– Послушайте, а среди персонала пансиона есть люди маленького роста? – вдруг неожиданно спросил Сердюков.

– Да, Тезаурус, то есть Мелих Осип Осипович, учитель древней истории. Только он не карлик, он просто маленького… – И тут она остановилась на полуслове. – А ведь он работал вместе с Андреем и был в Институте, когда я еще там училась.

– И когда он появился тут?

– Сразу же после открытия, Андрей пригласил многих своих товарищей, которых знал раньше, в том числе и из Института.

– Так… А как он мог узнать о вашем карлике?

– Ума не приложу. Никак. Мы совершенно не общались тогда. И вообще, кроме тестер и мужа я никому никогда не рассказывала об этом. Трудно представить себе, чтобы Андрей Викторович с кем-либо обсуждал детские галлюцинации своей жены.

– Та.., а.., к, – снова протянул следователь. – Поговорю-ка я с ним!

Поговорить-то можно, но вот какой найти повод? Не учинять же допрос: «Где вы, господин учитель, были в те дни, когда девочек донимал карлик?»

* * *

Мелих пробегал по коридору мимо высокого белобрысого господина, который гостил уже несколько дней в квартире директора. Сам директор уже подозрительно долго отсутствовал. Педагоги и классные дамы потихоньку судачили между собой о причине его отсутствия и пришли к единодушному мнению, что супруги сильно рассорились. По всему видно, директриса сама не своя ходит, бледная, нервная, очевидно, лжет, говоря, что муж заболел. Так всегда бывает, когда хотят скрыть неприглядную правду. Впрочем, все это очень прискорбно, и если действительно так случилось, то все искренне будут жалеть обоих. Уж больно хорошая пара. Как они любили друг друга! Приятно было посмотреть. Но все же они не ровня. Нет, дело не в разнице возрастов. Все куплено и обустроено на ее деньги. Опекун и зять Аполонии жестко контролировал все расходы пансиона, боясь, чтобы не обобрали его родственницу. Он возглавил попечительский совет и поначалу, пока был жив, без конца совал свой нос в дела пансиона.

А теперь приезжает его вдова, сестра директрисы. Тоже, видать, поглядеть, что и как. Девочку сюда свою определила, чтобы был повод почаще появляться. Вот, видимо, все это и допекло Андрея Викторовича. Ведь он такой ранимый, самолюбивый. Так думали многие в пансионе. Осип Осипович не был согласен с общим мнением. Андрея Викторовича он очень ценил и уважал, поэтому считал, что тот неспособен на неблаговидный поступок: он никогда не бросил бы пансионат на произвол судьбы и никогда не оставил бы свою жену.

– Это форменное безобразие! – вдруг раздался голос высокого господина.

Мелих замер от неожиданности. Мужчина держал в руках книгу, как разглядел Мелих, это был учебник истории.

– Я говорю, что в нынешних книгах полно несуразностей, глупостей и прочих вещей, вредных для незрелого детского ума.

– Вы со мной изволите разговаривать? – осторожно поинтересовался Мелих.

– Ах, сударь, простите. Но если вы изволите… Я по поводу данной книги, учебником называется.

– Вы попали в точку, – заулыбался учитель. – Я как раз преподаю историю в данном заведении. Ко всему прочему, пишу курс лекций и имею намерение добиваться его издания именно как нового, передового учебника. Впрочем, в нашей косной, прогнившей системе, это чрезвычайно тяжело.

Собеседники представились друг другу.

Правда, Сердюков, назвавшись родственником директорской семьи, умолчал, что он полицейский. Далее разговор покатился легко и непринужденно. Человека, как давно уже убедился Сердюков, не надо принуждать говорить, если речь идет о нем самом, о его любимом деле или о наболевшем. Он только иногда поддакивал Тезаурусу и кивал головой.

Мелих захлебывался словами. Он уже порядком надоел всем в пансионе со своими заумными и нескончаемыми речами.

Новый собеседник был для него просто находкой, тем более что Сердюков умел слушать. Он слушал человека профессионально, ловко вычленяя из словесного потока нужную информацию. При этом он ненавязчиво наблюдал за собеседником, что позволяло ему сделать соответствующие выводы.

Итак, что получается. Рост действительно невелик, но и не карлик, карлики все же еще меньше. Правда, девочкам с перепугу могло показаться Бог весть что. Но они узнали бы своего учителя. Маска?

