понятие, а именно отрицание того, что было бы только частью, куском,
фрагментом. Итак философ в отличие от любого другого ученого берется за то,
что само по себе неизвестно. Нам более или менее известно, что такое часть,
доля, осколок Универсума. По отношению к объекту своего исследования философ
занимает совершенно особую позицию, философ не знает, каков его объект, ему
известно о нем только следующее: во-первых, что это не один из остальных
объектов; во-вторых, что это целостный объект, что это подлинное целое, не
оставляющее ничего вовне себя и тем самым единственно самодостаточное целое.
Но как раз ни один из известных или воображаемых объектов этим свойством не
обладает. Итак, Универсум - это то, чего мы по существу не знаем, что нам
абсолютно неизвестно в своем положительном содержании.
Совершая следующий круг, можно сказать: другим наукам их объем дается,
а объект философии как таковой - это именно то, что не может быть дано;
поскольку это целое нам не дано, оно в самом существенном смысле должно быть
искомым, постоянно искомом. Нет ничего удивительного в том, что наука,
которая должна начинать с поисков своего объекта, т. е. которая
проблематична даже по своему предмету и объекту, по сравнению с другими
науками ведет менее спокойную жизнь и не может наслаждаться тем, что Кант
называл достоверным шагом. Философия, исповедующая чистый теоретический
героизм, никогда не шла этим надежным, спокойным и буржуазным путем. Как и
ее объект, она являемся универсальной и абсолютной наукой, ищущей себя. Так
назвав ее первый знаток нашей дисциплины Аристотель: философия - наука,
которая себя ищет.
Однако в вышеприведенном определении "философия - это познание
Универсума", слово "познание" имеет иное значение. чем в прочих научных
дисциплинах. Познание в строгом, изначальном смысле - это конкретное
позитивное решение проблемы, т. е. совершенное проникновение субъекта в
объект с помощью разума. Итак, будь познание только этим, философия не могла
бы претендовать на свою роль. Вообразите, что нам в нашей философии удалось
доказать, что конечная реальность вселенной конституирована абсолютно
своенравной, авантюрной и иррациональной волей, - в действительности это
считал своим открытием Шопенгауэр. Тогда не может быть и речи о полном
проникновении субъекта в объект, ибо иррациональная реальность будет
непроницаема для разума, однако никто не сомневается, что это безупречная
философия, не хуже других, для которых бытие в целом прозрачно для мысли и
покорно разуму - основная идея всего рационализма.
Тем не менее мы должны сохранить смысл термина "познание" и заявить,
что если и в самом деле он преимущественно означает полное проникновение
мысли в Универсум, то можно установить шкалу ценностей познания в
соответствии с большим или меньшим приближением к этому идеалу. Философия в
первую очередь должна определить максимальное значение этого понятия,
одновременно оставив открытыми его более низкие уровни, которые впоследствии
окажутся теми или иными методами познания. Поэтому я предлагаю, определяя
философию как познание Универсума, понимать под этим целостную систему
умственной деятельности, в которую систематически организуется стремление к
абсолютному знанию. Итак, совокупность мыслей может стать философией при
одном условии: реакция разума на Универсум должна быть такой же
универсальной, целостной - короче, должна быть абсолютной системой.
Таким образом, от философии неотделимо требование занимать
теоретическую позицию при рассмотрении любой проблемы - не обязательно
решать ее, но тогда убедительно доказывать невозможность ее решения. Этим
философия отличается от других наук. Когда последние сталкиваются с
неразрешимой проблемой, они просто отказываются от ее рассмотрения.
Философия, напротив, с самого начала допускает возможность того, что мир сам
по себе - неразрешимая проблема. И доказав это, мы получим философию в
полном смысле слова, точно отвечающую предъявленным к ней требованиям.
Для прагматизма и всех так называемых "естественных" наук, неразрешимая
проблема - не проблема, при этом неразрешимость понимается как
неразрешимость с помощью заранее установленных методов. Следовательно,
проблемой в них называется "то, что можно решить", а поскольку решение
состоит из определенных манипуляций, - "то, что можно сделать". На деле
прагматизм - это практицизм, подменивший собой любую теорию. Вспомните
сформулированное -Пирсом определение прагматизма.) Но в то же время - это
честная теория, в которой выражен познавательный метод частных наук,
хранящий следы практической деятельности, не стремящийся к чистому знанию и,
следовательно,. н.е. признающий неограниченных проблем.
Спрашивается, откуда берется это влечение к Универсуму, к целостности
мира, лежащее в основе философии? Это влечение, которое якобы отличает
философию, есть просто-напросто врожденная и спонтанная жизнедеятельность
нашего разума. Понимаем мы это или нет, когда мы живем, мы живем, стремясь к
окружающему миру, полноту которого чувствуем или предчувствуем. Человек
науки - математик, физик - расчленяет эту целостность нашего жизненного мира
и, отделяя от нее кусок, делает из него проблему. Если познание Универсума,
или философия, не поставляет истин по образцу "научной истины", тем хуже для
последней.
"Научную истину" отличают точность и строгость ее предсказаний. Однако
эти прекрасные качества получены экспериментальной наукой в обмен на
согласие не покидать плоскость вторичных проблем, не затрагивать конечные,
решающие вопросы. Это отречение возводится ею в главную добродетель, и нет
нужды повторять, что только за это она заслуживает аплодисментов. Но
экспериментальная наука - только ничтожная часть человеческой
жизнедеятельности. Там, где она кончается, не кончается человек. Если физик,
описывая факты, задержит руку там, где кончается его метод, то человек,
живущий в каждом физике, волей-неволей продолжит начатую линию до конца,
подобно тому как при виде разрушенной арки наш взгляд восстанавливает в
пустоте недостающий изгиб.
