Что ты понимаешь? - спросила она.
   То, что ты сказала. Ты ушла, чтобы ждать меня.
   По моему виду нельзя было сказать, чтобы я много понимал. Собственно, кроме этой фразы, я ничего не понимал.
   Ушла откуда? - спросил я.
   Думаю, это был правильный вопрос, даже если она на него уже ответила.
   Из дома.
   Она села. То есть нет, она уже сидела. Просто задвинулась поглубже. В мягкое кресло.
   Я больше не могла выносить Симона, сказала она мне. Когда я начала тебя ждать, я перестала его выносить. Нет, не так, я не выносила его и раньше. До того как начала тебя ждать. Но тебя я жду уже довольно давно. Год. Полгода. Особенно с тех пор, как ушла Клеманс.
   Три месяца, уточнил я.
   Я реагировал вяло. Регистрировал информацию, и только. Предполагал обобщить ее. Но позже.
   И тогда я стала тебя хотеть, продолжала Одри. (Она обращалась вовсе не ко мне.) А Симона не хотела. И ждать тебя у него дома тоже не хотела. Тем более что ты перестал приходить. Я решила ждать тебя в другом месте.
   На барже, догадался я.
   Я пытался обозначить для нас точки отсчета.
   Все равно где, сказала Одри, по-прежнему не глядя на меня. К счастью. Все равно где, но не в его доме, добавила она, куда ты перестал приходить. В таком месте, куда бы ты сам ни за что не пришел. Но где я могла бы ждать тебя. Я ведь прождала целых три дня. Только потом позвонила.
   Эта идиотка, конечно, напомнила мне о Клеманс. Я встал.
   Ты единственный, сказала она мне.
   Я предпочел спросить, не хочет ли она взглянуть на детей.
   Неудачный вопрос. Не дожидаясь ответа, я поинтересовался, что должен передать Симону.
   Не знаю, ответила она. Я ничего не знаю о своей жизни.
   Я, вероятно, выглядел растерянным. Я и был растерян. Она тоже.
   Думаю, для начала надо успокоиться, предложил я.
   Наступило молчание. Немного помолчать было просто необходимо. Мы сидели в креслах лицом к дивану. На диване я на мгновение вообразил Симона с нянькой. Когда-нибудь потом, позже.
   Причем сильно позже, сказал я себе. Я чувствовал, что не готов. Надо было подумать. И все-таки посмотреть на Одри. Увидеть ее. Чуть-чуть позже, сказал я себе.
   Взглянул на часы. Половина двенадцатого. Интересно, когда вернется Симон. Вот не догадался у него спросить.
   Я не знаю, когда вернется Симон, сказал я. Тебе нельзя больше задерживаться. А я должен остаться.
   В сущности, я и обдумать ничего не успел. Это меня нервировало. Для спокойствия придется выбрать другое время.
   Одри встала.
   Ты хочешь увидеться со мной еще?
   На самом деле да, я хотел увидеться с ней еще. Просто потому, что сейчас элементарно не хватало времени. Чтобы созреть.
   Детям надо что-то сказать. Например, что ты отправилась в путешествие, предложил я.
   Симон, наверное, им уже что-нибудь сказал.
   Ты права. Наверняка сказал.
   Ты завтра не работаешь? - спросила она.
   Нет. Завтра суббота.
   Если ты не занят, мы могли бы завтра увидеться.
   Да, сказал я.
   Можно встретиться на набережной.
   Чуть подальше, сказал я.
   На барже, предложила она. В каюте. Их не будет.
   Тогда в час.
   Не знаю точно, почему я сказал «в час».
   Да.
   Я проводил ее до двери. Она протянула руку к моей шее. Дотронулась до воротника. Воротника куртки. Поправила его. Я ведь не снял куртку. Она отняла руку.
   Симон может вернуться с минуты на минуту, сказал я. Подожди. Я гляну в окно.
   Подбежал к окну. Нигде никого.
   Иди, сказал я. До завтра.
   И закрыл за ней дверь.
