Страница:
– Известь привезли?
– Привезли. Я проверил – сухая, в подвал запер. В правом крыле чердак закончили чистить, досок гнилых почти нет, так что новый лес закупать не нужно, оставшимся от строительства обойдемся.
– И то хорошо.
Прелат вошел под своды замка и, обернувшись, разрешил Тревису и его солдатам идти в казарму. Затем постоял, глядя на высокие стены гостевого зала, думая, как лучше перехватить высоту балками, чтобы устроить дополнительные помещения и подшить потолок.
Постепенно прелат перестраивал старый замок согласно последней моде, делая закрытые дымоходы и выбеливая стены. Прежде здесь все отапливалось по-черному.
– Лурдика подковали? – спросил Гудроф, продолжая примеряться к стенам зала.
– Подковали, ваша светлость. Приезжий коновал сказал, что конь болен не шибко, нужно к копытам пижму прикладывать – и через неделю поправится.
– Откуда коновал, с Денкера?
– С Денкера, ваша светлость, тот самый – проверенный. Куда ужин подавать, в опочивальню?
– Нет, пусть в зал несут. Я еще посижу немного, подумаю.
Дизрай сделал знак ожидавшему поодаль слуге, и тот помчался на кухню.
– Сапожки мягкие нести?
– Пусть несут, а то я ног под собой не чувствую.
Прелат прошел в просторный каминный зал, снял пояс с оружием и отдал Дизраю. Потом чуть сдвинул кресло и сел напротив красных углей в камине.
– Огонька, ваша светлость? – спросил Дизрай, зная, что прелат любит смотреть на огонь и слушать треск поленьев.
– Да, добавь.
Распорядитель стал быстро укладывать в камин заготовленные поленья.
В это время подошел слуга, принесший легкие сапоги из оленьей кожи. Прелат кивнул, и слуга аккуратно стащил с него тяжелые ботфорты и сменил их на домашнюю обувь.
Ощутив облегчение, Гудроф не смог сдержать блаженную улыбку.
Появились трое кухонных слуг, доставив три подноса с разогретыми блюдами. В отличие от других господ, прелат Гудроф довольствовался тем, что оставалось от семейного обеда, и позволял разогревать мясо и бульоны, не требуя готовить свежие.
– Ваша супруга леди Бровн уже спит, – сообщил Дизрай, помогая слугам расставлять на принесенном столе тарелки.
– Никаких просьб не передавала?
– Не передавала, ваша светлость. Генри и Эрнст здоровы, сегодня занимались языками и арифметикой.
– А моя непоседа, как она?
– Интресса Амалия? А вот и она, сами пожаловали… – произнес Дизрай, кланяясь и отступая в тень.
Прелат улыбнулся, вставать на пути у Амалии не решался никто, даже он с трудом сдерживал ее крутой нрав. Сейчас ей семнадцать, и скоро следовало ожидать брачных посредников, но прелат плохо представлял, как сможет убедить дочь составить выгодную партию с каким-нибудь достойным дворянином. Девушка была слишком своенравной.
Опасаясь ее резкости, слуги подались к стенам, а интресса схватила тяжелый стул и поставила рядом с креслом прелата.
– Ты почему не спишь? – спросил он, видя, что дочь пришла в длинном халате, накинутом поверх ночного платья.
– Мне не спится, – ответила Амалия, садясь на стул. Затем приподняла крышку одного из блюд и взяла ножку бекаса.
– Ты не ужинала?
– Ужинала, но без удовольствия. А сейчас проголодалась.
Прелат придвинул к себе деревянную плошку, какие делали только деревенские мастера. Такие плошки хорошо держали тепло, и в них подавали лапшу из утки или суп из гуся с печенкой.
Его светлость не мог уснуть, не съев на ночь горячего.
– Куда ты ездил? – спросила Амалия, забравшись на стул с ногами.
– Встречался с Илкнером…
– С Илкнером? – удивилась Амалия, перестав жевать. – О чем нам разговаривать с Илкнерами?
– Мы соседи, – произнес Гудроф, пожав плечами. Он попробовал лапшу и прикрыл глаза от удовольствия. Его новый повар был безупречен, впрочем, было отчего стараться, ему платили как гвардейскому сержанту.
– Мы враги! – заносчиво произнесла Амалия и швырнула недоеденную ножку в камин.
– Прежде всего мы соседи, а теперь, когда нас замирил император, враждовать негоже…
Гудроф съел несколько ложек лапши, затем подсыпал в нее резаного базилика и красного перца.
– Кстати, у Мората Илкнера есть старший сын Сборстьен. Симпатичный юноша, хорошо держится в седле, смелый…
– Зачем ты мне это говоришь?
– Я думал, тебе будет интересно, вы ведь почти ровесники. Возможно, на одном из праздничных вечеров вы даже познакомитесь…
– Вот еще, якшаться с каким-то Илкнером!
– Уверен, ты бы ему очень понравилась, – сказал прелат и весь погрузился во вкусовые ощущения от лапши. Сегодня она показалась ему особенно удачной.
– Жаль, что ты не успел сжечь дотла их замок!
– М-м-м, и теперь уже вряд ли сожгу, причины воевать больше нет. – Гудроф с удовольствием облизал деревянную ложку и положил на стол.
– Как это нет, а провинция Силейна? Они от нее ни за что не откажутся!
– Я отдал им Силейну…
– Что-о-о?! – не поверила Амалия, вскакивая со стула.
– Мы поменялись, я отдал им Силейну, а они мне – Калибазию. Завтра начнем готовить корабли, чтобы с первым снегом осмотреть свои новые владения. Ты что порекомендуешь, бекаса или гусиный паштет?
Новости были настолько неожиданными, что Амалия никак не могла определиться: негодовать ей или радоваться. В конце концов она снова села и задумалась, позволив отцу спокойно есть.
– Ты одобряешь мои действия? – спросил он, облизывая соус с пальцев.
– Нет, конечно, я бы предпочла войну. Но ты поступил правильно, теперь у нас будет мир, а если ты надеешься выдать меня за Илкнера, то и настоящие союзники.
– Рад, что ты это понимаешь.
Шагнувший из тени слуга подал чашу с терновой водой для омывания рук.
Прелат обмыл пальцы, промокнул их полотенцем и откинулся на спинку кресла, позволяя убрать пустые блюда с костями.
– Он и вправду симпатичный? – после недолгого молчания спросила Амалия.
– Да, он хорош собой. Думаю, тебе понравится.
– А где же ты мог его видеть?
– На войне, где же еще? Он стоял против нас у реки Кроу, мы тогда одержали победу, но схватка была кровавой. Я приказал стрелять в него из арбалетов, однако мои лучшие стрелки трижды промахивались, видимо, само небо хранило его для тебя.
