Памук Орхан. Черная книга

   А еще через двадцать один год, после того как этому грузчику Васыф, смотревший на него во все глаза, подал стакан воды, контора и все старые вещи перешли к Галипу: это произошло, по мнению отца Галипа, потому, что дядя Мелих боролся не столько с противниками своих клиентов, сколько с самими клиентами; мать Галипа считала, что Мелих переутомился, сошел с ума и стал путать законы, судебные протоколы и своды юридических актов с ресторанными меню и расписаниями пароходов; Рюйя же утверждала, что ее дорогой родитель уже тогда предвидел, какие отношения сложатся между его дочерью и племянником, и потому согласился передать свой офис Галипу, который тогда был не зятем, а всего лишь племянником. Портреты лысых западных юристов, столь знаменитых, сколь и быстро забытых, полувековой давности фотографии преподавателей юридической школы в фесках, документы истцов и ответчиков, судьи которых давно умерли, — вот что было в этой конторе, где одно время вечерами работал Джеляль, а по утрам мать Джеляля копировала выкройки одежды; да еще в углу — массивный черный телефон, бывший скорее тяжелым, громоздким и нескладным орудием борьбы, чем средством связи,
   Иногда телефон звонил сам по себе, пугая Галипа; темная, как смола, телефонная трубка была тяжелой, как маленькая гантель, при наборе номера диск выдавал скрипучую мелодию, как старые турникеты на пристанях Каракей (Пристань и район на европейском берегу Босфора) — Кадыкей (Район и пристань на азиатском берегу Босфора); иногда телефон соединялся по своему капризу совсем не с тем номером, с каким было нужно.
   Галип набрал свой домашний номер и удивился, что Рюйя сразу сняла трубку. «Ты проснулась? — Он был доволен, что она оказалась не в закрытом саду своей памяти, а в доступном мире. Он мысленно представил стол, на котором стоял телефон, неприбранную комнату, Рюйю у телефона. — Ты прочла газету, которую я оставил? Джеляль написал занятные вещи». — «Не прочла, — сказала Рюйя. — Который час?» — «Ты поздно легла, да?» — спросил Галип. «Ты сам приготовил завтрак», — донесся до него голос Рюйи. «Не хотелось тебя будить, — объяснил Галип. — Что тебе снилось?» — «Поздно ночью я видела в коридоре таракана», — услышал он в ответ. И голосом радиодиктора, сообщающего морякам местонахождение плавающей мины, Рюйя взволнованно добавила: "Между кухонной дверью и батареей в коридоре… В два часа… Такого огромного… " Наступило молчание. «Хочешь, я возьму такси и приеду?» — спросил Галип. «Когда занавески задернуты, дом такой страшный», — прозвучало в трубке. «Пойдем вечером в кино, в „Конак“, а на обратном пути зайдем к Джелялю», — предложил Галип. Рюйя зевнула: «Я хочу спать». «Спи», — сказал Галип. Оба замолчали. И, уже опуская трубку на рычаг, Галип услышал, что Рюйя зевнула еще раз.
   В последующие дни, когда Галип волей-неволей снова и снова вспоминал этот разговор, он уже не был уверен, что точно слышал зевок и все, о чем тогда говорилось. Сказанное Рюйей он вспоминал всякий раз по-другому и с сомнением думал: «А с Рюйей ли я разговаривал?» — и представлял, как его разыгрывала другая женщина. Потом ему будет казаться, что он прекрасно слышал то, что говорила Рюйя, это была именно она: просто он стал другим после того телефонного разговора. И уже как «другой» прокручивал в голове то, что неправильно понял или, как ему казалось, вдруг вспомнил. Галип будет представлять свой голос голосом постороннего человека, так как поймет, что, разговаривая по телефону, два человека на противоположных концах провода могут превратиться совершенно в других людей. А ведь поначалу он думал, что виной всему старый телефонный аппарат: это громоздкое чудовище звонило не переставая весь день.
