Онойко Ольга. Доминирующая раса

   Я шла по узкой тропинке в джунглях. Лианы тянулись отовсюду, касались моих плеч и цеплялись за меня, как щупальца. Было ужасно жарко и очень сыро. Хорошо, что меня предупредили, и я надела закрытый купальник и шорты. И правда, самая удобная одежда.
   Я подняла голову и посмотрела наверх. Там не было голубизны, только смутный свет между кронами.
   Джунгли шуршали, пищали и хрустели ветками, но ни одного темного вытянутого силуэта, даже мельком, я не заметила. Думаю, они надо мной смеялись — шумели, но не показывались. Могли бы и не шуметь, если бы не хотели.
   Когда прямо передо мной сверху нагло свесился хвост, я поняла, что надо мной точно смеются. Ну что же, если хвост висит, значит, надо с этим что-то делать.
   Ух, сколько было визгу! Я сама завизжала и отскочила, когда он свалился с ветки — нарочно свалился, конечно, он мог и втянуть меня на этот сук. Он был ростом с меня, не считая хвоста, и в хвосте — еще столько же.
   Мне было пятнадцать лет.
   Он упал на спину и прикинулся дохлым. Тогда я медленно села на корточки, нашла его шею за нижнечелюстными лезвиями и стала чесать. На теле нукты это самое нежное место, но я все равно удивляюсь, как они чувствуют прикосновение слабых человеческих пальцев. Впечатление вообще-то, как фанеру чешешь.
   Он шевельнул пальцами на всех четырех лапах, изогнулся и замурлыкал.
   У меня отлегло от сердца. Это не оператор выбирает себе нукту, а наоборот. И иногда случается, что девчонка целый день ходит по вольеру, но ни одного даже не увидит. И уходит вечером домой в слезах и истерике, потому что это значит — все.
   Профнепригодность.
   Почему так, никто не знает.
   Нукта под моими пальцами решил ожить. Ожил он интересно: хвост в два витка лег вокруг моей талии, меня оторвало от земли и едва не поцеловало с мокрой хулиганской мордой.
   — Привет… — сказала я сипло, потому что он держал меня на весу. — Аджи.
   Я давно придумала ему имя. Лет в шесть, когда впервые решила, что буду экстрим-оператором.
   Донесся топот мастеров. Они примчались все трое, и еще Даниэла была с ними. Ее дочь Николь должна была идти после меня, я шла первой. Даже часа не прошло, как я связалась со своим будущим оружием. Хорошая примета — значит, никого сегодня не отчислят.
   Аджи увидел их, отпустил меня и сиганул в листву. Я обиженно открыла рот.
   — Он вернется, Янина, — засмеялась Даниэла, помогая мне встать.
   — Вернется, — подтвердил Михаль, пряча улыбку в густых усах. — Теперь подойди к их маме. Пусть она тебя понюхает.
   Мне и сейчас не нравятся мужчины с усами, а в пятнадцать лет — тем более не привлекали, но наш мастер казался мне ужасно красивым. Я поправила купальник и пошла за ним в глубь вольера.
   Тогда я и увидела самку, первый и единственный раз. В дикой природе их немногим меньше, чем самцов, примерно одна к десяти. Но в питомниках столько не нужно. Во время войны было больше, конечно. Сейчас есть девять самок боевой модификации и около двадцати — домашней.
   Мастер Михаль проламывался сквозь джунгли как носорог. Никогда не видела носорога, проламывающегося сквозь джунгли, но, наверное, так это и выглядит. Я шла за ним и думала, неужели он не боится встревожить матриарха? Хотя она, наверное, давным-давно учуяла знакомый запах.
   Наконец мы вышли на длинную поляну. Откуда-то доносился плеск воды.
   Ой, мамочка!
   Да. Точно мамочка.