Пока прелат ел сыр с зеленью, Амалия молчала. Когда он взялся за красное вино, она сказала:
– Я могу встретиться с ним и даже познакомиться, но большего обещать пока не могу.
– Я ничего и не требую, – согласился прелат. – Пара лет у тебя еще есть, порхай, рисуй на шелках, собирай на холмах букеты. На то оно и девичество.
Они помолчали. Отец потягивал из бокала вино, дочь сосредоточенно смотрела на пламя, обхватив колени руками.
– Ты знаешь, говорят, вчера над холмами снова видели «черную колесницу».
– Это могла быть туча, – поспешно отмахнулся прелат.
– Нет, я сама говорила с пастухом дромов, он описал мне ее очень подробно. Это настоящая колесница, и нам всем следует быть настороже.
– Если даже это настоящая колесница, она могла просто пролетать мимо.
– Ну конечно, мимо! Когда мне было два года, они спустились на землю где-то за Денкером и на кого-то там напали.
– Не помню, давно это было, – покачал головой прелат. – Да и Денкер далеко.
– И тем не менее. Кстати, наши люди говорят, что три года назад над холмами тоже пролетали колесницы, а потом у нас появился этот вонючка с водочерпалки…
– Это раб появился сам собой…
– Что значит – сам собой?
– Ну, я купил его у проезжих наемников, они ехали издалека, возможно, разорили на юге какое-то селение. Я купил у них раба, он показался мне крепким, но я ошибся.
– Я видела его после того, как он вдруг начал поправляться…
– О да, замечательное событие. Ну что, пойдем спать?
Прелат широко зевнул, показывая, что собирается идти.
– Я его даже не узнала, это совсем другой человек…
– Ладно, завтра договорим.
Прелат поднялся и бросил на стол салфетку.
– А это правда, что колесницы похищают людей? – спросила вдруг Амалия.
– Болтовня, – отмахнулся прелат.
– А как же «Черный праздник», когда колесница убила всех рыцарей и похитила с императорского праздника тысячу дам дворянского рода моложе тридцати лет?
– Амалия, прошу тебя, не задавай мне вопросов, на которые не существует ответов! «Черный праздник» – всего лишь страшная сказка. Миф, понимаешь?
– Мне рассказывала леди Онорсия…
– Леди Онорсии семьдесят пять лет, ей хочется привлечь к себе внимание, вот она и рассказывает разные ужасы, причем всякий раз по-новому! Все, я иду спать, до завтра, дитя мое!
И прелат Гудроф торопливо ретировался, чтобы не бередить старые раны.
Сейчас ему было сорок восемь лет, но ровно сорок лет назад он сам присутствовал на празднике по поводу коронации отца нынешнего императора.
Тысячи представителей высшей знати империи, великолепные костюмы, бриллианты, золото, кареты. Десятки тысяч лакеев в парчовых ливреях, бесконечные ряды гвардейцев в парадных мундирах. Комедианты, оркестры, сладости для детей, игристое вино для взрослых, а вечером ожидался небывалый фейерверк, но неожиданно, вскоре после долгого обеденного застолья, все поменялось. Небо потемнело от огромной черной тучи, которая с оглушительным ревом опустилась на ближайший холм. Затем случилось то, что до сих пор прелат Гудроф списывал на излишнюю остроту своего детского восприятия, умноженную на безудержную детскую фантазию.
Из «черной колесницы» вышли огромные рыцари ростом до небес и двинулись на ошеломленную публику. Кто-то еще надеялся, что это удивительный трюк заморского чародея, выступление которого было обещано в конце праздника. Но все оказалось страшнее: из недр «черной колесницы» стали выезжать самобеглые повозки, принявшиеся носиться по долине и сгонять людей, как собаки сгоняют овец, помогая пастуху. Им пытались воспрепятствовать стоявшие в оцеплении гвардейцы, но повозки давили их, сея ужас и панику.
Затем из повозок стали выскакивать существа с блестящими головами, по крайней мере такими их запомнил Легвос Гудроф.
Публика бросилась врассыпную. Началась давка, опрокидывались столы, посуда и фрукты валились на траву, разбитые курильницы с благовониями вспыхивали ярким пламенем, зажигая одежду перепуганных людей. Но посреди этого сумбура деловито сновали вышедшие из повозок пришельцы. Очень скоро стало понятно, что они забирали с собой молодых женщин благородного происхождения, и выбрать здесь было из чего. Придворные красавицы, представительницы старинных родов, которых ожидали блестящие брачные партии, – всех их вязали сверкающими браслетами и, словно скот, волокли в повозки.
Пытавшихся сопротивляться мужчин пришельцы убивали на месте вспышками желтого огня, вылетавшими из коротких металлических предметов.
Позже, поучаствовав в нескольких войнах, Легвос Гудроф много раз наблюдал похожие картины, когда на чужих землях победители собирали рабов. Обычно отбирали только крепких мужчин и молодых женщин, а остальных в лучшем случае просто отбрасывали прочь, но чаще убивали – на территории врага не должно было оставаться ни людей, ни скота, ни строений.
На том жутком празднике происходило то же: отбирая себе добычу, нападавшие бездумно сеяли смерть, убивая не только оказывавших сопротивление, но и тех, кто был им не нужен.
Как самобеглые повозки возвращались к большой колеснице и как она улетала, Легвос не помнил, поскольку от сильного потрясения лишился чувств. В себя он пришел только в карете, когда их неполное семейство возвращалось домой.
Что будет, если одна из «черных колесниц» снова опустится на холмы? Сможет ли он, прелат Гудроф, защитить свою семью от похитителей?
Придя в свою опочивальню, прелат разделся и, повздыхав, уснул, так и не найдя ответа на этот вопрос.
18
19
20
– Привезли. Я проверил – сухая, в подвал запер. В правом крыле чердак закончили чистить, досок гнилых почти нет, так что новый лес закупать не нужно, оставшимся от строительства обойдемся.
– И то хорошо.
Прелат вошел под своды замка и, обернувшись, разрешил Тревису и его солдатам идти в казарму. Затем постоял, глядя на высокие стены гостевого зала, думая, как лучше перехватить высоту балками, чтобы устроить дополнительные помещения и подшить потолок.
Постепенно прелат перестраивал старый замок согласно последней моде, делая закрытые дымоходы и выбеливая стены. Прежде здесь все отапливалось по-черному.
– Лурдика подковали? – спросил Гудроф, продолжая примеряться к стенам зала.
