В 1953 году Фриде ампутировали больную ногу и позволили вернуться домой. В ней не осталось уже ничего живого; она практически ничем не интересовалась и решительно отказывалась пользоваться костылями. Диего пытался вернуть ее к жизни как мог. Он устроил персональную выставку Фриды, чтобы она наконец покинула дом. Ведь не может же она не появиться на собственной выставке! И Фрида появилась. Всего на несколько минут. Собравшиеся увидели, как к галерее Лолы Альварес подъехала машина «скорой помощи», из которой на носилках вынесли Фриду Кало в одеянии восточной царицы. Никто не знал, какую нечеловеческую боль пришлось вынести Фриде, чтобы сделать великолепную прическу и одеться. Она искусно задрапировала обрубок ноги, и в тот раз ни один человек не мог отвести от нее глаз. Редко удается увидеть столь ослепительную женщину. Фрида поприветствовала собравшихся и скрылась.
Через несколько дней упорный Диего попросил Фриду все же пойти ему навстречу: встать на костыли и сопровождать его на политической демонстрации. В тот день шел дождь, и Фрида простудилась. У нее началась пневмония.
Наутро Диего принес завтрак любимой в постель. Он нежно улыбнулся, откинул одеяло и произнес: «Уже двенадцать часов дня, вставай, дорогая». Но Фрида не шевелилась. Взгляд Диего упал на туалетный столик. Там лежала записка. Прочитав ее, Диего все понял: «Я больше не вернусь», – писала она. Фрида умерла, приняв огромное количество снотворного. Потом Диего поднял на стену полные слез глаза: там висела картина, только что оконченная Фридой. На ней изображались сочные и спелые разрезанные арбузы. Надпись под картиной гласила: «Да здравствует жизнь!».
«Не вижу возможности дальше жить…»
Александр Фадеев
Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с 16 лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одаренный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеями коммунизма… Сейчас довольно сложно воспринимать эти слова Александра Фадеева, которые он написал в предсмертном письме, но еще сложнее понять то, что именно разочарование в идеях коммунизма и, как следствие этого, нестерпимая боль утраты жизненных ценностей толкнули его на отчаянное решение покончить с собой.
14 мая 1956 года Фадеев был обнаружен в своем рабочем кабинете с огнестрельной раной в области сердца.
Александр Фадеев
«Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40–50 лет». Эти строки из предсмертного письма Александра Фадеева невольно заставляют задуматься: только ли разочарование в политике партии и правительства стало причиной его самоубийства? Ведь, как известно, Фадеев, будучи в 1932–1938 годах заместителем председателя оргкомитета Союза советских писателей (ССП), во время процесса по сфальсифицированному делу «параллельного антисоветского троцкистского центра» вместе с А. Н. Толстым и П. А. Павленко подписал письмо, где говорилось: «Требуем беспощадного наказания для торгующих родиной изменников, шпионов и убийц…», а уже лично в январе 1937 года выступил в «Правде», написав статью о «кривляющихся перед судом бесстыдно-голеньких ручных обезьянах фашизма». Среди «ручных обезьян» были талантливые советские литераторы… И не их ли он имел в виду, когда писал строки о том, что «лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте»? Сейчас практически невозможно ответить на этот вопрос, но тот факт, что одной из причин самоубийства Александра Фадеева было осознание своих жутких ошибок, уже не вызывает сомнения.
Александр Фадеев был причастен к гонениям и репрессиям против советских писателей и лично ответственен за доносы на многих из них. После смерти И. В. Сталина в 1954 году он был снят с поста генерального секретаря (остался лишь простым секретарем), а в 1956 году переведен из членов в кандидаты в члены ЦК КПСС. После речи Хрущева на XX съезде КПСС «О культе личности Сталина» Фадеев застрелился, оставив в ЦК КПСС предсмертное письмо, в котором объяснял свой поступок тем, что советская литература уничтожена и полностью развалена партией.