К тому же зачем, какой мотив? Какова цель? Испугать? Кого? Девочек, директора? Каково у него истинное отношение к Андрею? Да, на словах он его товарищ, а как на самом деле? Может быть, зависть, недоброжелательство. А может, он питает страсть к его жене? Известное дело, маленькие мужчины обожают высоких и дородных женщин. Можно только предположить, что испытывает этот человек, когда его нос упирается в роскошную грудь директрисы. А та с высоты своего роста взирает на его плешь. Сердюков усмехнулся.

Или же Мелих испытывает болезненные чувства к ученицам, питает порочные намерения? Тогда совсем гадко получается.

* * *

После разговора с учителем, следователь вышел из пансиона и принялся ходить вокруг да около. Скоро появился сторож, который заодно выполнял и работу дворника. Степенный старик с благообразной бородой. Следователь окинул его цепким взглядом, приноравливаясь, как построить разговор.

– Ищите что, ваше высокоблагородие?

– Ищу, ищу. Истину, – пошутил следователь, пиная ногой высокую траву.

– Это дело нелегкое, – прищурился сторож. – Я тоже иногда ее ищу.

– Успешно?

– Да нет, вот уже до старости дожил, скоро на погост, а так и не понял ее, эту самую истину.

– Да, дело непростое.

– Вот я и вижу, что ваше-то дело, тоже непростое, – хитро улыбнулся сторож. – Приехали вы в синем полицейском мундире, а теперь его сняли и ходите в сюртуке, как обычный гражданин.

Сердюков, делавший вид, что роется в траве, резко разогнулся.

– Как звать?

– Федор, ваше высокоблагородие.

– Вот что, Федор. Коли ты все замечаешь, то скажи мне, кто из персонала пансиона иногда выходит из дома по ночам? Или из своей комнаты? Ты ведь обходишь не только территорию?

– Да всякое бывает. Учитель этот, маленький, иногда бродит. Имя у него еще такое мудреное.

– А ты про карлика слыхал?

– Слыхивал. В прошлый год тут такое было!

– Как думаешь, может, он балуется?

– Как знать? Может, и он, – пожал плечами сторож. – Только нехорошо это, девиц пугать до смерти.

* * *

Константин Митрофанович решил пока ничего не говорить Аполонии о подозрении, которое пало на учителя. Этой же ночью они уговорились с дворником проследить за Тезаурусом. Федор караулил снаружи, и как только в комнате Мелиха мелькнул слабый огонек, он поспешил стукнуть легонько палкой в окно комнаты, где ночевал следователь. В эту ночь Сердюков попросил устроить ему постель не в квартире директора, а, якобы по причине невозможной духоты, на первом этаже, и спал там с распахнутыми окнами. Услышав сигнал, следователь тихо скользнул за дверь и прокрался к дверям комнаты Мелиха. Ему пришлось спрятаться за старый шкаф, стоявший вдоль стены коридора. Из-за него полицейский видел, как учитель бесшумно вышел из своей комнаты и быстро проследовал в другой конец здания. Что ж, в темноте да от неожиданности и впрямь можно принять его за некоего таинственного карлика. Вот только куда же ты, злодей, подевал Андрея? Нежели убил? От этих мыслей в душе следователя похолодело. Хотя в последнее время эта ужасная мысль все чаще приходила ему в голову. Слишком долго от товарища нет вестей.

Полицейский старался ступать бесшумно, повторяя каждый шаг за Мелихом.

Ступал на те же половицы, чтобы случайно не попасть на скрипучие. Но куда же он идет? Тезаурус остановился перед дверьми гимнастического зала, порылся в кармане, вынул ключ, зашел и запер за собой дверь.

Полицейский стремительно развернулся, выскочил во двор. Там его поджидал Федор. У сторожа были запасные ключи от всех помещений, и они ринулись обратно. Быстрым движением полицейский повернул ключ в замке и распахнул дверь.

Глава шестнадцатая

Унижение и несправедливость, выпавшие на долю Аполонии, глубоко потрясли Леокадию. Она навещала сестру в лазарете и с глубокой печалью взирала на то, как прежде живая и веселая сестра теперь лежит, неподвижно уставившись в потолок, и все по большей части молчит. Через неделю после случившегося инспектор получил отставку. Лека из окна видела, как он покидал Институт. Сгорбившись, с небольшой поклажей, он медленно шел прочь от неприютных стен. Не оглядывался. Сел на извозчика, который его поджидал, и через мгновение исчез со двора и из жизни институток. Хорошо, что окна лазарета не выходили на эту сторону здания и бедная Аполония не видела душераздирающей картины.

