Было просто удивительно, что ее друзья относились к обладанию своим жилищем с таким спокойствием, что это так мало их трогало. Только сила давней привычки могла вызвать подобное равнодушие. Отличие, к которому они привыкли с рождения, не возбуждало в них чувства гордости. Превосходство родного дома имело для них не больше значения, чем превосходство их человеческих качеств.
Ей страстно хотелось расспросить мисс Тилни о множестве подробностей. Но хотя ее воображение было столь деятельным, все же, поучив ответы на свои вопросы, она никак не могла уразуметь, что аббатство Нортенгер, бывшее богатым монастырем во времена Реформации после его расформирования попало в руки предка семьи Тилни, что крыло древнего здания до сих пор служило частью их жилища, в то время как все остальное разрушилось, и что оно расположено довольно низко в долине, будучи с севера и с востока прикрыто поднимающимся по склону дубовым лесом.
Глава XVIII
Глава XIX
Глава XX
Ей страстно хотелось расспросить мисс Тилни о множестве подробностей. Но хотя ее воображение было столь деятельным, все же, поучив ответы на свои вопросы, она никак не могла уразуметь, что аббатство Нортенгер, бывшее богатым монастырем во времена Реформации после его расформирования попало в руки предка семьи Тилни, что крыло древнего здания до сих пор служило частью их жилища, в то время как все остальное разрушилось, и что оно расположено довольно низко в долине, будучи с севера и с востока прикрыто поднимающимся по склону дубовым лесом.
Глава XVIII
Находясь во власти счастливых переживаний, Кэтрин вряд ли даже заметила, что в течение двух или трех дней ей не пришлось провести бок о бок с Изабеллой больше нескольких минут. Впервые это дошло до ее сознания, и она затосковала по обществу мисс Торп, когда прогуливалась с миссис Аллен по Галерее, не имея ничего ей сказать и не надеясь что-либо от нее услышать. Она размышляла о подруге не дольше пяти минут, когда появилась она сама и, пригласив Кэтрин для задушевного разговора, подвела ее к скамейке.
– Это мое любимое местечко, – сказала Изабелла, усаживаясь между двумя входами, – отсюда можно было легко наблюдать за всеми, кто в каждый из них входил или выходил, – оно такое укромное.
Заметив, что глаза Изабеллы то и дело прыгают от одной двери к другой, как будто он кого-то с нетерпением поджидает, и вспомнив сколько раз подруга незаслуженно приписывала ей лукавую проницательность, она сочла данный случай подходящим, чтобы проявить это качество на самом деле, и шутливо сказала:
– Не тревожьтесь. Изабелла. Джеймс скоро прибудет.
– Фи, моя дорогая, не считайте, что я такая уж дурочка, чтобы все время держать его при себе. Всегда быть вместе – что может быть ужаснее! Мы стали бы притчей во языцех. Так значит, вы отправляетесь в Нортенгер? Я безумно рада за вас. Говорят, это одно из чудеснейших старинных местечек в Англии. Надеюсь, вы мне его опишете во всех подробностях?
– Во всяком случае, постараюсь. Но кого вы высматриваете? Вы ждете ваших сестер?
– Никого я не высматриваю. Куда-нибудь же нужно смотреть. И вы догадываетесь, как трудно мне следить за собой, когда мои мысли витают так далеко. Я безумно рассеянна. Наверно, я самое рассеянное существо на земле. Тилни считает, что натуры определенного склада всегда бывают такими.
– Но мне показалось, Изабелла, вы что-то хотели мне сказать?
– Ах да, конечно! Вот вам и доказательство моих слов. Бедная моя головушка! Я об этом просто забыла. Дело в том, что я получила сегодня от Джона письмо. Вы догадываетесь, о чем?
– Нет, право, не догадываюсь.
– Любовь моя, не будьте такой притворщицей. О чем же он мог писать, как не о вас? Вы же знаете, он по уши в вас влюблен.
– В меня? Изабелла, дорогая!..
– Ну, моя радость, это же просто глупо! Скромность и все такое хороши в свое время. Но, право, некоторая прямота и честность тоже иногда могут украсить человека. Я не понимаю, для чего так переигрывать. Как будто вы напрашиваетесь на похвалы. Он ухаживал за вами настолько явно, что это заметил бы и ребенок. А всего за полчаса до отъезда Джона из Бата вы его недвусмысленно поощрили! Об этом говорится в его письме. По его словам, он как бы сделал вам предложение, а вы отнеслись к его чувству с большой симпатией. Теперь он хочет, чтобы я за него перед вами похлопотала и передала вам самые нежные приветствия. Так что играть в неведение больше уж ни к чему.
С возможной искренностью Кэтрин выразила удивление по поводу упрека Изабеллы, заявив, что ни малейшим образом не подозревала о влюбленности мистера Торпа, а потому никак не могла в этом его поощрять.
– Если говорить о знаках внимания с его стороны, то, даю вам честное слово, я ни разу их не заметила, не считая случая, когда он по приезде тотчас пригласил меня танцевать. А что касается сделанного им предложения или чего либо подобного, то здесь произошла необъяснимая ошибка. Я не могла бы, вы понимаете сами, не правильно понять его в таком деде И я торжественно заявляю – и, как никогда хочу, чтобы вы мне поверили, – что между нами не было сказано ни слова в этом роде. За полчаса до его отъезда из Бата? Чистое недоразумение! В тот день, когда он уехал, я его даже не видела.
– Но вы его точно видели! Вы провели тогда в Эдгарс-Билдингс целое утро, – помните, когда пришло согласие вашего отца? И я убеждена, что вы с Джоном незадолго до того, как ушли от нас, оставались в гостиной вдвоем.