Задача физики - отыскать начало каждого происходящего в данный момент
события, т. е. предшествующее событие, его вызывающее. Но этому началу, в
свою очередь, предшествует другое начало вплоть до первоначала. Физик
отказывается искать это первоначало Универсума, и правильно делает. Но,
повторяю, человек, живущий в каждом физике, не отказывается и волей-неволей
устремляется душой к этой первой загадочной причине. Это естественно. Ведь
жить - значит общаться с миром, обращаться к нему, действовать в нем,
задумываться о нем. Поэтому человек в силу психологической необходимости
практически не может не стремиться обладать полным представлением о мире,
целостной идеей Универсума. Этот выходящий за пределы науки облик мира -
груб он или утончен, осознан или нет - проникает в душу каждого человека и
начинает управлять нашим существованием гораздо успешнее научных истин. В
прошлом веке хотели остановить человеческий разум там, где кончается
точность. Это насилие, это игнорирование конечных проблем получило название
агностицизма.
Подобное нельзя ни оправдать, ни извинить. Ибо неспособность
экспериментальной науки своими силами решить главные вопросы еще не повод
для того, чтобы, повторяя изящный жест лисы перед недосягаемым виноградом,
называть их "мифами", советуя от них отказаться. Как можно жить глухим к
конечным, драматическим вопросам? Откуда пришел мир, куда идет? Какова в
конечном счете потенция космоса? В чем главный смысл жизни? Мы задыхаемся,
сосланные в зону промежуточных вторичных вопросов. Нам нужна полная
перспектива, с передним и задним планом, а не изуродованный пейзаж, не
горизонт, лишенный манящего мерцания далей. Не зная стран света, можно
сбиться с пути. И безразличие к конечным вопросам не оправдать ссылкой на
то, что способ их решения не найден. Тем более мы должны в глубинах нашего
бытия с болью прислушаться к их требовательному зову. Разве исчезает жажда
знаний, если ее нельзя утолить? Пусть эти вопросы неразрешимы, они не
исчезают, а с наступлением ночи приобретают особый драматизм в дрожащем
свете звезд; ведь звезды, по словам Гейне, это тревожные мысли ночи,
сотканные из золота. Север и юг служат нам ориентирами, хоть это и не
соседние города, куда можно съездить, купив, железнодорожный билет.
Этим я хочу сказать, что нам не дано отказываться от конечных вопросов:
хотим мы того или нет, они проникнут в нас в том или ином обличье, "Научная
истина" точна, однако это неполная, предпоследняя истина, она неизбежно
сливается с другим видом истины - полной, последней, хотя и неточной,
которую беззастенчиво называют мифом. Тогда научная истина плавает в
мифологии, да и сама наука в целом является мифом, великолепным европейским
мифом.
[Приложение]
[Происхождение познания]
Если мы захотим узнать, откуда берется это стремление к Универсуму, к
целостности мира, лежащее в основе философии, не стоит полагаться на
Аристотеля. Ему этот вопрос представляется весьма простым, и он начинает
свою "Метафизику" словами: "Все люди от природы стремятся к знанию".
Подпадать - значит не довольствоваться проявлением вещей, но искать за ними
их "сущность". Странное свойство этой "сущности" вещей. Она присутствует в
них не явно, а, напротив, скрыто пульсирует всегда где-то за ними, где-то
"дальше". Аристотелю кажется "естественным", что мы задаемся вопросом об
этом "дальше", хотя естественным было бы довольствоваться вещами, среди
которых мы в основном проводим нашу жизнь. Сначала нам ровно ничего но
известно об их "сущности". Нам даны только вещи, но не их сущность. Они даже
не содержат никакого положительного указания на то, что за ними скрывается
их сущность. Очевидно, то, что "дальше" вещей, не находится внутри них.
Говорят, человеку от природы свойственно любопытство. Именно это имеет
в виду Аристотель, когда на вопрос: "Почему человек стремится к познанию?",
подобно мольеровскому врачу, отвечает: "Потому, что ему это свойственно от
природы", - и продолжает: - "Доказательство тому - влечение к чувственным
восприятиям", особенно к зрительным. Здесь Аристотель единодушен с Платоном,
относившим ученых и философов к роду "друзей видения", из тех, кто ходит на
представления Однако видение противоположно познанию. "Видеть" - значит с
помощью глаз обозревать то, что находится здесь, а познавать - значит искать
то, что не находится здесь: сущность вещей Именно не довольствоваться тем,
что можно видеть, а скорее, отрицать видимое как недостаточное и
постулировать невидимое, существенное, что находится "дальше".
С помощью этого и множества других указаний, в изобилии содержащихся в
его книгах, Аристотель разъясняет нам свою идею происхождения познания. По
его мнению, оно просто-напросто состоит в использовании или развитии
некоторой имеющейся У человека способности, подобно тому как видение - это
просто использование зрения. У нас есть чувства, у нас есть память в которой
хранятся их данные, у нас есть опыт, в котором происходит отбор и отсев этой
памяти. Все это - врожденные механизмы человеческого организма, которыми
человек пользуется, хочет он того или нет. Однако все это не познание. Не
являются им и другие способности, справедливо получившие название
умственных, например отвлечение, сопоставление, умозаключение и т д. Ум, или
совокупность всех этих способностей, которыми одарен человек, - это также
полученный им механизм, несомненно в той или иной степени служащий познанию.
Однако само познание не способность, не дар и не механизм, а, напротив,
задача поставленная перед собой человеком. И задача, возможно, невыполнимая.
До такой степени познание не инстинкт! Итак, очевидно что познание - не
просто использование умственных способностей, ведь никто не говорит, что
человеку удается познать, а ясно одно: он прилагает тяжкие усилия к
познанию, задается вопросом о потустороннем мире сущностей и изнемогает в
стремление к нему.
Истинный вопрос о происхождении познания всегда извращали подменяя
исследованием его механизмов. Чтобы пользоваться аппаратом, мало его иметь.
