Мы сложили провизию в тени какого-то строения и пошли инспектировать ферму. Комнаты были в состоянии ужасающем. Сквозь дырявые потолки виднелась крыша, а в провале крыши — небо, густое, как стоячая вода. Нам казалось, что мы глядим в перевернутый колодец. Мебели никакой. Ободранные обои, стены в разводах. На полу солома. Повсюду солома, словно комнаты предназначались для стада коров. Мы обошли разломанную ригу, сунули нос в конюшню —в яслях еще оставался фураж. Потом наткнулись на довольно просторную часовню с каменным алтарем и разбитой скамьей, в стенах кое-где торчали железные подсвечники. Серые и бугорчатые гнезда ласточек под кровельными балками. И повсюду солома.
И никакого следа жизни в этом унылом покинутом месте. Неподалеку мы нашли высохший колодец. Но он был столь глубок, что мы все равно не смогли бы добраться до воды. Что оставалось делать? Мы устроились у стены часовни и занялись трапезой.
— Иди сюда! — кричал Серж. — Вставай скорее.
Из капеллы доносился гулкий стук, словно кто-то бил по каменной плите. Стряхнув сонную вялость, я присоединился к друзьям.
— Смотри! — победно воскликнула Аурелия. — Смотри, что мы нашли.
В центре молельни, раскидав солому, они обнаружили могильную плиту солидных размеров. На ней был вырезан равноконечный крест. Аурелия и Блонда изо всех сил пытались ее сдвинуть, и, действительно, плита слегка шаталась. Серж притащил откуда-то ржавое зубило и попытался просунуть в щель — напрасно. Я вспомнил, что видел во дворе около стены часовни железный лом, и пошел за ним. Рычаг оказался годным.
Соединив наши усилия и взывая: «Берегите пальцы!» — мы вытащили плиту из альвеолы и сдвинули в сторону. Из отверстия пахнуло прохладной сыростью…
Мы посмотрели друг на друга, не очень гордые результатом.
— Не нравится мне все это, — сказала Блонда.
— Будто грабители какие-нибудь, — фыркнула Аурелия.
— Причем здесь грабеж? — воодушевился я. — Это склеп. Мы прослывем дураками, если расскажем, что нашли заброшенный склеп и даже не поинтересовались туда заглянуть. Фонарь! Кто спустится со мной?
Серж тотчас принес фонарь.
Лежа на животе, я просунулся, сколько мог, в отверстие, зажег фонарь и сразу погасил. Я заметил нечто необычное.
— Глубоко? — спросила Аурелия.
— Не очень.
Я уселся на край, свесив ноги. Посмотрел Сержу в глаза. От него зависело, спускаться или нет. Вид у него был весьма отрешенный. Я вяло спросил:
—Ну как?
Мой не очень уверенный голос и вопросительная. интонация все равно подействовали.
— Да… Пошли, — сказали они хором.
Я сунул фонарь за пояс, повернулся, уперся ладонями и локтями о край и начал осторожно спускаться. При мысли, что кто-то в кромешной тьме схватит меня за ногу, я покрылся гусиной кожей и смущенно взглянул на Сержа. Но мои друзья только смеялись.
— За сегодня управимся? — спросили меня.
— Да. За сегодня управимся.
Я опустился ниже. Ткнул ногой что-то деревянное. Теперь я держался только на пальцах, но, поскольку в мышцах еще сохранился запас эластичности, сумел угадать почву и наконец встал на полную стопу. Не очень глубоко. При известном навыке к такого рода упражнениям выбраться наверх достаточно просто. Для нескольких человек это вообще не составит труда. Я поднял руку и крикнул:
— Спускайтесь!
Остальные быстро присоединились ко мне: сначала Серж, затем женщины. Помогая им спускаться, я заметил явное беспокойство Блонды. Ее голая пятка задергалась в моей ладони, ее тело нервно затрепетало в моих руках.
— Зажги фонарь, — прерывисто и хрипло попросила она. — Надо посмотреть, где мы.
Помедлив секунду, я взглянул наверх и увидел гнезда ласточек под крышей часовни. Солома на краю проема слегка шевельнулась от ветерка. Я проговорил как можно спокойнее:
— Подождите. Надо кое-что прояснить. Не прикасайтесь ни к чему и тем более не кричите.
— Черту бы под хвост все это, — проворчала Аурелия.
Она произнесла эти слова принужденно и хрипловато, но мы тем не менее засмеялись. Она, верно, никогда не теряла головы. Зыбкий сумрак слабо очерчивал наши волосы. У высокого Сержа можно было различить глаза. Остальное поглотила тень.
Стук. Кто-то из нас ударил согнутым пальцем… очевидно, по деревянной панели — словно в дверь хотел войти. Потом еще раз. Потом тишина. Серж не выдержал и закричал:
— Черт возьми! Ты зажжешь, наконец, фонарь?!
Я нажал кнопку. Женщины завизжали. Серж ругнулся и сунул руки в карманы. Хоть я и знал приблизительно, что откроется нашим глазам, тем не менее зрелище, рожденное лучом фонаря, заставило меня брезгливо содрогнуться.
Перед нами на каменном пьедестале полуметровой высоты тянулся длинный ряд гробов.
— Нет! Нет! — запричитала Блонда, закрыв ладонями лицо. — Не хочу! Дайте мне подняться. Уйдем отсюда.
— Подождите минутку.
Я решил во что бы то ни стало осмотреть склеп. По своим кондициям гробы явно различались — были совсем старые, были и относительно недавние. Патина времени по-разному отравила дерево. На самом сохранившемся гробу, на его серо-коричневой дубовой крышке, тускло блеснула свинцовая табличка: «Бланш де Кастиль, 1915». На других гробах прочитывались соответственно нисходящие даты: 1902, 1886, 1865, 1832, 1820…
— Фантастично, — пробормотал я. — Вот уж не ожидал найти нечто подобное в таком месте.
Я повернул световой кружок фонаря к Сержу и нашим спутницам. Женщины, видимо, немного успокоились в его надежных объятиях. Все трое смотрели на меня с любопытством и ожиданием.
Я осмотрел склеп более тщательно. Здесь, разумеется, кто-то уже побывал. Чьи-то пальцы, не менее жадные, чем мои, потревожили крышку одного из гробов. Я еще немного отодвинул ее. Скелет был в хорошей сохранности. За некоторые фаланги и локтевые суставы еще цеплялась фиброзная, волглая ткань. В черных орбитах шевелились… нет, оптический обман…
Я загорелся неистовым желанием приобщить других к моим поискам. Мрачное сладострастие всех осквернителей.
