Пакулов Глеб Иосифович. Варвары

   – Думаем умереть, защищая свои дома, – ответил Гекатей. – Агай не упрекнет нас в измене. Настоящие солдаты ушли с ним, а эти – вооруженные виноградари, горшечники и рыбаки – плохая опора.
   – Вы неладно решили! – Лог подошел к комнатке, в которой отдыхала царевна, послушал, не встала ли она, не слышит ли их разговора. Тихо было за дверью.
   – Тогда советуй свое, – попросил Гекатей.
   – Вторую когорту надо тоже послать вперед, – подходя к ним, сказал Лог. – С ней я и царевна. Когда Агай увидит ее среди своего войска…
   – Это придаст ему решительность! – поддержал его молчавший до этого Сосандр. – Царь скифов не допустит пленения царевны и ускорит сражение. К тому же царевна вот-вот станет матерью, а гибели ее и, возможно, наследника, единственного внука… Да что там! Прав Лог. Надо выступать немедленно. Что за выгода умереть здесь, когда это станет неотвратимым? Лучше встретить врага на дальних подступах к Ольвии, а если уж погибать, так не видя мучений наших жен и детей.
   Гекатей молчал. Видно было, что ему очень не хочется принять решение Лога и Сосандра. Но стратег, как и Сосандр, хорошо знал о постановлении Совета граждан. В нем предписывалось новую когорту так же послать навстречу врагу. Богатые горожане не хотели злить персов обороной, если они подойдут к городу. Умилостивить их покорностью и щедрой данью, вот о чем они думали. Присутствие же в Ольвии Гекатея во главе когорты помешало бы этому.
   Знал Гекатей и другое: если ослушаться Совета, его сместят с поста главного стратега. Его, воздвигшего несколько трофеев на полях брани во славу Эллады!.. Недаром же раздавались крики с кольцевых сидений Совета о своенравии стратега. Мол, Гекатей, не забудьте – спартанец! А Спарта всегда глядела свысока на остальных эллинов, в том числе на боголюбивые Афины. А то, что он проводил ночи без сна, мучаясь раздробленностью Эллады и не видя способа свинтить ее в один механизм, об этом не было сказано ни полслова.
   – Один персидский корабль подойдет к Ольвии и захватит ее, безоружную, – наконец проговорил он. – Но вижу я, как все сговорились. Принимай и веди ты, Сосандр, вторую когорту. Я поспешу к первой и вышлю тебе навстречу Тесея.
   Он взмахнул рукой, повернулся и быстро вышел. Сосандр пожал плечами.
   – Так решил Совет, друг Гекатей, – сказал он в пустой и яркий от солнечного света дверной проем. – Можно ли перечить Совету?..
   На другой день утром Азгур приволок в дом художника мешок. В нем был панцирь, шлем и поножи для Лога. Все это мастер заказал через Сосандра. Пока Лог облачался в сверкающие доспехи, юноша принес снизу огромный щит и короткий меч.
   Азгур окреп. Плечи его раздвинулись, голова на сильной шее сидела гордо. С того дня, как его чуть живого подобрал на волноломе Астидамант, прошли долгие месяцы. Благодарный юноша многое поведал своему спасителю. Когда Скил навестил Ольвию, поэт представил ему Азгура. Выслушав повесть о его приключениях, о судьбе наконечника, Скил только крякнул, потер рукой закрасневшие шрамы. Выходило так, как он и предполагал. Ксар отобрал наконечник у Опии, оболгал Лога перед Агаем.
   Азгура он с собой не взял. Оставил у Астидаманта и наказал дожидаться Лога и служить царевне. И юноша служил теперь верно и расторопно. Он тоже обзавелся оружием и хранил его в крепкой кибитке. Дубовая, с узкими прорезями бойничек, обитая полосами железа, кибитка будет походным домом царевны, ее служанки и его – Азгура, телохранителя.