Но самое противное, было видеть явное торжество Тепловой и прочих противников реформ. Лека не могла смириться с тем, что вот так просто и легко побеждают тупые, завистливые, злобные. Однажды она снова пришла навестить сестру. Аполония лежала молча, повернувшись к стене, и как Леокадия не пыталась ее растормошить, ничего не выходило. От скуки и тоски Лека поднялась и прошлась по лазарету. Доктор и лазаретная дама отлучились.

На глаза девушке попалась книга для докторов. Там описывались симптомы болезней, методы лечения, лекарства. Лека лениво перелистывала страницы, потом заинтересовалась и лихорадочно дочитала книгу до конца. В этот момент в ее голове созрел дьявольский план мести. Простой, жестокий и унизительный. То, что нужно!

Она еще раз прочитала название лекарства и захлопнула книгу. Потом осторожно прошла в соседнюю комнату и открыла шкаф с лекарствами. Ага, вот оно! Лека схватила склянку и через миг уже снова сидела рядом с Аполонией. Та даже не заметила, что Леокадия отлучалась. Вошла лазаретная горничная и проводила девушку к выходу.

Следующий этап оказался длительным.

Лека следила за Тепловой и выяснила, что та постоянно пьет какие-то капли. Пузырек носит с собой и часто ставит его на стол или подоконник. Однажды Теплова выполняла роль дежурной классной дамы и приглядывала за ученицами, повторявшими уроки после занятий. Она отлучилась по своей надобности. Пузырек капель исчез со столика, за которым она располагалась, а потом незаметно возник. Только очень внимательный взгляд мог бы увидеть, что его содержимое чуть-чуть изменилось на вид. Этот вечер Лека выбрала не случайно. На следующий день в институте ожидали высоких гостей: членов Императорской фамилии, может быть, саму Государыню, и членов попечительского совета. Ожидалась раздача наград и подарков лучшим ученицам, педагогам и классным дамам. Теплова стояла в списке для награждения одной из первых. Она сама с гордостью поведала об этом девочкам.

На другой день весь институт пребывал в радостном возбуждении. Как обычно бывало в таких случаях, надраили и вычистили все: классы и дортуары, лестницы и дверные ручки. Весь персонал, нарядный и взволнованный, ожидал приезда высоких гостей. Швейцар был в парадной ливрее.

Девочки в пышных бантах-шу и коленкоровых передничках с цветами в руках выстроились по пути следования гостей. Специально для гостей устроили выставку работ учениц. Тут были искусные вышивки, великолепные акварели, мастерски выполненные карты местности, ковры, подушки, шарфы. Гости проследовали в актовый зал, за ними вошли ученицы и персонал. Начальница в роскошном синем платье, классные дамы с высокими прическами – все волновались и радовались, предвкушая особые знаки отличия прямо из рук монаршей семьи. Среди классных дам застыла Теплова. И только одна Лека догадывалась, что та сейчас испытывала.

Лека внимательно прочитала медицинскую книгу и знала, что действие лекарства начинается только по прошествии определенного времени, то есть именно теперь.

Спрятавшись за спинами подруг, она внимательно наблюдала за тем, как неожиданно Теплова вздрогнула, побелела, покраснела, стала беспомощно поводить глазами.

Непроизвольно прижала к животу руки.

И тут ее призвали к получению награды.

Награды раздавала сама Государыня.

Она брала с маленького подноса брошь с собственными инициалами, предназначаемую для подарка, и прикрепляла к груди классной дамы или сюртуку учителя. Медленно, словно не на своих ногах, Теплова через огромный актовый зал двинулась вперед. Начищенный до блеска паркет, высокие зеркала отражали ее неуверенную походку. Стоявшие рядом с изумлением и отвращением задвигали носами. Послышался странный звук, некое громкое, весьма недвусмысленное урчание. Именно в этот момент Теплова приблизилась к Государыне с серым окаменелым лицом, по которому градом катился пот. Та двинула бровями, ее лицо чуть искривилось. Императрица даже не успела толком приколоть брошь, как счастливая награжденная согнулась в три погибели, вроде как в знак признания, а затем попятилась задом.