— Подойдите взглянуть! Уверяю вас, это не так уж страшно. Представьте, что вы в музее…
Схватил Блонду за руку. Она резко высвободилась:
— Нет! Не могу. Это гнусность. Насилие над мертвыми.
Она, однако, приблизилась, положила руку мне на плечо и посмотрела. Ее лицо исказилось, дыхание прервалось, тонкая вибрация прошла от ее руки до моего сердца. Белокурые волосы источали пряный, дурманящий запах. Серж, должно быть, почувствовал новую, неизъяснимую связь между нами, ибо произнес торжественно и мрачновато:
— Мертвые отомстят за себя. Оставайтесь, если хотите. Мы уходим.
Блонда охотно присоединилась к ним, а я повернулся к тому гробу:
— Еще секунду.
Мне вдруг страстно захотелось узнать, что осталось от этой Бланш де Кастиль, дату кончины которой возвещала свинцовая табличка: 1915. Сорок лет… Мумия? Кости? Вообще ничего?
— Хватит с нас, — сказала Аурелия откровенно устало. — Пошли.
Серж подставил спину, и женщины успешно выбрались из склепа. Перед тем как влезть наверх, Серж крикнул:
— Идем! Это глупо, наконец.
— Сейчас.
— Мы идем к машине, — услышал я голос Блонды. — Не задерживайся!
Нелепое и неблагодарное занятие — идти на поводу своего каприза. Держа фонарь в левой руке, я попытался правой приподнять крышку гроба. Нет, слишком тяжело. Положил фонарь на землю — световой кружок застрял в известняке свода. Я наклонился, сколько возможно засунул пальцы под крышку и напряг мышцы. Крышка поддалась, и в нос ударил неприятный, нарастающий, сложный запах. Мне показалось, что крышка скользит, я постарался ее удержать, и в результате она остановилась, сойдя несколько наискось и обнажив примерно треть гроба. Какой демон овладел мной? Я взял фонарь и направил свет…
В гробу Бланш де Кастиль стояла черноватая, густая, неописуемо отвратительная жидкость, из которой выступала костистая геометрия черепа и сплетенные фаланги обеих рук. Я вперил, вонзил, погрузил глаза в пустые окулярные впадины в поисках Бог знает какого взгляда. Приступ тошноты взбунтовал желудок. Сначала я верил, что меня начнет рвать, потом мятеж словно застыл во внутренностях холодным колким комом ужаса. Дикая, чудовищная вонь этой человеческой жидкости, которую нельзя было даже назвать разложением плоти, ворвалась в нос, рот, легкие. Я зашатался, в сердце своем вымаливая прощение, заклинал отвести проклятие, несомненный знак коего разрывал мое горло. Ноги приросли к полу, зубы стучали…
Я с великим трудом стряхнул оцепенение и осторожно, пробуя каждый шаг, направился к световому прямоугольнику, где свешивалась голова моего беззаботного друга — он был явно рад избавиться от могильного сумрака.
Я еле взобрался, вернее, мои спутники помогли мне выбраться на пол часовни, где я лежал добрую минуту, не способный ни соображать, ни действовать. Наконец поднялся, раздвигая рот в жалкую улыбку. Мои друзья смотрели на меня с веселым интересом. Я, должно быть, напоминал преступника, весьма довольного понесенным наказанием, или кающегося грешника, всему на свете предпочитающего грязную соломенную подстилку.
Надо было трогаться в путь. Сколько возможно, я попытался очистить свой костюм. И вдруг, оттирая ладонью брюки, я почувствовал: мое кольцо медленно соскальзывает и покидает палец… Поздно! Я не успел его поймать.
— Кольцо!
Все кинулись мне помогать. Но, вероятно, второпях я толкнул кольцо ногой, и оно укатилось. Предстояло кропотливо обшарить весь пол проклятой часовни.
— Мертвые мстят, — многозначительно усмехнулся Серж.
— Не расстраивай его, — заступилась Блонда. — Помоги лучше.
Мы ползали на четвереньках более часа. Бесполезно. Но никто из нас не выразил общую мысль: «В склепе, надо полагать».
Я сказал себе откровенно: кольцо укатилось, упало в раскрытый гроб Бланш де Кастиль и нарушило многолетний покой неподвижной черной клоаки. Неодолимый страх стиснул сердце. Ресницы забились в предчувствии слез, в солнечном сплетении застыла ледяная судорога.
Это был очень ценный перстень, украшенный звездчатым сапфиром редкой красоты. Он достался мне от покойного дяди, который свято верил в его магическую силу. Я и всегда-то боялся его потерять, но оставить его здесь, в таком месте! Боже мой, Боже мой…
Однако надо ехать. Подавленные тщетным поиском, мы спускались к машине. Я боялся выдать свое беспредельное отчаяние. О, если б повернуть время вспять, перечеркнуть глупость, начертанную в вечности, погасить огонь безрассудного жеста…
Солнце стояло еще высоко в безразличной синеве. Цикады затихали. Я посмотрел на свои пальцы: белая полоска эффектно контрастировала с бронзовым летним загаром…
К вечеру мы доехали до А. На маленькой уютной квадратной площади разрослись платаны — в окна врывалась шелестящая темно-зеленая волна. Листву населяли сотни птиц — мостовые, скамейки, автомобильные стоянки были сплошь усеяны белым пометом. В мою комнату доносились рулады, щебет, беспрестанная воркотня, шум крыльев, тонкие пронзительные жалобы, не смягченные даже вечерним сумраком.
В большой и старомодной комнате бросался в глаза умывальник из белого фаянса, размалеванный крупными синими цветами. Из маленького медного крана, изогнутого наподобие лебединой шеи, постоянно сочилась вода. Кран, видимо, уже лет пятьдесят блистал в комнате. Санитарные удобства соответствовали приблизительно тем понятиям о комфорте, которые имелись у путешествовавших в дилижансе в начале столетия.
В ту эпоху, очевидно, мало заботились о проблемах деликатных: две двуспальные кровати победоносно красовались друг против друга. Аурелия недоверчиво их обследовала, нашла сравнительно чистыми, выбрала одну:
— Ложись рядом со мной. Я боюсь спать в одиночестве.
Мысль об одиноком ночлеге меня тоже беспокоила, и я охотно принял ее приглашение. Полоскание под неудобным душем за сиреневой кретоновой занавеской не доставило нам особой радости. Мы быстро улеглись спать.
Ночь в незнакомом месте всегда полна маленькими тревогами. Шорохи и потрескивания где-то в доме, запах постельного белья и вощеного пола, скрип матраца, шепот платанов за окном, дыхание чуждого пространства — все это отвлекает и будоражит, несмотря на усталость.