 
   Симон вернулся поздно. Один. Я спал. Заснул с трудом. После его прихода заснуть уже не смог. Притворился спящим. Боялся, что Симон заглянет в комнату для гостей, захочет со мной поговорить. Он не заглянул. Меня его судьба теперь не слишком интересовала. И видеть его физиономию хотелось пореже. Одри пришла сюда ради меня. И ушла тоже.
   Я сам не понимал, что я для этого сделал. Разве что любил Клеманс. И ждал ее. Ничего больше. Это примерно все, что Одри знала обо мне. Что я люблю. Даже про ожидание не знала. Она и видела-то меня раза четыре-пять. С Клеманс. А после я у них не бывал. Я ее не увидел. Или едва-едва. Скрытная. Это я заметил. Она что-то скрывала. Но она меня тогда не интересовала. Я ее не ждал. Я ждал ее только со вчерашнего дня. И не ради себя. Разве что чуть-чуть. Но ждал. И с какой-то все-таки целью. Этой целью была она сама. Стала теперь она сама. Словно бы формальное ожидание наполнилось содержанием.
   Существовала женщина, которая меня хотела. Я ее не любил. Но.
   Но она поправила мне воротник.
   Вот так взяла и поправила.
   У Клеманс ушло на это три года.
   У Одри нет.
   Она не стала ждать, чтобы поправить мне воротник.
   Она ждала для этого только меня.
   И просто поправила.
   Я ее не любил, нет. Но жест мне понравился. Он меня тронул. Меня тронула женщина, которую я не любил. Которую я ждал для другого. Может быть. Посмотрим, сказал я себе. Завтра. В любом случае у меня завтра свидание. Это хорошо. А то сегодня я ее даже не разглядел. Едва взглянул.
 
   От Симона я ушел утром, на три часа раньше, чем нужно. Об Одри мы больше не говорили. О няньке тоже. Я поцеловал детей, чувствуя, что больше не вернусь. Отдал Симону ключи.
   Ты позвонишь? - спросил он.
   Да, ответил я.
   Зная, что лгу. Я шел на встречу с его женой.
   Возможно, я даже пересплю с его женой. Все к тому идет. Почему бы нет? Раз она этого хочет. Видимо, хочет. И тогда все станет ясно.
   Нужно, наверное, чтобы я ее захотел.
   Но спешить совершенно некуда. Разумнее сначала ее полюбить. Зачем делать ей больно? Ведь она меня любит. Ну, как я ее понял. Само собой, я мог ошибаться.
   Последнее предположение я отбросил. В своей жизни я слишком часто его допускал. И оно слишком часто подтверждалось. Но сейчас нет, сказал я себе.
   Итак. Она меня любит. Надо спросить ее почему, подумал я. И как. Словом, ситуация не из худших.
   Но это все равно что идти на свидание без цветов. Хорошо бы ей что-нибудь принести. Немного любви, подумал я. Капельку для начала.
   Это было не очень сложно. Любви у меня в запасе хоть отбавляй. Все, что я недодал Клеманс, лежало мертвым грузом, или нет, не так, я слишком много отдал Клеманс, и от этого во мне образовалась пустота, но если вложить в нее чуточку надежды, какую-нибудь крупинку, может, пустота и заполнится.
   Я шел как по угольям. Попутно думал о том, почему предложил час дня. Скорее всего потому, отвечал я себе, что имел смутное намерение пообедать с ней. Чтобы мы не сидели просто так друг против друга, а были чем-то заняты. Я рассмотрел бы ее в подходящей обстановке. Время от времени она глядела бы себе в тарелку. А я тогда видел бы ее со стороны.
   Предполагалось, разумеется, что она приготовит на барже обед. Или нет, подумал я, лучше мы где-нибудь еще пообедаем. На берегу.
   Я опережал события. До баржи я еще даже не дошел.
   Но, как это и бывает, - взять хотя бы мое возвращение домой накануне, - можно выйти раньше или позже, можно медлить и тянуть, все равно придешь, куда шел.
   Я поднялся на палубу, она была совершенно пустынна. Я так говорю пустынна - понятно, я не ожидал увидеть там толпу. На той стороне, что обращена к реке, стояли два пустых шезлонга, скрытые кадками с бамбуком. С плывущего по Сене речного трамвайчика доносился приглушенный рассказ экскурсовода, на стульях рядами сидели люди и фотографировали солнце, они меня видели.
