"Машиностроительный" завод! Так что вам еще надо? Всему можно научиться, если производство нуждается в твоих новых знаниях и у тебя есть для того желание. А нет желания – подстегнем его или снимем такого руководителя с должности. Тем более, что ему посоветовал Главный технолог взять себе в помощники одного из имеющихся в бюро технологов, поопытней. сделав ее ведущим инженеров. И они вместе уговорили на это место Людмилу Ивановну. Все равно она уже была исполняющей обязанности начальника бюро, значит, все подробности этой работы более-менее уже знала. И Людмила Ивановна взяла на себя ответственность за бумажную работу в самом бюро: получение заказов, регистрация их и учет, работа с извещениями на различные изменения в технической документации заказов и т.д. и т.п. Короче, получилось не так уж и плохо. Людмила Ивановна – в бюро, а Юрий Николаевич – во всех подразделениях завода.
Так в руководстве технологического бюро ОГТ родилась новая форма организации работы инженерного коллектива путем разделения функций между его руководителями. Спонтанно возникшая форма и имеющая своей целью помочь молодому руководителю сориентироваться в незнакомом для него деле – руководить технологическом бюро отдела Главного технолога. В принципе, это очень верно. И так оно должно быть в любом деле, в любом коллективе, где есть начальник, где есть руководитель и подчиненные. Когда главной проблемой любого руководителя, независимо от масштабов его деятельности, становится задача определения главного и второстепенного в потоке сваливающихся на него сверху, снизу и даже сбоку ежеминутных и ежедневных дел. На первый взгляд они все вроде бы важные, и в тоже время, половина из них совершенно второстепенные и даже ненужные.. И как же тогда быть? Ведь невозможно одному человеку, будь он даже семи пядей во лбу, объять все необъятное. Да и не надо пытаться объять! Не стоит! Бессмысленное это дело. Безнадежное. Ведь есть твои подчиненные, которые сидят и ждут, когда же ты, наконец, разберешься, определишь, что к чему и как, и дашь им, наконец, долгожданную эту работу. А тебе все некогда, некогда, некогда. Постоянно всплывает то одно, то другое, то третье, то пятое, то десятое. Все вроде мелкое, никчемное, пустяковое, второстепенное, но которое тоже надо делать.
Весь вопрос – кому делать? И так ли обязательно – тебе? А, может, надо просто набраться мужества и остановиться на мгновение. А, остановившись, оглядеться, подумать и определиться – где же здесь главное, требующее именно твоего решения, а где – второстепенное, которое может сделать любой из твоих подчиненных
Поэтому основной задачей руководителя должно становится определение главного в своей деятельности и отделение и его от второстепенного. То есть, отделить необъятную повседневную текучку собственных дел от основной ее составляющей и поручить эту мелочевку своим подчиненным, оставив за собой лишь контроль. Причем, контроль – обязательнейший и строжайший. В противном случае твои указания и приказания умрут сами собой, не дождавшись своего спроса. твоего дела.
Однако над Людмилой Ивановной контроля особого не требовалось. Со всеми делами внутри бюро она справлялась прекрасно. Да и дел-то особых в то время не было. Поэтому все происходило примерно так, как и при Ирине Владимировне. Те же бесконечные разговоры про погоду, про огороды на дачах, про бесконечные сериалы, про цены на рынках и в магазинах, и, конечно же – про свои болезни. Такое впечатление, будто они хвастаются друг перед другом своими болезнями, или же соревнуются друг перед другом – у кого больше, у кого сложней. И про свои болезни они готовы были рассказывать часами, рассказывать заинтересовано, горячо, взволновано, чуть ли не взахлеб Правда, была в их разговорах еще одна тема, особенная тема, стоящая несколько в стороне от остальных, но очень и очень психологически важной для всех них, и являющейся как бы их персональной, а потому вечной темой этих бабушек из технологического бюро. Это тема о несправедливости судьбы, заваливших их, бедненьких, работой, в то время, как другие, сидящие в соседних подразделениях отдела, ничего не делают и лишь гоняют чаи целыми днями или бегают в рабочее время по городским магазинам. Причем, говорить в этом духе они могут часами, перебрасываясь жалостливыми словами, говорить страстно, взволнованно, с каким-то даже непристойным наслаждением, с каким "хлестают" себя плетками мазохисты на своих радениях. Хотя все говорящие прекрасно знают, что загружены работой работники ОГТ примерно одинаково,, а сбегать в магазин в рабочее время на заводе практически невозможно. Потому что охранники на проходной выпустят работника ОАО с завода лишь по специальным пропускам, называемыми увольнительными, а время отсутствия работника на территории завода автоматически высчитывается из его месячного фонда времени. Поэтому уходить с завода в рабочее время не выгодно экономически самому работнику и этим не злоупотребляю. Себе же становится дороже. Все об этом на заводе знают. Знают и бабушки технологического бюро ОГТ.
Знают, но говорят.. "Зачем?! – удивлялась Ксюша, не понимая логики поступков этих проживших жизнь женщин и не предполагая даже, что придет время и ей тоже станет жалко себя из-за своей, как ей тогда покажется, неудавшейся жизни, и ей тоже захочется плакаться перед другими женщинами и в ответ ожидать, чтобы те женщины плакались вместе с ней и жалели ее. Но это еще только будет. И будет очень не скоро. Когда-то. Если вообще будет Наш жизненный путь расписывается на небесах и никому из нас не дано знать, как нам запланировано прожить свою жизнь и сколько там наверху отпустили нам для того лет.