– Подковали, ваша светлость. Приезжий коновал сказал, что конь болен не шибко, нужно к копытам пижму прикладывать – и через неделю поправится.
– Откуда коновал, с Денкера?
– С Денкера, ваша светлость, тот самый – проверенный. Куда ужин подавать, в опочивальню?
– Нет, пусть в зал несут. Я еще посижу немного, подумаю.
Дизрай сделал знак ожидавшему поодаль слуге, и тот помчался на кухню.
– Сапожки мягкие нести?
– Пусть несут, а то я ног под собой не чувствую.
Прелат прошел в просторный каминный зал, снял пояс с оружием и отдал Дизраю. Потом чуть сдвинул кресло и сел напротив красных углей в камине.
– Огонька, ваша светлость? – спросил Дизрай, зная, что прелат любит смотреть на огонь и слушать треск поленьев.
– Да, добавь.
Распорядитель стал быстро укладывать в камин заготовленные поленья.
В это время подошел слуга, принесший легкие сапоги из оленьей кожи. Прелат кивнул, и слуга аккуратно стащил с него тяжелые ботфорты и сменил их на домашнюю обувь.
Ощутив облегчение, Гудроф не смог сдержать блаженную улыбку.
Появились трое кухонных слуг, доставив три подноса с разогретыми блюдами. В отличие от других господ, прелат Гудроф довольствовался тем, что оставалось от семейного обеда, и позволял разогревать мясо и бульоны, не требуя готовить свежие.
– Ваша супруга леди Бровн уже спит, – сообщил Дизрай, помогая слугам расставлять на принесенном столе тарелки.
– Никаких просьб не передавала?
– Не передавала, ваша светлость. Генри и Эрнст здоровы, сегодня занимались языками и арифметикой.
– А моя непоседа, как она?
– Интресса Амалия? А вот и она, сами пожаловали… – произнес Дизрай, кланяясь и отступая в тень.
Прелат улыбнулся, вставать на пути у Амалии не решался никто, даже он с трудом сдерживал ее крутой нрав. Сейчас ей семнадцать, и скоро следовало ожидать брачных посредников, но прелат плохо представлял, как сможет убедить дочь составить выгодную партию с каким-нибудь достойным дворянином. Девушка была слишком своенравной.
Опасаясь ее резкости, слуги подались к стенам, а интресса схватила тяжелый стул и поставила рядом с креслом прелата.
– Ты почему не спишь? – спросил он, видя, что дочь пришла в длинном халате, накинутом поверх ночного платья.
– Мне не спится, – ответила Амалия, садясь на стул. Затем приподняла крышку одного из блюд и взяла ножку бекаса.
– Ты не ужинала?
– Ужинала, но без удовольствия. А сейчас проголодалась.
Прелат придвинул к себе деревянную плошку, какие делали только деревенские мастера. Такие плошки хорошо держали тепло, и в них подавали лапшу из утки или суп из гуся с печенкой.
Его светлость не мог уснуть, не съев на ночь горячего.
– Куда ты ездил? – спросила Амалия, забравшись на стул с ногами.
– Встречался с Илкнером…
– С Илкнером? – удивилась Амалия, перестав жевать. – О чем нам разговаривать с Илкнерами?
– Мы соседи, – произнес Гудроф, пожав плечами. Он попробовал лапшу и прикрыл глаза от удовольствия. Его новый повар был безупречен, впрочем, было отчего стараться, ему платили как гвардейскому сержанту.
– Мы враги! – заносчиво произнесла Амалия и швырнула недоеденную ножку в камин.
– Прежде всего мы соседи, а теперь, когда нас замирил император, враждовать негоже…
Гудроф съел несколько ложек лапши, затем подсыпал в нее резаного базилика и красного перца.
– Кстати, у Мората Илкнера есть старший сын Сборстьен. Симпатичный юноша, хорошо держится в седле, смелый…
– Зачем ты мне это говоришь?
– Я думал, тебе будет интересно, вы ведь почти ровесники. Возможно, на одном из праздничных вечеров вы даже познакомитесь…
– Вот еще, якшаться с каким-то Илкнером!
– Уверен, ты бы ему очень понравилась, – сказал прелат и весь погрузился во вкусовые ощущения от лапши. Сегодня она показалась ему особенно удачной.
– Жаль, что ты не успел сжечь дотла их замок!
– М-м-м, и теперь уже вряд ли сожгу, причины воевать больше нет. – Гудроф с удовольствием облизал деревянную ложку и положил на стол.
– Как это нет, а провинция Силейна? Они от нее ни за что не откажутся!
– Я отдал им Силейну…
– Что-о-о?! – не поверила Амалия, вскакивая со стула.
– Мы поменялись, я отдал им Силейну, а они мне – Калибазию. Завтра начнем готовить корабли, чтобы с первым снегом осмотреть свои новые владения. Ты что порекомендуешь, бекаса или гусиный паштет?
Новости были настолько неожиданными, что Амалия никак не могла определиться: негодовать ей или радоваться. В конце концов она снова села и задумалась, позволив отцу спокойно есть.
– Ты одобряешь мои действия? – спросил он, облизывая соус с пальцев.
– Нет, конечно, я бы предпочла войну. Но ты поступил правильно, теперь у нас будет мир, а если ты надеешься выдать меня за Илкнера, то и настоящие союзники.
– Рад, что ты это понимаешь.
Шагнувший из тени слуга подал чашу с терновой водой для омывания рук.
Прелат обмыл пальцы, промокнул их полотенцем и откинулся на спинку кресла, позволяя убрать пустые блюда с костями.
– Он и вправду симпатичный? – после недолгого молчания спросила Амалия.
– Да, он хорош собой. Думаю, тебе понравится.
– А где же ты мог его видеть?
– На войне, где же еще? Он стоял против нас у реки Кроу, мы тогда одержали победу, но схватка была кровавой. Я приказал стрелять в него из арбалетов, однако мои лучшие стрелки трижды промахивались, видимо, само небо хранило его для тебя.
Пока прелат ел сыр с зеленью, Амалия молчала. Когда он взялся за красное вино, она сказала:
– Я могу встретиться с ним и даже познакомиться, но большего обещать пока не могу.
– Я ничего и не требую, – согласился прелат. – Пара лет у тебя еще есть, порхай, рисуй на шелках, собирай на холмах букеты. На то оно и девичество.
Они помолчали. Отец потягивал из бокала вино, дочь сосредоточенно смотрела на пламя, обхватив колени руками.
– Ты знаешь, говорят, вчера над холмами снова видели «черную колесницу».
– Это могла быть туча, – поспешно отмахнулся прелат.
– Нет, я сама говорила с пастухом дромов, он описал мне ее очень подробно. Это настоящая колесница, и нам всем следует быть настороже.