Присутствующие в недоумении лицезрели эту неприличную сцену. Конечно, желудочные конфузы иногда случаются с каждым, но чтобы именно в тот миг, когда тебе вручает награду сама Государыня!

Теплова поспешно, как могла, ретировалась и скрылась из зала. Она могла и не оглядываться, чтобы представить себе, каким взглядом напоследок проводила ее начальница. Такое не прощается.

После церемонии только и разговоров было, что о нелепом конфузе Тепловой.

Эта невероятная история затмила собой даже любимейшее увлечение институток – получить предмет, принадлежащий обожаемому лицу. А так как монаршие особы относились к самым обожаемым, то каждое их появление в Институте превращалось в настоящую охоту. Однажды Государыня обронила батистовый платок. Он мгновенно исчез с паркета и был растерзан воспитанницами на части. В другой раз девицы умудрились остричь собаку Государя и разобрали по клочочкам ее пушистую шерсть. Нынче не удалось заполучить ничего, и в этом тоже винили Теплову. Государыня была так неприятно поражена происшествием, что на сей раз ненадолго задержалась в стенах Института.

Злосчастная классная дама заперлась в своей комнате, там ее навестил доктор, а затем начальница. Прошло несколько дней, прежде чем она рискнула появиться на людях. Серое лицо, потухший взгляд, едва слышный голос говорили о том, что враг сломлен, повержен и дни ее в Институте сочтены. Девочки хихикали по углам, полагая, что так ей и надо. Лека торжествовала, правда, на какой-то миг ей даже стало жаль несчастную. Но тотчас же пред ее взором всплыло безучастное лицо сестры, потухший взгляд, понурые плечи Хорошевского, бредущего прочь. Нет, она поступила правильно. О своей благородной мести она не рискнула никому сказать, даже Аполонии. Почему-то Лека была уверена, что та не одобрит ее действий, Месть удалась на славу. Теплова исчезла. Ходили разговоры, что начальница пристроила ее в какое-то богоугодное заведение доживать свой век.

Леокадия благополучно завершила обучение в Институте. Правда, она не оказалась ни в числе первых, ни вторых, ни десятых. Хотя могла бы, но озорной характер помешал ей. Начальство не чаяло, чтобы скорее эта несносная младшая Манкевич покинула стены учебного заведения.

Все три сестры причинили столько хлопот!

И вот, наконец, долгожданная свобода.

Можно сколько хочешь валяться в постели, теплой и мягкой, сколько угодно кушать сладостей, фруктов, чего душа пожелает. Никто не зудит под ухом о манерах, прическе, реверансе. Впрочем, Леокадия и не заметила, как умение держаться на людях, следить за собой, правильно говорить и двигаться, само приросло к ней, придало ее поведению упорядоченность. Но именно стремление к порядку вызывало в Леке резкое сопротивление. Поселившись в семье сестры, она скоро поняла, что тихая семейная идиллия, которой так восторгалась Аделия, ее раздражает. Вечное воркование над дочкой и мужем, хлопотливое порхание по дому. Какая скукотища! Антон Иванович, этот большой медведь, тоже хорош. У него только одна женщина на свете – его дорогая женушка. Все прочие для него просто не существуют. Лека из озорства принялась кокетничать с ним.

Она слышала, что так случается, когда в доме появляется молоденькая и хорошенькая родственница, глава семьи теряет разум под воздействием юных прелестей. Но Антон Иванович ее разочаровал. Однажды он пребольно щелкнул свояченицу по лбу, точно она нашкодивший мальчишка! С той поры у них не заладились отношения.

А Хорошевские? Как смешны и глупы они были оба, когда явились из деревни, только что обвенчавшись. Аделия плакала и обнимала их, Липсиц хмурился, а молодожены сидели на диване, держались за руки и все время улыбались. От них исходил такой свет, что лампы не надо было зажигать! Хорошевские прожили непродолжительное время в доме Липсица, пока не нашли квартиры. Так за это время невозможно было пройти мимо их комнаты.

Оттуда доносились то сдержанный смех, то радостная возня, то чмоканье.

Странно, но приятные перемены в жизни сестер вызывали у Леки только раздражение? И это несмотря на то, что она их очень любила! Почему, она и сама на первых порах не понимала. А окружающие тем более.

– Леокадию надо бы поскорее замуж выдать, – говорил Антон Иванович сестре. – Она у нас какая-то… – он задумался, подбирая слово. – Дикая, что ли.., какая-то другая, не такая, как ты или Аполония. Необузданная, сумасбродная. И в голове у нее полный сумбур. Опасное это состояние для молодой девицы.