Но Ксюшу эта болтовня не особенно волновала. Она сидела в своем закутке и потихонечку делала свои контрольные и домашние задания. Никто ей не мешал, никто к ней не цеплялся. А она еще принесла из общаги небольшой приемник и тихо слушала музыку. Свою музыку, молодежную, такую, какая ей нравилась, какую ей хотелось слушать, которую она считала своей. Были здесь и "Sugarbabes", и Тимати, и Gwen Stefani, и вица Максим, и и певица Таня, и многие другие. От этой музыки она и балдела, и отдыхала одновременно. И слушала она тихо, чтобы не мешать другим. Ведь такую музыку никто из окружающих не понимал и не слушал. И еще будут бубнить о том, что музыка всем мешает работать, что из-за этой музыки они плохо себя начинают чувствовать и т.д. и т.п. Работу ей теперь давали примерно такую же, как и всем остальным. Особенного различия между ней и другими работницами бюро Людмила Ивановна не делала. Правда, слишком уж сложных и ответственных деталей ей, конечно же, пока еще не давали. Опыта все-таки было еще маловато.
И можно было бы сказать со спокойной уверенностью, что Ксюша в бюро прижилась и стала полноправным его членом. Можно было бы. Однако не получалось. Не получалось у самой Ксюши. Мысли о ее бывшей начальнице не давали ей покоя. Они порой уходили, эти ее мысли, и тогда по нескольку недель Ксюша об Ирине Владимировне даже не вспоминала Но затем вновь возвращались назад То в виде страшных, наполненных ужасом снов, То в виде тяжелого, давящего сознание страха и "ненастроения", переходящих в жутко-кошмарный стресс, когда не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать и даже ничего не хотелось делать. А хотелось только одного – лечь на кровать с закрытыми глазами, уткнуться лицом в подушку и так лежать часами, не шевелясь, никого не видя и не слыша. И чем дальше уходило время от того страшного дня, тем чаще вспоминалась ей Ирина Владимировна.
Жизнь Ксюши стала постепенно превращаться в настоящий кошмар. Память все чаще и чаще возвращала ее к тому страшному дню. И ничего с собой она поделать не могла. Память оказалась сильнее ее. И она, память, позволяла себе делать с Ксюшей все, что ей хотелось, что она считала нужным с ней сделать. Память нагло вмешивалась в жизнь Ксюши, приходила к ней тогда, когда ей заблагорассудится, когда ей хотелось. Могла прийти поздно вечером, когда Ксюша ложилась спать, могла прийти на лекциях в МИСиС-е, могла пожаловать на работе, когда она прорабатывала заказ. И тогда Ксюшу охватывал страх, жуткий, нечеловеческий, лишающий ее возможности хоть что-то делать и оставаться самой собой. Ей все больше и больше становилось страшно. И не просто страшно, а страшно жить. Эта ее память о том дне стала ее проклятием, занозой в ее душе, гвоздем в подметке туфли, которые отравляли жизнь, делали ее безрадостной и безнадежной. Она поняла, что в жизни человека бывают порой такие тяжелые моменты, которые никогда не дадут ему нормально жить и даже просто – существовать, если от них не избавиться. Они как гнойный нарыв на теле, отравляющие своим гноем весь организм и делающий его нежизнеспособным.
Но как избавится от памяти того дня, когда она, по сути, убила человека. Пусть вредного, пусть противного, пусть мешающего ей, но все же человека. Женщину, которую она по сути вытолкнула из жизни. Не из окна, а именно – из жизни. Так как же ей теперь избавиться от этого ужасающего гнета памяти?! Как?! Интуиция подсказывала – надо очиститься. А очиститься можно только покаянием. Или искуплением. Другого пути нет.
Так что же теперь, ей надо будет пойти в милицию и во всем признаться? Но ведь не поверят! Скажут, ты, мол девка с ума сошла!! Дело закрыто, Несчастный случай. Что тебе еще надо?! Чего добиваешься? Ах, совесть замучила, тяжко жить! Так заведи себе парня – и сразу же все твои проблемы куда-нибудь дернуться или просто-напросто испарятся и исчезнут без следа. Любовь – страшная штука и сильнейшее лекарство от всех жизненных бед. Если у тебя нет сейчас парня – поможем, подберем. У нас в отделении много ребят, которые одни мыкаются, без девчонок. Бери любого, не ошибешься. И сразу же все твои проблемы с выпавшей из окна женщиной покажутся тебе никчемными по сравнению с появившимися любовными проблемами. Понятно?! Ну, и все, девочка, иди домой. Считай, что эти твои проблемы уже решены и живи теперь спокойно, ни о чем не думая.. Поэтому она в милицию не пошла. Признаваться в содеянном не стала.
Тогда, может, к священнику пойти – покаяться? Говорят, если покаяться, то груз преступления с души снимается. И тогда легче становится.. Душа тогда освобождается. И можешь уже после покаяния жить спокойно, без напряга, без оглядки, без страха. Но идти к священнику?! К совершенно постороннему для тебя человеку? И выложить ему все, самое твое тайное и самое сокровенное? Каким это образом? Да язык не повернется все ему рассказать! Да и что рассказывать, если в памяти ничего, кроме ее согнутой спины в проеме раскрытого окна, на которую она положила свою ладонь, ничего не осталось. Да и как это исхитриться открыть свою душу постороннему и чужому для тебя человеку? Совершенно тебе чужому и совершенно тебе постороннему, если родной матери она ничего не смогла сказать? Ладно бы – верующая в бога бы была. А то ведь – стопроцентная атеистка. И отец в бога никогда не верил. И мать не верила. И родители всех ее друзей и знакомых в Стерлитамаке в бога тоже не верили. И что же она тогда попрется к священнику? Была у них в Стерлитамаке церковь. Совершенно недалеко от дома, в старой части города, около большого оврага. Так про священников этой церкви столько грязного и плохого рассказывали – голова кругом шла! И бабники они, и пропойцы, и финансовые дельцы, и черт те знает какие проходимцы! И к таким идти на покаяние? Да ни за что! Ни за какие деньги! Ты ему все самое-самое свое выплеснешь, а он потом, за обильным, сытым ужином или обедом после нескольких стопок хорошей водочки будет с усмешкой, отдуваясь и отрыгивая, рассказывать своим близким о дуре девке, пришедшей к нему за покаянием. Не-ет, лучше уж сдохнуть, повеситься, но только не довериться этим "церковным боровам". Не даром же в Российской классической литературе, включая самого Пушкина, образ попа всегда был нарицательным, не вызывающий у читателя абсолютно никаких положительных ассоциаций. Пьянчужка, обжора, мздоимец, бабник, похабник…Ничего другого и никаких более лучших слов о попах наши писатели не нашли, как ни старались. Так оно, видно и было, так оно, видно и есть. Образ жизни Российского духовенства заставлял их быть именно такими, а не какими-нибудь иными. Бытие определяет сознание.. Так говорили классики марксизма-ленинизма. И они оказались правы.
