Тут профессор опять встал и, стуча ребром ладони по столу, строго сказал:
– Но если нечто подобное произошло не только в лаборатории, мы обязаны обратить на это внимание. Надо еще раз пересмотреть бумаги Бурцева и, возможно… – Он вопросительно посмотрел на Виктора. – Угодно вам сегодня вечером вместе со мной посетить вдову доктора Бурцева?
– Но если нечто подобное произошло не только в лаборатории, мы обязаны обратить на это внимание. Надо еще раз пересмотреть бумаги Бурцева и, возможно… – Он вопросительно посмотрел на Виктора. – Угодно вам сегодня вечером вместе со мной посетить вдову доктора Бурцева?
5
Подруги Царевой пришли в контору стайкой. Застенчиво подталкивая друг друга, они нерешительно остановились у порога. Это были здоровые и смешливые девушки, которых чуть смущала только встреча с незнакомцем да серьезность причины, из-за которой их вызвали. Пронин подумал, что Царева, должно быть, походила на своих подруг. Он пошутил над их застенчивостью, и девушки усмехнулись, – им, конечно, жаль было подругу, но они были молоды и не расположены к продолжительной грусти, да и грустить долго просто было некогда.
Пронин потолковал с ними о работе, о песнях, о разных разностях, незаметно заговорил о Царевой, расспрашивал: какая она была, чем интересовалась, с кем ссорилась, с кем гуляла…
Одна девушка вспоминала одно, другая другое, если кто-нибудь что-либо запамятовал или ошибался, другие напоминали или поправляли, и Пронин легко узнал о Царевой все, что можно было о ней узнать.
Дуся Царева родилась в соседней деревне, родители ее давно умерли, брат служил на заводе в Ростове, сама она вот уже четыре года работала в совхозе птичницей. Она считалась хорошей работницей, была ударницей, и в прошлом году ее даже премировали отрезом шелка на платье. Но ей не хотелось оставаться птичницей и поэтому замуж она не выходила, а собиралась уехать в город учиться – или в фельдшерскую школу, или в ветеринарный техникум. В селе Липецком, находящемся от совхоза в пяти верстах, в школе-семилетке открылись вечерние курсы для взрослых, и зимой Дуся ходила туда заниматься, ходила она еще на деревню к фельдшеру, он помогал ей готовиться к поступлению в школу. Ходила Царева вместе со своей подругой Жуковой, но весной Жукова бросила заниматься, а Дуся занималась с фельдшером до самой смерти.
– Может, это она от любви к фельдшеру отравилась? – внезапно спросил Пронин.
Но девушки не смогли даже сдержать смешка.
– Что вы! Он совсем старый…
Разговор с девушками подтверждал представление о Царевой, которое создал себе Пронин, но мысль о преступлении становилась все более шаткой.
Со своей стороны, Коваленко сделал все, чтобы лучше выполнить поручение Пронина, и с утра к приезжему потянулись посетители.
Все сходились на том, что девушка, видно, сильно растерялась, посчитала себя виноватой и хлебнула с горя отравы. Один огородник Силантьев, придя в контору и тщательно затворив за собой дверь, шепотом высказал предположение, что отраву мог подсыпать Алешка Коршунов, который давно и понапрасну ухаживал за девушкой. Силантьева можно было успокоить сразу, сказав, что Царева умерла не от мышьяка, но Пронин вызвал к себе и Коршунова, хотя разговаривал с ним менее строго, чем с другими, потому что, глядя на его покрасневшие и вспухшие от слез глаза, Пронину всерьез стало жаль парня.
Без особого труда создал Пронин у большинства своих собеседников впечатление о необыкновенной своей проницательности, и разговоры о том пошли и по совхозу, и по деревне, где жили и куда ходили обедать многие рабочие совхоза.
Пронину хотелось осмотреть птичники, побывать в деревне, побеседовать с фельдшером, но он упорно не уходил из конторы, поджидая новых посетителей, и охотно беседовал с каждым, хотя некоторые являлись главным образом из любопытства.
Часов около четырех в контору вошел плотный мужчина лет сорока с обветренным худым лицом, с желтыми щеками, поросшими рыжеватой щетиной, с ершистыми темными бровями, из-под которых смотрели умные серые глаза, одетый в дешевый синий костюмчик и сандалии на босу ногу.
– Фельдшер Горохов, – представился вошедший. – Разрешите?
– Вот и отлично! – обрадовался Пронин. – А я как раз собирался вечером к вам…
– О Царевой хотели говорить? – спросил Горохов. – Жаль ее, очень жаль, хорошая была девушка. Но ведь вы, вероятно, знаете о результатах вскрытия…
– Знаю, – сказал Пронин. – Но я хотел вообще поговорить…
– Это, конечно, правильно, что запретили говорить об истинной причине смерти, зря тревожить население не стоит, – сказал Горохов. – Но все у нас делают и недоделывают. Цареву похоронили, а в квартире дезинфекцию не произвели. Я к вам, собственно, по этому поводу и пришел. Правда, больше у нас ни одного подозрительного желудочного заболевания нет, и все-таки – неосмотрительность. Дезинфекцию произвести недолго, а на душе станет покойнее…
Горохов долго толковал с Прониным, рассказывал о совхозе, о своей практике, о том, как трудно работать в деревне без врача, и ушел домой, только получив от Пронина обещание добиться у следователя разрешения произвести дезинфекцию.
Ранним утром на полуторатонке, принадлежащей совхозу, Пронин поехал в Липецкое, где находился районный центр, встретился с местным следователем и вместе с ним вернулся в совхоз.
Следователь снял печати и открыл комнату, в которой жила Царева. Пронину захотелось самому осмотреть ее.
Он пробыл там часа два, и следователь, ожидая москвича на крыльце, посмеивался про себя, убежденный в бесцельности этого обыска.
После осмотра они распорядились послать за Гороховым, и фельдшер не замедлил явиться, притащив с собой целую бутыль с формалином.
Втроем они составили опись имущества Царевой, подробно перечислив платья, платки, наволочки, бусы, тетрадки и книжки, письма брата, коробку с пудрой, все вещи, все пустые флаконы из-под духов и одеколона, стоявшие для красоты на тумбочке, – словом, сосчитали и уложили все, вплоть до шпилек и металлических кнопок.
Затем директор прислал в помощь фельдшеру двух работниц – мыть все и чистить, а Пронин и следователь ушли гулять в поле.