Наши жилища полны бездействующих аппаратов, потому что они нас уже не
занимают. У Хуана огромный талант к математике, но так как его привлекает
литература, он не думает заниматься математикой. К тому же, как я отмечал
ранее, у нас нет абсолютно никакой уверенности в том, что умственные
способности человека позволяют ему познавать. Если вслед за Аристотелем мы
станем понимать под "природой" человека совокупность его телесных и
мыслительных аппаратов я их функционирование, мы будем вынуждены признать
познание не соответствующим этой "природе". Наоборот, используя все ее
механизмы, он сталкивается с невозможностью во всей полноте осуществить то,
что обозначено словом "познавать". Его цель его стремление к познанию
выходят за пределы его дарований, тех средств, которыми он располагает. Он
пускает в ход. все свои орудия, но ни одно из них, не все они, вместе
взятые, все обеспечивают полного успеха. Итак, на деле оказывается, что"
человек испытывает странное влечение к познанию, однако ему недостает
дарований, того, что Аристотель называя его "природой".
Поэтому мы должны без всяких оговорок признать, что истинная природа
человека шире в заключается в обладании не только - дарованиями, во и
недостатками. Человек состоит из того, что у него есть, и того, "чего ему не
хватает". Он долго и отчаянно пытается воспользоваться своими умственными
способностями непросто потому, что они у него есть, а потому, что испытывает
потребность в том, чего у него нет, и, преследуя эту цель, конечно"
использует имеющиеся в его распоряжении средства. Коренная ошибка всех
теорий познания заключалась в игнорировании изначального несоответствия
между потребностью человека в познании и теми "способностями", которые у
него имеются. Один Платон догадывался, что корень познания, так сказать сама
его' субстанция, лежит как раз в недостаточности полученных человеком
дарований, которую подтверждает тот страшный факт, что- человек "не
знает".Ни Богу, ни животному это не свойственно. Бог знает все, и потому не
познает. Животное не знает ничего, и потому тоже не познает. Но человек -
это живая недостаточность, человек нуждается в знании, приходит в отчаяние
от незнания. Именно это и следует рассмотреть. Почему человек страдает из-за
своего невежества, как может болеть тот орган" которого у него никогда не
было?
Лекция IV
[Познание Универсума и Мулътиверсума - Примат проблемы над решение cм.
- Теоретические и практические проблемы. - Панлогизм и жизненны" разум.]
Этот философский курс в своем течении подобен реке Гвадиане,
зародившись вдали отсюда, он исчезает в песках пустыни и, наконец, вновь
пробивается на свет здесь. Из первой моей лекции в университете я вынес, -
как обычно случается при пожарах и других неожиданных катастрофах, - лишь
две вещи. Во-первых, название этого курса, во-вторых - я хотел бы еще раз об
этом напомнить, - намерение не идти напрямик, а развивать свою" мысль,
описывая все более узкие круги, т. е. двигаясь по спирали. Благодаря атому
мы можем и должны сначала поставить каждый вопрос в его самой простой и
менее четкой, зато более доступной форме, не сомневаясь в том, что в одном
из внутренних кругов мы неизбежно вновь подойдем к нему решительней и
строже. Тогда все то, говорил я, что на первый взгляд кажется пустой фразой
или банальностью, как бы по милости судьбы затем предстанет перед нами более
зримо и веско.
Так вот, в прошлый раз мы завершили первый круг, теперь нам нужно
предпринять то, что Платон назвал бы нашим вторым кругосветным плаванием. Мы
полагаем, что научная, физическая истина обладает замечательным достоинством
- точностью, однако она неполна, неокончательна и несамодостаточна. Ее
объект - это лишь часть, лишь осколок мира; к тому же она опирается на
множество допущений, которые бездоказательно объявляются верными;
следовательно, она не вытекает из самой себя, не заключает в себе своего
основания я источника, не является исходной истиной. Поэтому в ней
постулируется требование интеграции с другими нефизическими и ненаучными
истинами, которые были бы полными и действительно окончательными. Там, где
кончается физика, не кончается проблема; человеку, живущему в каждом ученом,
необходима целостная истина, и так уж устроена его жизнь, что волей-неволей
он составляет представление о едином Универсуме. Перед нами открытое
противостояние двух типов и истин: научной и философской. Первая точна, но
недостаточна, вторая достаточна, но неточна. И получается, что эта веточная
истина является более глубокой, и следовательно, истиной несомненно более
высокого ранга, - не только потому, что ее предмет шире, но и как метод
познания; короче, менее точная философская истина более верна. Но это
неудивительно. Бездумная расхожая тенденция считать точность атрибутом,
определяющим качество истины, не только совершенно неправомерна, но и
бессмысленна. Точность может существовать лишь тогда, когда речь идет о
количественных объектах. Декарт говорит о том, что можно сосчитать и
измерить. Строго говоря, это признак не истины как таковой, а некоторых
определенных вещей Универсума, в конечном счете, - только количества, в
общем - материи. Истина может быть очень точной и тем не менее быть истиной
лишь отчасти. Например, почти все физические законы имеют точное выражение,
но так как они получены путем чисто статистических, т. е. вероятностных,
подсчетов, они имеют только вероятностное значение. Происходит любопытное
явление - эта серьезнейшая и наболевшая тема заслуживает отдельного
рассмотрения: в соответствии с требованиями физики истина становится все
более точной и в руках физиков становится системой чистых вероятностей,
следовательно, второсортных истин, полуистины. Осознание этого - одна из
причин, побуждающих современных физиков, могущественных творцов новейшей
космической панорамы, заняться философией, утвердить свою цеховую истину на
основе более полной жизненной истины.
В прошлый раз мы впервые коснулись основного явления, явления всех
явлений - "нашей жизни" и ее горизонта - мира. Это прикосновение было едва
ощутимым в крайне неточным. Могло показаться, что это всего лишь неясный
поэтический или эмоциональный порыв. Однако мы почувствовали, в каком
направлении "будем двигаться дальше.