Осторожный стук в дверь пробудил меня от тяжелого сна. Господи, который час?! Я сел на кровати, зажег ночник, чтобы не беспокоить Аурелию верхним светом, и на цыпочках подкрался к двери. Не решаясь сразу открыть, приложил ухо. Мне показалось, что на сей раз панель поскребли ногтем. Кто бы это мог быть? Вероятно, Серж или Блонда? Я бесшумно открыл дверь и… отступил на два шага.
Передо мной стояла высокая молодая женщина. Глядя на нее, я сразу вспомнил портрет моей матери в молодости. Может быть, мне показалась знакомой улыбка в уголке губ? Нет. Ее силуэт и покрой костюма ассоциировались с той дивной эпохой, которую кинематограф возродил из семейных альбомов. Она не произнесла ни слова, и ее руки недвижно покоились в маленькой муфте. Очень медленно возникла мысль о необычности ее присутствия, очень медленно зашевелился холодок тревожной отчужденности. Но в нескольких шагах спокойно дышала Аурелия, а на площади кто-то смеялся и разговаривал. Я поклонился и ждал, когда неизвестная что-нибудь скажет. Но она снова улыбнулась и поднесла палец к губам.
Белокурая. Волосы еще светлее, чем у Блонды. Изысканная и сложная прическа придавала ее лицу какое-то надменное очарование. В темном, очень длинном платье, узко стянутом в талии… влекущая и грациозная. Я, должно быть, отступил на несколько шагов, пока ее разглядывал, так как вдруг убедился, что мы стоим не у порога, а уже внутри комнаты. Она тихо прикрыла дверь, и комната погрузилась в полумрак. Едва освещенная Аурелия мирно спала. Я секунду смотрел на нее, потом повернулся к странной посетительнице:
— Кто вы?
Я задал этот банальный вопрос и проговорил еще несколько пустых фраз, не желая вносить какой-либо диссонанс в атмосферу холодной очарованности мгновения. Неизвестная продолжала молчать. Молчание вообще окружило ее присутствие: разговор на площади затих, трепетание листвы остановилось, Аурелия, казалось, перестала дышать.
Мы пересекли комнату в направлении незанятой кровати. Аурелия в смутном свете ночника скрылась далеко, недостижимо далеко. Я почему-то решил пожать плечами, заговорить громко, сказать что-либо вроде «прекратите эту комедию», но голос не повиновался. Вместо этого я услышал собственный шепот о страсти, любви, восторге… Она тронула мои волосы… я погладил ее шею, мои пальцы искали аграфы ее платья… Платье растаяло шумящей пеной шелка…
— Если бы ты мог сейчас на себя полюбоваться! Ты случайно не провел ночь с Бланш де Кастиль?
И тогда я посмотрел на руку.
Кольцо было на месте.
Мотель
Ветер не прекращался ни на секунду, истощая, угнетая нервы. Огромные воздушные волны обрушились на Великую Равнину. Они вырывали блуждающие борозды, словно бичом рассекали злаковые поля, и казалось, смятые, прибитые, раздавленные колосья уже никогда не воспрянут. В пустошах и на раскаленных дорогах, прямые линии которых исчезали за горизонтом, вставали неожиданные, как взрывы, пыльные смерчи и через несколько секунд расползались в бесконечных зеленых далях облаками цвета охры, рассеянные бешеным шквальным ветром.
Я буквально подыхал от жары. Мотор перегрелся донельзя. Уже четыре или пять раз, когда представлялся случай, я останавливался у какой-нибудь фермы, чтобы освежить радиатор. Фермы попадались довольно регулярно, почти совсем одинаковые, окруженные чахлыми, измученными ветром деревьями без листьев, — их сажали здесь без конца, и, вероятно, еще во времена пионеров они выглядели столь же привлекательно.
Наконец машина въехала по узкой каменистой дороге в поселение, и.я принялся гудеть у каждого дома; если кто-то выходил навстречу, я вылезал, поднимал пылающий капот, совал зеленый или красный шланг — от водяной струи вздымались шипящие клубы пара. Заодно я и себя не забывал и, окончив сладостную водную процедуру, распаренный не хуже мотора, благодарил хозяина и продолжал путь. Впереди показались рекламные вывески, изрядно потрепанные дождем и ветром. Это был мотель, не очень-то авантажный, судя по мусорным ящикам, переполненным в такой поздний час. Здесь имелись бензоколонка и гараж, где нашелся механик, готовый заняться моей машиной. Местечко называлось Шарон — захолустье на дороге между Вудвордом и Элксити.
Десяток маленьких коттеджей, чуть более презентабельный кафетерий и лавка, где продавались бидоны с машинным маслом, уздечки и резиновые сапоги. Я попросил комнату на ночь, зашел в кафетерий и занял столику окна. Угнетенный кошмарной дорогой, слушал вой неукротимой прерии, следил глазами за старым журналом, который ветер волочил по дороге, словно большую птицу с перебитым крылом. Затем, без всякого аппетита проглотив яичницу с ветчиной и сиреневое, слишком сладкое пирожное, я повернул стул к телевизору. И тогда, случайно взглянув в окно, заметил въезжающий на стоянку розовый пикап. Из него вышли двое мужчин и женщина. Они осмотрелись вокруг с очень пренебрежительным видом. Они почему-то сразу мне не понравились, все трое. Один из мужчин чин выглядел вожаком — высокий, сильный и румяный, при этом белобрысый, с голубоватыми, почти бесцветными глазами. Другой казался по сравнению с ним довольно маленьким. Он производил впечатление человека скрытного и беспокойного — его черные подвижные глазки так и прыгали с предмета на предмет. Он беспрерывно вытирал шею и лоб и явно предпочел бы находиться в другом месте. Женщина, очевидно, что-то забрала из кабины — я услышал, как щелкнула дверца. Она прошла в зал, когда ее спутники уже устроились за столом. Высокая, более или менее привлекательная, она кивнула всем и никому. Ее прищур мне показался лукавым и бесшабашным.
Я отвернулся к телевизору, где крутили фильм с претензией на фантастику. В заброшенном доме некто — судя по всему, оборотень (какие клыки, Боже всемогущий!) — кромсал случайных постояльцев. Фильм, похоже, не имел ни начала, ни конца, рекламные вставки (средства от головной боли, от запоров, от депрессии, от всего…) не прибавляли шарма этой мрачной ленте.