Вскоре комната Царевой заблестела чистотой и так запахла формалином, что у всякого зашедшего туда начинала кружиться голова. Вещи Царевой были упакованы и связаны, их взвалили на грузовик, и исследователь попросил Горохова поехать с ним в Липецкое, чтобы там оформить акт об изъятии вещей и дезинфекции квартиры. Пронин, позевывая, с ними распрощался, но, к удивлению Коваленко, не пошел в канцелярию, где ему была приготовлена постель, а заявил, что хочет перед сном побродить еще в окрестностях.
Вернулся Пронин в совхоз только на заре. Коваленко слышал из своей комнаты, как его гость осторожно поднимался на крыльцо, но спать он так, должно быть, и не ложился. Не успел утром грузовик въехать во двор совхоза, как Пронин, бодрый и веселый, вышел из дома, поздоровался с вышедшим вслед за ним Коваленко, взял у Горохова копию акта, присланного следователем, мимоходом сказал, что картина всего происшедшего в совхозе ему совершенно ясна, объявил, что ему пора возвращаться в Москву, и попросил отвезти его на станцию.
Пронин потолковал с ними о работе, о песнях, о разных разностях, незаметно заговорил о Царевой, расспрашивал: какая она была, чем интересовалась, с кем ссорилась, с кем гуляла…
Одна девушка вспоминала одно, другая другое, если кто-нибудь что-либо запамятовал или ошибался, другие напоминали или поправляли, и Пронин легко узнал о Царевой все, что можно было о ней узнать.
Дуся Царева родилась в соседней деревне, родители ее давно умерли, брат служил на заводе в Ростове, сама она вот уже четыре года работала в совхозе птичницей. Она считалась хорошей работницей, была ударницей, и в прошлом году ее даже премировали отрезом шелка на платье. Но ей не хотелось оставаться птичницей и поэтому замуж она не выходила, а собиралась уехать в город учиться – или в фельдшерскую школу, или в ветеринарный техникум. В селе Липецком, находящемся от совхоза в пяти верстах, в школе-семилетке открылись вечерние курсы для взрослых, и зимой Дуся ходила туда заниматься, ходила она еще на деревню к фельдшеру, он помогал ей готовиться к поступлению в школу. Ходила Царева вместе со своей подругой Жуковой, но весной Жукова бросила заниматься, а Дуся занималась с фельдшером до самой смерти.
– Может, это она от любви к фельдшеру отравилась? – внезапно спросил Пронин.
Но девушки не смогли даже сдержать смешка.
– Что вы! Он совсем старый…
Разговор с девушками подтверждал представление о Царевой, которое создал себе Пронин, но мысль о преступлении становилась все более шаткой.
Со своей стороны, Коваленко сделал все, чтобы лучше выполнить поручение Пронина, и с утра к приезжему потянулись посетители.
Все сходились на том, что девушка, видно, сильно растерялась, посчитала себя виноватой и хлебнула с горя отравы. Один огородник Силантьев, придя в контору и тщательно затворив за собой дверь, шепотом высказал предположение, что отраву мог подсыпать Алешка Коршунов, который давно и понапрасну ухаживал за девушкой. Силантьева можно было успокоить сразу, сказав, что Царева умерла не от мышьяка, но Пронин вызвал к себе и Коршунова, хотя разговаривал с ним менее строго, чем с другими, потому что, глядя на его покрасневшие и вспухшие от слез глаза, Пронину всерьез стало жаль парня.
Без особого труда создал Пронин у большинства своих собеседников впечатление о необыкновенной своей проницательности, и разговоры о том пошли и по совхозу, и по деревне, где жили и куда ходили обедать многие рабочие совхоза.
Пронину хотелось осмотреть птичники, побывать в деревне, побеседовать с фельдшером, но он упорно не уходил из конторы, поджидая новых посетителей, и охотно беседовал с каждым, хотя некоторые являлись главным образом из любопытства.
Часов около четырех в контору вошел плотный мужчина лет сорока с обветренным худым лицом, с желтыми щеками, поросшими рыжеватой щетиной, с ершистыми темными бровями, из-под которых смотрели умные серые глаза, одетый в дешевый синий костюмчик и сандалии на босу ногу.
– Фельдшер Горохов, – представился вошедший. – Разрешите?
– Вот и отлично! – обрадовался Пронин. – А я как раз собирался вечером к вам…
– О Царевой хотели говорить? – спросил Горохов. – Жаль ее, очень жаль, хорошая была девушка. Но ведь вы, вероятно, знаете о результатах вскрытия…
– Знаю, – сказал Пронин. – Но я хотел вообще поговорить…
– Это, конечно, правильно, что запретили говорить об истинной причине смерти, зря тревожить население не стоит, – сказал Горохов. – Но все у нас делают и недоделывают. Цареву похоронили, а в квартире дезинфекцию не произвели. Я к вам, собственно, по этому поводу и пришел. Правда, больше у нас ни одного подозрительного желудочного заболевания нет, и все-таки – неосмотрительность. Дезинфекцию произвести недолго, а на душе станет покойнее…
Горохов долго толковал с Прониным, рассказывал о совхозе, о своей практике, о том, как трудно работать в деревне без врача, и ушел домой, только получив от Пронина обещание добиться у следователя разрешения произвести дезинфекцию.
Ранним утром на полуторатонке, принадлежащей совхозу, Пронин поехал в Липецкое, где находился районный центр, встретился с местным следователем и вместе с ним вернулся в совхоз.
Следователь снял печати и открыл комнату, в которой жила Царева. Пронину захотелось самому осмотреть ее.
Он пробыл там часа два, и следователь, ожидая москвича на крыльце, посмеивался про себя, убежденный в бесцельности этого обыска.
После осмотра они распорядились послать за Гороховым, и фельдшер не замедлил явиться, притащив с собой целую бутыль с формалином.
Втроем они составили опись имущества Царевой, подробно перечислив платья, платки, наволочки, бусы, тетрадки и книжки, письма брата, коробку с пудрой, все вещи, все пустые флаконы из-под духов и одеколона, стоявшие для красоты на тумбочке, – словом, сосчитали и уложили все, вплоть до шпилек и металлических кнопок.
Затем директор прислал в помощь фельдшеру двух работниц – мыть все и чистить, а Пронин и следователь ушли гулять в поле.
