существует лишь сознание, мышление, Я. Истина в том, что я существую вместе
с моим миром и в моем мире и я состою в том, чтобы наниматься этим миром,
видеть его, воображать, мыслить о нем, любить его и ненавидеть, быть
печальным или радостным в нем и из-за него, двигаться в нем, изменять его и
одерживать его. Ничто из этого не могло бы быть мною, если л мир не
сосуществовал со мной, передо мной, кругом, окружая меня, показывая себя,
повергая меня то в восторг, то в отчаяние.
Но что это? С чем мы нечаянно столкнулись? Это исходное определение -
кто-то, кто видит и любит, и ненавидит, и требует от мир, и в нем движется и
совершает усилия, страдает из-за того - не это ли испокон веков называется в
самом скромном универсальном словаре "моей жизнью"? Что это такое? Это
просто значит, что первоначальная реальность, явление явлений, данное
Универсума, то, что дано мне, это... "моя жизнь" - только мое Я, не мое
замкнутое сознание, - это уже истолкование, идеалистическое истолкование.
Мне дана "моя жизнь", моя жизнь - это прежде всего то, что я нахожусь в
мире, не в каком-нибудь неопределенном, а в этом мире, в нем теперешнем, и
не просто в этом театре, а именно в этот момент, снимаясь тем, чем я в нем
занимаюсь, в этом театральном фрагменте моего жизненного мира, - я
философствую. Абстракции топились. В поисках не вызывающего сомнений явления
я обнаружил не вещь, производящую мышление, а вот что: себя, мыслящего,
себя, философствующего в данную минуту. Вот почему философия прежде всего
обнаруживает того, кто философствует, кто хочет мыслить о всеобщем и для
этого ищет нечто несомненное. Но обнаруживает, заметьте это, не философскую
теорию, а философствующего философа, т. е. занимающегося сейчас
философствованием, тогда как потом этот же самый философ может печально
шагать по улице, танцевать в дансинге, или страдать от колик, или быть
влюбленным в мимолетную красоту. Другими словами, обнаруживает
философствование, теоретизирование как жизненное явление и жизненное
действие, как частность его жизни и в его жизни, в его огромной, радостной и
печальной, полной надежд и ужасов жизни.
Первое, что должна сделать философия, - определить, что такое эта
данность: "моя жизнь", "наша жизнь", жизнь каждого. Жизнь - это способ
радикального бытия: любая Другая вещь и способ бытия обнаруживается мной в
моей жизни, внутреннее, как ее деталь, они связаны. В ней находится все
остальное, как бы включенное в нее, как бы переживаемое. Самое трудное
математическое уравнение, самое абстрактное и значительное понятие
философии, сам Универсум, сам Бог - это то, что я обнаруживаю в моей жизни,
то, чем я живу. И их радикальное и первичное бытие, стало быть, пережито
мной, и я не могу определить, чем они являются в качестве пережитых, если не
выясню, что значит "жить". Биологи употребляют слово "жизни", чтобы
обозначить феномен органических существ. Органика - это лишь класс вещей,
которые обнаруживаются в жизни. Наряду с другим классом вещей, носящих имя
неорганических. Важно то, что философ говорит нам об организмах, но так же
очевидно' что мы, сказав, что живем, и говоря о "нашей жизни", жизни
каждого, придаем этому слову смысл более непосредственный, более широкий,
более решительный. Дикарь и невежда не знают биологии и, однако, вправе
говорить о "своей жизни", поскольку под этими словами мы имеем в виду
огромное явление, предшествующее всей биологии, всей науке, всей культуре, -
явление великолепное, фундаментальное, ужасное, которое предполагает и
подразумевает все остальные явления. Биолог обнаруживает "органическую
жизнь" в пределах своей собственной жизни, как ее момент: это одно из его
жизненных занятий и ничего больше. Биология, как всякая наука, представляет
собой деятельность, или форму образа жизни. Философия, вернее,
философствование, бесспорно, является жизнью - как бег, влюбленность игра в
гольф, возмущение политикой, светские занятия.
Все это формы и образы жизни.
Стало быть, коренной вопрос философии в том, чтобы определить этот
образ бытия, эту первичную реальность, которую мм называем "вашей жизнью".
Итак, жить - это то, чего никто не может сделать за меня, - жизнь существует
без права передачи это не абстрактное понятие, это мое индивидуальнейшее
бытие. В первый раз философия становится частью чего-то не являющегося
абстракцией.
Это новая панорама, о которой я говорил, - самая древняя из всех та,
что всегда остается позади. Философия для начала идет сама позади себя,
рассматривает себя как форму жизни, конкретно и истинно; в итоге она
скрывается в этой жизни, тонет в ней - она пока что размышление о нашей
жизни. Древняя панорама оказывается самой новой. Таково огромное открытие
нашего времени. Оно настолько ново, что для него не подходит ни одно понятие
традиционной философии: образ бытия, который представляет собой жизнь,
нуждается в новых категориях - не в категориях античного космического бытия;
речь идет именно о том, чтобы избежать их и найти категории жизни, сущность
"нашей жизни".
Вы видите: то, что в течение сегодняшней лекции было трудным для
понимания, неуловимым, призрачным, игрой слов, становится ясным, простым и
таким, как будто вы думали об этом бессчетно. Таким ясным, таким открытым и
очевидным, что иногда даже слишком, так что, услышав это - заранее прошу
прощения, - услышав, вы окажетесь несколько сбитыми с толку, поскольку мы
неизбежно коснемся тайны жизни каждого. Давайте раскроем тайну. Эта тайна -
жизнь.
Лекция X
[Новая реальность и новая идея реальности. - Нищее бытие, - Жить - эго
оказаться а мире. - Жить - это постоянно решать, чем мы будем.]