   К вечеру Ольвия прощалась с когортой. Одетые, как для боя, стояли плечом к плечу горшечники и рыбаки, кузнецы и башмачники. Бронзовые шлемы сияли, нащечники были опущены. Длинные щиты, поставленные на землю, прикрывали их до половины груди. Казалось, когорта сейчас тяжело ступит вперед и с лязгом столкнет свое железо с железом врага. Лица вчерашних мирных граждан были суровы, похожи одно на другое. Родные с трудом отличали их. Толпы провожающих молчали. Жрецы принесли жертвы, Совет архонтов дал последнее напутствие Сосандру, и он покрыл голову шлемом. Пронзительно запела флейта, звук ее стронул когорту. Гоплиты приподняли щиты, двинулись к воротам. И раздался плач. Женщины рвали волосы, дети визжали. Почуяв неладное, завыли не ко времени псы, заржали кони, заыкали ослы. Когорта уходила боевым порядком, в три ряда обступив повозки. В самом центре катилась высокая кибитка Олы, но никто не подозревал, что в ней. Правил лошадями Азгур. Лог шел в рядах гоплитов, ничем особенно не выделяясь. Были и среди солдат высокие ростом. К тому же он сбрил бороду, срезал волосы на манер эллинов, оставив на лбу крутой завиток. Когда он впервые показался таким Оле, она не сразу признала в бравом гоплите своего Лога. Теперь царевна нет-нет да приникала глазом к бойничке, но отыскать Лога среди одинаковых шлемов, щитов, среди всего этого железного сияния никак не могла.
   Астидамант со своими рабами шел рядом с Логом. Раб, которого поэт выкупил у тощего работорговца, теперь стал третьим в доме Астидаманта. На войну рабы пошли за своим хозяином с радостью. Они любили добряка поэта.
   Когорта проходила ворота, и вдруг Лог увидел Опию. Она сидела на песке и глядела на море. Накатные волны почти касались ее босых ног. Положив огромную голову на колени гетеры, лежал рядом дог. Он умными глазами глядел в ее лицо, а она гладила его по исхудавшей спине, что-то горячо объясняла, тыча в море исцарапанной и грязной рукой. Лог сцепил зубы, покосился на Астидаманта. Глаза их встретились.
   – Она любили тебя, – со вздохом проговорил поэт. – Любила, как могла.
   «Всякий ищет свое, а уж найдет или нет – дело случая и воли небожителей. Опия сейчас бы провожала меня, но нет: одна сидит на песке, а я иду своей дорогой рядом с повозкой жены». Лог повернул голову к гетере, теперь она играла в камешки. Подбрасывала вверх рябую стайку, ловила тыльной стороной ладони и счастливо смеялась.
   – Друг! Шея с петель сойдет! – толкнули мастера в спину. – Шаг не сбивай!
   Лог отвернулся и, будто отгоняя от лица муху, махнул рукой, незаметно мазнув по щеке. Никто не заметил его слезы. Теперь он больше не оглядывался и потому не видел, как ступающие последними семь шеренг гоплитов изломали строй, подбежали к гетере. Она испуганно щурилась, глядя на закованных в железо людей, и все отползала и отползала, елозя в песке коленками. Бывшие рабы, гребцы капитана Гастаха, теперь вольные граждане Ольвии, понуро и виновато смотрели на Опию. Молодой атлет, крикнувший когда-то, требуя свободу, снял шлем. Потемневшими от боли глазами за печальный удел женщины, освободившей их, смотрели на него остальные гоплиты. Они ожидали чуда. Вот он скажет что-то такое, и ей это поможет.
   – Я объездил все эллинские города Понта, бывал у диких людей степи, но никто не сказал мне, добрая госпожа, как выкупить у безумия прежнюю тебя, – голосом странным, навзрыд, проговорил атлет.
   Опия скривила грязное, все еще красивое лицо и захныкала, зажимая рукой коленку. Другой рукой шлепала поранившую ее ракушку. Гоплиты, увидя кровь, качнулись к ней, но огромный пес вздыбил загривок, щелкнул красной, в белой заставе клыков, пастью.
   – Идем, братья, – позвал атлет. – Она нашла заступника и друга до могилы. Что теперь ей люди?
   Гоплиты беглым шагом догнали когорту и, мрачные, пристроились к ней, зашагали в ногу. Сосандр ничего не сказал. В душе он был им благодарен.