Вскоре комната Царевой заблестела чистотой и так запахла формалином, что у всякого зашедшего туда начинала кружиться голова. Вещи Царевой были упакованы и связаны, их взвалили на грузовик, и исследователь попросил Горохова поехать с ним в Липецкое, чтобы там оформить акт об изъятии вещей и дезинфекции квартиры. Пронин, позевывая, с ними распрощался, но, к удивлению Коваленко, не пошел в канцелярию, где ему была приготовлена постель, а заявил, что хочет перед сном побродить еще в окрестностях.
Вернулся Пронин в совхоз только на заре. Коваленко слышал из своей комнаты, как его гость осторожно поднимался на крыльцо, но спать он так, должно быть, и не ложился. Не успел утром грузовик въехать во двор совхоза, как Пронин, бодрый и веселый, вышел из дома, поздоровался с вышедшим вслед за ним Коваленко, взял у Горохова копию акта, присланного следователем, мимоходом сказал, что картина всего происшедшего в совхозе ему совершенно ясна, объявил, что ему пора возвращаться в Москву, и попросил отвезти его на станцию.
6
По широкой, неряшливо подметенной лестнице старого пятиэтажного дома Полторацкий и Виктор поднялись на четвертый этаж, нашли в списке жильцов, наклеенном возле звонка, имя Елизаветы Васильевны Бурцевой и согласно указанию позвонили три раза.
Дверь им открыла сама Елизавета Васильевна, женщина лет сорока, рано начавшая стариться, с болезненным бледным лицом, с реденькими, начавшими уже седеть волосами, заплетенными в косички, по старой моде закрученными над ушами. В полутемной передней она не сразу узнала Полторацкого, сухо спросила, что ему нужно, а когда он себя назвал, краска смущения залила вдруг ее щеки, она заволновалась и торопливо стала приглашать и Полторацкого, и Виктора пройти в комнаты.
Они вошли в обычную московскую комнату, служившую одновременно и столовой, и гостиной, и спальней, заставленную сборной мебелью, где резной дубовый буфет и обитая потертым бархатом кушеточка стояли тесно прижавшись друг к другу, точно в мебельном магазине.
– Нехорошо! Нехорошо, Елизавета Васильевна, забывать старых знакомых, – шутливо сказал Полторацкий, с покряхтываньем присаживаясь к обеденному столу. – Я-то ведь еще помню, как Алексей Семенович упрекал вас в том, что вы ко мне неравнодушны… Зря, видно. – Он взглянул на Виктора. – А это…
– Железнов, – назвал себя Виктор.
– Тоже занимается… бактериологией, – добавил профессор подумав.
– Что вы, Яков Захарович, я вам очень рада, – сказала Бурцева, смущаясь еще больше.
– Ну как вы? Как живете? – полюбопытствовал профессор.
Минут пять расспрашивал он Елизавету Васильевну о ее жизни.
После смерти мужа Бурцева изучила стенографию, служила на крупном машиностроительном заводе, жила вместе со старшей сестрой – та занималась хозяйством…
– А мы к вам по делу, – внезапно сказал Полторацкий, прервав расспросы. – Помните, у Алексея Семеновича были всякие там тетради, записи опытов и прочее… Сохранились они у вас?
– Алешины записки? – переспросила Елизавета Васильевна и покраснела еще сильнее. – Как могли вы подумать, что я их… – сказала она с упреком и не договорила. – Как лежало все в столе у Алеши, так и лежит.
– А вы не сердитесь на меня, – смущаясь, сказал профессор. – Я сам все свои бумаги порастерял…
Он сердито посмотрел на Виктора – виновника и этого разговора, и того, что профессору приходилось врать, и решительно сказал:
– Тут у нас некоторые опыты думают повторить. С какой же стати пропадать трудам Алексея Семеновича… Так вот, – попросил он, – не одолжите ли вы мне эти записки на некоторое время?
– Отчего же, – просто согласилась Елизавета Васильевна. – Мне не жалко…
Она вышла в соседнюю комнату, и слышно было, как вполголоса переговаривалась с сестрой, потом зазвенели ключи, слышно было, как выдвигаются ящики, и вдруг Елизавета Васильевна негромко вскрикнула и заговорила с сестрой тревожнее и громче…
Растерянная, вышла она к гостям, следом за ней показалась в дверях и ее сестра.
– Я не понимаю, Яков Захарович… – сказала Бурцева запинаясь. – Ящики стола, где лежали рукописи Алеши, пусты… И Оля говорит – к ним не прикасалась. Никто из нас несколько лет не заглядывал в стол…
Профессор растерянно взглянул на Виктора. Тот встал.
– Вы, может быть, разрешите нам взглянуть? – спросил он.
– Да-да, – поспешно сказала Бурцева. – Я сама хотела вас просить. Прямо что-то непонятное…
Вместе вошли они во вторую комнату. Ящики письменного стола были выдвинуты – в них лежали какие-то книги и письма, раковины, высохший серый краб, но два ящика были пусты. Виктор осмотрел их – стенки покрывал легчайший налет пыли, осмотрел замок – замок был в порядке – никаких следов.
Забывая о своей роли спутника Полторацкого, Виктор принялся расспрашивать женщин, но те, встревоженные и растерянные, сами спешили высказать все свои догадки и предположения.
Большую часть времени они проводят дома. Утром Елизавета Васильевна уезжает на службу, а Ольга Васильевна выходит только за покупками. Иногда они вдвоем бывают в кино. Уходя из квартиры, комнаты всегда запирают. Изредка приходят гости. Обокрасть их никто не пытался. Ничего особенного они не замечали…
Виктор все допытывался: кто бы мог находиться в комнатах в их отсутствие. Наконец, Ольга Васильевна вспомнила: полотер. Но он натирает у них полы в течение семи лет, и за ним никогда ничего не замечали. Был месяцев шесть назад водопроводчик, вспомнила еще Ольга Васильевна, прочищал батареи центрального отопления…
Больше ничего нельзя было добиться. Обе женщины, испуганные таинственным происшествием, вот-вот готовы были расплакаться. Виктор и Полторацкий с трудом их успокоили.
– Небось сами запрятали куда-нибудь, а теперь ахают. Бабья память! – сердито сказал профессор, спускаясь по лестнице, и вздохнул. – Одним словом, неудача.
– Как знать! – не удержался Виктор. – Знаете: нет худа без добра.
– Ну конечно! – внезапно рассердился профессор. – Вам интересно искать, а мне иметь.