В предыдущей лекции мы с вами обнаружили в качестве исходного данного
Универсума, стало быть в качестве первичной реальности, нечто совершенно
новое, отличное от космического бытия, из которого исходили древние, и от
субъективного бытия, из которого исходят современные ученые. Но то, что мы
обнаружили новую реальность, новое бытие, неизвестное ранее, не исчерпывает
значения этих слов. На первый взгляд, самое большее, речь идет о новой вещи,
отличной от уже известных, но все же такой же "вещи", как все остальные, -
речь идет о некоем бытии или реальности, отличных от общеизвестных, но в
конечном итоге отвечающих тому, что обычно принято обозначать словами
"реальность" и "бытие", - словом, что во всех о сношениях это открытие
подобно обнаружению неизвестного животного для зоологии; животное будет
новым, но поскольку животные уже известны, здесь применимо понятие
"животное". Как ни жаль, я должен сказать, что речь идет о чем-то гораздо
лее важном и определяющем, чем все это. Мы обнаружили реальность совершенно
новую, стало быть коренным образом отличающуюся от всего известного в
философии, стало быть, нечто, ни чего традиционные понятия реальности и
бытия не поднят. Да, но несмотря на это, мы применяем их, потому что того
открытия и в ходе него мы не располагаем другими. Прежде -чем создать новое
понятие, мы должны иметь и видеть нечто Совершенно новое. Следовательно, это
не только открытие новой реальности, но и начало новой идеи бытия, новой
онтологии - новой философии, и в той мере, в какой она оказывает влияние на
жизнь, - всей новой жизни.
Для античных ученых реальность, бытие обозначали "вещь"; для ученых
нового времени бытие означало "интимность, субъективность"; для нас бытие
означает "жизнь", - стало быть, интимность по отношению к самому себе и к
вещам. Мы утверждаем что достигли нового, более высокого духовного уровня,
поскольку, если мы посмотрим себе под ноги, на исходную точку - "жизнь", то
обнаружим, что в ней сохранены, объединенные и преодоленные, античность и
новое время. Мы на более высоком уровне - на пашем уровне, - на высоте
времени. Понятие высоты времени не фраза, а реальность, как мы очень скоро
увидимся.
Вспомним в нескольких словах путь, который привел нас к тому чтобы
принять "жизнь" в качестве исходного данного, первичной реальности,
несомненного в Универсуме. Существование вещей как существование независимое
от меня сомнительно, следовательно, оставим реалистическое понятие античных
философов Напротив, несомненно, что я мыслю о вещах, что мое мышление
существует и что, стало быть, существование вещей зависит от меня,
представляет собой мою мысль о них; такова бесспорная часть идеалистического
тезиса. Поэтому мы принимаем его, но, чтобы принять, хотим лучше понять и
задаем вопрос- в каком смысле и каким образом зависят от меня вещи, когда я
мыслю о них, - чем являются вещи, когда я говорю, что они лишь мои мысли?
Идеализм дает ответ: вещи зависят от меня они являются мыслями в том
отношении, что представляют собой содержание моего сознания, моего мышления,
состояния моего Я. Это вторая часть идеалистического тезиса, и ее мы не
принимаем. Мы не принимаем ее, потому что это бессмыслица- не потому что она
неистинна, а по причине более простои. фраза чтобы не быть истинной, должна
иметь смысл: из ее доступного смысла мы делаем вывод, что она ложна,
поскольку понимаем что утверждение 2 + 2 = 5 ложно. Но эта вторая часть
идеалистического тезиса лишена смысла, является нелепостью наподобие
"круглого квадрата". Пока этот театр - театр он не может быть содержанием
моего Я. Мое Я не обширно и не синего цвета а этот театр синего цвета и
обладает объемом, что я содержу в себе и чем являюсь, это лишь мое мышление
и видение этого театра, мое мышление и видение звезды, но не тот и не
другая. Зависимость между мышлением и его объектами не в том, что они
содержатся во мне в качестве моих составляющих, как полагал идеализм, а,
наоборот, в том, что я нахожу их как отдельные, отдаленные от меня,
находящиеся передо мной. Значит, утверждение, что сознание есть нечто
закрытое, отдающее себе отчет лишь в том, что содержится внутри него, ложно.
Напротив, я отдаю себе отчет, что мыслю, когда, например, осознаю, что вижу
звезду или думаю о вей; и тогда, из того, что я отдаю себе отчет, следует,
что существуют две вещи различные, хотя и связанные одна с другой: я,
видящий звезду, и звезда, видимая мною. Я нужен ей, но и мне тоже нужна она.
Если бы идеализм утверждал только: существует мышление, субъект. Я, он бы
утверждал нечто истинное, то неполное. Но он не останавливается на этом, а
добавляет: существуют только мышление, субъект, Я. Это ложно. Если существую
я, мыслящий, то существует и мир, о котором я мыслю. Стало быть, основной
истиной является мое сосуществование с миром. Существовать - это прежде
всего сосуществовать, т. е. видеть нечто, не являющееся мной, любить другое
существо, страдать от каких-то вещей.
Ведь зависимость вещей от меня не является односторонней, как
предполагал обнаружить идеализм, она не только в том, что вещи являются тем,
что я мыслю и чувствую, а также и в обратном, я тоже завишу от них, от мира.
Следовательно, речь идет о взаимозависимости, о соотношении, словом, о
сосуществовании.
Почему идеализм, у которого такая сильная и ясная интуиция мышления,
понимает его так плохо, фальсифицирует его? По той простой причине, что
принимает его без обсуждения традиционного смысла понятий "быть" и
"существовать". В соответствии с этим укоренившимся смыслом "быть,
существовать" значит "быть независимым", поэтому для прежней философии
единственное бытие, которое действительно есть, это Абсолютное Бытие,
представляющее собой вершину онтологической независимости. Декарт яснее, чем
кто-нибудь до него, почти цинично формулирует идею бытия, когда определяет
субстанцию, как я уже упоминал, сказав, что это "quod nihil aliud indigeat
ad existendum". Бытие, "которое, чтобы существовать, не нуждается ни в ком
ином - "nihil indigeat"'. Субстанциальное бытие - это самодостаточное -
независимое - бытие. Столкнувшись с очевидным явлением - тем, что исходная и
несомненная реальность - это я, мыслящий, и вещь, которую я мыслю, стало
быть двойственность и соотнесенность, ее не решаются принять беспристрастно,
а говорят: так как эти две вещи - субъект и объект - существуют вместе, они,
стало быть, зависят друг от друга, и я должен решать, что из них независимо,
что не нуждается в другом, самодостаточно. Но мы не находим никакого
несомненного основания для предположения, что быть одному может означать
"быть самодостаточным". Напротив, оказывается, что единственно несомненное
бытие, обнаруженное нами, это взаимозависимость Я и вещей: вещи - это то,
чем они являются для Меня, а я тот, кто выносит их, - стало быть,
несомненное бытие пока является не самодостаточным, а "нищим бытием". Быть -
значит одному нуждаться в другом.