   После разговора с Рюйей Галипу сначала позвонил клиент — квартиросъемщик, судившийся с домовладельцем. Потом ошиблись номером. Потом позвонил незнакомый человек, спрашивал телефон Джеляля: «Я знаю, вы его родственник». После торговца металлом дозвонился — как выяснилось, после долгих усилий — Искендер; он тоже хотел связаться с Джелялем.
   Искендер был лицейским товарищем Галипа, они не виделись пятнадцать лет, поэтому он прежде всего поздравил Галипа с женитьбой на Рюйе и сказал, как говорили многие: все знали, что в конце концов именно так и будет. Теперь Искендер занимался рекламой. Он хотел устроить Джелялю встречу с телевизионной группой Би-би-си, готовящей программу о Турции: «Они хотят перед камерой поговорить с таким известным журналистом, как Джеляль, который уже тридцать лет находится в гуще событий». Искендер стал сообщать ненужные подробности: телевизионщики уже встречались с политиками, деловыми людьми, профсоюзными деятелями, но самая важная для них встреча — с Джелялем. «Не волнуйся! — сказал Галип. — Я немедленно найду его, прямо сейчас позвоню». Звонок Джелялю был хорошим предлогом прекратить разговор. «В редакции мне уже два дня морочат голову, — пожаловался Искендер, — потому я и позвонил тебе. Два дня не могу застать Джеляля в газете. Что-то там не то, по-моему». Джеляль, бывало, закрывался на три-пять дней в одном из своих тайных стамбульских убежищ, адрес и телефон которых он тщательно скрывал от всех, но Галип не сомневался, что найдет его. «Не волнуйся, — повторил он, — я тебе его быстро найду».
   Однако до вечера Джеляль не нашелся. В течение дня Галип звонил ему домой и в газету «Миллиет» и представлял, как Джеляль снимет трубку и ответит не своим голосом (Галип тогда тоже, изменив голос, сказал бы, подражая интонациям его читателей и поклонников — они: Рюйя, Джеляль и Галип — часто вместе разыгрывали такой спектакль: «Я, конечно же, понял особый смысл твоей сегодняшней статьи, брат!»). Но на каждый звонок в газету секретарша отвечала: «Джеляль-бей еще не пришел».
   Уже под вечер Галип позвонил тете Хале в надежде, что она знает, где Джеляль, и тетя позвала его на ужин. Он понял, что она снова перепутала их голоса и приняла его за Джеляля. Поняв, что ошиблась, тетя Хале сказала: «Все вы — мои беспутные дети, все одинаковы! Я бы и тебе позвонила». На всякий случай тетя отругала Галипа — видимо, за то, что обозналась, — а потом тоном, каким бранила обычно своего черного кота Кемюра, когда он запускал острые когти в обивку кресла, попросила его по дороге зайти в лавку Алааддина и купить корм для японских рыбок Васыфа: рыбки, видите ли, едят исключительно европейский корм, а Алааддин продает его только знакомым.
   — Вы прочитали его сегодняшнюю статью? — спросил Галип.
   — Чью? — уточнила тетя с грозным вызывом. — Алааддина? Нет. Мы выписываем"Миллиет", чтобы твой дядя разгадывал кроссворды, а Васыф развлекался вырезками, авовсе не для того, чтобы читать статьи Джеляля и переживать из-за того, что наш сын такнизко пал.
   —Позвоните Рюйе, пригласите ее сами на вечер, — попросил Галип, — у меня не-будет времени.
   —Не забудь! — сказала тетя Хале, напоминая Галипу про поручение и час ужина.Потом, словно оглашая список игроков долгожданного футбольного матча, чтобы подогреть интерес болельщиков, тетя зачитала список приглашенных на семейный ужин, который, собственно, никогда не менялся, как и меню семейных собраний: «Твоя мама,тетя Сузан, дядя Мелих, Джеляль (если объявится) и, конечно, твой отец; Кемюр, Васыфи твоя тетя Хале». Обозначая таким образом как бы две команды, она не рассмеяласьсвоим кашляющим смехом, а сказав: «Я испеку твои любимые пирожки», положилатрубку.