Новоприбывшие между тем закончили свой ужин. Они удалились все вместе и вошли в коттедж, соседний с моим. Окно осветилось, штора опустилась. Черноглазый выскочил забрать чемодан из пикапа и проверить, надежно ли заперты дверцы. Я добрался до своей комнаты и мимоходом услышал женский смех, завлекающий и дразнящий. Долго держал лицо под краном. Губы пересохли, веки горели.
Сколько времени я спал? Пожалуй, не очень долго, поскольку в ушах еще звенела полуоторванная доска, которую ветер столь старательно бил о стену, что я перевернулся раз десять, прежде чем заснуть. В дверь осторожно стучали, и, должно быть, уже давно. Я спросил «кто там?» голосом очень сдержанным, словно инстинктивно разделял неведомый секрет. Женский голос за дверью произнес какие-то непонятные слова. Еще вяло соображая, споткнувшись в темноте о свои туфли, я кое-как натянул брюки, которые повесил рядом на стул, где лежали портфель и ключи — поблизости, на случай пожара. Тихонько открыл дверь.
— Добрый вечер, — сказала женщина, неотчетливо проступившая в сумраке. — Извините меня.
Я догадался наконец зажечь свет и увидел маленькое усталое личико с выражением симпатичной патетики.
— Меня зовут Молли… Молли Янг. Я путешествую с друзьями. Мы разминулись у Лонг-Лейка… Могу я войти?
— Не люблю таких вещей, — поморщился я. — Знаете, женщины приносят много хлопот и неприятностей, в чем я много раз убеждался.
— Не будьте злюкой. Это важное дело.
Я уловил неподдельную серьезность и тем не менее колебался:
— А вы не начнете вопить через пять минут и потом обвинять меня в попытке изнасилования?
— Моя добродетель меня сейчас мало волнует.
Она очень мягко отстранила меня и вошла. Улыбнулась. Маленькая симпатичная мордашка с голубыми, очень светлыми глазами.
— Мне вправду совестно вас беспокоить так поздно. Умираю от усталости. Долго шла пешком.
Я указал на кресло, и она буквально свалилась в него. Но пружины даже не скрипнули, такая, верно, она была легкая. Я сел на край кровати. Рисунок ее пестрых туфель не сразу различался — столь грязны они были. Она молча пила предложенную мной холодную воду. Потом откинулась на спинку кресла, сняла с головы платок в желтую и черную полоску, стягивавший белокурые волосы, и они, освобожденные, мятежно всколыхнулись. Резко пригладила их руками. Посмотрела на расцарапанную коленку, послюнявила палец, потерла. В конце концов взглянула на меня и спросила равнодушно, словно заранее знала ответ:
— Мои друзья… вы их видели, не так ли?
— Возможно. Кто они?
— Бесцветная, почти белая блондинка и с ней двое мужчин. Один румяный, высокий, другой маленький, чернявый.
— Да, видел. Они здесь. В соседнем коттедже.
— В соседнем коттедже? Втроем? — поразилась она.
— По-моему, да.
— Скотина!
Она побледнела, погрызла в раздумьях ноготь, потом вкрадчиво спросила:
— Можно здесь поспать?
Мое лицо вытянулось. Я встревожился. Но раз уж я ее впустил, трудно теперь выгнать.
— Не волнуйтесь. Я уйду на рассвете, тихо, спокойно.
Моя дикая усталось помогла ей выиграть партию.
— Ладно, — кивнул я без энтузиазма. — Примите душ, если хотите. Это вас взбодрит.
Но она уже раздевалась, бросая поочередно в кресло брюки-бермуды в цветочек, блузку, трусики и лифчик. Смеясь, продефилировала передо мной, повязав на бедрах шелковый платок в желтую и черную полоску, потом бросила его на стол и опрокинула стакан.
Я растянулся на постели, закинув руки за голову. Она влезла под душ и принялась болтать. Женщины, если им представится случай, всегда охотно рассказывают о своей жизни.
— Мой муж тот румяный верзила. Его зовут Джонни. У нас нелады. Я хочу его бросить.
Стоя на одной ноге, она старательна мылила другую.
— Он чокнулся на игре. Вы понимаете меня?
Да, я понимал.
— …другие — это Бамбергеры, Дин и Мэри. Не знаю точно, на что они живут. Он вроде какой-то комиссионер. Терпеть их не могу. Они меня тоже. Увиваются вокруг моего муженька.
Я совсем засыпал. Ее история меня не интересовала.
— Эта троица хочет меня бросить, избавиться от меня.
— И это не так просто, не так ли?
Произнес ли я эту фразу или только подумал, не помню. Ясно только, что, когда она легла в постель, я уже спал.
Утром я проснулся один. Возможно, моя гостья пошла подышать воздухом. Нет, из окна по крайней мере не видно.
Соседняя кровать еще хранила форму ее тела. Накануне я не слишком желал контактировать с незнакомкой. Усталость доконала меня. Но сегодня уже чувствовал надлежащую свежесть и смелость для дорожной интрижки. Увы, упущенную возможность не вернешь, и Молли должно расценивать как таковую.
Я привел себя в порядок, немного огорченный, честно говоря. Молли, надо полагать, присоединилась к супругу: ссоры такого рода кончаются, как правило, бурным примирением.
Я вышел, внимательно огляделся и направился в кафетерий. Двое мужчин и женщина с обесцвеченными волосами кончали завтракать. Металлический кувшин с холодной водой был совершенно пуст.
Молли рядом с ними не было. Слегка озабоченный, я приблизился к их столику:
— Добрый день. Вы не видели Молли?
Вопрос им не очень понравился. Они молча переглянулись, потом высокий блондин произнес:
— Молли? Не знаю такую…
— Что за чепуха! Симпатичная девушка небольшого роста. На ней еще бермуды в цветочек… Молли… Молли Янг…
На этот раз замешательство стало очевидным. Судя по их нахмуренным лицам, они совсем не были расположены продолжать разговор.
И вдруг, словно по сценарию детективного фильма, в кафетерии появились двое полицейских. Готов поклясться, мы все вздрогнули — компания за столом и даже я. Без всякой видимой причины, поскольку полицейские пришли просто так — выпить по чашке черного кофе, скорей всего. Это были крепкие, солидные, медлительные парни из дорожной полиции. Они долго и аккуратно расстегивали каски, снимали и вешали на стул кожаные куртки и наконец предстали перед нами во всем своем мужском очаровании: в запахе пота и бензина, в рубашках цвета хаки с коротким рукавом, на одной из четырех мощных волосатых рук синела татуировка — голова индейца.
Я их рассматривал, завороженный. Какое зрелище — моторизованный полицейский вне шоссе и мотоцикла. Трогательно и человечно. Лишенное кожаного панциря… другое существо — более доступное, более ранимое, быть может, напоминающее — в сравнительной пропорции — обнаженную креветку.