Эта модификация необыкновенно важна, но она так очевидна, ясна и
проста, настолько на поверхности, что становится просо стыдно. Теперь вы
видите, что философия - это постоянное стремление к поверхностности? Игра,
где карты держат гак, чтоб; они были видны противнику?
К исходным данным, как мы сказали, является сосуществование мое и
вещей. Но едва мы сказали это, как начинаем догадываться, что определять как
"сосуществование" способ существования меня и мира, эту первичную
реальность, одновременно единую и двойственную, это великолепное явление
сущности двойственности, значит оказаться некорректными, поскольку
со-сущствование означает не более чем пребывание одной вещи ряда с другой,
существование и той и другой. Статический характер существования и бытия,
этих древних понятий, искажает то, то мы хотим выразить. Потому что на самом
деле не существует мира самого по себе рядом со мной и меня самого ряда с
ним, но мир - это то, что существует для меня, динамическое бытие передо
мной, напротив меня, а я - тот, кто оказывать на него воздействие, кто
смотрит на него и кто выдерживает его, любит его или ненавидит. Статическое
бытие признав отжившим - мы увидим его второстепенную роль - и должно быть
замещено бытием действенным. Бытие мира передо mhoй - это, скажем, действие,
произведенное надо мной, и соответственно мое над ним. Но это - реальность,
состоящая в том, что видит в мире, мыслит о нем, касается его, любит или
ненавидит, что вдохновляет его или сокрушает, что Я изменяет, что переносит
и терпит, - это то, что всегда называется "жить", "наша жизнь", жизнь
каждого. Тогда опровергнем высокомерие уважаемых и священных глаголов
"существовать", "сосуществовать", сказав вместо них: то первичное, что
имеется в Универсуме, это "моя жизнь" в все остальное, что имеется или не
имеется в ней, внутри нее. Теперь можно сказать, что вещи, Универсум, сам
Бог являются составляющими моей жизни, поскольку "моя жизнь" - это не только
Я, Я - субъект, но жизнь - это еще и мир. Мы преодолели субъективизм трех
веко - Я освободилось из заточения в собственной интимности, оно уже не
единственное, что имеется, но уже не страдает от одиночества, которым
является единственность, о чем мы говорили в прошлый раз. Мы избежали
заточения, в котором жили как люди нового времени, заточения сумрачного, без
света, света мира и без просторов, которым радуются крылья стремлений и
желаний. Мы вне уединенного, обособленного участка Я, закрытой комнаты
больного, полной зеркал, которые безнадежно возвещают нам наш собственный
профиль, - мы вне ее, на свежем воздухе, снова вдыхаем кислород космоса,
расправив крылья для полета, обратив сердце к вещам, достойным любви. Мир
снова стал горизонтом жизни, который, подобно линии моря, напрягает кругом
нас свою чудесную тетиву арбалета и заставляет ваше сердце почувствовать
себя стрелой, сердце, израненное самим собою, которое вечно болит от скорби
или наслаждения. Спасемся в мире - "спасемся в вещах". Это последнее
выражение я написал в качестве жизненной программы, когда мне было двадцать
два, я учился в Мекке идеализма и трепетал в смутном предвкушении сбора
плодов грядущей зрелости. Но сначала нам нужно выяснить, в чем своеобразие
этого истинного и первичного бытия, представляющего собой "жизнь". Нам не
пригодятся понятия и категории традиционной философии - ни одно из них. То,
что сейчас перед нами, ново: следовательно, мы должны выразить то, что
видим, в новых понятиях. Господа, нам выпало счастье впервые употребить
новые понятия. Поэтому в нашем новом положении мы хорошо представляем себе
радость, какую испытывали греки. Они были первыми людьми, открывшими научное
мышление, теорию - эту особую изысканную нежность, которую выказывает разум
вещам, отливая их в точную идею. У них не было за спиной научного прошлого,
у них не было готовых понятий, священных терминов. Перед ними было открытое
бытие, а под рукой лишь обычный язык, на котором говорили все, и вскоре
какое-нибудь простое обыденное слово чудесным образом согласовывалось с
важнейшей реальностью, открывавшейся перед ними. Обычное слово возносилось,
как при помощи левитации, над обиходным уровнем манеры говорить, беседы и
благородным образом преображалось в термин, гордясь, подобно скакуну,
тяжестью высшей идеи, оседлавшей его. Когда открывается новый мир,
необходимым словам выпадает лучшая доля. Мы, наследники давнего прошлого,
кажется, обречены использовать в науке лишь иерархические, торжественные,
застывшие термины, к которым при всем уважении мы потеряли всякое доверие.
Какое удовольствие, должно быть, доставляло грекам присутствовать при том,
как обычное слово озарялось сиянием научной идеи. Подумайте о жестком,
застывшем, неподвижном, холодном, как металл, для детского уха слове
"гипотенуза", услышанном впервые. Но ведь когда-то, на берегу моря в Греции,
умные музыканты, не привыкшие быть музыкантами, гениальные музыканты,
именовавшиеся пифагорейцами, обнаружили, что у арфы размер самой длинной
струны пропорционален размеру самой короткой, так же как звучание первой
звучанию второй. Арфа - треугольник, замкнутый струной "самой длинной, самой
протяженной" - ничего более. Кто может сегодня в атом страшном и скучном
слове различить простое и милое "самая длинная", напоминающее название
вальса Дебюсси: "La plus que lente" - "Более чем долгий".
Итак, мы находимся в подобной ситуации. Мы ищем понятия к категории,
которые выразили бы "жизнь" в ее своеобразии, и вынуждены заглядывать в
обычный словарь, удивляясь тому, как вдруг какое-то слово, простое искомое
слово, ив имеющее ранга, не имеющее научного прошлого, начинает лучиться
светом научной идеи и превращается в термин. Это еще один знак, что судьба
благосклонна к нам, и мы первопроходцами вступаем на неизведанный берег.
Слово "жить" приближает нас и пропасти, пропасти без фраз, без
трогательных предзнаменований, скрывающих то, что в ней таится. Нужно с
отвагой ступить в нее, несмотря на то, чти известно - нас ждет погружение в
страшные глубины. Есть благодетельные, бездонные пропасти чистого бытия,
которые возвращают нас к жизни возрожденными, окрепшими, просвещенными. Есть
явления определяющие, с которыми приходится время от времени сталкиваться
именно потому, что они бездонны, именно потому, что мы теряемся в них. Иисус
выразил это божественным образом: "Сберегший душу свою потеряет ее; а
потерявший душу свою ради Меня сбережет ее". Сейчас, если ваше внимание
будет сопутствовать мне, мы на какое-то время погрузимся, подобно
ныряльщикам, в собственное наше существование, чтобы затем вынырнуть, как
ныряльщик Короманделя, вернувшийся из морских глубин с жемчужиной зубах -
улыбаясь.