– Вы убеждены? Что ж, если вы это говорите, так оно, наверно, и было. Я, хоть убей, не припоминаю. Мне теперь кажется, что тогда я была у вас и, возможно, видела его вместе со всеми. Но чтобы мы провели с ним какое-то время наедине!.. Об этом, во всяком случае, не стоит спорить, – что бы ни было с его стороны, но ведь сама я даже об этом не помню. И значит, вы можете быть уверены, что я не думала, не ждала и не желала ничего подобного. Мне очень жаль, что он ко мне почувствовал склонность. Но поверьте, я к этому совершенно не стремилась и ничуть об этом не догадывалась. Ради Бога, поскорее раскройте ему глаза и напишите, что я прошу у него прощения, то есть… Я даже не знаю, что я должна выразить, но пусть он поймет меня правильно. Я не могла бы говорить неуважительно о вашем брате, Изабелла. Но вы ведь знаете, что если я способна думать о каком-то человеке больше, чем о других, то это не он. – Изабелла молчала. – Дорогая моя, вы не должны на меня сердиться. Я не допускаю мысли, чтобы ваш брат был сильно мной увлечен. И вы же знаете, мы все равно станем сестрами.
– Да, да, – (покраснев), – сестрами можно стать по-разному. Но что же я хотела сказать? Значит, вы, моя дорогая, твердо настроены против бедного Джона, не так ли?
– Я решительно не в состоянии ответить на его чувства и столь же решительно утверждаю, что никогда не хотела их возбудить.
– В таком случае я, конечно, не буду вас больше этим донимать. Джон хотел, чтобы я с вами поговорила – я выполнила его просьбу. Но признаюсь, как только я прочла его письмо, я отнеслась ко всему этому, как к очень неразумному и неосмотрительному намерению, осуществление которого едва ли осчастливило бы вас обоих. На что бы вы жили, если бы вы сошлись? Конечно, у каждого из вас что-то есть, но семью в наше время прокормить не так-то просто. И что бы там ни утверждали романтики, без денег не ступишь и шага. Мне кажется, Джон мог бы об этом подумать. Наверно, мое последнее письмо до него не дошло.
– Значит, вы меня оправдываете? Вы убедились, что я отнюдь не собиралась обманывай вашего брата и до этой минуты даже не подозревала, что ему нравлюсь?
– Ну, что касается этого, – ответила Изабелла со смехом, – я не берусь судить о ваших прошлых мыслях и планах. Вам лучше знать. Безобидное кокетство или нечто подобное случается просто так – всегда можно посулить больше, чем собираешься дать. Но вы можете быть уверены, я последняя стала бы вас осуждать. В молодости, в шутку, все это вполне допустимо. То, что показалось сегодня, может не показаться завтра. Возникают новые обстоятельства, меняются мнения.
– Но мое мнение о вашем брате никогда и не менялось. Оно всегда было одним и тем же. Вы говорите о том, чего не было.
– Кэтрин, дорогая моя, – не обращая внимания на ее слова, продолжала Изабелла, – ни за что на свете я не стала бы торопить вас с помолвкой, прежде чем вы бы разузнали, на что вы идете. Я бы не нашла себе оправдания, уговаривая вас, из стремления угодить Джону – лишь оттого, что он мой брат, – и жертвуя вашим счастьем. К тому же, возможно, он будет столь же счастлив без вас, ибо люди редко знают, чего хотят, особенно молодые, – они так удивительно изменчивы и непостоянны. Я спрашиваю себя: почему счастье брата должно для меня быть дороже счастья подруги? Вы знаете, как я высоко ставлю дружбу. Но прежде всего, Кэтрин, любовь моя, не торопитесь, запомните мои слова – если вы поспешите, нам придется жалеть об этом всю жизнь. Тилни говорит, что ни в чем люди так часто не заблуждаются, как в оценке собственных привязанностей. И я полагаю, он прав. Кстати, вот и он сам! Но какое это имеет значение, – он нас, конечно, не заметит.
Подняв глаза, Кэтрин увидела капитана Тилни. Болтая с подругой, Изабелла неотрывно за ним следила и вскоре перехватила его взгляд. Он сейчас же к ним подошел и занял место, которое она молча ему предложила. Его первые слова заставили Кэтрин вздрогнуть. Хотя он говорил шепотом, она смогла уловить:
– Итак, вы всегда под надзором, личным или по поручению!
– Фи, какие глупости! – так же тихо ответила Изабелла. – Что вы хотите сказать? Насколько я могу судить, мое поведение достаточно независимо.
– Хотел бы я, чтобы независимым было ваше сердце. Это бы меня больше устраивало.
– Сердце? Вот как! Какое вам дело до сердец? Среди мужчин нет ни одного, кто бы обладал сердцем!
– Если у нас нет сердец, у нас есть глаза. Они-то и заставляют нас страдать.
– Ах, глаза? Я вам сочувствую. Очень жаль, что они видят во мне что-то столь неприятное. Мне лучше сесть по-другому. Ну как, – (повернувшись к нему спиной), – это вас устроит? Надеюсь, ваши глаза теперь не страдают.
– Никогда не страдали так сильно. Краешек цветущей щеки все же виден – слишком много и в то же время слишком мало.
Кэтрин слышала все. Слушать это больше ей было невмоготу. Она не понимала, как Изабелла все это терпит. Почувствовав ревность за брата, она встала, сказав, что должна подойти к миссис Аллен, и предложила подруге прогуляться. Но Изабелла была к этому не склонна. Она безумно устала, ей осточертело без толку фланировать по Галерее, и она боится, уйдя отсюда, пропустить сестер, которых ждет с минуты на минуту. Так что обожаемая Кэтрин должна ее извинить и спокойно присесть с ней рядом. Но Кэтрин тоже могла быть упрямой. И когда вскоре к ним подошла миссис Аллен и спросила ее, не пора ли им отправляться домой, она покинула с ней Галерею, оставив Изабеллу в обществе капитана Тилни. Уходила она с большой тревогой. Капитан Тилни, казалось, был близок к тому, чтобы влюбиться в Изабеллу, а Изабелла бессознательно его поощряла. Разумеется, бессознательно, ибо ее привязанность к Джеймсу была столь же несомненной и признанной, как и их помолвка, Сомневаться в ее искренности и добрых намерениях едва ли было возможно. Тем не менее на протяжении всего их разговора она вела себя как-то странно. Кэтрин было бы приятно, если бы Изабелла больше говорила в присущей ей манере и меньше вспоминала о деньгах. И не радовалась бы так явно появлению впитана Тилни. Неужели она не замечает его восхищенных взглядов? Кэтрин очень хотелось, намекнув ей об этом, предостеречь ее и тем самым предотвратить огорчения, которые излишняя игривость подруги могла причинить Джеймсу и капитану.
