Создатели "Си-Дабл-Ю" прекрасно понимали: болезнь, вызываемая контрацептивным оружием, в идеальном варианте должна протекать без симптомов, чтобы как можно дольше оставаться незамеченной. Это оказалось недостижимым, но удалось сделать так, что течение болезни сопровождалось, в основном, не слишком тяжелыми симптомами общего характера, подобными тем, что сопутствуют обычным вирусным инфекциям. Поэтому эпидемия, покатившаяся по свету в начале 2035 года, была сперва воспринята всего лишь как очередная волна гриппа.
То обстоятельство, что в этот раз она пошла преимущественно по теплым афро-азиатским странам, не слишком удивило: все знали, что богатый Запад успел вакцинировать от гриппа большинство своего населения. Даже необычно высокая, почти стопроцентная частота заболеваний - с температурой, опуханием желез, быстро проходящими местными болями - не вызвала на Юге чрезмерной тревоги. Даже то, что и на Западе среди заболевших оказывались прежде всего иммигранты из Африки и Азии, в том числе и те, кому были сделаны прививки, поначалу не показалось странным: известно, как изменчивы вирусы гриппа и как легко они обходят иммунную защиту.
У нас в России переболели все, кто прививок не сделал, в основном старики. Заболел и дед Виталий. В прошлые гриппозные зимы он при первых подозрительных симптомах сразу начинал лечиться тем, что называл "народными средствами" - водкой с луковицей, и болезнь отступала. Но в этот раз водка и луковица не помогли. Дед лежал в кровати, пунцовый от жара, и тихо бормотал:
– Ох, мать его ети, как худо мне… Во, зараза, даже мошонка болит и распухла как будто… Вот это грипп так грипп… Лучше бы, старый мудак, прививку сделал…
Я обмирал от страха за него, я умолял, чтобы он разрешил вызвать врача. Но дед только с трудом покачивал головой, утопавшей в подушке:
– Какие, на хрен, врачи! Забыл, сколько мне лет? Государственный врач за мою страховку со мной возиться не будет, а на платного мы с тобой не заработали… Ты вот лучше просто посиди со мной, мне полегче и станет…
Я садился рядом, я держал в своих пальцах его тонкую и легкую, как высушенный стебель, руку, от которой исходил пугающий жар. И через несколько дней деду в самом деле стало полегче. Он приободрился, слез с кровати, сам проковылял до туалета. А потом в ход пошли его народные средства, которые закрепили успех лечения.
Деду Виталию было уже почти восемьдесят семь, и болезнь, вызываемая вирусом "Си-Дабл-Ю", досталась ему тяжело. Молодые жители Азии и Африки переносили ее на ногах, часто и внимания не обращая на неприятные, но слабые симптомы. Прежде, чем была точно раскрыта главная направленность болезни - поражение органов размножения, прошло несколько месяцев. Если бы применялось контрацептивное оружие отложенного действия "Си-Дабл-Ю-Эй", этот срок составил бы целые годы. Но и нескольких месяцев хватило для того, чтобы эпидемия беспрепятственно прокатилась по всему земному шару. Первый, скрытый и решающий, этап конфликта был выигран Западом.
Затем конфликт неминуемо должен был перейти в открытую фазу. И в этот момент Запад, не дожидаясь, пока его тайная атака будет обнаружена и вызовет ответные действия, решительно сыграл на упреждение.
Однажды вечером (в Америке было утро) все каналы российского телевидения, прервав передачи, стали транслировать в прямом эфире выступление президента США Гринуэя. Широкоплечий, широколицый, бывший военный моряк, адмирал, президент явно нервничал. Он запинался, отводил взгляд куда-то в сторону - скорей всего, на экран монитора, по которому шел текст. Смысл его слов мне поначалу был непонятен. А дед, сразу смекнув, в чем дело, в возбуждении хлопнул себя по коленке и велел прибавить звук.
Президент с самого начала заявил, что говорит не только от имени американского народа, но от лица всех демократических наций. Он напомнил, что в течение полувека свободный западный мир борется с террором, а последние тридцать с лишним лет идет уже настоящая необъявленная война, приносящая множество жертв. Дальше так продолжаться не может. Вся человеческая цивилизация на краю гибели. Теракты с применением биологических средств и химического оружия стали обыденностью. Год назад на подходе к гаваням Нью-Йорка и Сан-Франциско были потоплены два неопознанных судна, и водолазы, обследовавшие их на дне, обнаружили компоненты ядерных взрывных устройств большой мощности. А полгода назад над Атлантикой был сбит летевший из Африки самолет с таким же устройством на борту.
"Бесчисленны были попытки переговоров с террористами и государствами, которые их поддерживают, бесчисленны и бесполезны, - говорил президент. - Нашу добрую волю презирают, нас ненавидят. Но давайте задумаемся: в чем истоки этой ненависти? Говорят, в том, что мы богаты, а они бедны. Но почему они так бедны? Причина всему - нескончаемый демографический взрыв. А ведь именно мы, западный мир, создали этим народам условия для размножения! Мы дали им спасительные медицинские средства для снижения смертности, мы дали им сельскохозяйственные технологии для поддержания жизни. Больше того, уже много лет подряд мы просто кормим этих людей. Сотни миллионов из них существуют только за счет нашей гуманитарной помощи. И вместо того, чтобы благодарить Запад, трудиться самим, разумно ограничивать рождаемость и таким путем двигаться к процветанию, они плодятся с безумной скоростью, не желают работать, нищенствуют, ненавидят нас и пытаются нас уничтожить. В таких условиях Женевская конвенция 1949 года, которая объявляет геноцидом насильственное ограничение рождаемости, утрачивает силу…".
– Сделали! - с восторженным ужасом сказал дед Виталий. - Сделали, что собирались, дьяволы! Вот тебе и грипп!
Президент Гринуэй покосился на монитор с текстом, вздохнул и продолжил:
"Демократические государства во главе с Соединенными Штатами, сознавая ответственность за судьбу цивилизации, были вынуждены предпринять действия по ограничению рождаемости народов, поддерживающих мировой терроризм…".
Называя целью контрацептивной атаки некое "ограничение", Гринуэй, конечно, осторожничал, чтобы не вызвать шок. Он лгал и не лгал. Болезнь, вызываемая вирусом "Си-Дабл-Ю", делала мужчин и женщин ПОЛНОСТЬЮ неспособными к зачатию. Другое дело, что в общей массе атакованного населения всегда находились люди - пусть немного, менее одного процента, - которые либо оказывались невосприимчивы к вирусу, либо переносили болезнь без последствий. При желании такое соотношение можно было назвать и ограничением.
"Для подкрепления того, что мы сделали, и для защиты цивилизации от последней, самой опасной вспышки террора, Соединенные Штаты и их союзники решили провести некоторые чрезвычайные акции, как на мировой арене, так и внутренние, в собственных странах… - Президент запнулся. Потом вскинул взгляд в объектив камеры и, взвинчивая себя, повысил голос: - До сих пор наши враги укрывались от возмездия за нашими же юридическими нормами. А потому, как ни прискорбно для демократии, на время акций мы вынуждены отбросить эти нормы!… Я призываю наших противников к благоразумию. Не оказывайте сопротивления, примите свое поражение с достоинством! Тогда не будет лишних жертв, а мы с готовностью предоставим вам любую помощь…".
То, что президент Гринуэй стыдливо называл "некоторыми чрезвычайными акциями", уже развивалось полным ходом во время его выступления. Без объявления войны, без всяких предупреждений, на враждебные государства внезапно обрушились компьютерные бомбы. Об их существовании знали давно, во многих странах над защитой компьютеров трудились специальные службы. Но обезвредить все тайные мины, заложенные в микросхемы и программы самими создателями, конечно, было невозможно. И когда с американских военных спутников полился на землю поток активирующих сигналов, оказалось, что удар пробивает защиту. Были мгновенно выведены из строя информационные сети противников и автоматизированные системы управления. На пространствах почти целых континентов разразился хаос. Падали самолеты, сталкивались поезда, прервалась связь, начались катастрофы в промышленности, полностью разрушилась банковская система.
И сразу вслед за компьютерной атакой десятки крылатых ракет, пронизав ослепшую и оглохшую противовоздушную оборону афро-азиатских стран, нанесли точечные ядерные удары малой мощности по всем базам и местам производства оружия массового уничтожения.
Я помню карту Дальнего Востока на телевизионном экране и деловитый голос ведущего: "Радиационный фон в Хабаровском крае и в Приморье после ударов западных союзников по китайским военным объектам повысился незначительно. Угрозы для населения нет".
Дед качал головой:
– Ну чудеса, Виталька! Чтобы Россия вне мировой войны оказалась, как Швейцария какая-нибудь! А ведь, глядишь, так, сбоку отсидимся. - И щурился на экран, где в клубах дыма, пронизанных огненными всполохами, стартовали с кораблей крылатые ракеты: - А вы повоюйте, ребятки, повоюйте сами. Нету больше доброго Сталина, нету дядюшки Джо, которого только попроси - миллион русских уложит в неподготовленном наступлении, чтобы вы тысячу своих солдат сберегли. Да и самих миллионов русских больше нету, кончились. Так что, простите-извините, справляйтесь без нас!
На африканских и азиатских просторах западные союзники, не желая осрамиться перед моим дедом, справлялись неплохо. Но судьба войны решалась не только там. Главные сражения союзникам предстояло выиграть на собственной территории. "Чрезвычайные внутренние акции", о которых, конфузясь, говорил президент Гринуэй, попросту означали разгром экстремистских движений в иммигрантских общинах. Задача была невероятно трудной. Только во Франции и в Англии мусульмане составляли четверть населения. Многие иммигранты и так были озлоблены ограничениями на доступ к клонинговой медицине, а теперь внезапно открылось, что те из них, кто, по мнению властей, не отличался благонадежностью или просто был слишком плодовит, поражены вместе со своими близкими вирусом "Си-Дабл-Ю" и обречены на бездетность. Взрыв их ярости грозил, по крайней мере европейским странам, гражданской войной.
Президент Гринуэй не успел еще до конца считать свою речь с экрана монитора, а во всех крупных европейских и во многих американских городах отряды полиции и армии уже входили в кварталы, заселенные иммигрантами. Я помню первый прямой репортаж, кажется, из Бирмингема. Солдаты и полицейские в касках и бронежилетах, с автоматами группами двигались по улице. Катились броневики, поводя по сторонам тонкими стволами автоматических пушек. Закадровый голос английского корреспондента и русский синхронный переводчик обращали внимание зрителей на то, что все дома в этих кварталах стоят целыми. Здесь никогда не гремели террористические взрывы.
– Грамотно! - похвалил дед. - В самую тютельку пропаганда! Это тебе не Геббельс и не советский агитпроп. Умеют, сволочи!
Каких-то бородатых мужчин со скованными за спиной руками выволакивали из здания, украшенного транспарантами с арабской вязью, и впихивали в распахнутое чрево бронемашины. Где-то уже раздавались выстрелы.
И в первые, решающие недели той всемирной войны главным зрелищем на телевизионных экранах стали не военные действия союзников в Азии и Африке, а битвы, разыгравшиеся в западных городах. На улицах Парижа и Марселя пылали подожженные автомашины. В окнах домов, занятых иммигрантами-мятежниками, огненными бабочками пульсировало пламя автоматных очередей. Солдаты в противогазовых масках, похожие на марсиан, пускали гранаты, разрывавшиеся белесыми облаками шок-газа. Штурмовики ле-пеновцы с белыми лотарингскими крестами на рукавах черных курток выбивали какую-то дверь и один за другим ныряли в открывшийся темный проем.
– О, господи! - вздыхал дед. - Вот уж действительно клин клином вышибают, а фашизм - фашизмом. Что ж человек за тварь такая, что никак иначе у него не получается?
Американские полицейские (половина чернокожих) гнали по улице у подножия небоскребов колонну пленных. Голос ведущего деловито пояснял, что эти незаконные иммигранты будут интернированы в специальных лагерях, а после войны их депортируют на историческую родину, в афро-азиатские страны. И добавлял не без гаденькой иронии: теперь там хватит места, угрозы перенаселения больше не существует.
Лидер одной из иммигрантских общин, старик шейх с седой бородой и влажными от слез глазами, умолял своих сородичей прекратить сопротивление: "Хватит жертв, борьба не имеет смысла!"
– То-то! - ворчал дед Виталий. - На что ж вы надеялись, хуем победить? А им не победишь, только головой побеждают! Если б вместо хуя побольше головой работали, ничего бы с вами не случилось!
– Значит, хорошо они сделали? - спросил я.
– Кто? - не понял дед.
– Ну, американцы, западники.
– Хорошо-о? - маленькие глазки деда расширились, тонкая морщинистая шея вытянулась еще больше. - Хорошо?! Да они, считай, одним махом семь миллиардов человек кастрировали. Из которых абсолютное большинство ни в чем не виновато. Уж куда лучше!… Это же нацистская идея: стерилизация тех, кого считаешь низшей расой.
– Значит, плохо сделали? - растерялся я.
– А как смотреть, - он вздохнул, - как считать. У каждого своя арифметика. По теоремам ихних шейхов нас с тобой не то что кастрировать, убить полагал ось. Не дозволяли они нам жить, Виталька. И что ты им возразишь?… Вот через два с половиной года тебя могут в армию взять. И, представь, поехал бы ты в закаспийские степи, куда ихняя орда лезет. Поехал бы на войну.
– А теперь они больше не полезут? - спросил я.
– Поначалу-то - страшнее прежнего полезут! Но это уж с отчаянья. Сколько бы с ними еще ни пришлось биться, дело их теперь все равно проиграно… Ах, детишек жалко, хоть арабских, хоть каких! Что поделаешь? Всегда за безумства шейхов отвечают дети их собственных народов. За детей, сожженных в Освенциме, сгорали дети в Дрездене и Кельне, за израильских детей - палестинские, за русских - чеченские. Теперь, видишь, прогресс: детей вражеских не убили, не сожгли. А все равно, ты представь, с каким сознанием будут они вырастать - последние. Вырастать в никуда… - И дед безнадежно махнул рукой.
В российских городах беспорядков было намного меньше, чем в западных. Кто-то утверждал, что за это следует благодарить ПНВ и его великие чистки. Деловитые молодые министры нового демократического правительства с гордостью объясняли, что законы военного времени дали им возможность эффективно ловить и уничтожать террористов. Я не знаю, кого ловили, кого уничтожали, но иммигрантов - легальных и нелегальных, не получивших полноценных прививок и пораженных "Си-Дабл-Ю", - у нас, как и на Западе, собирали в лагеря для интернированных.
Сообщали о попытках террористов нанести ответные удары: вызвать в Европе и Америке, хотя бы и с риском для самих себя, эпидемию чумы - той, которой нас и пугали власти, чтобы согнать на прививки. Но основная масса населения западных стран, защищенная вакцинацией, была неуязвима. Разжечь эпидемию не удалось.
А на экране вдруг появлялись горящие заросли африканских джунглей. Полуголые темные фигурки с автоматами перебегали, стреляя на ходу, падали. Кровь на широколистой зеленой траве блестела, точно красный лак.
– Ты смотри! - удивлялся дед. - Эти-то бедолаги все друг дружку убивают, не могут остановиться. Да что же они не понимают, что произошло? Не знают, чем переболели? Хоть радио-то они слушают?
– Как ты думаешь, - спросил я, - война продлится еще долго? Не в джунглях, а мировая, с террористами?
– Может, лет десять, - сказал дед, - а может, и полвека. Насколько агония растянется. Будут эти моджахеды погибать, будут уставать, да попросту будут взрослеть, потом стареть. Ну, еще нынешние груднички подрастут и встанут у них под ружье. Вот и все, приток молодежи и кончится. А тут западники днем и ночью станут уговаривать: сдавайтесь, хлопцы, все простим, сами покаемся, будем вас ананасами кормить! Ну и куда моджахеды денутся?
Дед оказался прав. Война, развившаяся постепенно, из скрытой формы, и закончилась не в один день подписанием перемирия или капитуляции, как прошлые мировые войны, а угасала еще несколько десятилетий. Сопротивление и террор медленно сходили на нет. Кто-то из пишущей братии даже назвал эту войну не Третьей мировой, а Второй Столетней.
Снова и снова приходилось жалеть о том, что не удалось вовремя создать контрацептивное оружие отложенного действия "Си-Дабл-Ю-Эй". После его применения сокращение громадного населения Юга прошло бы мягче, в большинстве семей было бы хоть по одному ребенку. Теперь же страшным итогом войны стали несколько миллиардов стареющих, одиноких людей при совсем уж малочисленном молодом поколении.
Это поколение составили дети тех, кто оказался невосприимчив к вирусу "Си-Дабл-Ю" либо перенес болезнь без последствий. Всех таких новорожденных с первого дня старались брать на учет западные гуманитарные миссии. Их растили и воспитывали в тепличных условиях. Для получения образования их увозили на Запад, где они пользовались всеми правами, включая право на появившуюся в середине века генную профилактику, то есть на бессмертие. Так создавались "новые" арабы, "новые" индонезийцы, нигерийцы, китайцы.
А на землях Азии и Африки были организованы несколько протекторатов ООН. Там доживали, в основном на гуманитарной помощи, побежденные. Состарившихся и больных переводили из протекторатов в лагеря - уже полностью на все готовое, под присмотр и опеку. Два с половиной миллиарда бессмертных землян могли позволить себе заботу о тех, кому не досталось ни бессмертия, ни просто будущего.
Впрочем, Беннет был прав: в нынешние, восьмидесятые годы мир протекторатов и лагерей для большинства западных благополучных обывателей давно уже существовал как бы за горизонтом. Даже я - не западник, а русский, далеко не благополучный, - даже я, до того как угодил в африканскую командировку, почти не задумывался о том, что где-то все еще догорает, постепенно остывая и погружаясь во мрак, эта обреченная Вселенная.
6
То обстоятельство, что в этот раз она пошла преимущественно по теплым афро-азиатским странам, не слишком удивило: все знали, что богатый Запад успел вакцинировать от гриппа большинство своего населения. Даже необычно высокая, почти стопроцентная частота заболеваний - с температурой, опуханием желез, быстро проходящими местными болями - не вызвала на Юге чрезмерной тревоги. Даже то, что и на Западе среди заболевших оказывались прежде всего иммигранты из Африки и Азии, в том числе и те, кому были сделаны прививки, поначалу не показалось странным: известно, как изменчивы вирусы гриппа и как легко они обходят иммунную защиту.
У нас в России переболели все, кто прививок не сделал, в основном старики. Заболел и дед Виталий. В прошлые гриппозные зимы он при первых подозрительных симптомах сразу начинал лечиться тем, что называл "народными средствами" - водкой с луковицей, и болезнь отступала. Но в этот раз водка и луковица не помогли. Дед лежал в кровати, пунцовый от жара, и тихо бормотал:
– Ох, мать его ети, как худо мне… Во, зараза, даже мошонка болит и распухла как будто… Вот это грипп так грипп… Лучше бы, старый мудак, прививку сделал…
Я обмирал от страха за него, я умолял, чтобы он разрешил вызвать врача. Но дед только с трудом покачивал головой, утопавшей в подушке:
– Какие, на хрен, врачи! Забыл, сколько мне лет? Государственный врач за мою страховку со мной возиться не будет, а на платного мы с тобой не заработали… Ты вот лучше просто посиди со мной, мне полегче и станет…
Я садился рядом, я держал в своих пальцах его тонкую и легкую, как высушенный стебель, руку, от которой исходил пугающий жар. И через несколько дней деду в самом деле стало полегче. Он приободрился, слез с кровати, сам проковылял до туалета. А потом в ход пошли его народные средства, которые закрепили успех лечения.
Деду Виталию было уже почти восемьдесят семь, и болезнь, вызываемая вирусом "Си-Дабл-Ю", досталась ему тяжело. Молодые жители Азии и Африки переносили ее на ногах, часто и внимания не обращая на неприятные, но слабые симптомы. Прежде, чем была точно раскрыта главная направленность болезни - поражение органов размножения, прошло несколько месяцев. Если бы применялось контрацептивное оружие отложенного действия "Си-Дабл-Ю-Эй", этот срок составил бы целые годы. Но и нескольких месяцев хватило для того, чтобы эпидемия беспрепятственно прокатилась по всему земному шару. Первый, скрытый и решающий, этап конфликта был выигран Западом.
Затем конфликт неминуемо должен был перейти в открытую фазу. И в этот момент Запад, не дожидаясь, пока его тайная атака будет обнаружена и вызовет ответные действия, решительно сыграл на упреждение.
Однажды вечером (в Америке было утро) все каналы российского телевидения, прервав передачи, стали транслировать в прямом эфире выступление президента США Гринуэя. Широкоплечий, широколицый, бывший военный моряк, адмирал, президент явно нервничал. Он запинался, отводил взгляд куда-то в сторону - скорей всего, на экран монитора, по которому шел текст. Смысл его слов мне поначалу был непонятен. А дед, сразу смекнув, в чем дело, в возбуждении хлопнул себя по коленке и велел прибавить звук.
Президент с самого начала заявил, что говорит не только от имени американского народа, но от лица всех демократических наций. Он напомнил, что в течение полувека свободный западный мир борется с террором, а последние тридцать с лишним лет идет уже настоящая необъявленная война, приносящая множество жертв. Дальше так продолжаться не может. Вся человеческая цивилизация на краю гибели. Теракты с применением биологических средств и химического оружия стали обыденностью. Год назад на подходе к гаваням Нью-Йорка и Сан-Франциско были потоплены два неопознанных судна, и водолазы, обследовавшие их на дне, обнаружили компоненты ядерных взрывных устройств большой мощности. А полгода назад над Атлантикой был сбит летевший из Африки самолет с таким же устройством на борту.
"Бесчисленны были попытки переговоров с террористами и государствами, которые их поддерживают, бесчисленны и бесполезны, - говорил президент. - Нашу добрую волю презирают, нас ненавидят. Но давайте задумаемся: в чем истоки этой ненависти? Говорят, в том, что мы богаты, а они бедны. Но почему они так бедны? Причина всему - нескончаемый демографический взрыв. А ведь именно мы, западный мир, создали этим народам условия для размножения! Мы дали им спасительные медицинские средства для снижения смертности, мы дали им сельскохозяйственные технологии для поддержания жизни. Больше того, уже много лет подряд мы просто кормим этих людей. Сотни миллионов из них существуют только за счет нашей гуманитарной помощи. И вместо того, чтобы благодарить Запад, трудиться самим, разумно ограничивать рождаемость и таким путем двигаться к процветанию, они плодятся с безумной скоростью, не желают работать, нищенствуют, ненавидят нас и пытаются нас уничтожить. В таких условиях Женевская конвенция 1949 года, которая объявляет геноцидом насильственное ограничение рождаемости, утрачивает силу…".
– Сделали! - с восторженным ужасом сказал дед Виталий. - Сделали, что собирались, дьяволы! Вот тебе и грипп!
Президент Гринуэй покосился на монитор с текстом, вздохнул и продолжил:
"Демократические государства во главе с Соединенными Штатами, сознавая ответственность за судьбу цивилизации, были вынуждены предпринять действия по ограничению рождаемости народов, поддерживающих мировой терроризм…".
Называя целью контрацептивной атаки некое "ограничение", Гринуэй, конечно, осторожничал, чтобы не вызвать шок. Он лгал и не лгал. Болезнь, вызываемая вирусом "Си-Дабл-Ю", делала мужчин и женщин ПОЛНОСТЬЮ неспособными к зачатию. Другое дело, что в общей массе атакованного населения всегда находились люди - пусть немного, менее одного процента, - которые либо оказывались невосприимчивы к вирусу, либо переносили болезнь без последствий. При желании такое соотношение можно было назвать и ограничением.
"Для подкрепления того, что мы сделали, и для защиты цивилизации от последней, самой опасной вспышки террора, Соединенные Штаты и их союзники решили провести некоторые чрезвычайные акции, как на мировой арене, так и внутренние, в собственных странах… - Президент запнулся. Потом вскинул взгляд в объектив камеры и, взвинчивая себя, повысил голос: - До сих пор наши враги укрывались от возмездия за нашими же юридическими нормами. А потому, как ни прискорбно для демократии, на время акций мы вынуждены отбросить эти нормы!… Я призываю наших противников к благоразумию. Не оказывайте сопротивления, примите свое поражение с достоинством! Тогда не будет лишних жертв, а мы с готовностью предоставим вам любую помощь…".
То, что президент Гринуэй стыдливо называл "некоторыми чрезвычайными акциями", уже развивалось полным ходом во время его выступления. Без объявления войны, без всяких предупреждений, на враждебные государства внезапно обрушились компьютерные бомбы. Об их существовании знали давно, во многих странах над защитой компьютеров трудились специальные службы. Но обезвредить все тайные мины, заложенные в микросхемы и программы самими создателями, конечно, было невозможно. И когда с американских военных спутников полился на землю поток активирующих сигналов, оказалось, что удар пробивает защиту. Были мгновенно выведены из строя информационные сети противников и автоматизированные системы управления. На пространствах почти целых континентов разразился хаос. Падали самолеты, сталкивались поезда, прервалась связь, начались катастрофы в промышленности, полностью разрушилась банковская система.
И сразу вслед за компьютерной атакой десятки крылатых ракет, пронизав ослепшую и оглохшую противовоздушную оборону афро-азиатских стран, нанесли точечные ядерные удары малой мощности по всем базам и местам производства оружия массового уничтожения.
Я помню карту Дальнего Востока на телевизионном экране и деловитый голос ведущего: "Радиационный фон в Хабаровском крае и в Приморье после ударов западных союзников по китайским военным объектам повысился незначительно. Угрозы для населения нет".
Дед качал головой:
– Ну чудеса, Виталька! Чтобы Россия вне мировой войны оказалась, как Швейцария какая-нибудь! А ведь, глядишь, так, сбоку отсидимся. - И щурился на экран, где в клубах дыма, пронизанных огненными всполохами, стартовали с кораблей крылатые ракеты: - А вы повоюйте, ребятки, повоюйте сами. Нету больше доброго Сталина, нету дядюшки Джо, которого только попроси - миллион русских уложит в неподготовленном наступлении, чтобы вы тысячу своих солдат сберегли. Да и самих миллионов русских больше нету, кончились. Так что, простите-извините, справляйтесь без нас!
На африканских и азиатских просторах западные союзники, не желая осрамиться перед моим дедом, справлялись неплохо. Но судьба войны решалась не только там. Главные сражения союзникам предстояло выиграть на собственной территории. "Чрезвычайные внутренние акции", о которых, конфузясь, говорил президент Гринуэй, попросту означали разгром экстремистских движений в иммигрантских общинах. Задача была невероятно трудной. Только во Франции и в Англии мусульмане составляли четверть населения. Многие иммигранты и так были озлоблены ограничениями на доступ к клонинговой медицине, а теперь внезапно открылось, что те из них, кто, по мнению властей, не отличался благонадежностью или просто был слишком плодовит, поражены вместе со своими близкими вирусом "Си-Дабл-Ю" и обречены на бездетность. Взрыв их ярости грозил, по крайней мере европейским странам, гражданской войной.
Президент Гринуэй не успел еще до конца считать свою речь с экрана монитора, а во всех крупных европейских и во многих американских городах отряды полиции и армии уже входили в кварталы, заселенные иммигрантами. Я помню первый прямой репортаж, кажется, из Бирмингема. Солдаты и полицейские в касках и бронежилетах, с автоматами группами двигались по улице. Катились броневики, поводя по сторонам тонкими стволами автоматических пушек. Закадровый голос английского корреспондента и русский синхронный переводчик обращали внимание зрителей на то, что все дома в этих кварталах стоят целыми. Здесь никогда не гремели террористические взрывы.
– Грамотно! - похвалил дед. - В самую тютельку пропаганда! Это тебе не Геббельс и не советский агитпроп. Умеют, сволочи!
Каких-то бородатых мужчин со скованными за спиной руками выволакивали из здания, украшенного транспарантами с арабской вязью, и впихивали в распахнутое чрево бронемашины. Где-то уже раздавались выстрелы.
И в первые, решающие недели той всемирной войны главным зрелищем на телевизионных экранах стали не военные действия союзников в Азии и Африке, а битвы, разыгравшиеся в западных городах. На улицах Парижа и Марселя пылали подожженные автомашины. В окнах домов, занятых иммигрантами-мятежниками, огненными бабочками пульсировало пламя автоматных очередей. Солдаты в противогазовых масках, похожие на марсиан, пускали гранаты, разрывавшиеся белесыми облаками шок-газа. Штурмовики ле-пеновцы с белыми лотарингскими крестами на рукавах черных курток выбивали какую-то дверь и один за другим ныряли в открывшийся темный проем.
– О, господи! - вздыхал дед. - Вот уж действительно клин клином вышибают, а фашизм - фашизмом. Что ж человек за тварь такая, что никак иначе у него не получается?
Американские полицейские (половина чернокожих) гнали по улице у подножия небоскребов колонну пленных. Голос ведущего деловито пояснял, что эти незаконные иммигранты будут интернированы в специальных лагерях, а после войны их депортируют на историческую родину, в афро-азиатские страны. И добавлял не без гаденькой иронии: теперь там хватит места, угрозы перенаселения больше не существует.
Лидер одной из иммигрантских общин, старик шейх с седой бородой и влажными от слез глазами, умолял своих сородичей прекратить сопротивление: "Хватит жертв, борьба не имеет смысла!"
– То-то! - ворчал дед Виталий. - На что ж вы надеялись, хуем победить? А им не победишь, только головой побеждают! Если б вместо хуя побольше головой работали, ничего бы с вами не случилось!
– Значит, хорошо они сделали? - спросил я.
– Кто? - не понял дед.
– Ну, американцы, западники.
– Хорошо-о? - маленькие глазки деда расширились, тонкая морщинистая шея вытянулась еще больше. - Хорошо?! Да они, считай, одним махом семь миллиардов человек кастрировали. Из которых абсолютное большинство ни в чем не виновато. Уж куда лучше!… Это же нацистская идея: стерилизация тех, кого считаешь низшей расой.
– Значит, плохо сделали? - растерялся я.
– А как смотреть, - он вздохнул, - как считать. У каждого своя арифметика. По теоремам ихних шейхов нас с тобой не то что кастрировать, убить полагал ось. Не дозволяли они нам жить, Виталька. И что ты им возразишь?… Вот через два с половиной года тебя могут в армию взять. И, представь, поехал бы ты в закаспийские степи, куда ихняя орда лезет. Поехал бы на войну.
– А теперь они больше не полезут? - спросил я.
– Поначалу-то - страшнее прежнего полезут! Но это уж с отчаянья. Сколько бы с ними еще ни пришлось биться, дело их теперь все равно проиграно… Ах, детишек жалко, хоть арабских, хоть каких! Что поделаешь? Всегда за безумства шейхов отвечают дети их собственных народов. За детей, сожженных в Освенциме, сгорали дети в Дрездене и Кельне, за израильских детей - палестинские, за русских - чеченские. Теперь, видишь, прогресс: детей вражеских не убили, не сожгли. А все равно, ты представь, с каким сознанием будут они вырастать - последние. Вырастать в никуда… - И дед безнадежно махнул рукой.
В российских городах беспорядков было намного меньше, чем в западных. Кто-то утверждал, что за это следует благодарить ПНВ и его великие чистки. Деловитые молодые министры нового демократического правительства с гордостью объясняли, что законы военного времени дали им возможность эффективно ловить и уничтожать террористов. Я не знаю, кого ловили, кого уничтожали, но иммигрантов - легальных и нелегальных, не получивших полноценных прививок и пораженных "Си-Дабл-Ю", - у нас, как и на Западе, собирали в лагеря для интернированных.
Сообщали о попытках террористов нанести ответные удары: вызвать в Европе и Америке, хотя бы и с риском для самих себя, эпидемию чумы - той, которой нас и пугали власти, чтобы согнать на прививки. Но основная масса населения западных стран, защищенная вакцинацией, была неуязвима. Разжечь эпидемию не удалось.
А на экране вдруг появлялись горящие заросли африканских джунглей. Полуголые темные фигурки с автоматами перебегали, стреляя на ходу, падали. Кровь на широколистой зеленой траве блестела, точно красный лак.
– Ты смотри! - удивлялся дед. - Эти-то бедолаги все друг дружку убивают, не могут остановиться. Да что же они не понимают, что произошло? Не знают, чем переболели? Хоть радио-то они слушают?
– Как ты думаешь, - спросил я, - война продлится еще долго? Не в джунглях, а мировая, с террористами?
– Может, лет десять, - сказал дед, - а может, и полвека. Насколько агония растянется. Будут эти моджахеды погибать, будут уставать, да попросту будут взрослеть, потом стареть. Ну, еще нынешние груднички подрастут и встанут у них под ружье. Вот и все, приток молодежи и кончится. А тут западники днем и ночью станут уговаривать: сдавайтесь, хлопцы, все простим, сами покаемся, будем вас ананасами кормить! Ну и куда моджахеды денутся?
Дед оказался прав. Война, развившаяся постепенно, из скрытой формы, и закончилась не в один день подписанием перемирия или капитуляции, как прошлые мировые войны, а угасала еще несколько десятилетий. Сопротивление и террор медленно сходили на нет. Кто-то из пишущей братии даже назвал эту войну не Третьей мировой, а Второй Столетней.
Снова и снова приходилось жалеть о том, что не удалось вовремя создать контрацептивное оружие отложенного действия "Си-Дабл-Ю-Эй". После его применения сокращение громадного населения Юга прошло бы мягче, в большинстве семей было бы хоть по одному ребенку. Теперь же страшным итогом войны стали несколько миллиардов стареющих, одиноких людей при совсем уж малочисленном молодом поколении.
Это поколение составили дети тех, кто оказался невосприимчив к вирусу "Си-Дабл-Ю" либо перенес болезнь без последствий. Всех таких новорожденных с первого дня старались брать на учет западные гуманитарные миссии. Их растили и воспитывали в тепличных условиях. Для получения образования их увозили на Запад, где они пользовались всеми правами, включая право на появившуюся в середине века генную профилактику, то есть на бессмертие. Так создавались "новые" арабы, "новые" индонезийцы, нигерийцы, китайцы.
А на землях Азии и Африки были организованы несколько протекторатов ООН. Там доживали, в основном на гуманитарной помощи, побежденные. Состарившихся и больных переводили из протекторатов в лагеря - уже полностью на все готовое, под присмотр и опеку. Два с половиной миллиарда бессмертных землян могли позволить себе заботу о тех, кому не досталось ни бессмертия, ни просто будущего.
Впрочем, Беннет был прав: в нынешние, восьмидесятые годы мир протекторатов и лагерей для большинства западных благополучных обывателей давно уже существовал как бы за горизонтом. Даже я - не западник, а русский, далеко не благополучный, - даже я, до того как угодил в африканскую командировку, почти не задумывался о том, что где-то все еще догорает, постепенно остывая и погружаясь во мрак, эта обреченная Вселенная.
6
Почти два месяца мы с Беннетом летали по всем африканским лагерям. Он проводил свои инспекции, а я болтался при нем в роли спутника, охранника и, наконец, собутыльника, ибо каждая инспекция у него завершалась ритуальной пьянкой.
На нас никто больше не нападал, никаких иных происшествий тоже не случалось, и делать мне было, в общем-то, совершенно нечего. На свои секретные беседы с лагерным начальством Беннет меня под всякими предлогами не допускал по-прежнему, но их разговоры у меня и так не вызывали интереса.
Лагеря походили один на другой до неотличимости. Я томился, не зная, чем себя занять. Я не мог даже развлечься любовной интрижкой: все женщины из "Ай-пи" и медицинского персонала, которые мне встречались, были до того бесцветны и скучны, что я уже с некоторым сожалением стал вспоминать о могучих прелестях Фридди, которыми не воспользовался.
А Беннет был всегда энергичен, свеж и неутомимо разговорчив. Особенно во время перелетов, когда мы с ним вдвоем в тесной кабинке нашего вертолета плыли на двух-трехкилометровой высоте над африканскими просторами. Он все время о чем-то расспрашивал меня, что-то выяснял, оценивал. Порой его вопросы сбивали меня с толку:
– Вы знаете, Вит, у вас азиатский склад лица. Не то чтобы ярко выраженный, но заметный: скулы, разрез глаз… Вы случайно не мусульманин?
– Нет, просто в нас, русских, всяческих кровей намешано. Мой дед по отцу, который меня воспитал, был наполовину еврей, наполовину татарин. Он жил как раз в те времена, когда государство своих подданных сортировало по этническому происхождению, и до старости помнил, к какой категории относится. Так что среди моих предков, конечно, были и мусульмане. Но я их не знал. Все, кого я знал, были русскими. Во всяком случае таковыми себя считали даже тогда, когда это было невыгодно. А что касается веры… Я раньше ходил в церковь только на отпевания кого-то из знакомых. А сейчас и этого почти не бывает.
Беннет промолчал, сосредоточенно вглядываясь в отроги приближавшейся к нам горной цепи. Но я чувствовал, что он слушал меня внимательно и обдумывает мой ответ.
В другом полете он завел со мною и вовсе чудной разговор:
– У тебя невысокий рост, Витали.
– Средний.
– Я имею в виду - для полицейского.
– Да какой я полицейский! Сижу в лаборатории, делаю химические анализы, составляю справки и заключения.
– Все равно я бы на твоем месте подумал. Вытянуться на десять дюймов хлопотно, да тебе и не требуется. А прибавить себе дюйма три - это при нынешней медицине можно сделать быстро и недорого.
– В России любое изменение внешности оформить очень сложно, тем более - работнику полиции. А меня мой рост устраивает.
Он помолчал, казалось, поглощенный управлением вертолетом. Потом рассеянно сказал:
– Конечно, ты и со своим ростом привлекательный мужчина. Тебя, наверное, любят женщины?
– Я бы сказал по-другому: они в меня влюбляются.
– А в чем разница?
– Это значит, они любят меня до тех пор, пока не начинают со мной жить. Тут вся любовь быстро и проходит.
– Сексуальные проблемы? - спросил он. - Или характер? Секс сейчас хорошо излечивают.
– Характер, - ответил я. - Это не излечивается.
– Конфликтность, агрессивность?
– Нет. Просто по складу своему я - бирюк.
– What is biriuk?!
Насколько я понимаю, все решил наш разговор с Беннетом, когда мы с ним, закончив инспекцию в последнем лагере, остались там до утра. Мы вдвоем сидели под звездным небом, за раскладным столиком, освещенным переносной лампой, и пили. (Беннет обожал застолья на свежем воздухе.) Ооновские солдаты - в этом лагере служили японцы - прогуливались вокруг на удалении: чтобы охранять нас, но не мешать нашей беседе.
А подвыпивший Беннет изливал мне свои симпатии:
– Я рад, что познакомился с тобой, Вит! Ты - необыкновенный человек!
– Не преувеличивай. То, что я не побоялся разогнать несчастных стариков, то, что меня не укачивает в вертолете, и то, что я могу выпить бутылку виски и не свалиться, не делает меня необыкновенным.
А Беннет шумел:
– Нет, нет, я еще не встречал таких людей, как ты, честное слово! Я отправлю вашему министру внутренних дел благодарственное письмо от имени ООН. Мы так расхвалим тебя, что ты сразу получишь повышение!
– Повышение! - я засмеялся. - Через полгода мне стукнет шестьдесят пять календарных, и меня выкинут на пенсию.
– Как? - опешил Беннет. - Неужели у вас в России еще действуют ограничения по возрасту?
– В полиции действуют. Говорят, что готовится новый закон, но я его не дождусь. Мой начальник так меня любит, что выбросит на улицу прямо в день рождения.
– Какой негодяй!
– Ну почему. У него свой резон, и по-своему он, наверное, прав. Он считает, что я недостаточно инициативен.
– Кто твой начальник? - с презрением спросил Беннет. - Майор, полковник? Да я, если захочу, могу обратиться прямо к Евстафьеву!
– Ой, только ради Бога не трогай нашего президента, у него и без меня хватает проблем. Нет уж, тут ничего не изменишь, быть мне пенсионером.
– А пенсия? - забеспокоился Беннет. - Пенсия будет хорошая?
– Мой покойный дед в таких случаях говорил: с голоду не помрешь, но бабу не захочешь.
Беннет захохотал, мотая головой, налил мне еще виски и вдруг спросил спокойно и почти трезво:
– Но ты ведь найдешь себе новую работу, да, Вит?
Я пожал плечами:
– Кому в России может понадобиться инженер-химик с таким специфическим опытом, как у меня? Я не знаю ни производства, ни настоящей науки. Думаешь, я раньше не пытался уйти из полиции и куда-то устроиться? Сколько раз пытался! Все без толку.
На эту тему мне совсем не хотелось говорить. Самолюбие не позволяло рассказать Беннету, каких унижений я натерпелся в поисках нового места. Я рассылал десятки своих резюме в самые различные фирмы, частные и государственные, российские и иностранные. Я бился неделями над составлением каждого такого коротенького послания, несчетно переправлял и оценивал каждое слово, каждую запятую, даже размер шрифта, пытаясь предугадать, как они будут восприняты при беглом прочтении тем или иным адресатом. И лишь в единичных случаях эти адресаты вообще снисходили до того, чтобы удостоить меня небрежным отказом. Большинство отвечало презрительным молчанием. Когда же я пытался предложить свои услуги какому-то работодателю, явившись к нему собственной персоной, меня обычно прогоняли с порога.
Я понимал: меня отвергают не только из-за недостатка образования или опыта. Везде сложились свои кланы, и я, одиночка, ни к кому не прибившийся за всю жизнь, теперь, будь хоть трижды бессмертным, просто не мог никуда втиснуться, чтобы заново начать карьеру.
На нас никто больше не нападал, никаких иных происшествий тоже не случалось, и делать мне было, в общем-то, совершенно нечего. На свои секретные беседы с лагерным начальством Беннет меня под всякими предлогами не допускал по-прежнему, но их разговоры у меня и так не вызывали интереса.
Лагеря походили один на другой до неотличимости. Я томился, не зная, чем себя занять. Я не мог даже развлечься любовной интрижкой: все женщины из "Ай-пи" и медицинского персонала, которые мне встречались, были до того бесцветны и скучны, что я уже с некоторым сожалением стал вспоминать о могучих прелестях Фридди, которыми не воспользовался.
А Беннет был всегда энергичен, свеж и неутомимо разговорчив. Особенно во время перелетов, когда мы с ним вдвоем в тесной кабинке нашего вертолета плыли на двух-трехкилометровой высоте над африканскими просторами. Он все время о чем-то расспрашивал меня, что-то выяснял, оценивал. Порой его вопросы сбивали меня с толку:
– Вы знаете, Вит, у вас азиатский склад лица. Не то чтобы ярко выраженный, но заметный: скулы, разрез глаз… Вы случайно не мусульманин?
– Нет, просто в нас, русских, всяческих кровей намешано. Мой дед по отцу, который меня воспитал, был наполовину еврей, наполовину татарин. Он жил как раз в те времена, когда государство своих подданных сортировало по этническому происхождению, и до старости помнил, к какой категории относится. Так что среди моих предков, конечно, были и мусульмане. Но я их не знал. Все, кого я знал, были русскими. Во всяком случае таковыми себя считали даже тогда, когда это было невыгодно. А что касается веры… Я раньше ходил в церковь только на отпевания кого-то из знакомых. А сейчас и этого почти не бывает.
Беннет промолчал, сосредоточенно вглядываясь в отроги приближавшейся к нам горной цепи. Но я чувствовал, что он слушал меня внимательно и обдумывает мой ответ.
В другом полете он завел со мною и вовсе чудной разговор:
– У тебя невысокий рост, Витали.
– Средний.
– Я имею в виду - для полицейского.
– Да какой я полицейский! Сижу в лаборатории, делаю химические анализы, составляю справки и заключения.
– Все равно я бы на твоем месте подумал. Вытянуться на десять дюймов хлопотно, да тебе и не требуется. А прибавить себе дюйма три - это при нынешней медицине можно сделать быстро и недорого.
– В России любое изменение внешности оформить очень сложно, тем более - работнику полиции. А меня мой рост устраивает.
Он помолчал, казалось, поглощенный управлением вертолетом. Потом рассеянно сказал:
– Конечно, ты и со своим ростом привлекательный мужчина. Тебя, наверное, любят женщины?
– Я бы сказал по-другому: они в меня влюбляются.
– А в чем разница?
– Это значит, они любят меня до тех пор, пока не начинают со мной жить. Тут вся любовь быстро и проходит.
– Сексуальные проблемы? - спросил он. - Или характер? Секс сейчас хорошо излечивают.
– Характер, - ответил я. - Это не излечивается.
– Конфликтность, агрессивность?
– Нет. Просто по складу своему я - бирюк.
– What is biriuk?!
Насколько я понимаю, все решил наш разговор с Беннетом, когда мы с ним, закончив инспекцию в последнем лагере, остались там до утра. Мы вдвоем сидели под звездным небом, за раскладным столиком, освещенным переносной лампой, и пили. (Беннет обожал застолья на свежем воздухе.) Ооновские солдаты - в этом лагере служили японцы - прогуливались вокруг на удалении: чтобы охранять нас, но не мешать нашей беседе.
А подвыпивший Беннет изливал мне свои симпатии:
– Я рад, что познакомился с тобой, Вит! Ты - необыкновенный человек!
– Не преувеличивай. То, что я не побоялся разогнать несчастных стариков, то, что меня не укачивает в вертолете, и то, что я могу выпить бутылку виски и не свалиться, не делает меня необыкновенным.
А Беннет шумел:
– Нет, нет, я еще не встречал таких людей, как ты, честное слово! Я отправлю вашему министру внутренних дел благодарственное письмо от имени ООН. Мы так расхвалим тебя, что ты сразу получишь повышение!
– Повышение! - я засмеялся. - Через полгода мне стукнет шестьдесят пять календарных, и меня выкинут на пенсию.
– Как? - опешил Беннет. - Неужели у вас в России еще действуют ограничения по возрасту?
– В полиции действуют. Говорят, что готовится новый закон, но я его не дождусь. Мой начальник так меня любит, что выбросит на улицу прямо в день рождения.
– Какой негодяй!
– Ну почему. У него свой резон, и по-своему он, наверное, прав. Он считает, что я недостаточно инициативен.
– Кто твой начальник? - с презрением спросил Беннет. - Майор, полковник? Да я, если захочу, могу обратиться прямо к Евстафьеву!
– Ой, только ради Бога не трогай нашего президента, у него и без меня хватает проблем. Нет уж, тут ничего не изменишь, быть мне пенсионером.
– А пенсия? - забеспокоился Беннет. - Пенсия будет хорошая?
– Мой покойный дед в таких случаях говорил: с голоду не помрешь, но бабу не захочешь.
Беннет захохотал, мотая головой, налил мне еще виски и вдруг спросил спокойно и почти трезво:
– Но ты ведь найдешь себе новую работу, да, Вит?
Я пожал плечами:
– Кому в России может понадобиться инженер-химик с таким специфическим опытом, как у меня? Я не знаю ни производства, ни настоящей науки. Думаешь, я раньше не пытался уйти из полиции и куда-то устроиться? Сколько раз пытался! Все без толку.
На эту тему мне совсем не хотелось говорить. Самолюбие не позволяло рассказать Беннету, каких унижений я натерпелся в поисках нового места. Я рассылал десятки своих резюме в самые различные фирмы, частные и государственные, российские и иностранные. Я бился неделями над составлением каждого такого коротенького послания, несчетно переправлял и оценивал каждое слово, каждую запятую, даже размер шрифта, пытаясь предугадать, как они будут восприняты при беглом прочтении тем или иным адресатом. И лишь в единичных случаях эти адресаты вообще снисходили до того, чтобы удостоить меня небрежным отказом. Большинство отвечало презрительным молчанием. Когда же я пытался предложить свои услуги какому-то работодателю, явившись к нему собственной персоной, меня обычно прогоняли с порога.
Я понимал: меня отвергают не только из-за недостатка образования или опыта. Везде сложились свои кланы, и я, одиночка, ни к кому не прибившийся за всю жизнь, теперь, будь хоть трижды бессмертным, просто не мог никуда втиснуться, чтобы заново начать карьеру.