Что таков наша жизнь, моя жизнь? Было бы наивно и нелепо отвечать на
этот вопрос определениями из области биология и говорить о клетках,
соматических функциях, пищеварении, нервной системе и т. д. Все эти вещи
представляют собой гипотетические реальности, построенные на прочной основе,
но построенные биологической наукой, являющейся видом деятельности моей
жизни, если я изучаю ее и посвящаю себя ее исследованиям. Моя жизнь - это не
процессы, происходящие в моих клетках, и не то, что происходит на моих
звездах, золотых точках которые я вижу в своем ночном мире. Мое собственное
тело не больше чем фрагмент мира, который я обнаруживаю в себе, фрагмент,
который по многим причинам чрезвычайно важен для меня что не мешает ему быть
лишь одним из множества составляющих в раскрытом передо мною мире. Сколько
бы я ни говорил о своем физическом и психическом организме, это относится
лишь к второстепенным частностям, которые предполагают такое явление, как
моя жизнь, в ходе которой я обнаруживаю, вижу, исследую, анализирую
вещи-тела и вещи-души. Следовательно, ответы такого рода даже не
соприкасаются с той первичной реальностью, которую мы сейчас собираемся
определить.
Ведь что такое жизнь? Не нужно далеко ходить, речь не идет о том чтобы
вспоминать приобретенные знания. Основные истины всегда должны быть под
рукою, именно поэтому они основные. Что нужно искать, так это истин частные,
конкретный, провинциальные, не основные. Жизнь - это то, чем мы являемся,
что мы делаем: т. е. она на всех вещей самая близкая для каждого. Положим на
нее руку, она даст удержать себя, как ручная птица.
Если по дороге сюда кто-нибудь спросил вас, куда вы идете, вы должны
были ответить: мы идем слушать лекцию по философии. И действительно, вы
здесь слушаете меня. Это не имеет никакого значения. Однако это то, что в
данный момент составляет вашу жизнь. Мне очень жаль, но истина обязывает
меня сказать, что ваша жизнь, ваше сейчас состоит из того, что весьма
маловажно. Но будем откровенны и признаем, что наше существование по большей
части состоит из такого рода незначительностей: мы идем, приходим, делаем то
либо другое, думаем, любим или не любим и т. п. Время от времени наша жизнь,
кажется, внезапно обретает напряжение, как бы становясь на дыбы, сгущаясь,
уплотняясь: большое горе призывает нас, - тогда мы говорим, что с нами
происходят важные события. Но заметьте, что для нашей жизни это чередование,
эта значимость или незначительность неважны, потому что кульминационный,
исступленный момент не в большей степени жизнь, чем наши обыденные часы.
Следовательно, получается, что на первый взгляд, которым мы окинули
жизнь в этом предпринятом нами исследовании ее чистой сущности, жизнь - это
совокупность действий и событий, которыми, если можно так выразиться, она
обставлена.
Наш метод будет состоять в том, чтобы замечать одно за другим свойства
нашей жизни в порядке от наиболее внешних к самым внутренним, от периферии
Жизни к ее пульсирующему центру. Следовательно, мы обнаружим ряд
последовательных определений жизни, каждое на которых сохраняет и углубляет
предшествующие.
И вот первое.
Жизнь - это то, что мы делаем, и то, что с нами происходит, - от мыслей
и мечтаний или побуждений до игры на бирже или победного сражения. Но
разумеется, ничто из того, что мы делаем, не является нашей жизнью, если мы
не отдаем себе в этом отчета. Это первое решающее свойство, с которым мы
сталкиваемся: жизнь - это удивительная, уникальная действительность, которая
обладает привилегией существовать для самой себя. Жить - это значит ощущать
жизнь, осознавать свое существование, где "осознавать" подразумевает не
интеллектуальное знание, не какие-либо специальные познания, а удивительное
присутствие жизни для каждого: без этого осознания, без отдавания себе
отчета мы не ощутили бы и зубной боли.
Камень не чувствует и не знает, что он камень: для себя самого, как и
для всех остальных, он совершенно слеп. Напротив, жизнь - это открытие, не
утверждение бытия, а понимание или видение, отдавание себе отчета в том, что
является ею. Беспрерывное открытие, -которое мы совершаем относительно себя
и окружающего мира. Сейчас давайте дадим объяснение и юридический статус
этому удивительному притяжательному местоимению, которое мы употребляем,
произнося "наша жизнь"; она ваша, поскольку, кроме того, что она есть, мы
отдаем себе отчет, что она есть и какова она. Воспринимая и чувствуя, мы
вступаем в наши владения, и это всегдашнее пребывание в собственных
владениях, это постоянное и коренное присутствие при всем, что бы мы ни
делали и чем бы мы ни были, отличает жизнь от всего остального. Горделивые
науки, мудрое знание не более чем приносят пользу, конкретизируют,
регламентируют это изначальное проявление, из которого состоит жизнь.
Чтобы найти образ, в котором закреплено воспоминание об этой идее,
обратимся к египетской мифологий, где Осирис умирает, а Исида, его
возлюбленная, хочет воскресить его и дает ему проглотить глаз сокола-Гора. С
тех пор глаз появляется па всех священных картинах египетской цивилизации,
символизируя первое свойство жизни: смотреть па себя. И этот глаз, пройдя по
всему Средиземноморью, оказав влияние на Восток, стал тем, что во всех
остальных религиях изображается как изначальный атрибут провидения: видеть
себя - основной и начальный атрибут самой жизни.
Это видение или ощущение, это присутствие моей жизни передо мной,
которое дает мне владение ею, которое делает ее "моей". - это то, чего не
хватает сумасшедшему. Жизнь безумного - не его, т. е., строго говоря, не
жизнь. Поэтому нет ничего более невыносимого, чем вид умалишенного. Потому
что в нем законченно проявляется физиономия жизни, но лишь как маска,
скрывающая отсутствие подлинной жизни. Перед умалишенным действительно мы
ощущаем себя как перед маской, маской по самой своей сути. Сумасшедший, не
с моим миром и в моем мире и я состою в том, чтобы наниматься этим миром,
видеть его, воображать, мыслить о нем, любить его и ненавидеть, быть
печальным или радостным в нем и из-за него, двигаться в нем, изменять его и
одерживать его. Ничто из этого не могло бы быть мною, если л мир не
сосуществовал со мной, передо мной, кругом, окружая меня, показывая себя,
повергая меня то в восторг, то в отчаяние.
