Паланик Чак. Бойцовский клуб (перевод А.Егоренкова)

   Парень из охраны узнал у меня мой адрес и телефон, потом спросил, в чем разница между кабиной самолета и презервативом.
   — В резинку только один хрен влазит, — сказал он.
   За последние десять баксов я взял такси до дома.
   Дежурный по участку из полиции тоже задал много вопросов.
   Моя электробритва, оказавшаяся не бомбой, была по-прежнему на три временных пояса позади.
   А что-то, оказавшееся бомбой, — большой бомбой, — разнесло мой кофейный столик «Нйурунда» тонкой работы, выполненный ввиде знака инь-ян, липово-зеленого пополам с оранжевым. Теперь от него остались лишь осколки.
   От моего диванного комплекса «Напаранда» в чехлах цвета апельсина, дизайна Эрики Пеккари, осталась лишь груда хлама.
   Я не единственный пал рабом инстинкта гнезда. Раньше мы зачитывались в ванной порнографией, — теперь мы зачитываемся там же каталогами мебели «АЙКЕА».
   У всех нас одинаковые кресла «Йоханнешау» с покрытием «Штринне» в зеленую полоску. Мое в огне пролетело пятнадцать этажей, упав в фонтан.
   У всех нас одинаковые лампы «Ризлампа-Хар» с проволочным бумажным абажуром, сохраняющим окружающую среду, без искусственных красителей. Мой превратился в конфетти из хлопушки.
   Со всем этим мы сидим по ванным.
   Набор столовых приборов «Элли». Из нержавеющей стали. Безопасен для посудомоечной машины.
   Настенные часы «Вильд» из гальванизированной стали, о, я должен, должен был их заполучить.
   Стеллаж из полок «Клипск», о, да!
   Ящики для головных уборов «Хелмиг». Да!
   Россыпи из всего этого сверкали на улице под домом.
   Комплект лоскутных покрывал «Моммала». Дизайн Томаса Хэрила, в наличии следующие варианты расцветки:
   «Орхидея».
   «Фушиа».
   «Кобальт».
   «Эбонит».
   «Черный янтарь».
   «Яичная скорлупа» или «Вереск».
   Я всю жизнь потратил, чтобы купить это все.
   Мои журнальные столики «Кэликс» с текстурированной полированной поверхностью, легко поддающейся уходу.
   Мои складные столики «Стэг».
   Когда покупаешь мебель — говоришь себе: «Это мой последний диван на всю оставшуюся жизнь». Покупаешь диван, и потом пару лет доволен лишь тем, что, чего бы ни случилось, — вопрос с диванами решен. Потом приличный набор посуды. Потом идеальная кровать. Шторы. Ковры.
   Потом попадаешь в плен своего любимого гнездышка, и вещи, которыми ты владеешь, овладевают тобой.
   Так было, пока я не вернулся домой из аэропорта.
   Из тени вышел швейцар, и сообщил, что произошел инцидент. Полиция уже была здесь и задала много вопросов.
   Полиция думает, что это, возможно, был газ. Наверное, фитилек плиты потух, а газ продолжал поступать из брошенной горелки тонкой струйкой, — утечка, — и газ поднялся к потолку, и газ заполнил весь кондоминиум от потолка до пола, каждую комнату. Семнадцать сотен квадратных футов площади, высокие потолки; день за днем газ выходил, заполняя все помещения. Потом где-то на компрессоре холодильника, должно быть, проскочила искра.
   Детонация.
   Окна во всю стену вылетели из алюминиевых рам, и все внутри охватил огонь, — диваны, лампы, посуду, комплекты покрывал, — и университетские альбомы, и дипломы, — и даже телефонный аппарат. Все вылетело из окон пятнадцатого этажа фейерверком осветительных ракет.
   Нет, пожалуйста, только не мой холодильник. Я набрал целые полки различных горчиц, и твердых, и меньшей густоты, в стиле английских пабов. У меня было четырнадцать разновидностей обезжиренных вкусовых приправ для салата и семь сортов каперсового листа.
   Знаю, знаю, нелепость: в доме полно специй, а настоящей еды — нет.
   Швейцар смачно высморкался в носовой платок со звуком, напоминающим шлепок принятой подачи в бейсболе.
   «Можно подняться на пятнадцатый», — сказал он, — «Но на блок никого не пускают». Приказ полиции. Полиция расспрашивала, нет ли у меня брошенной старой подруги, способной на такое, или, может, какого-нибудь личного врага с доступом к взрывчатке.
   — Не стоит подниматься наверх, — говорил швейцар. — Там, кроме бетонного каркаса, ничего не осталось.
   Полиция не выявила следов поджога. Никто не унюхал газ. Швейцар поднимает бровь. Этот тип проводил время, флиртуя с горничными и медсестрами, работавшими в больших помещениях на верхних этажах, и каждый вечер ждал в вестибюле, когда они будут возвращаться с работы. Три года я живу здесь, и этот швейцар все так же сидит по вечерам с журналом «Эллери Квин», пока я втаскиваю пакеты и сумки, отпираю дверь и вхожу внутрь.
   Швейцар поднимает бровь и рассказывает, что некоторые люди, уезжая в долгую поездку, оставляют свечу, — очень-очень длинную свечу, — гореть в большой луже бензина. Такое делают люди с финансовыми трудностями. Те, кто хочет выбраться из низов.
   Я попросил разрешения воспользоваться телефоном у парадного.
   — Многие молодые люди пытаются поразить мир и покупают слишком много всего, — говорил швейцар.
   Я звоню Тайлеру.
   Телефон прозвонил в доме, который Тайлер арендовал на Пэйпер-Стрит.
   Тайлер, ну пожалуйста, избавь меня!
   Телефон прозвонил еще раз.
   Швейцар наклонился к моему плечу и произнес:
   — Многие молодые люди сами не знают, что им нужно.
   Тайлер, ну пожалуйста, спаси меня!
   Телефон прозвонил снова.
   — Молодежь! Им нужно все сразу, весь мир!
   Избавь меня от шведской мебели!
   Избавь меня от изящных искусств!
   Телефон прозвонил еще раз, и Тайлер снял трубку.
   — Если не будешь знать, чего хочешь, — говорил швейцар. — Закончишь с кучей того, что тебе не нужно и не нравится.
   Да не стать мне законченным!
   Да не стать мне цельным!
   Да не стать мне совершенным!
   Избавь меня, Тайлер, от целостности и совершенства!
   Мы с Тайлером договорились встретиться в баре.
   Швейцар попросил телефонный номер, по которому меня сможет найти полиция. Все еще шел дождь. Моя «Ауди» по-прежнему припаркована на стоянке, но из лобового стекла торчит пробивший его галогеновый торшер «Дакапо».
   Мы с Тайлером напились пива, и Тайлер сказал, что да, я могу остаться у него, но попросил меня оказать ему услугу.
   На следующий день должен приехать мой чемодан с прожиточным минимумом, — шесть рубашек, шесть смен нижнего белья.
   Мы, подвыпившие, сидели в баре, никто не смотрел на нас и не обращал внимания, и я спросил Тайлера, что я должен для него сделать.
   Тайлер ответил:
   — Я хочу, чтоб ты меня изо всех сил ударил.

