Сам же отец Алексий Мечев настоятеля Знаменской церкви всегда вспоминал с большой любовью, а когда тот умер, пришел отпевать его, провожал на кладбище и плакал, говоря, что отец Георгий был его благодетель.
В 1884 году отец Алексий женился и вскоре был посвящен в диаконы, а затем и в иереи. Стали рождаться дети: Александра, Сергей, Петр, Ольга, София, Анна. (Был еще старший сын Алексей, но он умер 10 месяцев от роду.) В семье также воспитывалось несколько сирот, поэтому жили все бедно, спали кто на полу, кто на полатях. Однажды жена отца Алексия Анна Петровна дала ему 50 рублей и послала купить что-нибудь к празднику Рождества. «Вот дошел я до Земляного вала, – рассказывал много лет спустя отец Алексий. – Какая-то женщина с двумя детьми падает ко мне в ноги и со слезами просит помочь, чтобы хоть в такой праздник чем-нибудь покормить своих детей. Сжалось мое сердце при виде ее слез и этих голодных детей, и я не раздумывая отдал ей все деньги, которые имел на руках. Благословил я ее и ребятишек. Она со слезами поблагодарила меня и пошла. Остановился я и думаю, а что я отвечу своей матушке, ведь она страшно огорчится… Пришел, подаю звонок. Ребятишки открывают дверь и кричат: „Отец Алексий пришел, папа пришел!“ Матушка спокойно подходит и ласково спрашивает: „Ну, что купил для праздника?“ Я молча опустил голову и говорю: „Виноват, прости!“ Она с горечью говорит: „А что случилось? Потерял или кому отдал?“ И тут звонок в дверь – пришел денежный перевод! Я заплакал, и радости не было конца, благодарил Господа. Потом рассказал матушке все подробно, и она милостиво ответила: „Я так и знала – или ты потеряешь, или кому отдашь и нас лишишь праздника“».
Жена отца Алексия страдала от болезни сердца, это было у нее в роду. Недуг не поддавался лечению, не помогали и поездки в Крым. В 1902 году матушка Анна умерла, оставив отца Алексия одного с маленькими детьми на руках, в разваливающемся, гнилом доме, в бедном приходе. Вне себя от горя он отправился в храм, где в это время совершал службу отец Иоанн Кронштадтский. И вот что сам Мечев рассказывал об этой встрече: «Стоя в соборе посреди толпы в десятки тысяч людей, я вдруг увидел взгляд о. Иоанна и услышал его голос: „Скорбящий отец Алексий, поди-ка ко мне“. Затрепетало мое сердце. Толпа расступилась, и я очутился на амвоне. Он возложил на меня руки и сказал мне, безмолвствующему: „Свое горе разделяй с горем народа, и твое горе будет вполгоря, – и дальше продолжал: – Утешай, благословляй, молись за людей и помогай как и чем можешь, а сейчас будешь служить со мной литургию“. Во время литургии не помню, где я был, точно на небе. Я не чувствовал под собой пола, точно стоял в воздухе, обливаясь слезами. А батюшка о. Иоанн рыдал и был весь в свете…»
Отец Алексий вернулся в свой приход в Кленниках и продолжал служить, по завету отца Иоанна стараясь разделять свое горе с горем народа. «Восемь лет я служил литургию каждый день в пустом храме, – сказал он однажды и прибавил с грустью: – Один протоиерей говорил мне: „Как ни пройду мимо твоего храма, все у тебя звонят. Заходил я в церковь – пусто. Ничего не выйдет у тебя: понапрасну звонишь“». Но отец Алексий продолжал служить непоколебимо, и через несколько лет народ пошел к нему рекой.
Службы отца Алексия
«Старец на приходе»
Дар прозорливости и исцелений
Награды отца Алексия
Во главе московского духовенства
Смерть и погребение отца Алексия Мечева
Чудеса от мощей
Слово отца Алексия
Глава 3
Апрель 1925 года. После смерти Ленина большевики, победившие в гражданской войне, продолжают дележ власти. Уже проиграли троцкисты, на очереди – блок Каменева—Зиновьева. Растет влияние Сталина. «Мировая революция» так и не началась. Бухарин развивает идеи о построении социализма в отдельно взятой стране. А в это время народ провожает в последний путь своего Патриарха…
По воспоминаниям очевидцев, трамваи не вмещали народа, желающего утром 12 апреля 1925 года, в праздник Вербного воскресенья, попасть в Донской монастырь. Садясь в трамвай, люди говорили только: «К Святейшему», и кондуктор знал, куда дать билет. Все слои населения – не только Москвы, но и прилегающих городов и сел – устремились на похороны Патриарха.
«Много площадей, улиц и переулков мелькало мимо окон вагона, и везде одна и та же картина: на остановках густая толпа ожидающих, по обеим сторонам улиц – сплошная стена пешеходов, и чем ближе к Калужской площади, тем все больше росли эти волны народные, – писал очевидец событий, ленинградский протоиерей Н. – На Калужской творилось что-то необыкновенное: из всех улиц прибывали все новые и новые толпы, образовался какой-то водоворот из людей, трамваев, экипажей и, покружась по площади, шумным потоком устремлялся в Донскую улицу. Мы вышли из трамвая… Вся Донская была запружена народом, оставался только узкий проход, по которому бесконечной лентой тянулись извозчики и изредка автомобиль. Весь двор монастыря был уже полон народом…»[23]
В 1884 году отец Алексий женился и вскоре был посвящен в диаконы, а затем и в иереи. Стали рождаться дети: Александра, Сергей, Петр, Ольга, София, Анна. (Был еще старший сын Алексей, но он умер 10 месяцев от роду.) В семье также воспитывалось несколько сирот, поэтому жили все бедно, спали кто на полу, кто на полатях. Однажды жена отца Алексия Анна Петровна дала ему 50 рублей и послала купить что-нибудь к празднику Рождества. «Вот дошел я до Земляного вала, – рассказывал много лет спустя отец Алексий. – Какая-то женщина с двумя детьми падает ко мне в ноги и со слезами просит помочь, чтобы хоть в такой праздник чем-нибудь покормить своих детей. Сжалось мое сердце при виде ее слез и этих голодных детей, и я не раздумывая отдал ей все деньги, которые имел на руках. Благословил я ее и ребятишек. Она со слезами поблагодарила меня и пошла. Остановился я и думаю, а что я отвечу своей матушке, ведь она страшно огорчится… Пришел, подаю звонок. Ребятишки открывают дверь и кричат: „Отец Алексий пришел, папа пришел!“ Матушка спокойно подходит и ласково спрашивает: „Ну, что купил для праздника?“ Я молча опустил голову и говорю: „Виноват, прости!“ Она с горечью говорит: „А что случилось? Потерял или кому отдал?“ И тут звонок в дверь – пришел денежный перевод! Я заплакал, и радости не было конца, благодарил Господа. Потом рассказал матушке все подробно, и она милостиво ответила: „Я так и знала – или ты потеряешь, или кому отдашь и нас лишишь праздника“».