Ой, как правы!
Так что же теперь делать ей, молодой, не слишком опытной в житейских передрягах, девушке, нечаянно попавшей в жестокий жизненный переплет? Ведь жить ей становится совсем уж невмоготу. Не отпускает память. Никак не отпускает. Как гиря на ногах – шагу ступит не дает. И чем дальше от того дня, тем хуже ей становится. Хоть вешайся, хоть стреляйся, хоть выпрыгивай из окна высотки. Оказывается, это не так просто – убить человека. Что-то в душе тогда ломается и зазубрены от слома терзают душу, не дают покоя. Ни днем, ни ночью. Но ведь она – не хотела! Не хотела! Это все само собой получилось, помимо ее воли. Она – не убийца! Не убийца! Может, и было когда-то что-то такое этакое в ее мыслях по отношению к Ирине Владимировне, но это же несерьезно, это лишь в мыслях. Мало ли кто о чем подумает! И то, могла пожелать ей что-нибудь плохого, но только – не смерти. Смерти она ей не желала! Нет! Как поговаривала в сердцах Ксюшина бабушка, когда она ей чересчур уж досадит чем-нибудь нехорошим:
– Чтоб тебя приподняло да шлепнуло! Чтоб тебя сегодня дождем обрызгала!.
Сказала в сердцах, сгоряча, а через минуту уже улыбается и обнимается. Да мало ли чего в мыслях человеку в мыслях или на язык придет! Главное, чтобы в сердце зла не было. А у Ксюши зла такого на Ирину Владимировну не было. Никогда! Было недовольство, было возмущение. Точно – это было! И никуда от подобных фактов не денешься Но ведь не все, что появляется в наших мыслях, мы стараемся воплотить в жизни. Чаще всего оно в мыслях так и остается и потихонечку там умирает. А у нее вот взяло да и выплеснулось наружу. Зачем?! Для чего? Ведь ненависти у нее к Ирине Владимировне не было совсем. Ненависти к ней она не испытывала, не ощущала и не чувствовала ни в какой части своей души. Была неприязнь, была нелюбовь. Вот, пожалуй, и – все! Ну и что из того? Мы многих вокруг нас не перевариваем, но никого же из-за этого не убиваем.! А она, вот, взяла, да и убила. Но не убивала ведь она! Не убивала! Она просто положила ладонь на ее спину. И все! А Ирина Владимировна взяла, да и вывалилась! Так что же, тогда получается, Ирина Владимировна сама выпала из окна?! Сама?! Конечно же – сама! А как же иначе?! Но ты ведь подтолкнула ее, так? Да не толкала я ее! Ну, может, только чуть-чуть, "капелечку" Да и не толчок это был совсем. А так – надавила слегка. Нечаянно, невольно надавила. А она – не удержалась, полетела вниз. Я-то причем?!
Причем, Ксюша, причем. И от этой страшной мысли, что она является виновницей смерти Ирины Владимировны, ей теперь уже никуда не деться. До конца собственной жизни. И потому – сначала Ирина Владимировна, а потом за ней – она, Ксюша. И только тогда оно все кончится, "оплатится", наконец, эта зловещая смертельная цена. Ну, что ж, к этому все идет; так оно, наверное, и будет. Справедливость должна восторжествовать. Зло должно быть наказано.Обязательно. По принципу – око за око, зуб за зуб. Обязательно. Ведь, если посеешь ветер, то пожинать приходится уже бурю. Так оно и получилось. Ой, Ксюша, Ксюша, милая, что же ты наделала?!
Ксюша и сама понимала, что жизнь она свою испортила окончательно.
И выхода она не видела никакого. Переживала страшно. Даже внешне она изменилась очень сильно. Она похудела, осунулась, глаза запали, под глазами – темные круги. Женщины из бюро подшучивали над ней:
– Наша Ксюшенька видать влюбилась! Глядите-ка, она ведь с лица вся спала. Точно – парень появился! Готовьтесь, девки, – скоро свадьбу будем играть! Так, Ксюша? Признавайся по честному!
Ксюша пыталась неловко отшучиваться, отнекиваться, ссылаясь на напряженную учебу в институте, но получалось не слишком убедительно. И женщины в бюро многозначительно поджимали губы – точно, скоро свадьба! Но свадьбой в жизни Ксюши даже и не пахло. Для свадьбы нужен парень. А парня здесь себе Ксюша не завела. Не получилось. Может, оно было бы, наверное. гораздо проще, если бы у нее появился парень. Парень, любовь, или даже простая привязанность к представителю противоположного пола отвлекли бы ее от собственных тяжелых мыслей, дали бы новый интерес, новый импульс, новое направление в ее жизни. И тогда бы она наверняка забыла о своей трагедии или стала бы воспринимать ее уже не так безнадежно остро, а уже через призму своих любовных отношений. А любовь – мощнейшее лекарство от всех жизненных неприятностей, особенно для женщин. Однако парня у нее не было. А учеба хотя и занимала у нее почти все свободное время, от тягостных мыслей все-таки не избавляли. Да и проблем особых учеба у нее теперь не вызывала. Практически все свои домашние задания и все свои контрольные работы она делала на работе, в своем уютном гнездышке, как выразилась одна из женщин бюро, глядя на цветовую ограду ее рабочего стола. И зимнюю свою сессию Ксюша сдала легко, без особого труда и особого напряжен6ия, и даже – без троек. И к летней сессии тоже подошла без затруднений, сдавая, по возможности, основную часть учебных зачетов и экзаменов досрочно, вне учебного графика.