– Но ведь, для того чтобы иметь, надо искать? – возразил Виктор. Профессор не ответил. Виктор вежливо проводил его до автомобиля, подсадил, а сам остался на тротуаре.
– А вы? – спросил профессор.
– А я задержусь, – сказал Виктор.
– Так вы заходите, – сказал профессор.
– Обязательно, – сказал Виктор.
Он все-таки решил навестить и полотера, адрес которого дала ему Бурцева, и водопроводчика, адрес которого надо было взять у дворника или управляющего домом.
Управляющего Виктор отыскал быстро.
– Где живет ваш водопроводчик? – спросил он.
– А мы приглашаем из соседнего дома, – сказал управляющий. – Вам он, собственно, для чего?
– По поводу отопления, – сказал Виктор. – По поводу чистки батарей.
Управляющий смутился, – он принял Виктора за какого-то контролера.
– При чем же тут водопроводчик? – обидчиво забормотал управляющий. – Года нет как прочищали, да и денег не хватает. Вот осенью опять будем прочищать…
– А полгода назад разве не прочищали? – строго спросил Виктор.
– Зачем же полгода, когда я говорю – год, – обидчиво возразил управляющий. – Я же объясняю: не было средств.
– А в отдельных квартирах чистку производили? – спросил Виктор.
– С какой же стати предоставлять отдельным гражданам преимущества? – задиристо возразил управляющий. – Да отопление у нас не так уж засорено…
Виктор все-таки сходил к водопроводчику, и тот в свою очередь заверил Виктора, что в девятнадцатой квартире он не бывал и к гражданке Бурцевой ни по какому делу не заходил.
Тогда Виктор побежал обратно к Бурцевой.
– Я вас прошу, – обратился он к женщинам, – припомните: как выглядел водопроводчик?
Как это часто случается, сестры плохо запомнили его наружность. Ольга Васильевна утверждала, что он блондин и красавец, а Елизавете Васильевне, видевшей водопроводчика мельком, показался он темноволосым и неприятным. Обе они сходились лишь на том, что был он высокий и моложавый.
– Да-а, – задумчиво протянул Виктор. – Во всяком случае, это другой водопроводчик. Здешний – маленький и пьяненький.
Он вернулся домой и задумался: ехать ли ему к Пронину или искать загадочного водопроводчика. Но найти в Москве человека, о котором известно только лишь то, что он высок и моложав, почти невозможно, и Виктор решил ехать к Пронину в совхоз. Но в это время в дверь постучали, и в комнату вошел сам Пронин.
Дверь им открыла сама Елизавета Васильевна, женщина лет сорока, рано начавшая стариться, с болезненным бледным лицом, с реденькими, начавшими уже седеть волосами, заплетенными в косички, по старой моде закрученными над ушами. В полутемной передней она не сразу узнала Полторацкого, сухо спросила, что ему нужно, а когда он себя назвал, краска смущения залила вдруг ее щеки, она заволновалась и торопливо стала приглашать и Полторацкого, и Виктора пройти в комнаты.
Они вошли в обычную московскую комнату, служившую одновременно и столовой, и гостиной, и спальней, заставленную сборной мебелью, где резной дубовый буфет и обитая потертым бархатом кушеточка стояли тесно прижавшись друг к другу, точно в мебельном магазине.
– Нехорошо! Нехорошо, Елизавета Васильевна, забывать старых знакомых, – шутливо сказал Полторацкий, с покряхтываньем присаживаясь к обеденному столу. – Я-то ведь еще помню, как Алексей Семенович упрекал вас в том, что вы ко мне неравнодушны… Зря, видно. – Он взглянул на Виктора. – А это…
– Железнов, – назвал себя Виктор.
– Тоже занимается… бактериологией, – добавил профессор подумав.
– Что вы, Яков Захарович, я вам очень рада, – сказала Бурцева, смущаясь еще больше.
– Ну как вы? Как живете? – полюбопытствовал профессор.
Минут пять расспрашивал он Елизавету Васильевну о ее жизни.
После смерти мужа Бурцева изучила стенографию, служила на крупном машиностроительном заводе, жила вместе со старшей сестрой – та занималась хозяйством…
– А мы к вам по делу, – внезапно сказал Полторацкий, прервав расспросы. – Помните, у Алексея Семеновича были всякие там тетради, записи опытов и прочее… Сохранились они у вас?
– Алешины записки? – переспросила Елизавета Васильевна и покраснела еще сильнее. – Как могли вы подумать, что я их… – сказала она с упреком и не договорила. – Как лежало все в столе у Алеши, так и лежит.
– А вы не сердитесь на меня, – смущаясь, сказал профессор. – Я сам все свои бумаги порастерял…
Он сердито посмотрел на Виктора – виновника и этого разговора, и того, что профессору приходилось врать, и решительно сказал:
– Тут у нас некоторые опыты думают повторить. С какой же стати пропадать трудам Алексея Семеновича… Так вот, – попросил он, – не одолжите ли вы мне эти записки на некоторое время?
– Отчего же, – просто согласилась Елизавета Васильевна. – Мне не жалко…
Она вышла в соседнюю комнату, и слышно было, как вполголоса переговаривалась с сестрой, потом зазвенели ключи, слышно было, как выдвигаются ящики, и вдруг Елизавета Васильевна негромко вскрикнула и заговорила с сестрой тревожнее и громче…
Растерянная, вышла она к гостям, следом за ней показалась в дверях и ее сестра.
– Я не понимаю, Яков Захарович… – сказала Бурцева запинаясь. – Ящики стола, где лежали рукописи Алеши, пусты… И Оля говорит – к ним не прикасалась. Никто из нас несколько лет не заглядывал в стол…
Профессор растерянно взглянул на Виктора. Тот встал.
– Вы, может быть, разрешите нам взглянуть? – спросил он.
– Да-да, – поспешно сказала Бурцева. – Я сама хотела вас просить. Прямо что-то непонятное…
Вместе вошли они во вторую комнату. Ящики письменного стола были выдвинуты – в них лежали какие-то книги и письма, раковины, высохший серый краб, но два ящика были пусты. Виктор осмотрел их – стенки покрывал легчайший налет пыли, осмотрел замок – замок был в порядке – никаких следов.
Забывая о своей роли спутника Полторацкого, Виктор принялся расспрашивать женщин, но те, встревоженные и растерянные, сами спешили высказать все свои догадки и предположения.