Жена отца Алексия страдала от болезни сердца, это было у нее в роду. Недуг не поддавался лечению, не помогали и поездки в Крым. В 1902 году матушка Анна умерла, оставив отца Алексия одного с маленькими детьми на руках, в разваливающемся, гнилом доме, в бедном приходе. Вне себя от горя он отправился в храм, где в это время совершал службу отец Иоанн Кронштадтский. И вот что сам Мечев рассказывал об этой встрече: «Стоя в соборе посреди толпы в десятки тысяч людей, я вдруг увидел взгляд о. Иоанна и услышал его голос: „Скорбящий отец Алексий, поди-ка ко мне“. Затрепетало мое сердце. Толпа расступилась, и я очутился на амвоне. Он возложил на меня руки и сказал мне, безмолвствующему: „Свое горе разделяй с горем народа, и твое горе будет вполгоря, – и дальше продолжал: – Утешай, благословляй, молись за людей и помогай как и чем можешь, а сейчас будешь служить со мной литургию“. Во время литургии не помню, где я был, точно на небе. Я не чувствовал под собой пола, точно стоял в воздухе, обливаясь слезами. А батюшка о. Иоанн рыдал и был весь в свете…»
Отец Алексий вернулся в свой приход в Кленниках и продолжал служить, по завету отца Иоанна стараясь разделять свое горе с горем народа. «Восемь лет я служил литургию каждый день в пустом храме, – сказал он однажды и прибавил с грустью: – Один протоиерей говорил мне: „Как ни пройду мимо твоего храма, все у тебя звонят. Заходил я в церковь – пусто. Ничего не выйдет у тебя: понапрасну звонишь“». Но отец Алексий продолжал служить непоколебимо, и через несколько лет народ пошел к нему рекой.
Службы отца Алексия
Когда отец Алексий входил в свою церковь, по храму пробегал шелест: «Сам приехал, батюшка приехал». И люди бросались под его благословение. Часто, затертый народом, он с трудом поднимал благословляющую руку. Но он любил благословлять. Как писала одна духовная дочь, «его руки непрестанно благословляли и никогда не уставали».
Вот как описывал очевидец одну из служб отца Алексия:
«Прощеное воскресенье[20]. Храм переполнен, дышать трудно, но за богослужением все забывается. Литургия окончена. В открытых царских вратах появляется священник, останавливается, медленным взором обводит толпу, низко опускает голову и грустно говорит: „Недолго еще я буду с вами… Скоро, скоро Господь отнимет от вас меня, недостойного служителя… “ Слезы навертываются у него на глаза, он быстро их смахивает, поднимает голову, долго смотрит, казалось, сам в себя, словно еще просматривает, еще раз проверяет что-то, и твердо, но как-то задумчиво, медленно, словно для себя, произносит: „Сознательно я никого не обижал“. Он отрицательно качает головой. „Я старался каждому помочь…“ Последовала маленькая пауза. „Но вот, может, нечаянно…“ – и голос батюшки задрожал. Он больше не сдерживал слез, он плакал. Голос его стал почти беззвучным, дыхание затруднительным; весь он как-то согнулся, словно громадная тяжесть налегла на него, и вот со словами: „Простите, простите меня, многогрешного“ – он нельзя сказать сделал земной поклон, нет, он как бы упал, ослабевши и задыхаясь под тяжестью своих грехов, перед народом и приник лицом к земле…
Батюшке помогли встать. Он едва переводил дыхание и отирал лицо. Но вот ему подали крест. Словно новая сила влилась в него, он сделал несколько шагов вперед и быстро, но необыкновенно твердо, словно воин, короткими, но сильными ударами рассекая воздух мечом, благословил всех крестом. Он подался еще вперед; народ почти вплотную приблизился к нему, их разделяла только решетка. Стоя теперь, очевидно, на ступеньках амвона и выделяясь больше чем на голову перед толпой, спокойный, серьезный, с опущенными вниз глазами, как бы не присутствующий здесь, он казался теперь большим и могучим. Несколько человек, прикладывающихся ко кресту, батюшка пропустил молча. Потом он облегченно вдохнул полной грудью и поднял глаза. Быстро и зорко обвел взглядом толпу и, всматриваясь в одного из приближающихся к нему, улыбнулся, а через несколько мгновений с любовью, чему-то радуясь, давал целовать крест, благословляя его, и что-то тихо ему говорил. Подошедший казался очень счастливым. Едва ли многие слышали, что говорил батюшка, но на многих-многих лицах вокруг, некоторых даже стоящих вдали и, конечно, уже ничего не слышавших, а только глядевших на батюшку, засветилась радость…»
Помимо настоятеля, в храме Святителя Николая было еще несколько священников, в их числе – сын отца Алексия Сергий Мечев. Сам батюшка иногда уезжал летом в Верею, но, даже находясь на отдыхе, он не мог не служить и почти каждый день совершал литургию в местном храме Ильи Пророка. В этой церкви был старый псаломщик, ко всему привыкший и справлявший службу совершенно формально. Но когда служил отец Алексий, он плакал!
В воспоминаниях одной духовной дочери приводится разговор старца с этим псаломщиком.
«Отец Алексий, ведь невозможно с вами служить, – говорил псаломщик. – Я на что крепкий, и то захлебываюсь от слез. Разве можно так доводить людей, ведь в обморок упадут, что с ними тогда делать? А ведь обвинят вас. Нельзя же так плакать!» Отец Алексий, благословляя его, отвечал: «Илюша, уж я такой грешный, что не могу не плакать». – «Да нет, нет, отец Алексий, не надо так расстраиваться. Ведь у вас дочка, сынок, внучка – вы им нужны, – наивно утешал его псаломщик. – Не надо, не расстраивайтесь так. Вон отец Петр, у него и колом не вышибешь слезу-то: поскорее да поскорее – и с колокольни домой! А вы этак долго служите: и поесть хочется, да и от слез сердце болеть начало, помилуй Бог, еще умрешь!» Отец Алексий сдержанно посмеивался, хлопал псаломщика по плечу и отвечал: «Илюша, не расстраивайся, я постараюсь не плакать. А как не плакать: грехов-то у нас с тобой много!» – «Много-то много, – недовольно тянул Илья, – а все-таки надо посдержаннее и поскорее, вот как наш отец Петр».