   Дом, где в одной квартире жила тетя Хале с Васыфом и Эсмой-ханым, а в другой дядя Мелих с Сузан (а раньше и с Рюйей), находился, по их мнению, на окраине Нишанташи. Вообще-то от полицейского участка, от лавки Алааддина и главного проспекта до этого места было пять минут хода-всего-то спуститься вниз через три улицы, поэтому другие никогда бы не назвали это место окраиной, но родственники Галипа не находили ничего привлекательного в этой мощеной улице, на которой они поселились, перевезя домашний скарб через глинистые пустыри и вскопанные огороды; не было ничего интересного и на соседних улицах, поэтому они считали, что это место никак нельзя было назвать центром Нишанташи. Вынужденные продать квартиры в доме Шехрикальп на главном проспекте, который представлялся им центром не только их географического, но и духовного мира, и переселиться в этот старый дом, они со всей остротой осознали, что, покинув дом, «господствовавший над всем Нишанташи» (выражение тети Хале), будут жить в снятых квартирах, где прежде уже кто-то жил, и стали часто повторять слово «окраина», не упуская случая обвинить друг друга в несчастье, свалившемся на их головы, и несколько преувеличивая свое горе. В день переезда из дома Шехрикальп на окраину, за три года до смерти, Мехмет Сабит-бей (Дедушка) уселся в новой квартире в низкое одноногое кресло, поставленное немножко иначе по отношению к окну, выходящему на улицу, и по-прежнему (как в старом доме) по отношению к массивной тумбе под радиоприемником; наблюдая, за тощей — кожа да кости — лошадью, перевозившей в тот день их вещи, сказал: «Ну что ж, пересаживаемся с лошади на ишака!» — и включил приемник, на котором уже возлежала на вязаной, ручной работы, салфетке игрушечная собака.
   С тех пор прошло восемнадцать лет. В этот вечер Галип шагал под редким мокрым снегом, вдыхая воздух, загрязненный выхлопными газами и сажей из труб, пахнущий серой, углем и пылью; в восемь часов ставни почти всех лавок были закрыты, продолжали торговать только цветочник, бакалейщик и Алааддин; увидев знакомые огни, Галип остро ощутил, что с этим домом его связывают не просто восемнадцать лет воспоминаний. Ширина улицы, название дома, его местоположение не имели никакого значения: просто семья живет в этих квартирах с незапамятных времен. Войдя в подъезд со стойким запахом (в статье, вызвавшей в очередной раз гнев семьи, Джеляль вывел такую формулу: помесь запахов коридора, мокрого камня, плесени, разогретого оливкового масла и лука), Галип заторопился: хотелось скорее попасть туда, внутрь, в знакомую обстановку; так читатель привычно и нетерпеливо перелистывает страницы, перечитывая много раз прочитанную книгу.