По сообщению «Правды», причиной самоубийства Фадеева был алкоголизм. Но друзья и коллеги Александра Фадеева утверждали, что это не так. «Но это была очередная неправда „Правды“, – писал в своих воспоминаниях о Фадееве литератор Ю. Кротков, – так как в литературных кругах Москвы хорошо знали, что Александр Александрович последние три месяца перед выстрелом не пил. Он был все это время совершенно трезвым, что вызывало всеобщее удивление. И покончил с жизнью в состоянии ясного рассудка. Более того, известно, что Фадеев долго и тщательно готовился к этому решающему акту. Известно, что он ездил по памятным местам, посещал старых друзей, как бы прощаясь с тем, что ему было дорого…» Кротков считает, что непосредственным поводом к самоубийству явилась реабилитация невинно пострадавших при Сталине. «Некоторые жертвы Фадеева (то есть те, кто был арестован и посажен по ордерам, завизированным Фадеевым) вернулись в Москву. Среди них был писатель, которого я обозначу буквой М., так как с нее начиналась его фамилия. Этот писатель публично назвал Фадеева негодяем и чуть ли не плюнул ему в лицо. После этого М. повесился».
Как пишет Кротков, «тени жертв, видимо, стали преследовать Фадеева. Но это не все, хотя одного этого уже было бы достаточно для того, чтобы прийти к мысли, что наступил час расплаты».
Кротков увидел и другой аспект трагедии писателя, который, по его словам, заключался в жестоком творческом кризисе. Как известно, работа Фадеева над романом «Черная металлургия» окончилась неудачно, потому что материалы, которые использовал писатель, оказались фальшивыми.
Письмо, адресованное Фадеевым в ЦК КПСС, было арестовано партийными чиновниками и увидело свет лишь спустя 34 года после смерти писателя. Начиналось оно так: «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено». В конце предсмертного письма были следующие строки: «Литература – этот высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот хоть был образован, а эти – невежды.
Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже трех лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.
Прошу похоронить меня рядом с матерью моей».
«Мама, если бы ты любила!» Юрий Злодеев
Юрий Злодеев всеми силами души ненавидел своего отца. Это из-за него и только из-за него он все потерял. Во-первых, это он наградил его такой ужасной фамилией. Как можно относиться к человеку с фамилией Злодеев? Значит, благодаря ему он не может ничего; он не способен даже рассчитывать на любовь своей обожаемой мамы. Мама кажется Юрию чем-то вроде недоступной и холодной красавицы. Он не может ни прижаться, ни приласкаться к ней. И в этом виноват отец. Он не удержал ее, оказался недостойным, и мама ушла от него. Причины развода остались для Юрия неизвестными, да он и не стремился узнать, кто виноват. Он был уверен: когда женщина уходит, всегда виноват мужчина. Расспрашивать кого-либо об обстоятельствах и версиях развода родителей он не хотел, потому что знал – он услышит много неприятного и грязного, чего угодно, только того, что никак нельзя назвать истиной.
А истина только одна – в раннем детстве он лишился мамы. Она – ослепительная красавица, все тянутся к ней, она достойна большего, нежели то, что может дать ей некий Александр Злодеев из Подмосковья; разве что свою уродливую фамилию, которая липнет к человеку как клеймо. Почему Юрий не сменил ненавидимую фамилию? Вероятно, из-за гордости и нежелания идти на поводу у окружающих. «Да, вы можете смеяться, издеваться, относиться ко мне как к изгою». А почему бы и нет? Он и есть изгой. Он практически не видит маму. Она вышла замуж, и, говорят, весьма успешно.
Отчим Юрия – большой начальник в этом городе. Если бы он жил в конце XX столетия, то его назвали бы человеком, который сделал себя сам. Он родился в беднейшей крестьянской семье, где-то в богом забытом астраханском захолустье; его отец-рыбак утонул, оставив огромную семью без кормильца. Потом произошла революция, и отчим быстро понял, откуда дует ветер. Теперь такие, как он, будут иметь все привилегии. Он окончил два института – торговый и хлебопекарной промышленности, после чего стал большим начальником в областной торговле. Отчим всегда чем-то напоминал Юрию большого медведя: своей энергией, часто бессмысленной и какой-то топорной. За два месяца этот человек мог построить несколько домов своими руками, где все – от внешнего вида до интерьеров обдавало медвежьей крепостью и грубостью. К тому же он привлекателен и может дать маме многое. Может быть… Отчим по натуре – ловелас. Он не способен пропустить ни одной женщины. Он сразу решил, что Юрий должен жить отдельно, и мама безропотно согласилась, отдав его на воспитание бабушке.