Во многих воспоминаниях повторяется одна деталь: маленький и невзрачный священник Мечев во время службы казался людям большим и даже огромным. В народе говорили, что своим духом он может и камни заставить служить Богу…
Вот как описывал очевидец одну из служб отца Алексия:
«Прощеное воскресенье[20]. Храм переполнен, дышать трудно, но за богослужением все забывается. Литургия окончена. В открытых царских вратах появляется священник, останавливается, медленным взором обводит толпу, низко опускает голову и грустно говорит: „Недолго еще я буду с вами… Скоро, скоро Господь отнимет от вас меня, недостойного служителя… “ Слезы навертываются у него на глаза, он быстро их смахивает, поднимает голову, долго смотрит, казалось, сам в себя, словно еще просматривает, еще раз проверяет что-то, и твердо, но как-то задумчиво, медленно, словно для себя, произносит: „Сознательно я никого не обижал“. Он отрицательно качает головой. „Я старался каждому помочь…“ Последовала маленькая пауза. „Но вот, может, нечаянно…“ – и голос батюшки задрожал. Он больше не сдерживал слез, он плакал. Голос его стал почти беззвучным, дыхание затруднительным; весь он как-то согнулся, словно громадная тяжесть налегла на него, и вот со словами: „Простите, простите меня, многогрешного“ – он нельзя сказать сделал земной поклон, нет, он как бы упал, ослабевши и задыхаясь под тяжестью своих грехов, перед народом и приник лицом к земле…
Батюшке помогли встать. Он едва переводил дыхание и отирал лицо. Но вот ему подали крест. Словно новая сила влилась в него, он сделал несколько шагов вперед и быстро, но необыкновенно твердо, словно воин, короткими, но сильными ударами рассекая воздух мечом, благословил всех крестом. Он подался еще вперед; народ почти вплотную приблизился к нему, их разделяла только решетка. Стоя теперь, очевидно, на ступеньках амвона и выделяясь больше чем на голову перед толпой, спокойный, серьезный, с опущенными вниз глазами, как бы не присутствующий здесь, он казался теперь большим и могучим. Несколько человек, прикладывающихся ко кресту, батюшка пропустил молча. Потом он облегченно вдохнул полной грудью и поднял глаза. Быстро и зорко обвел взглядом толпу и, всматриваясь в одного из приближающихся к нему, улыбнулся, а через несколько мгновений с любовью, чему-то радуясь, давал целовать крест, благословляя его, и что-то тихо ему говорил. Подошедший казался очень счастливым. Едва ли многие слышали, что говорил батюшка, но на многих-многих лицах вокруг, некоторых даже стоящих вдали и, конечно, уже ничего не слышавших, а только глядевших на батюшку, засветилась радость…»
Помимо настоятеля, в храме Святителя Николая было еще несколько священников, в их числе – сын отца Алексия Сергий Мечев. Сам батюшка иногда уезжал летом в Верею, но, даже находясь на отдыхе, он не мог не служить и почти каждый день совершал литургию в местном храме Ильи Пророка. В этой церкви был старый псаломщик, ко всему привыкший и справлявший службу совершенно формально. Но когда служил отец Алексий, он плакал!
В воспоминаниях одной духовной дочери приводится разговор старца с этим псаломщиком.
«Отец Алексий, ведь невозможно с вами служить, – говорил псаломщик. – Я на что крепкий, и то захлебываюсь от слез. Разве можно так доводить людей, ведь в обморок упадут, что с ними тогда делать? А ведь обвинят вас. Нельзя же так плакать!» Отец Алексий, благословляя его, отвечал: «Илюша, уж я такой грешный, что не могу не плакать». – «Да нет, нет, отец Алексий, не надо так расстраиваться. Ведь у вас дочка, сынок, внучка – вы им нужны, – наивно утешал его псаломщик. – Не надо, не расстраивайтесь так. Вон отец Петр, у него и колом не вышибешь слезу-то: поскорее да поскорее – и с колокольни домой! А вы этак долго служите: и поесть хочется, да и от слез сердце болеть начало, помилуй Бог, еще умрешь!» Отец Алексий сдержанно посмеивался, хлопал псаломщика по плечу и отвечал: «Илюша, не расстраивайся, я постараюсь не плакать. А как не плакать: грехов-то у нас с тобой много!» – «Много-то много, – недовольно тянул Илья, – а все-таки надо посдержаннее и поскорее, вот как наш отец Петр».
Во многих воспоминаниях повторяется одна деталь: маленький и невзрачный священник Мечев во время службы казался людям большим и даже огромным. В народе говорили, что своим духом он может и камни заставить служить Богу…
«Старец на приходе»
«От природы я имею очень жалостливое сердце», – говорил отец Алексий. «И действительно, – вспоминал один из священников, близко знавших его, – всегда поразительна была степень его жалостливости. Стоило батюшке вспомнить чье-то горе, и независимо от того, к какому времени оно относится, батюшка уже плакал, задыхался и судорожно хватался руками за грудь».
Старец утверждал, что наступило время, когда «все пустынники и затворники должны выйти на службу народу». Многие его не понимали. Отец Алексий был учеником Иоанна Кронштадтского, но, как хорошо сказал священник Сергий Мечев, если отец Иоанн был молитвенником, то настоятель Николаевского храма был единственным в России «старцем на приходе».
В самом деле, кронштадтский пастырь молился, исцелял, проповедовал, но он почти не давал советов, не принимал народ, как принимают старцы. Отец Алексий вывел старчество из монастыря в мир. И многим это не понравилось. Над ним смеялись, говорили, что к нему ходят какие-то кухарки.
В монастырях качали головой: «Взялся батюшка не за свое дело. Если он старец, то должен быть в монастыре. А он взял из монастыря только службу и пение». В это самое время в миру судачили, что отец Алексий хочет всех упрятать в монастырь и завел у себя бесконечную службу… Но он поступал по-своему и говорил, что не может иначе.
«Нельзя натягивать душу, как струну», – любил повторять отец Алексий. Часто он исправлял ошибки других священников, своей волей освобождал от тяжелых епитимий, отменял приказания строгих старцев, освобождал от обетов, которые люди неразумно принимали.
Однажды к нему пришла женщина, находившаяся на грани самоубийства. Случилось так, что она вышла замуж гражданским браком за неверующего человека. Брак оказался неудачным, а настоятель храма, где она была прихожанкой, не только отлучил ее от причастия, но и вообще запретил появляться в церкви. Отец Алексий принял ее с любовью, исповедал и приобщил Святых Таин.
В другой раз в его храм пришла знаменитая цыганская певица Анастасия Вяльцева. «Уж вы-то меня не прогоните, отец Алексий?» – спросила она. Вяльцева выходила замуж. Отец Алексий не прогнал. Все было очень скромно и тихо, перед венчанием певица исповедалась в грехах.
А вот еще один случай, показывающий, как терпелив был отец Алексий.
…Муж одной из прихожанок был неверующим, о чем та сильно скорбела. «Ничего, ничего, – утешал ее отец Алексий. – На вот, передай ему просфору». Однажды та пожаловалась: «А Ваня, батюшка, просфоры-то ваши святые ест с супом!» – «Ну и что?» – «Как что? Ведь нужно натощак». – «Таким, как вы, – натощак, а мы с Ваней будем есть с мясным супом!» – отрезал отец Алексий.
Часто к нему приходили с вопросами: что делать – продавать шубу или нет? Открыть лавку или корову купить? Многие удивлялись, глядя, как отец Алексий терпеливо выслушивал этих людей, никогда не гнал от себя. Однажды в разговоре с близким человеком он признался: «Да, приходится заставлять себя слушать. Нужно понуждать себя входить в их интересы, стараться чувствовать, как они чувствуют, думать, как они думают. Таким образом их состояние становится для тебя ясным. Начинаешь их жалеть, а жалея – любить… Привыкнуть к этому трудно. Кто бы к тебе ни пришел, переживай с ним то, что он переживает. Входи в его душу, а себя забудь, совершенно забудь себя…»
Шла к нему и интеллигенция – это были уже другие проблемы, другие запросы души. Он во все вникал, всем давал совет. Но если при нем начинали умствовать, пускаться в отвлеченные построения, он смеялся: «Я неграмотный, не понимаю».