   Поскольку уже восемь, я увижу дядю Мелиха, сидящего в старом Дедушкином кресле; дядя Мелих принес с верхнего этажа газеты: он скажет, что не успел их прочитать, или произнесет многозначительно: «Известие, прочитанное на нижнем этаже, порой приобретает другой смысл, будучи прочитанным на верхнем», а может, просто пробурчит: «Просмотрю еще разок, пока Васыф не изрезал». Я услышу, как дядя Мелих, не в силах остановить несчастную тапочку, трясущуюся на кончике его беспрерывно качающейся ноги, скажет с горечью, как во времена моего детства: «Какая тоска, надо что-то делать, ох, какая тоска, надо что-то делать!» А Эсма-ханым, которую тетя Хале прогнала с кухни, чтобы спокойно, без помех, испечь пирожки, будет накрывать на стол; держа в зубах сигарету без фильтра «Бафра», которая никак не заменяет старый добрый «Ени харман», она задаст вопрос, на который будто бы не знает ответа, или другие знают ответ, которого она не знает: «Сколько нас сегодня?» Тетя Сузан и дядя Мелих, сидящие, как бывало Бабушка с Дедушкой, напротив моих родителей по обе стороны радиоприемника, некоторое время помолчат, а потом тетя Сузан, повернувшись к Эсме-ханым, спросит с надеждой: «Джеляль сегодня придет, Эсма-ханым?» Дядя Мелих привычно скажет: «Он никогда не образумится, никогда!»; отец же мой, с удовольствием и гордостью оттого, что может противоречить дяде Мелиху и что его считают более уравновешенным и серьезным, хоть он и младше, радостно похвалит одну из последних статей Джеляля. Защитив таким образом племянника, Отец переключится на меня: демонстрируя передо мной свою осведомленность, он произнесет в адрес Джеляля несколько одобрительных слов, над которыми первым, если бы слышал, поиздевался бы сам Джеляль, а потом выскажет «конструктивную» критику по поводу прочитанной статьи, затрагивающей жизненно важную для страны проблему, а Мама (мама, хоть ты не вмешивайся), кивая (так как она тоже считала своим долгом оберегать Джеляля от гнева дяди Мелиха, вставляя слова вроде: "Вообще-то он хороший, но… "), присоединится к отцу; я не сдержусь и, хотя прекрасно знаю, что они не наслаждаются статьями Джеляля, как я, не понимают и не могут понять того смысла в его статьях, который нахожу я, задам бесполезный вопрос: «А вы читали его сегодняшнюю статью?» В ответ я услышу, как дядя Мелих, у которого газета открыта как раз на той странице, где напечатана статья Джеляля, скажет: "Какой сегодня день?
   Его что, каждый день теперь печатают? Не читал!" После этого включится отец: «Я не считаю правильным, что он так резко выступает против премьер-министра!» А мама произнесет фразу, из которой неясно будет, кого она считает правым — премьер-министра, моего отца или Джеляля: «Даже если ты не разделяешь чье-то мнение, уважай личность другого человека». Осмелевшая от такого неопределенного высказывания, в разговор вступит тетя Сузан: «Своими рассуждениями о бессмертии, безбожии и табаке он напоминает мне французов!» — и продолжит развивать тему сигарет и табака. Эсма-ханым, которая так и не решила, на сколько персон накрывать стол, стелет скатерть, как большую свежую простыню на постель — держит за один край и, взмахнув над столом, не выпуская сигарету изо рта, наблюдает, как удачно опускается противоположный край; потом я услышу, как снова вспыхивает спор между Эсмой-ханым и дядей Мелихом: «Эсма-ханым, ведь сигареты обостряют твою астму!» — «Если сигареты обостряют астму, то сначала ты, Мелих-бей, брось курить!» При этих словах я выйду из комнаты. На кухне среди теста и брынзы, в чаду разогретого масла, как волшебница, нагревшая котел для приготовления чудесного эликсира (волосы повязаны платком, чтобы на них не попало масло), тетя Хале печет пирожки; чтобы заслужить мое особое внимание, любовь, а может, и поцелуй, она быстро, как взятку — «Никому не говори!» — сунет мне в рот пышущий жаром пирожок и спросит: «Горячий?» А у меня от ожога на глазях выступят слезы, и я даже не смогу ей ответить: «Очень!» Из кухни я пойду в комнату, где проводили бессонные ночи Дедушка и Бабушка в обнимку с голубым одеялом, на котором Бабушка учила нас с Рюйей арифметике, чтению и рисованию; после их смерти сюда перебрался Васыф со своими любимыми японскими рыбками. В комнате я увижу Васыфа и Рюйю, они вместе будут любоваться рыбками или рассматривать коллекцию вырезок Васыфа из газет и журналов. Я присоединюсь к ним, и первые минуты, как бы для того, чтобы не было заметно, что Васыф глухонемой, мы с Рюйей будем молчать, а потом, совсем как в детстве, языком жестов, который мы для себя придумали, представим Васыфу сцену из старого фильма, недавно показанного по телевизору, или опять изобразим сцену из «Призрака в опере», всякий раз приводившую Васыфа в волнение. А потом понятливый Васыф отвернется от нас и подойдет к своим любимым рыбкам; мы с Рюйей посмотрим друг на друга — я не видел тебя с утра, мы не разговаривали со вчерашнего вечера, я спрошу: «Как ты?» — «Ничего, нормально!» — как всегда ответишь ты, и я сосредоточенно буду думать, не кроется ли что-нибудь этакое в твоих словах, а чтобы скрыть тщетность моих раздумий, спрошу: «Чем ты сегодня занималась? Что ты делала сегодня, Рюйя?» — будто не знаю, что ты так и не начала переводить детектив, как собиралась, что ты клюешь носом, переворачивая страницы старых полицейских романов, ни один из которых я так и не смог осилить. Тетя Хале открыла дверь:
   — А где же Рюйя?