Как ни льстило ей отношение Джона Торпа, оно не искупало ветрености его сестры. В одинаковой степени Кэтрин не верила и не желала, чтобы это отношение было серьезным. Она не могла забыть о его способности к преувеличениям. То, как он рассказал о сделанном им предложении и ее обнадеживающем ответе, доказывало, что его ошибки могли иногда быть вопиющими. Тщеславие ее, в сущности, ничего не выиграло, – главное, что она извлекла из последней беседы, было удивление. То, что ему на какое-то время вздумалось вообразить себя в нее влюбленным, удивляло ее живейшим образом. Изабелла говорила о знаках внимания с его стороны. Сама Кэтрин их совершенно не замечала. Но Изабелла высказала также много другого, что, как надеялась ее подруга, сорвалось с ее уст случайно и никогда не будет повторено. Этими выводами Кэтрин рада была сейчас ограничиться, чтобы отдохнуть душой и успокоить свою тревогу.
– Это мое любимое местечко, – сказала Изабелла, усаживаясь между двумя входами, – отсюда можно было легко наблюдать за всеми, кто в каждый из них входил или выходил, – оно такое укромное.
Заметив, что глаза Изабеллы то и дело прыгают от одной двери к другой, как будто он кого-то с нетерпением поджидает, и вспомнив сколько раз подруга незаслуженно приписывала ей лукавую проницательность, она сочла данный случай подходящим, чтобы проявить это качество на самом деле, и шутливо сказала:
– Не тревожьтесь. Изабелла. Джеймс скоро прибудет.
– Фи, моя дорогая, не считайте, что я такая уж дурочка, чтобы все время держать его при себе. Всегда быть вместе – что может быть ужаснее! Мы стали бы притчей во языцех. Так значит, вы отправляетесь в Нортенгер? Я безумно рада за вас. Говорят, это одно из чудеснейших старинных местечек в Англии. Надеюсь, вы мне его опишете во всех подробностях?
– Во всяком случае, постараюсь. Но кого вы высматриваете? Вы ждете ваших сестер?
– Никого я не высматриваю. Куда-нибудь же нужно смотреть. И вы догадываетесь, как трудно мне следить за собой, когда мои мысли витают так далеко. Я безумно рассеянна. Наверно, я самое рассеянное существо на земле. Тилни считает, что натуры определенного склада всегда бывают такими.
– Но мне показалось, Изабелла, вы что-то хотели мне сказать?
– Ах да, конечно! Вот вам и доказательство моих слов. Бедная моя головушка! Я об этом просто забыла. Дело в том, что я получила сегодня от Джона письмо. Вы догадываетесь, о чем?
– Нет, право, не догадываюсь.
– Любовь моя, не будьте такой притворщицей. О чем же он мог писать, как не о вас? Вы же знаете, он по уши в вас влюблен.
– В меня? Изабелла, дорогая!..
– Ну, моя радость, это же просто глупо! Скромность и все такое хороши в свое время. Но, право, некоторая прямота и честность тоже иногда могут украсить человека. Я не понимаю, для чего так переигрывать. Как будто вы напрашиваетесь на похвалы. Он ухаживал за вами настолько явно, что это заметил бы и ребенок. А всего за полчаса до отъезда Джона из Бата вы его недвусмысленно поощрили! Об этом говорится в его письме. По его словам, он как бы сделал вам предложение, а вы отнеслись к его чувству с большой симпатией. Теперь он хочет, чтобы я за него перед вами похлопотала и передала вам самые нежные приветствия. Так что играть в неведение больше уж ни к чему.
С возможной искренностью Кэтрин выразила удивление по поводу упрека Изабеллы, заявив, что ни малейшим образом не подозревала о влюбленности мистера Торпа, а потому никак не могла в этом его поощрять.
– Если говорить о знаках внимания с его стороны, то, даю вам честное слово, я ни разу их не заметила, не считая случая, когда он по приезде тотчас пригласил меня танцевать. А что касается сделанного им предложения или чего либо подобного, то здесь произошла необъяснимая ошибка. Я не могла бы, вы понимаете сами, не правильно понять его в таком деде И я торжественно заявляю – и, как никогда хочу, чтобы вы мне поверили, – что между нами не было сказано ни слова в этом роде. За полчаса до его отъезда из Бата? Чистое недоразумение! В тот день, когда он уехал, я его даже не видела.
– Но вы его точно видели! Вы провели тогда в Эдгарс-Билдингс целое утро, – помните, когда пришло согласие вашего отца? И я убеждена, что вы с Джоном незадолго до того, как ушли от нас, оставались в гостиной вдвоем.
– Вы убеждены? Что ж, если вы это говорите, так оно, наверно, и было. Я, хоть убей, не припоминаю. Мне теперь кажется, что тогда я была у вас и, возможно, видела его вместе со всеми. Но чтобы мы провели с ним какое-то время наедине!.. Об этом, во всяком случае, не стоит спорить, – что бы ни было с его стороны, но ведь сама я даже об этом не помню. И значит, вы можете быть уверены, что я не думала, не ждала и не желала ничего подобного. Мне очень жаль, что он ко мне почувствовал склонность. Но поверьте, я к этому совершенно не стремилась и ничуть об этом не догадывалась. Ради Бога, поскорее раскройте ему глаза и напишите, что я прошу у него прощения, то есть… Я даже не знаю, что я должна выразить, но пусть он поймет меня правильно. Я не могла бы говорить неуважительно о вашем брате, Изабелла. Но вы ведь знаете, что если я способна думать о каком-то человеке больше, чем о других, то это не он. – Изабелла молчала. – Дорогая моя, вы не должны на меня сердиться. Я не допускаю мысли, чтобы ваш брат был сильно мной увлечен. И вы же знаете, мы все равно станем сестрами.
– Да, да, – (покраснев), – сестрами можно стать по-разному. Но что же я хотела сказать? Значит, вы, моя дорогая, твердо настроены против бедного Джона, не так ли?
– Я решительно не в состоянии ответить на его чувства и столь же решительно утверждаю, что никогда не хотела их возбудить.
