Страница:
Я увидел у себя в голове целую картину, где тут и там обозначались люди: и чем больше я старался, тем лучше видел. Однако я не видел стен и не понимал, где кто находится: на кухне, или в туалете, или еще где. Приходилось напряженно думать, и это отбирало все силы. Единственное, что помогало, это электропроводка под током, так что, когда был включен свет, или электрические часы, или еще что-то, я видел такую тонкую линию, едва заметную, бледнее даже, чем тени людей. Не бог весть что, но по крайней мере я мог иногда догадаться, где проходят стены.
И если я не мог сказать, кто есть кто, то, во всяком случае, мог угадать, кто что делает. Например, кто спит, а кто нет. Не ясно было также, где взрослые, а где дети, потому что я ощущал не размер, а яркость, и только по яркости определял, кто из них близко, а кто далеко.
— Мне, можно сказать, повезло, что я выспался днем, когда тот тип вез меня от Роанока до Идена. Вернее, везение тут сомнительное, поскольку мне совсем не хотелось в Идеи, но по крайней мере я отоспался, а значит, мог продержаться дольше и выждать, пока все не улягутся.
В соседнем доме их было несколько. Я не сразу разобрался, кто там кто, — трое из них здорово «искрили», и поначалу мне показалось, что они просто ближе других, — но потом я сообразил, что это, наверно, родители и папаша Лем плюс еще кто-то. Короче, они там посовещались какое-то время, потом закончили, и все, кроме папаши Лема, перешли в мой дом. Я не знал, о чем шел разговор, но чувствовал, как они напуганы и злы. Впрочем, больше напуганы. Я тоже здорово испугался, но заставил себя успокоиться, чтобы ненароком кого-нибудь не убить. Таким образом я и держал себя в руках, чтобы не очень заряжаться и «искрить», — пусть думают, что сплю. Они видели хуже меня, так что это могло помочь. Сначала я думал, все заявятся наверх и прикончат меня, но нет, они остались ждать внизу, и только один из них поднялся на второй этаж. Однако он даже не зашел ко мне — только прошелся по другим комнатам, разбудил спящих и заставил спуститься вниз, а потом выгнал из дома.
Это меня еще больше напугало. Тут уже никаких сомнений не оставалось: они не хотели, чтобы я «искранул» кого-нибудь поблизости, когда на меня набросятся. Хотя с другой стороны, подумал я, это неплохой признак: боятся — и правильно. Я мог протянуться дальше их всех и ударить сильнее. Кроме того, когда я вернул дочери папаши Лема то, что та на меня наслала, они поняли, что я способен отразить их удар, если им вздумается меня «запылить». Разумеется, они не знали, на что я еще способен.
Но я этого и сам тогда не знал.
Наконец все выбрались из дома, кроме той компании на первом этаже. Вокруг дома тоже стояли — может, кто следил за мной, может, просто так, но я решил, что выбираться через окно будет рискованно.
Затем кто-то снова двинулся наверх. Сгонять вниз больше было некого, так что, понятно, шли по мою душу. Всего один человек, но легче от этого не становилось — любой взрослый, умеющий управляться с ножом, мог бы, наверно, со мной справиться. Я еще не совсем вырос — во всяком случае, надеюсь, — а драться мы в приюте особенно не дрались. Так, мутузили друг друга во дворе, но это несерьезно. Я даже пожалел на мгновение, что не занялся в свое время «кунгфу» вместо того, чтобы просиживать за учебниками, стараясь наверстать недоученное в приютской школе. Мертвому ни математика, ни другие науки уже не понадобятся.
Хуже всего было то, что я его не видел. Может, на самом деле они просто убрали из дома всех детей, чтобы, проснувшись утром, меня не разбудили. Может, они хотели как лучше. А этот, на лестнице, поднимался, чтобы проверить, все ли у меня в порядке, или принести чистую одежду, или еще что, кто его знает? Я ведь не знал наверняка, что он хочет меня убить, — как же я мог «искрануть» его, не будучи уверен? Но если это действительно так, тогда, конечно же, лучше было бы разделаться с ним, прежде чем он доберется до меня…
Так или иначе, решать мне не пришлось. Пока я лежал и думал, что делать, он поднялся по лестнице, подошел к двери, повернул ручку и вошел в комнату.
Я старался дышать мелко и ровно, как спящий. И старался не «искрить» слишком сильно. Если он просто проверяет, то сейчас уйдет.
Человек не ушел. Двигался он очень тихо, чтобы я случайно не проснулся. И напуган был дальше некуда. Так напуган, что я сразу понял: он здесь отнюдь не для того, чтобы подоткнуть мне одеяло или пожелать спокойной ночи.
И я решил его «искрануть». Но оказалось, у меня нет никаких «искр»! В смысле, я не злился и ничего такого. Я никогда раньше не пробовал убивать кого-нибудь специально, это всегда случалось, когда я уже был на взводе и просто терял над собой контроль. И сейчас это стремление успокоиться так на меня подействовало, что я не мог ничего сделать. Ни одной лишней «искры» у меня не было, только обычная светящаяся тень, а он уже стоял рядом, и времени совсем не осталось, так что я просто скатился с кровати. В его сторону, что, может быть, глупо — я мог напороться на нож, — но ведь я еще не знал наверняка, что у него есть нож. Я думал, собью его с ног или толкну.
Я его толкнул и грохнулся на пол, но он устоял и даже успел полоснуть меня по спине. Не очень сильно, больше рубашке досталось, но, поняв, что он с ножом, я ужасно испугался, вскарабкался на ноги и на четвереньках отполз в сторону. Света от окна не было, и мы ходили будто в большом темном шкафу. Я не видел его, он — меня. Вернее, я-то видел — или по крайней мере чувствовал, где он, — и теперь сам «искрил», как ненормальный, так что этот человек тоже должен был меня видеть, если только они не послали кого-то с совсем уж слабыми способностями.
Но оказалось, так оно и есть. Он просто топтался по комнате и, видимо, надеясь меня зацепить, размахивал ножом — я слышал свист. Меня он просто не видел.
А я все это время старался завестись, но ничего не выходило. По желанию никогда нельзя разозлиться. Может быть, у хорошего актера это получится, но я не актер. Короче, я был напуган и «искрил», но никак не мог послать импульс в него. И чем больше об этом думал, тем спокойнее становился.
Вроде как всю жизнь носишь с собой автомат и время от времени случайно отправляешь на тот свет людей, которым совсем не желаешь зла, а когда тебе в первый раз действительно нужно кого-нибудь пристрелить, автомат заедает.