   — Она не пришла? — удивился Галип. — Разве вы не звонили ей?
   — Я звонила, но никто не ответил. Я подумала, что ты ей сообщишь. — Может, она наверху, у отца? — предположил Галип.
   — Да нет, твои дядя с тетей давно спустились.Они помолчали.
   — Она дома, — сказал Галип, — я сбегаю за ней.
   — Ваш телефон не отвечал, — повторила тетя Хале, но Галип уже мчался вниз полестнице.
   — Ладно, — крикнула вслед тетя Хале, — только не задерживайся. А то пирожкиостынут.
   Галип шел быстро, холодный ветер, крутящий влажный снег, развевал полы его пальто, которое он носил уже девять лет (тема еще одной статьи Джеляля). Он давно подсчитал, что если не выходить на главный проспект, а идти маленькими улочками, то можно добраться от дома родственников до своего за двенадцать минут; он почти бежал в темноте мимо закрытых лавок, мимо работающего портного, мимо витрин, освещенных светом рекламы кока-колы и нейлоновых чулок. Его подсчет оказался довольно точен. Когда он вернулся по тем же улицам (перед портным лежала та же ткань, и он вдевал новую" нитку в иголку), прошло двадцать шесть минут. Открывшей дверь тете Сузан и остальным, когда они усаживались за стол, он сказал, что Рюйя простыла, напилась антибиотиков (проглотила все, что нашла в ящике стола) и заснула; она слышала днем телефонные звонки, но была не в силах подняться, а сейчас у нее нет аппетита, она хочет спать и просила передать всем привет.
   Чтобы не сосредоточивать внимания на болезни жены, Галип хотел было начать: "Джеляль в сегодняшней статье… ", но, вдруг испугавшись этой своей привычки, сказал другое, неожиданно пришедшее на ум: «Тетя Хале, я забыл зайти в лавку Алааддина!»
   В это время зазвонил телефон. Отец Галипа с серьезным видом снял трубку. «Наверно, из полицейского участка звонят», — подумал Галип. Отец разговаривал, переводя ничего не выражающий взгляд со стены (обои на стенах — в утешение — были такие же, как в доме Шехрикальп: зеленые почки, опавшие с кустов плюща) на сидящих за столом (у дяди Мелиха разыгрался приступ кашля; глухой Васыф, казалось, слышал разговор; волосы матери Галипа после многочисленных окрасок приняли наконец точно такой же цвет, как волосы красавицы тети Сузан); Галип, как и все, слушал, что говорит отец, а когда тот умолкал, пытался понять, кто там, на другом конце провода?
   — Нет, нету, сегодня не видели, с кем я разговариваю? Спасибо… Я — дядя, к сожалению, сегодня не с нами…
   «Кто-то разыскивает Рюйю», — подумал Галип.
   — Спрашивали Джеляля, — отец, довольный, положил трубку, — пожилая дама,поклонница, ей очень понравилась статья, она хотела поговорить с Джелялем, спрашивала его адрес, телефон.
   — А какая статья? — спросил Галип.
   — Знаешь, Хале, — сказал отец, пропуская вопрос мимо ушей, — очень странно,голос этой женщины был удивительно похож на твой!