– В таком случае я, конечно, не буду вас больше этим донимать. Джон хотел, чтобы я с вами поговорила – я выполнила его просьбу. Но признаюсь, как только я прочла его письмо, я отнеслась ко всему этому, как к очень неразумному и неосмотрительному намерению, осуществление которого едва ли осчастливило бы вас обоих. На что бы вы жили, если бы вы сошлись? Конечно, у каждого из вас что-то есть, но семью в наше время прокормить не так-то просто. И что бы там ни утверждали романтики, без денег не ступишь и шага. Мне кажется, Джон мог бы об этом подумать. Наверно, мое последнее письмо до него не дошло.
– Значит, вы меня оправдываете? Вы убедились, что я отнюдь не собиралась обманывай вашего брата и до этой минуты даже не подозревала, что ему нравлюсь?
– Ну, что касается этого, – ответила Изабелла со смехом, – я не берусь судить о ваших прошлых мыслях и планах. Вам лучше знать. Безобидное кокетство или нечто подобное случается просто так – всегда можно посулить больше, чем собираешься дать. Но вы можете быть уверены, я последняя стала бы вас осуждать. В молодости, в шутку, все это вполне допустимо. То, что показалось сегодня, может не показаться завтра. Возникают новые обстоятельства, меняются мнения.
– Но мое мнение о вашем брате никогда и не менялось. Оно всегда было одним и тем же. Вы говорите о том, чего не было.
– Кэтрин, дорогая моя, – не обращая внимания на ее слова, продолжала Изабелла, – ни за что на свете я не стала бы торопить вас с помолвкой, прежде чем вы бы разузнали, на что вы идете. Я бы не нашла себе оправдания, уговаривая вас, из стремления угодить Джону – лишь оттого, что он мой брат, – и жертвуя вашим счастьем. К тому же, возможно, он будет столь же счастлив без вас, ибо люди редко знают, чего хотят, особенно молодые, – они так удивительно изменчивы и непостоянны. Я спрашиваю себя: почему счастье брата должно для меня быть дороже счастья подруги? Вы знаете, как я высоко ставлю дружбу. Но прежде всего, Кэтрин, любовь моя, не торопитесь, запомните мои слова – если вы поспешите, нам придется жалеть об этом всю жизнь. Тилни говорит, что ни в чем люди так часто не заблуждаются, как в оценке собственных привязанностей. И я полагаю, он прав. Кстати, вот и он сам! Но какое это имеет значение, – он нас, конечно, не заметит.
Подняв глаза, Кэтрин увидела капитана Тилни. Болтая с подругой, Изабелла неотрывно за ним следила и вскоре перехватила его взгляд. Он сейчас же к ним подошел и занял место, которое она молча ему предложила. Его первые слова заставили Кэтрин вздрогнуть. Хотя он говорил шепотом, она смогла уловить:
– Итак, вы всегда под надзором, личным или по поручению!
– Фи, какие глупости! – так же тихо ответила Изабелла. – Что вы хотите сказать? Насколько я могу судить, мое поведение достаточно независимо.
– Хотел бы я, чтобы независимым было ваше сердце. Это бы меня больше устраивало.
– Сердце? Вот как! Какое вам дело до сердец? Среди мужчин нет ни одного, кто бы обладал сердцем!
– Если у нас нет сердец, у нас есть глаза. Они-то и заставляют нас страдать.
– Ах, глаза? Я вам сочувствую. Очень жаль, что они видят во мне что-то столь неприятное. Мне лучше сесть по-другому. Ну как, – (повернувшись к нему спиной), – это вас устроит? Надеюсь, ваши глаза теперь не страдают.
– Никогда не страдали так сильно. Краешек цветущей щеки все же виден – слишком много и в то же время слишком мало.
Кэтрин слышала все. Слушать это больше ей было невмоготу. Она не понимала, как Изабелла все это терпит. Почувствовав ревность за брата, она встала, сказав, что должна подойти к миссис Аллен, и предложила подруге прогуляться. Но Изабелла была к этому не склонна. Она безумно устала, ей осточертело без толку фланировать по Галерее, и она боится, уйдя отсюда, пропустить сестер, которых ждет с минуты на минуту. Так что обожаемая Кэтрин должна ее извинить и спокойно присесть с ней рядом. Но Кэтрин тоже могла быть упрямой. И когда вскоре к ним подошла миссис Аллен и спросила ее, не пора ли им отправляться домой, она покинула с ней Галерею, оставив Изабеллу в обществе капитана Тилни. Уходила она с большой тревогой. Капитан Тилни, казалось, был близок к тому, чтобы влюбиться в Изабеллу, а Изабелла бессознательно его поощряла. Разумеется, бессознательно, ибо ее привязанность к Джеймсу была столь же несомненной и признанной, как и их помолвка, Сомневаться в ее искренности и добрых намерениях едва ли было возможно. Тем не менее на протяжении всего их разговора она вела себя как-то странно. Кэтрин было бы приятно, если бы Изабелла больше говорила в присущей ей манере и меньше вспоминала о деньгах. И не радовалась бы так явно появлению впитана Тилни. Неужели она не замечает его восхищенных взглядов? Кэтрин очень хотелось, намекнув ей об этом, предостеречь ее и тем самым предотвратить огорчения, которые излишняя игривость подруги могла причинить Джеймсу и капитану.
Как ни льстило ей отношение Джона Торпа, оно не искупало ветрености его сестры. В одинаковой степени Кэтрин не верила и не желала, чтобы это отношение было серьезным. Она не могла забыть о его способности к преувеличениям. То, как он рассказал о сделанном им предложении и ее обнадеживающем ответе, доказывало, что его ошибки могли иногда быть вопиющими. Тщеславие ее, в сущности, ничего не выиграло, – главное, что она извлекла из последней беседы, было удивление. То, что ему на какое-то время вздумалось вообразить себя в нее влюбленным, удивляло ее живейшим образом. Изабелла говорила о знаках внимания с его стороны. Сама Кэтрин их совершенно не замечала. Но Изабелла высказала также много другого, что, как надеялась ее подруга, сорвалось с ее уст случайно и никогда не будет повторено. Этими выводами Кэтрин рада была сейчас ограничиться, чтобы отдохнуть душой и успокоить свою тревогу.