Я перестал злиться. Просто сидел там, понимая, что скоро умру и что наконец научился держать себя в руках, не убивая людей направо и налево, — мне уже совсем не хотелось покончить с собой, но как раз теперь-то меня и прикончат. Только у них не хватило духу сделать это в открытую, и они отправили человека перерезать мне глотку во сне. Мои дорогие любящие родители, которых я не видел столько лет, тоже были на том совещании, где все это решалось. Черт, папочка и сейчас стоял внизу, ждал, когда убийца спустится вниз и скажет, что со мной покончено. Будет ли он меня оплакивать? Нет, мол, больше на свете моего маленького мальчика… Лежит теперь Мик в сырой, холодной земле…
И вот тут-то я завелся по-настоящему. Все очень просто. Не надо специально себя заводить, надо лишь подумать о чем-то таком, что тебя разозлит. Я уже весь «искрил» от страха, а тут еще и завелся, так что теперь во мне этого дела оказалось больше, чем нужно. Только выпустив свой импульс, я послал его не в того типа, что топтался с ножом по комнате. Огненный шар во мне сам рванулся вниз, через пол, и прямо в моего дорогого папочку. Я слышал, как он кричит. Он сразу все почувствовал, И я почувствовал. Я ведь не собирался этого делать. Мы впервые встретились всего за несколько часов до того, но он ведь был моим отцом, а ему досталось больше, чем доставалось от меня кому-нибудь другому за всю мою жизнь. Я не собирался убивать отца, ей-богу. Это же дико. Потом я вдруг словно ослеп. В первую секунду мне показалось, что это ответный импульс, «искры», но я тут же понял, что включился верхний свет в комнате. До человека с ножом наконец дошло, что ему же будет лучше, когда видно, что делаешь. К счастью, свет ослепил его так же, как и меня, иначе я бы и понять ничего не успел, а он уже всадил бы в меня нож. Пока он моргал, я успел перебраться в дальний угол комнаты.
Надо сказать, я никакой не герой, но в тот момент подумал, что брошусь на этого типа.
Потом я вдруг сообразил. Идею подсказали провода в стенах с бегущим по ним током. Это ведь электричество, и та леди в Роаноке говорила про мою «биоэлектрическую систему», так что я подумал: вдруг что-то получится?
Сначала я хотел что-нибудь закоротить, устроить короткое замыкание, но во мне не настолько много электричества. Затем решил попробовать вроде как подключиться к сети, чтобы добавить силы своим импульсам, но вовремя одумался, потому как это все равно что сесть на электрический стул. Может, мне это и удалось бы, но тут, если ошибешься, то уже точно конец.
Однако кое-что я все-таки мог. Рядам на столике стояла лампа. Я содрал с нее абажур и швырнул его в того типа — он все еще стоял у двери и соображал, что это за крик — раздался внизу. Я схватил лампу, включил ее, а затем разбил лампочку о столик — посыпались искры, и она погасла.
Я держал лампу в руке, как дубину, чтобы он подумал, будто я именно так и собираюсь ею воспользоваться. Наверно, если бы мой план не сработал, я бы так и поступил — попытался бы выбить нож лампой. Но пока он смотрел на меня, готовясь броситься вперед, я вроде как ненамеренно опустил лампу разбитым концом на кровать и воспользовался своими «искрами», скопившимся во мне зарядом злости. Я не мог метнуть заряд в того типа — вернее, мог, но это было бы как с водителем автобуса: смерть, например, от рака легкого через шесть месяцев. К тому времени я бы уже полгода как дал дуба от многочисленных ножевых ран.
Короче, я качал «искры» и гнал их по руке, а затем дальше, через всю лампу, словно растягивал свою тень. И получилось! «Искры» текли до конца лампы и накапливались там беспрерывно, а я тем временем думал о том, как папаша Лем решил убить меня, потому что я посчитал его дочь уродиной, и как он заставил меня убить отца, хотя я и знал-то его меньше, чем полдня, и все это время заряжался, заряжался…
Наконец зарядился достаточно, и внутри разбитой лампочки начали проскакивать искры — прямо по простыне. Настоящие искры, которые я не только чувствовал, но и видел. Через две секунды постель вспыхнула, и вот тут-то я размахнулся лампой, вырвал шнур из розетки и швырнул ее в этого типа. Он присел, а я в ту же секунду сгреб с постели горящее покрывало и бросился на него. Я не знал, на ком из нас раньше загорится одежда, но подумал, что это будет слишком для него неожиданно, и он не догадается ткнуть меня ножом через покрывало. Так и вышло: он выронил нож и попытался сбросить с себя покрывало, что ему не очень-то удалось. Затем он рванулся к двери, но я двинул его носком ботинка по лодыжке, и он растянулся на полу, все еще сражаясь с покрывалом.
Я схватил его нож и полоснул ему по ноге, сзади. Нож оказался острый, как бритва. Может, я был здорово зол и испуган и потому полоснул сильнее, чем мне казалось, но получилось чуть не до самой кости. Он все еще боролся с горящим покрывалом и кричал, кровь хлестала, а огонь уже перекинулся на обои, и я подумал, что у меня будет больше шансов смыться, когда им придется тушить пожар.
Еще я подумал, что не очень-то далеко убегу, если сгорю вместе с домом, и понял, что человек, который пришел меня убивать, уже горит. Это сделал с ним я, сделал что-то столь же ужасное, как рак. Но мне было все равно: я убил столько народа, что теперь это никак меня не задело, тем более что он сам пытался меня убить. И никакой жалости к нему я не испытывал, потому что старому Пелегу было ничуть не лучше. По правде сказать, мне даже стало легче — я вроде как поквитался с ними за смерть Пелега, хотя на самом деле обоих убил я сам. И если вы спросите, как можно сквитаться за Пелега, убив кого-то еще, то я скажу, что в этом все-таки есть какой-то смысл, — я ведь по их вине рос в приюте, а не там, среди своих. А может, смысл был в том, что этот тип заслуживал смерти, а старый Пелег — нет, и тот, кто заслуживал, должен был умереть смертью такой же страшной. Не знаю. Я тогда об этом и не раздумывал. Просто слышал, как он кричит, но даже не хотел ему помочь… Нет, я не злорадствовал, не думал: «Гори, сволочь, так тебе и надо», — но в то же время чувствовал, что я не человек — монстр, чудовище, как мне всегда и казалось. Вроде тех, что бывают в фильмах ужасов. А тут прямо как из фильма про какого-нибудь садиста-убийцу: человек катается по полу, горит и кричит, а чудовище стоит посреди огня, и ему хоть бы что.