Большую часть времени они проводят дома. Утром Елизавета Васильевна уезжает на службу, а Ольга Васильевна выходит только за покупками. Иногда они вдвоем бывают в кино. Уходя из квартиры, комнаты всегда запирают. Изредка приходят гости. Обокрасть их никто не пытался. Ничего особенного они не замечали…
Виктор все допытывался: кто бы мог находиться в комнатах в их отсутствие. Наконец, Ольга Васильевна вспомнила: полотер. Но он натирает у них полы в течение семи лет, и за ним никогда ничего не замечали. Был месяцев шесть назад водопроводчик, вспомнила еще Ольга Васильевна, прочищал батареи центрального отопления…
Больше ничего нельзя было добиться. Обе женщины, испуганные таинственным происшествием, вот-вот готовы были расплакаться. Виктор и Полторацкий с трудом их успокоили.
– Небось сами запрятали куда-нибудь, а теперь ахают. Бабья память! – сердито сказал профессор, спускаясь по лестнице, и вздохнул. – Одним словом, неудача.
– Как знать! – не удержался Виктор. – Знаете: нет худа без добра.
– Ну конечно! – внезапно рассердился профессор. – Вам интересно искать, а мне иметь.
– Но ведь, для того чтобы иметь, надо искать? – возразил Виктор. Профессор не ответил. Виктор вежливо проводил его до автомобиля, подсадил, а сам остался на тротуаре.
– А вы? – спросил профессор.
– А я задержусь, – сказал Виктор.
– Так вы заходите, – сказал профессор.
– Обязательно, – сказал Виктор.
Он все-таки решил навестить и полотера, адрес которого дала ему Бурцева, и водопроводчика, адрес которого надо было взять у дворника или управляющего домом.
Управляющего Виктор отыскал быстро.
– Где живет ваш водопроводчик? – спросил он.
– А мы приглашаем из соседнего дома, – сказал управляющий. – Вам он, собственно, для чего?
– По поводу отопления, – сказал Виктор. – По поводу чистки батарей.
Управляющий смутился, – он принял Виктора за какого-то контролера.
– При чем же тут водопроводчик? – обидчиво забормотал управляющий. – Года нет как прочищали, да и денег не хватает. Вот осенью опять будем прочищать…
– А полгода назад разве не прочищали? – строго спросил Виктор.
– Зачем же полгода, когда я говорю – год, – обидчиво возразил управляющий. – Я же объясняю: не было средств.
– А в отдельных квартирах чистку производили? – спросил Виктор.
– С какой же стати предоставлять отдельным гражданам преимущества? – задиристо возразил управляющий. – Да отопление у нас не так уж засорено…
Виктор все-таки сходил к водопроводчику, и тот в свою очередь заверил Виктора, что в девятнадцатой квартире он не бывал и к гражданке Бурцевой ни по какому делу не заходил.
Тогда Виктор побежал обратно к Бурцевой.
– Я вас прошу, – обратился он к женщинам, – припомните: как выглядел водопроводчик?
Как это часто случается, сестры плохо запомнили его наружность. Ольга Васильевна утверждала, что он блондин и красавец, а Елизавете Васильевне, видевшей водопроводчика мельком, показался он темноволосым и неприятным. Обе они сходились лишь на том, что был он высокий и моложавый.
– Да-а, – задумчиво протянул Виктор. – Во всяком случае, это другой водопроводчик. Здешний – маленький и пьяненький.
Он вернулся домой и задумался: ехать ли ему к Пронину или искать загадочного водопроводчика. Но найти в Москве человека, о котором известно только лишь то, что он высок и моложав, почти невозможно, и Виктор решил ехать к Пронину в совхоз. Но в это время в дверь постучали, и в комнату вошел сам Пронин.
7
– Вас-то мне и надо! – облегченно воскликнул Виктор, увидев Пронина. – А я уж было к вам собирался…
Пронин потрепал Виктора по руке и попросил:
– Чаю.
– Понимаете ли, нашел что-то, – продолжал Виктор. – И вдруг – провал…
– Я тебя не узнаю, – вторично остановил его Пронин. – У тебя просят чаю, а ты вместо гостеприимства…
Виктор с сердцем стал молча накрывать на стол. Включил электрический чайник, расставил посуду…
– Есть хотите? – отрывисто спросил он Пронина.
– Нет, не хочу, – спокойно ответил тот, будто не замечая недовольства Виктора.
Пронин терпеливо дождался чаю, отхлебнул несколько глотков и только тогда обратился к Виктору:
– Ну а теперь рассказывай.
Виктор, все еще продолжая сердиться, рассказал о своих беседах с бактериологами, о посещении Полторацкого и исчезнувших бумагах, сухо передавая только одни факты.
– Вот видишь, как тут все туманно, – сказал Пронин. – Тебя следовало остудить, иначе ты засыпал бы меня предположениями. Я же видел, что ты захлебываешься словами. А сейчас ты следил за собой и передавал только действительно необходимое.
– Опять урок! – воскликнул Виктор, и досадуя, и остывая. – Губит меня характер!
Пронин усмехнулся.
– Это не характер, а возраст. Вот поживешь с мое… – Он вдруг быстро взглянул на Виктора. – А был ли вообще водопроводчик? Может быть, дамочки просто не захотели дать бумаги? Вынули сами и показали пустые ящики?
– А пыль?
– Разве что пыль. А может быть, они раньше их куда-нибудь дели?
Виктор отрицательно покачал головой.
– Нет, водопроводчик был. Другие жильцы его тоже видели.
– Ладно. Но почему водопроводчик и есть похититель?
– Но ведь это был не водопроводчик?
– И что же ты предпринял, чтобы его найти? Виктор пожал плечами.
– Я нуждаюсь в вашем совете. Пронин улыбнулся.
– А что же я тут могу посоветовать? Виктор с досадой махнул рукой.
– Найти-то ведь нужно?
– Давай лучше делать то, что в наших силах, – назидательно сказал Пронин. – Мы ведь с тобой не Шерлоки Холмсы, и нам недостаточно найти на лестнице волосок, чтобы по его цвету определить внешность и характер преступника. Да и преступники что-то не всегда заботятся о том, чтобы оставлять улики. – Он достал из бокового кармана аккуратно свернутый носовой платок, осторожно его развернул и указал на ампулу, наполненную бесцветной жидкостью. – У меня для тебя несколько поручений. Во-первых, ты поедешь по магазинам лабораторного оборудования и в одном из них приобретешь сотню таких ампул. Затем отправишься в бактериологическую лабораторию и дашь исследовать содержимое этой ампулы. Утром ты привезешь ко мне на квартиру анализ и ампулы, а в течение дня соберешь сведения о всех сотрудниках, которые работали вместе с Бурцевым в последние два—три года перед его смертью, и вечером я уеду обратно.