Глава XIX
Прошло несколько дней. Не позволяя себе в чем-то подозревать Изабеллу, Кэтрин все же не могла за ней не наблюдать. Результаты этого наблюдения были далеко не утешительны. Изабелла как будто переродилась. Правда, когда Кэтрин встречала ее в окружении ближайших друзей на Палтни-стрит или в Эдгарс-Билдингс изменение казалось настолько незначительным что, если бы этим все ограничивалось, о нем можно было бы и не думать. Время от времени на Изабеллу находило какое-то томное безразличие или пресловутая рассеянность, которая ей прежде была несвойственна. Не будь ничего худшего, это придало бы ей лишь новое очарование и сделало ее еще интереснее. Но когда Кэтрин видела ее среди публики принимающей ухаживания капитана Тилни с такой же готовностью, с какой они предлагались, и уделяющей ему почти столько же внимания и то же количество улыбок, какие доставались на долю Джеймса, то перемена становилась слишком явной, чтобы остаться незамеченной. Что ее подруга, изменив свое поведение, имела в виду, чего она добивалась, было для Кэтрин загадкой. Изабелла не могла не понимать, какую она причиняет ей боль. Но она проявляла какое-то нарочитое легкомыслие, которое у Кэтрин вызывало только осуждение. Зато Джеймс от него страдал. Кэтрин чувствовала, что он становится мрачным и беспокойным, И если женщина, одарившая ему свое сердце, была к его благополучию безразлична, для Кэтрин оно было дорого по-прежнему. Она сильно тревожилась о бедном капитане Тилни. Хотя он сам ей не нравился, его фамилия обеспечивала ему ее доброе отношение, и она с искренним сочувствием предвидела предстоявшее ему разочарование. Ибо его поведение было совершенно несовместимо с помолвкой Изабеллы. Несмотря на слова, подслушанные в Галерее, Кэтрин, по зрелому размышлению, не могла допустить, что он знает об этой помолвке. Он мог считать Джеймса своим соперником, но роль, в какой он выступал на самом деле, объяснялась заблуждением, в которое его ввела Изабелла. Она пыталась мягко напомнить Изабелле о ее обязанностях и дать ей почувствовать, какую боль она может причинить обоим молодым людям. Но неблагоприятные условия или недостаточная понятливость подруги все время препятствовали ее попыткам – когда же ей удавалось подруге на что-либо намекнуть, та ее не понимала. В этой тревожной обстановке предполагаемый отъезд семейства Тилни сделался для Кэтрин единственным утешением. Через несколько дней им предстояло уехать в Глостершир, и исчезновение капитана Тилни должно было вернуть покой всем сердцам, кроме его собственного. Однако капитан Тилни вовсе не собирался исчезать. Он не желал ехать вместе со всеми в Нортенгер – он оставался в Бате. Когда Кэтрин узнала об этом, она сразу приняла решение. Заговорив по этому поводу с Генри, она выразила сожаление, что его брат питает склонность к мисс Торп, и умоляла его предупредить капитана о ее помолвке.
– Брат о ней знает, – было ответом Генри.
– Знает? Зачем же он здесь остается? Генри ничего не ответил и заговорил о постороннем. Кэтрин, однако, продолжала настаивать:
– Почему вы не уговариваете его уехать? Чем дольше он здесь задержится, тем ему потом будет хуже. Ради Бога, посоветуйте ему для его же пользы, – для пользы всех, – уехать из Бата как можно скорее. В другом месте он сможет легко забыться. А здесь ему не на что надеяться – если он останется, он будет несчастен.
Генри улыбнулся.
– Я знаю, что брат этого ни за что не сделает.
– Но вы его постараетесь уговорить?
– Уговоры не помогут. Простите меня, я же не могу пытаться этого сделать. Я сам сказал ему, что мисс Торп помолвлена. Он знаком со всеми обстоятельствами и должен за себя отвечать.
– Нет, он их вовсе не знает! – воскликнула Кэтрин. – Он не знает, какую боль причиняет моему брату. Нет, нет, Джеймс ничего такого не говорил. Но я уверена, что ему очень тяжело.
– А вы уверены, что в этом виноват мой брат?
– Да, конечно.
– Вы считаете, что боль причиняют ухаживания Фредерика или готовность, с которой их принимает мисс Торп?
– Но ведь это одно и то же?
– Мне думается, мистер Морланд подтвердил бы, что это не так. Ни один мужчина не станет обижаться, если кто-то восхищается любимой им женщиной. Страдания может причинить только она сама.
Кэтрин покраснела за подругу.
– Изабелла, – сказала она, – поступает, конечно, дурно. Но я уверена, она не желает огорчить Джеймса. Она слишком к нему привязана. Она влюблена в него с первого дня знакомства. Пока от нашего отца не пришло согласие на их брак, она чуть не заболела. Вы понимаете, как он ей дорог?
– Да, понимаю. Она влюблена в Джеймса и флиртует с Фредериком.
– Нет, не флиртует! Женщина, влюбленная в одного, не может флиртовать с кем-то другим.
– Ей при этом не удается настолько влюбиться или так флиртовать, как она могла бы, будь она занята кем-то одним. Обоим джентльменам приходится несколько поступиться в своих правах.
После некоторой паузы Кэтрин начала снова:
– Значит, вы не верите, что Изабелла привязана к Джеймсу так сильно?
– Об этом я судить не могу.
– Но что имеет в виду ваш брат? Если он знает о помолвке, что означает его поведение?
– Вы требуете от меня слишком многого.
– Правда? Я ведь спрашиваю лишь то, что мне необходимо узнать.
– Но не спрашиваете ли вы больше, чем можете узнать от меня?
– По-моему, нет. Сердце вашего брата вам известно.
– О сердце моего брата, как вы выражаетесь, я в данном случае могу только гадать.
– И что же?
– А если дело доходит до гадания, пусть каждый им занимается сам по себе. Пользоваться догадками из вторых рук – нестоящее дело. Вы располагаете всеми сведениями. Брат мой жизнерадостный, а временами, возможно, легкомысленный молодой человек. Он знаком с вашей подругой одну неделю, и почти с самого начала ему известно о ее помолвке.
– Что ж, – сказала Кэтрин, немного подумав, – вы, наверно, могли бы по всему этому судить о его намерениях. Я же сознаюсь, что такое мне не под силу. Но разве это не беспокоит вашего отца? Неужели он не хочет, чтобы капитан Тилни уехал? Я уверена, если бы с ним поговорил ваш отец, он бы здесь не остался.