Юрий вырос у дедушки с бабушкой. Дедушка был участником Гражданской войны, и притом очень активным. Он воевал в саратовских степях в коннице Чапаева. Потом что-то случилось с ним, сломалось. Дедушка мог служить на самых лучших должностях, если бы захотел. Однако он предпочел купить маленький домик на окраине города, где жил тихо и незаметно, стараясь ничем не привлекать к себе внимания. Он был очень добрым и очень молчаливым. Как будто его отключили от жизни, и никаких эмоций больше не осталось. Он часто сидел, погруженный в свои мысли и не замечающий вокруг ничего, и Юрий был уверен: он видит перед своим внутренним взором бесконечное кино. И еще: он не был уверен, что это – увлекательное кино. Что же касается бабушки, то она отродясь, кажется, была лишена души. Ее все в жизни устраивало: и дедушкина большая пенсия, как участника Гражданской войны, и скупые подарки нового зятя. До Юрия ей не было ни малейшего дела. С утра он пропадал в школе, стараясь задержаться как можно дольше и прийти желательно к тому времени, когда все уже лягут спать. Ему было невыносимо смотреть, как бабушка делит картофелины за ужином – по три на каждого, ни больше и не меньше.
Тем временем у мамы подрастала дочка – сестренка Юрия. Юрий завидовал ей до боли: ведь у нее все было, и прежде всего – мамина любовь. И одета она как принцесса, и каждый год ездит с родителями на теплое Черное море, откуда привозит фотографии и с удовольствием показывает Юрию. Конечно, она не может не чувствовать неприязнь Юрия, но не принимает это чувство близко к сердцу. Когда ты счастлив, то всегда снисходителен. Именно от сестренки Юрий узнал, что мама обожает Юрия Гагарина. Конечно, в то время все любили первого космонавта планеты, но мама любила его не за героический подвиг во имя Советского государства. О Гагарине она говорила кратко: «Его улыбка – как солнце». Кроме того, Юрий и знаменитый космонавт были тезками, и это навело юношу на мысль еще раз попробовать завоевать сердце мамы.
Он поступил в летное училище и успешно закончил его. Но на что может рассчитывать человек с фамилией Злодеев? При распределении стало ясно, что не ему покорять космические просторы. Летчик гражданской авиации, и все. Юрий смирился, полюбил самолеты, невероятное ощущение управления машиной на недостижимой высоте. Он любил смотреть на поля облаков, которые кажутся такими мягкими из окна иллюминатора и которые так же недоступны, как и его мама, с возрастом становившаяся все красивее и все дальше.
Конечно, никто не запрещал Юрию появляться у нее в доме. Он бывал там часто, каждый раз принося с собой фотоаппарат. Он снимал маму множество раз и в разных обличьях: в мехах, кольцах и браслетах, больше похожую не на земную женщину, а на героиню кинофильма. В этом доме уже росла маленькая мамина внучка, племянница Юрия, и все внимание мамы, вся ее нерастраченная любовь были отданы ей. Ни Юрий, ни его сестренка даже мечтать об этом не могли: о настолько самоотверженной и бесконечной любви этого недоступного ангела.
Юрий фотографировал и свою племянницу: одну, среди кустов роз, на руках у отчима. Девочка немного напоминала Юрию самого себя в детстве: тот же упрямый нахмуренный лобик и неудержимо озорные глаза. Ее заставляли сниматься с куклами, а она ненавидела кукол. Ни одну из них она не прижимала к себе, а держала за ногу таким образом, как будто в следующий момент собиралась запустить ее подальше, в розовые кусты. Собственно, так девочка и поступала. Подаренных кукол она швыряла к двери, разбивая вдребезги. Она считала кукол своими соперницами, глупыми, нарядными, вечными. И в этом она тоже была похожа на Юрия.