   Ой-ой…
   — Подойди, — мастер сгреб меня в охапку и чуть ли не силком повел вперед. Руки у него были сильные и большие. Я в них тонула. В другое время я бы одурела от такого обращения, но сейчас смотрела только на огромную, ощеренную заостренными выростами брони черную тень. Ящеричьи лапы. Толстый подвижный хвост, удар которого может искорежить броневик. Несокрушимая шкура, лезвия на шкуре, лезвия в пасти, лезвия на лапах, лезвия, лезвия…
   — Поздоровайся, — щекотно дохнул мастер мне в ухо. Мурашки побежали по коже.
   Михаль отпустил меня, и я едва не села, где стояла.
   — Она умная как человек, — тихо продолжал он, — говори с ней как с человеком, как со старшей, вежливо…
   — Здравствуйте, — сказала я. А что еще говорить?
   Огромная морда опустилась на уровень моего лица.
   — Здравствуйте, — прошептала я. — А я вот…
   Плотный выдох толкнул меня в грудь. Я судорожно облизала губы.
   — Меня зовут Янина. Я опе… учусь на оператора. Я пришла, чтобы познакомиться с вами и… и…
   Мать выпрямилась. Она была до жути громадная. Мне показалось, что она раздавит меня и не заметит. Я впала в столбняк и не могла двинуться с места, пока не поняла, что нуктиха смотрит на мастера.
   — Мела ее зовут, — умиротворенно сказал он. — Она тебя признала. А теперь иди, погуляй, не нервируй многодетную женщину.
   И тогда я заметила что-то вроде створок на ее брюхе, десять или двенадцать маленьких заслонок парами шли от грудины к хвосту. Нижняя пара была приотворена, и внутри показывалось что-то светлое, влажное, совсем не бронированное…
   Это я понимаю. Я зачет сдавала. Поколение Аджи уже совершеннолетнее, но еще недостаточно взрослое, чтобы кто-нибудь из них мог занять место ее собственных самцов. Да и не станет Мела менять привычных мужей. Она отложила новые яйца, скоро вылупятся крохи и будут кормиться молоком…
   Протомлекопитающие.
   Я улыбнулась, когда подумала об этом. Как будто именно это делало их ближе к нам. Это, а не глубокая генетическая коррекция, превратившая неуемную агрессию крупных полуразумных хищников в самозабвенную преданность.
   Говорят, технически коррекция оказалось несложной. Но вот сделать нукт не такими слюнявыми генетики не могут до сих пор.
   К воротам вольера я шла счастливая и усталая. Всего пару часов я провела на ногах, но так изволновалась, что ноги подламывались точно после марш-броска по пересеченной. Теперь все марш-броски я буду проходить на пару с Аджи. Ха! На нукту всегда можно повесить свой рюкзак. И даже самой сесть. Они практически не устают.
   На полпути он выскочил из чащобы и стал нарезать круги, держа меня в поле зрения. Вернее, себя в поле моего зрения, потому что чувств у нукт больше, чем у людей. У них невероятное чувство пространства, для них не существует лабиринтов, и видеть им совсем необязательно. Возле ворот Аджи остановил меня, едва не уронив при этом, и полез ласкаться. Мне пришлось вытаскивать его чуть ли не за хвост, потому что из-за дверей на меня по-змеиному шипела Николь. Ей предстояло идти следующей, но она почти не волновалась. Она выросла с нуктой, лет до восьми постоянно ходила в слюнях, а когда видела страшный сон, то сгребала подушку с одеялом и уходила спать на чердак к Рексу.
   Своего друга она назвала Файр.