Однако, летняя зачетная сессия – это еще, вдобавок ко всему, и годовщина смерти Ирины Владимировны, годовщина ее падения с 16-го этажа "стекляшки", падения, происшедшего с помощью ее, Ксюши. И чем ближе подходил этот день, тем большее беспокойство охватывало Ксюшу, тем страшнее ей становилось. А ночь перед этим днем она практически не спала, только иногда лишь впадая в какое-то сумрачное забытье. И перед закрытыми ее глазами постоянно стояла эта полусогнутая старушечья спина в открытом окне комнаты "стекляшки", куда тянется ее рука.
Утром она встала бледная, осунувшаяся, с черными провалами, лихорадочно блестевших глаз. Кое- как позавтракала и, не взяв ничего с собой на обед, пошла на работу. На работе зашла в свой закуток и сидела там, не выходя, несколько часов, до самого обеда. А в обед, когда женщины бюро разошлись по своим домам и комната их бюро опустела, она встала и вышла в вестибюль этажа. С обеих сторон вестибюль выходил на лестничные проемы, по которым можно было подняться или опуститься на верхние и нижние этажи здания "стекляшки". Но работал только один лестничный проем. Второй был закрыт. Точнее – считался закрытым. Потому что дверь там была открыта и выйти при желании туда было можно. Только незачем. Ни подняться вверх, ни опуститься вниз там было нельзя – лестничные площадки были завалены каким-то хламом. Но окно там не было заделано. И его можно было при желании открыть. Туда и направилась Ксюша.
Вестибюль этажа в это время был пуст. Те работники "стекляшки", которые обедали на своих рабочих местах, еще не пообедали, а просто так слоняющихся по вестибюлю здесь не бывало. Поэтому никто Ксюшу не остановил и не задал дурацких, никчемных вопросов о том или сем. Она прошла вестибюль и открыла дверь лестничного проема. Там было пусто. Только около окна стояло друг на друге несколько сломанных стульев. Ксюша переставила стулья на другое с место и подошла к окну. Окно было старое, еще Советских времен, но рамы были уже не деревянные, а сделаны из алюминия. Последний шик уходящего в небытие политического строя. Поэтому открыть окно не оказалось для Ксюши особой проблемой. Делала она все это спокойно, не торопясь, даже как бы рассудочно. Она распахнула створку окна и глубоко вздохнула, втянув в себя летний, жаркий, пахнувший городом и бензином воздух, перевела дыхание.. Затем встала на подоконник, закрыла глаза и шагнула вперед.
ЭПИЛОГ
Падение Ксюши из окна шестнадцатого этажа инженерного корпуса ОАО "Машзавод", молоденькой совсем еще девушки из башкирского города Стерлитамак, своего рода, заводского "гастарбайтера", работавшей по договору в технологическом бюро ОГТ, повергло в шок всех обитателей "стекляшки". Никто ничего не мог понять. Что за чертовщина! Опять – несчастный случай?! Опять со смертельным исходом!? Как и год назад? Бред какой-то! Так что ж теперь, эту нашу "стекляшку" злой рок преследует? Она что, проклятая теперь? И как Ксюша оказалась на этом закрытом лестничном проеме? Зачем ее туда понесло? Ведь туда даже курить не ходили – на каждом этаже были свои, хорошо оборудованные курилку. Да она и не курила вовсе. И что она там делала? И одна ли она там была? И почему окно там оказалось распахнутым, когда окна в стекляшке должны быть все намертво закрыты?
Вопросы, вопросы, вопросы. И ни одного на них вразумительного ответа. В самоубийство молодой девушки, успешно учившейся в МИСиС-е и успешно начинающей работать в технологическом бюро, никто не верил. Трудно было поверить. Да подобный вопрос и не возникал ни у кого. Тогда – что же?! Никаких версий ни у кого не было. Ни у милиции, ни у коллег ее по работе, заводчан. Оставалось одно – несчетная любовь. Но оказалось, что у нее и парня-то не было. Все ее подруги говорили в один голос так говорили. Тогда – совсем ничего не понятно. Нет у случившегося никакого объяснения. Нет – и все тут.
Даже совпадения даты падения Ксюши с датой падения Ирины
Владимировны никого не насторожило, и никто не попытался связать оба эти события в одно неразрывное целое. А, случайное совпадение! Не стоит и голову ломать1
Лишь одна Саша догадалась об истинной причине случившегося. Но никому ничего не сказала. Зачем?! Она вспомнила мертвое лицо Ксюши, когда вбежала тогда в комнату, ее безумные ошеломленные глаза и слова, которые она непрерывно повторяла, глядя на открытое окно:
– Не – я!…Не – я!…Не – я!…
А в действительности же оказалась "она" Вот как жизнь иногда поворачивает! Целый год. терпела, терпела бедная девчонка, носила все в себе, ходила буквально сама не своя, переживала, нервничала, а вот в годовщину смерти Ирины Владимировны все-таки не выдержала, сорвалась. И – в окно! Вслед за ней, за своей жертвой!
Саша даже испуганно зажала рот ладонями, когда ей пришла такая мысль в голову. Зажала, чтобы даже слово о ее страшной догадке не смогло бы вылететь из ее рта. Они с Ксюшей подружились на фоне совместной учебы в институте и совместном месте работы в "стекляшке. И ей не хотелось портить репутацию Ксюше. Зачем? О мертвых плохо не говорят. Да и сама Ксюша Саше ничего плохого никогда не делала. Зачем предавать подругу? И Саша никому не сказала об этих своих подозрениях.