Меня огонь даже не тронул. Все вокруг горит, а передо мной пламя словно отступает — столько во мне искр от ненависти к самому себе, что ему просто не подойти. Я с тех пор много об этом думал. В том смысле, что даже этот шведский ученый не знает о биоэлектрических делах все до конца. Может быть, когда я завожусь и начинаю сильно «искрить», получается так, что меня нельзя убить. Может, эти генералы в гражданскую войну вот так и скакали по полю боя под пулями, — или это про другого генерала, во вторую мировую? — и ничего им не делалось. Может, когда ты слишком сильно заряжен, с тобой просто ничего не может случиться. В общем, не знаю. Но когда я решил двигаться и открыл дверь, горела уже вся комната и сама дверь. Однако я просто открыл ее и вышел в коридор. Сейчас вот у меня на руке повязка — это доказывает, что раскаленную дверную ручку я без всякого вреда схватить все же не мог, но ни один человек не выжил бы там, а я вышел, и хоть бы волосок пригорел.
Я не знал, кто есть в доме, но побежал вниз. Определять людей по искрам мне еще было непривычно, так что я даже не догадался проверить. Просто спустился вниз с этим окровавленным ножом в руке. Однако нож оказался не нужен: все убежали еще до того, как я спустился на первый этаж. Все, кроме отца. Он лежал посреди гостиной, сжавшись в комок, — голова в луже блевотины, а зад в луже крови — и весь трясся, словно от холода. Я его в самом деле убил, потому что внутри у него, наверно, ни одного живого места не осталось. Скорее всего он меня даже не заметил. Но все-таки это был мой отец, и даже чудовище не оставляет своего отца в горящем доме. Я хотел его вытащить на улицу и схватил за руки.
Только я совсем забыл, что до предела заряжен. Едва я к нему прикоснулся, как все эти искры просто рванулись из меня и обволокли его целиком. Никогда раньше со мной такого не случалось — он весь засветился, как будто часть меня самого, и словно утонул в моем сиянии. Я совсем этого не хотел, но напрочь забыл, что мне нельзя его трогать. Я хотел спасти его — попытаться спасти, — а вместо этого всадил в него такой заряд, какого никогда никому еще не перепадало. Тут я просто не выдержал и закричал.
Потом все-таки вытащил отца на улицу. Он весь обмяк, но даже если я его и убил, превратив все внутренности в желе, я не хотел, чтобы он оставался в горящем доме. Мне только про это и думалось, а еще про то, что я должен сам пойти в дом, подняться по лестнице, загореться и умереть. Но, как вы догадываетесь, я ничего такого не сделал. Вокруг все орали: «Пожар! Пожар! Близко не подходить!», — и я решил, что лучше, пока не поздно, смыться. Тело отца лежало на лужайке перед домом. Мне показалось, я слышал выстрелы, или это дерево трещало в огне — не знаю. Я обошел вокруг дома и бросился к дороге, а когда на пути попадались люди, они просто разбегались в стороны, потому что даже самый последний балбес в этой деревне мог видеть мои искры — так я здорово завелся.
Бежал я, пока не кончился асфальт. Дальше шла грунтовая дорога. Луну заволокло облаками, так что я почти ничего не видел и то и дело наталкивался на кусты. Один раз я свалился и, оглянувшись назад, увидел огонь. Горел уже весь дом и даже деревья над ним. Дождя и в самом деле давно не было, так что деревья стояли сухие, и я подумал, что сгорит, наверное, не один только дом, У меня даже возникла надежда, что они за мной не погонятся.
Глупо, конечно, чего там говорить. Если уж они решили прикончить меня только потому, что я отверг дочку папаши Лема, то как же они отреагируют, когда я, считай, сжег их тайный городишко? Понятное дело, как только им станет понятно, что я сбежал, они бросятся в погоню, и мне еще повезет, если пристрелят сразу.
Я подумал: была не была — срежу через лес и где-нибудь спрячусь, но потом решил, что лучше идти по дороге как можно дольше, пока не увижу свет фар. Неожиданно дорога кончилась. Вокруг — одни кусты и деревья. Я двинулся назад и попытался отыскать развилку. Долго плутал, как слепой в траве, то и дело теряя колеи грунтовой дороги, и тут увидел свет фар в той стороне, где горели дома, их уже горело по крайней мере три. Они наверняка поняли, что городку конец, и, оставив лишь несколько человек, чтобы вывести детей в безопасное место, бросились за мной в погоню. Во всяком случае, я бы именно так и поступил, и черт с ним, с раком, они ведь понимали, что всех сразу мне не одолеть. А я даже не мог отыскать дорогу. Когда их машины окажутся достаточно близко, смываться будет уже поздно…
Только я собрался рвануть в лес, как прямо передо мной, футах в двадцати, вспыхнули фары. Я чуть в штаны не напустил от испуга. «Все, — подумал. — Теперь, Мик Уингер, тебе точно конец».
И вдруг слышу ее голос:
— Мик, идиот, что ты стоишь там, на свету, иди скорей сюда. Да, та самая леди из Роанока. Я по-прежнему ее не видел, но узнал голос и рванул к машине. На самом деле дорога не кончилась, просто свернула в сторону, и она припарковалась как раз в том месте, где грунтовая дорога сходилась с насыпной. Я подскочил к двери машины — не знаю уж, что это была за машина, может, «Блейзер» с четырехколесным приводом, — но дверь оказалась заперта. Она кричит, чтобы я скорей садился, а я кричу, что никак не открою, но потом наконец дверь открылась, и я забрался внутрь. Она тут же подала назад, развернула машину так резко, что я, не успев закрыть дверь, едва не вывалился, и сказала:
— Ремень пристегни.
— Ты за мной следила? — спросил я.
— Нет, я просто устроила здесь пикник. И, черт побери, пристегни наконец ремень!
Я пристегнул и обернулся назад. У поворота на насыпную дорогу подрагивали пять или шесть пар огоньков — мы оторвались всего на милю.
— Мы искали это место много лет, — продолжала она. — Думали, они обосновались в округе Рокингем. Выходит, мы здорово ошибались.
— А где мы сейчас?
— Округ Аламанс.
И тут я словно сорвался:
— Черт бы все побрал! Я убил там своего отца!
— Мик, ты только не злись на меня, только не заводись. Извини. Успокойся. — Наверное, она больше ни о чем и думать не могла: лишь бы я не разозлился и не убил ее ненароком. Но мне трудно ее осуждать, потому что справиться с собой в тот раз мне едва оказалось по силам. Если б я не сдержался, я бы ее точно прикончил. Еще и ладонь начала болеть — из-за того, что я схватился за раскаленную дверную ручку, — и болела все сильнее и сильнее.
Машину она вела умело.