   Файр по-своему уникален — из всех известных мне боевых только он способен при свидетелях выполнить команду «апорт». Прочие расценивают ее как попрание их достоинства и смертельно оскорбляются. Николь сначала думала, что Файр глупый, но он просто веселый. Помню, на Терре-5 Николь закрутила роман с энтомологом Хансом. Вот это, я понимаю, энтомолог! На Экмена смахивает, только благодушный и невозмутимый, настоящий швед. Завидев его, Файр мгновенно принимал позу угрозы, но Ханс беднягу просто игнорировал. Файр пробовал на него рычать, — и Ханс зарычал на него в ответ. Отчаявшись, Файр пошел и стал плевать на хансовы вещи, погубив тем самым не только свитер, но и часть ценной коллекции насекомых. За что был Николью нещадно бит. Отлупленный Файр смертельно обиделся, убежал и три дня блуждал по лесам в одиночестве, но потом вернулся, понуро прошествовал через весь лагерь и обреченно бухнулся перед Хансом на спину. В конце концов, они стали не разлей вода. После того, как Ханс и Николь поженились. Вообще-то у нукт полиандрия, но приставучий чужак и другой самец собственного прайда — не одно и то же.
   В доме мастеров стояли накрытые столы. Нас встретили шумным весельем и тостами. У меня чуть-чуть кружилась голова, и моя радость деликатно подставлялся мне под локоть… Я чувствовала себя слишком тупой и усталой, чтобы до конца осознать то хорошее, что сегодня случилось.
   Народ травил байки. Мне рассказали байку про русских. Что русские девчонки, выходя из вольера с нуктой, всегда произносят одну из двух сакраментальных фраз. Или обе сразу. При этом имея такой вид, как будто изрекли сентенцию вселенской важности. И никто не может понять, зачем и почему они это делают. Первая фраза — «Зубы и когти, когти и зубы, но главное — хвост!», вторая — про необыкновенного и самого лучшего в мире крокодила, с которым они теперь вместе.
   Я встала, подбоченилась и произнесла фразу про хвост.
   Док приходил еще несколько раз. Расспрашивал про воспитание нукт и их физиологию. С чего мне было скрытничать? Операторов секретам не учат. То, что я знаю, можно даже прочитать, если пораскинуть мозгами и догадаться, где подобные сведения могут публиковать. Вот мастера, они действительно знают кое-что. Их знания передаются из уст в уста, не сразу, только тем, кто заслуживает доверия. И мастер никогда не пойдет в заброс. Это не его дело.
   — Янина, — Док наконец задал вопрос, который я думала услышать гораздо раньше, — вы знаете имена штатных агентов на Фронтире?
   — Вы поторопились, — устало ответила я. — Я не успела получить разведданные.
   Он не огорчился.
   Да, я давно поняла, что нужна им для другой цели.
   Ну почему, почему я?! Почему меня угораздило попасть на Фронтир, и именно в тот момент, когда кому-то пришла глупейшая блажь — завести собственный питомник? Почему эти люди начинают действовать раньше, чем получат всю информацию и оценят даже не рентабельность, а просто возможность того, что им хочется?
   «Мы решим это опытным путем».
   Действительно, что еще можно сказать о х’манках?
   Только то, что они побеждают. Так или иначе, невзирая ни на что.
   В свободное от посещений время я мучилась смертельной тоской. Мне принесли лэптоп, карту с библиотекой и фильмотекой, но сейчас это не вызывало у меня ни малейшего интереса. Дважды в день я прогоняла специальный комплекс упражнений, чтобы держать мышцы в тонусе; было искушение делать это чаще, просто от скуки и со злости, но экстрим-оператору нельзя слишком наращивать мышечную массу. Многим нуктам свойственно переоценивать свои силы. Аджи тоже такой. Вдруг… вдруг нам еще доведется встретиться. Отработать кое-какие элементы. Мой хороший может не рассчитать длину прыжка.
   Пару раз приходил Лэри. Я старательно пыталась его разговорить. Это было несложно, потому что все равно бесполезно. Я подозревала, что отсутствие обычной камеры слежения означает только присутствие дорогущей сенсорной камеры.
   Лэри убрали. Питание мне стала таскать толстая, угрюмого вида тетка. Похоже, повариха. Ну и ладно. Одной иллюзией меньше.