   Только когда ольвийские стены остались позади, а провожающие отстали, устав причитать и плакать, Сосандр распорядился сложить щиты на повозки, снять с себя лишнее. Облегченные люди зашагали бодрее. Ночь их застала далеко от покинутого города.
 
   Ушедший на перехват персов Ксар со своими кочевниками достиг их передовых отрядов, разбил наголову, но с главной армией боя не завязал, стал медленно отходить на виду Дария, пока не уперся тылом в орду Агая. Царь выслушал старейшину и пожелал сам увидеть воинство Персиды. С высокого холма – давнего могильника киммерийского владыки – ему далеко открылась степь, и то, что он увидел, смутило его.
   – Сколько же их? – всматриваясь из-под ладони, выговорил он.
   – Все тут. – Ксар рассмеялся злобным смешком. – А во-он самого Дария шатер… Разреши, царь, новым оружием достать его?
   Агай отрицательно качнул головой, повернулся к Скилу.
   – Что ты скажешь?
   – То же, что и Ксар, – ответил Скил. – Пора их остановить. Ксар пятится уже не один день. Что персиды подумают о нас? Наше войско готово.
   – Я жду людей Куна, – возразил Агай.
   – Он может подойти не скоро, а мы еще день-два попятимся и упремся в гробницы предков. Как встретят нас их тени? – Скил из-под руки вгляделся в персидский лагерь. – И еще непонятно: почему Дарий не может нагнать нас и навязать сражения, которого жаждет? Почему воины его двигаются тихо, как больные. Они тем и были удачливы, что налетали на врага ветром.
   Перед ними, в степи, огромное войско персов готовилось к ночи. Было отчетливо видно, что армия Дария состоит из войск многочисленных покоренных царств, и каждая располагается кольцом вокруг своих повозок. Среди многих колец собственным кругом устроилась армия персов, имея в центре огромный шатер властелина. Шатер окружали шатры поменьше, за ними, одна к другой, стояли боевые колесницы. Издали лагерь напоминал распластанный цветок с белой сердцевиной. Дым от многих костров стлался над ним, гул стоял над степью.
   На холм, к Агаю, подлетел вестник. В руке он держал копье острием вверх с привязанным к нему крылом сокола. По взмыленному коню пробегали судороги, натруженные мускулы распирали мокрую шкуру, с губ падали хлопья пены. Видно было – путь он проделал немалый. Царь привстал на стременах, узнав в нем гонца от Куна. Что за вести скорые послал новый старейшина пахарей? Время такое – жди всякого.
   – Ну? – нетерпеливо выкрикнул Агай.
   – Царю повиновение! – просипел потный гонец. – Жди. Кун торопится. Он на полпути к тебе. Идет шибко ногами. К новой луне тут будет.
   – Царевна нашлась ли? – обмякнув от добрых вестей, тихо спросил Агай. – Где он дочь мою оставил? Или везет ко мне?
   – Нету царевны, владыка, – ответил гонец. – Пока нигде нету. Еще Кун передает: Танаис дымится от погребальных костров. Сарматы насыпали курган печали над Агафарсисом. Когул теперь царь. Гонца Куну прислал: «Жди. Соединимся. Я в двух пробегах от Борисфена». Так передал.
   Агай хитро сощурился, глядя на старейшин. Видя, что владыка ждет их слов, Скил заговорил первым:
   – Когул царем стал. К добру ли нам, соседям? Горяч он и завистлив. Слава воинов великих грызет ему сердце. Кун ошибается, владыка. Не жди помощи от сармата. Наконечник тебе Ксар передал, но путь наконечника Ксару неведом. Хромой, нянька Когула, возил оружие ваше в Персиду. Теперь думать надо, зачем Когул войско в кулак забрал и со спины заходит. Надо гонца назад отправить. Пусть Кун спешит к нам, не ждет сармата. Не верю я ему, и ты не поверь. Он сотрет конницей пеших воинов Куна, оставит нас без пехоты. Не тебе, Дарию он союзник. Долго говорил я, прости.