– Дорогая мисс Морланд, – сказал Генри, – не допускаете ли вы в трогательной заботе о своем брате маленькой ошибки? Не заходите ли слишком далеко? Будет ли он вам признателен – от своего имени или от имени мисс Торп – за предположение, что на ее привязанность или, по крайней мере, на ее достойное поведение можно полагаться лишь в отсутствие капитана Тилни? Разве он вправе ей верить только тогда, когда она в одиночестве? Разве ее сердце предано ему только оттого, что его не добивался никто другой? Этого он думать не может, и, вы согласитесь, он бы не хотел, чтобы так думали вы. Я не буду говорить: «Не тревожьтесь», – ибо знаю, насколько вы в эту минуту встревожены. Но постарайтесь тревожиться по возможности меньше. Вы не сомневаетесь во взаимной привязанности вашего брата и вашей подруги. Положитесь же на эту привязанность в том, что они не дадут друг другу повода для ревности. Положитесь на нее в том, что между ними не будет настоящей размолвки. Их сердца открыты друг другу так, как они не могут открыться вам. Они знают точно, чего вправе требовать и что можно перенести. И верьте, что они позволят себе дразнить друг друга лишь до тех пор, пока это не станет им неприятно.
Видя, что она остается расстроенной и печальной, он добавил:
– Хотя Фредерик не уезжает из Бата с нами, он здесь пробудет недолго – может быть, всего несколько дней после нашего отъезда. Отпуск его скоро кончится, и ему придется вернуться в полк. И что станется тогда с их знакомством? В офицерской столовой будут пить за здоровье Изабеллы Торп две недели, а сама она с вашим братом – смеяться над страстью бедного Тилни месяц.
Кэтрин больше не противилась стремлению ее успокоить. Она не уступала ему на протяжении всего разговора, но под конец сдалась. Генри Тилни должен все знать лучше ее. Она упрекала себя за то, что встревожилась до такой степени, и решила никогда больше не относиться к этому вопросу столь серьезно.
Поведение Изабеллы при их прощальной встрече укрепило ее в этом решении. Последний вечер пребывания Кэтрин в Бате Торпы провели на Палтни-стрит, и между женихом и невестой не произошло ничего, что могло бы возбудить в душе Кэтрин беспокойство или внушить ей перед отъездом дурные предчувствия. Джеймс был в превосходном настроении, а Изабелла выглядела вполне безмятежной. Главным владевшим ею чувством была нежная привязанность к ее подруге. Но в подобную минуту это можно было понять. Один раз она ответила жениху резкостью, в другой – отняла у него руку. Но Кэтрин помнила рассуждения Генри и сочла это проявлением умеренного кокетства. Объятия, слезы и клятвы, которыми прекрасные леди обменялись при прощании, легко можно себе представить.
– Брат о ней знает, – было ответом Генри.
– Знает? Зачем же он здесь остается? Генри ничего не ответил и заговорил о постороннем. Кэтрин, однако, продолжала настаивать:
– Почему вы не уговариваете его уехать? Чем дольше он здесь задержится, тем ему потом будет хуже. Ради Бога, посоветуйте ему для его же пользы, – для пользы всех, – уехать из Бата как можно скорее. В другом месте он сможет легко забыться. А здесь ему не на что надеяться – если он останется, он будет несчастен.
Генри улыбнулся.
– Я знаю, что брат этого ни за что не сделает.
– Но вы его постараетесь уговорить?
– Уговоры не помогут. Простите меня, я же не могу пытаться этого сделать. Я сам сказал ему, что мисс Торп помолвлена. Он знаком со всеми обстоятельствами и должен за себя отвечать.
– Нет, он их вовсе не знает! – воскликнула Кэтрин. – Он не знает, какую боль причиняет моему брату. Нет, нет, Джеймс ничего такого не говорил. Но я уверена, что ему очень тяжело.
– А вы уверены, что в этом виноват мой брат?
– Да, конечно.
– Вы считаете, что боль причиняют ухаживания Фредерика или готовность, с которой их принимает мисс Торп?
– Но ведь это одно и то же?
– Мне думается, мистер Морланд подтвердил бы, что это не так. Ни один мужчина не станет обижаться, если кто-то восхищается любимой им женщиной. Страдания может причинить только она сама.
Кэтрин покраснела за подругу.
– Изабелла, – сказала она, – поступает, конечно, дурно. Но я уверена, она не желает огорчить Джеймса. Она слишком к нему привязана. Она влюблена в него с первого дня знакомства. Пока от нашего отца не пришло согласие на их брак, она чуть не заболела. Вы понимаете, как он ей дорог?
– Да, понимаю. Она влюблена в Джеймса и флиртует с Фредериком.
– Нет, не флиртует! Женщина, влюбленная в одного, не может флиртовать с кем-то другим.
– Ей при этом не удается настолько влюбиться или так флиртовать, как она могла бы, будь она занята кем-то одним. Обоим джентльменам приходится несколько поступиться в своих правах.
После некоторой паузы Кэтрин начала снова:
– Значит, вы не верите, что Изабелла привязана к Джеймсу так сильно?
– Об этом я судить не могу.
– Но что имеет в виду ваш брат? Если он знает о помолвке, что означает его поведение?
– Вы требуете от меня слишком многого.
– Правда? Я ведь спрашиваю лишь то, что мне необходимо узнать.
– Но не спрашиваете ли вы больше, чем можете узнать от меня?
– По-моему, нет. Сердце вашего брата вам известно.
– О сердце моего брата, как вы выражаетесь, я в данном случае могу только гадать.
– И что же?
– А если дело доходит до гадания, пусть каждый им занимается сам по себе. Пользоваться догадками из вторых рук – нестоящее дело. Вы располагаете всеми сведениями. Брат мой жизнерадостный, а временами, возможно, легкомысленный молодой человек. Он знаком с вашей подругой одну неделю, и почти с самого начала ему известно о ее помолвке.
– Что ж, – сказала Кэтрин, немного подумав, – вы, наверно, могли бы по всему этому судить о его намерениях. Я же сознаюсь, что такое мне не под силу. Но разве это не беспокоит вашего отца? Неужели он не хочет, чтобы капитан Тилни уехал? Я уверена, если бы с ним поговорил ваш отец, он бы здесь не остался.