   Я постучал в дверь каюты, я гордился в душе, что солнечным днем спускаюсь в недра стоящего на причале судна. Не могли же те люди знать, что я здесь в первый раз.
   Моя первая баржа, говорил я себе. Я пытался смотреть на вещи со стороны. Моя первая баржа и женщина на ней, женщина, которую я не люблю, зато она любит меня и специально решила ждать меня тут, зная, что я сюда не приду.
   И вот я пришел.
   Пришел туда, где она меня ждет.
   Замечу, она упростила себе задачу, взяв и позвонив мне по телефону.
   Она сжульничала, сказал я себе.
   Но и я тоже.
   Я тоже жульничал. Когда ждал ее.
   С Симоном.
   Как если бы.
   И вот.
   Постучал в дверь каюты.
   Совсем как если бы.
   Я нес маленький запас любви, так сказать, в ручном багаже, а именно в голове или, может, в сердце, для меня это одно и то же, я словно бы прихватил его с собой в короткое путешествие, дня на два, не больше, как раз на уикенд.
   Одри, разумеется, появилась снизу, иначе и быть не могло. Она поднималась мне навстречу. Я ее не слышал. Надо же, какая глубокая штука баржа, подумал я. Целое дело подняться.
   Я увидел ее в круглое дверное окошко. На долю секунды. То есть, можно сказать, и не увидел вовсе. Только улыбку. Но улыбка эта говорила, что сейчас она мне откроет и уже открывает, что она рада открыть мне дверь, а если рада, значит, на что-то надеется.
   Ну, например, что я пришел не напрасно. Она даже была в этом уверена. Так мне показалось. Я же нет. Я был уверен только в том, что пришел.
   И то не совсем. Хотелось бы увидеть себя, чтобы в этом убедиться.
   Она открыла дверь. На мгновение дверь загородила ее лицо.
   Потом она появилась снова. Появилась вся целиком. Сказала: входи.
   Увидишь тут ее, как же. Она пропустила меня вперед. Мы вошли в рубку. Она указала на лестницу. Добавила: осторожно, не стукнись головой. Я стал спускаться.
   Внизу, и не так уж глубоко, помещалась гостиная, ковры, какие были у меня в детстве, и мебель, которая могла бы принадлежать моей матери. Круглый стол, на нем газеты, свежие, диванчик, обитый ситцем, картины с изображением лошадей и окна. Настоящие окна. В гостиной было светло. Мы находились выше уровня воды.
   Хочешь что-нибудь выпить?
   Я ответил: да. На самом деле я хотел есть. От всего происходящего у меня разыгрался аппетит. Она сунулась в буфет. Хоть бы она села, подумал я. Она стояла наклонившись, я видел ее в три четверти. Потом она повернулась ко мне с двумя стаканами и, соответственно, бутылкой в руках. Но продолжала молчать, и тишина мешала мне сосредоточиться. Хорошо бы навести ее на какой-нибудь банальный разговор, например, о жизни на воде, такой неподвижной, если не считать качки, а вода течет себе и течет, ну, во всяком случае в реке, короче, казалось бы, подходящая тема, но не получилось. А ведь мне как раз хотелось сидеть спокойно и смотреть на нее, думая о другом.
   Все это так странно, сказал я.
   Для банального разговора не слишком удачное начало.
   Что тебя удивляет?
   Ты, сказал я. Ну, что ты мне позвонила. Что именно ты. И что я.
   Я встретился с ней взглядом. Н-да.
   Ты хочешь сказать «мы».
   Я опустил глаза. Я пока еще не ощущал себя внутри этого «мы». Я не прочь был подойти поближе и, собственно, уже подошел и вглядывался в пейзаж, где якобы должен был находиться вместе с ней, но ничего определенного не видел, все расплывалось.
   Как вода за окнами.
   Чем я это заслужил? - спросил я. Разве я что-то такое сделал? Мы едва знакомы.
   Я не решаюсь говорить с тобой о Клеманс, ответила она.