– Если даже это настоящая колесница, она могла просто пролетать мимо.
– Ну конечно, мимо! Когда мне было два года, они спустились на землю где-то за Денкером и на кого-то там напали.
– Не помню, давно это было, – покачал головой прелат. – Да и Денкер далеко.
– И тем не менее. Кстати, наши люди говорят, что три года назад над холмами тоже пролетали колесницы, а потом у нас появился этот вонючка с водочерпалки…
– Это раб появился сам собой…
– Что значит – сам собой?
– Ну, я купил его у проезжих наемников, они ехали издалека, возможно, разорили на юге какое-то селение. Я купил у них раба, он показался мне крепким, но я ошибся.
– Я видела его после того, как он вдруг начал поправляться…
– О да, замечательное событие. Ну что, пойдем спать?
Прелат широко зевнул, показывая, что собирается идти.
– Я его даже не узнала, это совсем другой человек…
– Ладно, завтра договорим.
Прелат поднялся и бросил на стол салфетку.
– А это правда, что колесницы похищают людей? – спросила вдруг Амалия.
– Болтовня, – отмахнулся прелат.
– А как же «Черный праздник», когда колесница убила всех рыцарей и похитила с императорского праздника тысячу дам дворянского рода моложе тридцати лет?
– Амалия, прошу тебя, не задавай мне вопросов, на которые не существует ответов! «Черный праздник» – всего лишь страшная сказка. Миф, понимаешь?
– Мне рассказывала леди Онорсия…
– Леди Онорсии семьдесят пять лет, ей хочется привлечь к себе внимание, вот она и рассказывает разные ужасы, причем всякий раз по-новому! Все, я иду спать, до завтра, дитя мое!
И прелат Гудроф торопливо ретировался, чтобы не бередить старые раны.
Сейчас ему было сорок восемь лет, но ровно сорок лет назад он сам присутствовал на празднике по поводу коронации отца нынешнего императора.
Тысячи представителей высшей знати империи, великолепные костюмы, бриллианты, золото, кареты. Десятки тысяч лакеев в парчовых ливреях, бесконечные ряды гвардейцев в парадных мундирах. Комедианты, оркестры, сладости для детей, игристое вино для взрослых, а вечером ожидался небывалый фейерверк, но неожиданно, вскоре после долгого обеденного застолья, все поменялось. Небо потемнело от огромной черной тучи, которая с оглушительным ревом опустилась на ближайший холм. Затем случилось то, что до сих пор прелат Гудроф списывал на излишнюю остроту своего детского восприятия, умноженную на безудержную детскую фантазию.
Из «черной колесницы» вышли огромные рыцари ростом до небес и двинулись на ошеломленную публику. Кто-то еще надеялся, что это удивительный трюк заморского чародея, выступление которого было обещано в конце праздника. Но все оказалось страшнее: из недр «черной колесницы» стали выезжать самобеглые повозки, принявшиеся носиться по долине и сгонять людей, как собаки сгоняют овец, помогая пастуху. Им пытались воспрепятствовать стоявшие в оцеплении гвардейцы, но повозки давили их, сея ужас и панику.
Затем из повозок стали выскакивать существа с блестящими головами, по крайней мере такими их запомнил Легвос Гудроф.
Публика бросилась врассыпную. Началась давка, опрокидывались столы, посуда и фрукты валились на траву, разбитые курильницы с благовониями вспыхивали ярким пламенем, зажигая одежду перепуганных людей. Но посреди этого сумбура деловито сновали вышедшие из повозок пришельцы. Очень скоро стало понятно, что они забирали с собой молодых женщин благородного происхождения, и выбрать здесь было из чего. Придворные красавицы, представительницы старинных родов, которых ожидали блестящие брачные партии, – всех их вязали сверкающими браслетами и, словно скот, волокли в повозки.
Пытавшихся сопротивляться мужчин пришельцы убивали на месте вспышками желтого огня, вылетавшими из коротких металлических предметов.
Позже, поучаствовав в нескольких войнах, Легвос Гудроф много раз наблюдал похожие картины, когда на чужих землях победители собирали рабов. Обычно отбирали только крепких мужчин и молодых женщин, а остальных в лучшем случае просто отбрасывали прочь, но чаще убивали – на территории врага не должно было оставаться ни людей, ни скота, ни строений.
На том жутком празднике происходило то же: отбирая себе добычу, нападавшие бездумно сеяли смерть, убивая не только оказывавших сопротивление, но и тех, кто был им не нужен.
Как самобеглые повозки возвращались к большой колеснице и как она улетала, Легвос не помнил, поскольку от сильного потрясения лишился чувств. В себя он пришел только в карете, когда их неполное семейство возвращалось домой.
Что будет, если одна из «черных колесниц» снова опустится на холмы? Сможет ли он, прелат Гудроф, защитить свою семью от похитителей?
Придя в свою опочивальню, прелат разделся и, повздыхав, уснул, так и не найдя ответа на этот вопрос.
18
Ночью пошел сильный дождь, усилился ветер, но, несмотря на непогоду, Молчун дважды выходил на улицу с фонарем, чтобы проверить – не сорвал ли ветер «крылья» лопастного колеса, построенного два дня назад.
Буря яростно трепала парусину, хлестала дождем по деревянным брусьям, но крепкая конструкция не поддавалась, только немного поскрипывала.
Молчун подумал, что неплохо бы сделать механизм изменения положения крыльев и в течение дня менять нагрузки на колесо, ведь при сильном ветре водочерпалка работала избыточно, накачивая воды больше, чем нужно, и без нужды изнашивая зубчатые колеса.
«Завтра займусь», – пообещал себе невольник. Работа оставалась единственным, чем он мог занять себя, пока его сознание и память были недосягаемы.
Проверив механизм, Молчун вернулся в свой домик, а ему на смену из хижины на склоне появился Рулоф.
Прикрываясь плащом из просмоленной мешковины и подсвечивая себе фонарем, он спустился во дворик и еще раз осмотрел сотворенное невольником чудо – самокрутное колесо.
Он не очень верил, что у Молчуна что-то выйдет, но когда вся эта громада заскрипела, закрутилась и стала без помощи осла подавать воду – да как подавать! – он воскликнул: великие реки! И на четверть часа лишился дара речи.
Сейчас колесо стояло – по ночам водочерпалка не работала, но крылья трепетали под порывами ветра, как будто не могли дождаться утра, когда же им снова позволят крутить колесо.
– Чудо! Одно слово – чудо! – вслух произнес Рулоф и, покачав головой, стал подниматься к лачуге, черпая дождевую воду дырявыми башмаками.