– Дорогая мисс Морланд, – сказал Генри, – не допускаете ли вы в трогательной заботе о своем брате маленькой ошибки? Не заходите ли слишком далеко? Будет ли он вам признателен – от своего имени или от имени мисс Торп – за предположение, что на ее привязанность или, по крайней мере, на ее достойное поведение можно полагаться лишь в отсутствие капитана Тилни? Разве он вправе ей верить только тогда, когда она в одиночестве? Разве ее сердце предано ему только оттого, что его не добивался никто другой? Этого он думать не может, и, вы согласитесь, он бы не хотел, чтобы так думали вы. Я не буду говорить: «Не тревожьтесь», – ибо знаю, насколько вы в эту минуту встревожены. Но постарайтесь тревожиться по возможности меньше. Вы не сомневаетесь во взаимной привязанности вашего брата и вашей подруги. Положитесь же на эту привязанность в том, что они не дадут друг другу повода для ревности. Положитесь на нее в том, что между ними не будет настоящей размолвки. Их сердца открыты друг другу так, как они не могут открыться вам. Они знают точно, чего вправе требовать и что можно перенести. И верьте, что они позволят себе дразнить друг друга лишь до тех пор, пока это не станет им неприятно.
Видя, что она остается расстроенной и печальной, он добавил:
– Хотя Фредерик не уезжает из Бата с нами, он здесь пробудет недолго – может быть, всего несколько дней после нашего отъезда. Отпуск его скоро кончится, и ему придется вернуться в полк. И что станется тогда с их знакомством? В офицерской столовой будут пить за здоровье Изабеллы Торп две недели, а сама она с вашим братом – смеяться над страстью бедного Тилни месяц.
Кэтрин больше не противилась стремлению ее успокоить. Она не уступала ему на протяжении всего разговора, но под конец сдалась. Генри Тилни должен все знать лучше ее. Она упрекала себя за то, что встревожилась до такой степени, и решила никогда больше не относиться к этому вопросу столь серьезно.
Поведение Изабеллы при их прощальной встрече укрепило ее в этом решении. Последний вечер пребывания Кэтрин в Бате Торпы провели на Палтни-стрит, и между женихом и невестой не произошло ничего, что могло бы возбудить в душе Кэтрин беспокойство или внушить ей перед отъездом дурные предчувствия. Джеймс был в превосходном настроении, а Изабелла выглядела вполне безмятежной. Главным владевшим ею чувством была нежная привязанность к ее подруге. Но в подобную минуту это можно было понять. Один раз она ответила жениху резкостью, в другой – отняла у него руку. Но Кэтрин помнила рассуждения Генри и сочла это проявлением умеренного кокетства. Объятия, слезы и клятвы, которыми прекрасные леди обменялись при прощании, легко можно себе представить.
Глава XX
Мистеру и миссис Аллен было грустно расстаться со своей юной подопечной: благодаря ее покладистому и веселому нраву они всегда дорожили ее обществом, а в заботах о ее удовольствиях сами получали немало радости. Однако путешествие с мисс Тилни сулило ей столько счастья, что они не могли ей в нем отказать. К тому же через неделю они сами уезжали из Бата, так что ее отсутствие должно было ощущаться совсем недолго. Мистер Аллен проводил Кэтрин до Мильсом-стрит, где ей предстояло позавтракать, и убедился, что новые друзья приняли ее с большим радушием. Но сама она пришла в такое волнение, сознавая себя теперь как бы членом их семьи, и так боялась вызвать их неодобрение, допустив хотя бы малейшую оплошность, что из-за неловкости в первые минуты чуть было не захотела вернуться с мистером Алленом на Палтни-стрит.
Обращение с ней мисс Тилни и улыбки Генри несколько ослабили ее скованность. И все же она чувствовала себя далеко не свободно. Беспрестанные знаки внимания со стороны генерала также не помогали ей обрести уверенность. Напротив, ей казалось, сколь это ни выглядело нелепо, что, если бы он меньше ее замечал, ей стало бы только легче. Его забота об ее удобствах, его настойчивые просьбы, чтобы она больше ела, сопровождавшиеся непрестанными опасениями, что она ничего не находит себе по вкусу, – при том, что она еще никогда не видела подобного разнообразия блюд за завтраком, – все это ни на секунду не позволяло ей забыть, что она в доме гостья. Она считала, что совершенно не заслуживает такого внимания, и не знала, как ей на него отвечать.
Она не обрела уверенности ни когда генерал стал проявлять нетерпение по поводу отсутствия капитана Тилни, ни когда он выразил неудовольствие его опозданием после его прихода. Ее покоробила чрезмерная суровость, с которой отец упрекал сына, и это ощущение сделалось особенно острым, когда оказалось, что главным поводом для выговора явилась она сама, поскольку медлительность капитана была расценена как знак невнимания к гостье. Тем самым она попала в особенно неловкое положение, ибо, сочувствуя Фредерику, не могла рассчитывать на доброжелательность с его стороны.
Капитан выслушал отца молча и не пытался оправдываться, чем подтвердил ее опасения, что связанная с Изабеллой душевная озабоченность вызвала у него бессонницу, по причине которой он так поздно поднялся. Это был первый случай, когда ей пришлось провести значительное время в его обществе, и она хотела воспользоваться этим, чтобы составить о нем какое-то мнение. Но в присутствии отца капитан почти не разговаривал. И даже позднее он, видимо, был настолько не в духе, что она не услышала от него ничего, кроме слов, брошенных им его сестре:
– Как же я буду счастлив, когда вы наконец уедете!