Но что это? С чем мы нечаянно столкнулись? Это исходное определение -
кто-то, кто видит и любит, и ненавидит, и требует от мир, и в нем движется и
совершает усилия, страдает из-за того - не это ли испокон веков называется в
самом скромном универсальном словаре "моей жизнью"? Что это такое? Это
просто значит, что первоначальная реальность, явление явлений, данное
Универсума, то, что дано мне, это... "моя жизнь" - только мое Я, не мое
замкнутое сознание, - это уже истолкование, идеалистическое истолкование.
Мне дана "моя жизнь", моя жизнь - это прежде всего то, что я нахожусь в
мире, не в каком-нибудь неопределенном, а в этом мире, в нем теперешнем, и
не просто в этом театре, а именно в этот момент, снимаясь тем, чем я в нем
занимаюсь, в этом театральном фрагменте моего жизненного мира, - я
философствую. Абстракции топились. В поисках не вызывающего сомнений явления
я обнаружил не вещь, производящую мышление, а вот что: себя, мыслящего,
себя, философствующего в данную минуту. Вот почему философия прежде всего
обнаруживает того, кто философствует, кто хочет мыслить о всеобщем и для
этого ищет нечто несомненное. Но обнаруживает, заметьте это, не философскую
теорию, а философствующего философа, т. е. занимающегося сейчас
философствованием, тогда как потом этот же самый философ может печально
шагать по улице, танцевать в дансинге, или страдать от колик, или быть
влюбленным в мимолетную красоту. Другими словами, обнаруживает
философствование, теоретизирование как жизненное явление и жизненное
действие, как частность его жизни и в его жизни, в его огромной, радостной и
печальной, полной надежд и ужасов жизни.
Первое, что должна сделать философия, - определить, что такое эта
данность: "моя жизнь", "наша жизнь", жизнь каждого. Жизнь - это способ
радикального бытия: любая Другая вещь и способ бытия обнаруживается мной в
моей жизни, внутреннее, как ее деталь, они связаны. В ней находится все
остальное, как бы включенное в нее, как бы переживаемое. Самое трудное
математическое уравнение, самое абстрактное и значительное понятие
философии, сам Универсум, сам Бог - это то, что я обнаруживаю в моей жизни,
то, чем я живу. И их радикальное и первичное бытие, стало быть, пережито
мной, и я не могу определить, чем они являются в качестве пережитых, если не
выясню, что значит "жить". Биологи употребляют слово "жизни", чтобы
обозначить феномен органических существ. Органика - это лишь класс вещей,
которые обнаруживаются в жизни. Наряду с другим классом вещей, носящих имя
неорганических. Важно то, что философ говорит нам об организмах, но так же
очевидно' что мы, сказав, что живем, и говоря о "нашей жизни", жизни
каждого, придаем этому слову смысл более непосредственный, более широкий,
более решительный. Дикарь и невежда не знают биологии и, однако, вправе
говорить о "своей жизни", поскольку под этими словами мы имеем в виду
огромное явление, предшествующее всей биологии, всей науке, всей культуре, -
явление великолепное, фундаментальное, ужасное, которое предполагает и
подразумевает все остальные явления. Биолог обнаруживает "органическую
жизнь" в пределах своей собственной жизни, как ее момент: это одно из его
жизненных занятий и ничего больше. Биология, как всякая наука, представляет
собой деятельность, или форму образа жизни. Философия, вернее,
философствование, бесспорно, является жизнью - как бег, влюбленность игра в
гольф, возмущение политикой, светские занятия.
Все это формы и образы жизни.
Стало быть, коренной вопрос философии в том, чтобы определить этот
образ бытия, эту первичную реальность, которую мм называем "вашей жизнью".
Итак, жить - это то, чего никто не может сделать за меня, - жизнь существует
без права передачи это не абстрактное понятие, это мое индивидуальнейшее
бытие. В первый раз философия становится частью чего-то не являющегося
абстракцией.
Это новая панорама, о которой я говорил, - самая древняя из всех та,
что всегда остается позади. Философия для начала идет сама позади себя,
рассматривает себя как форму жизни, конкретно и истинно; в итоге она
скрывается в этой жизни, тонет в ней - она пока что размышление о нашей
жизни. Древняя панорама оказывается самой новой. Таково огромное открытие
нашего времени. Оно настолько ново, что для него не подходит ни одно понятие
традиционной философии: образ бытия, который представляет собой жизнь,
нуждается в новых категориях - не в категориях античного космического бытия;
речь идет именно о том, чтобы избежать их и найти категории жизни, сущность
"нашей жизни".
Вы видите: то, что в течение сегодняшней лекции было трудным для
понимания, неуловимым, призрачным, игрой слов, становится ясным, простым и
таким, как будто вы думали об этом бессчетно. Таким ясным, таким открытым и
очевидным, что иногда даже слишком, так что, услышав это - заранее прошу
прощения, - услышав, вы окажетесь несколько сбитыми с толку, поскольку мы
неизбежно коснемся тайны жизни каждого. Давайте раскроем тайну. Эта тайна -
жизнь.
Лекция X
[Новая реальность и новая идея реальности. - Нищее бытие, - Жить - эго
оказаться а мире. - Жить - это постоянно решать, чем мы будем.]