Случалось, что духовные дети, выслушав его совет, поступали по-своему. Он никогда не сердился, не осуждал. И только когда человек на собственном опыте убеждался в гибельности своеволия, говорил: «Ну вот, я предупреждал, не надо так, а теперь видишь сам, что вышло».
Когда его обижали, он не возмущался, никого не наказывал. «Эх, ты какой! Разве так можно?» – больше ничего не говорил, только ласково улыбался. И часто эта улыбка заставляла виноватого тут же просить прощения…
Иногда другие священники выговаривали отцу Алексию, что он нарушает устав. Тогда батюшка плакал: «Простите, мои дорогие, может, я не так делаю, но уж очень жалко мне людей, и хочу, чтобы всем хорошо было». И кланялся в ноги.
Ни в храме, ни дома он не имел и свободной минуты. Очередь к нему на квартиру выстраивалась с раннего утра. Отец Алексий успевал с каждым поговорить, каждого приласкать и утешить. Другой священник едва успел бы за это время поговорить с одним, а отец Алексий отпускал десять человек: он утешал не рассуждениями ума, а голосом сердца и многолетним опытом любви.
Старец утверждал, что наступило время, когда «все пустынники и затворники должны выйти на службу народу». Многие его не понимали. Отец Алексий был учеником Иоанна Кронштадтского, но, как хорошо сказал священник Сергий Мечев, если отец Иоанн был молитвенником, то настоятель Николаевского храма был единственным в России «старцем на приходе».
В самом деле, кронштадтский пастырь молился, исцелял, проповедовал, но он почти не давал советов, не принимал народ, как принимают старцы. Отец Алексий вывел старчество из монастыря в мир. И многим это не понравилось. Над ним смеялись, говорили, что к нему ходят какие-то кухарки.
В монастырях качали головой: «Взялся батюшка не за свое дело. Если он старец, то должен быть в монастыре. А он взял из монастыря только службу и пение». В это самое время в миру судачили, что отец Алексий хочет всех упрятать в монастырь и завел у себя бесконечную службу… Но он поступал по-своему и говорил, что не может иначе.
«Нельзя натягивать душу, как струну», – любил повторять отец Алексий. Часто он исправлял ошибки других священников, своей волей освобождал от тяжелых епитимий, отменял приказания строгих старцев, освобождал от обетов, которые люди неразумно принимали.
Однажды к нему пришла женщина, находившаяся на грани самоубийства. Случилось так, что она вышла замуж гражданским браком за неверующего человека. Брак оказался неудачным, а настоятель храма, где она была прихожанкой, не только отлучил ее от причастия, но и вообще запретил появляться в церкви. Отец Алексий принял ее с любовью, исповедал и приобщил Святых Таин.
В другой раз в его храм пришла знаменитая цыганская певица Анастасия Вяльцева. «Уж вы-то меня не прогоните, отец Алексий?» – спросила она. Вяльцева выходила замуж. Отец Алексий не прогнал. Все было очень скромно и тихо, перед венчанием певица исповедалась в грехах.
А вот еще один случай, показывающий, как терпелив был отец Алексий.
…Муж одной из прихожанок был неверующим, о чем та сильно скорбела. «Ничего, ничего, – утешал ее отец Алексий. – На вот, передай ему просфору». Однажды та пожаловалась: «А Ваня, батюшка, просфоры-то ваши святые ест с супом!» – «Ну и что?» – «Как что? Ведь нужно натощак». – «Таким, как вы, – натощак, а мы с Ваней будем есть с мясным супом!» – отрезал отец Алексий.
Часто к нему приходили с вопросами: что делать – продавать шубу или нет? Открыть лавку или корову купить? Многие удивлялись, глядя, как отец Алексий терпеливо выслушивал этих людей, никогда не гнал от себя. Однажды в разговоре с близким человеком он признался: «Да, приходится заставлять себя слушать. Нужно понуждать себя входить в их интересы, стараться чувствовать, как они чувствуют, думать, как они думают. Таким образом их состояние становится для тебя ясным. Начинаешь их жалеть, а жалея – любить… Привыкнуть к этому трудно. Кто бы к тебе ни пришел, переживай с ним то, что он переживает. Входи в его душу, а себя забудь, совершенно забудь себя…»
Шла к нему и интеллигенция – это были уже другие проблемы, другие запросы души. Он во все вникал, всем давал совет. Но если при нем начинали умствовать, пускаться в отвлеченные построения, он смеялся: «Я неграмотный, не понимаю».
Случалось, что духовные дети, выслушав его совет, поступали по-своему. Он никогда не сердился, не осуждал. И только когда человек на собственном опыте убеждался в гибельности своеволия, говорил: «Ну вот, я предупреждал, не надо так, а теперь видишь сам, что вышло».
Когда его обижали, он не возмущался, никого не наказывал. «Эх, ты какой! Разве так можно?» – больше ничего не говорил, только ласково улыбался. И часто эта улыбка заставляла виноватого тут же просить прощения…
Иногда другие священники выговаривали отцу Алексию, что он нарушает устав. Тогда батюшка плакал: «Простите, мои дорогие, может, я не так делаю, но уж очень жалко мне людей, и хочу, чтобы всем хорошо было». И кланялся в ноги.
Ни в храме, ни дома он не имел и свободной минуты. Очередь к нему на квартиру выстраивалась с раннего утра. Отец Алексий успевал с каждым поговорить, каждого приласкать и утешить. Другой священник едва успел бы за это время поговорить с одним, а отец Алексий отпускал десять человек: он утешал не рассуждениями ума, а голосом сердца и многолетним опытом любви.
Дар прозорливости и исцелений
Преподобный Нектарий, последний великий старец знаменитой Оптиной пустыни, часто говорил москвичам: «Зачем вы едете к нам? У вас есть отец Алексий».
Под внешней простотой «деревенского батюшки» скрывался подвижник, духом горевший к Богу. И Бог открывал отцу Алексию тайное в судьбах людей, приходивших к нему. Маросейский священник обладал и даром исцеления.
…Писатель Александр Добровольский (Тришатов) заболел туберкулезом. Температура не опускалась ниже 39, кашель разрывал грудь. Ночью ему меняли по две рубашки: они намокали от пота. На рентгеновских снимках ясно виден был открытый процесс.
Почувствовав приближение смерти, Добровольский решил просить отца Алексия исповедать его. Близкие помогли ему добраться до церкви. Увидев его, отец Алексий повернулся и ушел в алтарь. И так несколько раз он подходил к больному, а потом снова скрывался в алтаре. Добровольский не понимал, что происходит. Наконец отец Алексий вернулся окончательно.
«Я невольно упал на колени, – вспоминал писатель. – Такого батюшку я еще не видел. Он был точно охвачен духовным восторгом. Он ликовал. Его лицо было полно такого света и радости, что я, не смея на него смотреть, приткнулся лицом к аналою. И сейчас же батюшка накрыл меня епитрахилью и, крестя всего: спину, голову, грудь, – прочел разрешительную молитву. Я поднялся. Я все еще боялся взглянуть на него. Слышу спокойный, громкий, немного глухой голос: „Отстоишь литургию“».