   — Вы не сможете отсюда уйти, Янина, — вскоре после этого сказал мне Хейнрри. — По нескольким причинам. Здесь нет казенных машин. И настолько старых машин, чтобы их ключи не были завязаны на генокод, нет тоже. Вы, как всякий оператор, благоразумны. В пустыне регулярно бывают самумы. Температура в ней выше, чем в пустынях Земли и даже Терры-3. И, что немаловажно, гуляют ррит. Кроме того, я думаю, вы же не уйдете без Аджи?
   Он был прав.
   Мне хотелось его убить.
   Но я же не могла просто лежать и ждать!
   Тогда я подумала: конечно, улизнуть мне не удастся. И ничего хорошего меня определенно не ждет. Но я же все равно могу барахтаться до последнего. И я буду это делать. Потому что я экстрим-оператор. Потому что имею слабость считать себя сильной. И потому что мне нравится себя уважать.
   Если в состоянии предельного нервного напряжения я смогла связаться с Аджи, то отчего не попытаться еще раз? Если пройдет три месяца, и пять месяцев, и семь, а метаморфоза не начнется? Что скажет старый паршивец Хейнрри, что скажет старому паршивцу великий самец Экмен, и что скажут им обоим их неведомые хозяева?
   Ха!
   Вот только как прийти в такое состояние? Скука и утомление — определенно не то. То больше смахивало на истерику. Вторую в моей жизни.
   Вот не думала, что когда-нибудь пожалею о том, что не истерична.
   Следующая неделя прошла в самоистязании.
   Я уже получила некоторые нужные сведения. Я приобрела уверенность. Я приняла решение. Ну, как я могла впасть в истерику?! И ни одна экстрим-оператор на моем месте бы не смогла. Такая у нас профессия — не располагающая. Если бы частью вашей работы было время от времени наблюдать процесс возникновения обезображенных трупов, а потом чесать шейку тем, чьими стараниями этот процесс шел…
   Я мало эмоциональна и до отвращения нервно устойчива. Меня из-за этого жених бросил. Хотя пытался обвинить во фригидности и лесбиянстве разом. В зоофилии побоялся. Ха!
   Ну и не жалко.
   Придурок.
   Да, вы правы, я пыталась впасть в истерику, думая о своей несчастной судьбе. Мне тридцать, я никогда не была замужем. Пару лет назад меня иногда посещали мрачные мысли, но с тех пор как меня официально казнили, мне стало настолько все равно… Теперь-то я в любом случае не смогу завести постоянного партнера. Тем более детей. Еще я думала о казни. О несправедливости мира. О своих родителях, которых постиг такой горький позор — дочь-убийца…
   Безрезультатно.
   То есть я расстраивалась. Злилась. Кусала губы. Даже плакала. Но, судя по моему невеликому опыту, для впадения в истерику мне нужны были животный страх, шок и полное непонимание происходящего. А их-то как раз и не предвиделось. Я не могла испугаться Аджи. Я не верила, что он сможет меня обидеть. Что бы ни случилось, во что бы он ни превратился. Он же практически разумен.
   Он же меня любит.
   Кончилось все это галлюцинациями. И тогда попытки впасть в истерику я прекратила.
   Но не попытки войти в мысленную связь. Во-первых, выбирая между бесплодными усилиями и бездействием, я всегда выбирала первое. Как лягушка в кувшине. Во-вторых, где-то в глубине души я была уверена, что какая-то по счету попытка бесплодной не останется.
   Общение с нуктой, конечно, развивает убогие телепатические способности человека, но итог развития все равно очень скромен. Друг с другом пересылаться у операторов еще никогда не получалось. Правда, Николь говорит, что в детстве умела мысленно разговаривать со своим братом Дэнни, а во время полового созревания эта способность пропала.
   Не факт, что правда.
   Николь жутковатая. В раннем детстве она всерьез считала Рекса своим отцом, и ее очень печалило отсутствие хвоста. Надо сказать, что ее биологический отец даже не пытался как-то исправить положение. Хотя и не был разведен с ее матерью. Бегают дети на воздухе, играют со зверем. Упадут с дерева — зверь поймает, прихватит в воде судорога — зверь вытащит. Ни один подонок не пристанет — зверь рядом.