И, нагрузив своего помощника всеми этими поручениями, Пронин отправился домой, лег спать, и только приход Виктора разбудил Ивана Николаевича. Он взял анализ, просмотрел его и удовлетворенно стал что-то насвистывать, – анализ, видимо, ему понравился, потом взял сверток с ампулами, внимательно его осмотрел и принялся насвистывать еще оживленнее.
– Все отлично, – похвалил он Виктора.
И поторопил:
– За тобой еще одно дело. Возвращайся не позже семи.
Но Виктор вернулся много раньше.
– У Бурцева была очень маленькая лаборатория, – виновато доложил он, чувствуя, что не такого ответа ждет от него Пронин. – Вместе с Бурцевым работали всего-навсего ассистентка и два лаборанта – бывший фельдшер и какая-то малограмотная сиделка. На всякий случай я собрал о них анкетные данные, но все они погибли и похоронены…
Виктор передал листок со своими пометками Пронину.
– Жаль, – озадаченно протянул Пронин. – Я рассчитывал, что сотрудников у Бурцева было значительно больше. – Он помолчал, просмотрел заметки Виктора и задумался. – Ну ничего, решим как-нибудь и эту загадку, – утешил он своего помощника. – Сегодня, кажется, неплохой футбольный матч. Поезд отходит только в девять, а так как сейчас нет еще четырех, не отправиться ли нам на футбол?
Пронин потрепал Виктора по руке и попросил:
– Чаю.
– Понимаете ли, нашел что-то, – продолжал Виктор. – И вдруг – провал…
– Я тебя не узнаю, – вторично остановил его Пронин. – У тебя просят чаю, а ты вместо гостеприимства…
Виктор с сердцем стал молча накрывать на стол. Включил электрический чайник, расставил посуду…
– Есть хотите? – отрывисто спросил он Пронина.
– Нет, не хочу, – спокойно ответил тот, будто не замечая недовольства Виктора.
Пронин терпеливо дождался чаю, отхлебнул несколько глотков и только тогда обратился к Виктору:
– Ну а теперь рассказывай.
Виктор, все еще продолжая сердиться, рассказал о своих беседах с бактериологами, о посещении Полторацкого и исчезнувших бумагах, сухо передавая только одни факты.
– Вот видишь, как тут все туманно, – сказал Пронин. – Тебя следовало остудить, иначе ты засыпал бы меня предположениями. Я же видел, что ты захлебываешься словами. А сейчас ты следил за собой и передавал только действительно необходимое.
– Опять урок! – воскликнул Виктор, и досадуя, и остывая. – Губит меня характер!
Пронин усмехнулся.
– Это не характер, а возраст. Вот поживешь с мое… – Он вдруг быстро взглянул на Виктора. – А был ли вообще водопроводчик? Может быть, дамочки просто не захотели дать бумаги? Вынули сами и показали пустые ящики?
– А пыль?
– Разве что пыль. А может быть, они раньше их куда-нибудь дели?
Виктор отрицательно покачал головой.
– Нет, водопроводчик был. Другие жильцы его тоже видели.
– Ладно. Но почему водопроводчик и есть похититель?
– Но ведь это был не водопроводчик?
– И что же ты предпринял, чтобы его найти? Виктор пожал плечами.
– Я нуждаюсь в вашем совете. Пронин улыбнулся.
– А что же я тут могу посоветовать? Виктор с досадой махнул рукой.
– Найти-то ведь нужно?
– Давай лучше делать то, что в наших силах, – назидательно сказал Пронин. – Мы ведь с тобой не Шерлоки Холмсы, и нам недостаточно найти на лестнице волосок, чтобы по его цвету определить внешность и характер преступника. Да и преступники что-то не всегда заботятся о том, чтобы оставлять улики. – Он достал из бокового кармана аккуратно свернутый носовой платок, осторожно его развернул и указал на ампулу, наполненную бесцветной жидкостью. – У меня для тебя несколько поручений. Во-первых, ты поедешь по магазинам лабораторного оборудования и в одном из них приобретешь сотню таких ампул. Затем отправишься в бактериологическую лабораторию и дашь исследовать содержимое этой ампулы. Утром ты привезешь ко мне на квартиру анализ и ампулы, а в течение дня соберешь сведения о всех сотрудниках, которые работали вместе с Бурцевым в последние два—три года перед его смертью, и вечером я уеду обратно.
И, нагрузив своего помощника всеми этими поручениями, Пронин отправился домой, лег спать, и только приход Виктора разбудил Ивана Николаевича. Он взял анализ, просмотрел его и удовлетворенно стал что-то насвистывать, – анализ, видимо, ему понравился, потом взял сверток с ампулами, внимательно его осмотрел и принялся насвистывать еще оживленнее.
– Все отлично, – похвалил он Виктора.
И поторопил:
– За тобой еще одно дело. Возвращайся не позже семи.
Но Виктор вернулся много раньше.
– У Бурцева была очень маленькая лаборатория, – виновато доложил он, чувствуя, что не такого ответа ждет от него Пронин. – Вместе с Бурцевым работали всего-навсего ассистентка и два лаборанта – бывший фельдшер и какая-то малограмотная сиделка. На всякий случай я собрал о них анкетные данные, но все они погибли и похоронены…
Виктор передал листок со своими пометками Пронину.
– Жаль, – озадаченно протянул Пронин. – Я рассчитывал, что сотрудников у Бурцева было значительно больше. – Он помолчал, просмотрел заметки Виктора и задумался. – Ну ничего, решим как-нибудь и эту загадку, – утешил он своего помощника. – Сегодня, кажется, неплохой футбольный матч. Поезд отходит только в девять, а так как сейчас нет еще четырех, не отправиться ли нам на футбол?
8
Пронина встретили в совхозе как старого знакомого, да и сам он на этот раз держался проще.
Он встретился с Коваленко во дворе около конюшен, и директор, еще издали завидев приезжего, заулыбался ему, а подойдя, многозначительно спросил:
– Ну как?
Но так как к разговору их прислушивались обитатели совхоза, Пронин ответил совсем неопределенно:
– Ничего. Съездил, доложил. Осталось выполнить кое-какие формальности. На том, видимо, и кончим.