Племянница гордилась своим дядей. Она говорила одноклассникам: «А у меня дядя – летчик». Девочка не знала, что Юрий давно уже не летчик, пусть даже и гражданской авиации. Его обошли с очередным повышением, и Юрий не смог этого стерпеть, подал заявление об уходе. Его не удерживали: многие желающие уже заняли очередь на его место.
Небеса закрылись. Их не хватало, пожалуй, так же сильно, как и маминой любви. Безнадежно потеряв и любовь, и крылья, он начал пить, только чтобы забыть то, что мучило его все эти бессмысленные, безнадежные годы. С детства у него не было маминой любви, у него не было семьи. Он даже попытался завести собственную семью, женившись на обыкновенной женщине с простым именем Мария, но до сих пор так и не знал, какие духи она предпочитает и какие платья ей больше всего идут. Она прошла тенью по его жизни, не оставив практически ни воспоминаний, ни ребенка.
А потом мама тяжело заболела. Сама врач, она сразу поняла, что у нее рак, и ушла умирать в больницу, чтобы не беспокоить родных ни своим угасающим видом, ни удушливой атмосферой умирания. Юрий почти не бывал у нее. Он замкнулся в своем горе. Он беспробудно пил, вызывая гнев и осуждение сестры. Но ему было все равно, она не поняла бы его в любом случае.
Мама умерла в декабре. Юрий не смог пойти на ее похороны. Если бы он пришел, то умер бы на месте, превратился в маленькую безобразную лужицу. Он пил подряд целую неделю, и жена Мария позвонила сестре мужа, скупо выразив свои соболезнования и сказав, что ни она, ни Юрий не придут, поскольку больны гриппом.
С тех пор Юрий перестал существовать для своей сестры. Она не понимала его и потому не могла простить. «Может быть, он хотел поступить по принципу „запомните нас красивыми“, но все-таки, какое это свинство». Для сестры с того дня Юрий умер. Через несколько лет она узнала, что рак догнал и жену Юрия, и у нее начисто разложился кишечник. Ничего не понимающий и потерявший почву под ногами Юрий позвонил отчиму, но ни отчим, ни сестра по какой-то причине не смогли помочь ему. Сама причина в данном случае не имеет никакого значения. Всегда можно найти ее, если всеми силами души не хочешь чего-то делать.
И вот Юрий остался один. По привычке он продолжал ходить на работу: жена в свое время устроила его на должность инкассатора в том банке, где сама работала. Будучи совершенно неприспособленным к жизни, он нисколько не обращал внимания на окружающую его обстановку, и обстановка живо на это его отношение реагировала: стены обрастали густым мхом, а с потолка свисала паутина наподобие лиан. А Юрий все пил и рассматривал старые мамины фотографии. Наконец он понял совершенно отчетливо: он никогда, никогда не добьется ее любви, никогда не сможет прижаться к ней, поцеловать ее, сказать: «Мама, я люблю тебя».
На следующий день он, как бы забыв сдать свой пистолет, положенный инкассатору, принес его домой. Лежа в постели, он со всех сторон обложился мамиными фотографиями и прижимал к себе пистолет, как игрушку в детстве. К тому времени пропажа пистолета открылась, и к Юрию направился наряд милиции. Он услышал, как гремят по лестницам шаги служителей порядка. Затем раздались голоса: «Гражданин Злодеев, именем закона, откройте!». Юрий молчал, судорожно прижимая к себе фотографии и пистолет. Через минуту дверь затрещала под ударами, и Юрий нажал на курок. Вошедшие обнаружили его в луже крови среди фотографий и с пистолетом в руке.
Родственники Юрия узнали об этой истории через 10 лет. Наверное, считали, что он продолжает жить по-прежнему и совсем уже опустился. Через 10 лет племянница с трудом обнаружила могилу Юрия на окраине кладбища. Собственно, это место было трудно назвать могилой: ровное и гладкое, без таблички, без имени. Человек Никто. Он и после смерти оказался от мамы безнадежно далеко. Глядя на голое место перед собой, племянница подумала, что три года назад своего сына назвала Юрием. В то время она рыдала от тоски и одиночества, как никогда чувствуя, насколько не хватает ей бабушки. Она решила: пусть мальчика зовут Юрием, ведь это имя так нравилось бабушке…
Жак Майоль. Когда уже больше не манит голубая бездна
Французский ныряльщик Жак Майоль стал первым и единственным в мире человеком, которому удалось опуститься без акваланга, без кислорода на глубину 100 м. Он стал прототипом главного героя в знаменитом кинофильме Люка Бессона, посвященного соперничеству двух талантливых ныряльщиков.