И никакого следа жизни в этом унылом покинутом месте. Неподалеку мы нашли высохший колодец. Но он был столь глубок, что мы все равно не смогли бы добраться до воды. Что оставалось делать? Мы устроились у стены часовни и занялись трапезой.
* * *
Я отдыхал на сухой и теплой земле, заложив ладони за голову. Вероятно, я задремал, так как с трудом услышал чей-то громкий голос.— Иди сюда! — кричал Серж. — Вставай скорее.
Из капеллы доносился гулкий стук, словно кто-то бил по каменной плите. Стряхнув сонную вялость, я присоединился к друзьям.
— Смотри! — победно воскликнула Аурелия. — Смотри, что мы нашли.
В центре молельни, раскидав солому, они обнаружили могильную плиту солидных размеров. На ней был вырезан равноконечный крест. Аурелия и Блонда изо всех сил пытались ее сдвинуть, и, действительно, плита слегка шаталась. Серж притащил откуда-то ржавое зубило и попытался просунуть в щель — напрасно. Я вспомнил, что видел во дворе около стены часовни железный лом, и пошел за ним. Рычаг оказался годным.
Соединив наши усилия и взывая: «Берегите пальцы!» — мы вытащили плиту из альвеолы и сдвинули в сторону. Из отверстия пахнуло прохладной сыростью…
Мы посмотрели друг на друга, не очень гордые результатом.
— Не нравится мне все это, — сказала Блонда.
— Будто грабители какие-нибудь, — фыркнула Аурелия.
— Причем здесь грабеж? — воодушевился я. — Это склеп. Мы прослывем дураками, если расскажем, что нашли заброшенный склеп и даже не поинтересовались туда заглянуть. Фонарь! Кто спустится со мной?
Серж тотчас принес фонарь.
Лежа на животе, я просунулся, сколько мог, в отверстие, зажег фонарь и сразу погасил. Я заметил нечто необычное.
— Глубоко? — спросила Аурелия.
— Не очень.
Я уселся на край, свесив ноги. Посмотрел Сержу в глаза. От него зависело, спускаться или нет. Вид у него был весьма отрешенный. Я вяло спросил:
—Ну как?
Мой не очень уверенный голос и вопросительная. интонация все равно подействовали.
— Да… Пошли, — сказали они хором.
Я сунул фонарь за пояс, повернулся, уперся ладонями и локтями о край и начал осторожно спускаться. При мысли, что кто-то в кромешной тьме схватит меня за ногу, я покрылся гусиной кожей и смущенно взглянул на Сержа. Но мои друзья только смеялись.
— За сегодня управимся? — спросили меня.
— Да. За сегодня управимся.
Я опустился ниже. Ткнул ногой что-то деревянное. Теперь я держался только на пальцах, но, поскольку в мышцах еще сохранился запас эластичности, сумел угадать почву и наконец встал на полную стопу. Не очень глубоко. При известном навыке к такого рода упражнениям выбраться наверх достаточно просто. Для нескольких человек это вообще не составит труда. Я поднял руку и крикнул:
— Спускайтесь!
Остальные быстро присоединились ко мне: сначала Серж, затем женщины. Помогая им спускаться, я заметил явное беспокойство Блонды. Ее голая пятка задергалась в моей ладони, ее тело нервно затрепетало в моих руках.
— Зажги фонарь, — прерывисто и хрипло попросила она. — Надо посмотреть, где мы.
Помедлив секунду, я взглянул наверх и увидел гнезда ласточек под крышей часовни. Солома на краю проема слегка шевельнулась от ветерка. Я проговорил как можно спокойнее:
— Подождите. Надо кое-что прояснить. Не прикасайтесь ни к чему и тем более не кричите.
— Черту бы под хвост все это, — проворчала Аурелия.
Она произнесла эти слова принужденно и хрипловато, но мы тем не менее засмеялись. Она, верно, никогда не теряла головы. Зыбкий сумрак слабо очерчивал наши волосы. У высокого Сержа можно было различить глаза. Остальное поглотила тень.
Стук. Кто-то из нас ударил согнутым пальцем… очевидно, по деревянной панели — словно в дверь хотел войти. Потом еще раз. Потом тишина. Серж не выдержал и закричал:
— Черт возьми! Ты зажжешь, наконец, фонарь?!
Я нажал кнопку. Женщины завизжали. Серж ругнулся и сунул руки в карманы. Хоть я и знал приблизительно, что откроется нашим глазам, тем не менее зрелище, рожденное лучом фонаря, заставило меня брезгливо содрогнуться.
Перед нами на каменном пьедестале полуметровой высоты тянулся длинный ряд гробов.
— Нет! Нет! — запричитала Блонда, закрыв ладонями лицо. — Не хочу! Дайте мне подняться. Уйдем отсюда.
— Подождите минутку.
Я решил во что бы то ни стало осмотреть склеп. По своим кондициям гробы явно различались — были совсем старые, были и относительно недавние. Патина времени по-разному отравила дерево. На самом сохранившемся гробу, на его серо-коричневой дубовой крышке, тускло блеснула свинцовая табличка: «Бланш де Кастиль, 1915». На других гробах прочитывались соответственно нисходящие даты: 1902, 1886, 1865, 1832, 1820…
— Фантастично, — пробормотал я. — Вот уж не ожидал найти нечто подобное в таком месте.
Я повернул световой кружок фонаря к Сержу и нашим спутницам. Женщины, видимо, немного успокоились в его надежных объятиях. Все трое смотрели на меня с любопытством и ожиданием.
Я осмотрел склеп более тщательно. Здесь, разумеется, кто-то уже побывал. Чьи-то пальцы, не менее жадные, чем мои, потревожили крышку одного из гробов. Я еще немного отодвинул ее. Скелет был в хорошей сохранности. За некоторые фаланги и локтевые суставы еще цеплялась фиброзная, волглая ткань. В черных орбитах шевелились… нет, оптический обман…
Я загорелся неистовым желанием приобщить других к моим поискам. Мрачное сладострастие всех осквернителей.
— Подойдите взглянуть! Уверяю вас, это не так уж страшно. Представьте, что вы в музее…
Схватил Блонду за руку. Она резко высвободилась:
— Нет! Не могу. Это гнусность. Насилие над мертвыми.
Она, однако, приблизилась, положила руку мне на плечо и посмотрела. Ее лицо исказилось, дыхание прервалось, тонкая вибрация прошла от ее руки до моего сердца. Белокурые волосы источали пряный, дурманящий запах. Серж, должно быть, почувствовал новую, неизъяснимую связь между нами, ибо произнес торжественно и мрачновато:
— Мертвые отомстят за себя. Оставайтесь, если хотите. Мы уходим.