Александр отстоял литургию. Его привели домой. Когда он лег в постель и измерил температуру, она оказалась нормальной – впервые за два месяца! Кашля не было. Через два дня он снова был в диспансере, и его долго обследовали. «Что вы делали?» – кричал на него главный врач. «Я ничего не делал, только лежал», – ничего не понимая, чуть не плача отвечал Добровольский. – «Ну и лежите!»
Рентгеновский снимок показал только следы старого процесса – Александр был совершенно здоров.
В другой раз заболела Мария Тимофеева, регент хора в Николаевском храме. Болезнь была очень серьезная: врачи запретили ей не только петь, но и разговаривать и не давали гарантий выздоровления. «Ну-ка, открой мне свой ротик-то», – сказал Марии при встрече отец Алексий. «Я открыла рот и вдруг почувствовала батюшкины уста около своих уст. Он дунул мне в рот, сказав: „Во имя Отца и Сына и Святого Духа исцеляется раба Божия девица Мария“», – вспоминала Тимофеева. Потом отец Алексий перекрестил ей горло, помазал маслом и сказал: «Вот и вся операция. Пой и прославляй Господа. Только никому не сказывай, не болтай, молчи».
Свой дар прозорливости, как и дар исцелений, священник Мечев скрывал. Но даже случайного наблюдателя удивляло количество имен, читавшихся на литургии, а ведь все эти имена были для отца Алексия живыми людьми, нужды которых он помнил и твердо знал. Иногда, глядя на клочок бумаги с именами людей (которых он никогда не видел), отец Алексий задумчиво произносил:
– Вот этому нужно то-то и то-то.
А каждый день перед ним вырастали новые и новые столбцы имен.
Один из прихожан вспоминал: «Часто не успеешь сказать ему, только начнешь: „Батюшка…“ – а он уже прерывает: „Какой у меня случай был. Недавно приходит ко мне одна женщина…“ И он рассказывает, рассказывает то, что потрясает меня, что является обличением моего греха, что заставляет меня возненавидеть грех, отвернуться от него».
Но заставить его признать за собой какие-то сверхъестественные способности было непросто. «Я не прозорливый, – говорил он, – а просто у меня большой опыт, потому что я всю мою жизнь с народом, и, когда приходит ко мне человек, сразу вижу, какой у него характер и что его беспокоит. И кто бы ни был на моем месте, хотя бы идиот какой, все равно он начал бы понимать, ведь я почти сорок лет работаю так…»
Под внешней простотой «деревенского батюшки» скрывался подвижник, духом горевший к Богу. И Бог открывал отцу Алексию тайное в судьбах людей, приходивших к нему. Маросейский священник обладал и даром исцеления.
…Писатель Александр Добровольский (Тришатов) заболел туберкулезом. Температура не опускалась ниже 39, кашель разрывал грудь. Ночью ему меняли по две рубашки: они намокали от пота. На рентгеновских снимках ясно виден был открытый процесс.
Почувствовав приближение смерти, Добровольский решил просить отца Алексия исповедать его. Близкие помогли ему добраться до церкви. Увидев его, отец Алексий повернулся и ушел в алтарь. И так несколько раз он подходил к больному, а потом снова скрывался в алтаре. Добровольский не понимал, что происходит. Наконец отец Алексий вернулся окончательно.
«Я невольно упал на колени, – вспоминал писатель. – Такого батюшку я еще не видел. Он был точно охвачен духовным восторгом. Он ликовал. Его лицо было полно такого света и радости, что я, не смея на него смотреть, приткнулся лицом к аналою. И сейчас же батюшка накрыл меня епитрахилью и, крестя всего: спину, голову, грудь, – прочел разрешительную молитву. Я поднялся. Я все еще боялся взглянуть на него. Слышу спокойный, громкий, немного глухой голос: „Отстоишь литургию“».
Александр отстоял литургию. Его привели домой. Когда он лег в постель и измерил температуру, она оказалась нормальной – впервые за два месяца! Кашля не было. Через два дня он снова был в диспансере, и его долго обследовали. «Что вы делали?» – кричал на него главный врач. «Я ничего не делал, только лежал», – ничего не понимая, чуть не плача отвечал Добровольский. – «Ну и лежите!»
Рентгеновский снимок показал только следы старого процесса – Александр был совершенно здоров.
В другой раз заболела Мария Тимофеева, регент хора в Николаевском храме. Болезнь была очень серьезная: врачи запретили ей не только петь, но и разговаривать и не давали гарантий выздоровления. «Ну-ка, открой мне свой ротик-то», – сказал Марии при встрече отец Алексий. «Я открыла рот и вдруг почувствовала батюшкины уста около своих уст. Он дунул мне в рот, сказав: „Во имя Отца и Сына и Святого Духа исцеляется раба Божия девица Мария“», – вспоминала Тимофеева. Потом отец Алексий перекрестил ей горло, помазал маслом и сказал: «Вот и вся операция. Пой и прославляй Господа. Только никому не сказывай, не болтай, молчи».
Свой дар прозорливости, как и дар исцелений, священник Мечев скрывал. Но даже случайного наблюдателя удивляло количество имен, читавшихся на литургии, а ведь все эти имена были для отца Алексия живыми людьми, нужды которых он помнил и твердо знал. Иногда, глядя на клочок бумаги с именами людей (которых он никогда не видел), отец Алексий задумчиво произносил:
– Вот этому нужно то-то и то-то.
А каждый день перед ним вырастали новые и новые столбцы имен.
Один из прихожан вспоминал: «Часто не успеешь сказать ему, только начнешь: „Батюшка…“ – а он уже прерывает: „Какой у меня случай был. Недавно приходит ко мне одна женщина…“ И он рассказывает, рассказывает то, что потрясает меня, что является обличением моего греха, что заставляет меня возненавидеть грех, отвернуться от него».
Но заставить его признать за собой какие-то сверхъестественные способности было непросто. «Я не прозорливый, – говорил он, – а просто у меня большой опыт, потому что я всю мою жизнь с народом, и, когда приходит ко мне человек, сразу вижу, какой у него характер и что его беспокоит. И кто бы ни был на моем месте, хотя бы идиот какой, все равно он начал бы понимать, ведь я почти сорок лет работаю так…»
Награды отца Алексия
Отца Алексия должны были наградить палицей и пригласили в храм Адриана и Наталии, на патриаршую службу. Узнав о готовящемся награждении, Мечев подозвал к себе алтарника и велел принести ему палицу, которая, как он догадался, делалась в его храме. Алтарник, ничего не подозревая, вручил ему палицу. Отец Алексий, очень довольный, взял ее и куда-то унес. Подошел момент награждения; служивший в храме отец Павел получил от Патриарха митру, а отец Алексий остался без палицы – к полному удивлению всех. Как оказалось, он сам спрятал ее в углу за аналойным столиком и таким образом избежал публичных почестей. Через неделю его вызвали к митрополиту Евсевию, и уже от него отец Алексий получил свою палицу – тихо и по-домашнему.