День рождения Жака Майоля выпал на первое апреля. Он родился в Шанхае в 1927 году. Как и его старший брат, он был заядлым ныряльщиком и все свободное время проводил у побережья Кюсю. Постепенно детские забавы стали для Жака целью и смыслом жизни, хотя, помимо ныряния, он серьезно изучал жизнь морских млекопитающих, пробовал свои силы в журналистике. Море стало большой любовью Жака. Он испытывал настоящее счастье в его голубых волнах, и ему казалось, что вот-вот он поймет язык дельфинов. Дельфины вообще казались Майолю самыми умными из живых существ, почти такими же, как человек. Он даже пытался всерьез обосновать общий корень происхождения человека и дельфина.
Жак Майоль
В начале 1960-х годов о Майоле узнал весь мир. К этому времени он уже жил на острове Эльба, и здесь же им были установлены потрясшие мир рекорды погружения на глубину.
Звездный час 49-летнего Майоля пробил 3 ноября 1976 года, когда поблизости от острова Эльба, в Тирренском море, состоялось соревнование между профессиональными ныряльщиками – французом Майолем и итальянцем Энцо Майоркой. Эти двое уже давно оставили позади всех своих конкурентов, не решавшихся двигаться глубже отметки 75 м. Да и сам Энцо, противник и друг Жака, при погружении получил баротравму легких, после которой дальнейшая борьба за пальму первенства представлялась уже чрезвычайно опасной.
И вот с небольшого судна под названием «Эльбано Уно» Жак Майоль начал погружение в голубую бездну. С корабля опустили нейлоновый трос, к концу которого прикреплялся металлический круг, тяжелый и хорошо отражающий солнечные лучи. На этом круге крепились жетоны с надписью «100 метров». Перед Майолем стояла задача сорвать хотя бы один из них.
Ныряльщик был прекрасно подготовлен. Во время тренировок ему уже удавалось достигать 96 м, но он знал, каких невероятных трудов стоит каждый следующий метр.
В этот день на море слегка штормило – не слишком благоприятное время для погружения. Небо затягивали суровые серые тучи, дул пронизывающий ветер, и все в природе предвещало возможный серьезный шторм. Помимо этого, не удалось собрать в полном составе команду погружения, а у Жака на левой руке постоянно ныли пальцы от полученного недавно сильного ожога. Настроение у ныряльщика было не из лучших, однако отступать было поздно, да и некуда. Следовало просто нырять. Его ждала голубая бездна. За пять минут до погружения Жак Майоль проводил гипервентиляцию легких по системе йогов. Пранайяма не раз выручала его; это было его изобретением. Во всяком случае, ни один ныряльщик в мире не пользовался системой йогов. За пять минут до погружения Жак в очередной раз прокручивал в уме ситуацию, вновь и вновь представляя, какой будет последовательность собственного погружения, прохождения сквозь толщу воды. На его ногах были тяжелые ласты, на глазах – защитные контактные линзы.
За две минуты до начала погружения ныряльщика его друзья Альфредо Гульельми и Роберто Аральди отправились на глубину с аквалангами. Осталась минута до окончания гипервентиляции, и в море ушли Юрген Эше и Гаэтано Кафьеро. Их целью была страховка Жака. Эше и Кафьеро остались на глубине 70 м. На глубине в 50 м находился Лучано Галли, 35 м – Джузеппе Алесси. На самой поверхности для страховки остался Гаэтано Донатти. Кроме всех этих людей, под воду спустился фотограф Энрико Каппелетти, чтобы зафиксировать моменты погружения Майоля.