Похоронили Ксюшу дома, в Стерлитамаке. Приехали родители, отец и мать, и забрали дочь к себе на родину. И долго потом ходили по заводу разговоры о девочке, приехавшей сюда для построения своей жизни, а нашедшей здесь смерть. И кто здесь виноват в случившемся – сказать невозможно. Такова судьба, такова доля. Но если это так, то зачем обрывать жизнь у молодых, только-только начинающих свою дорогу в жизни? Зачем? Ведь это. – несправедливо.
КОНЕЦ.
Так в руководстве технологического бюро ОГТ родилась новая форма организации работы инженерного коллектива путем разделения функций между его руководителями. Спонтанно возникшая форма и имеющая своей целью помочь молодому руководителю сориентироваться в незнакомом для него деле – руководить технологическом бюро отдела Главного технолога. В принципе, это очень верно. И так оно должно быть в любом деле, в любом коллективе, где есть начальник, где есть руководитель и подчиненные. Когда главной проблемой любого руководителя, независимо от масштабов его деятельности, становится задача определения главного и второстепенного в потоке сваливающихся на него сверху, снизу и даже сбоку ежеминутных и ежедневных дел. На первый взгляд они все вроде бы важные, и в тоже время, половина из них совершенно второстепенные и даже ненужные.. И как же тогда быть? Ведь невозможно одному человеку, будь он даже семи пядей во лбу, объять все необъятное. Да и не надо пытаться объять! Не стоит! Бессмысленное это дело. Безнадежное. Ведь есть твои подчиненные, которые сидят и ждут, когда же ты, наконец, разберешься, определишь, что к чему и как, и дашь им, наконец, долгожданную эту работу. А тебе все некогда, некогда, некогда. Постоянно всплывает то одно, то другое, то третье, то пятое, то десятое. Все вроде мелкое, никчемное, пустяковое, второстепенное, но которое тоже надо делать.
Весь вопрос – кому делать? И так ли обязательно – тебе? А, может, надо просто набраться мужества и остановиться на мгновение. А, остановившись, оглядеться, подумать и определиться – где же здесь главное, требующее именно твоего решения, а где – второстепенное, которое может сделать любой из твоих подчиненных
Поэтому основной задачей руководителя должно становится определение главного в своей деятельности и отделение и его от второстепенного. То есть, отделить необъятную повседневную текучку собственных дел от основной ее составляющей и поручить эту мелочевку своим подчиненным, оставив за собой лишь контроль. Причем, контроль – обязательнейший и строжайший. В противном случае твои указания и приказания умрут сами собой, не дождавшись своего спроса. твоего дела.
Однако над Людмилой Ивановной контроля особого не требовалось. Со всеми делами внутри бюро она справлялась прекрасно. Да и дел-то особых в то время не было. Поэтому все происходило примерно так, как и при Ирине Владимировне. Те же бесконечные разговоры про погоду, про огороды на дачах, про бесконечные сериалы, про цены на рынках и в магазинах, и, конечно же – про свои болезни. Такое впечатление, будто они хвастаются друг перед другом своими болезнями, или же соревнуются друг перед другом – у кого больше, у кого сложней. И про свои болезни они готовы были рассказывать часами, рассказывать заинтересовано, горячо, взволновано, чуть ли не взахлеб Правда, была в их разговорах еще одна тема, особенная тема, стоящая несколько в стороне от остальных, но очень и очень психологически важной для всех них, и являющейся как бы их персональной, а потому вечной темой этих бабушек из технологического бюро. Это тема о несправедливости судьбы, заваливших их, бедненьких, работой, в то время, как другие, сидящие в соседних подразделениях отдела, ничего не делают и лишь гоняют чаи целыми днями или бегают в рабочее время по городским магазинам. Причем, говорить в этом духе они могут часами, перебрасываясь жалостливыми словами, говорить страстно, взволнованно, с каким-то даже непристойным наслаждением, с каким "хлестают" себя плетками мазохисты на своих радениях. Хотя все говорящие прекрасно знают, что загружены работой работники ОГТ примерно одинаково,, а сбегать в магазин в рабочее время на заводе практически невозможно. Потому что охранники на проходной выпустят работника ОАО с завода лишь по специальным пропускам, называемыми увольнительными, а время отсутствия работника на территории завода автоматически высчитывается из его месячного фонда времени. Поэтому уходить с завода в рабочее время не выгодно экономически самому работнику и этим не злоупотребляю. Себе же становится дороже. Все об этом на заводе знают. Знают и бабушки технологического бюро ОГТ.
Знают, но говорят.. "Зачем?! – удивлялась Ксюша, не понимая логики поступков этих проживших жизнь женщин и не предполагая даже, что придет время и ей тоже станет жалко себя из-за своей, как ей тогда покажется, неудавшейся жизни, и ей тоже захочется плакаться перед другими женщинами и в ответ ожидать, чтобы те женщины плакались вместе с ней и жалели ее. Но это еще только будет. И будет очень не скоро. Когда-то. Если вообще будет Наш жизненный путь расписывается на небесах и никому из нас не дано знать, как нам запланировано прожить свою жизнь и сколько там наверху отпустили нам для того лет.
Но Ксюшу эта болтовня не особенно волновала. Она сидела в своем закутке и потихонечку делала свои контрольные и домашние задания. Никто ей не мешал, никто к ней не цеплялся. А она еще принесла из общаги небольшой приемник и тихо слушала музыку. Свою музыку, молодежную, такую, какая ей нравилась, какую ей хотелось слушать, которую она считала своей. Были здесь и "Sugarbabes", и Тимати, и Gwen Stefani, и вица Максим, и и певица Таня, и многие другие. От этой музыки она и балдела, и отдыхала одновременно. И слушала она тихо, чтобы не мешать другим. Ведь такую музыку никто из окружающих не понимал и не слушал. И еще будут бубнить о том, что музыка всем мешает работать, что из-за этой музыки они плохо себя начинают чувствовать и т.д. и т.п. Работу ей теперь давали примерно такую же, как и всем остальным. Особенного различия между ней и другими работницами бюро Людмила Ивановна не делала. Правда, слишком уж сложных и ответственных деталей ей, конечно же, пока еще не давали. Опыта все-таки было еще маловато.
И можно было бы сказать со спокойной уверенностью, что Ксюша в бюро прижилась и стала полноправным его членом. Можно было бы. Однако не получалось. Не получалось у самой Ксюши. Мысли о ее бывшей начальнице не давали ей покоя. Они порой уходили, эти ее мысли, и тогда по нескольку недель Ксюша об Ирине Владимировне даже не вспоминала Но затем вновь возвращались назад То в виде страшных, наполненных ужасом снов, То в виде тяжелого, давящего сознание страха и "ненастроения", переходящих в жутко-кошмарный стресс, когда не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать и даже ничего не хотелось делать. А хотелось только одного – лечь на кровать с закрытыми глазами, уткнуться лицом в подушку и так лежать часами, не шевелясь, никого не видя и не слыша. И чем дальше уходило время от того страшного дня, тем чаще вспоминалась ей Ирина Владимировна.
Жизнь Ксюши стала постепенно превращаться в настоящий кошмар. Память все чаще и чаще возвращала ее к тому страшному дню. И ничего с собой она поделать не могла. Память оказалась сильнее ее. И она, память, позволяла себе делать с Ксюшей все, что ей хотелось, что она считала нужным с ней сделать. Память нагло вмешивалась в жизнь Ксюши, приходила к ней тогда, когда ей заблагорассудится, когда ей хотелось. Могла прийти поздно вечером, когда Ксюша ложилась спать, могла прийти на лекциях в МИСиС-е, могла пожаловать на работе, когда она прорабатывала заказ. И тогда Ксюшу охватывал страх, жуткий, нечеловеческий, лишающий ее возможности хоть что-то делать и оставаться самой собой. Ей все больше и больше становилось страшно. И не просто страшно, а страшно жить. Эта ее память о том дне стала ее проклятием, занозой в ее душе, гвоздем в подметке туфли, которые отравляли жизнь, делали ее безрадостной и безнадежной. Она поняла, что в жизни человека бывают порой такие тяжелые моменты, которые никогда не дадут ему нормально жить и даже просто – существовать, если от них не избавиться. Они как гнойный нарыв на теле, отравляющие своим гноем весь организм и делающий его нежизнеспособным.
Но как избавится от памяти того дня, когда она, по сути, убила человека. Пусть вредного, пусть противного, пусть мешающего ей, но все же человека. Женщину, которую она по сути вытолкнула из жизни. Не из окна, а именно – из жизни. Так как же ей теперь избавиться от этого ужасающего гнета памяти?! Как?! Интуиция подсказывала – надо очиститься. А очиститься можно только покаянием. Или искуплением. Другого пути нет.
Так что же теперь, ей надо будет пойти в милицию и во всем признаться? Но ведь не поверят! Скажут, ты, мол девка с ума сошла!! Дело закрыто, Несчастный случай. Что тебе еще надо?! Чего добиваешься? Ах, совесть замучила, тяжко жить! Так заведи себе парня – и сразу же все твои проблемы куда-нибудь дернуться или просто-напросто испарятся и исчезнут без следа. Любовь – страшная штука и сильнейшее лекарство от всех жизненных бед. Если у тебя нет сейчас парня – поможем, подберем. У нас в отделении много ребят, которые одни мыкаются, без девчонок. Бери любого, не ошибешься. И сразу же все твои проблемы с выпавшей из окна женщиной покажутся тебе никчемными по сравнению с появившимися любовными проблемами. Понятно?! Ну, и все, девочка, иди домой. Считай, что эти твои проблемы уже решены и живи теперь спокойно, ни о чем не думая.. Поэтому она в милицию не пошла. Признаваться в содеянном не стала.
Тогда, может, к священнику пойти – покаяться? Говорят, если покаяться, то груз преступления с души снимается. И тогда легче становится.. Душа тогда освобождается. И можешь уже после покаяния жить спокойно, без напряга, без оглядки, без страха. Но идти к священнику?! К совершенно постороннему для тебя человеку? И выложить ему все, самое твое тайное и самое сокровенное? Каким это образом? Да язык не повернется все ему рассказать! Да и что рассказывать, если в памяти ничего, кроме ее согнутой спины в проеме раскрытого окна, на которую она положила свою ладонь, ничего не осталось. Да и как это исхитриться открыть свою душу постороннему и чужому для тебя человеку? Совершенно тебе чужому и совершенно тебе постороннему, если родной матери она ничего не смогла сказать? Ладно бы – верующая в бога бы была. А то ведь – стопроцентная атеистка. И отец в бога никогда не верил. И мать не верила. И родители всех ее друзей и знакомых в Стерлитамаке в бога тоже не верили. И что же она тогда попрется к священнику? Была у них в Стерлитамаке церковь. Совершенно недалеко от дома, в старой части города, около большого оврага. Так про священников этой церкви столько грязного и плохого рассказывали – голова кругом шла! И бабники они, и пропойцы, и финансовые дельцы, и черт те знает какие проходимцы! И к таким идти на покаяние? Да ни за что! Ни за какие деньги! Ты ему все самое-самое свое выплеснешь, а он потом, за обильным, сытым ужином или обедом после нескольких стопок хорошей водочки будет с усмешкой, отдуваясь и отрыгивая, рассказывать своим близким о дуре девке, пришедшей к нему за покаянием. Не-ет, лучше уж сдохнуть, повеситься, но только не довериться этим "церковным боровам". Не даром же в Российской классической литературе, включая самого Пушкина, образ попа всегда был нарицательным, не вызывающий у читателя абсолютно никаких положительных ассоциаций. Пьянчужка, обжора, мздоимец, бабник, похабник…Ничего другого и никаких более лучших слов о попах наши писатели не нашли, как ни старались. Так оно, видно и было, так оно, видно и есть. Образ жизни Российского духовенства заставлял их быть именно такими, а не какими-нибудь иными. Бытие определяет сознание.. Так говорили классики марксизма-ленинизма. И они оказались правы.
Ой, как правы!
Так что же теперь делать ей, молодой, не слишком опытной в житейских передрягах, девушке, нечаянно попавшей в жестокий жизненный переплет? Ведь жить ей становится совсем уж невмоготу. Не отпускает память. Никак не отпускает. Как гиря на ногах – шагу ступит не дает. И чем дальше от того дня, тем хуже ей становится. Хоть вешайся, хоть стреляйся, хоть выпрыгивай из окна высотки. Оказывается, это не так просто – убить человека. Что-то в душе тогда ломается и зазубрены от слома терзают душу, не дают покоя. Ни днем, ни ночью. Но ведь она – не хотела! Не хотела! Это все само собой получилось, помимо ее воли. Она – не убийца! Не убийца! Может, и было когда-то что-то такое этакое в ее мыслях по отношению к Ирине Владимировне, но это же несерьезно, это лишь в мыслях. Мало ли кто о чем подумает! И то, могла пожелать ей что-нибудь плохого, но только – не смерти. Смерти она ей не желала! Нет! Как поговаривала в сердцах Ксюшина бабушка, когда она ей чересчур уж досадит чем-нибудь нехорошим:
– Чтоб тебя приподняло да шлепнуло! Чтоб тебя сегодня дождем обрызгала!.
Сказала в сердцах, сгоряча, а через минуту уже улыбается и обнимается. Да мало ли чего в мыслях человеку в мыслях или на язык придет! Главное, чтобы в сердце зла не было. А у Ксюши зла такого на Ирину Владимировну не было. Никогда! Было недовольство, было возмущение. Точно – это было! И никуда от подобных фактов не денешься Но ведь не все, что появляется в наших мыслях, мы стараемся воплотить в жизни. Чаще всего оно в мыслях так и остается и потихонечку там умирает. А у нее вот взяло да и выплеснулось наружу. Зачем?! Для чего? Ведь ненависти у нее к Ирине Владимировне не было совсем. Ненависти к ней она не испытывала, не ощущала и не чувствовала ни в какой части своей души. Была неприязнь, была нелюбовь. Вот, пожалуй, и – все! Ну и что из того? Мы многих вокруг нас не перевариваем, но никого же из-за этого не убиваем.! А она, вот, взяла, да и убила. Но не убивала ведь она! Не убивала! Она просто положила ладонь на ее спину. И все! А Ирина Владимировна взяла, да и вывалилась! Так что же, тогда получается, Ирина Владимировна сама выпала из окна?! Сама?! Конечно же – сама! А как же иначе?! Но ты ведь подтолкнула ее, так? Да не толкала я ее! Ну, может, только чуть-чуть, "капелечку" Да и не толчок это был совсем. А так – надавила слегка. Нечаянно, невольно надавила. А она – не удержалась, полетела вниз. Я-то причем?!
Причем, Ксюша, причем. И от этой страшной мысли, что она является виновницей смерти Ирины Владимировны, ей теперь уже никуда не деться. До конца собственной жизни. И потому – сначала Ирина Владимировна, а потом за ней – она, Ксюша. И только тогда оно все кончится, "оплатится", наконец, эта зловещая смертельная цена. Ну, что ж, к этому все идет; так оно, наверное, и будет. Справедливость должна восторжествовать. Зло должно быть наказано.Обязательно. По принципу – око за око, зуб за зуб. Обязательно. Ведь, если посеешь ветер, то пожинать приходится уже бурю. Так оно и получилось. Ой, Ксюша, Ксюша, милая, что же ты наделала?!
Ксюша и сама понимала, что жизнь она свою испортила окончательно.
И выхода она не видела никакого. Переживала страшно. Даже внешне она изменилась очень сильно. Она похудела, осунулась, глаза запали, под глазами – темные круги. Женщины из бюро подшучивали над ней:
– Наша Ксюшенька видать влюбилась! Глядите-ка, она ведь с лица вся спала. Точно – парень появился! Готовьтесь, девки, – скоро свадьбу будем играть! Так, Ксюша? Признавайся по честному!
Ксюша пыталась неловко отшучиваться, отнекиваться, ссылаясь на напряженную учебу в институте, но получалось не слишком убедительно. И женщины в бюро многозначительно поджимали губы – точно, скоро свадьба! Но свадьбой в жизни Ксюши даже и не пахло. Для свадьбы нужен парень. А парня здесь себе Ксюша не завела. Не получилось. Может, оно было бы, наверное. гораздо проще, если бы у нее появился парень. Парень, любовь, или даже простая привязанность к представителю противоположного пола отвлекли бы ее от собственных тяжелых мыслей, дали бы новый интерес, новый импульс, новое направление в ее жизни. И тогда бы она наверняка забыла о своей трагедии или стала бы воспринимать ее уже не так безнадежно остро, а уже через призму своих любовных отношений. А любовь – мощнейшее лекарство от всех жизненных неприятностей, особенно для женщин. Однако парня у нее не было. А учеба хотя и занимала у нее почти все свободное время, от тягостных мыслей все-таки не избавляли. Да и проблем особых учеба у нее теперь не вызывала. Практически все свои домашние задания и все свои контрольные работы она делала на работе, в своем уютном гнездышке, как выразилась одна из женщин бюро, глядя на цветовую ограду ее рабочего стола. И зимнюю свою сессию Ксюша сдала легко, без особого труда и особого напряжен6ия, и даже – без троек. И к летней сессии тоже подошла без затруднений, сдавая, по возможности, основную часть учебных зачетов и экзаменов досрочно, вне учебного графика.