В предыдущей лекции мы с вами обнаружили в качестве исходного данного
Универсума, стало быть в качестве первичной реальности, нечто совершенно
новое, отличное от космического бытия, из которого исходили древние, и от
субъективного бытия, из которого исходят современные ученые. Но то, что мы
обнаружили новую реальность, новое бытие, неизвестное ранее, не исчерпывает
значения этих слов. На первый взгляд, самое большее, речь идет о новой вещи,
отличной от уже известных, но все же такой же "вещи", как все остальные, -
речь идет о некоем бытии или реальности, отличных от общеизвестных, но в
конечном итоге отвечающих тому, что обычно принято обозначать словами
"реальность" и "бытие", - словом, что во всех о сношениях это открытие
подобно обнаружению неизвестного животного для зоологии; животное будет
новым, но поскольку животные уже известны, здесь применимо понятие
"животное". Как ни жаль, я должен сказать, что речь идет о чем-то гораздо
лее важном и определяющем, чем все это. Мы обнаружили реальность совершенно
новую, стало быть коренным образом отличающуюся от всего известного в
философии, стало быть, нечто, ни чего традиционные понятия реальности и
бытия не поднят. Да, но несмотря на это, мы применяем их, потому что того
открытия и в ходе него мы не располагаем другими. Прежде -чем создать новое
понятие, мы должны иметь и видеть нечто Совершенно новое. Следовательно, это
не только открытие новой реальности, но и начало новой идеи бытия, новой
онтологии - новой философии, и в той мере, в какой она оказывает влияние на
жизнь, - всей новой жизни.
Для античных ученых реальность, бытие обозначали "вещь"; для ученых
нового времени бытие означало "интимность, субъективность"; для нас бытие
означает "жизнь", - стало быть, интимность по отношению к самому себе и к
вещам. Мы утверждаем что достигли нового, более высокого духовного уровня,
поскольку, если мы посмотрим себе под ноги, на исходную точку - "жизнь", то
обнаружим, что в ней сохранены, объединенные и преодоленные, античность и
новое время. Мы на более высоком уровне - на пашем уровне, - на высоте
времени. Понятие высоты времени не фраза, а реальность, как мы очень скоро
увидимся.
Вспомним в нескольких словах путь, который привел нас к тому чтобы
принять "жизнь" в качестве исходного данного, первичной реальности,
несомненного в Универсуме. Существование вещей как существование независимое
от меня сомнительно, следовательно, оставим реалистическое понятие античных
философов Напротив, несомненно, что я мыслю о вещах, что мое мышление
существует и что, стало быть, существование вещей зависит от меня,
представляет собой мою мысль о них; такова бесспорная часть идеалистического
тезиса. Поэтому мы принимаем его, но, чтобы принять, хотим лучше понять и
задаем вопрос- в каком смысле и каким образом зависят от меня вещи, когда я
мыслю о них, - чем являются вещи, когда я говорю, что они лишь мои мысли?
Идеализм дает ответ: вещи зависят от меня они являются мыслями в том
отношении, что представляют собой содержание моего сознания, моего мышления,
состояния моего Я. Это вторая часть идеалистического тезиса, и ее мы не
принимаем. Мы не принимаем ее, потому что это бессмыслица- не потому что она
неистинна, а по причине более простои. фраза чтобы не быть истинной, должна
иметь смысл: из ее доступного смысла мы делаем вывод, что она ложна,
поскольку понимаем что утверждение 2 + 2 = 5 ложно. Но эта вторая часть
идеалистического тезиса лишена смысла, является нелепостью наподобие
"круглого квадрата". Пока этот театр - театр он не может быть содержанием
моего Я. Мое Я не обширно и не синего цвета а этот театр синего цвета и
обладает объемом, что я содержу в себе и чем являюсь, это лишь мое мышление
и видение этого театра, мое мышление и видение звезды, но не тот и не
другая. Зависимость между мышлением и его объектами не в том, что они
содержатся во мне в качестве моих составляющих, как полагал идеализм, а,
наоборот, в том, что я нахожу их как отдельные, отдаленные от меня,
находящиеся передо мной. Значит, утверждение, что сознание есть нечто
закрытое, отдающее себе отчет лишь в том, что содержится внутри него, ложно.
Напротив, я отдаю себе отчет, что мыслю, когда, например, осознаю, что вижу
звезду или думаю о вей; и тогда, из того, что я отдаю себе отчет, следует,
что существуют две вещи различные, хотя и связанные одна с другой: я,
видящий звезду, и звезда, видимая мною. Я нужен ей, но и мне тоже нужна она.
Если бы идеализм утверждал только: существует мышление, субъект. Я, он бы
утверждал нечто истинное, то неполное. Но он не останавливается на этом, а
добавляет: существуют только мышление, субъект, Я. Это ложно. Если существую
я, мыслящий, то существует и мир, о котором я мыслю. Стало быть, основной
истиной является мое сосуществование с миром. Существовать - это прежде
всего сосуществовать, т. е. видеть нечто, не являющееся мной, любить другое
существо, страдать от каких-то вещей.
Ведь зависимость вещей от меня не является односторонней, как
предполагал обнаружить идеализм, она не только в том, что вещи являются тем,
что я мыслю и чувствую, а также и в обратном, я тоже завишу от них, от мира.
Следовательно, речь идет о взаимозависимости, о соотношении, словом, о
сосуществовании.
Почему идеализм, у которого такая сильная и ясная интуиция мышления,
понимает его так плохо, фальсифицирует его? По той простой причине, что
принимает его без обсуждения традиционного смысла понятий "быть" и
"существовать". В соответствии с этим укоренившимся смыслом "быть,
существовать" значит "быть независимым", поэтому для прежней философии
единственное бытие, которое действительно есть, это Абсолютное Бытие,
представляющее собой вершину онтологической независимости. Декарт яснее, чем
кто-нибудь до него, почти цинично формулирует идею бытия, когда определяет
субстанцию, как я уже упоминал, сказав, что это "quod nihil aliud indigeat
ad existendum". Бытие, "которое, чтобы существовать, не нуждается ни в ком
ином - "nihil indigeat"'. Субстанциальное бытие - это самодостаточное -
независимое - бытие. Столкнувшись с очевидным явлением - тем, что исходная и
несомненная реальность - это я, мыслящий, и вещь, которую я мыслю, стало
быть двойственность и соотнесенность, ее не решаются принять беспристрастно,
а говорят: так как эти две вещи - субъект и объект - существуют вместе, они,
стало быть, зависят друг от друга, и я должен решать, что из них независимо,
что не нуждается в другом, самодостаточно. Но мы не находим никакого
несомненного основания для предположения, что быть одному может означать
"быть самодостаточным". Напротив, оказывается, что единственно несомненное
бытие, обнаруженное нами, это взаимозависимость Я и вещей: вещи - это то,
чем они являются для Меня, а я тот, кто выносит их, - стало быть,
несомненное бытие пока является не самодостаточным, а "нищим бытием". Быть -
значит одному нуждаться в другом.