   — Голос пожилой женщины вполне может быть похож на мой, — отозвалась тетяХале, и тут ее розовая шея вытянулась, как у гусыни, — но этот голос не имеет ничегообщего с моим!
   — Откуда ты знаешь?
   — Эта, как ты ее назвал, дама уже звонила утром, — сказала тетя Хале, — у этойособы голос мегеры, старающейся говорить голосом дамы. Даже похож на голос мужчины, который пытается говорить голосом пожилой дамы.
   — А ты не спросила, как эта дама узнала наш номер телефона? — поинтересовалсяотец Галипа.
   — Нет, — ответила тетя Хале, — не сочла нужным. С тех пор как Джеляль в своейгазете постоянно полощет наше грязное белье, будто сочиняет роман с продолжением,я не удивляюсь никаким его выходкам: он вполне мог дать наш номер, чтобы любопытные читатели подольше развлекались после какой-нибудь его статьи, где он в очереднойраз издевается над нами. Когда я вспоминаю покойных папу с мамой и думаю о том,сколько огорчений он им принес, я понимаю: нет ничего странного в том, что он дал нашномер телефона, единственное, что странно — и хотелось бы это узнать, — за что он насненавидит столько лет?
   — Ненавидит, потому что коммунист. — Дядя Мелих, преодолев кашель, с победным видом закуривал сигарету. — Когда коммунисты поняли, что им не удастся обмануть ни рабочих, ни народ, они хотели, обманув солдат, устроить большевистскую революцию наподобие янычарского бунта. Джеляль же со своими «кровавыми» статьями иненавистью стал их орудием.
   — Нет, — возразила тетя Хале, — это уж ты чересчур!
   — Мне Рюйя сказала, я знаю, —настаивал дядя Мелих. Он даже хохотнул и не закашлялся. — Джеляль поверил, что после переворота, при новом, янычарско-болыиевистском — на турецкий лад-порядке он станет министром иностранных дел или послом во Франции, он даже стал самостоятельно изучать французский язык. Поэтому поначалу мне почти понравился этот призыв к революции (ясное дело, что никакой революции и быть не могло), я подумал: а вдруг благодаря этому призыву мой сын, который в молодости не удосужился выучить иностранный язык из-за того, что вращался все больше среди босяков, теперь освоит французский. Но потом Джеляль совсем взбесился, и я запретил Рюйе общаться с ним.
   — Да не послушала она тебя, Мелих, — сказала тетя Сузан, — Рюйя и Джеляль постоянно встречаются, скучают друг без друга, они любят друг друга, как родные брат исестра.
   — Ну хорошо, хорошо, — согласился дядя Мелих, — я сказал неправильно; не сумев обратить в свою веру турецкую армию и нацию, он взялся за сестру. Рюйя сталаанархисткой. И если бы сын мой Галип не вытащил ее из этой крысиной норы, не увел отэтих разбойников, Рюйя сейчас находилась бы не дома в постели, а неизвестно где.
   Сосредоточенно рассматривая ногти, Галип думал о том, что в этот момент все опять дружно представили себе больную Рюйю, и ждал, не добавит ли дядя Мелих чего-нибудь новенького в список произошедших событий, который он озвучивал регулярно, раз в два-три месяца.
   — Рюйя могла бы даже попасть в тюрьму, потому что она не была такой осмотрительной, как Джеляль, — продолжал дядя Мелих и, не обращая внимания на возгласы"Да защитит ее Аллах!", взволнованно развивал тему дальше: — Рюйя вполне моглавместе с Джелялем очутиться среди тех бандитов. Если бы бедная Рюйя проникла подпредлогом подготовки репортажа в среду бандитов Бейоглу, производителей героина,содержателей притонов, употребляющих кокаин русских эмигрантов, она оказалась быв одной компании со всеми этими человеческими отбросами. И сейчас нам пришлосьбы искать нашу дочь среди приехавших в Стамбул в погоне за грязными удовольствиямиангличан; гомосексуалистов, охотящихся за борцами; американок, обслуживающих распутниц в банях; аферисток, наших кинозвезд, которых в какой-нибудь европейской стране не взяли бы и в проститутки, не то что в актрисы; изгнанных из армии за долги и неповиновение офицеров; мужеподобных певиц с сиплыми от сифилиса голосами; квартальных покорительниц сердец, пытающихся выдать себя за светских дам. Скажи ей, пустьпринимает истеропирамицин.