   Удобно.
   Даниэла слишком поздно заметила странные привычки у детей. К матери-то они относились нормально, а что с отцом предпочитали не общаться — так и он с ними тоже не особенно. До сих пор вспомнить жутко: жилы на шее Николь страшно проступают, голова откидывается, рот распахивается немыслимо широко и из глотки вырывается вопль, который, казалось, просто не может родиться в мягком, маленьком человеческом теле. Это вопль молодой самки, зовущей на помощь самцов-воинов. От таких шуток Николь даже домашние нукты половины города начинали сходить с ума.
   Они с братом лазали по стенам наравне с Рексом. Два метра, отделявшие край крыши их коттеджа от ближайшего толстого сука, вообще не были преградой. У Николь нечеловеческая быстрота реакции и чувство пространства почти как у нукты.
   Но даже она — не телепат.
   Истерики добиться не удавалось, и я зашла с другого края. Войти в транс мне всегда было проще. Некоторым нужно обязательно видеть нукту, чтобы обменяться с ним эмоциями, а мне, к счастью, нет. Я сосредотачивалась и пыталась забыть о разделяющем нас расстоянии. Медленно плавала в непрозрачном тумане, ища свою рыбку — гематитово-черную, с лезвиями-чешуями и двумя наборами зубов в быстрой пасти…
   И однажды я нашла. Я услышала. Только не то, что хотела и ожидала услышать. Вокруг по-прежнему висела серая мгла пустого ментального эфира, собеседник не появился в ней как какой-нибудь яркий объект. Просто между ушами гулко звучали до странности знакомые голоса.
   Люди?! Неужели я в контакте с людьми? И что, сразу с двумя? Но они же не со мной общаются, а друг с другом? И почему я их не просто слышу, — то есть, не просто чувствую улыбку в голосе, но еще и почти вижу ее?
   И фон, который я чувствую, как-то слишком знаком. Я всегда думала, что фон человека должен сильнее отличаться от нуктового. Ой, бедняжка… я же по его психике, наверно, как броневиком проехала…
   Ну, конечно. Домашний. Совсем кроха, с собаку размером, на коленях у Дока Андерса…
   Не то чтобы мне хотелось их слышать, этих типов. Но их беседа могла оказаться важной для меня. Поэтому я постаралась остаться в состоянии связи.
   — Ты ее ни в чем не убедишь! — возопил местер Хейнрри.
   Они не обо мне?
   Как же паршиво, что при телепатической связи нельзя подкрутить громкость. Хоть и слышу я не ушами, все равно впечатление такое, что сейчас перепонки лопнут.
   — Я скажу ей, — доверительно и расслабленно протянул Лучший Самец, — «Девочка моя! эта республика, эта демократия осудила вас на смерть за то, что вы защитили себя от насилия».
   Точно про меня. Там что, переворот готовится? Какая республика? Объединенный Совет? Правительство одной из колонизированных планет? Правительство одной из земных стран?
   Джедаи… язви их.
   — И ты ни в чем ее не убедишь, — повторил Андерс. В этом случае он был прав. — Знаешь, почему?
   Потому, что самовлюбленный идиот. И мучитель животных. А вовсе не благородный разбойник.
   — Я смогу, — объявил Самый Совершенный Производитель.
   — Я не буду с тобой спорить, — холодно ответил Док. — Ты убедишься сам.
   — А еще я хочу ее трахнуть, — мечтательно сказал Экмен, явно Хейнрри игнорируя. — Блондинка, глазки синие… ноги длинные, личико отмороженное…
   — Думаю, после нукты ты ее ничем не поразишь, — ядовито сказал Хейнрри.
   Ах ты, старая мразь!
   — По-вашему, это правда? — оживился Наиболее Оптимальный Брачный Партнер.