Иногда мы вылетали на поворот так быстро, что ей приходилось ударять по тормозам — мы скользили, и я каждый раз думал, что вот сейчас-то нам точно конец. Однако она всякий раз возвращала машину на дорогу, и мы неслись дальше.
У меня уже просто сил не осталось для переживаний. Я сидел с закрытыми глазами, стараясь успокоиться, но потом вдруг вспомнил отца, лежащего в крови и блевотине, хотя я его и невзлюбил сразу, но это все равно был мой отец. И того типа вспомнил, что сгорел в моей комнате, — тогда меня это совсем не трогало, но, сидя в машине, я снова испугался, разозлился и возненавидел себя пуще прежнего. Я едва сдерживался, но не мог выпустить эти искры, и мне очень хотелось умереть. Затем я понял, что банда, которая за нами гналась, уже близко, и теперь я их чувствую. Вернее, нет, дело не в том, что нас догоняли: просто они были так злы, что «искры» с них сыпались, как никогда раньше. Ну я и решил: раз они так близко, значит, я могу разрядиться. Взял и метнул в них весь свой заряд. Не знаю уж, попал я там в кого или нет. Я даже не знаю, может ли моя биоэлектрическая система действовать на таком расстоянии. Однако я сбросил все свои «искры», ничуть не повредив леди, сидевшей за рулем.
Вскоре мы выехали на асфальт, и я только тут понял, что настоящей бешеной езды мне видеть еще не приходилось: все, что я видел раньше, это цветочки. Она жала на газ, смотрела на поворот дороги впереди и тут же выключала свет, не доехав даже до половины изгиба дороги, — рехнуться можно, но смысл в этом был. Они следовали за светом наших фар и, когда мы их выключили, на какое-то время пропали из виду. Кроме того, не зная, что впереди поворот, они могли слететь с дороги или по крайней мере замедлить ход. Мы, понятное дело, тоже могли гробануться, но эта леди явно знала, что делает.
Потом мы вылетели на прямой участок дороги с перекрестком впереди. Я решил, что она свернет, но нет, она гнала машину дальше, в кромешную тьму.
Я уже начал думать, что мы вот-вот куда-нибудь вмажемся, но в этот момент она сбросила газ, высунула руку в окно и мигнула фонариком. Ехали мы довольно быстро, но короткой вспышки света хватило, чтобы дорожный знак впереди сверкнул отражающей поверхностью, так что мы знали, где следующий поворот, оказалось, дальше, чем я думал. Она, не сбавляя хода, миновала поворот, затем следующий, каждый раз лишь мигнув вперед фонариком, и только после этого снова включила фары.
Я оглянулся посмотреть, есть ли кто позади.
— Мы их потеряли!
— Тебе лучше знать.
Протянувшись назад своим полем, я попытался понять, где преследователи, и, хотя они были здорово заряжены, на этот раз я их едва почувствовал.
— Они все движутся по разным дорогам.
— Значит, кого-то из них мы потеряли, — сказала она. — Но не всех. Сам понимаешь, они не отстанут.
— Понимаю.
— Ты сейчас главный приз.
— А ты — дочь Исава.
— Черта с два. Я прапраправнучка Джекоба Йоу, которому случилось обнаружить в себе биоэлектрические способности. Это, знаешь, как если у тебя хороший рост и сила, значит, ты можешь играть в баскетбол. Просто природный талант, ничего больше. Но он свихнулся и занялся кровосмешением во всем своем семействе, и у них появились всякие дурацкие идеи насчет «избранного народа», хотя все это время они оставались самыми обыкновенными убийцами.
— А дальше? — спросил я.
— Ты ни в чем не виноват. Тебя некому было научить. И я тебя не виню.
Но дело все в том, что я сам себя винил.
— Они просто темные, неграмотные люди, — продолжала она. — Но моему деду надоело читать Библию и убивать чиновников из налогового ведомства, шерифов и всех остальных, кто им мешал. Ему хотелось понять, почему мы такие. А кроме того, он не хотел жениться на той девке, что для него выбрали, потому что он, мол, не особенно «пыльный». Пришлось скрываться. Они отыскали его и пытались убить, но он снова сбежал. Потом женился. Выучился на врача, и его дети выросли с убеждением, что необходимо понять эту силу. Тут ведь все, как в старых байках про ведьм, которые, если разозлятся, могут напускать порчу или еще что-нибудь в таком духе. Может, они даже не знали, что делают это. Привораживать, приманивать — это, худо-бедно, все умеют. Люди, которых возглавляет папаша Лем, делают это лучше всех, потому что они добивались результата направленной селекцией. И мы должны их остановить, понимаешь? Мы должны помешать им полностью овладеть своими способностями. Потому что теперь мы знаем о них больше. Тут все тесно связано с процессами самоисцеления. В Швеции уже пробовали лечить опухоли, меняя направления токов. Рак, понимаешь? Прямая противоположность тому, что делал ты, но принцип тот же самый. Понимаешь, что это значит? Если бы люди папаши Лема научились управлять своими способностями, они могли бы стать не убийцами, а целителями. Может быть, нужно просто делать это не со злостью, а с любовью.
— А тех маленьких девчонок в приютах вы тоже убивали с любовью? — спросил я.
Она ничего не ответила и продолжала гнать машину.
— Черт! — сказала она спустя какое-то время. — Дождь пошел.
Дорога намокла, и мы чуть снизили скорость. Я оглянулся — позади снова маячили фары. Далеко, но я их все-таки видел.
— Они нас опять догоняют.
— Я не могу ехать по такой дороге быстрее.
— Их дождь тоже замедлит.
— Не при моем везении.
— Пожар, наверно, погаснет. Там, в городке.
— Это уже не имеет значения. Они переберутся на новое место. Ты с нами, и теперь они знают, что мы их засекли.
Я извинился за то, что причинил столько хлопот, а она говорит:
— Мы не могли допустить, чтобы ты погиб. Я просто должна была попытаться тебя спасти.
— Зачем? — спросил я. — Зачем вам это нужно?
— Если хочешь, могу и так сказать: если бы ты решил остаться с ними, я должна была тебя убить.
— Знаешь, — говорю, — ты прямо богиня милосердия. — Потом подумал немного и добавил: — А вообще ты не лучше их. Ты, как они, хочешь от меня ребенка. Я вам только на расплод и нужен — как племенной самец.
— Если бы нужен был только для этого, — сказала она, — я бы сделала все, что требуется, еще там, на холме, сегодня утром. Вернее, ты бы сам все сделал. Вообще-то мне следовало тебя заставить: если бы ты решил остаться с ними, единственной нашей надеждой стал бы твой ребенок, которого мы вырастили бы приличным человеком. Однако, оказалось, ты и сам приличный человек, так что убивать тебя не пришлось. Теперь мы сможем изучать тебя и узнаем много нового — ты ведь самый сильный из живущих обладателей этого дара. — Так прямо и сказала.