   Теперь она уже сидела за столом, держала стакан, я тоже. То есть мы сидели вместе, рождалась какая-то атмосфера, но я ее, эту женщину, пока еще видел смутно и говорил себе, что торопиться некуда. Кстати, сообразил я вдруг, упоминание о Клеманс не сделало мне больно. Что за поразительные минуты.
   Не понимаю, при чем тут Клеманс, заметил я.
   И подумал: надо же. Я это имя вслух произношу. И ничего. Я чуть было руки не потер от удовольствия. Кажется, эта девица начинает мне нравиться. Я такого не предполагал. Что она мне просто понравится. Что мне с ней будет приятно. Вот так спокойно говорить о Клеманс. Я грежу.
   Не заводись. Выслушай сначала, что она скажет.
   Ты на нее так смотрел, сказала она. Что же она должна была чувствовать! Я воображала, чт? она чувствует. И чт? чувствуешь ты. Я тебя видела.
   Я взглянул на нее. Трудно, сказал я себе, как следует видеть женщину, которая на вас смотрит. Смотрит, как вы смотрите. На другую. Оставаясь к ней в профиль.
   Но я не мучился. И даже начинал всерьез ощущать голод.
   Мне хотелось оказаться на ее месте, сказала она. Под твоим взглядом. А будь ты один, я бы этого взгляда не увидела.
   А если бы я смотрел на тебя? - спросил я.
   Чтобы поддержать разговор. Я на нее тогда не смотрел. И сейчас не смотрел тем взглядом, какой подразумевался в моем вопросе, и это могло ей не понравиться. Но ведь и не предполагалось, что я ее люблю. Не все сразу.
   Если вот так, как сейчас, это не произвело бы на меня впечатления, подтвердила она. Не тот взгляд.
   Пока у меня другого нет, сказал я.
   Я не то чтобы упрямился специально. Но я не умею лгать. И потом, все было чуточку сложнее. Она видела, что я ее не люблю, и я на нее за это сердился. И оттого любил еще меньше. Она меня даже раздражала слегка. Что меня нисколько не огорчало. А я-то еще думал, что эта женщина мне нравится.
   Можно пойти куда-нибудь пообедать, предложил я.
   Можно перекусить здесь, сказала она. Как насчет салата?
   Я ничего не имел против. К салатам я привык. Мы уже сидели за столом. Оставалось его накрыть.
   На суденышке имелась и кухня. К ней из гостиной вел коридор. Я пошел следом за Одри. В окне над раковиной качался какой-то утлый парусник. Парусник без парусов. Его проржавевшая палуба то поднималась, то опускалась, мы тоже покачивались. Справа по борту шел прогулочный теплоход.
   Я предложил ей помочь. Порезать помидоры. Открыть консервы. Она давила чеснок. За неимением иных вариантов я взглянул на ее руки. На нее саму решил пока не смотреть. Подумал, что еще будет время. Наступит минута, когда я решусь сделать это спокойно. За едой, например. Как и предполагал изначально.
   И такая минута наступила: увидев одни только ее руки, ну, правда, еще и профиль немного, я заметил, что мне нравится ее рот, в профиль, понятно, а также посадка глаз, особенно веки, я раньше не обращал внимания на ее веки и на форму глаз под веками, особенно сбоку, форму того, что называется, кажется, глазным яблоком, и я подумал, что женские глаза можно любить за их рельеф, в общем, наступила минута, когда мы снова сели за стол, но теперь мы не только пили, теперь приходилось подолгу жевать, и я использовал это время для размышления, в частности, о том, какое впечатление производит на меня эта женщина. Однако она меня прервала и спросила, почему я пришел.
   Я на секунду замялся, мне самому это было еще не совсем ясно, я только начал открывать для себя ее лицо в фас, и она мешала мне сосредоточиться, потом я ответил, что просто исключил причины, по которым мог бы не прийти. Нельзя ли точнее? - спросила она.