Эта модификация необыкновенно важна, но она так очевидна, ясна и
проста, настолько на поверхности, что становится просо стыдно. Теперь вы
видите, что философия - это постоянное стремление к поверхностности? Игра,
где карты держат гак, чтоб; они были видны противнику?
К исходным данным, как мы сказали, является сосуществование мое и
вещей. Но едва мы сказали это, как начинаем догадываться, что определять как
"сосуществование" способ существования меня и мира, эту первичную
реальность, одновременно единую и двойственную, это великолепное явление
сущности двойственности, значит оказаться некорректными, поскольку
со-сущствование означает не более чем пребывание одной вещи ряда с другой,
существование и той и другой. Статический характер существования и бытия,
этих древних понятий, искажает то, то мы хотим выразить. Потому что на самом
деле не существует мира самого по себе рядом со мной и меня самого ряда с
ним, но мир - это то, что существует для меня, динамическое бытие передо
мной, напротив меня, а я - тот, кто оказывать на него воздействие, кто
смотрит на него и кто выдерживает его, любит его или ненавидит. Статическое
бытие признав отжившим - мы увидим его второстепенную роль - и должно быть
замещено бытием действенным. Бытие мира передо mhoй - это, скажем, действие,
произведенное надо мной, и соответственно мое над ним. Но это - реальность,
состоящая в том, что видит в мире, мыслит о нем, касается его, любит или
ненавидит, что вдохновляет его или сокрушает, что Я изменяет, что переносит
и терпит, - это то, что всегда называется "жить", "наша жизнь", жизнь
каждого. Тогда опровергнем высокомерие уважаемых и священных глаголов
"существовать", "сосуществовать", сказав вместо них: то первичное, что
имеется в Универсуме, это "моя жизнь" в все остальное, что имеется или не
имеется в ней, внутри нее. Теперь можно сказать, что вещи, Универсум, сам
Бог являются составляющими моей жизни, поскольку "моя жизнь" - это не только
Я, Я - субъект, но жизнь - это еще и мир. Мы преодолели субъективизм трех
веко - Я освободилось из заточения в собственной интимности, оно уже не
единственное, что имеется, но уже не страдает от одиночества, которым
является единственность, о чем мы говорили в прошлый раз. Мы избежали
заточения, в котором жили как люди нового времени, заточения сумрачного, без
света, света мира и без просторов, которым радуются крылья стремлений и
желаний. Мы вне уединенного, обособленного участка Я, закрытой комнаты
больного, полной зеркал, которые безнадежно возвещают нам наш собственный
профиль, - мы вне ее, на свежем воздухе, снова вдыхаем кислород космоса,
расправив крылья для полета, обратив сердце к вещам, достойным любви. Мир
снова стал горизонтом жизни, который, подобно линии моря, напрягает кругом
нас свою чудесную тетиву арбалета и заставляет ваше сердце почувствовать
себя стрелой, сердце, израненное самим собою, которое вечно болит от скорби
или наслаждения. Спасемся в мире - "спасемся в вещах". Это последнее
выражение я написал в качестве жизненной программы, когда мне было двадцать
два, я учился в Мекке идеализма и трепетал в смутном предвкушении сбора
плодов грядущей зрелости. Но сначала нам нужно выяснить, в чем своеобразие
этого истинного и первичного бытия, представляющего собой "жизнь". Нам не
пригодятся понятия и категории традиционной философии - ни одно из них. То,
что сейчас перед нами, ново: следовательно, мы должны выразить то, что
видим, в новых понятиях. Господа, нам выпало счастье впервые употребить
новые понятия. Поэтому в нашем новом положении мы хорошо представляем себе
радость, какую испытывали греки. Они были первыми людьми, открывшими научное
мышление, теорию - эту особую изысканную нежность, которую выказывает разум
вещам, отливая их в точную идею. У них не было за спиной научного прошлого,
у них не было готовых понятий, священных терминов. Перед ними было открытое
бытие, а под рукой лишь обычный язык, на котором говорили все, и вскоре
какое-нибудь простое обыденное слово чудесным образом согласовывалось с
важнейшей реальностью, открывавшейся перед ними. Обычное слово возносилось,
как при помощи левитации, над обиходным уровнем манеры говорить, беседы и
благородным образом преображалось в термин, гордясь, подобно скакуну,
тяжестью высшей идеи, оседлавшей его. Когда открывается новый мир,
необходимым словам выпадает лучшая доля. Мы, наследники давнего прошлого,
кажется, обречены использовать в науке лишь иерархические, торжественные,
застывшие термины, к которым при всем уважении мы потеряли всякое доверие.
Какое удовольствие, должно быть, доставляло грекам присутствовать при том,
как обычное слово озарялось сиянием научной идеи. Подумайте о жестком,
застывшем, неподвижном, холодном, как металл, для детского уха слове
"гипотенуза", услышанном впервые. Но ведь когда-то, на берегу моря в Греции,
умные музыканты, не привыкшие быть музыкантами, гениальные музыканты,
именовавшиеся пифагорейцами, обнаружили, что у арфы размер самой длинной
струны пропорционален размеру самой короткой, так же как звучание первой
звучанию второй. Арфа - треугольник, замкнутый струной "самой длинной, самой
протяженной" - ничего более. Кто может сегодня в атом страшном и скучном
слове различить простое и милое "самая длинная", напоминающее название
вальса Дебюсси: "La plus que lente" - "Более чем долгий".
Итак, мы находимся в подобной ситуации. Мы ищем понятия к категории,
которые выразили бы "жизнь" в ее своеобразии, и вынуждены заглядывать в
обычный словарь, удивляясь тому, как вдруг какое-то слово, простое искомое
слово, ив имеющее ранга, не имеющее научного прошлого, начинает лучиться
светом научной идеи и превращается в термин. Это еще один знак, что судьба
благосклонна к нам, и мы первопроходцами вступаем на неизведанный берег.
Слово "жить" приближает нас и пропасти, пропасти без фраз, без
трогательных предзнаменований, скрывающих то, что в ней таится. Нужно с
отвагой ступить в нее, несмотря на то, чти известно - нас ждет погружение в
страшные глубины. Есть благодетельные, бездонные пропасти чистого бытия,
которые возвращают нас к жизни возрожденными, окрепшими, просвещенными. Есть
явления определяющие, с которыми приходится время от времени сталкиваться
именно потому, что они бездонны, именно потому, что мы теряемся в них. Иисус
выразил это божественным образом: "Сберегший душу свою потеряет ее; а
потерявший душу свою ради Меня сбережет ее". Сейчас, если ваше внимание
будет сопутствовать мне, мы на какое-то время погрузимся, подобно
ныряльщикам, в собственное наше существование, чтобы затем вынырнуть, как
ныряльщик Короманделя, вернувшийся из морских глубин с жемчужиной зубах -
улыбаясь.