   — Что? — не понял Галип.
   — Лучший антибиотик при гриппе. Вместе с бекозим-форте. Принимать каждыешесть часов. А который час? Может, она проснулась?
   Тетя Сузан сказала, что Рюйя наверняка еще спит. Галип, как и все, снова представил себе спящую Рюйю.
   — Нет, — решительно выговорила Эсма-ханым. Она аккуратными движениямисобирала многострадальную скатерть, краями которой, по оставшейся от Дедушки дурной привычке, невзирая на протесты Бабушки, как салфетками вытирали рот после еды. — Нет! Я не позволю в этом доме плохо говорить о моем Джеляле! Джеляль стал большим человеком.
   Дядя Мелих считал, что его пятидесятипятилетний сын полностью разделяет это мнение Эсмы-ханым и потому совсем не интересуется, как там поживает его старый отец, мало того — никому не сообщает, в какой из своих квартир в Стамбуле изволит находиться, и, чтобы не только отец, но и никто из семьи-даже тетя Хале, которая всегда прощала ему все, — не мог с ним связаться, еще и выключает телефоны, номера которых никому не дает. Галип испугался, что на глазах дяди Мелиха сейчас появятся — по привычке, не от горя — фальшивые слезинки. Но этого не случилось, а дядя Мелих в очередной раз повторил, что всегда хотел иметь сына не такого, как Джеляль, а такого, как Галип (он словно забыл двадцать два года разницы в их возрасте), именно такого, как Галип, умного, зрелого, спокойного…
   Впервые Галип услышал эти слова двадцать два года назад (значит, Джелялю было столько, сколько ему сейчас), в ту пору, когда он неожиданно быстро вытянулся и от смущения не знал, куда девать свои нескладные руки; он мечтал, что слова дяди Мелиха сбудутся и он избавится от тоскливых ужинов с родителями: не надо будет сидеть, устремив взгляд в никуда, сквозь стены, ограждающие под прямым углом обеденный стол, за которым усаживались Отец, Мать и он (Мать: «От обеда осталась долма, хочешь?» Га-лип: "Не-е… " Мать: «А ты?» Отец: «Что я?»); каждый вечер он будет ужинать с тетей Сузан, дядей Мелихом и Рюйей. Его одолевали разные волнующие мысли: красивая тетя Сузан, которую он изредка видел в голубой ночной рубашке, когда воскресным утром поднимался, чтобы играть с Рюйей (в лабиринт, в прятки), становилась его мамой (здорово!); дядя Мелих, рассказы которого об адвокатской практике и об Африке он так любил, превращался в его папу (здорово!); а они с Рюйей, поскольку она была одних с ним лет, превращались в близнецов (рассуждать дальше он почему-то боялся и на этом останавливался).
   Когда со стола убрали, Галип сказал, что телевизионщики из Би-би-си, искавшие Джеляля, так его и не нашли; но, против ожиданий, это не вызвало новых пересудов о том, что Джеляль скрывает от всех свои адреса и номера телефонов, что, если верить молве, у него квартиры по всему Стамбулу, а потому где его искать — неизвестно. Кто-то объявил, что идет снег, и перед тем, как усесться в кресла, все подошли к окну и, раздвинув занавески, некоторое время смотрели в холодную тьму, на слегка припорошенную снегом улицу. Чистый умиротворяющий снег. (Такой снег описал Джеляль в одной из статей, но не для того, чтобы разделить тоску читателей «по прежним вечерам Рамазана», а чтобы поиздеваться). Васыф направился в свою комнату, Галип пошел за ним.