   Нет, ответил я, помешкав. Ну то есть главное, что я был свободен и имел возможность выбирать. А не приходить - это не выбор. Это ничто, даже не отказ. Хотя нет, поправился я, то-то и оно, что всего-навсего отказ, эдакий скучный никчемный отказик. Не уверен даже, что в нем был бы хоть какой-то смысл. Из него каши не сваришь.
   Значит, ничего особенного ты ко мне не испытываешь, сказала она.
   Если честно, ответил я, еще рановато. Нет, я не говорю, что ты мне не нравишься, вовсе нет. У меня даже складывается впечатление, что ты мне нравишься, да-да, мне кажется, ты мне нравишься, но ты на меня давишь, объяснял я, ты слишком торопишься, я тебя еще толком не увидел, мне нравятся твои глаза, это правда, и рот, да, теперь и рот, и то, что ты меня ждала, не буду скрывать. Я уже начинаю тебя видеть, и голос твой мне тоже нравится, в тебе много такого, что меня трогает, я чувствую, что мог бы взять тебя, например, за руку чуть ниже плеча, сжать, видишь, я говорю тебе все как есть, вот сейчас мне даже захотелось тебя поцеловать, и я тебе об этом говорю, но я не знаю, совершенно не понимаю почему, за исключением, может быть, взгляда, в общем, не знаю, давай доедим.
   В действительности же я пытался успокоиться. Возбуждение мое достигло такого накала, что мне необходимо было немного остыть, чтобы не наделать глупостей.
   К несчастью, Одри почему-то как раз в этот момент перестала работать вилкой. Отложила ее совсем. Наверное, я отбил ей аппетит. Сам же я деловито продолжал вилкой орудовать, цепляя салат и отдельные его ингредиенты, чтобы снять напряжение, которое, если по правде, только нарастало во мне. Я просто хотел утолить голод, дабы хоть чуть-чуть успокоиться.
   Каким же я все-таки бываю лжецом, сказал я себе. Потому что на самом деле я теперь сознательно тянул время, чтобы все как следует созрело. Одри между тем поднялась, обогнула стол, встала позади меня и положила руку мне на плечо.
   Доедай, не спеши, сказала она, торопиться нам некуда.
   Одной рукой я продолжал есть, другой поглаживал ее руку, и ясно было, что остается только соскользнуть вместе с ней в сторону желания, уложить ее куда-нибудь, что ж, говорил я себе, нет проблем, это превосходит все мои ожидания, она меня возбуждает, мне нравится, когда она до меня дотрагивается, бог с ней, с любовью, после разберемся, в конце концов, я не каждый день забываюсь, забываю Клеманс и, кстати, уже забыл ее, словом, я выпил еще стакан вина, чтобы запить последний кусок, и уже собрался встать, но нет. Одри просунула мне руку за ворот рубашки.
   Теперь ей было наплевать, что мой воротник в беспорядке. А вот мне следовало догадаться еще вчера, когда она мне его поправила, что кончится это плохо, женщины делают вид, будто вас одевают, а на самом деле вот вам результат, ее рука уже пробирается к моему торсу, хорошо ли это, сказал я себе, но, с другой стороны, не буду же я себя всего лишать, если она мне нравится, я же не специально так делаю, чтобы она мне нравилась, а теперь она уже расстегивает мне рубашку, даже перестала меня гладить из-за этого, расстегивает пуговицы обеими руками, а я ничего не делаю, я жду, пусть погладит меня еще, пусть разденет, я, пожалуй, предоставлю всю инициативу ей, такая, похоже, сейчас фаза, даже раздевать ее не буду, сейчас, по крайней мере, - судя по началу, она сама это сделает, все сделает сама, коли на то пошло, мне кажется, ей не нужно, чтобы я шевелился, она предпочитает, чтобы я оставался за столом и она сама мной распоряжалась, что ж, пусть так, сказал я себе, я согласен, нет проблем, подойди теперь с другой стороны, стань на колени, прижмись головой к моему животу, да, я не против, и как только я это подумал, в ту же самую секунду, она именно так и поступила, прижалась головой к моему животу, губами, стало быть, тепло ее губ, моя расслабленность, ее решительность, и сразу пальцы тянут за ремень, возятся с пряжкой, теперь опять расстегивают, сжимают, снова губы, голова не наклонена, просто на одном уровне, жар ее рта, языка, пальцев, и я весь там, где она так старательно трудится, весь на краю себя, напряженный, ожидающий, полный желания, я даже вмешиваюсь, помогаю ей, использую ее, не заботясь ни о чем, ни о ком, лишь бы кончить, выплеснуться, и вот кончаю, отдавая ей все, что имею, не очень много в сравнении с тем, сколько можно накопить любви за целую жизнь, но все-таки, извержение, радость, успокоение, неподвижность, ее сомкнутые губы, еще немного содроганий, а потом только нежность и тепло, мне хорошо, проговорил я, положив руку ей на голову, хорошо, слышишь? М-м, промычала она. Нет, погоди, сказал я, мне кажется, сюда кто-то идет. Ага, сказала она. Пошли.