Пятьдесят лет назад философия смела мечтать лишь о том, чтобы служить
дополнением к научным дисциплинам. Когда но последние в своем развитии
достигли того предела, где уже не могли получать очевидных истин, бедняжке
философии, этой служанке на все, было поручено выполнить эту работу с
помощью нескольких многозначительных неопределенностей. Человек заключал
себя в границы физики, а когда ее владения кончались, философ как бы по
инерции шел в том же направлении, в своих объяснениях повторяя приемы
физики, хотя в за ее пределами. Эта физика, идущая дальше физики, была
метафизикой и, стали быть, физикой вне собственных границ. (Такова все еще
английская философия: Рассел и Уайтхед.)
Из сказанного выше ясно, что мы будем двигаться в противоположном
направлении. Нужно, чтобы физик - а также метафизик, историк, художник или
политик, - заметив ограниченность своей профессии, обратился к собственной
глубинной сути. Тогда он поймет, что сам он не физик, просто физика - одна
из бесчисленных вещей, которыми в своей жизни занимается человек. В своей
конечной сути физик оказывается просто человеком, человеческой жизнью. А
человеческая жизнь имеет неотъемлемое свойство постоянно обращаться к миру в
его единстве, к Универсуму. Еще не став физиком, он уже является человеком,
а будучи им, задается вопросом об Универсуме, т. е. философствует - лучше
или хуже, искусно или неумело, цивилизованно или по дикарски. Наш путь будет
лежать не к тому, что за физикой. наоборот, мы вернемся от физики к началам
жизни и в них отыщем корень философии. Тогда это будет не метафизика, а до -
физика. Она рождена самой жизнью, а как мы вскоре убедимся, последняя не
может избежать, пусть самого простого, философствования. Поэтому первый
ответ на наш первый вопрос: "Что кое философия?" мог бы звучать так:
"Философия - это нечто... неизбежное".
В прошлый раз я обещал ответить на вопрос "Что такое философия?",
перечислив ряд атрибутов, признаков и черт, помогающих наметить контуры
философского мышления. Но пришло время, великий жнец, и сжало мою лекцию еще
в цвету, не дав искомому понятию созреть и принести плоды. Я был вынужден
прервать ход моих мыслей в первом попавшемся месте и, уступая давлению
времени, поставить точку.
Но если вы помните, мы лишь ступили на порог нашей темы. сегодня же нам
нужно войти внутрь. Мы попытались определить философию как познание
Универсума, но я немедленно предостерег вас от того, чтобы в это определение
с его явной категоричностью не заслонило от нас все существенное и особенное
в умственной деятельности, называемой философией. Строго говоря, эта
опасность исходит не от самого определения, которое верно, а от свойственной
нам - особенно народам с горячей' кровью - манеры читать в слушать. За
четверть века занятий идеологией - мой возраст не столь уж преклонен, просто
я начал публиковаться в 18 лет - я твердо убедился, что представление
испанцев или аргентинцев о чтении или слушании за редким исключением
сводится к тому, чтобы скользить от непосредственного, мгновенно.
схваченного значения одного слова к значению другого и от поверхностного
смысла одной фразы - к смыслу следующей. Но. так _ вне всякого сомнения -
нельзя понять ни одного философского высказывания. Философию нельзя читать -
нужно проделать нечто противоположное чтению, т. е. продумывать
каждую-фразу, а это значит дробить ее на отдельные слова, брать каждое из
них и, не довольствуясь созерцанием его привлекательной наружности,
проникать в него умом, погружаться в него, спускаться в глубины его
значения, исследовать его анатомию и его границы, чтобы затем вновь выйти на
поверхность, владея его сокровенной тайной. Если проделать это со всеми
словами фразы, то они уже не будут просто стоять друг за другом, а сплетутся
в глубине самыми корнями идей, и только тогда действительно составят
философскую фразу. От скользящего, горизонтального чтения от умственного
катания на коньках нужно перейти к чтению вертикальному, к погружению в
крохотную бездну каждого слова, к нырянию без скафандра в поисках сокровищ.
Таким образом, я постараюсь последовательно ввести вас. в каждый из
терминов, составляющих данное выше определение. Сегодня, чтобы продолжить
траекторию наших рассуждений, нам нужно подытожить и по возможности
подтвердить уже заявленное значительно его обогатив. Мне важно поступить так
потому, что,' насколько я знаю, мы предлагаем совершенно новый анализ,
надеюсь, более строгий, чем предшествующие.
Итак, за работу. Универсум - это название объекта, проблемы для
исследования которых родилась философия. Но этот объект, Универсум,
настолько необычен, так глубоко отличается от всех остальных, что, конечно
же, требует от философа совершенно иного подхода, чем в других научных
дисциплинах.
Формально я понимаю под Универсумом "все имеющееся". То есть философа
интересует не каждая вещь сама по себе, в своем обособленном и, так сказать,
отдельном существовании, - напротив его интересует совокупность всего
существующего и, следовательно, в каждой вещи - то, что ее отделяет от
других вещей или объединяет с ними: ее место, роль и разряд среди множества
вещей, так сказать, публичная жизнь каждой вещи, то, что она собой
представляет и чего стоит в высшей публичности универсального существования.
Мы понимаем под вещами не только. физические и духовные реалии, но также все
ирреальное, идеальное фантастическое и сверхъестественное, если оно имеется.
Поэтому я предпочел слово "иметь"; я даже говорю не "все существующее",
а "все имеющееся". Это "имеющееся" охватывает самый широкий круг предметов,
какой только можно очертить, настолько широкий, что включает вещи, о которых
мы непременно скажем, что они имеются, но не существуют. Например, круглый
квадрат, нож без черенка и лезвия и все те удивительные существа, о которых
нам говорит поэт Малларме, - к примеру, великий час, который он называет
"часом, которого нет на циферблате", или лучшая из женщин - "ни одна из
женщин". О круглом квадрате мы можем сказать только то, что его не
существует, и не случайно, а потому, что его существование невозможно; но,
чтобы вынести бедняге круглому квадрату столь суровый приговор, нам,
очевидно, нужно предварительно его иметь, необходимо, чтобы в некотором
смысле он имелся.