И вот гипервентиляция закончена. Жак Майоль надел на нос специальный зажим. Он сделал последний на поверхности глубокий вдох и бросил в воду балласт, который со страшным шумом устремился вниз, увлекая за собой рекордсмена. Спуск начался. Как сразу выяснилось, день для спуска под воду выдался неблагоприятный не только в отношении погодных условий. Оказалось, что помощники Майоля не откачали как подобает воздух из подъемного буйка. В результате буек постоянно тормозил, уменьшая скорость спуска. К счастью, через какое-то время объем буйка стал увеличиваться: видимо, сказывалась все возрастающая глубина погружения. Увеличилась и скорость погружения.
Когда Жак прошел глубину 35 м, Джузеппе хлопнул его по плечу, показав тем самым, что ныряльщик прошел эту отметку. Еще 10 м, и Жак сделал «продувание», специальный прием, придуманный им самим, благодаря которому удавалось выровнять давление в ушах, лобных и гайморовых пазухах в отношении все возрастающего давления водяного столба. Жак почувствовал, что это удается ему с трудом, видимо, сказались результаты переохлаждения, которое он получил на одной из недавних тренировок. Поневоле Жак был вынужден притормозить. А потом и на глубине 50 м он задержался на две секунды: потребовалось выровнять давление еще раз.
Кажется, у него открылось второе дыхание, и к 60 м глубины Жак Майоль даже немного притормозил: он стал двигаться медленнее, чтобы не напугать не ожидавших такого внезапного приближения Эше и Кафьеро.
И вот наконец предполагаемая отметка 100 м. Заветная цель достигнута. К своему ужасу, Жак понял, что не может разглядеть жетоны с надписью «100 метров» на блестящем балласте. Их просто не было! Что случилось? Неужели их сорвало? Тем временем хронометрист, контролировавший направляющий трос, зафиксировал точное время спуска – 1 минута 45 секунд. А Жак тем временем все пытался отыскать хотя бы один жетон. Тщетно! Пришлось начинать подъем. На 100-метровой глубине Майоль провел в общей сложности 12 секунд. Это стоило ему такого невероятного физического и эмоционального напряжения, что на поверхность он буквально вылетел пулей. Это было нарушением правил и могло закончиться для ныряльщика весьма печально. Однако все обошлось благополучно.
Первый вдох на воздухе, потом выдох… И все окружающие слышат, как Жак торжествующе, как мальчишка, кричит: «Ку-ку!». Хронометрист свидетельствует: время подъема заняло 1 минуту 43 секунды. Королем морских глубин Жак Майоль стал в целом за 3 минуты и 40 секунд, которые показались ему бесконечными. На следующий день все мировые газеты поместили на первых полосах сенсационное объявление: «Жак Майоль стал первым в мире человеком, который успешно достиг 100-метрового рубежа в нырянии без акваланга!». Надо к этому добавить, что он стал не только первым, но и единственным, кто удостоился короны голубой бездны.
Победа Майоля преподносилась как чисто спортивное достижение, но сам Жак знал, почему с такой силой притягивает голубая бездна и почему некоторые безумцы, подобные ему самому, никогда не смогут жить без нее, никогда не остановятся. И действительно, вскоре появилось множество непрофессионалов, практически неподготовленных любителей, которые пытались совершать погружение без контроля медиков и научного персонала. Эти ныряльщики, по сути, являлись смертниками… Началась настоящая эпидемия несчастных случаев среди ныряльщиков-любителей. По статистике, в 1963 году во Франции только по официальным данным погибли 22 ныряльщика, В 1965 году в Америке из голубой бездны не вернулись 26 человек. При этом гибли не только ныряльщики-любители, но и настоящие звезды, желающие побить рекорд Майоля или хотя бы достичь его. Так погиб чемпион мира Жюль Корман, несколько американских знаменитых спортсменов, португалец Хозе Рамелата. В 1975 году чудом избежал гибели соперник и близкий друг Майоля Энцо Майорка. Тем временем Майоль продолжал свои тренировки. В 1981 году он опустился на глубину в 101 м, в 1983 году – 105 м. Он превратился в объект научных опытов; его помещали в подводную рентгеновскую установку, вводили в сосуды катетеры и зонды. В результате медицинское заключение гласило: по своим природным данным Майоль не может опуститься глубже 45 м. В то же время известный ныряльщик Роберт Крофт, обладатель десятилитровых легких, никогда так и не смог опередить Майоля.