Позднее он попросил Коваленко послать кого-нибудь за следователем, и следователь, получив коротенькую записку Пронина, тут же собрался в совхоз, и поэтому за ужином у Коваленко сидели двое гостей.
– Придется вам завтра утром опять вызвать Горохова, – сказал Пронин следователю, когда они остались после ужина наедине. – Поговорите еще раз о Царевой, составьте еще какой-нибудь протокол. Задержите фельдшера часа на три, необходимых мне для одной дополнительной проверки.
– Неужели вы думаете, что Горохов имел хоть какую-нибудь причастность к заражению этой птицы? – недоверчиво спросил следователь. – Почти десять лет, говорят, он безвыездно здесь живет, все отлично его знают. Нет, ваши предположения кажутся мне маловероятными…
– Там будет видно, – уклончиво сказал Пронин. – Но вас я пока что попрошу выполнить мое поручение.
– Хорошо, допустим, вы правы, – возразил опять следователь. – Но не сможет ли тогда это излишнее внимание спугнуть преступника?
– Нет, – уверенно сказал Пронин. – Если он не преступник, ему и пугаться нечего, а если и преступник, тоже не испугается. Мне кажется, он не слишком высокого мнения о наших с вами способностях. Так и быть уж, признаюсь вам заранее: если предположения мои окажутся верными, он захочет исчезнуть лишь после того, как я сам скажу ему одну невинную на первый взгляд фразу…
Следователь не спал всю ночь, пытаясь разгадать мысли Пронина, но так ничего и не придумал, и поэтому решил, что предположения Пронина покоятся на очень зыбкой почве. Однако утром он вызвал Горохова и принялся уточнять различные подробности, касающиеся Царевой. Фельдшер пришел хмурым, жалуясь на обилие работы, потом разговорился, повеселел и с легкой снисходительностью сам принялся подсказывать следователю всякие вопросы.
Пронин же ушел из совхоза до появления фельдшера и пошел в деревню не по дороге, где мог встретиться с Гороховым, а тенистой низинкой, по мокрой от росы траве. Подойдя к деревне, он поднялся на взгорье, дошел до фельдшерского пункта, заглянул в амбулаторию. Там санитарка Маруся Ермолаева, степенная молодая женщина, утешала плачущую старуху, у которой нарывал палец.
– Кузьма Петрович у себя? – спросил Пронин.
– В совхоз ушел, – сказала Маруся.
– Ну так я на улице подожду, – сказал Пронин, вышел на крыльцо и через сени прошел в комнату Горохова.
Пробыл он там недолго, вернулся в амбулаторию, поговорил с Марусей о работе, о больных, о всяких обследованиях и ревизиях, о самом Горохове и ушел, так и не дождавшись фельдшера.
Когда Пронин вернулся в совхоз, следователь все еще беседовал с Гороховым.
– А я к вам ходил, товарищ Горохов, – приветливо сказал Пронин, входя в комнату. – Здравствуйте.
– Очень приятно, – вежливо ответил Горохов, в свой черед улыбаясь Пронину. – Опередили вас, сюда позвали. Впрочем, если вам что угодно, я готов…
– Да нет уж, все ясно, – весело сказал Пронин. – Пора кончать. Как это говорится: закруглять дело?
– Что ж, я очень рад, – сказал Горохов. – Признаться, оно и мне, и всем надоело.
– Разумеется, – согласился Пронин. – Мы и решили на месте здесь все покончить. Завтра к вечеру приедет профессор Полторацкий, составим окончательное заключение…
– Это еще какой Полторацкий? – спросил следователь.
– А известный бактериолог, – пояснил Пронин. – Мы там у себя в Москве посоветовались и решили осветить наше заключение авторитетом крупного специалиста. Вернее будет.
– Это очень справедливо, – сказал Горохов. – Профессор – это уж, конечно, высший авторитет.
– Вот я к вам потому и ходил, – обратился к нему Пронин. – Вы уж подготовьтесь к беседе с профессором. Кто знает, какие подробности заинтересуют его, а вы среди нас как-никак единственный медик.
– С великим удовольствием, – сказал Горохов.
Они еще поговорили втроем, потом следователь отпустил Горохова, тот вежливо пожал им руки, тихо притворил за собой дверь, и Пронин и следователь долго еще смотрели в окно на фельдшера, неторопливо пересекающего просторный двор совхоза.
– Ну как? – спросил следователь, оставшись с Прониным наедине. – Подтвердилась ваша гипотеза?
– Почти, – сказал Пронин. – Будем надеяться, что сегодня ночью он постарается исчезнуть из деревни.
– Это что же, профессор Полторацкий так его напугал? – догадался следователь.
– Вот именно, – подтвердил Пронин.
– Но что же здесь будет делать профессор? – заинтересовался следователь.
– А профессора сюда никто и не приглашал, – сказал Пронин. – Это имя употреблено вместо лакмусовой бумажки.
– Однако реакции я что-то не заметил, – сказал следователь.
– Будем надеяться, – повторил Пронин, – что она произойдет нынешней ночью.
– Но вы говорите, он исчезнет? – встревожился следователь. – Быть может, вы собираетесь ему сопутствовать?
– Вот именно, – сказал Пронин. – А вас я попрошу завтра произвести в квартире Горохова тщательный обыск и о результатах его немедленно сообщить в Москву.
– Хорошо, – сказал следователь и опять не удержался от вопроса. – Скажите, а вам известно, куда он собирается скрыться?
– Почти.
Пронин усмехнулся и попросил:
– Вы уж больше не допрашивайте меня. Пока это все еще только предположения, и они легко могут быть опровергнуты. Потерпим еще немного.
Он встретился с Коваленко во дворе около конюшен, и директор, еще издали завидев приезжего, заулыбался ему, а подойдя, многозначительно спросил:
– Ну как?
Но так как к разговору их прислушивались обитатели совхоза, Пронин ответил совсем неопределенно:
– Ничего. Съездил, доложил. Осталось выполнить кое-какие формальности. На том, видимо, и кончим.
Позднее он попросил Коваленко послать кого-нибудь за следователем, и следователь, получив коротенькую записку Пронина, тут же собрался в совхоз, и поэтому за ужином у Коваленко сидели двое гостей.
– Придется вам завтра утром опять вызвать Горохова, – сказал Пронин следователю, когда они остались после ужина наедине. – Поговорите еще раз о Царевой, составьте еще какой-нибудь протокол. Задержите фельдшера часа на три, необходимых мне для одной дополнительной проверки.