В 1920 году прихожане решили выхлопотать своему батюшке наградной крест с украшениями. И вот настал день, когда отец Алексий был вызван на патриаршую службу и получил этот крест. Вечером все с волнением и радостью ждали его. Храм был, как всегда, переполнен. Началась вечерняя служба, а отца Алексия все не было. Наконец он приехал и сразу направился в алтарь. Но на его лице не только не было радости, но даже обычной улыбки, он казался встревоженным и огорченным. По окончании богослужения все священники вышли, чтобы поздравить настоятеля с наградой. И тут отец Алексий обратился ко всем присутствующим, ко всем, кто радовался его награждению. Закрывая лицо рукой, он говорил, что готов всем служить, но это внимание призывает его к еще большим трудам, а силы его слабеют, и что же он может дать больше того, что дает? Речь его прерывалась слезами. «Казалось, этот крест с камушками совсем задавил его», – вспоминал священник Георгий Тревогин. В конце этой потрясшей всех исповеди отец Алексий с глубочайшим смирением поклонился до земли, прося у всех прощения.
Недавняя радость была забыта. Многие уже жалели, что возложили на отца Алексия новую скорбь. Народ тихо расходился. И тут один из духовных детей Мечева не выдержал такого самоуничижения священника. Встав неподалеку от амвона, он начал говорить в защиту батюшки: «Вас, отец Алексий, знает не только вся Москва… Вы…» Старец грустно и тихо прервал его: «Миша, тебе это только так кажется. Если бы ты только знал, сколько мне дал Господь, сколько оказал милостей, ты бы так не говорил… Я должен был быть гораздо лучше».
В 1920 году прихожане решили выхлопотать своему батюшке наградной крест с украшениями. И вот настал день, когда отец Алексий был вызван на патриаршую службу и получил этот крест. Вечером все с волнением и радостью ждали его. Храм был, как всегда, переполнен. Началась вечерняя служба, а отца Алексия все не было. Наконец он приехал и сразу направился в алтарь. Но на его лице не только не было радости, но даже обычной улыбки, он казался встревоженным и огорченным. По окончании богослужения все священники вышли, чтобы поздравить настоятеля с наградой. И тут отец Алексий обратился ко всем присутствующим, ко всем, кто радовался его награждению. Закрывая лицо рукой, он говорил, что готов всем служить, но это внимание призывает его к еще большим трудам, а силы его слабеют, и что же он может дать больше того, что дает? Речь его прерывалась слезами. «Казалось, этот крест с камушками совсем задавил его», – вспоминал священник Георгий Тревогин. В конце этой потрясшей всех исповеди отец Алексий с глубочайшим смирением поклонился до земли, прося у всех прощения.
Недавняя радость была забыта. Многие уже жалели, что возложили на отца Алексия новую скорбь. Народ тихо расходился. И тут один из духовных детей Мечева не выдержал такого самоуничижения священника. Встав неподалеку от амвона, он начал говорить в защиту батюшки: «Вас, отец Алексий, знает не только вся Москва… Вы…» Старец грустно и тихо прервал его: «Миша, тебе это только так кажется. Если бы ты только знал, сколько мне дал Господь, сколько оказал милостей, ты бы так не говорил… Я должен был быть гораздо лучше».
Во главе московского духовенства
Патриарху Тихону нужно было объединить московских священников, и он обратился к отцу Алексию. Священник Мечев стал председателем объединения московского духовенства. В этой должности многие ценили его слово и его поддержку, но, как писал о. Павел Флоренский, большинству все же приходилось «в известный момент досадовать на эту поддержку, которая отказывалась быть столбом, твердо стоящим, куда его врыли». Например, отец Алексий всегда внушал, что любовь выше устава. Все знали, что он преодолевал устав, когда этого требовали любовь и жалость. Но вот пошла волна «обновления». Устав решили изменить, упростить – со ссылкой на требование любви. И тут отец Алексий оказался решительным и непримиримым, не допускающим никаких уступок «обновленцам». Как отмечал Флоренский, для него сам устав был «святыней, запечатленной любовью, и эта святыня не могла быть отменена, но заливалась в известные моменты живым вдохновением любви, которое непреодолимо текло поверх всех плотин».
Когда Патриарх Тихон оказался под арестом, власть в Церкви захватили священники-обновленцы, тесно сотрудничавшие с ГПУ. В 1922 году по всем церквам разослали анкетные листки. Каждый священник должен был дать ответ: признает он или нет обновленческое ВЦУ (Высшее Церковное Управление). Ответ «нет» по сути означал добровольное принятие мученичества. Одна из духовных дочерей пришла к отцу Алексию с вопросом: как быть?
«Он отвернулся, покраснел и, не глядя на меня, начал говорить об общем трудном положении Церкви, иногда безвыходном, когда приходится уступать, чтобы спасти хоть нечто и некоторых, когда люди добровольно идут на мученичество. Потом вдруг круто оборвал, поднял голову, лицо его преобразилось, глаза стали темными и глубокими, и он, как бы весь вспыхнув от внутреннего огня, голосом, полным любви и страдания, сказал:
„Я не могу требовать от других священников мученичества… Бог мне этого не велел. А я… я сам… Мое дело другое… особое… Я одинокий, сижу в берлоге (так он называл свою комнату. – Д. О.), я решаю только за себя… Я подписывать не буду“, – глухо сказал он».
В Москве лишь единичные приходы сохранили верность Патриарху Тихону, поминая его на службах. В их числе были храм Святителя Николая и Данилов монастырь.
В том же 1922 году в столице началась кампания по изъятию церковных ценностей. Дорого обошелся отцу Алексию тот день, когда комиссия прибыла в его храм. Он был спокоен и ласков, как всегда, подбадривал и благословлял, но близкие видели, что он еле держится на ногах. Силы его, которые никогда не были богатырскими, быстро таяли. Теперь, когда священники собирались в его доме на совещания, он участвовал в них, лежа в кровати. Его огромное сердце, всегда открытое для всех, уже не выдерживало…
Как-то Патриарх Тихон попросил отца Алексия в случае смерти отпеть его. «Нет, это ты будешь отпевать меня, – ответил отец Алексий. – А я… я встречу тебя там».
Когда Патриарх Тихон оказался под арестом, власть в Церкви захватили священники-обновленцы, тесно сотрудничавшие с ГПУ. В 1922 году по всем церквам разослали анкетные листки. Каждый священник должен был дать ответ: признает он или нет обновленческое ВЦУ (Высшее Церковное Управление). Ответ «нет» по сути означал добровольное принятие мученичества. Одна из духовных дочерей пришла к отцу Алексию с вопросом: как быть?
«Он отвернулся, покраснел и, не глядя на меня, начал говорить об общем трудном положении Церкви, иногда безвыходном, когда приходится уступать, чтобы спасти хоть нечто и некоторых, когда люди добровольно идут на мученичество. Потом вдруг круто оборвал, поднял голову, лицо его преобразилось, глаза стали темными и глубокими, и он, как бы весь вспыхнув от внутреннего огня, голосом, полным любви и страдания, сказал:
„Я не могу требовать от других священников мученичества… Бог мне этого не велел. А я… я сам… Мое дело другое… особое… Я одинокий, сижу в берлоге (так он называл свою комнату. – Д. О.), я решаю только за себя… Я подписывать не буду“, – глухо сказал он».