   Царь сидел, свесив голову на грудь, будто золотой шлем гнул ее, и не было сил у владыки побороть его тяжесть.
   – Ты и Ксар говорите разное, – горько произнес он. – Ксаровым словам об эллинской шпионке и верю, и нет. Твоим о юноше Азгуре – тоже. Как можно доверять сыну толмача, который обманул нас, говоря, что Дарий пойдет через Таврию и Танаис?.. Одна голова, а два языка имеет. Сын, однако, такой же. Все вы измучили меня.
   Ксар глядел в сторону далеких отсюда сарматских степей, словно разглядел там где-то важное. Агай поднял голову, и Ксар тотчас повернулся, спокойно встретил ждущие ответа усталые глаза владыки.
   – Скил говорит слова страшные, царь, но правду в них слышу. Женщина могла и напутать и обмануть. Казни меня, если навредил нечаянно… Теперь скажу о сарматах. Если они затопчут Куна и ударят нам в спину, погибли мы. Послушай Скила, и Кун к нам целым придет. – Ксар лязгнул мечом. – Но прикажи не ждать его, а сейчас же ударить по персидам. Один на один мы сломаем Дария, а там и Кун подойдет, и тогда повернем груди навстречу Когулу. Но не надо будет. Уверен я, есть сарматские глаза и уши в нашем войске и в войске Дария тоже. Слух о победе услышат далеко вокруг. Это остудит пыл Когула, и он увернется. Уйдет в свои степи.
   Агай согласно кивал глядя на лагерь персов, потом махнул гонцу.
   – Назад скачи на коне свежем, – приказал он. – Пусть Кун совсем бегом спешит ко мне. – Долго глядел вслед гонцу. – Подходит Дарий к пределу, мной наведенному. Быть сражению…
   Старейшины выпрямились. Ксар ощерил в улыбке стиснутые зубы, радостно ухватил пятерней гриву своего белолобого и стал рвать ее.
   – Ы-ы! – стонал он вне себя от нетерпения.
   – Скоро быть, – повторил царь и начал съезжать с холма. Скил тронул коня следом. Ксар недоуменно смотрел на зажатую в кулаке гриву, потом упал головой на шею коня.
   – Почему не я царь! – хрипел он. – Почему я опутан ремнями повиновения!
 
   Всю ночь и весь день персы простояли на одном месте. Не двигался и Агай. Было похоже, что он маячит на виду у Дария нарочно, а если отступает, то неспроста, заманивает. Так оно и было. Агай верил, что разобьет Дария в глубине своих степей. А если тому повезет и он останется жив, то побежит назад долгой дорогой. Долгие дороги – долгие беды. Проглотит, рассосет степь безмерная остатки войск персов, и вновь обретут родные земли непоколебимую тишину. Разбить Дария и на плечах бегущей армии ворваться через Босфор на их земли, такой цели у Агая не было. Не нужна была она ему – чужая, неприветливая. Так и сказал своим старейшинам. Скил одобрил. Ксар не сказал ничего.
   К вечеру, когда они сидели в шатре Агая, к ним быстро вошел вестник Скила. Поняли – случилось непредвиденное. Так оно и оказалось: эллинская когорта во главе с Тесеем двинулась одна на весь персидский лагерь, обозленная тем, что персы вывели вперед прихваченных из Эллады пленных и на глазах всего скифского войска стали их обезглавливать, сажать на колы и сжигать на кострищах. Тесей смотрел на истязания и плакал. Своим гоплитам приказал не глядеть на казнь, а лечь на землю и накрыться щитами. Они легли. Тесей боялся, как бы когорта не потеряла рассудок и не пошла на выручку, на свою верную гибель. Умирающие эллины пели знакомую песню о своей голубой родине, и песня была хорошо слышна когорте. Но поднялась не когорта, а сам Тесей не вынес и пошел вперед, подпевая сородичам. Увидев такое, гоплиты вскочили, мгновенно построились плотным тараном и широко зашагали на персидский лагерь, неся щиты сбоку и не вынимая мечей. Гремела песня, заливался флейтист…
   Старейшины подхватили Агая под руки, вывели из шатра. Здесь он освободился от них, вгляделся в сторону персов и замер. Когорта отсюда казалась маленьким жуком-бронзовиком, ползущим безрассудно к огромному кострищу.