Хлопнула дверь лачуги, и пару минут спустя Рулоф уже снова храпел на деревянной койке. Смотритель спал, но за стеной в пристройке не спал осел Лумбарий, перебирая копытами и опуская морду в торбу. Он ел овес, думал и снова ел и не переставал восхищаться гением большого человека, сократившего срок его ослиной каторги.
Под утро дождь сменился недолгим градом, а с первыми лучами солнца тучи ушли за юго-восток и ветер принялся сушить промокшие за ночь парусные крылья и каменный забор вокруг водочерпалки.
Рулоф вышел на крыльцо и, подойдя к бочке, поплескал в лицо студеной водой. Вытершись полой халата, он посмотрел на всходившее солнце, затем спустился к лестнице и увидел, что из своего домика показался Молчун. При нем была дощечка, на которой, Рулоф это уже знал, была горстка толченого мела и пара веточек увядшей мяты. С помощью этих компонентов Молчун создавал зеленоватую смесь с запахом мяты.
Огромное ветряное колесо поднималось посреди дворика футов на пятнадцать, и его крылья все еще вибрировали на ветру, словно желая поскорее начать работу.
– Вот ведь дела какие, – восхищенно произнес Рулоф и стал спускаться во дворик, желая присутствовать при запуске колеса в работу.
Тем временем Молчун пальцем энергично размазывал меловую смесь по зубам, и Рулоф с интересом за ним наблюдал.
– Зачем ты это делаешь? – задал он вопрос, который не давал ему покоя уже несколько дней.
– Я… мою зубы, – пояснил Молчун.
– Они у тебя что, грязные? – не понял Рулоф.
– Ты сделай то же, тебе понравится, – ответил Молчун, кивнув на дощечку с остатками меловой смеси.
Рулоф подошел, робко подцепил ее пальцем и стал копировать движения Молчуна, а после того как тот прополоскал рот водой, сделал то же самое.
– О, я как будто напился из зимнего родника!
Рулоф сделал губы трубочкой и подышал, удивляясь новым ощущениям во рту.
– Нужно мех свиньев, и я сделаю нам щетки.
– Щетки? – переспросил Рулоф.
– Да. Нужно делать не пальцем, нужно делать щеткой, так правильно. Я тебе покажу, если найдешь мех свиньев.
– Щетину, что ли?
– Да, щетину, так правильно.
– Ну хорошо… А ты скоро снимешь колесо со стопора?
Рулоф посмотрел наверх, где паруса крыльев подрагивали особенно заметно.
– Да, мы можем начать, – согласился Молчун, подошел к колесу и выдернул массивный брусок, удерживавший всю конструкцию от вращения. Большое колесо вздрогнуло и начало раскручиваться.
Вскоре послышался шум подаваемой в желоба воды.
– Работает, – произнес Рулоф и покачал головой. – Ишь ты, зараза какая, даже не верится!
Смотритель повернулся и побежал к лестнице, чтобы скорее начать готовить завтрак и разделить его не с невольником, а скорее уже с другом.
С тех пор как Молчун пробудился от спячки, жизнь на водочерпалке стала куда интереснее.
Буря яростно трепала парусину, хлестала дождем по деревянным брусьям, но крепкая конструкция не поддавалась, только немного поскрипывала.
Молчун подумал, что неплохо бы сделать механизм изменения положения крыльев и в течение дня менять нагрузки на колесо, ведь при сильном ветре водочерпалка работала избыточно, накачивая воды больше, чем нужно, и без нужды изнашивая зубчатые колеса.
«Завтра займусь», – пообещал себе невольник. Работа оставалась единственным, чем он мог занять себя, пока его сознание и память были недосягаемы.
Проверив механизм, Молчун вернулся в свой домик, а ему на смену из хижины на склоне появился Рулоф.
Прикрываясь плащом из просмоленной мешковины и подсвечивая себе фонарем, он спустился во дворик и еще раз осмотрел сотворенное невольником чудо – самокрутное колесо.
Он не очень верил, что у Молчуна что-то выйдет, но когда вся эта громада заскрипела, закрутилась и стала без помощи осла подавать воду – да как подавать! – он воскликнул: великие реки! И на четверть часа лишился дара речи.
Сейчас колесо стояло – по ночам водочерпалка не работала, но крылья трепетали под порывами ветра, как будто не могли дождаться утра, когда же им снова позволят крутить колесо.
– Чудо! Одно слово – чудо! – вслух произнес Рулоф и, покачав головой, стал подниматься к лачуге, черпая дождевую воду дырявыми башмаками.
Хлопнула дверь лачуги, и пару минут спустя Рулоф уже снова храпел на деревянной койке. Смотритель спал, но за стеной в пристройке не спал осел Лумбарий, перебирая копытами и опуская морду в торбу. Он ел овес, думал и снова ел и не переставал восхищаться гением большого человека, сократившего срок его ослиной каторги.
Под утро дождь сменился недолгим градом, а с первыми лучами солнца тучи ушли за юго-восток и ветер принялся сушить промокшие за ночь парусные крылья и каменный забор вокруг водочерпалки.
Рулоф вышел на крыльцо и, подойдя к бочке, поплескал в лицо студеной водой. Вытершись полой халата, он посмотрел на всходившее солнце, затем спустился к лестнице и увидел, что из своего домика показался Молчун. При нем была дощечка, на которой, Рулоф это уже знал, была горстка толченого мела и пара веточек увядшей мяты. С помощью этих компонентов Молчун создавал зеленоватую смесь с запахом мяты.
Огромное ветряное колесо поднималось посреди дворика футов на пятнадцать, и его крылья все еще вибрировали на ветру, словно желая поскорее начать работу.
– Вот ведь дела какие, – восхищенно произнес Рулоф и стал спускаться во дворик, желая присутствовать при запуске колеса в работу.
Тем временем Молчун пальцем энергично размазывал меловую смесь по зубам, и Рулоф с интересом за ним наблюдал.
– Зачем ты это делаешь? – задал он вопрос, который не давал ему покоя уже несколько дней.
– Я… мою зубы, – пояснил Молчун.
– Они у тебя что, грязные? – не понял Рулоф.
– Ты сделай то же, тебе понравится, – ответил Молчун, кивнув на дощечку с остатками меловой смеси.
Рулоф подошел, робко подцепил ее пальцем и стал копировать движения Молчуна, а после того как тот прополоскал рот водой, сделал то же самое.
– О, я как будто напился из зимнего родника!
Рулоф сделал губы трубочкой и подышал, удивляясь новым ощущениям во рту.
– Нужно мех свиньев, и я сделаю нам щетки.