Что таков наша жизнь, моя жизнь? Было бы наивно и нелепо отвечать на
этот вопрос определениями из области биология и говорить о клетках,
соматических функциях, пищеварении, нервной системе и т. д. Все эти вещи
представляют собой гипотетические реальности, построенные на прочной основе,
но построенные биологической наукой, являющейся видом деятельности моей
жизни, если я изучаю ее и посвящаю себя ее исследованиям. Моя жизнь - это не
процессы, происходящие в моих клетках, и не то, что происходит на моих
звездах, золотых точках которые я вижу в своем ночном мире. Мое собственное
тело не больше чем фрагмент мира, который я обнаруживаю в себе, фрагмент,
который по многим причинам чрезвычайно важен для меня что не мешает ему быть
лишь одним из множества составляющих в раскрытом передо мною мире. Сколько
бы я ни говорил о своем физическом и психическом организме, это относится
лишь к второстепенным частностям, которые предполагают такое явление, как
моя жизнь, в ходе которой я обнаруживаю, вижу, исследую, анализирую
вещи-тела и вещи-души. Следовательно, ответы такого рода даже не
соприкасаются с той первичной реальностью, которую мы сейчас собираемся
определить.
Ведь что такое жизнь? Не нужно далеко ходить, речь не идет о том чтобы
вспоминать приобретенные знания. Основные истины всегда должны быть под
рукою, именно поэтому они основные. Что нужно искать, так это истин частные,
конкретный, провинциальные, не основные. Жизнь - это то, чем мы являемся,
что мы делаем: т. е. она на всех вещей самая близкая для каждого. Положим на
нее руку, она даст удержать себя, как ручная птица.
Если по дороге сюда кто-нибудь спросил вас, куда вы идете, вы должны
были ответить: мы идем слушать лекцию по философии. И действительно, вы
здесь слушаете меня. Это не имеет никакого значения. Однако это то, что в
данный момент составляет вашу жизнь. Мне очень жаль, но истина обязывает
меня сказать, что ваша жизнь, ваше сейчас состоит из того, что весьма
маловажно. Но будем откровенны и признаем, что наше существование по большей
части состоит из такого рода незначительностей: мы идем, приходим, делаем то
либо другое, думаем, любим или не любим и т. п. Время от времени наша жизнь,
кажется, внезапно обретает напряжение, как бы становясь на дыбы, сгущаясь,
уплотняясь: большое горе призывает нас, - тогда мы говорим, что с нами
происходят важные события. Но заметьте, что для нашей жизни это чередование,
эта значимость или незначительность неважны, потому что кульминационный,
исступленный момент не в большей степени жизнь, чем наши обыденные часы.
Следовательно, получается, что на первый взгляд, которым мы окинули
жизнь в этом предпринятом нами исследовании ее чистой сущности, жизнь - это
совокупность действий и событий, которыми, если можно так выразиться, она
обставлена.
Наш метод будет состоять в том, чтобы замечать одно за другим свойства
нашей жизни в порядке от наиболее внешних к самым внутренним, от периферии
Жизни к ее пульсирующему центру. Следовательно, мы обнаружим ряд
последовательных определений жизни, каждое на которых сохраняет и углубляет
предшествующие.
И вот первое.
Жизнь - это то, что мы делаем, и то, что с нами происходит, - от мыслей
и мечтаний или побуждений до игры на бирже или победного сражения. Но
разумеется, ничто из того, что мы делаем, не является нашей жизнью, если мы
не отдаем себе в этом отчета. Это первое решающее свойство, с которым мы
сталкиваемся: жизнь - это удивительная, уникальная действительность, которая
обладает привилегией существовать для самой себя. Жить - это значит ощущать
жизнь, осознавать свое существование, где "осознавать" подразумевает не
интеллектуальное знание, не какие-либо специальные познания, а удивительное
присутствие жизни для каждого: без этого осознания, без отдавания себе
отчета мы не ощутили бы и зубной боли.
Камень не чувствует и не знает, что он камень: для себя самого, как и
для всех остальных, он совершенно слеп. Напротив, жизнь - это открытие, не
утверждение бытия, а понимание или видение, отдавание себе отчета в том, что
является ею. Беспрерывное открытие, -которое мы совершаем относительно себя
и окружающего мира. Сейчас давайте дадим объяснение и юридический статус
этому удивительному притяжательному местоимению, которое мы употребляем,
произнося "наша жизнь"; она ваша, поскольку, кроме того, что она есть, мы
отдаем себе отчет, что она есть и какова она. Воспринимая и чувствуя, мы
вступаем в наши владения, и это всегдашнее пребывание в собственных
владениях, это постоянное и коренное присутствие при всем, что бы мы ни
делали и чем бы мы ни были, отличает жизнь от всего остального. Горделивые
науки, мудрое знание не более чем приносят пользу, конкретизируют,
регламентируют это изначальное проявление, из которого состоит жизнь.
Чтобы найти образ, в котором закреплено воспоминание об этой идее,
обратимся к египетской мифологий, где Осирис умирает, а Исида, его
возлюбленная, хочет воскресить его и дает ему проглотить глаз сокола-Гора. С
тех пор глаз появляется па всех священных картинах египетской цивилизации,
символизируя первое свойство жизни: смотреть па себя. И этот глаз, пройдя по
всему Средиземноморью, оказав влияние на Восток, стал тем, что во всех
остальных религиях изображается как изначальный атрибут провидения: видеть
себя - основной и начальный атрибут самой жизни.
Это видение или ощущение, это присутствие моей жизни передо мной,
которое дает мне владение ею, которое делает ее "моей". - это то, чего не
хватает сумасшедшему. Жизнь безумного - не его, т. е., строго говоря, не
жизнь. Поэтому нет ничего более невыносимого, чем вид умалишенного. Потому
что в нем законченно проявляется физиономия жизни, но лишь как маска,
скрывающая отсутствие подлинной жизни. Перед умалишенным действительно мы
ощущаем себя как перед маской, маской по самой своей сути. Сумасшедший, не