мог сказать, в какой коробке зерна энергана, в какой обыкновенная крупа или песок. Разъяренные толпы врывались на склады и в магазины, вспарывали мешки, разбивали бочки и банки, высыпали их содержимое на тротуары, и асфальт покрывался синтетической мукой, зернами эрзац-кофе, синтетического риса и кукурузы…
Энерган вызвал массовую истерию, общенациональный психоз, более сильный, чем страх перед полицией, армией и союзниками. Мало того, он перерастал в своего рода символ, объединявший силы народного сопротивления.
Против Командора. Против Мак-Харриса. Против союзников.
Он был Надеждой.
…В ту минуту, когда стюардесса объявила, что мы летим на высоте десять тысяч метров и находимся на полпути к Тупаку, по радио было передано сообщение о крахе Мак-Харриса: акции “Альбатроса” полностью обесценились.
Вслед за “Альбатросом” неудержимо катились в пропасть ценные бумаги и прочих компаний по добыче и переработке нефти, угля, газа, атомного горючего. Биржи лихорадило.
Да, Агвилла стрелял врагу прямо в сердце. Я не отрывался от транзистора. Столичный комментатор впервые обронил слова “военный переворот”.
"В военных кругах, — сказал он, — обсуждается возможность вмешательства с целью предотвратить крах государственной структуры”. Кого именно он имел в виду? Какая связь у них с союзниками, с Князем, поддерживает ли их Командор, осталось неясным.
Я был настолько погружен в размышления, что не сразу увидел Дуга Кассиди. Он неожиданно поднялся в проходе впереди меня, низенький, кругленький, с неизменным галстуком-бабочкой. Одной рукой он сжимал гранату и размахивал ею над головой, в другой был пистолет.
— Руки вверх! — крикнул он. Не помня себя, я вскочил и бросился к нему. Собрав все силы, я в животной ярости схватил его за горло. У Кассиди глаза вылезали из орбит, из посиневших младенчески-пухлых губ вырывался хрип. Закричали женщины и дети, пол самолета уходил у меня из-под ног, но я не отпускал мертвой хватки.
И вдруг передо мной возникло видение: красавица с золотым мундштуком в ослепительно белых зубах. Она сочувственно качала мне головой с шапкой великолепных рыжих волос и улыбалась улыбкой тигрицы. Но в тот миг, когда я понял, что это не видение, а женщина во плоти, она замахнулась внушительных размеров револьвером и ударила меня по голове. Уже теряя сознание, я понял, кто это: Рыжая Хельга.
6. Динамитеросы
Когда я очнулся, моторы снова монотонно урчали, самолет как ни в чем не бывало продолжал полет, а я лежал на одном из кресел возле кабины пилота. Руки закованы, со лба струилась кровь.
Рядом сидел Дуг Кассиди. Он тяжело дышал, то в дело вытирал платком покрасневшую шею и изо всех сил старался делать вид, будто ничего не произошло.
А напротив стояла Рыжая Хельга. В руке она прежнему держала револьвер и, не расставаясь с золотым мундштуком, властным тоном держала речь.
— … после чего вы будете доставлены в Тупаку, — говорила она пассажирам, — где расскажете о том, что Рыжая Хельга беззащитных людей не трогает. От вас я прошу лишь спокойствия и терпения. Детей сейчас накормят, больным будет оказана помощь. Есть среди присутствующих врач? Есть?
Подойдите!
Врачом оказался пожилой мужчина в очках, с трудом унимавший дрожь в руках. Надо полагать, он впервые столкнулся с террористами лицом к лицу. Как бы то ни было, он все же сумел промыть рану у меня на голове и наложить повязку. А Дугу Кассиди протянул таблетку форсалина — видимо, схватка со мной основательно потрепала нервишки этого толстяка.
Рыжая Хельга молча наблюдала за нами, не выпуская из поля зрения салон. Когда врач отошел, она наклонилась к Дугу Кассиди: — Ну как, братец?