– Неужели вы думаете, что Горохов имел хоть какую-нибудь причастность к заражению этой птицы? – недоверчиво спросил следователь. – Почти десять лет, говорят, он безвыездно здесь живет, все отлично его знают. Нет, ваши предположения кажутся мне маловероятными…
– Там будет видно, – уклончиво сказал Пронин. – Но вас я пока что попрошу выполнить мое поручение.
– Хорошо, допустим, вы правы, – возразил опять следователь. – Но не сможет ли тогда это излишнее внимание спугнуть преступника?
– Нет, – уверенно сказал Пронин. – Если он не преступник, ему и пугаться нечего, а если и преступник, тоже не испугается. Мне кажется, он не слишком высокого мнения о наших с вами способностях. Так и быть уж, признаюсь вам заранее: если предположения мои окажутся верными, он захочет исчезнуть лишь после того, как я сам скажу ему одну невинную на первый взгляд фразу…
Следователь не спал всю ночь, пытаясь разгадать мысли Пронина, но так ничего и не придумал, и поэтому решил, что предположения Пронина покоятся на очень зыбкой почве. Однако утром он вызвал Горохова и принялся уточнять различные подробности, касающиеся Царевой. Фельдшер пришел хмурым, жалуясь на обилие работы, потом разговорился, повеселел и с легкой снисходительностью сам принялся подсказывать следователю всякие вопросы.
Пронин же ушел из совхоза до появления фельдшера и пошел в деревню не по дороге, где мог встретиться с Гороховым, а тенистой низинкой, по мокрой от росы траве. Подойдя к деревне, он поднялся на взгорье, дошел до фельдшерского пункта, заглянул в амбулаторию. Там санитарка Маруся Ермолаева, степенная молодая женщина, утешала плачущую старуху, у которой нарывал палец.
– Кузьма Петрович у себя? – спросил Пронин.
– В совхоз ушел, – сказала Маруся.
– Ну так я на улице подожду, – сказал Пронин, вышел на крыльцо и через сени прошел в комнату Горохова.
Пробыл он там недолго, вернулся в амбулаторию, поговорил с Марусей о работе, о больных, о всяких обследованиях и ревизиях, о самом Горохове и ушел, так и не дождавшись фельдшера.
Когда Пронин вернулся в совхоз, следователь все еще беседовал с Гороховым.
– А я к вам ходил, товарищ Горохов, – приветливо сказал Пронин, входя в комнату. – Здравствуйте.
– Очень приятно, – вежливо ответил Горохов, в свой черед улыбаясь Пронину. – Опередили вас, сюда позвали. Впрочем, если вам что угодно, я готов…
– Да нет уж, все ясно, – весело сказал Пронин. – Пора кончать. Как это говорится: закруглять дело?
– Что ж, я очень рад, – сказал Горохов. – Признаться, оно и мне, и всем надоело.
– Разумеется, – согласился Пронин. – Мы и решили на месте здесь все покончить. Завтра к вечеру приедет профессор Полторацкий, составим окончательное заключение…
– Это еще какой Полторацкий? – спросил следователь.
– А известный бактериолог, – пояснил Пронин. – Мы там у себя в Москве посоветовались и решили осветить наше заключение авторитетом крупного специалиста. Вернее будет.
– Это очень справедливо, – сказал Горохов. – Профессор – это уж, конечно, высший авторитет.
– Вот я к вам потому и ходил, – обратился к нему Пронин. – Вы уж подготовьтесь к беседе с профессором. Кто знает, какие подробности заинтересуют его, а вы среди нас как-никак единственный медик.
– С великим удовольствием, – сказал Горохов.
Они еще поговорили втроем, потом следователь отпустил Горохова, тот вежливо пожал им руки, тихо притворил за собой дверь, и Пронин и следователь долго еще смотрели в окно на фельдшера, неторопливо пересекающего просторный двор совхоза.
– Ну как? – спросил следователь, оставшись с Прониным наедине. – Подтвердилась ваша гипотеза?
– Почти, – сказал Пронин. – Будем надеяться, что сегодня ночью он постарается исчезнуть из деревни.
– Это что же, профессор Полторацкий так его напугал? – догадался следователь.
– Вот именно, – подтвердил Пронин.
– Но что же здесь будет делать профессор? – заинтересовался следователь.
– А профессора сюда никто и не приглашал, – сказал Пронин. – Это имя употреблено вместо лакмусовой бумажки.
– Однако реакции я что-то не заметил, – сказал следователь.
– Будем надеяться, – повторил Пронин, – что она произойдет нынешней ночью.
– Но вы говорите, он исчезнет? – встревожился следователь. – Быть может, вы собираетесь ему сопутствовать?
– Вот именно, – сказал Пронин. – А вас я попрошу завтра произвести в квартире Горохова тщательный обыск и о результатах его немедленно сообщить в Москву.
– Хорошо, – сказал следователь и опять не удержался от вопроса. – Скажите, а вам известно, куда он собирается скрыться?
– Почти.
Пронин усмехнулся и попросил:
– Вы уж больше не допрашивайте меня. Пока это все еще только предположения, и они легко могут быть опровергнуты. Потерпим еще немного.
9
Весь день Пронин удивлял следователя своим легкомыслием: он гулял, купался, вел с ребятами совершенно бесцельные и пустые разговоры, рассказывал им диковинные истории о разведении карасей, учил делать удочки, ходил с Коваленко осматривать птичники, расхваливал золотистых род-айландов и рано лег спать.
Ночевали Пронин и следователь в одной комнате, и следователь, ни на секунду не забывая мрачное предсказание Пронина об исчезновении преступника, с недоумением убедился в том, что Пронин заснул и спит безмятежным детским сном. Следователь спал плохо и проснулся раньше Пронина, а тот встал бодрым и довольным, умылся, позавтракал, попросил Коваленко одолжить ему на часок машину и затем сердечно с ним распрощался.
Ночевали Пронин и следователь в одной комнате, и следователь, ни на секунду не забывая мрачное предсказание Пронина об исчезновении преступника, с недоумением убедился в том, что Пронин заснул и спит безмятежным детским сном. Следователь спал плохо и проснулся раньше Пронина, а тот встал бодрым и довольным, умылся, позавтракал, попросил Коваленко одолжить ему на часок машину и затем сердечно с ним распрощался.