И если я не мог сказать, кто есть кто, то, во всяком случае, мог угадать, кто что делает. Например, кто спит, а кто нет. Не ясно было также, где взрослые, а где дети, потому что я ощущал не размер, а яркость, и только по яркости определял, кто из них близко, а кто далеко.
— Мне, можно сказать, повезло, что я выспался днем, когда тот тип вез меня от Роанока до Идена. Вернее, везение тут сомнительное, поскольку мне совсем не хотелось в Идеи, но по крайней мере я отоспался, а значит, мог продержаться дольше и выждать, пока все не улягутся.
В соседнем доме их было несколько. Я не сразу разобрался, кто там кто, — трое из них здорово «искрили», и поначалу мне показалось, что они просто ближе других, — но потом я сообразил, что это, наверно, родители и папаша Лем плюс еще кто-то. Короче, они там посовещались какое-то время, потом закончили, и все, кроме папаши Лема, перешли в мой дом. Я не знал, о чем шел разговор, но чувствовал, как они напуганы и злы. Впрочем, больше напуганы. Я тоже здорово испугался, но заставил себя успокоиться, чтобы ненароком кого-нибудь не убить. Таким образом я и держал себя в руках, чтобы не очень заряжаться и «искрить», — пусть думают, что сплю. Они видели хуже меня, так что это могло помочь. Сначала я думал, все заявятся наверх и прикончат меня, но нет, они остались ждать внизу, и только один из них поднялся на второй этаж. Однако он даже не зашел ко мне — только прошелся по другим комнатам, разбудил спящих и заставил спуститься вниз, а потом выгнал из дома.
Это меня еще больше напугало. Тут уже никаких сомнений не оставалось: они не хотели, чтобы я «искранул» кого-нибудь поблизости, когда на меня набросятся. Хотя с другой стороны, подумал я, это неплохой признак: боятся — и правильно. Я мог протянуться дальше их всех и ударить сильнее. Кроме того, когда я вернул дочери папаши Лема то, что та на меня наслала, они поняли, что я способен отразить их удар, если им вздумается меня «запылить». Разумеется, они не знали, на что я еще способен.
Но я этого и сам тогда не знал.
Наконец все выбрались из дома, кроме той компании на первом этаже. Вокруг дома тоже стояли — может, кто следил за мной, может, просто так, но я решил, что выбираться через окно будет рискованно.
Затем кто-то снова двинулся наверх. Сгонять вниз больше было некого, так что, понятно, шли по мою душу. Всего один человек, но легче от этого не становилось — любой взрослый, умеющий управляться с ножом, мог бы, наверно, со мной справиться. Я еще не совсем вырос — во всяком случае, надеюсь, — а драться мы в приюте особенно не дрались. Так, мутузили друг друга во дворе, но это несерьезно. Я даже пожалел на мгновение, что не занялся в свое время «кунгфу» вместо того, чтобы просиживать за учебниками, стараясь наверстать недоученное в приютской школе. Мертвому ни математика, ни другие науки уже не понадобятся.
Хуже всего было то, что я его не видел. Может, на самом деле они просто убрали из дома всех детей, чтобы, проснувшись утром, меня не разбудили. Может, они хотели как лучше. А этот, на лестнице, поднимался, чтобы проверить, все ли у меня в порядке, или принести чистую одежду, или еще что, кто его знает? Я ведь не знал наверняка, что он хочет меня убить, — как же я мог «искрануть» его, не будучи уверен? Но если это действительно так, тогда, конечно же, лучше было бы разделаться с ним, прежде чем он доберется до меня…
Так или иначе, решать мне не пришлось. Пока я лежал и думал, что делать, он поднялся по лестнице, подошел к двери, повернул ручку и вошел в комнату.
Я старался дышать мелко и ровно, как спящий. И старался не «искрить» слишком сильно. Если он просто проверяет, то сейчас уйдет.
Человек не ушел. Двигался он очень тихо, чтобы я случайно не проснулся. И напуган был дальше некуда. Так напуган, что я сразу понял: он здесь отнюдь не для того, чтобы подоткнуть мне одеяло или пожелать спокойной ночи.
И я решил его «искрануть». Но оказалось, у меня нет никаких «искр»! В смысле, я не злился и ничего такого. Я никогда раньше не пробовал убивать кого-нибудь специально, это всегда случалось, когда я уже был на взводе и просто терял над собой контроль. И сейчас это стремление успокоиться так на меня подействовало, что я не мог ничего сделать. Ни одной лишней «искры» у меня не было, только обычная светящаяся тень, а он уже стоял рядом, и времени совсем не осталось, так что я просто скатился с кровати. В его сторону, что, может быть, глупо — я мог напороться на нож, — но ведь я еще не знал наверняка, что у него есть нож. Я думал, собью его с ног или толкну.
Я его толкнул и грохнулся на пол, но он устоял и даже успел полоснуть меня по спине. Не очень сильно, больше рубашке досталось, но, поняв, что он с ножом, я ужасно испугался, вскарабкался на ноги и на четвереньках отполз в сторону. Света от окна не было, и мы ходили будто в большом темном шкафу. Я не видел его, он — меня. Вернее, я-то видел — или по крайней мере чувствовал, где он, — и теперь сам «искрил», как ненормальный, так что этот человек тоже должен был меня видеть, если только они не послали кого-то с совсем уж слабыми способностями.
Но оказалось, так оно и есть. Он просто топтался по комнате и, видимо, надеясь меня зацепить, размахивал ножом — я слышал свист. Меня он просто не видел.
А я все это время старался завестись, но ничего не выходило. По желанию никогда нельзя разозлиться. Может быть, у хорошего актера это получится, но я не актер. Короче, я был напуган и «искрил», но никак не мог послать импульс в него. И чем больше об этом думал, тем спокойнее становился.
Вроде как всю жизнь носишь с собой автомат и время от времени случайно отправляешь на тот свет людей, которым совсем не желаешь зла, а когда тебе в первый раз действительно нужно кого-нибудь пристрелить, автомат заедает.