   Долгие годы муштры, тяжких упражнений в строгих гимнасиях выматывали гоплитов, и они ждали похода, как освобождения. Теперь они шли на врага со свирепой радостью, ступая враз, желая одного – не отвернул бы перс. Их звала к себе умирающая песня родины, которую надо успеть заслонить мечами, уберечь.
   Персы выстроились в свою обычную, многоступенчатую линию, поджидали. Когда до эллинов осталось несколько десятков шагов, из-за спин пехоты выступили индийские лучники. Над когортой взвизгнула флейта. По ее приказу гоплиты перенесли щиты вперед. Ливень стрел загрохотал по щитам. Когорта шла. Еще залп стрел, и они опять отскочили от длинных щитов. Гоплиты шагали мерно, древки стрел хрустели под их ногами. Снова, теперь длинно пропела флейта. Когорта одним слаженным движением потянула из железных ножен широкие мечи. Жуткий металлический скрежет сопроводил это движение. Было похоже – идут не люди, а стенобойная машина. Варвары первой линии дрогнули. Когорта проломила их стену и, взблескивая мечами, продолжила путь.
   Все это наблюдал Агай… Он стоял, охваченный прекрасным зрелищем самоубийств, даже голос Скила не отвлек его.
   – Пропадут, – твердил старейшина. – В твоих руках безумные они, спасать надо.
   – Царь, выкинь бунчук! – требовал Ксар. Он упал на одно колено. – Смотри! Войско твое само выстроилось для решающего боя! Эллины начали, поддержи!
   – Нет! – сказал, как ударил, Агай.
   – Дай мне тысячу своих сверхметких! Я опрокину Дария!
   – Нет! – повторил Агай. – Моих не дам. Нельзя открывать персам тайное.
   – Может, нет уже нашей тайны! – умолял Ксар.
   – Тогда я удивлю многих, – пообещал царь. – Возьмите со Скилом по десять тысяч своих и помогите, вытащите из беды. Мертвые они мне зачем? Не так хотел их использовать, когда придет мое время. Этот Тесей – мокроносый мальчишка. Выручайте!
   По самому центру персидской пехоты, туда, куда вломилась эллинская когорта, ударили всадники Скила и Ксара. Закрутился, взвыл передний край войска Дария. Треск копий, стук мечей, вопли, ржанье коней оглушили стоящего в отдалении Агая. Ему было видно – стоят персы крепко, и скифы не могут смять их. Хуже того, всадники начали поворачивать и совсем пустились наутек. За ними помчала конница Дария, но скакала тяжело, скоро остановилась и покатила назад. Вслед ей скифские всадники метали стрелы, но не один персид не упал сраженным. И это увидел Агай.
   Сильно поредевшие тысячи Скила и Ксара заняли место в боевом порядке, а сами они предстали перед Агаем. Он глядел на них – потных, разгоряченных боем и завидовал, вспоминая свою молодость. Панцирь на Скиле был изрублен, с него висли застрявшие в нем стрелы, но старейшина, похоже, не был ранен. Крови Агай не видел. Зато Ксар был забрызган ею от колен до локтей. «В бою горяч и суетлив, оттого и запачкан, как загонный скотобойца, – подумал Агай. – Врага поражать надо вежливей, значит – быстро и не топтаться вокруг, а спешить к другому. Опрятным закончишь сечу».
   Из рассказав Агай понял – когорту гоплитов спасти было нельзя. Как горячий, только откованный топор, брошенный для остыву на лед, протаивает собой нору, пока не замрет в толще, отдав все тепло, так и когорта, теряя гоплитов, прошла сквозь несколько рядов и остановилась, утратив силу тарана. И пала вся.