Я говорил, что математик или физик начинает с ограничения своего
предмета через его определение, и это определение числового ряда, множества
фрагментом. Итак философ в отличие от любого другого ученого берется за то,
что само по себе неизвестно. Нам более или менее известно, что такое часть,
доля, осколок Универсума. По отношению к объекту своего исследования философ
занимает совершенно особую позицию, философ не знает, каков его объект, ему
известно о нем только следующее: во-первых, что это не один из остальных
объектов; во-вторых, что это целостный объект, что это подлинное целое, не
оставляющее ничего вовне себя и тем самым единственно самодостаточное целое.
Но как раз ни один из известных или воображаемых объектов этим свойством не
обладает. Итак, Универсум - это то, чего мы по существу не знаем, что нам
абсолютно неизвестно в своем положительном содержании.
Совершая следующий круг, можно сказать: другим наукам их объем дается,
а объект философии как таковой - это именно то, что не может быть дано;
поскольку это целое нам не дано, оно в самом существенном смысле должно быть
искомым, постоянно искомом. Нет ничего удивительного в том, что наука,
которая должна начинать с поисков своего объекта, т. е. которая
проблематична даже по своему предмету и объекту, по сравнению с другими
науками ведет менее спокойную жизнь и не может наслаждаться тем, что Кант
называл достоверным шагом. Философия, исповедующая чистый теоретический
героизм, никогда не шла этим надежным, спокойным и буржуазным путем. Как и
ее объект, она являемся универсальной и абсолютной наукой, ищущей себя. Так
назвав ее первый знаток нашей дисциплины Аристотель: философия - наука,
которая себя ищет.
Однако в вышеприведенном определении "философия - это познание
Универсума", слово "познание" имеет иное значение. чем в прочих научных
дисциплинах. Познание в строгом, изначальном смысле - это конкретное
позитивное решение проблемы, т. е. совершенное проникновение субъекта в
объект с помощью разума. Итак, будь познание только этим, философия не могла
бы претендовать на свою роль. Вообразите, что нам в нашей философии удалось
доказать, что конечная реальность вселенной конституирована абсолютно
своенравной, авантюрной и иррациональной волей, - в действительности это
считал своим открытием Шопенгауэр. Тогда не может быть и речи о полном
проникновении субъекта в объект, ибо иррациональная реальность будет
непроницаема для разума, однако никто не сомневается, что это безупречная
философия, не хуже других, для которых бытие в целом прозрачно для мысли и
покорно разуму - основная идея всего рационализма.
Тем не менее мы должны сохранить смысл термина "познание" и заявить,
что если и в самом деле он преимущественно означает полное проникновение
мысли в Универсум, то можно установить шкалу ценностей познания в
соответствии с большим или меньшим приближением к этому идеалу. Философия в
первую очередь должна определить максимальное значение этого понятия,
одновременно оставив открытыми его более низкие уровни, которые впоследствии
окажутся теми или иными методами познания. Поэтому я предлагаю, определяя
философию как познание Универсума, понимать под этим целостную систему
умственной деятельности, в которую систематически организуется стремление к
абсолютному знанию. Итак, совокупность мыслей может стать философией при
одном условии: реакция разума на Универсум должна быть такой же
универсальной, целостной - короче, должна быть абсолютной системой.
Таким образом, от философии неотделимо требование занимать
теоретическую позицию при рассмотрении любой проблемы - не обязательно
решать ее, но тогда убедительно доказывать невозможность ее решения. Этим
философия отличается от других наук. Когда последние сталкиваются с
неразрешимой проблемой, они просто отказываются от ее рассмотрения.
Философия, напротив, с самого начала допускает возможность того, что мир сам
по себе - неразрешимая проблема. И доказав это, мы получим философию в
полном смысле слова, точно отвечающую предъявленным к ней требованиям.
Для прагматизма и всех так называемых "естественных" наук, неразрешимая
проблема - не проблема, при этом неразрешимость понимается как
неразрешимость с помощью заранее установленных методов. Следовательно,
проблемой в них называется "то, что можно решить", а поскольку решение
состоит из определенных манипуляций, - "то, что можно сделать". На деле
прагматизм - это практицизм, подменивший собой любую теорию. Вспомните
сформулированное -Пирсом определение прагматизма.) Но в то же время - это
честная теория, в которой выражен познавательный метод частных наук,
хранящий следы практической деятельности, не стремящийся к чистому знанию и,
следовательно,. н.е. признающий неограниченных проблем.
Спрашивается, откуда берется это влечение к Универсуму, к целостности
мира, лежащее в основе философии? Это влечение, которое якобы отличает
философию, есть просто-напросто врожденная и спонтанная жизнедеятельность
нашего разума. Понимаем мы это или нет, когда мы живем, мы живем, стремясь к
окружающему миру, полноту которого чувствуем или предчувствуем. Человек
науки - математик, физик - расчленяет эту целостность нашего жизненного мира
и, отделяя от нее кусок, делает из него проблему. Если познание Универсума,
или философия, не поставляет истин по образцу "научной истины", тем хуже для
последней.
"Научную истину" отличают точность и строгость ее предсказаний. Однако
эти прекрасные качества получены экспериментальной наукой в обмен на
согласие не покидать плоскость вторичных проблем, не затрагивать конечные,
решающие вопросы. Это отречение возводится ею в главную добродетель, и нет
нужды повторять, что только за это она заслуживает аплодисментов. Но
экспериментальная наука - только ничтожная часть человеческой
жизнедеятельности. Там, где она кончается, не кончается человек. Если физик,
описывая факты, задержит руку там, где кончается его метод, то человек,
живущий в каждом физике, волей-неволей продолжит начатую линию до конца,
подобно тому как при виде разрушенной арки наш взгляд восстанавливает в
пустоте недостающий изгиб.