Суета сборов не содержала ничего приятного. Часы пробили десять, когда только вынесли сундуки. Между тем по расчетам генерала им к этому времени уже следовало покинуть Мильсом-стрит. Его шинель, – хотя ему должны были ее принести, чтобы он мог сразу ее надеть, – оказалась в шарабане, в котором ему предстояло ехать с Генри. Среднее сиденье в карете не было выдвинуто, хотя ехать в ней должны были три человека, причем служанка мисс Тилни так все загромоздила узлами и свертками, что мисс Морланд негде было устроиться. Подсаживая ее, генерал настолько этим встревожился, что ей лишь с трудом удалось спасти свой новый письменный прибор от того, чтобы его не вышвырнули на панель. Однако в конце концов дверца за тремя особами женского пола захлопнулась и четверка прекрасно откормленных помещичьих лошадей двинулась бодрым аллюром, которым обычно пробегала тридцать миль до аббатства, разделенные в этот раз на два перегона. Настроение Кэтрин после отъезда сразу улучшилось – в обществе мисс Тилни она не ощущала ни малейшей неловкости. И, видя перед собой незнакомую дорогу, с аббатством впереди и шарабаном сзади, она простилась с Батом без всякого сожаления и проезжала каждую милю, заранее предвкушая начало следующей. Наступившая затем остановка – скука двухчасового привала в «Маленькой Франции», в течение которого можно было только есть, не испытывая голода, и прогуливаться ничего не наблюдая, несколько охладила ее восторг по поводу езды в щегольской карете с четверкой в упряжке и размеренно приподымающимися на стременах форейторами в нарядных ливреях, сопровождаемой многочисленными ловко сидящими в седле всадниками. Если бы во время остановки все шло гладко промедление не было бы столь неприятно. Но генерал Тилни, несмотря на то, что он был таким превосходным человеком, как будто нарочно портил настроение своим детям, так что в его присутствии никто почти не разговаривал. Наблюдая за ним, замечая его недовольство всем, чем располагала гостиница, и его раздражительность по отношению к гостиничной прислуге, Кэтрин проникалась перед ним все большей и большей робостью и чувствовала, что два часа привала превращаются для нее как бы в четыре. Наконец все же распоряжение об отъезде было отдано. И к большому удивлению Кэтрин, генерал предложил ей оставшуюся часть пути проехать вместо него в шарабане своего сына, поскольку погода, мол, стоит отличная и ему бы хотелось, чтобы она увидела вокруг как можно больше.
Обращение с ней мисс Тилни и улыбки Генри несколько ослабили ее скованность. И все же она чувствовала себя далеко не свободно. Беспрестанные знаки внимания со стороны генерала также не помогали ей обрести уверенность. Напротив, ей казалось, сколь это ни выглядело нелепо, что, если бы он меньше ее замечал, ей стало бы только легче. Его забота об ее удобствах, его настойчивые просьбы, чтобы она больше ела, сопровождавшиеся непрестанными опасениями, что она ничего не находит себе по вкусу, – при том, что она еще никогда не видела подобного разнообразия блюд за завтраком, – все это ни на секунду не позволяло ей забыть, что она в доме гостья. Она считала, что совершенно не заслуживает такого внимания, и не знала, как ей на него отвечать.
Она не обрела уверенности ни когда генерал стал проявлять нетерпение по поводу отсутствия капитана Тилни, ни когда он выразил неудовольствие его опозданием после его прихода. Ее покоробила чрезмерная суровость, с которой отец упрекал сына, и это ощущение сделалось особенно острым, когда оказалось, что главным поводом для выговора явилась она сама, поскольку медлительность капитана была расценена как знак невнимания к гостье. Тем самым она попала в особенно неловкое положение, ибо, сочувствуя Фредерику, не могла рассчитывать на доброжелательность с его стороны.
Капитан выслушал отца молча и не пытался оправдываться, чем подтвердил ее опасения, что связанная с Изабеллой душевная озабоченность вызвала у него бессонницу, по причине которой он так поздно поднялся. Это был первый случай, когда ей пришлось провести значительное время в его обществе, и она хотела воспользоваться этим, чтобы составить о нем какое-то мнение. Но в присутствии отца капитан почти не разговаривал. И даже позднее он, видимо, был настолько не в духе, что она не услышала от него ничего, кроме слов, брошенных им его сестре:
– Как же я буду счастлив, когда вы наконец уедете!
Суета сборов не содержала ничего приятного. Часы пробили десять, когда только вынесли сундуки. Между тем по расчетам генерала им к этому времени уже следовало покинуть Мильсом-стрит. Его шинель, – хотя ему должны были ее принести, чтобы он мог сразу ее надеть, – оказалась в шарабане, в котором ему предстояло ехать с Генри. Среднее сиденье в карете не было выдвинуто, хотя ехать в ней должны были три человека, причем служанка мисс Тилни так все загромоздила узлами и свертками, что мисс Морланд негде было устроиться. Подсаживая ее, генерал настолько этим встревожился, что ей лишь с трудом удалось спасти свой новый письменный прибор от того, чтобы его не вышвырнули на панель. Однако в конце концов дверца за тремя особами женского пола захлопнулась и четверка прекрасно откормленных помещичьих лошадей двинулась бодрым аллюром, которым обычно пробегала тридцать миль до аббатства, разделенные в этот раз на два перегона. Настроение Кэтрин после отъезда сразу улучшилось – в обществе мисс Тилни она не ощущала ни малейшей неловкости. И, видя перед собой незнакомую дорогу, с аббатством впереди и шарабаном сзади, она простилась с Батом без всякого сожаления и проезжала каждую милю, заранее предвкушая начало следующей. Наступившая затем остановка – скука двухчасового привала в «Маленькой Франции», в течение которого можно было только есть, не испытывая голода, и прогуливаться ничего не наблюдая, несколько охладила ее восторг по поводу езды в щегольской карете с четверкой в упряжке и размеренно приподымающимися на стременах форейторами в нарядных ливреях, сопровождаемой многочисленными ловко сидящими в седле всадниками. Если бы во время остановки все шло гладко промедление не было бы столь неприятно. Но генерал Тилни, несмотря на то, что он был таким превосходным человеком, как будто нарочно портил настроение своим детям, так что в его присутствии никто почти не разговаривал. Наблюдая за ним, замечая его недовольство всем, чем располагала гостиница, и его раздражительность по отношению к гостиничной прислуге, Кэтрин проникалась перед ним все большей и большей робостью и чувствовала, что два часа привала превращаются для нее как бы в четыре. Наконец все же распоряжение об отъезде было отдано. И к большому удивлению Кэтрин, генерал предложил ей оставшуюся часть пути проехать вместо него в шарабане своего сына, поскольку погода, мол, стоит отличная и ему бы хотелось, чтобы она увидела вокруг как можно больше.