– Щетки? – переспросил Рулоф.
– Да. Нужно делать не пальцем, нужно делать щеткой, так правильно. Я тебе покажу, если найдешь мех свиньев.
– Щетину, что ли?
– Да, щетину, так правильно.
– Ну хорошо… А ты скоро снимешь колесо со стопора?
Рулоф посмотрел наверх, где паруса крыльев подрагивали особенно заметно.
– Да, мы можем начать, – согласился Молчун, подошел к колесу и выдернул массивный брусок, удерживавший всю конструкцию от вращения. Большое колесо вздрогнуло и начало раскручиваться.
Вскоре послышался шум подаваемой в желоба воды.
– Работает, – произнес Рулоф и покачал головой. – Ишь ты, зараза какая, даже не верится!
Смотритель повернулся и побежал к лестнице, чтобы скорее начать готовить завтрак и разделить его не с невольником, а скорее уже с другом.
С тех пор как Молчун пробудился от спячки, жизнь на водочерпалке стала куда интереснее.
19
Расположившись во дворике неподалеку от работающего колеса, Рулоф и Молчун стали завтракать, однако закончить им не дали – послышался стук копыт, на водочерпалку приехали очередные гости.
– Это прелат! Побегу встречать! – спохватился смотритель и помчался на ярус, на ходу вытирая жирные губы.
Перед тем как выскочить в калитку, он оглянулся на колесо и побежал дальше, пытаясь предугадать реакцию его светлости на это новшество.
Рулоф успел вовремя, телохранители прелата уже попрыгали на землю, а сам он только-только сошел с лошади и, обернувшись, увидел кланяющегося смотрителя.
– Здравия желаю, ваша светлость. Большая радость для нас, что вы пожаловали.
– Ну что же, хорошо, что радость.
Прелат одернул мундир и огляделся:
– Как тут у тебя, все в порядке?
– В порядке, ваша светлость, вода поступает…
– Как твой Молчун, поправляется?
– Поправляется, ваша светлость, – кланяясь, ответил Рулоф и покосился на Тревиса, которого побаивался. Тревис был груб со всеми, кто по статусу оказывался ниже его.
– Ну, пойдем посмотрим.
И они направились к калитке, прелат по тропинке, а Рулоф по обочине.
– А имя свое он не вспомнил?
– Пока нет, ваша светлость, но по-нашему говорит уже хорошо.
Уже подходя к калитке, прелат увидел вращающееся колесо. Это было столь неожиданно, что он застыл на месте, ухватившись за каменный забор.
Другие были поражены не меньше его.
– Что за чудо невиданное? – произнес наконец прелат, не в силах отвести взгляд от вращающейся конструкции.
– Это, ваша светлость, ветряное колесо, – пояснил Рулоф. – Его наш Молчун собрал, чтобы ни ему, ни ослу моему – Лумбарию – этой работы не выполнять.
– Понятно… – обронил прелат и прошел на ярус.
Пока колесо крутилось, Молчун подбирал длинные жерди, из которых намеревался сделать механизм поворота крыльев колеса. Он уже видел, что на ярусе стоят гости, но, пока они были наверху, их визит его не касался.
Но вот они стали спускаться во двор, и он отложил дела, чтобы встретить прелата как полагается.
– Здравствуйте, ваша светлость, – произнес Молчун и низко поклонился.
– Здравствуй, умелец! – весело ответил прелат и снизу вверх посмотрел на колесо. – Рад слышать твой голос, думал, не услышу никогда. А ты меня не помнишь?
– Нет, ваша светлость. Сегодня повстречал один раз, но господин Рулоф много вас описывал.
Тревис и другие телохранители, которых набралось во дворике более десятка, стояли справа и слева от прелата, держа руки на рукоятях мечей.
Они уже знали о возможностях этого невольника, поэтому на ярусе дежурили еще четверо солдат с арбалетами.
– А кто же тебе такие сапожки ладные справил, сам? – спросил прелат, указывая на обувь невольника.
– Сам, ваша светлость. Я умею это шить обувь.
– Да и костюм на тебе другой, прошлый-то, из мешковины, я видел.
– Да, ваша светлость, я сшил из того, что было остатками паруса. Так более надежно.
Прелат восхищенно покачал головой. Будучи человеком основательным, хозяйственным и расчетливым, он ценил людей, разбирающихся в каком-либо ремесле, и всегда выделял их среди своих слуг и невольников.
– Вижу, ты в колесо свое как будто косые паруса вставил?
– Да, ваша светлость. Лучшее отсутствует, и я брал парусину.
– А что, по-твоему, лучшее?
– Лучшее – тонкие гнутые доски, но это дольше делать. Нужно мочить и горячий пар.
– А чем же доски лучше паруса? – поинтересовался прелат, глядя на вращающееся колесо.
– Ветер значительнее дает им силу, ваша светлость.
– Ага… – ответил прелат, кивая, хотя ничего не понял. Он прошел к домику невольника и, заглянув внутрь, поразился царившей там чистоте.
– Хорошо, – сказал он, возвращаясь к Рулофу и Молчуну. – Ты вот что, Молчун, собирайся, поедешь со мной. На водочерпалке тебе больше делать нечего.
– Как прикажете, ваша светлость, – поклонился Молчун.
– А ты не горюй, – сказал прелат, повернувшись к Рулофу, который сразу загрустил. – Я тебе пришлю молодого плотника, будешь его обучать своим премудростям, научишь зубчатые колеса собирать и все такое. Ну, а как освоитесь, Молчун вам про доски тонкие расскажет, и вы соберете новое колесо. Правильно, мастер?
– Я могу делать чертеж, ваша светлость, – с поклоном сказал Молчун и, видя замешательство на лице Рулофа, добавил: – Понятный чертеж.
– Все, пора ехать! – объявил прелат и пошел к лестнице. Охранники и Молчун поспешили за ним, а погрустневший Рулоф поплелся следом.
Только в его жизни наметились какие-то перемены – и снова одиночество. Да, прелат обещал прислать ученика, но его светлость занят многими делами – а ну как забудет?
Когда подошли к лошадям, прелат остановился и, указав на Тревиса, сказал:
– Возьмешь его на круп, твой жеребец самый выносливый.
– Конечно, ваша светлость, – поклонился Тревис и бросил на невольника злой взгляд. Он попытался найти во внешности раба хоть какую-то зацепку, чтобы начать его ненавидеть, но невольник улыбнулся Тревису, и тот только покачал головой.
– Поехали! – скомандовал прелат. Тревис забрался в седло и чуть сдвинулся вперед, освобождая место для невольника.