— Порядок, сестричка! — ответил он бодрым фальцетом. — Хотя брат Дикинсен вполне мог меня прикончить. Ну и силен!
— Тогда поднимайся и займи свое место!
Дуг понимающе кивнул, выхватил из-под мышки пистолет и поменялся с Хельгой местами. А она подсела ко мне.
— Больно? — В ее голосе звучали и сочувствие и насмешка.
Я пожал плечами, всеми силами стараясь напустить на себя равнодушный вид, что было нелегко рядом с этой необыкновенной женщиной.
— Не первый раз, — ответил я.
— “Конкиста”? — Опять тот же тон.
— Да.
— Да, да, конечно… Но зачем вы вскочили? — Хельга улыбнулась, сверкнув ослепительно белыми зубами, по-прежнему сжимавшими золотой мундштук. — Мы ведь могли прикончить вас, а заодно и всех остальных.
Между тем мы не желаем вам зла. Наоборот. У нее было глубокое, чуть хрипловатое контральто, удивительным образом находившее отклик в моей душе. Да и вся она была словно создана для того, чтобы привлекать мужчин и пробуждать в них мужское начало. Прежде я не раз видел фотографии Рыжей Хельги. А когда после ареста ее обменяли на военного министра, видел по телевидению. Но никакое изображение не в состоянии передать обаяние, которое излучала эта женщина. Я бы не назвал ее красоту классической. Крупная, статная фигура, высокий пышный бюст, но талия по-девичьи тонкая, подчеркнутая кожаным поясом длинной, до пят, юбки. Движения мягкие, женственные и вместе с тем решительные и сильные она напоминала тигрицу. Чуть великоватая голова, высокий лоб, полные, чувственные губы и огненно-рыжие волосы до плеч — таков облик женщины, которую все в Веспуччии знали под именем “Рыжая Хельга”.
Настоящего ее имени не знает никто, как никто не знает, из какой она семьи, откуда явилась, кто по, профессии. Впервые я услыхал о ней два года назад, когда она со своей небольшой террористической группой влилась в отряд динамитеросов и стала правой рукой Эль Капитана. До той поры отряд динамитеросов насчитывал всего человек тридцать, и они больше шумели, чем действовали. Хельга ужесточила дисциплину привлекла и обучила новых людей, внушила им новые цели и в несколько месяцев превратилась в грозу Веспуччии, перед которой оказалась бессильной Служба безопасности.
Суть ее идеологии понять нелегко. Хельга непрерывно металась от крайне левых взглядов к крайне правым и без видимой логики пускала на воздух то предприятия Мак-Харриса, то конторы профсоюзов, уничтожала и дипломатов с Острова, и офицеров веспуччийской полиции. Причем все это “во имя справедливости”. Ее лозунгом были “борьба с лицемерием”, "установление власти слабых над сильными”, “уничтожение плутократии”, “свобода для народа”. Апперы презирали ее, но пытались прибрать к рукам, левые ее не любили, но побаивались и лишь слегка журили. Молоденькие девушки, подражая Хельге, красили волосы в рыжий цвет, юнцы носила в медальонах ее фотографию. Смелая до дерзости, она самолично принимала участие в прямых вооруженных акциях, не расставаясь с огромным револьвером и с мундштуком в зубах — воплощение вызывающей, хищной и непокорной красоты.
Рядом сидел Дуг Кассиди. Он тяжело дышал, то в дело вытирал платком покрасневшую шею и изо всех сил старался делать вид, будто ничего не произошло.
А напротив стояла Рыжая Хельга. В руке она прежнему держала револьвер и, не расставаясь с золотым мундштуком, властным тоном держала речь.
— … после чего вы будете доставлены в Тупаку, — говорила она пассажирам, — где расскажете о том, что Рыжая Хельга беззащитных людей не трогает. От вас я прошу лишь спокойствия и терпения. Детей сейчас накормят, больным будет оказана помощь. Есть среди присутствующих врач? Есть?