* * *

И Аделия принялась искать жениха для сестры. Однако все кандидаты, которые стали регулярно появляться в их доме, не производили на Леку ровным счетом никакого впечатления. Аделия невольно стремилась, чтобы брак Леокадии был подобен ее браку или браку Аполонии. Но именно это и не устраивало саму Леку. Правда, она еще только смутно это осознавала. Но постепенно она все больше и больше убеждалась в том, что ее понимание любви совсем иное, чем у сестер. Забота о семействе, уважение и домашние хлопоты, супружеские ласки, постепенно затухающие, – это не любовь, что угодно, но не любовь.

Это способ жизни разнополых людей. Но любовью зовется нечто иное. Но что?

Лека не могла ясно сказать, однако она чувствовала, какой должна быть ее любовь: чтобы перехватывало дыхание, чтобы кружилась голова, замирало сердце, как на огромной высоте. И жутко и прекрасно. Ее любовь не может замыкаться вокруг пеленок, домашних обедов и прочей чепухе. Она должна быть особой, подвигать на великие свершения. Такие чувства смутно бродили в душе молодой девушки. Она отвергала одного претендента за другим. Женихи слетались и разлетались'. Но Аделия не унывала, полагая, что Лека еще очень молода, что ее пора еще придет и спешить не стоит.

Антон Иванович придерживался иной точки зрения. Он уже давно понял, что взвалил на себя слишком тяжелый груз ответственности за всех сестер Манкевич. Слава Богу, с Аполонией все устроилось благополучно. Правда, поначалу, Липсиц очень недоверчиво встретил нового родственника.

Но по прошествии времени присмотрелся, потеплел, и они подружились с Хорошевским.

Идея пансиона тоже была встречена настороженно.

– Вы, друзья мои, люди далекие от прагматизма, посему в два счета останетесь на бобах. Опять же мне придется глядеть за вашими деньгами!

Хорошевские долго искали живописное место, обустраивали пансион по своему замыслу, давали объявления в газетах и, наконец, открылись. Антон Иванович часто приезжал, смотрел, вникал во все текущие дела до тех пор, пока не убедился, что Хорошевские твердо встали на ноги и вполне самостоятельно могут вести дела.

По-иному все складывалось с младшей сестрой. Леокадия невольно вносила в их размеренную и спокойную жизнь суматоху и нервозность. Антон Иванович уж и не чаял, когда его непоседливую и непредсказуемую родственницу кто-нибудь поведет под венец и тем самым избавит его от забот и суеты в доме.

Лека была неглупой и сама понимала, что постепенно превращается в обузу для старшей сестры. Это придавало ее выходкам еще большую желчность и раздражительность. К тому же ее деятельная натура не могла мириться с бездельем. Она принялась искать себе занятие и нашла его: стала посещать музыкальные, поэтические вечера и салоны. В Институте Лека брала уроки музыки, иногда сочиняла стихи, принимала участие в ученических спектаклях. У нее неплохо получалось, и потому она решила, что мир искусства именно то, что привнесет в ее скучающее существование смысл и живительную силу.

Тихий и благообразный дом банкира Липсица заполнили молодые люди и барышни. Они собирались в гостиной, бренчали на рояле, декламировали непонятные стихи с подвыванием. При этом требовали вина в непозволительных количествах, много курили! Их вид повергал в недоумение хозяйку дома. Таинственная бледность, изнуренный вид, потухший взгляд. Или наоборот, они были слишком возбуждены и развязны, рассуждали нарочито громко о вещах, в которых, по мнению Аделии, мало что смыслили.

Семейные узы? Чепуха! Пережитки, кандалы, мешающие подлинным чувствам.

Свободная, ничем не обремененная любовь – вот вершина, к которой должен стремиться каждый человек!

Антон Иванович терпел, терпел, да и не выдержал. Между ним и Лекой состоялся очень эмоциональный разговор. Липсиц не желал, чтобы отныне его дом продолжал являться прибежищем для сомнительных личностей, пропагандирующих неприличные идеи. Да и Леокадии вовсе не следует иметь с ними дело, если она желает сохранять репутацию добропорядочной девушки.