Блонда охотно присоединилась к ним, а я повернулся к тому гробу:
— Еще секунду.
Мне вдруг страстно захотелось узнать, что осталось от этой Бланш де Кастиль, дату кончины которой возвещала свинцовая табличка: 1915. Сорок лет… Мумия? Кости? Вообще ничего?
— Хватит с нас, — сказала Аурелия откровенно устало. — Пошли.
Серж подставил спину, и женщины успешно выбрались из склепа. Перед тем как влезть наверх, Серж крикнул:
— Идем! Это глупо, наконец.
— Сейчас.
— Мы идем к машине, — услышал я голос Блонды. — Не задерживайся!
Нелепое и неблагодарное занятие — идти на поводу своего каприза. Держа фонарь в левой руке, я попытался правой приподнять крышку гроба. Нет, слишком тяжело. Положил фонарь на землю — световой кружок застрял в известняке свода. Я наклонился, сколько возможно засунул пальцы под крышку и напряг мышцы. Крышка поддалась, и в нос ударил неприятный, нарастающий, сложный запах. Мне показалось, что крышка скользит, я постарался ее удержать, и в результате она остановилась, сойдя несколько наискось и обнажив примерно треть гроба. Какой демон овладел мной? Я взял фонарь и направил свет…
В гробу Бланш де Кастиль стояла черноватая, густая, неописуемо отвратительная жидкость, из которой выступала костистая геометрия черепа и сплетенные фаланги обеих рук. Я вперил, вонзил, погрузил глаза в пустые окулярные впадины в поисках Бог знает какого взгляда. Приступ тошноты взбунтовал желудок. Сначала я верил, что меня начнет рвать, потом мятеж словно застыл во внутренностях холодным колким комом ужаса. Дикая, чудовищная вонь этой человеческой жидкости, которую нельзя было даже назвать разложением плоти, ворвалась в нос, рот, легкие. Я зашатался, в сердце своем вымаливая прощение, заклинал отвести проклятие, несомненный знак коего разрывал мое горло. Ноги приросли к полу, зубы стучали…
Я с великим трудом стряхнул оцепенение и осторожно, пробуя каждый шаг, направился к световому прямоугольнику, где свешивалась голова моего беззаботного друга — он был явно рад избавиться от могильного сумрака.
Я еле взобрался, вернее, мои спутники помогли мне выбраться на пол часовни, где я лежал добрую минуту, не способный ни соображать, ни действовать. Наконец поднялся, раздвигая рот в жалкую улыбку. Мои друзья смотрели на меня с веселым интересом. Я, должно быть, напоминал преступника, весьма довольного понесенным наказанием, или кающегося грешника, всему на свете предпочитающего грязную соломенную подстилку.
Надо было трогаться в путь. Сколько возможно, я попытался очистить свой костюм. И вдруг, оттирая ладонью брюки, я почувствовал: мое кольцо медленно соскальзывает и покидает палец… Поздно! Я не успел его поймать.
— Кольцо!
Все кинулись мне помогать. Но, вероятно, второпях я толкнул кольцо ногой, и оно укатилось. Предстояло кропотливо обшарить весь пол проклятой часовни.
— Мертвые мстят, — многозначительно усмехнулся Серж.
— Не расстраивай его, — заступилась Блонда. — Помоги лучше.
Мы ползали на четвереньках более часа. Бесполезно. Но никто из нас не выразил общую мысль: «В склепе, надо полагать».
Я сказал себе откровенно: кольцо укатилось, упало в раскрытый гроб Бланш де Кастиль и нарушило многолетний покой неподвижной черной клоаки. Неодолимый страх стиснул сердце. Ресницы забились в предчувствии слез, в солнечном сплетении застыла ледяная судорога.
Это был очень ценный перстень, украшенный звездчатым сапфиром редкой красоты. Он достался мне от покойного дяди, который свято верил в его магическую силу. Я и всегда-то боялся его потерять, но оставить его здесь, в таком месте! Боже мой, Боже мой…
Однако надо ехать. Подавленные тщетным поиском, мы спускались к машине. Я боялся выдать свое беспредельное отчаяние. О, если б повернуть время вспять, перечеркнуть глупость, начертанную в вечности, погасить огонь безрассудного жеста…
Солнце стояло еще высоко в безразличной синеве. Цикады затихали. Я посмотрел на свои пальцы: белая полоска эффектно контрастировала с бронзовым летним загаром…
К вечеру мы доехали до А. На маленькой уютной квадратной площади разрослись платаны — в окна врывалась шелестящая темно-зеленая волна. Листву населяли сотни птиц — мостовые, скамейки, автомобильные стоянки были сплошь усеяны белым пометом. В мою комнату доносились рулады, щебет, беспрестанная воркотня, шум крыльев, тонкие пронзительные жалобы, не смягченные даже вечерним сумраком.
В большой и старомодной комнате бросался в глаза умывальник из белого фаянса, размалеванный крупными синими цветами. Из маленького медного крана, изогнутого наподобие лебединой шеи, постоянно сочилась вода. Кран, видимо, уже лет пятьдесят блистал в комнате. Санитарные удобства соответствовали приблизительно тем понятиям о комфорте, которые имелись у путешествовавших в дилижансе в начале столетия.
В ту эпоху, очевидно, мало заботились о проблемах деликатных: две двуспальные кровати победоносно красовались друг против друга. Аурелия недоверчиво их обследовала, нашла сравнительно чистыми, выбрала одну:
— Ложись рядом со мной. Я боюсь спать в одиночестве.
Мысль об одиноком ночлеге меня тоже беспокоила, и я охотно принял ее приглашение. Полоскание под неудобным душем за сиреневой кретоновой занавеской не доставило нам особой радости. Мы быстро улеглись спать.
Ночь в незнакомом месте всегда полна маленькими тревогами. Шорохи и потрескивания где-то в доме, запах постельного белья и вощеного пола, скрип матраца, шепот платанов за окном, дыхание чуждого пространства — все это отвлекает и будоражит, несмотря на усталость.
Осторожный стук в дверь пробудил меня от тяжелого сна. Господи, который час?! Я сел на кровати, зажег ночник, чтобы не беспокоить Аурелию верхним светом, и на цыпочках подкрался к двери. Не решаясь сразу открыть, приложил ухо. Мне показалось, что на сей раз панель поскребли ногтем. Кто бы это мог быть? Вероятно, Серж или Блонда? Я бесшумно открыл дверь и… отступил на два шага.