 
   И потащила меня по коридору, толкнула какую-то дверь, там оказалась спальня, кровать, ложись, сказала она. По-прежнему слышались шаги, кто-то прошел через гостиную, крикнул: ты здесь? Да, ответила Одри через закрытую дверь, она пока еще стояла, я же укладывался, ничего другого мне не хотелось, хотя, конечно, кофе, думал я, чашечку кофе, пусть даже и с этим типом, впрочем, нет, лежи, она сейчас придет к тебе, вернется, а тот, хозяин, обойдется. Я здесь, продолжала Одри, но не одна, увидимся позже. Конечно, конечно, не беспокойся, отвечал голос, я, может, пока отключусь, вы не против?
   Что он говорит? - не понял я.
   Он отключится, объяснила Одри, тросы там всякие, провода, водопровод, телефон, электричество, думаю, он собирается отплыть, это в честь твоего прихода, видишь, он оставляет нас наедине, но будет сопровождать, я ему про нас рассказала. Про нас? - спросил я. Ну, про себя, поправилась Одри, и про тебя, про ожидание. Он знал, что ты придешь, понимаешь? Нет, ответил я не слишком решительно, он это с какого времени знал? С тех пор как ты сказал, что придешь, проговорила Одри, присаживаясь на край постели. С тех пор как мы назначили свидание. Ну конечно, как это я сразу не догадался, и, стало быть, он ушел, пока ты меня ждала, и вернулся, когда я тут, причем вернулся без жены, что ж, нормально. Не знаю насчет жены, возразила Одри, а сам он появился, конечно, чуть рановато, но он хотел тебя увидеть, я им о тебе рассказывала, это мои друзья, и он мой друг, он хотел с тобой познакомиться. С ума сойти, сколько людей жаждут вдруг меня видеть, заметил я, сраженный аргументом, не многовато ли, но что это, шум мотора? - спросил я. Он нас увозит? Кормчий любви?
   Не ерничай, ответила Одри, лежи спокойно, поспи, если хочешь, не обязательно тебе о нем думать, он решил отшвартоваться, чтобы нам не мешать, вроде как оказать гостеприимство, но ненавязчиво, ты увидишь, он симпатичный парень и к тебе хорошо относится, не забивай себе голову, забудь о нем, он у штурвала и на самом деле просто обожает плавать по реке.
   Хорошо, сказал я и добавил: знаешь, я не ерничаю, я удивляюсь, я никогда прежде не бывал на барже, просто на барже, стоящей на приколе, а тут она вдобавок еще и отчаливает, это слишком, понимаешь, берет и отчаливает, я даже не знал, что такое возможно, без гальки, без песка, без предупреждения, и ты, и я в твоих руках, а я тебя даже не поцеловал, сейчас мне хочется тебя поцеловать, мне нравится еще и твоя способность все устроить, твоя деловитость и расторопность, видишь ли, ты спешишь, но это меня возбуждает, да, мне это безумно нравится, не говоря уже о твоих глазах, заключил я. И губах.