   — Экмен, — сказал Андерс. — Ты что, не понимаешь? Она сама генетически модифицирована! Поэтому у нее такая морда! Ей никто не нужен, кроме ее динозавра!
   Он такой же динозавр, как ты обезьяна.
   — Зачем программировать человеку атрофию мимических мышц? — справедливо изумился Экмен.
   — Атрофия — побочный эффект, — быстро объяснил психический дед. — Она нелюдь! Я не знаю, трахал он ее или нет, но сцепка у них такая, что мне делается страшно. У человека не может быть такой сцепки с животным. У человека даже с человеком такой сцепки быть не может! Они общаются телепатически!
   — Это лажа, — лениво и раздраженно оборвал Экмен. — Никто ни с кем не общается телепатически. Док, вы же умный человек, книги читаете…
   Меня стал разбирать смех, и я испугалась, как бы связь не разорвалась. Но голоса только стали немного тише. Оно и к лучшему. Мой нечаянный микрофон совсем поник. Он так растерялся и перетрусил, что невольно пустил слюни хозяину на руки. Андерс сбросил его на пол.
   Прости, малыш, мне очень нужно. Правда.
   — А я хочу ее потрахать, — продолжал Великий Оплодотворитель.
   — Ты не боишься, что у нее vagina dentata?
   — Я трахну ее в задницу, — Экмен хохотнул. — А если у нее и в жопе зубы, то, значит, такая у меня судьба.
   — Она нелюдь. Это все равно, что трахнуть ррит.
   — Если бы рритские бабы были такими же хорошенькими, я бы их трахал.
   — Это скотоложество.
   Экмен ухмыльнулся.
   — Это ксенофилия…
   — Ты знаешь, был такой отморозок, охотник, Лакки, — хладнокровно сообщил Док, — который трахал ррит.
   — Как? — Экмен чуть не подпрыгнул.
   — На спор.
   — Как?!
   — Фиксировал и трахал.
   — Вот отморозок! — с каким-то оторопелым восхищением согласился Лучший Самец. — А где он сейчас?
   — Я не знаю, где он сам, — тонко улыбнулся старик. — Но я могу сказать тебе, где находится его скелет. Ориентировочно.
   — А, — сказал Самый Совершенный Производитель. — Понял. Это хорошо. Такие не должны размножаться.
   — Он сумел украсть где-то кусок биопластика, — мягко продолжил Док. — И сделать боевые ленты. У него было две ленты, — старик помолчал. — Интересно, как ррит ухитрились его взять. Они не действуют командой. Но в существование великого рритского воина, который сумел избавиться от двух лент, я не верю. А ленты попали к ним…
   — И что? — расслабленность Экмена куда-то пропала.
   — Фронтир — то еще местечко. Мы ловим рыбку в мутной воде, но как бы из нее не вынырнуло чудовище…
   — Док, конкретней! Ленты еще появлялись? Ррит научились ими пользоваться?
   — Это неизвестно.
   Экмен резко выдохнул.
   — Ну, так и нечего полошиться, — зло сказал он. — Хомо сапиенс создал, хомо сапиенс командует.
   — Не отмахивайся, — ответил Док и в голосе его прозвучало железо. — Все сапиенсы понимают, что уничтожить планету, как в ролике, невозможно технически. Объединенный Совет не богат настолько, чтобы выжигать целый мир. А эти проклятые горы, многокилометровые пещеры, болотистые джунгли… Почему город стоит в пустыне, а не на краю леса, где-нибудь у воды, где климат лучше? Потому что Фронтир — это не планета. Планета называется Ррит Кадара. Фронтир — это кусок пространства, который люди зачем-то захапали. Я предчувствую, что однажды город эвакуируют. И где тогда окажемся мы?
   — Доктор, да вы крышей едете, — буднично, почти равнодушно, заметил Экмен. — То у вас нукты общаются телепатически, то город эвакуируют. Перегрелись, что ли?