   – Тесей дрался не как мальчишка. Да примут его в объятия запредельные герои. Вепрем отбрасывал с пути персов, – докладывал Скил. – Мы потеряли многих, но вылазка не была пустой. Ксар подтвердит. И еще, владыка, я понял – знает перс про наши стрелы. Шибко двигаться потому не могут, что панцири и щиты у них вдвое утолщены. Меч плохо берет, а обычные стрелы отскакивают. Я так думаю – новые тоже сильно не помогут. Не врал сын толмача. Был хромой сармат в Персиде.
   Агай помрачнел. Веко на левом глазу начало подергиваться. Он прижал его ладонью, потом поехал ею вниз, будто сдирая с лица кожу.
   – Как же так, Ксар? – зло, по-стариковски, прошамкал он. – Говорил, что перехватил наконечник, я верил, а персы знают про него. Неужели врешь мне с тайным умыслом? Каким? Мастера моего хорошего зря оболгал. Зачем?
   – Не я, женщина оболгала его. – Ксар провел руками по ляжкам, тупо уставился на испачканные кровью ладони. – И меня обманула. Ее слова я тебе передал. Доверился я, а не умыслил против тебя. Я бы заставил ее подтвердить невиновность мою, да умерла она.
   – Жива, Ксар, – обронил Скил. – Сама хотела наконечник царю передать, как просил ее Азгур, да ты в воду ее обмакнул, думал, утопил. Чтобы на Лога хулу навести.
   Ксар схватился за меч, но Скил сжал его руку, придержал.
   – Судить тебя я не вправе, – сказал он, и страшные шрамы порозовели. – Она жива, но все равно как мертвая, на счастье твое. Но не в этом дело. При царе говорю. Стрелу не ты Дарию преподнес, нет за тобой измены. И не ярись зря. Я хочу правду утвердить в сердце царя нашего. Сомневается он, что наконечник побывал в Персиде. Был. Оттуда и привез его сын толмача. Азгур сейчас в Ольвии. Пошлю за ним – подтвердит.
   Агай, как держат бороду в кулаке, так и стоял, слушая речь Скила. Ксар вырвал свою руку из Скиловой, процедил:
   – Азгура ты мог выдумать. Почему не привел его сразу к владыке? – Он потер запястье. – Женщина утопила Лога, а я ее, как шпионку. Зачем мне было на мертвого его хулу возводить?
   – А на мертвого ты и не возводил. – Скил усмехнулся. – Возвел, когда твои люди увидели его где-то живым и невредимым.
   – За слова твои…
   – Замолчите! – прикрикнул Агай. – Спорите во время войны! Я один за вас думаю, а я стар… Жив, говорите, мастер? Это хорошо. Все я простил ему.
   – И то, что он греет в груди своей царевну? – Ксар блеснул глазами. – Что думает о невозможном?
   – Все, – повторил Агай. – Хватит с вас моего разговора. Будем пятиться от персидов на расстоянии полета стрелы. Дарий думает – перехитрил меня. Навесил на воинов лишнего железа и победил! Уснут и снимут. Вот когда мои лучники раскроют тайное. Вот когда я ударю по нему всем войском. И еще. Вести прилетели от Куна. Сам не верит Когулу, сюда бежит бегом. А теперь вы, два крыла моих, обнимитесь. Тебя, Скил, люблю за правдивость твою и другое хорошее. Тебя, Ксар, за ярость к врагам нашим. Обнимитесь. Или меня уже можно ослушаться?
   Старейшины похлопали друг друга по плечам. Делали они это только ради царя. У самих глаза были тяжелыми, углы губ опущены. Ксар даже фыркнул подрагивающими ноздрями. Похлопали по плечам и разошлись. Агай видел, что примирение их не искренне. Это ему не понравилось.
   Он подумал, что просто отступать тоже не годится. Надо, чтобы головы их и руки были заняты. Поэтому сказал:
   – Ты просил, Ксар, позволения тревожить персидов. Я даю на это согласие. С которыми сегодня ходил в бой, с ними и ходи. Других брать не смей. Я узнаю и накажу. И тебе, Скил, позволю. Гарцуйте, грейте кровь, а то она у вас холодной станет, совсем как у меня. Теперь оставьте меня, устал я.
 
   Прибыв в свою ставку, хромой уже не застал Агафарсиса живым. Новый царь, Когул, его воспитанник, принял старика милостиво, но от «подарков Дария» отмахнулся беспечно. Только прельстивший его халат взял с радостью. Хромой задумчиво смотрел на веселого Когула, окруженного совсем иными людьми, чем отец его, и не мог понять, что у него ка уме. А новый царь, казалось, не думал совсем о делах своего царства. Он по-прежнему ласкал Ледию, напивался кумысом. Иногда бил ее. Видно, соскучился. Щеголял в подаренном халате, якобы с плеча самого властелина Персиды, нисколько не догадываясь, что халат столь раздолен, а Дарий так мал ростом, что утонул бы в нем или разбился, наступив на узорчатую полу.
   Когда известие о вторжении персов достигло стайбы Когула, он поначалу опешил. Почему пошли через Балканы, а не здесь, как договорились? Но, поразмыслив, успокоился. Если персы оттуда будут теснить скифов до Танаиса – измотаются те и другие. А он, царь сарматов, еще не решил, как поступит. Слова о союзе он Дарию не давал, а скифы соседи грозные. Не посоветовавшись с хромым, велел своей орде съехаться в одно место. Ранней весной она сдвинулась, перешла Танаис, а огромный лагерь зачадил кострами на скифской земле.
   Сделал это Когул только для шпионов Дария. Разве он не выполнил клятву отца своего Агафарсиса и не перешел границу? Скифам, тем можно сказать другое: ждал удара Персиды отсюда и отступил в дружественные степи.
   Была у Когула мысль отпустить Мадия, раскаяться в поступке отца и повести войско на персов. Об этом он сказал хромому. Тот сморщился, отчего совсем не стало видно глаз в складках дряблой кожи, ответил:
   – Побывавший в капкане волк становится мстительным. Ты убей Мадия. Ведь Агай знает, что мы похоронили старейшину. Отец твой, да простит меня его тень, был богат телом, а не умом. Хотел старейшину продержать в яме до поражения Агая, чтобы победой своей унизить Мадия за оскорбление. Ты помнишь, какое. Так Агафарсису надо было, а тебе зачем? Скифы обречены, думаешь? Дарий их разобьет? Один? Скоро ли?.. Я бы на эти вопросы не ответил, сынок. Может случиться наоборот, а Мадий не убежит из ямы. Тогда жди скифов в гости. А что это за гости, ты видел. Вспомни тех четверых.
   Разговор этот происходил вечером, в день переправы за Танаис. Ночью старейшина скифов исчез. Хватились его утром. И все стало ясно. Его освободила нубийка и пропала вместе с ним. Ножичек Ледии валялся в юрте рядом с обрывками ременных пут. У царской коновязи недосчитались четырех коней, а конюха нашли под войлоком задушенным. Погоня за беглецами была короткой. По скифской земле сарматы ездили с опаской и вглубь забираться не решались.
   Когул встревожился. Хромому стоило трудов немалых успокоить его, заверяя, что Агаю сейчас пока не до сарматов, а сам он и кинжальщиков послал по следу Мадия. Убьют. Есть вести: скифы допятились до самого Борисфена и отходят вверх к порогам, где покоятся их могучие предки. Может, решили умереть там все. Следовательно, сюда не придут и надо опасаться персов. Ведь теперь Персида будет соседствовать с Сарматией, а у царя-барса лапа всегда поднята для удара. И уж раз вовремя не выступили на его стороне, надо убираться подобру на свою сторону.
   Когул выслушал его внимательно, но поступил по-своему. Утром следующего дня сарматская орда приготовилась в путь. Не отсиживаться решил пылкий царь, а быть там, где решаются судьбы двух народов. Самому взглянуть и ударить по обессиленному победителю. Хоть и против своей воли, но пришлось хромому ехать в неизвестное. Невзлюбил он с этой поры своего воспитанника.
   Серым холодным утром над заболоченной низиной Танаиса висел туман. Скрытая им орда тронулась на запад. По шуму, лязгу и реву, даже не видя, можно было определить, что идет войско, и войско это огромно.