Подойдите!
Врачом оказался пожилой мужчина в очках, с трудом унимавший дрожь в руках. Надо полагать, он впервые столкнулся с террористами лицом к лицу. Как бы то ни было, он все же сумел промыть рану у меня на голове и наложить повязку. А Дугу Кассиди протянул таблетку форсалина — видимо, схватка со мной основательно потрепала нервишки этого толстяка.
Рыжая Хельга молча наблюдала за нами, не выпуская из поля зрения салон. Когда врач отошел, она наклонилась к Дугу Кассиди: — Ну как, братец?
— Порядок, сестричка! — ответил он бодрым фальцетом. — Хотя брат Дикинсен вполне мог меня прикончить. Ну и силен!
— Тогда поднимайся и займи свое место!
Дуг понимающе кивнул, выхватил из-под мышки пистолет и поменялся с Хельгой местами. А она подсела ко мне.
— Больно? — В ее голосе звучали и сочувствие и насмешка.
Я пожал плечами, всеми силами стараясь напустить на себя равнодушный вид, что было нелегко рядом с этой необыкновенной женщиной.
— Не первый раз, — ответил я.
— “Конкиста”? — Опять тот же тон.
— Да.
— Да, да, конечно… Но зачем вы вскочили? — Хельга улыбнулась, сверкнув ослепительно белыми зубами, по-прежнему сжимавшими золотой мундштук. — Мы ведь могли прикончить вас, а заодно и всех остальных.
Между тем мы не желаем вам зла. Наоборот. У нее было глубокое, чуть хрипловатое контральто, удивительным образом находившее отклик в моей душе. Да и вся она была словно создана для того, чтобы привлекать мужчин и пробуждать в них мужское начало. Прежде я не раз видел фотографии Рыжей Хельги. А когда после ареста ее обменяли на военного министра, видел по телевидению. Но никакое изображение не в состоянии передать обаяние, которое излучала эта женщина. Я бы не назвал ее красоту классической. Крупная, статная фигура, высокий пышный бюст, но талия по-девичьи тонкая, подчеркнутая кожаным поясом длинной, до пят, юбки. Движения мягкие, женственные и вместе с тем решительные и сильные она напоминала тигрицу. Чуть великоватая голова, высокий лоб, полные, чувственные губы и огненно-рыжие волосы до плеч — таков облик женщины, которую все в Веспуччии знали под именем “Рыжая Хельга”.
Настоящего ее имени не знает никто, как никто не знает, из какой она семьи, откуда явилась, кто по, профессии. Впервые я услыхал о ней два года назад, когда она со своей небольшой террористической группой влилась в отряд динамитеросов и стала правой рукой Эль Капитана. До той поры отряд динамитеросов насчитывал всего человек тридцать, и они больше шумели, чем действовали. Хельга ужесточила дисциплину привлекла и обучила новых людей, внушила им новые цели и в несколько месяцев превратилась в грозу Веспуччии, перед которой оказалась бессильной Служба безопасности.
Суть ее идеологии понять нелегко. Хельга непрерывно металась от крайне левых взглядов к крайне правым и без видимой логики пускала на воздух то предприятия Мак-Харриса, то конторы профсоюзов, уничтожала и дипломатов с Острова, и офицеров веспуччийской полиции. Причем все это “во имя справедливости”. Ее лозунгом были “борьба с лицемерием”, "установление власти слабых над сильными”, “уничтожение плутократии”, “свобода для народа”. Апперы презирали ее, но пытались прибрать к рукам, левые ее не любили, но побаивались и лишь слегка журили. Молоденькие девушки, подражая Хельге, красили волосы в рыжий цвет, юнцы носила в медальонах ее фотографию. Смелая до дерзости, она самолично принимала участие в прямых вооруженных акциях, не расставаясь с огромным револьвером и с мундштуком в зубах — воплощение вызывающей, хищной и непокорной красоты.