В Москве лишь единичные приходы сохранили верность Патриарху Тихону, поминая его на службах. В их числе были храм Святителя Николая и Данилов монастырь.
В том же 1922 году в столице началась кампания по изъятию церковных ценностей. Дорого обошелся отцу Алексию тот день, когда комиссия прибыла в его храм. Он был спокоен и ласков, как всегда, подбадривал и благословлял, но близкие видели, что он еле держится на ногах. Силы его, которые никогда не были богатырскими, быстро таяли. Теперь, когда священники собирались в его доме на совещания, он участвовал в них, лежа в кровати. Его огромное сердце, всегда открытое для всех, уже не выдерживало…
Как-то Патриарх Тихон попросил отца Алексия в случае смерти отпеть его. «Нет, это ты будешь отпевать меня, – ответил отец Алексий. – А я… я встречу тебя там».
Смерть и погребение отца Алексия Мечева
«Я скоро умру, – сказал старый священник друзьям за два месяца до кончины. – Но в день моих похорон будет величайшая радость для всей Русской Церкви».
Протоиерей Алексий Мечев скончался 9 июня 1923 года от паралича сердца. А 15 июня Москва вышла на похороны маросейского батюшки. «Торжественно прошла литургия. Нет, нет, невозможно было не плакать! Но что это были за слезы! Плакали мы о своем сиротстве, что здесь на земле больше не увидим своего батюшку, отца и наставника, и с этим растворялась радость, что это временная разлука и мы снова по его обещанию там будем с ним! Отпевание длилось долго. Наконец начались приготовления к поднятию мощей его. Мы, певчие, выстроились все около гроба своего старца, отдали свое последнее целование и пошли вперед. Подняли гроб, двинулась во главе с преосвященным Феодором процессия и все духовенство. Громко запели мы „Святый Боже“… Народу было – стена. Это было похоже не на похороны, а на прославление мощей», – вспоминала Мария Тимофеева.
Лубянка была запружена народом, не ходили трамваи. Во всех храмах, мимо которых шла процессия, звонили колокола. Когда шествие приблизилось к кладбищу, идущие впереди с удивлением увидели, что похороны встречает Святейший Патриарх Тихон. Только накануне освобожденный из-под ареста святитель через всю Москву отправился на погребение своего друга. Возле гроба Патриарх начал литию. Вторую литию он отслужил у могилы, затем благословил батюшку и первым бросил горсть земли. После панихиды он обратился к народу: «Вы, конечно, слышали, что меня лишили сана, но Господь привел меня здесь с вами помолиться…» И тут все кладбище огласилось криками: «Святейший! Отец наш родной! Архипастырь, кормилец!» Патриарха буквально забросали цветами. В течение трех часов его не отпускали с кладбища, народ сплошным потоком шел под его благословение. День похорон отца Алексия Мечева, как и предсказывал старец, действительно стал днем величайшей радости для Церкви.
Протоиерей Алексий Мечев скончался 9 июня 1923 года от паралича сердца. А 15 июня Москва вышла на похороны маросейского батюшки. «Торжественно прошла литургия. Нет, нет, невозможно было не плакать! Но что это были за слезы! Плакали мы о своем сиротстве, что здесь на земле больше не увидим своего батюшку, отца и наставника, и с этим растворялась радость, что это временная разлука и мы снова по его обещанию там будем с ним! Отпевание длилось долго. Наконец начались приготовления к поднятию мощей его. Мы, певчие, выстроились все около гроба своего старца, отдали свое последнее целование и пошли вперед. Подняли гроб, двинулась во главе с преосвященным Феодором процессия и все духовенство. Громко запели мы „Святый Боже“… Народу было – стена. Это было похоже не на похороны, а на прославление мощей», – вспоминала Мария Тимофеева.
Лубянка была запружена народом, не ходили трамваи. Во всех храмах, мимо которых шла процессия, звонили колокола. Когда шествие приблизилось к кладбищу, идущие впереди с удивлением увидели, что похороны встречает Святейший Патриарх Тихон. Только накануне освобожденный из-под ареста святитель через всю Москву отправился на погребение своего друга. Возле гроба Патриарх начал литию. Вторую литию он отслужил у могилы, затем благословил батюшку и первым бросил горсть земли. После панихиды он обратился к народу: «Вы, конечно, слышали, что меня лишили сана, но Господь привел меня здесь с вами помолиться…» И тут все кладбище огласилось криками: «Святейший! Отец наш родной! Архипастырь, кормилец!» Патриарха буквально забросали цветами. В течение трех часов его не отпускали с кладбища, народ сплошным потоком шел под его благословение. День похорон отца Алексия Мечева, как и предсказывал старец, действительно стал днем величайшей радости для Церкви.
Чудеса от мощей
В дни перед похоронами народ день и ночь шел ко гробу отца Алексия. «Около гроба была одна отрада и утешение, а не слезы, – вспоминала его духовная дочь. – Батюшка утешал и не давал плакать… Были больные и бесноватые, которые и кричали, и исцелялись. От батюшкиного тела исходило благоухание – так ощущали многие из нас».
Мощи отца Алексия оказались нетленными, это обнаружилось в 1934 году. Лазаревское кладбище тогда было закрыто, и несколько духовных детей отца Алексия решили перезахоронить старца на Введенских горах.
Вот как писала об этом монахиня Мария (Тимофеева):
«Могильщикам не было известно, кого мы откапывали для перенесения, и они испугались, когда докопались до гроба и стенки его отвалились и они увидали нетленное тело. „Кого вы откапываете?“ – „Священника“. – „А как его звали?“ – „Отец Алексий“. – „Это тот старец Мечев?“ – „Да-да, он самый!“ – „Да ведь он так давно похоронен и не истлел? В каком году его похоронили?“ – Говорим: „В 1923-м“. Они сняли шапки и помолились».
Тело отца Алексия переложили в новый гроб. Одежды на нем оставались серебряными, белыми, ничуть не поврежденными. Казалось, они только что надеты на него. Руки были сложены на груди, как у только что скончавшегося. Из-под савана виднелись волосы и часть бороды. Ничто из облачений не пострадало от времени и сырости. В гробе лежали цветы! Сам гроб при этом, за исключением доски, на которой лежало тело, совершенно истлел.
Мощи отца Алексия оказались нетленными, это обнаружилось в 1934 году. Лазаревское кладбище тогда было закрыто, и несколько духовных детей отца Алексия решили перезахоронить старца на Введенских горах.
Вот как писала об этом монахиня Мария (Тимофеева):
«Могильщикам не было известно, кого мы откапывали для перенесения, и они испугались, когда докопались до гроба и стенки его отвалились и они увидали нетленное тело. „Кого вы откапываете?“ – „Священника“. – „А как его звали?“ – „Отец Алексий“. – „Это тот старец Мечев?“ – „Да-да, он самый!“ – „Да ведь он так давно похоронен и не истлел? В каком году его похоронили?“ – Говорим: „В 1923-м“. Они сняли шапки и помолились».
Тело отца Алексия переложили в новый гроб. Одежды на нем оставались серебряными, белыми, ничуть не поврежденными. Казалось, они только что надеты на него. Руки были сложены на груди, как у только что скончавшегося. Из-под савана виднелись волосы и часть бороды. Ничто из облачений не пострадало от времени и сырости. В гробе лежали цветы! Сам гроб при этом, за исключением доски, на которой лежало тело, совершенно истлел.