Я перестал злиться. Просто сидел там, понимая, что скоро умру и что наконец научился держать себя в руках, не убивая людей направо и налево, — мне уже совсем не хотелось покончить с собой, но как раз теперь-то меня и прикончат. Только у них не хватило духу сделать это в открытую, и они отправили человека перерезать мне глотку во сне. Мои дорогие любящие родители, которых я не видел столько лет, тоже были на том совещании, где все это решалось. Черт, папочка и сейчас стоял внизу, ждал, когда убийца спустится вниз и скажет, что со мной покончено. Будет ли он меня оплакивать? Нет, мол, больше на свете моего маленького мальчика… Лежит теперь Мик в сырой, холодной земле…
И вот тут-то я завелся по-настоящему. Все очень просто. Не надо специально себя заводить, надо лишь подумать о чем-то таком, что тебя разозлит. Я уже весь «искрил» от страха, а тут еще и завелся, так что теперь во мне этого дела оказалось больше, чем нужно. Только выпустив свой импульс, я послал его не в того типа, что топтался с ножом по комнате. Огненный шар во мне сам рванулся вниз, через пол, и прямо в моего дорогого папочку. Я слышал, как он кричит. Он сразу все почувствовал, И я почувствовал. Я ведь не собирался этого делать. Мы впервые встретились всего за несколько часов до того, но он ведь был моим отцом, а ему досталось больше, чем доставалось от меня кому-нибудь другому за всю мою жизнь. Я не собирался убивать отца, ей-богу. Это же дико. Потом я вдруг словно ослеп. В первую секунду мне показалось, что это ответный импульс, «искры», но я тут же понял, что включился верхний свет в комнате. До человека с ножом наконец дошло, что ему же будет лучше, когда видно, что делаешь. К счастью, свет ослепил его так же, как и меня, иначе я бы и понять ничего не успел, а он уже всадил бы в меня нож. Пока он моргал, я успел перебраться в дальний угол комнаты.
Надо сказать, я никакой не герой, но в тот момент подумал, что брошусь на этого типа.
Потом я вдруг сообразил. Идею подсказали провода в стенах с бегущим по ним током. Это ведь электричество, и та леди в Роаноке говорила про мою «биоэлектрическую систему», так что я подумал: вдруг что-то получится?
Сначала я хотел что-нибудь закоротить, устроить короткое замыкание, но во мне не настолько много электричества. Затем решил попробовать вроде как подключиться к сети, чтобы добавить силы своим импульсам, но вовремя одумался, потому как это все равно что сесть на электрический стул. Может, мне это и удалось бы, но тут, если ошибешься, то уже точно конец.
Однако кое-что я все-таки мог. Рядам на столике стояла лампа. Я содрал с нее абажур и швырнул его в того типа — он все еще стоял у двери и соображал, что это за крик — раздался внизу. Я схватил лампу, включил ее, а затем разбил лампочку о столик — посыпались искры, и она погасла.
Я держал лампу в руке, как дубину, чтобы он подумал, будто я именно так и собираюсь ею воспользоваться. Наверно, если бы мой план не сработал, я бы так и поступил — попытался бы выбить нож лампой. Но пока он смотрел на меня, готовясь броситься вперед, я вроде как ненамеренно опустил лампу разбитым концом на кровать и воспользовался своими «искрами», скопившимся во мне зарядом злости. Я не мог метнуть заряд в того типа — вернее, мог, но это было бы как с водителем автобуса: смерть, например, от рака легкого через шесть месяцев. К тому времени я бы уже полгода как дал дуба от многочисленных ножевых ран.
Короче, я качал «искры» и гнал их по руке, а затем дальше, через всю лампу, словно растягивал свою тень. И получилось! «Искры» текли до конца лампы и накапливались там беспрерывно, а я тем временем думал о том, как папаша Лем решил убить меня, потому что я посчитал его дочь уродиной, и как он заставил меня убить отца, хотя я и знал-то его меньше, чем полдня, и все это время заряжался, заряжался…
Наконец зарядился достаточно, и внутри разбитой лампочки начали проскакивать искры — прямо по простыне. Настоящие искры, которые я не только чувствовал, но и видел. Через две секунды постель вспыхнула, и вот тут-то я размахнулся лампой, вырвал шнур из розетки и швырнул ее в этого типа. Он присел, а я в ту же секунду сгреб с постели горящее покрывало и бросился на него. Я не знал, на ком из нас раньше загорится одежда, но подумал, что это будет слишком для него неожиданно, и он не догадается ткнуть меня ножом через покрывало. Так и вышло: он выронил нож и попытался сбросить с себя покрывало, что ему не очень-то удалось. Затем он рванулся к двери, но я двинул его носком ботинка по лодыжке, и он растянулся на полу, все еще сражаясь с покрывалом.
Я схватил его нож и полоснул ему по ноге, сзади. Нож оказался острый, как бритва. Может, я был здорово зол и испуган и потому полоснул сильнее, чем мне казалось, но получилось чуть не до самой кости. Он все еще боролся с горящим покрывалом и кричал, кровь хлестала, а огонь уже перекинулся на обои, и я подумал, что у меня будет больше шансов смыться, когда им придется тушить пожар.
Еще я подумал, что не очень-то далеко убегу, если сгорю вместе с домом, и понял, что человек, который пришел меня убивать, уже горит. Это сделал с ним я, сделал что-то столь же ужасное, как рак. Но мне было все равно: я убил столько народа, что теперь это никак меня не задело, тем более что он сам пытался меня убить. И никакой жалости к нему я не испытывал, потому что старому Пелегу было ничуть не лучше. По правде сказать, мне даже стало легче — я вроде как поквитался с ними за смерть Пелега, хотя на самом деле обоих убил я сам. И если вы спросите, как можно сквитаться за Пелега, убив кого-то еще, то я скажу, что в этом все-таки есть какой-то смысл, — я ведь по их вине рос в приюте, а не там, среди своих. А может, смысл был в том, что этот тип заслуживал смерти, а старый Пелег — нет, и тот, кто заслуживал, должен был умереть смертью такой же страшной. Не знаю. Я тогда об этом и не раздумывал. Просто слышал, как он кричит, но даже не хотел ему помочь… Нет, я не злорадствовал, не думал: «Гори, сволочь, так тебе и надо», — но в то же время чувствовал, что я не человек — монстр, чудовище, как мне всегда и казалось. Вроде тех, что бывают в фильмах ужасов. А тут прямо как из фильма про какого-нибудь садиста-убийцу: человек катается по полу, горит и кричит, а чудовище стоит посреди огня, и ему хоть бы что.