Однако, летняя зачетная сессия – это еще, вдобавок ко всему, и годовщина смерти Ирины Владимировны, годовщина ее падения с 16-го этажа "стекляшки", падения, происшедшего с помощью ее, Ксюши. И чем ближе подходил этот день, тем большее беспокойство охватывало Ксюшу, тем страшнее ей становилось. А ночь перед этим днем она практически не спала, только иногда лишь впадая в какое-то сумрачное забытье. И перед закрытыми ее глазами постоянно стояла эта полусогнутая старушечья спина в открытом окне комнаты "стекляшки", куда тянется ее рука.
Утром она встала бледная, осунувшаяся, с черными провалами, лихорадочно блестевших глаз. Кое- как позавтракала и, не взяв ничего с собой на обед, пошла на работу. На работе зашла в свой закуток и сидела там, не выходя, несколько часов, до самого обеда. А в обед, когда женщины бюро разошлись по своим домам и комната их бюро опустела, она встала и вышла в вестибюль этажа. С обеих сторон вестибюль выходил на лестничные проемы, по которым можно было подняться или опуститься на верхние и нижние этажи здания "стекляшки". Но работал только один лестничный проем. Второй был закрыт. Точнее – считался закрытым. Потому что дверь там была открыта и выйти при желании туда было можно. Только незачем. Ни подняться вверх, ни опуститься вниз там было нельзя – лестничные площадки были завалены каким-то хламом. Но окно там не было заделано. И его можно было при желании открыть. Туда и направилась Ксюша.
Вестибюль этажа в это время был пуст. Те работники "стекляшки", которые обедали на своих рабочих местах, еще не пообедали, а просто так слоняющихся по вестибюлю здесь не бывало. Поэтому никто Ксюшу не остановил и не задал дурацких, никчемных вопросов о том или сем. Она прошла вестибюль и открыла дверь лестничного проема. Там было пусто. Только около окна стояло друг на друге несколько сломанных стульев. Ксюша переставила стулья на другое с место и подошла к окну. Окно было старое, еще Советских времен, но рамы были уже не деревянные, а сделаны из алюминия. Последний шик уходящего в небытие политического строя. Поэтому открыть окно не оказалось для Ксюши особой проблемой. Делала она все это спокойно, не торопясь, даже как бы рассудочно. Она распахнула створку окна и глубоко вздохнула, втянув в себя летний, жаркий, пахнувший городом и бензином воздух, перевела дыхание.. Затем встала на подоконник, закрыла глаза и шагнула вперед.
ЭПИЛОГ
"
Каждому – свое"
. Фраза из библии
Падение Ксюши из окна шестнадцатого этажа инженерного корпуса ОАО "Машзавод", молоденькой совсем еще девушки из башкирского города Стерлитамак, своего рода, заводского "гастарбайтера", работавшей по договору в технологическом бюро ОГТ, повергло в шок всех обитателей "стекляшки". Никто ничего не мог понять. Что за чертовщина! Опять – несчастный случай?! Опять со смертельным исходом!? Как и год назад? Бред какой-то! Так что ж теперь, эту нашу "стекляшку" злой рок преследует? Она что, проклятая теперь? И как Ксюша оказалась на этом закрытом лестничном проеме? Зачем ее туда понесло? Ведь туда даже курить не ходили – на каждом этаже были свои, хорошо оборудованные курилку. Да она и не курила вовсе. И что она там делала? И одна ли она там была? И почему окно там оказалось распахнутым, когда окна в стекляшке должны быть все намертво закрыты?
Вопросы, вопросы, вопросы. И ни одного на них вразумительного ответа. В самоубийство молодой девушки, успешно учившейся в МИСиС-е и успешно начинающей работать в технологическом бюро, никто не верил. Трудно было поверить. Да подобный вопрос и не возникал ни у кого. Тогда – что же?! Никаких версий ни у кого не было. Ни у милиции, ни у коллег ее по работе, заводчан. Оставалось одно – несчетная любовь. Но оказалось, что у нее и парня-то не было. Все ее подруги говорили в один голос так говорили. Тогда – совсем ничего не понятно. Нет у случившегося никакого объяснения. Нет – и все тут.
Даже совпадения даты падения Ксюши с датой падения Ирины
Владимировны никого не насторожило, и никто не попытался связать оба эти события в одно неразрывное целое. А, случайное совпадение! Не стоит и голову ломать1
Лишь одна Саша догадалась об истинной причине случившегося. Но никому ничего не сказала. Зачем?! Она вспомнила мертвое лицо Ксюши, когда вбежала тогда в комнату, ее безумные ошеломленные глаза и слова, которые она непрерывно повторяла, глядя на открытое окно:
– Не – я!…Не – я!…Не – я!…
А в действительности же оказалась "она" Вот как жизнь иногда поворачивает! Целый год. терпела, терпела бедная девчонка, носила все в себе, ходила буквально сама не своя, переживала, нервничала, а вот в годовщину смерти Ирины Владимировны все-таки не выдержала, сорвалась. И – в окно! Вслед за ней, за своей жертвой!
Саша даже испуганно зажала рот ладонями, когда ей пришла такая мысль в голову. Зажала, чтобы даже слово о ее страшной догадке не смогло бы вылететь из ее рта. Они с Ксюшей подружились на фоне совместной учебы в институте и совместном месте работы в "стекляшке. И ей не хотелось портить репутацию Ксюше. Зачем? О мертвых плохо не говорят. Да и сама Ксюша Саше ничего плохого никогда не делала. Зачем предавать подругу? И Саша никому не сказала об этих своих подозрениях.
Похоронили Ксюшу дома, в Стерлитамаке. Приехали родители, отец и мать, и забрали дочь к себе на родину. И долго потом ходили по заводу разговоры о девочке, приехавшей сюда для построения своей жизни, а нашедшей здесь смерть. И кто здесь виноват в случившемся – сказать невозможно. Такова судьба, такова доля. Но если это так, то зачем обрывать жизнь у молодых, только-только начинающих свою дорогу в жизни? Зачем? Ведь это. – несправедливо.
КОНЕЦ.