Лека вспылила. Ей указывают, как себя вести! Еще недавно ли она слышала подобное в стенах Института! Теперь ее снова и снова тыкают носом! Ее попрекают, что она портит репутацию семейства, пренебрегает домашними узами. В таком случае она может не обременять их своим присутствием. Извольте, выдайте ей положенные деньги, и она пустится в самостоятельное плавание по жизни.

Через месяц Леокадия Манкевич уже жила в небольшой съемной квартире и обустраивала жизнь по своему разумению.

Липсиц действительно выдал некоторую часть причитающихся ей денег, но не все, чтобы не пустила по ветру. Лека довольно быстро нашла им применение. Скоро в столице появилось новое заведение, куда стали стекаться ее бывшие и новые друзья.

«Трущобная кошка», так называлось это заведение, превратилась и в клуб, и в маленький ресторан, где коротали время те, кто считал себя непризнанным гением, чей талант не оценила пошлая и заскорузлая публика. Именно тут они находили достойных зрителей и слушателей. Так как в творческом мире непризнанных талантов было много, «Трущобная кошка» никогда не пустовала и была даже популярна.

Глава семнадцатая

Сердюков распахнул дверь и ворвался в гимнастический зал. Поначалу он не смог ничего разглядеть, зал освещался только луной, любопытно глядевшей в высокое окно. И лишь через некоторое мгновение он с изумлением увидел Тезауруса. Учитель висел на шведской стене, на вытянутых руках. Причем к его ногам были привязаны гири, а руки были продеты в кожаные ремни, чтобы было удобно держаться. Рядом стоял табурет, с помощью которого Мелих, вероятно, и влезал в странную конструкцию. При виде посторонних он дернулся и попытался быстро освободиться, но запутался и повис в еще более неудобной позе.

– Когда человек находится в таком странном состоянии тела, трудно желать ему доброй ночи, не так ли? – Сердюков иронично усмехнулся и приблизился к учителю. – Желаете ли вы, чтобы я помог вам высвободиться из тисков Лаокоона?

Мелих еще раз дернулся, но безуспешно. Сердюков помог ему вытащить руки из ремней и отвязать гири. Учитель устало приземлился на пол. И тут же на полу полицейский увидел небольшую книжицу.

Тезаурус попытался подхватить ее с пола раньше следователя, но висение с гирями на ногах явно отразилось на его координации движений. Следователь оказался быстрее. Пролистав брошюру, он вернул ее владельцу с явным сожалением, что этот человек, по-видимому, не является тем самым карликом. Переводная книжка бодро предлагала мужчинам, которых Создатель обделил ростом, воспользоваться новыми чудодейственными способами увеличения роста. Надо ежедневно по часу, а то и более, висеть с гирями на ногах, тем самым вытягивая себя в длину. Так как в дневное время делать упражнения было невозможно, то Мелих во избежание насмешек и пересудов приходил в гимнастический зал ночью. Каждую ночь он выполнял упражнения с надеждой превратиться в рослого красавца-мужчину.

Он поведал свою историю следователю с особой грустью, так как сам Сердюков был высок и ему были чужды такие страдания.

– А ведь вы, сударь, не только родственник директора, не так ли?

– Вы верно угадали, Осип Осипович.

Я действительно служу в полиции и нынче занимаюсь тем странным карликом, который не дает покоя воспитанницам пансиона.

– И пропажей господина Хорошевского?

Мелих растирал руки, затекшие от жестких ремней.

– С чего вы взяли, что он пропал?

– Я хорошо и давно знаю Андрея Викторовича. Тут многие полагают, что супруги рассорились и он просто ушел от жены.

Андрей никогда не смог бы так поступить.

Он иной человек – честный, открытый и искренний. Он никогда не стал бы делать того, что могло бы повредить пансиону.

Ведь это его воплощенная мечта, его детище. Он создал такое учебное заведение, в котором девушки получают прекрасное образование, но при этом оно лишено тех излишних строгостей, которые процветали в Институте.

Великая удача для него, что его супруга оказалась его единомышленником и другом. Не пожалела своих денег для воплощения мужниной мечты. Сказочная женщина! Я знал ее еще девушкой, воспитанницей Института. А что касается ваших подозрений, хоть они для меня и чрезвычайно обидны, но я вас прекрасно понимаю. Естественно, как человек маленького роста я должен был вызвать подозрения. В частности, и это обстоятельство подвигло меня на телесные экзекуции. Но уверяю вас, я лучше разорву себя на части неподъемными гирями, чем нарушу свой человеческий и учительский долг.