   И, патетически завывая, Лучший Самец провозгласил:
   — Злые силы генетически модифицируют людей. Ррит готовят реванш. Скоро гипертехнологии поработят человечество. Тараканы — неизвестная разумная раса!
   Судя по вам, очаровательнейший местер Экмен, отдельные представители этой расы действительно разумны. Во всяком случае, говорить умеют.
   Очень приятно было все это услышать.
   Но Аджи я так и не нашла.

4

   Дни я не считала. Потому что дату от меня не скрывали. Зачем?
   С того дня, когда на входе в ангар мне прижали к лицу тряпку с хлороформом, прошло ровно сто суток. По земному времени наступило двенадцатое августа. В пустынной части Фронтира царствовал сезон засухи.
   Это была круглая дата и еще по одной причине. Ровно два года назад Янина Хенце была подвергнута эвтаназии как антисоциальный элемент высшей категории опасности.
   О моем внешнем виде позаботились уже давно. Принесли новую одежду: джинсы, майки и красивый и дорогой льняной брючный костюм кремового цвета. Для радости очей Экмена, не иначе, хотя осуществлять свое намерение он почему-то не торопился.
   Когда незнакомый мне флегматичный местер очень вежливо попросил меня собираться, я не ощутила ничего, кроме сосредоточенной готовности к действию. Я поняла, что Хейнрри и Экмен добились своего. Что метаморфоз завершился, по крайней мере, внешне. Что через несколько часов я могу погибнуть наименее возможным для экстрим-оператора образом. Но сейчас рефлексии были недопустимы.
   Временами экстрим-оператор — такое же биологическое оружие, как ее нукта.
   Меня вывели на воздух. Посадили в «крысу».
   И тогда я поняла, почему не могла войти в контакт с Аджи. Вольер находился на значительном расстоянии от базы. Видимо, сначала моего мальчика заперли прямо в здании, а потом, из страха перед боевым нуктой или из каких-то других соображений, перевезли. «Крыса» шла, судя по моим ощущениям, минут десять и очень быстро. Несколько десятков километров — это много даже для связи нукт между собой, не то, что для человека.
   Начальство прибыло к месту проведения эксперимента раньше меня. Людей было удивительно мало. В пределах видимости стояли всего две «крысы», наша была третьей. В тени внушительного забора неторопливо беседовали Хейнрри и Экмен, чуть поодаль сидели рядком и курили трое вооруженных мужчин.
   Рядом, на грани тени и света, полуозаренные солнцем, стояли двое… два существа, которые определенно не принадлежали к человеческой расе. Равно как и к расе ррит.
   Симпатия, которую могут испытать или не испытать друг к другу представители разных цивилизаций, зависит вовсе не от меры их внешней схожести. К людям наиболее близки по менталитету нкхва, которые при первом знакомстве вызывают у нас плохо скрываемую тошноту — так очевидны в них черты предков-амфибий. По отзывам нкхва, мы для них ненамного симпатичней. Тем не менее, привычка скоро делает внешность маловажной, и собеседники понимают, что мыслят схоже, им легко договориться и интересно друг с другом. Даже юмор у нас одинаковый.
   А вот анкайи не просто удивительно похожи на людей, но еще и очень привлекательны. Даже то, что отличает их от нас, кажется нам красивым: ресницы не только по краю века и намного пушистей и гуще, очень крупные глаза на маленьком лице (анкайи произошли от ночных животных), гривка, уходящая вниз по позвоночнику. Но со временем их гармоничные черты начинают казаться отталкивающими. Психологически человек даже к ррит ближе, чем к ним.
   Анкайи не делают обобщений. Совершенно. Мы не может и вообразить себе подобный образ мышления. Долго контактировать с анкайи тяжело.
   Я про это читала. Но сама видела анкайи в первый раз.
   Они действительно прелестны. Такие… как игрушки. Глазастенькие. Одежда из тонкой ткани вроде шелка, яркая, многослойная, полы развеваются. И им не жарко? Или под одеждой фреонные костюмы? А интересно, какого они пола?