Задача физики - отыскать начало каждого происходящего в данный момент
события, т. е. предшествующее событие, его вызывающее. Но этому началу, в
свою очередь, предшествует другое начало вплоть до первоначала. Физик
отказывается искать это первоначало Универсума, и правильно делает. Но,
повторяю, человек, живущий в каждом физике, не отказывается и волей-неволей
устремляется душой к этой первой загадочной причине. Это естественно. Ведь
жить - значит общаться с миром, обращаться к нему, действовать в нем,
задумываться о нем. Поэтому человек в силу психологической необходимости
практически не может не стремиться обладать полным представлением о мире,
целостной идеей Универсума. Этот выходящий за пределы науки облик мира -
груб он или утончен, осознан или нет - проникает в душу каждого человека и
начинает управлять нашим существованием гораздо успешнее научных истин. В
прошлом веке хотели остановить человеческий разум там, где кончается
точность. Это насилие, это игнорирование конечных проблем получило название
агностицизма.
Подобное нельзя ни оправдать, ни извинить. Ибо неспособность
экспериментальной науки своими силами решить главные вопросы еще не повод
для того, чтобы, повторяя изящный жест лисы перед недосягаемым виноградом,
называть их "мифами", советуя от них отказаться. Как можно жить глухим к
конечным, драматическим вопросам? Откуда пришел мир, куда идет? Какова в
конечном счете потенция космоса? В чем главный смысл жизни? Мы задыхаемся,
сосланные в зону промежуточных вторичных вопросов. Нам нужна полная
перспектива, с передним и задним планом, а не изуродованный пейзаж, не
горизонт, лишенный манящего мерцания далей. Не зная стран света, можно
сбиться с пути. И безразличие к конечным вопросам не оправдать ссылкой на
то, что способ их решения не найден. Тем более мы должны в глубинах нашего
бытия с болью прислушаться к их требовательному зову. Разве исчезает жажда
знаний, если ее нельзя утолить? Пусть эти вопросы неразрешимы, они не
исчезают, а с наступлением ночи приобретают особый драматизм в дрожащем
свете звезд; ведь звезды, по словам Гейне, это тревожные мысли ночи,
сотканные из золота. Север и юг служат нам ориентирами, хоть это и не
соседние города, куда можно съездить, купив, железнодорожный билет.
Этим я хочу сказать, что нам не дано отказываться от конечных вопросов:
хотим мы того или нет, они проникнут в нас в том или ином обличье, "Научная
истина" точна, однако это неполная, предпоследняя истина, она неизбежно
сливается с другим видом истины - полной, последней, хотя и неточной,
которую беззастенчиво называют мифом. Тогда научная истина плавает в
мифологии, да и сама наука в целом является мифом, великолепным европейским
мифом.
[Приложение]
[Происхождение познания]
Если мы захотим узнать, откуда берется это стремление к Универсуму, к
целостности мира, лежащее в основе философии, не стоит полагаться на
Аристотеля. Ему этот вопрос представляется весьма простым, и он начинает
свою "Метафизику" словами: "Все люди от природы стремятся к знанию".
Подпадать - значит не довольствоваться проявлением вещей, но искать за ними
их "сущность". Странное свойство этой "сущности" вещей. Она присутствует в
них не явно, а, напротив, скрыто пульсирует всегда где-то за ними, где-то
"дальше". Аристотелю кажется "естественным", что мы задаемся вопросом об
этом "дальше", хотя естественным было бы довольствоваться вещами, среди
которых мы в основном проводим нашу жизнь. Сначала нам ровно ничего но
известно об их "сущности". Нам даны только вещи, но не их сущность. Они даже
не содержат никакого положительного указания на то, что за ними скрывается
их сущность. Очевидно, то, что "дальше" вещей, не находится внутри них.
Говорят, человеку от природы свойственно любопытство. Именно это имеет
в виду Аристотель, когда на вопрос: "Почему человек стремится к познанию?",
подобно мольеровскому врачу, отвечает: "Потому, что ему это свойственно от
природы", - и продолжает: - "Доказательство тому - влечение к чувственным
восприятиям", особенно к зрительным. Здесь Аристотель единодушен с Платоном,
относившим ученых и философов к роду "друзей видения", из тех, кто ходит на
представления Однако видение противоположно познанию. "Видеть" - значит с
помощью глаз обозревать то, что находится здесь, а познавать - значит искать
то, что не находится здесь: сущность вещей Именно не довольствоваться тем,
что можно видеть, а скорее, отрицать видимое как недостаточное и
постулировать невидимое, существенное, что находится "дальше".
С помощью этого и множества других указаний, в изобилии содержащихся в
его книгах, Аристотель разъясняет нам свою идею происхождения познания. По
его мнению, оно просто-напросто состоит в использовании или развитии
некоторой имеющейся У человека способности, подобно тому как видение - это
просто использование зрения. У нас есть чувства, у нас есть память в которой
хранятся их данные, у нас есть опыт, в котором происходит отбор и отсев этой
памяти. Все это - врожденные механизмы человеческого организма, которыми
человек пользуется, хочет он того или нет. Однако все это не познание. Не
являются им и другие способности, справедливо получившие название
умственных, например отвлечение, сопоставление, умозаключение и т д. Ум, или
совокупность всех этих способностей, которыми одарен человек, - это также
полученный им механизм, несомненно в той или иной степени служащий познанию.
Однако само познание не способность, не дар и не механизм, а, напротив,
задача поставленная перед собой человеком. И задача, возможно, невыполнимая.
До такой степени познание не инстинкт! Итак, очевидно что познание - не
просто использование умственных способностей, ведь никто не говорит, что
человеку удается познать, а ясно одно: он прилагает тяжкие усилия к
познанию, задается вопросом о потустороннем мире сущностей и изнемогает в
стремление к нему.
Истинный вопрос о происхождении познания всегда извращали подменяя
исследованием его механизмов. Чтобы пользоваться аппаратом, мало его иметь.
Наши жилища полны бездействующих аппаратов, потому что они нас уже не
занимают. У Хуана огромный талант к математике, но так как его привлекает
литература, он не думает заниматься математикой. К тому же, как я отмечал
ранее, у нас нет абсолютно никакой уверенности в том, что умственные
способности человека позволяют ему познавать. Если вслед за Аристотелем мы
станем понимать под "природой" человека совокупность его телесных и
мыслительных аппаратов я их функционирование, мы будем вынуждены признать
познание не соответствующим этой "природе". Наоборот, используя все ее
механизмы, он сталкивается с невозможностью во всей полноте осуществить то,
что обозначено словом "познавать". Его цель его стремление к познанию
выходят за пределы его дарований, тех средств, которыми он располагает. Он
пускает в ход. все свои орудия, но ни одно из них, не все они, вместе
взятые, все обеспечивают полного успеха. Итак, на деле оказывается, что"
человек испытывает странное влечение к познанию, однако ему недостает
дарований, того, что Аристотель называя его "природой".
Поэтому мы должны без всяких оговорок признать, что истинная природа
человека шире в заключается в обладании не только - дарованиями, во и
недостатками. Человек состоит из того, что у него есть, и того, "чего ему не
хватает". Он долго и отчаянно пытается воспользоваться своими умственными
способностями непросто потому, что они у него есть, а потому, что испытывает
потребность в том, чего у него нет, и, преследуя эту цель, конечно"
использует имеющиеся в его распоряжении средства. Коренная ошибка всех
теорий познания заключалась в игнорировании изначального несоответствия
между потребностью человека в познании и теми "способностями", которые у
него имеются. Один Платон догадывался, что корень познания, так сказать сама
его' субстанция, лежит как раз в недостаточности полученных человеком
дарований, которую подтверждает тот страшный факт, что- человек "не
знает".Ни Богу, ни животному это не свойственно. Бог знает все, и потому не
познает. Животное не знает ничего, и потому тоже не познает. Но человек -
это живая недостаточность, человек нуждается в знании, приходит в отчаяние
от незнания. Именно это и следует рассмотреть. Почему человек страдает из-за
своего невежества, как может болеть тот орган" которого у него никогда не
было?
Лекция IV
[Познание Универсума и Мулътиверсума - Примат проблемы над решение cм.
- Теоретические и практические проблемы. - Панлогизм и жизненны" разум.]
Этот философский курс в своем течении подобен реке Гвадиане,
зародившись вдали отсюда, он исчезает в песках пустыни и, наконец, вновь
пробивается на свет здесь. Из первой моей лекции в университете я вынес, -
как обычно случается при пожарах и других неожиданных катастрофах, - лишь
две вещи. Во-первых, название этого курса, во-вторых - я хотел бы еще раз об
этом напомнить, - намерение не идти напрямик, а развивать свою" мысль,
описывая все более узкие круги, т. е. двигаясь по спирали. Благодаря атому
мы можем и должны сначала поставить каждый вопрос в его самой простой и
менее четкой, зато более доступной форме, не сомневаясь в том, что в одном
из внутренних кругов мы неизбежно вновь подойдем к нему решительней и
строже. Тогда все то, говорил я, что на первый взгляд кажется пустой фразой
или банальностью, как бы по милости судьбы затем предстанет перед нами более
зримо и веско.
Так вот, в прошлый раз мы завершили первый круг, теперь нам нужно
предпринять то, что Платон назвал бы нашим вторым кругосветным плаванием. Мы
полагаем, что научная, физическая истина обладает замечательным достоинством
- точностью, однако она неполна, неокончательна и несамодостаточна. Ее
объект - это лишь часть, лишь осколок мира; к тому же она опирается на
множество допущений, которые бездоказательно объявляются верными;
следовательно, она не вытекает из самой себя, не заключает в себе своего
основания я источника, не является исходной истиной. Поэтому в ней
постулируется требование интеграции с другими нефизическими и ненаучными
истинами, которые были бы полными и действительно окончательными. Там, где
кончается физика, не кончается проблема; человеку, живущему в каждом ученом,
необходима целостная истина, и так уж устроена его жизнь, что волей-неволей
он составляет представление о едином Универсуме. Перед нами открытое
противостояние двух типов и истин: научной и философской. Первая точна, но
недостаточна, вторая достаточна, но неточна. И получается, что эта веточная
истина является более глубокой, и следовательно, истиной несомненно более
высокого ранга, - не только потому, что ее предмет шире, но и как метод
познания; короче, менее точная философская истина более верна. Но это
неудивительно. Бездумная расхожая тенденция считать точность атрибутом,
определяющим качество истины, не только совершенно неправомерна, но и
бессмысленна. Точность может существовать лишь тогда, когда речь идет о
количественных объектах. Декарт говорит о том, что можно сосчитать и
измерить. Строго говоря, это признак не истины как таковой, а некоторых
определенных вещей Универсума, в конечном счете, - только количества, в
общем - материи. Истина может быть очень точной и тем не менее быть истиной
лишь отчасти. Например, почти все физические законы имеют точное выражение,
но так как они получены путем чисто статистических, т. е. вероятностных,
подсчетов, они имеют только вероятностное значение. Происходит любопытное
явление - эта серьезнейшая и наболевшая тема заслуживает отдельного
рассмотрения: в соответствии с требованиями физики истина становится все
более точной и в руках физиков становится системой чистых вероятностей,
следовательно, второсортных истин, полуистины. Осознание этого - одна из
причин, побуждающих современных физиков, могущественных творцов новейшей
космической панорамы, заняться философией, утвердить свою цеховую истину на
основе более полной жизненной истины.
В прошлый раз мы впервые коснулись основного явления, явления всех
явлений - "нашей жизни" и ее горизонта - мира. Это прикосновение было едва
ощутимым в крайне неточным. Могло показаться, что это всего лишь неясный
поэтический или эмоциональный порыв. Однако мы почувствовали, в каком
направлении "будем двигаться дальше.
Пятьдесят лет назад философия смела мечтать лишь о том, чтобы служить
дополнением к научным дисциплинам. Когда но последние в своем развитии
достигли того предела, где уже не могли получать очевидных истин, бедняжке
философии, этой служанке на все, было поручено выполнить эту работу с
помощью нескольких многозначительных неопределенностей. Человек заключал
себя в границы физики, а когда ее владения кончались, философ как бы по
инерции шел в том же направлении, в своих объяснениях повторяя приемы
физики, хотя в за ее пределами. Эта физика, идущая дальше физики, была
метафизикой и, стали быть, физикой вне собственных границ. (Такова все еще
английская философия: Рассел и Уайтхед.)
Из сказанного выше ясно, что мы будем двигаться в противоположном
направлении. Нужно, чтобы физик - а также метафизик, историк, художник или
политик, - заметив ограниченность своей профессии, обратился к собственной
глубинной сути. Тогда он поймет, что сам он не физик, просто физика - одна
из бесчисленных вещей, которыми в своей жизни занимается человек. В своей
конечной сути физик оказывается просто человеком, человеческой жизнью. А
человеческая жизнь имеет неотъемлемое свойство постоянно обращаться к миру в
его единстве, к Универсуму. Еще не став физиком, он уже является человеком,
а будучи им, задается вопросом об Универсуме, т. е. философствует - лучше
или хуже, искусно или неумело, цивилизованно или по дикарски. Наш путь будет
лежать не к тому, что за физикой. наоборот, мы вернемся от физики к началам
жизни и в них отыщем корень философии. Тогда это будет не метафизика, а до -
физика. Она рождена самой жизнью, а как мы вскоре убедимся, последняя не
может избежать, пусть самого простого, философствования. Поэтому первый
ответ на наш первый вопрос: "Что кое философия?" мог бы звучать так:
"Философия - это нечто... неизбежное".
В прошлый раз я обещал ответить на вопрос "Что такое философия?",
перечислив ряд атрибутов, признаков и черт, помогающих наметить контуры
философского мышления. Но пришло время, великий жнец, и сжало мою лекцию еще
в цвету, не дав искомому понятию созреть и принести плоды. Я был вынужден
прервать ход моих мыслей в первом попавшемся месте и, уступая давлению
времени, поставить точку.
Но если вы помните, мы лишь ступили на порог нашей темы. сегодня же нам
нужно войти внутрь. Мы попытались определить философию как познание
Универсума, но я немедленно предостерег вас от того, чтобы в это определение
с его явной категоричностью не заслонило от нас все существенное и особенное
в умственной деятельности, называемой философией. Строго говоря, эта
опасность исходит не от самого определения, которое верно, а от свойственной
нам - особенно народам с горячей' кровью - манеры читать в слушать. За
четверть века занятий идеологией - мой возраст не столь уж преклонен, просто
я начал публиковаться в 18 лет - я твердо убедился, что представление
испанцев или аргентинцев о чтении или слушании за редким исключением
сводится к тому, чтобы скользить от непосредственного, мгновенно.
схваченного значения одного слова к значению другого и от поверхностного
смысла одной фразы - к смыслу следующей. Но. так _ вне всякого сомнения -
нельзя понять ни одного философского высказывания. Философию нельзя читать -
нужно проделать нечто противоположное чтению, т. е. продумывать
каждую-фразу, а это значит дробить ее на отдельные слова, брать каждое из
них и, не довольствуясь созерцанием его привлекательной наружности,
проникать в него умом, погружаться в него, спускаться в глубины его
значения, исследовать его анатомию и его границы, чтобы затем вновь выйти на
поверхность, владея его сокровенной тайной. Если проделать это со всеми
словами фразы, то они уже не будут просто стоять друг за другом, а сплетутся
в глубине самыми корнями идей, и только тогда действительно составят
философскую фразу. От скользящего, горизонтального чтения от умственного
катания на коньках нужно перейти к чтению вертикальному, к погружению в
крохотную бездну каждого слова, к нырянию без скафандра в поисках сокровищ.
Таким образом, я постараюсь последовательно ввести вас. в каждый из
терминов, составляющих данное выше определение. Сегодня, чтобы продолжить
траекторию наших рассуждений, нам нужно подытожить и по возможности
подтвердить уже заявленное значительно его обогатив. Мне важно поступить так
потому, что,' насколько я знаю, мы предлагаем совершенно новый анализ,
надеюсь, более строгий, чем предшествующие.
Итак, за работу. Универсум - это название объекта, проблемы для
исследования которых родилась философия. Но этот объект, Универсум,
настолько необычен, так глубоко отличается от всех остальных, что, конечно
же, требует от философа совершенно иного подхода, чем в других научных
дисциплинах.
Формально я понимаю под Универсумом "все имеющееся". То есть философа
интересует не каждая вещь сама по себе, в своем обособленном и, так сказать,
отдельном существовании, - напротив его интересует совокупность всего
существующего и, следовательно, в каждой вещи - то, что ее отделяет от
других вещей или объединяет с ними: ее место, роль и разряд среди множества
вещей, так сказать, публичная жизнь каждой вещи, то, что она собой
представляет и чего стоит в высшей публичности универсального существования.
Мы понимаем под вещами не только. физические и духовные реалии, но также все
ирреальное, идеальное фантастическое и сверхъестественное, если оно имеется.
Поэтому я предпочел слово "иметь"; я даже говорю не "все существующее",
а "все имеющееся". Это "имеющееся" охватывает самый широкий круг предметов,
какой только можно очертить, настолько широкий, что включает вещи, о которых
мы непременно скажем, что они имеются, но не существуют. Например, круглый
квадрат, нож без черенка и лезвия и все те удивительные существа, о которых
нам говорит поэт Малларме, - к примеру, великий час, который он называет
"часом, которого нет на циферблате", или лучшая из женщин - "ни одна из
женщин". О круглом квадрате мы можем сказать только то, что его не
существует, и не случайно, а потому, что его существование невозможно; но,
чтобы вынести бедняге круглому квадрату столь суровый приговор, нам,
очевидно, нужно предварительно его иметь, необходимо, чтобы в некотором
смысле он имелся.
Я говорил, что математик или физик начинает с ограничения своего
предмета через его определение, и это определение числового ряда, множества