Передо мной стояла высокая молодая женщина. Глядя на нее, я сразу вспомнил портрет моей матери в молодости. Может быть, мне показалась знакомой улыбка в уголке губ? Нет. Ее силуэт и покрой костюма ассоциировались с той дивной эпохой, которую кинематограф возродил из семейных альбомов. Она не произнесла ни слова, и ее руки недвижно покоились в маленькой муфте. Очень медленно возникла мысль о необычности ее присутствия, очень медленно зашевелился холодок тревожной отчужденности. Но в нескольких шагах спокойно дышала Аурелия, а на площади кто-то смеялся и разговаривал. Я поклонился и ждал, когда неизвестная что-нибудь скажет. Но она снова улыбнулась и поднесла палец к губам.
Белокурая. Волосы еще светлее, чем у Блонды. Изысканная и сложная прическа придавала ее лицу какое-то надменное очарование. В темном, очень длинном платье, узко стянутом в талии… влекущая и грациозная. Я, должно быть, отступил на несколько шагов, пока ее разглядывал, так как вдруг убедился, что мы стоим не у порога, а уже внутри комнаты. Она тихо прикрыла дверь, и комната погрузилась в полумрак. Едва освещенная Аурелия мирно спала. Я секунду смотрел на нее, потом повернулся к странной посетительнице:
— Кто вы?
Я задал этот банальный вопрос и проговорил еще несколько пустых фраз, не желая вносить какой-либо диссонанс в атмосферу холодной очарованности мгновения. Неизвестная продолжала молчать. Молчание вообще окружило ее присутствие: разговор на площади затих, трепетание листвы остановилось, Аурелия, казалось, перестала дышать.
Мы пересекли комнату в направлении незанятой кровати. Аурелия в смутном свете ночника скрылась далеко, недостижимо далеко. Я почему-то решил пожать плечами, заговорить громко, сказать что-либо вроде «прекратите эту комедию», но голос не повиновался. Вместо этого я услышал собственный шепот о страсти, любви, восторге… Она тронула мои волосы… я погладил ее шею, мои пальцы искали аграфы ее платья… Платье растаяло шумящей пеной шелка…
* * *
Утром меня разбудили птицы. Одного. Стойкий запах гнили и затхлости исходил от постельного белья. Очень знакомый запах. Я сидел на кровати. Аурелия сидела на своей, смотрела на меня и смеялась:— Если бы ты мог сейчас на себя полюбоваться! Ты случайно не провел ночь с Бланш де Кастиль?
И тогда я посмотрел на руку.
Кольцо было на месте.
Мотель
Нет, поверьте, я это точно знаю. Я знаю очень мало, но это знаю точно. Не можем ли мы на секундочку оставить логику в покое?
Б. Д. Фридман
Ветер не прекращался ни на секунду, истощая, угнетая нервы. Огромные воздушные волны обрушились на Великую Равнину. Они вырывали блуждающие борозды, словно бичом рассекали злаковые поля, и казалось, смятые, прибитые, раздавленные колосья уже никогда не воспрянут. В пустошах и на раскаленных дорогах, прямые линии которых исчезали за горизонтом, вставали неожиданные, как взрывы, пыльные смерчи и через несколько секунд расползались в бесконечных зеленых далях облаками цвета охры, рассеянные бешеным шквальным ветром.
Я буквально подыхал от жары. Мотор перегрелся донельзя. Уже четыре или пять раз, когда представлялся случай, я останавливался у какой-нибудь фермы, чтобы освежить радиатор. Фермы попадались довольно регулярно, почти совсем одинаковые, окруженные чахлыми, измученными ветром деревьями без листьев, — их сажали здесь без конца, и, вероятно, еще во времена пионеров они выглядели столь же привлекательно.
Наконец машина въехала по узкой каменистой дороге в поселение, и.я принялся гудеть у каждого дома; если кто-то выходил навстречу, я вылезал, поднимал пылающий капот, совал зеленый или красный шланг — от водяной струи вздымались шипящие клубы пара. Заодно я и себя не забывал и, окончив сладостную водную процедуру, распаренный не хуже мотора, благодарил хозяина и продолжал путь. Впереди показались рекламные вывески, изрядно потрепанные дождем и ветром. Это был мотель, не очень-то авантажный, судя по мусорным ящикам, переполненным в такой поздний час. Здесь имелись бензоколонка и гараж, где нашелся механик, готовый заняться моей машиной. Местечко называлось Шарон — захолустье на дороге между Вудвордом и Элксити.
Десяток маленьких коттеджей, чуть более презентабельный кафетерий и лавка, где продавались бидоны с машинным маслом, уздечки и резиновые сапоги. Я попросил комнату на ночь, зашел в кафетерий и занял столику окна. Угнетенный кошмарной дорогой, слушал вой неукротимой прерии, следил глазами за старым журналом, который ветер волочил по дороге, словно большую птицу с перебитым крылом. Затем, без всякого аппетита проглотив яичницу с ветчиной и сиреневое, слишком сладкое пирожное, я повернул стул к телевизору. И тогда, случайно взглянув в окно, заметил въезжающий на стоянку розовый пикап. Из него вышли двое мужчин и женщина. Они осмотрелись вокруг с очень пренебрежительным видом. Они почему-то сразу мне не понравились, все трое. Один из мужчин чин выглядел вожаком — высокий, сильный и румяный, при этом белобрысый, с голубоватыми, почти бесцветными глазами. Другой казался по сравнению с ним довольно маленьким. Он производил впечатление человека скрытного и беспокойного — его черные подвижные глазки так и прыгали с предмета на предмет. Он беспрерывно вытирал шею и лоб и явно предпочел бы находиться в другом месте. Женщина, очевидно, что-то забрала из кабины — я услышал, как щелкнула дверца. Она прошла в зал, когда ее спутники уже устроились за столом. Высокая, более или менее привлекательная, она кивнула всем и никому. Ее прищур мне показался лукавым и бесшабашным.
Я отвернулся к телевизору, где крутили фильм с претензией на фантастику. В заброшенном доме некто — судя по всему, оборотень (какие клыки, Боже всемогущий!) — кромсал случайных постояльцев. Фильм, похоже, не имел ни начала, ни конца, рекламные вставки (средства от головной боли, от запоров, от депрессии, от всего…) не прибавляли шарма этой мрачной ленте.
Новоприбывшие между тем закончили свой ужин. Они удалились все вместе и вошли в коттедж, соседний с моим. Окно осветилось, штора опустилась. Черноглазый выскочил забрать чемодан из пикапа и проверить, надежно ли заперты дверцы. Я добрался до своей комнаты и мимоходом услышал женский смех, завлекающий и дразнящий. Долго держал лицо под краном. Губы пересохли, веки горели.