– Я напомню для прелата, чтобы он надавать тебе помощника… – быстро проговорил Молчун и хлопнул Рулофа по плечу.
Затем одним прыжком вознесся на круп жеребца, от чего тот слегка присел.
– Но-но, Чипан! Держи, так тебя разэдак! – закричал Тревис и острыми шпорами заставил жеребца выпрямиться.
Вскоре от отряда Гудрофа на дороге осталась только пыль. Рулоф плюнул на обочину и зашагал обратно к водочерпалке.
Заметив на каменной ограде большую ворону, он схватил камень и закричал:
– Убирайся пока цела, тварь!
Ворона давно жила в этих местах и знала, что, когда Рулоф в таком настроении, с ним лучше не связываться. Она вздохнула, оттолкнулась лапами от ограды и полетела прочь.
– Это прелат! Побегу встречать! – спохватился смотритель и помчался на ярус, на ходу вытирая жирные губы.
Перед тем как выскочить в калитку, он оглянулся на колесо и побежал дальше, пытаясь предугадать реакцию его светлости на это новшество.
Рулоф успел вовремя, телохранители прелата уже попрыгали на землю, а сам он только-только сошел с лошади и, обернувшись, увидел кланяющегося смотрителя.
– Здравия желаю, ваша светлость. Большая радость для нас, что вы пожаловали.
– Ну что же, хорошо, что радость.
Прелат одернул мундир и огляделся:
– Как тут у тебя, все в порядке?
– В порядке, ваша светлость, вода поступает…
– Как твой Молчун, поправляется?
– Поправляется, ваша светлость, – кланяясь, ответил Рулоф и покосился на Тревиса, которого побаивался. Тревис был груб со всеми, кто по статусу оказывался ниже его.
– Ну, пойдем посмотрим.
И они направились к калитке, прелат по тропинке, а Рулоф по обочине.
– А имя свое он не вспомнил?
– Пока нет, ваша светлость, но по-нашему говорит уже хорошо.
Уже подходя к калитке, прелат увидел вращающееся колесо. Это было столь неожиданно, что он застыл на месте, ухватившись за каменный забор.
Другие были поражены не меньше его.
– Что за чудо невиданное? – произнес наконец прелат, не в силах отвести взгляд от вращающейся конструкции.
– Это, ваша светлость, ветряное колесо, – пояснил Рулоф. – Его наш Молчун собрал, чтобы ни ему, ни ослу моему – Лумбарию – этой работы не выполнять.
– Понятно… – обронил прелат и прошел на ярус.
Пока колесо крутилось, Молчун подбирал длинные жерди, из которых намеревался сделать механизм поворота крыльев колеса. Он уже видел, что на ярусе стоят гости, но, пока они были наверху, их визит его не касался.
Но вот они стали спускаться во двор, и он отложил дела, чтобы встретить прелата как полагается.
– Здравствуйте, ваша светлость, – произнес Молчун и низко поклонился.
– Здравствуй, умелец! – весело ответил прелат и снизу вверх посмотрел на колесо. – Рад слышать твой голос, думал, не услышу никогда. А ты меня не помнишь?
– Нет, ваша светлость. Сегодня повстречал один раз, но господин Рулоф много вас описывал.
Тревис и другие телохранители, которых набралось во дворике более десятка, стояли справа и слева от прелата, держа руки на рукоятях мечей.
Они уже знали о возможностях этого невольника, поэтому на ярусе дежурили еще четверо солдат с арбалетами.
– А кто же тебе такие сапожки ладные справил, сам? – спросил прелат, указывая на обувь невольника.
– Сам, ваша светлость. Я умею это шить обувь.
– Да и костюм на тебе другой, прошлый-то, из мешковины, я видел.
– Да, ваша светлость, я сшил из того, что было остатками паруса. Так более надежно.
Прелат восхищенно покачал головой. Будучи человеком основательным, хозяйственным и расчетливым, он ценил людей, разбирающихся в каком-либо ремесле, и всегда выделял их среди своих слуг и невольников.
– Вижу, ты в колесо свое как будто косые паруса вставил?
– Да, ваша светлость. Лучшее отсутствует, и я брал парусину.
– А что, по-твоему, лучшее?
– Лучшее – тонкие гнутые доски, но это дольше делать. Нужно мочить и горячий пар.
– А чем же доски лучше паруса? – поинтересовался прелат, глядя на вращающееся колесо.
– Ветер значительнее дает им силу, ваша светлость.
– Ага… – ответил прелат, кивая, хотя ничего не понял. Он прошел к домику невольника и, заглянув внутрь, поразился царившей там чистоте.
– Хорошо, – сказал он, возвращаясь к Рулофу и Молчуну. – Ты вот что, Молчун, собирайся, поедешь со мной. На водочерпалке тебе больше делать нечего.
– Как прикажете, ваша светлость, – поклонился Молчун.
– А ты не горюй, – сказал прелат, повернувшись к Рулофу, который сразу загрустил. – Я тебе пришлю молодого плотника, будешь его обучать своим премудростям, научишь зубчатые колеса собирать и все такое. Ну, а как освоитесь, Молчун вам про доски тонкие расскажет, и вы соберете новое колесо. Правильно, мастер?
– Я могу делать чертеж, ваша светлость, – с поклоном сказал Молчун и, видя замешательство на лице Рулофа, добавил: – Понятный чертеж.
– Все, пора ехать! – объявил прелат и пошел к лестнице. Охранники и Молчун поспешили за ним, а погрустневший Рулоф поплелся следом.
Только в его жизни наметились какие-то перемены – и снова одиночество. Да, прелат обещал прислать ученика, но его светлость занят многими делами – а ну как забудет?
Когда подошли к лошадям, прелат остановился и, указав на Тревиса, сказал:
– Возьмешь его на круп, твой жеребец самый выносливый.
– Конечно, ваша светлость, – поклонился Тревис и бросил на невольника злой взгляд. Он попытался найти во внешности раба хоть какую-то зацепку, чтобы начать его ненавидеть, но невольник улыбнулся Тревису, и тот только покачал головой.
– Поехали! – скомандовал прелат. Тревис забрался в седло и чуть сдвинулся вперед, освобождая место для невольника.
– Я напомню для прелата, чтобы он надавать тебе помощника… – быстро проговорил Молчун и хлопнул Рулофа по плечу.
Затем одним прыжком вознесся на круп жеребца, от чего тот слегка присел.
– Но-но, Чипан! Держи, так тебя разэдак! – закричал Тревис и острыми шпорами заставил жеребца выпрямиться.
Вскоре от отряда Гудрофа на дороге осталась только пыль. Рулоф плюнул на обочину и зашагал обратно к водочерпалке.
Заметив на каменной ограде большую ворону, он схватил камень и закричал:
– Убирайся пока цела, тварь!
Ворона давно жила в этих местах и знала, что, когда Рулоф в таком настроении, с ним лучше не связываться. Она вздохнула, оттолкнулась лапами от ограды и полетела прочь.
20
Молчун давно не ездил верхом, а точнее – никогда, ведь он не помнил, когда делал это в последний раз, правда, все ощущения, даже при посадке вторым в седле, были ему знакомы. Он старался лучше держаться за лошадь ногами и не хвататься за всадника, понимая, что тому неприятно везти на своей лошади навязанного прелатом пассажира.
Отряд двигался скорой рысью и через полчаса прибыл к большому замку, бывшему, судя по флагам, главной ставкой прелата Гудрофа.
– Слезай, голубчик, прибыли! – скомандовал Тревис, и Молчун соскочил на мостовую, хотя до замка было еще ярдов пятьдесят.
Сам не помня откуда, он знал, что доверие низших чинов так же важно, как и расположение начальников.
На замковом подворье царила суета, вдоль стен стояло с полусотни подвод, на которые грузили мешки, тюки, лопаты и рулоны кож. Не успел прелат спешиться, как к нему подбежали несколько человек за распоряжениями. Он уверенно их отдал, вручил повод конюхам и огляделся.
Заметил Молчуна и поманил пальцем, но, едва невольник подбежал к нему, рядом оказался Тревис.
– Тревис, отведи новичка в казарму, и пусть ему подберут хороший мундир, – сказал прелат, еще раз с ног до головы оглядев Молчуна.
– Слушаю, ваша светлость.
– И пусть цирюльник его пострижет, а брить не надо, и так хорош.
– Сделаем, ваша светлость.
– Ну все, идите, – сказал прелат и вступил в беседу с еще несколькими приказчиками и распорядителями.
Тревис взял Молчуна за локоть и потащил прочь.
– Давай за мной, а то потеряешься. Здесь сейчас такая толчея, что и затопчут.
Молчун пошел за Тревисом, с интересом поглядывая на суетящихся вокруг людей.
Вдвоем они обошли главное строение замка, где находились жилые помещения прелата, и оказались перед трехэтажной пристройкой, служившей жильем гвардейцам.
Здесь было спокойнее и тише. Гвардейцы при виде Тревиса вытягивались и отдавали честь, хотя на его мундире не было никаких знаков отличия.
– А ты правда ничего не помнишь? – спросил Тревис, когда они стали подниматься по ступеням.
– Из дальнего прошлого ничего. Но, думаю, очень все исправится, – ответил Молчун.
– Сапоги сам пошил?
– Да, правильно, но откуда у меня это ремесло, не спрашивайте, господин Тревис. Пока не помню.
– Ясное дело, не помнишь, коли даже имя собственное тебе неизвестно. Однако по-нашему говоришь сносно.
– Стараюсь освоиваться, господин Тревис, – учтиво ответил Молчун.
– Нам туда, – сказал Тревис, когда они оказались в сумрачном коридоре, где экономили свечи. – Надеюсь, Ратмир еще трезв…
– Ратмир – суконщик?
– Нет, цирюльник.
– Пьяный цирюльник – страшный человек, – пошутил Молчун.
– Не боись, – усмехнулся Тревис. – Он как бритву в руки берет – разом трезвеет. Правда, еще нужно, чтобы он смог ее взять…
Они свернули на узкую лестницу и поднялись на второй этаж.
– Эй, Габбе! – позвал Тревис.
– Господин сержант? – отозвался суконщик, появляясь из какой-то ниши по пояс голый, с куском вареной свинины в руках.
Отряд двигался скорой рысью и через полчаса прибыл к большому замку, бывшему, судя по флагам, главной ставкой прелата Гудрофа.
– Слезай, голубчик, прибыли! – скомандовал Тревис, и Молчун соскочил на мостовую, хотя до замка было еще ярдов пятьдесят.
Сам не помня откуда, он знал, что доверие низших чинов так же важно, как и расположение начальников.
На замковом подворье царила суета, вдоль стен стояло с полусотни подвод, на которые грузили мешки, тюки, лопаты и рулоны кож. Не успел прелат спешиться, как к нему подбежали несколько человек за распоряжениями. Он уверенно их отдал, вручил повод конюхам и огляделся.
Заметил Молчуна и поманил пальцем, но, едва невольник подбежал к нему, рядом оказался Тревис.
– Тревис, отведи новичка в казарму, и пусть ему подберут хороший мундир, – сказал прелат, еще раз с ног до головы оглядев Молчуна.
– Слушаю, ваша светлость.
– И пусть цирюльник его пострижет, а брить не надо, и так хорош.
– Сделаем, ваша светлость.
– Ну все, идите, – сказал прелат и вступил в беседу с еще несколькими приказчиками и распорядителями.
Тревис взял Молчуна за локоть и потащил прочь.
– Давай за мной, а то потеряешься. Здесь сейчас такая толчея, что и затопчут.
Молчун пошел за Тревисом, с интересом поглядывая на суетящихся вокруг людей.
Вдвоем они обошли главное строение замка, где находились жилые помещения прелата, и оказались перед трехэтажной пристройкой, служившей жильем гвардейцам.
Здесь было спокойнее и тише. Гвардейцы при виде Тревиса вытягивались и отдавали честь, хотя на его мундире не было никаких знаков отличия.
– А ты правда ничего не помнишь? – спросил Тревис, когда они стали подниматься по ступеням.
– Из дальнего прошлого ничего. Но, думаю, очень все исправится, – ответил Молчун.
– Сапоги сам пошил?
– Да, правильно, но откуда у меня это ремесло, не спрашивайте, господин Тревис. Пока не помню.
– Ясное дело, не помнишь, коли даже имя собственное тебе неизвестно. Однако по-нашему говоришь сносно.
– Стараюсь освоиваться, господин Тревис, – учтиво ответил Молчун.
– Нам туда, – сказал Тревис, когда они оказались в сумрачном коридоре, где экономили свечи. – Надеюсь, Ратмир еще трезв…
– Ратмир – суконщик?
– Нет, цирюльник.
– Пьяный цирюльник – страшный человек, – пошутил Молчун.
– Не боись, – усмехнулся Тревис. – Он как бритву в руки берет – разом трезвеет. Правда, еще нужно, чтобы он смог ее взять…
Они свернули на узкую лестницу и поднялись на второй этаж.
– Эй, Габбе! – позвал Тревис.
– Господин сержант? – отозвался суконщик, появляясь из какой-то ниши по пояс голый, с куском вареной свинины в руках.