Меня огонь даже не тронул. Все вокруг горит, а передо мной пламя словно отступает — столько во мне искр от ненависти к самому себе, что ему просто не подойти. Я с тех пор много об этом думал. В том смысле, что даже этот шведский ученый не знает о биоэлектрических делах все до конца. Может быть, когда я завожусь и начинаю сильно «искрить», получается так, что меня нельзя убить. Может, эти генералы в гражданскую войну вот так и скакали по полю боя под пулями, — или это про другого генерала, во вторую мировую? — и ничего им не делалось. Может, когда ты слишком сильно заряжен, с тобой просто ничего не может случиться. В общем, не знаю. Но когда я решил двигаться и открыл дверь, горела уже вся комната и сама дверь. Однако я просто открыл ее и вышел в коридор. Сейчас вот у меня на руке повязка — это доказывает, что раскаленную дверную ручку я без всякого вреда схватить все же не мог, но ни один человек не выжил бы там, а я вышел, и хоть бы волосок пригорел.
Я не знал, кто есть в доме, но побежал вниз. Определять людей по искрам мне еще было непривычно, так что я даже не догадался проверить. Просто спустился вниз с этим окровавленным ножом в руке. Однако нож оказался не нужен: все убежали еще до того, как я спустился на первый этаж. Все, кроме отца. Он лежал посреди гостиной, сжавшись в комок, — голова в луже блевотины, а зад в луже крови — и весь трясся, словно от холода. Я его в самом деле убил, потому что внутри у него, наверно, ни одного живого места не осталось. Скорее всего он меня даже не заметил. Но все-таки это был мой отец, и даже чудовище не оставляет своего отца в горящем доме. Я хотел его вытащить на улицу и схватил за руки.
Только я совсем забыл, что до предела заряжен. Едва я к нему прикоснулся, как все эти искры просто рванулись из меня и обволокли его целиком. Никогда раньше со мной такого не случалось — он весь засветился, как будто часть меня самого, и словно утонул в моем сиянии. Я совсем этого не хотел, но напрочь забыл, что мне нельзя его трогать. Я хотел спасти его — попытаться спасти, — а вместо этого всадил в него такой заряд, какого никогда никому еще не перепадало. Тут я просто не выдержал и закричал.
Потом все-таки вытащил отца на улицу. Он весь обмяк, но даже если я его и убил, превратив все внутренности в желе, я не хотел, чтобы он оставался в горящем доме. Мне только про это и думалось, а еще про то, что я должен сам пойти в дом, подняться по лестнице, загореться и умереть. Но, как вы догадываетесь, я ничего такого не сделал. Вокруг все орали: «Пожар! Пожар! Близко не подходить!», — и я решил, что лучше, пока не поздно, смыться. Тело отца лежало на лужайке перед домом. Мне показалось, я слышал выстрелы, или это дерево трещало в огне — не знаю. Я обошел вокруг дома и бросился к дороге, а когда на пути попадались люди, они просто разбегались в стороны, потому что даже самый последний балбес в этой деревне мог видеть мои искры — так я здорово завелся.
Бежал я, пока не кончился асфальт. Дальше шла грунтовая дорога. Луну заволокло облаками, так что я почти ничего не видел и то и дело наталкивался на кусты. Один раз я свалился и, оглянувшись назад, увидел огонь. Горел уже весь дом и даже деревья над ним. Дождя и в самом деле давно не было, так что деревья стояли сухие, и я подумал, что сгорит, наверное, не один только дом, У меня даже возникла надежда, что они за мной не погонятся.
Глупо, конечно, чего там говорить. Если уж они решили прикончить меня только потому, что я отверг дочку папаши Лема, то как же они отреагируют, когда я, считай, сжег их тайный городишко? Понятное дело, как только им станет понятно, что я сбежал, они бросятся в погоню, и мне еще повезет, если пристрелят сразу.
Я подумал: была не была — срежу через лес и где-нибудь спрячусь, но потом решил, что лучше идти по дороге как можно дольше, пока не увижу свет фар. Неожиданно дорога кончилась. Вокруг — одни кусты и деревья. Я двинулся назад и попытался отыскать развилку. Долго плутал, как слепой в траве, то и дело теряя колеи грунтовой дороги, и тут увидел свет фар в той стороне, где горели дома, их уже горело по крайней мере три. Они наверняка поняли, что городку конец, и, оставив лишь несколько человек, чтобы вывести детей в безопасное место, бросились за мной в погоню. Во всяком случае, я бы именно так и поступил, и черт с ним, с раком, они ведь понимали, что всех сразу мне не одолеть. А я даже не мог отыскать дорогу. Когда их машины окажутся достаточно близко, смываться будет уже поздно…
Только я собрался рвануть в лес, как прямо передо мной, футах в двадцати, вспыхнули фары. Я чуть в штаны не напустил от испуга. «Все, — подумал. — Теперь, Мик Уингер, тебе точно конец».
И вдруг слышу ее голос:
— Мик, идиот, что ты стоишь там, на свету, иди скорей сюда. Да, та самая леди из Роанока. Я по-прежнему ее не видел, но узнал голос и рванул к машине. На самом деле дорога не кончилась, просто свернула в сторону, и она припарковалась как раз в том месте, где грунтовая дорога сходилась с насыпной. Я подскочил к двери машины — не знаю уж, что это была за машина, может, «Блейзер» с четырехколесным приводом, — но дверь оказалась заперта. Она кричит, чтобы я скорей садился, а я кричу, что никак не открою, но потом наконец дверь открылась, и я забрался внутрь. Она тут же подала назад, развернула машину так резко, что я, не успев закрыть дверь, едва не вывалился, и сказала:
— Ремень пристегни.
— Ты за мной следила? — спросил я.
— Нет, я просто устроила здесь пикник. И, черт побери, пристегни наконец ремень!
Я пристегнул и обернулся назад. У поворота на насыпную дорогу подрагивали пять или шесть пар огоньков — мы оторвались всего на милю.
— Мы искали это место много лет, — продолжала она. — Думали, они обосновались в округе Рокингем. Выходит, мы здорово ошибались.
— А где мы сейчас?
— Округ Аламанс.
И тут я словно сорвался:
— Черт бы все побрал! Я убил там своего отца!
— Мик, ты только не злись на меня, только не заводись. Извини. Успокойся. — Наверное, она больше ни о чем и думать не могла: лишь бы я не разозлился и не убил ее ненароком. Но мне трудно ее осуждать, потому что справиться с собой в тот раз мне едва оказалось по силам. Если б я не сдержался, я бы ее точно прикончил. Еще и ладонь начала болеть — из-за того, что я схватился за раскаленную дверную ручку, — и болела все сильнее и сильнее.
Машину она вела умело.
Иногда мы вылетали на поворот так быстро, что ей приходилось ударять по тормозам — мы скользили, и я каждый раз думал, что вот сейчас-то нам точно конец. Однако она всякий раз возвращала машину на дорогу, и мы неслись дальше.