Сколько времени я спал? Пожалуй, не очень долго, поскольку в ушах еще звенела полуоторванная доска, которую ветер столь старательно бил о стену, что я перевернулся раз десять, прежде чем заснуть. В дверь осторожно стучали, и, должно быть, уже давно. Я спросил «кто там?» голосом очень сдержанным, словно инстинктивно разделял неведомый секрет. Женский голос за дверью произнес какие-то непонятные слова. Еще вяло соображая, споткнувшись в темноте о свои туфли, я кое-как натянул брюки, которые повесил рядом на стул, где лежали портфель и ключи — поблизости, на случай пожара. Тихонько открыл дверь.
— Добрый вечер, — сказала женщина, неотчетливо проступившая в сумраке. — Извините меня.
Я догадался наконец зажечь свет и увидел маленькое усталое личико с выражением симпатичной патетики.
— Меня зовут Молли… Молли Янг. Я путешествую с друзьями. Мы разминулись у Лонг-Лейка… Могу я войти?
— Не люблю таких вещей, — поморщился я. — Знаете, женщины приносят много хлопот и неприятностей, в чем я много раз убеждался.
— Не будьте злюкой. Это важное дело.
Я уловил неподдельную серьезность и тем не менее колебался:
— А вы не начнете вопить через пять минут и потом обвинять меня в попытке изнасилования?
— Моя добродетель меня сейчас мало волнует.
Она очень мягко отстранила меня и вошла. Улыбнулась. Маленькая симпатичная мордашка с голубыми, очень светлыми глазами.
— Мне вправду совестно вас беспокоить так поздно. Умираю от усталости. Долго шла пешком.
Я указал на кресло, и она буквально свалилась в него. Но пружины даже не скрипнули, такая, верно, она была легкая. Я сел на край кровати. Рисунок ее пестрых туфель не сразу различался — столь грязны они были. Она молча пила предложенную мной холодную воду. Потом откинулась на спинку кресла, сняла с головы платок в желтую и черную полоску, стягивавший белокурые волосы, и они, освобожденные, мятежно всколыхнулись. Резко пригладила их руками. Посмотрела на расцарапанную коленку, послюнявила палец, потерла. В конце концов взглянула на меня и спросила равнодушно, словно заранее знала ответ:
— Мои друзья… вы их видели, не так ли?
— Возможно. Кто они?
— Бесцветная, почти белая блондинка и с ней двое мужчин. Один румяный, высокий, другой маленький, чернявый.
— Да, видел. Они здесь. В соседнем коттедже.
— В соседнем коттедже? Втроем? — поразилась она.
— По-моему, да.
— Скотина!
Она побледнела, погрызла в раздумьях ноготь, потом вкрадчиво спросила:
— Можно здесь поспать?
Мое лицо вытянулось. Я встревожился. Но раз уж я ее впустил, трудно теперь выгнать.
— Не волнуйтесь. Я уйду на рассвете, тихо, спокойно.
Моя дикая усталось помогла ей выиграть партию.
— Ладно, — кивнул я без энтузиазма. — Примите душ, если хотите. Это вас взбодрит.
Но она уже раздевалась, бросая поочередно в кресло брюки-бермуды в цветочек, блузку, трусики и лифчик. Смеясь, продефилировала передо мной, повязав на бедрах шелковый платок в желтую и черную полоску, потом бросила его на стол и опрокинула стакан.
Я растянулся на постели, закинув руки за голову. Она влезла под душ и принялась болтать. Женщины, если им представится случай, всегда охотно рассказывают о своей жизни.
— Мой муж тот румяный верзила. Его зовут Джонни. У нас нелады. Я хочу его бросить.
Стоя на одной ноге, она старательна мылила другую.
— Он чокнулся на игре. Вы понимаете меня?
Да, я понимал.
— …другие — это Бамбергеры, Дин и Мэри. Не знаю точно, на что они живут. Он вроде какой-то комиссионер. Терпеть их не могу. Они меня тоже. Увиваются вокруг моего муженька.
Я совсем засыпал. Ее история меня не интересовала.
— Эта троица хочет меня бросить, избавиться от меня.
— И это не так просто, не так ли?
Произнес ли я эту фразу или только подумал, не помню. Ясно только, что, когда она легла в постель, я уже спал.
Утром я проснулся один. Возможно, моя гостья пошла подышать воздухом. Нет, из окна по крайней мере не видно.
Соседняя кровать еще хранила форму ее тела. Накануне я не слишком желал контактировать с незнакомкой. Усталость доконала меня. Но сегодня уже чувствовал надлежащую свежесть и смелость для дорожной интрижки. Увы, упущенную возможность не вернешь, и Молли должно расценивать как таковую.
Я привел себя в порядок, немного огорченный, честно говоря. Молли, надо полагать, присоединилась к супругу: ссоры такого рода кончаются, как правило, бурным примирением.
Я вышел, внимательно огляделся и направился в кафетерий. Двое мужчин и женщина с обесцвеченными волосами кончали завтракать. Металлический кувшин с холодной водой был совершенно пуст.
Молли рядом с ними не было. Слегка озабоченный, я приблизился к их столику:
— Добрый день. Вы не видели Молли?
Вопрос им не очень понравился. Они молча переглянулись, потом высокий блондин произнес:
— Молли? Не знаю такую…
— Что за чепуха! Симпатичная девушка небольшого роста. На ней еще бермуды в цветочек… Молли… Молли Янг…
На этот раз замешательство стало очевидным. Судя по их нахмуренным лицам, они совсем не были расположены продолжать разговор.
И вдруг, словно по сценарию детективного фильма, в кафетерии появились двое полицейских. Готов поклясться, мы все вздрогнули — компания за столом и даже я. Без всякой видимой причины, поскольку полицейские пришли просто так — выпить по чашке черного кофе, скорей всего. Это были крепкие, солидные, медлительные парни из дорожной полиции. Они долго и аккуратно расстегивали каски, снимали и вешали на стул кожаные куртки и наконец предстали перед нами во всем своем мужском очаровании: в запахе пота и бензина, в рубашках цвета хаки с коротким рукавом, на одной из четырех мощных волосатых рук синела татуировка — голова индейца.
Я их рассматривал, завороженный. Какое зрелище — моторизованный полицейский вне шоссе и мотоцикла. Трогательно и человечно. Лишенное кожаного панциря… другое существо — более доступное, более ранимое, быть может, напоминающее — в сравнительной пропорции — обнаженную креветку.