   И об остальном. Что я увидел. Она разделась с моей помощью, в общем-то, она довольна была, что я ей помог, я как бы тоже положил свой камень в фундамент, который она закладывала, одновременно разбрасывая одежду там-сям по комнате, баржу слегка покачивало, но не сильно, единственное, о чем я жалел, хотя, конечно же, и не жалел вовсе, так это что не остался на берегу и не видел, как баржа выплывает на середину реки, не видел ее зеленую с желтым палубу и бамбук, потому что находился внутри, а объять необъятное нельзя, и нельзя видеть все одновременно, говорил я себе, так же и в любви, я имею в виду физической, нельзя находиться внутри и видеть снаружи, где ты находишься, всякий раз приходится выбирать, выбор не трагический, но все-таки выбор. Я вошел в нее спереди, потому что хотел видеть ее лицо. Меня даже тянуло ее поцеловать, но только немножко. Потому что мне особенно хотелось видеть рот и говорить себе, что сейчас коснусь губами ее губ, хорошо, думал я, что у нас есть пальцы и две руки, по крайней мере у тех, кому повезло, ведь существуют еще и однорукие, однорукие поневоле экономнее в движениях, итак, пальцами я коснулся ее губ, разжал их, в то время как другая рука пребывала в основании ее ягодиц, наши тела составляли острый угол, мы лежали на боку, новым искушением оказались раскоординированные таким положением груди, одна округлилась, другая вытянулась в неудачной попытке соединиться с первой. Ты мне нравишься, сказал я, ты мне действительно нравишься, ты так хороша, красива, так меня возбуждаешь, что я даже не знаю, с чего начать, но ты уже начал, отвечала она с улыбкой, напоминаю тебе, ты уже там, я тебя чувствую, любовь моя, а ты - нет? Я тоже, сказал я, подавив улыбку, если честно, безо всякого труда, поскольку никогда не поддаюсь пагубному соблазну острить в подобной позиции, секс, на мой взгляд, находит пищу лишь в богатом субстрате серьезного или даже торжественного, конечно же, я тебя чувствую, продолжил я и взглянул на ее грудь, оторвавшись от глаз, посмотрел на грудь и собрал ее в ладонь, не сжимая, но лишь поддерживая большим пальцем, ощутил ее вес, отложив прикосновение губами на потом, погрузив свою партнершу целиком в забвение любви, любви нарождающейся, которой я хотел дать созреть в процессе наслаждения, я наслаждался, не заботясь ни о ней, ни о своих ощущениях, и чувствовал, как от пульсации желания набухает мое сердце, как занимается мысль, чувствовал, что эта женщина будет мне нужна теперь, да, теперь, отныне, что я не просто вошел в нее, но и готов идти с ней дальше. На какое-то время я замер, и мы лежали обнявшись, соединившись, я что-то произнес, но слова растаяли в ее коже, она уловила лишь дыхание, переспросила, нет, ничего, ответил я, а на окно тем временем опустилась тень моста, под которым мы проплывали, теплая дневная тень, хранящая воспоминание о свете.
   И я понял, что уже борюсь, впрочем безнадежно, с желанием любить ее, и борюсь не из осторожности, наплевать мне на осторожность, а потому, что желаю любить ее сильно, так сильно, как только могу, и я уже близок к этому или хочу приблизиться, меня сдерживали не сомнения, а уверенность, я знал, что мы снова и снова будем заниматься любовью, потому что нам этого захочется, потому что нас нечто связывает, начинает связывать, а потом снова будет приходить нежность и спокойное ожидание, неостывающий жар от соприкосновения тел - как след, оставленный, чтобы не потерять друг друга. Так и случилось. Усталые, мы лежали друг на друге, «на» лежал я, придавив ее животом и всем телом, опустив голову ей в волосы, уткнувшись губами во впадинку под плечом, упираясь подбородком в ключицу, моя рука, так и оставшаяся у нее под попой, ощущала не только ее вес, но и мой, два наших веса вместе, два наших тела как один груз, продавливающий матрас под моей рукой, поддерживающей нас обоих, словно бы мы летели вниз, падали мягко, удобно, устремившись к покою, но не к вечному, а к такому, где мы ощущали падение и радость от сознания, что падаем вместе. Так, проговорил я, не отрываясь от нее, только чуть отклонив голову, чтобы воздух поступал в рот, ты представляешь себе, где мы находимся? В каком месте Сены, уточнил я.