Слово отца Алексия
«Ум – только рабочая сила у сердца», – часто повторял отец Алексий. Своих духовных детей он не благословлял читать сложные духовные книги, зато всем без исключения рекомендовал жития святых и сочинения аввы Дорофея[21].
«Ничего, что молитва пока не идет, – говорил он. – Вникайте в ее слова. Пусть умом, пусть как-нибудь, но молитесь, молитесь. Здесь главное покой. Когда успокоится ваша жизнь, тогда и молитва наладится».
Отец Алексий редко благословлял кого-то на строгий пост. Говорил, что, если в гостях во время поста подадут скоромное, нужно есть, чтобы не смутить хозяев. Часто повторял: «Нужно больше обращать внимания на духовный пост. Если будешь соблюдать пост духовный, понадобится и телесный. А если мы будем обращать внимание только на телесный, то уподобимся фарисею. При посте духовном и телесном нужны еще добрые дела».
Добрым делам отец Алексий придавал особенное значение.
«Надо быть как бы чужим для самого себя, – объяснял он. – Жить только жизнью других. О себе никогда не вспоминать, себе ничего не желать. Забыть себя, свое „я“, забыть совсем и свою душу, ее желания, ее стремления. Помнить твердо только одно: служить изо всех сил и больше сил своих Господу Богу своему, служением ближнему, любя его больше, нежели самого себя».
В начале июня 1923 года, за несколько дней до смерти, священник Алексий Мечев составил свое знаменитое «надгробное слово».
«Присмотритесь ближе к этой житейской суете мира, – писал он. – С утра до поздней ночи, от ночи до утра мир суетится для себя. Бывают, правда, минуты – войдет человек в храм; обнимет его сила небесной жизни – и он в горячей молитве забудет мир с его страстями, с его безбожием в жизни, духом понесется в небо: он готов после жить только для неба, готов своими объятиями обнять все человечество; он с омерзением смотрит на свои грехи и пороки – и в его душе разливается как будто особенный мир… Но вот он опять вне храма; проходят две-три минуты, и увы! Где прежний мир, где прежняя любовь и вера? Дух суеты мирской, как ураган в пустыне, дохнет на прослезившегося человека житейской заботой – и снова начинается старая жизнь по плоти, снова открывается работа миру и страстям. И так до нового момента поднятия духа.
А как относятся люди друг к другу? Что прежде всего в этих отношениях? Себялюбие, которое во всем видит и ищет только свою пользу. Что мне говорить о страшных грехах, которые порождаются этим самолюбием.
Итак, забывающий Бога христианский мир! Опомнись! Оставь мирскую суету и познай, что на земле нужно жить только для неба…»
Отче Алексие, моли Бога о нас!
«Ничего, что молитва пока не идет, – говорил он. – Вникайте в ее слова. Пусть умом, пусть как-нибудь, но молитесь, молитесь. Здесь главное покой. Когда успокоится ваша жизнь, тогда и молитва наладится».
Отец Алексий редко благословлял кого-то на строгий пост. Говорил, что, если в гостях во время поста подадут скоромное, нужно есть, чтобы не смутить хозяев. Часто повторял: «Нужно больше обращать внимания на духовный пост. Если будешь соблюдать пост духовный, понадобится и телесный. А если мы будем обращать внимание только на телесный, то уподобимся фарисею. При посте духовном и телесном нужны еще добрые дела».
Добрым делам отец Алексий придавал особенное значение.
«Надо быть как бы чужим для самого себя, – объяснял он. – Жить только жизнью других. О себе никогда не вспоминать, себе ничего не желать. Забыть себя, свое „я“, забыть совсем и свою душу, ее желания, ее стремления. Помнить твердо только одно: служить изо всех сил и больше сил своих Господу Богу своему, служением ближнему, любя его больше, нежели самого себя».
В начале июня 1923 года, за несколько дней до смерти, священник Алексий Мечев составил свое знаменитое «надгробное слово».
«Присмотритесь ближе к этой житейской суете мира, – писал он. – С утра до поздней ночи, от ночи до утра мир суетится для себя. Бывают, правда, минуты – войдет человек в храм; обнимет его сила небесной жизни – и он в горячей молитве забудет мир с его страстями, с его безбожием в жизни, духом понесется в небо: он готов после жить только для неба, готов своими объятиями обнять все человечество; он с омерзением смотрит на свои грехи и пороки – и в его душе разливается как будто особенный мир… Но вот он опять вне храма; проходят две-три минуты, и увы! Где прежний мир, где прежняя любовь и вера? Дух суеты мирской, как ураган в пустыне, дохнет на прослезившегося человека житейской заботой – и снова начинается старая жизнь по плоти, снова открывается работа миру и страстям. И так до нового момента поднятия духа.
А как относятся люди друг к другу? Что прежде всего в этих отношениях? Себялюбие, которое во всем видит и ищет только свою пользу. Что мне говорить о страшных грехах, которые порождаются этим самолюбием.
Итак, забывающий Бога христианский мир! Опомнись! Оставь мирскую суету и познай, что на земле нужно жить только для неба…»
Отче Алексие, моли Бога о нас!
Глава 3
Святейший патриарх Тихон
[22]
Святитель Тихон, Патриарх Московский и всея Руси († 1925); 25 марта (7 апреля), 26 сентября (9 октября)
А Церковь – нечто более, чем мы.
Не высказать Ее надмирной сути.
Она – источник, неподвластный мути,
Она – надежда посреди чумы.
Иеромонах Роман
Апрель 1925 года. После смерти Ленина большевики, победившие в гражданской войне, продолжают дележ власти. Уже проиграли троцкисты, на очереди – блок Каменева—Зиновьева. Растет влияние Сталина. «Мировая революция» так и не началась. Бухарин развивает идеи о построении социализма в отдельно взятой стране. А в это время народ провожает в последний путь своего Патриарха…
По воспоминаниям очевидцев, трамваи не вмещали народа, желающего утром 12 апреля 1925 года, в праздник Вербного воскресенья, попасть в Донской монастырь. Садясь в трамвай, люди говорили только: «К Святейшему», и кондуктор знал, куда дать билет. Все слои населения – не только Москвы, но и прилегающих городов и сел – устремились на похороны Патриарха.
«Много площадей, улиц и переулков мелькало мимо окон вагона, и везде одна и та же картина: на остановках густая толпа ожидающих, по обеим сторонам улиц – сплошная стена пешеходов, и чем ближе к Калужской площади, тем все больше росли эти волны народные, – писал очевидец событий, ленинградский протоиерей Н. – На Калужской творилось что-то необыкновенное: из всех улиц прибывали все новые и новые толпы, образовался какой-то водоворот из людей, трамваев, экипажей и, покружась по площади, шумным потоком устремлялся в Донскую улицу. Мы вышли из трамвая… Вся Донская была запружена народом, оставался только узкий проход, по которому бесконечной лентой тянулись извозчики и изредка автомобиль. Весь двор монастыря был уже полон народом…»[23]
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента