Останина Екатерина Александровна. Фонтенбло

 

Пруд и двор Источника. Гравюра

   Собралась огромная толпа, на все лады проклинавшая мадам де Помпадур, стала преследовать ее ставленника Беррье. Он едва успел укрыться от разъяренных людей в своем доме. Желая защититься, полицейский комиссар вытолкнул из дома одного из своих подчиненных, который немедленно был разорван толпой на куски. Что же касается самого Беррье, он после этого решил подчиниться судьбе, приказав открыть в доме все окна и двери. Почему-то этот жест отчаяния оказал неотразимое воздействие на восставших. Они вдруг заподозрили, что это может быть ловушка, и сочли за благо вовремя отступить.
   Беррье, конечно, ни в чем не был виноват, как и его подчиненные, которые не шли против закона, но эти события окончательно укрепили желание Людовика не покидать Фонтенбло, где он чувствовал себя защищенным. В Париж он предпочитал вовсе не ездить, говоря: «К чему мне ехать в Париж? Чтобы услышать, как меня на все лады называют Иродом?». Король безумно страдал от того, что народ ведет себя настолько безобразно. Как и его предки, он привык считать, что связан с народом религиозными узами, и, что бы о нем ни говорили, он относился к своим подданным как отец, а потому и огорчался от скверного поведения детей, как и все обычные отцы в этом случае. К тому же он совершенно не понимал, почему ситуация складывается таким образом, и не видел возможности переломить ход событий. Людовик жил с мыслью, что Франция является его домом, как и его любимая резиденция Фонтенбло. Если бы короля вдруг включили, как и всех простых смертных, в цивильный лист, он бы не на шутку обиделся, как обижаются современные миллионеры, когда государство забирает у них огромный подоходный налог. Конечно, на содержание королевской семьи расходовались огромные средства, однако подданные воспринимали это как должное до поры до времени, пока налоги были невысокими. Однако после долгих семи лет непрерывных войн королю пришлось постоянно увеличивать размеры налогов. Тот, кто был вынужден платить, считал поборы несправедливыми. Недовольство росло, а Людовик, ко всему прочем у, как и его предки, не смыслил ничего (да и не желал понимать) в денежной системе. Как-то раз в молодости Людовику довелось увидеть нищету и голод в Париже. Приехав в Фонтенбло и чувствуя постоянные угрызения совести, он не придумал ничего лучшего, как уволить 80 своих садовников, ухаживавших за партерами замка. Ему немедленно сказали, что он поступил в корне неправильно, поскольку теперь и садовники, и их семьи были обречены на голодную смерть. Пристыженный, король сразу же вернул садовников обратно, но с той поры его не оставляла мысль, что, как бы он ни пытался поступить наилучшим образом, какое бы решение он ни принял, оно при любом раскладе останется неправильным.
 

Ф. Буше. Портрет мадам де Помпадур

   Мадам де Помпадур тоже пришлось отказаться от посещений своего любимого Парижа, приняв защиту Фонтенбло. Она боялась попасть в неловкое положение. Всякий раз, стоило ей прийти в «Опера», как она слышала дружный хор иронических приветствий дворян. Эти приветствия были настолько подчеркнуты и так продолжительны, что в их неискренности сомневаться не приходилось. То же самое происходило, когда мадам де Помпадур навещала дочку в монастыре. Когда она возвращалась обратно в резиденцию, ее карета была до самой крыши заляпана грязью, а как-то раз, когда ей вздумалось навестить одного из своих друзей, она столкнулась в дверях дома с толпой, намерения которой были очень прозрачны, и маркиза была вынуждена немедленно покинуть дом через черный ход.
   И все же отношение к ней Людовика оставалось неизменным, а потому придворным приходилось смиряться с тем, что их возвышение может состояться только в случае благожелательного отношения к ним королевской фаворитки. Они постепенно привыкли толпиться на Королевской лестнице в Фонтенбло. А мадам де Помпадур не хотела помнить зла, встречала посетителей неизменно ласково, с участием выслушивала их, а потом помогала им в силу своих возможностей.
   В покоях мадам де Помпадур никогда не было стула для посетителей, а потому им, будь они хоть принцами крови, приходилось стоять, и подобная дерзость позволялась только ей. При этом никому и в голову не приходило возмущаться, если не считать двух случаев. Как-то принц де Конти намеренно упал на кровать маркизы, после чего сказал с очаровательной улыбкой:
   – Неплохой у вас матрас.
   В другой раз маркиз де Сувре во время разговора с мадам де Помпадур вдруг присел на подлокотник ее кресла со словами: «Я не вижу другого места, где можно было бы пристроиться». Но никто из остальных придворных так и не осмеливался подражать шуткам принцев крови, и мадам де Помпадур продолжала принимать гостей таким же образом, как и раньше, потому что ни при каких обстоятельствах не желала изменять самой себе.
 

О. Фрагонар. Музыкальный концерт

   Мармонтель в своих мемуарах вспоминает об одном из таких типичных приемов в Фонтенбло у фаворитки Людовика X V. Как-то сам автор воспоминаний вместе с аббатом Берни навестил маркизу во время ее утреннего туалета.
   Аббата мадам де Помпадур приняла особенно ласково, в качестве приветствия нежно потрепав его по щеке.
   «Bonjour, аббат, – улыбнулась она, а потом более серьезно обратилась к Мармонтелю: – Bonjour, Мармонтель».
   Тогда Мармонтель был никому не известным, непризнанным писателем, и пришел он, чтобы показать маркизе одну из своих рукописей. Маркиза благосклонно приняла его сочинение, пообещав прочитать его в ближайшее время. Когда же Мармонтель снова пришел к ней за рукописью, маркиза, едва увидав его, оставила толпу придворных, которая окружала ее, подошла к писателю и, взяв его за руку, вышла вместе с ним в другую комнату. Они поговорили несколько минут, после чего мадам де Помпадур отдала рукопись, испещренную карандашными пометками. Когда Мармонтель вернулся к придворным, его поразили резкие перемены в их поведении, произошедшие в течение этих нескольких минут. Каждый стремился завладеть его вниманием, пожать ему руку, а один старый вельможа неожиданно сказал:
   – Господин Мармонтель, мне хочется надеяться, что своих друзей вы не забудете, когда возвыситесь.
   Об особом отношении мадам де Помпадур к писателям красноречиво свидетельствует и тот факт, что Вольтер имел собственные комнаты в Фонтенбло. Обладая таким прекрасным другом, как маркиза, он рассчитывал провести в королевской резиденции остаток жизни в мире и покое. Такое было вполне возможно, поскольку она освободила от материальных забот и Мармонтеля, предоставив ему небольшое жилье, о котором писатель говорил: «Там прошли самые счастливые и плодотворные годы моей жизни».
   Что же касается Фонтенбло, то там можно было прекрасно работать представителю творческой профессии уже хотя бы потому, что в замке имелась замечательная библиотека, которая, к счастью, уцелела во время революции 1789–1894 годов и дошла до настоящего времени в нетронутом виде. К тому же двор в Фонтенбло, всегда такой оживленный, давал возможность затеряться в толпе, таким образом на некоторое время исчезнуть совершенно и заниматься исключительно литературным трудом.
   И все же Вольтер оказался настолько опрометчивым и недальновидным, что сам подпилил сук, на котором сидел, хотя это свойство характера мешало ему всю жизнь (как принято говорить, «ради красного словца»…). Вольтер, не удержавшись, написал стихотворение достаточно бестактное, почти неприличное. Оно появилось после победы Людовика XV при Берг-оп-Зооме (1747) и посвящалось отношениям монарха и его фаворитки:

 
И Вы, и Берг-оп-Зоом – непобедимы,
И уступить готовы только королю.
Победой окрыленный, в объятья Ваши он спешит.
За ратные труды его награда в Вашем сердце ждет.
Триумф его ничто уж не затмит.
И счастье Ваше день ото дня растет.
 

   Едва королевская семья прочитала эти строчки, стало ясно, что мирному проживанию Вольтера в Фонтенбло настал конец окончательно и бесповоротно. Ярость королевы, принцессы и дофина были просто неописуемы, а король чувствовал себя поставленным в крайне неловкую ситуацию.
 

Ж. А. Гудон. Вольтер

   Мадам де Помпадур, конечно, вряд ли могла разделить чувства королевской семьи; думается, в глубине души она готова была целиком и полностью согласиться с Вольтером, но ей пришлось принять вид раздосадованной особы. А что еще ей оставалось делать, когда атмосфера в Фонтенбло накалилась до крайней точки кипения? В результате Вольтеру пришлось срочно паковать свои вещи и уносить ноги, пока не поздно. Он уехал к гостеприимному королю Станиславу в Люневилль, а мадам де Помпадур вздохнула с облегчением, поскольку ей наконец-то представилась возможность хотя бы немного отдохнуть от взбалмошного философа. Тем временем какая-то добрая душа сообщила маркизе, что ее учитель и старый приятель Кребийон находится в большой нужде и вынужден влачить нищенское и жалкое существование. Говорят, что он жил в своем крохотном поместье всеми покинутый, в компании собак, которых очень любил.
   – Как такое могло случиться, что Кребийон оказался в нужде? – воскликнула маркиза и сейчас же приступила к активным действиям. Вскоре благодаря ее стараниям Кребийону была назначена пенсия, и, кроме того, мадам де Помпадур обратилась к нему с просьбой, чтобы тот проследил за образованием Фан-фан. В королевской типографии за короткий срок было издано собрание сочинений старого писателя. Когда Кребийон явился к маркизе, чтобы отблагодарить ее за помощь, то застал ее тяжело больной. Мадам де Помпадур, однако, нашла в себе силы принять его, хотя бы и лежа в постели.
   Как только старик нагнулся, чтобы поцеловать ее руку, как в спальню вошел Людовик.
   – Боже мой, мадам, я пропал! – воскликнул в ужасе Кребийон.
   – Сам король застал нас вместе!
   Людовик оценил шутку, и Кребийон с того дня стал очень симпатичен и ему. Он поддержал фаворитку, когда та обратилась с просьбой написать для «Каталины», пьесы, которую Кребийон начал очень давно, но так и не закончил, заключительный акт. Маркиза прекрасно понимала, что человек гораздо охотнее примет деньги в качестве платы за свой труд, нежели как пенсию. Старик принял предложение с удовольствием и за короткое время завершил работу над пьесой. Затем мадам де Помпадур устроила небольшой прием в Фонтенбло, и драматург зачитал свою уже оконченную пьесу. Не прошло и месяца, как по приказу короля «Каталина» была поставлена в «Комеди Франсез».
 

Фонтенбло. Центральная аллея

   Об этом событии услышал и Вольтер, гостивший в Люневилле. Его исступленной зависти не было предела. Он вообразил, что подобную акцию маркиза устроила с одной-единственной целью – отомстить ему. Чем больше он думал об этом, тем больше укреплялся в том мнении, что мадам Помпадур всеми средствами старалась сделать ему как можно больнее, и в конце концов до такой степени распалился, что готов был убить ее (конечно, если бы в этот момент маркиза каким-нибудь чудесным образом подвернулась ему под горячую руку).
   Как водится, Вольтер не скрывал своих чувств, да и не умел никогда делать этого, а потому в Париже очень скоро узнали о его злобе, и, естественно, не только его почитатели, но и недруги. Последние немедленно постарались сделать все возможное, чтобы укрепить его в нелепом подозрении, будто мадам де Помпадур хотела помучить опального философа. Они хором твердили, что «Каталина» – это несравненная пьеса, шедевр, хотя если говорить начистоту, то она была откровенно слабой. Помимо всего прочего, написано произведение было в старомодном духе и тем вычурным языком, на котором не говорили со времен классицизма. В результате постановка выглядела претенциозной и нелепой. Мадам де Помпадур не могла не отдавать себе в этом отчета, а потому премьеры ожидала с тревогой. Увидеть «Каталину» собрался весь цвет общества, «золотая молодежь», которая во все времена больше интересовалась друг другом, чем какой-то пьесой. Однако существовали еще и критики, и именно они внушали маркизе самые большие опасения. После театра она отправилась к себе домой, а король организовал мальчишник. В десять вечера к нему пришла взволнованная маркиза.
   – Ну, что вы скажете? – спросил Людовик. – Удалось нам выиграть наше дело? Премьера оказалась успешной?
   – Полный успех, – ответила маркиза.
   Едва узнав последнюю новость, Вольтер мрачно сказал:
   – Я допускаю, что премьера прошла успешно, но, ручаюсь, второго представления Кребийону не видать.
   Он снова ошибся, поскольку вслед за первым представлением прошло и второе, и третье, а всего двадцать – фантастическая для того времени цифра. Вольтер ворчал: «Я никогда не прощу маркизе, что она взялась поддерживать этого старого сумасшедшего».
   Чтобы ответить на, как ему представлялось, брошенный вызов, Вольтер написал новую пьесу «Семирамида» с единственной целью: чтобы «Каталина» тем нелепее смотрелась на ее фоне. Вскоре «Семирамида» была поставлена в «Комеди Франсез», а философ наконец-то прибыл ради этого в Париж из Люневилля. Оказалось, что приехал он к собственному сокрушительному поражению. Провал был полный. Конечно, никто не мог не признать, что стихи Вольтера гораздо лучше стихов старого Кребийона, но постановка массовых сцен была осуществлена ужасно. К тому же, едва представление началось, как в зале ясно услышали убийственную фразу из будки суфлера: «Уступите место призраку». Придворные, собравшиеся в зале, тоже старались как могли, и в тишине зала то и дело слышались выразительные и довольно-таки смачные зевки. Вольтер едва дождался, пока эта пытка закончится. Осмеянный и несчастный, он спрятался в ближайшем кафе, но и там постоянно до него доносились недоброжелательные реплики посетителей, хаявших на все лады его пьесу. Всю ночь Вольтер просидел за письменным столом, исправляя куски из «Семирамиды». Вскоре пьеса была поставлена в исправленном виде и была тепло принята. В новой редакции постановка успешно выдержала 15 представлений.
 

Фонтенбло. Вид на замок из сада Дианы

   Но и это был еще не конец. В XVIII столетии особой популярностью пользовались разнообразные пародии на пьесы, и вскоре Вольтер услышал, что пародия написана и на его «Семирамиду», причем постановка состоится в Фонтенбло. Философ был в отчаянии. Едва услышав новость, он схватился за перо и начал писать адресату совершенно неподходящему – королеве. На нескольких страницах обыгрывалась на все лады одна и та же фраза: «Мадам, я припадаю к ногам Вашего Величества и заклинаю Вас Вашим благородством и величием: не отдавайте меня на растерзание моим врагам» и т. д. Видимо, на Вольтера нашло затмение, поскольку королева не просто не любила его, но считала антихристом и разжигателем всего самого дурного, что только можно было себе вообразить.
   Ответ она написала, и его Вольтер получил очень скоро. Ледяным тоном королева пояснила, что ему должно быть известно: пародии очень популярны в придворных кругах, и ее величество не имеет никакого права (да и особенно не желает) запрещать одну из них. И тут Вольтер сломался и, раскаявшись, вспомнил о мадам де Помпадур. Она немедленно пошла ему навстречу, отменила в Фонтенбло постановку пародии, но, что еще важнее, – в Париже.
   Маркиза писала ему: «Если бы мне и не было известно, что Вы больны, то я наверняка поняла бы это по Вашему второму письму. Вы совершенно напрасно терзаете себя из-за обидных вещей, которые Вам говорят люди, хотя, как мне кажется, Вы уже могли давно к этому привыкнуть. Со всеми великими людьми и во все времена поступали именно так: смешивали с грязью при жизни и превозносили после смерти. Вспомните хотя бы о Корнеле и Расине, к которым относились куда хуже, чем к Вам. Однако я убеждена в том, что Ваше благородство не позволит Вам обидеть Кребийона. Он, как и Вы, обладает талантом, и, кроме того, я очень ценю его и уважаю. Вы видите, что я принимаю Вашу сторону, выступая против всех тех, кто обвиняет Вас, но, прошу, не ведите себя подобно им. Я знаю Вас и уверена, что на подобную низость Вы не способны. Вы пишете, что меня тоже преследует злая молва. Я знаю это, но отношусь к сплетням с глубочайшим презрением. Итак, прощайте, друг мой, и берегите себя, и, пожалуйста, не гоняйтесь больше за королем Пруссии, хотя Вы и говорите о том, будто он обладает возвышенной душой. Если Вы знаете величие души Вашего господина, то впредь не оставляйте его, и, между прочим, подобного поведения я Вам больше не прощу».
 

Фонтенбло. Канал

   Как следовало ожидать, Вольтер и не подумал следовать совету маркизы. Он снова уехал в Германию, обвиняя в своих бедах соотечественников, и особенно мадам Помпадур, по вине которой он был вынужден отправиться в свою добровольную ссылку. Еще бы, вот если бы она заставила короля полюбить его, предоставила ему возможность жить в Фонтенбло, как и раньше, то уж, конечно, он не подумал бы уехать. И он снова и снова вымещал злость на маркизе, строча желчные стишки:

 
Гризетки столь счастливой природа не рожала,
Достойной бордель украсить иль оперную залу.
Расчетливо ее растила бережная мать,
Чтоб с фермером почтенным положить в кровать.
Но бог любви проворною рукой
Ее в монарший протолкнул покой.
 

   Неудивительно, что после таких виршей мадам де Помпадур избегала общаться с Вольтером несколько лет, хотя и в этом случае ее великодушие не имело пределов – Вольтер продолжал регулярно получать пенсию, которую она же ему и назначила. Маркиза была на редкость великодушна, поскольку никогда не страдала комплексом неполноценности; она уважала себя и спокойно шла избранным путем, уверенная в себе и своих силах. Если она чего-то и боялась, то только потерять своего любимого короля.
   Однажды она беседовала с Людовиком о политике.
   – Все мои советники – по натуре республиканцы, – сказал король с сожалением. – Правда, пока я правлю, система будет держаться, но что произойдет с нашими детьми, и подумать страшно.
   В этот момент в апартаментах появились очаровательные мадам д’Амблимон и мадам д’Эспарбе.
   – А вот и мои крохотные кошечки пришли, – воскликнула маркиза. – Поверьте, Сир, они не смогут понять всех этих вещей, о которых Вы мне говорили. Я бы посоветовала Вам отдохнуть от мрачных мыслей на охоте, а прелестными дамами займусь я.
   Мадам д’Амблимон считалась при дворе настоящей героиней, поскольку однажды взяла на себя смелость отвергнуть ухаживания короля. После подобного достойного поступка по совету мадам де Помпадур Людовик решился подарить красавице дорогое бриллиантовое ожерелье. Он всегда прислушивался к ее советам. Та к же и в тот раз, услышав предложение отправиться на охоту, он заговорил о егере Ламартре, которого высоко ценил как личность незаурядную. Вскоре к беседе присоединились другие придворные, и король снова и снова начинал рассказ, а мадам де Помпадур слушала его по-прежнему предельно внимательно, как если бы слышала эту историю впервые. Все эти беседы по приказу маркизы записывала ее преданная горничная, мадам дю Оссе. Обычно она устраивалась в галерее или же занималась своими прямыми обязанностями. У маркизы не было секретов от нее, и горничная имела право в любое время уходить или приходить, когда ей этого хотелось. Мадам Помпадур говорила ей: «Я и король доверяем тебе, и у нас нет секретов от тебя. В твоем присутствии мы можем говорить настолько же свободно, как если бы ты была каким-нибудь домашним животным, например кошкой».
 

Т. Гейнсборо. Мальчик в голубом

   Мадам дю Оссе не хватало образования, и ее описания бесед короля и его фаворитки даны без соблюдения хронологической последовательности, но врожденная живость ума позволяла ей сохранить тон диалога, и, кроме того, она обладала редкой способностью замечать самое главное в разговоре. Эта дама происходила не из знатной семьи, хотя имела благородное происхождение, и существует мнение, что мадам де Помпадур знала свою горничную с детства. Скорее всего, госпожа дю Оссе очень нуждалась, если согласилась стать горничной, но ее вполне устраивало ее положение, тем более что всем было известно, как мадам де Помпадур заботилась о своих друзьях, просто знакомых и слугах, и те платили ей преданностью и благодарностью.
   Дневник мадам дю Оссе сохранился чудом. Дело в том, что ее брат, господин де Мариньи, решил после ее смерти сжечь дневник со всеми прочими бумагами, не достойными, на его взгляд, внимания. Именно за этим занятием его застал друг, коллекционирующий житейские истории и анекдоты. Друг попросил разрешения взять этот дневник, а Мариньи не возражал. Потом этот документ стал собственностью шотландца, проживавшего во Франции, – мистера Кроуфорда, дружившего с Марией-Антуанеттой. Кроуфорд привел в порядок записи и выпустил их в 1809 году. Вскоре оригинал был безвозвратно утерян. Однако по этой же причине в подлинности документа большинство историков сомневаются, мотивируя это тем, что Мариньи просто не мог так легкомысленно распорядиться документом, имеющим непосредственное отношение к его сестре. Но известно также, что господин Мариньи сентиментальностью не отличался. Никто не ставит под сомнение тот факт, что сестру он очень любил; и при этом известно, что ему же было поручено распродать вещи маркизы де Помпадур после ее смерти, что тот успешно и сделал, нисколько не посчитавшись с чувствами умершей, когда отдавал в чужие руки наиболее дорогие для нее предметы.
   Можно определенно утверждать только одно: мемуары мадам дю Оссе оставляют впечатление откровенного рассказа, а если их и дописывал кто-либо, то такой человек должен был прекрасно разбираться в особенностях придворной жизни, знать королевские резиденции как свои пять пальцев. В пользу этой версии свидетельствует то, что мемуары госпожи дю Оссе совпадают с воспоминаниями, подлинность которых не вызывает сомнений ни у кого, но опубликованными гораздо позже.
 

Проект памятника Людовику XV

   Так, известный драматичный случай описывается одинаково и госпожой дю Оссе, и прочими свидетелями данной сцены. Речь идет о той ночи, когда королю, находившемуся в спальне маркизы де Помпадур, внезапно стало так плохо, что бедная женщина решила, что он может умереть. Увидев, что Людовик тяжело дышит и находится в полуобморочном состоянии, не на шутку перепуганная, мадам де Помпадур посреди ночи прибежала к горничной, при помощи которой дала королю капли Гоффмана, тем более что сама постоянно ими пользовалась. Когда короля удалось привести в чувство, горничная побежала к доктору Кенэ, проживавшему на первом этаже королевской резиденции. Доктор, убедившись в том, что опасность миновала, помог Людовику добраться до спальни, поскольку в тот момент именно это представлялось самым важным.
   Утром Людовик прислал записку любовнице: «Мой дорогой друг, как я понимаю, вы и сейчас сильно встревожены, однако позвольте сказать вам, что мое положение гораздо лучше, а потому не верьте словам доктора». Но даже тогда женщины продолжали обсуждать, как было бы ужасно, если бы король и в самом деле умер, и как правильно они поступили, вовремя позвав врача. Скорее всего, и сам Людовик придерживался того же мнения, поскольку врачу он хорошо заплатил, а маркизе преподнес дорогие часы и табакерку, на крышке которой был выгравирован его портрет. Горничная неотлучно находилась в апартаментах маркизы во время ее непрерывных болезней и, по ее словам, если бы не слабое здоровье, мадам де Помпадур могла бы чувствовать себя совершенно счастливой. Чем старше она становилась, тем чаще болела; каждую неделю ей приходилось не менее двух дней оставаться в постели. Широко известна версия, будто маркиза страдала от чахотки, но при ее образе жизни в Фонтенбло заболеть мог и совершенно здоровый человек; что же касается женщины, больной чахоткой, то в этом случае она наверняка не дожила бы до сорока трех лет.
   У мадам де Помпадур постоянно болело горло; ангины, насморки и бронхиты всегда проходили с высокой температурой. Она непрерывно мерзла, и в ее апартаментах было сильно натоплено, огонь в камине горел даже летом. В одном из писем она жаловалась: «В салонах невероятно жарко, тогда как в других местах, наоборот, – холодно. Поэтому кашляю я даже больше, чем в ноябре». Маркиза почти не отходила от огня, протянув к камину одну руку, а другую спрятав в муфте. Как и все прочие люди, чувствительные к холоду, она больше мучилась от него летом, чем зимой. Доктора Кенэ мадам де Помпадур считала лучшим из своих лекарей, хотя он традиционно использовал при лечении болезней кровопускание, но в то же время обладал здравым рассудком, что было немаловажно, тем более что знахари, к которым маркиза регулярно обращалась за помощью, часто советовали ей совершенные нелепости, например поднимать тяжести, что усугубляло ее состояние.