У меня уже просто сил не осталось для переживаний. Я сидел с закрытыми глазами, стараясь успокоиться, но потом вдруг вспомнил отца, лежащего в крови и блевотине, хотя я его и невзлюбил сразу, но это все равно был мой отец. И того типа вспомнил, что сгорел в моей комнате, — тогда меня это совсем не трогало, но, сидя в машине, я снова испугался, разозлился и возненавидел себя пуще прежнего. Я едва сдерживался, но не мог выпустить эти искры, и мне очень хотелось умереть. Затем я понял, что банда, которая за нами гналась, уже близко, и теперь я их чувствую. Вернее, нет, дело не в том, что нас догоняли: просто они были так злы, что «искры» с них сыпались, как никогда раньше. Ну я и решил: раз они так близко, значит, я могу разрядиться. Взял и метнул в них весь свой заряд. Не знаю уж, попал я там в кого или нет. Я даже не знаю, может ли моя биоэлектрическая система действовать на таком расстоянии. Однако я сбросил все свои «искры», ничуть не повредив леди, сидевшей за рулем.
Вскоре мы выехали на асфальт, и я только тут понял, что настоящей бешеной езды мне видеть еще не приходилось: все, что я видел раньше, это цветочки. Она жала на газ, смотрела на поворот дороги впереди и тут же выключала свет, не доехав даже до половины изгиба дороги, — рехнуться можно, но смысл в этом был. Они следовали за светом наших фар и, когда мы их выключили, на какое-то время пропали из виду. Кроме того, не зная, что впереди поворот, они могли слететь с дороги или по крайней мере замедлить ход. Мы, понятное дело, тоже могли гробануться, но эта леди явно знала, что делает.
Потом мы вылетели на прямой участок дороги с перекрестком впереди. Я решил, что она свернет, но нет, она гнала машину дальше, в кромешную тьму.
Я уже начал думать, что мы вот-вот куда-нибудь вмажемся, но в этот момент она сбросила газ, высунула руку в окно и мигнула фонариком. Ехали мы довольно быстро, но короткой вспышки света хватило, чтобы дорожный знак впереди сверкнул отражающей поверхностью, так что мы знали, где следующий поворот, оказалось, дальше, чем я думал. Она, не сбавляя хода, миновала поворот, затем следующий, каждый раз лишь мигнув вперед фонариком, и только после этого снова включила фары.
Я оглянулся посмотреть, есть ли кто позади.
— Мы их потеряли!
— Тебе лучше знать.
Протянувшись назад своим полем, я попытался понять, где преследователи, и, хотя они были здорово заряжены, на этот раз я их едва почувствовал.
— Они все движутся по разным дорогам.
— Значит, кого-то из них мы потеряли, — сказала она. — Но не всех. Сам понимаешь, они не отстанут.
— Понимаю.
— Ты сейчас главный приз.
— А ты — дочь Исава.
— Черта с два. Я прапраправнучка Джекоба Йоу, которому случилось обнаружить в себе биоэлектрические способности. Это, знаешь, как если у тебя хороший рост и сила, значит, ты можешь играть в баскетбол. Просто природный талант, ничего больше. Но он свихнулся и занялся кровосмешением во всем своем семействе, и у них появились всякие дурацкие идеи насчет «избранного народа», хотя все это время они оставались самыми обыкновенными убийцами.
— А дальше? — спросил я.
— Ты ни в чем не виноват. Тебя некому было научить. И я тебя не виню.
Но дело все в том, что я сам себя винил.
— Они просто темные, неграмотные люди, — продолжала она. — Но моему деду надоело читать Библию и убивать чиновников из налогового ведомства, шерифов и всех остальных, кто им мешал. Ему хотелось понять, почему мы такие. А кроме того, он не хотел жениться на той девке, что для него выбрали, потому что он, мол, не особенно «пыльный». Пришлось скрываться. Они отыскали его и пытались убить, но он снова сбежал. Потом женился. Выучился на врача, и его дети выросли с убеждением, что необходимо понять эту силу. Тут ведь все, как в старых байках про ведьм, которые, если разозлятся, могут напускать порчу или еще что-нибудь в таком духе. Может, они даже не знали, что делают это. Привораживать, приманивать — это, худо-бедно, все умеют. Люди, которых возглавляет папаша Лем, делают это лучше всех, потому что они добивались результата направленной селекцией. И мы должны их остановить, понимаешь? Мы должны помешать им полностью овладеть своими способностями. Потому что теперь мы знаем о них больше. Тут все тесно связано с процессами самоисцеления. В Швеции уже пробовали лечить опухоли, меняя направления токов. Рак, понимаешь? Прямая противоположность тому, что делал ты, но принцип тот же самый. Понимаешь, что это значит? Если бы люди папаши Лема научились управлять своими способностями, они могли бы стать не убийцами, а целителями. Может быть, нужно просто делать это не со злостью, а с любовью.
— А тех маленьких девчонок в приютах вы тоже убивали с любовью? — спросил я.
Она ничего не ответила и продолжала гнать машину.
— Черт! — сказала она спустя какое-то время. — Дождь пошел.
Дорога намокла, и мы чуть снизили скорость. Я оглянулся — позади снова маячили фары. Далеко, но я их все-таки видел.
— Они нас опять догоняют.
— Я не могу ехать по такой дороге быстрее.
— Их дождь тоже замедлит.
— Не при моем везении.
— Пожар, наверно, погаснет. Там, в городке.
— Это уже не имеет значения. Они переберутся на новое место. Ты с нами, и теперь они знают, что мы их засекли.
Я извинился за то, что причинил столько хлопот, а она говорит:
— Мы не могли допустить, чтобы ты погиб. Я просто должна была попытаться тебя спасти.
— Зачем? — спросил я. — Зачем вам это нужно?
— Если хочешь, могу и так сказать: если бы ты решил остаться с ними, я должна была тебя убить.
— Знаешь, — говорю, — ты прямо богиня милосердия. — Потом подумал немного и добавил: — А вообще ты не лучше их. Ты, как они, хочешь от меня ребенка. Я вам только на расплод и нужен — как племенной самец.
— Если бы нужен был только для этого, — сказала она, — я бы сделала все, что требуется, еще там, на холме, сегодня утром. Вернее, ты бы сам все сделал. Вообще-то мне следовало тебя заставить: если бы ты решил остаться с ними, единственной нашей надеждой стал бы твой ребенок, которого мы вырастили бы приличным человеком. Однако, оказалось, ты и сам приличный человек, так что убивать тебя не пришлось. Теперь мы сможем изучать тебя и узнаем много нового — ты ведь самый сильный из живущих обладателей этого дара. — Так прямо и сказала.