Глава 6.

   Две картинки из моей демонстрационной презентации для Майкрософт на экране, я чувствую вкус крови, которую приходится сглатывать. Мой босс не знает, в чем дело, но он не дал бы мне вести презентацию с подбитым глазом и половиной лица, опухшей от швов под щекой. Швы слабеют, и я могу ощутить их, прощупав языком. Похоже на спутанную рыболовную леску на берегу. Я представляю их, как черные петли на распустившемся вязании, и глотаю кровь. Мой босс ведет презентацию по моему сценарию, а я меняю кадры на ноутбуке у проектора возле противоположной стены, в темноте.
   Мои губы еще больше липнут от крови, когда я пытаюсь слизывать ее, и когда включится свет, мне придется повернуться к консультантам из Майкрософт, — к Эллен, Уолтеру, Норберту и Линде, — и сказать «Спасибо что пришли», — мой рот будет блестеть от крови, и кровь будет просачиваться сквозь щели между зубами.
   Можно проглотить около пинты своей крови, прежде чем тебя вывернет.
   Завтра бойцовский клуб, — а я не хочу пропустить бойцовский клуб.
   Перед презентацией Уолтер из Майкрософт улыбнулся своей экскаваторной челюстью, — лицо как инструмент маркетинга, загоревшее до цвета жареных чипсов. Уолтер пожал мою руку, обхватив ее своей, мягкой и гладкой, с печаткой на пальце, и сказал:
   — Представить боюсь, что случилось с тем, другим парнем.
   Первое правило клуба — не упоминать о бойцовском клубе.
   Я сказал Уолтеру, что упал с лестницы.
   Упал сам по себе.
   Перед презентацией, когда я сидел напротив босса и объяснял ему, где в сценарии прокомментирован какой слайд, и где я хотел пустить видеофрагмент, мой босс спросил:
   — Во что это ты ввязываешься каждые выходные?
   «Я просто не хочу умереть без единого шрама», — ответил я, — «Нет ничего хорошего в том, чтобы иметь прекрасное нетронутое тело. Понимаете, как эти автомобили без единой царапины, сбереженные от самого момента выставки в магазине в 1955-м году; мне всегда казалось — какая растрата!» Второе правило клуба — нигде не упоминать о бойцовском клубе.
   Может быть, во время ланча в кафе, к твоему столику подойдет официант с огромными, как у панды, синяками под глазами, оставшимися от бойцовского клуба в последние выходные, когда ты сам видел, как его голова оказалась в тисках между бетонным полом и коленом здорового двухсотфунтового парня, который лупил официанта кулаком в переносицу, снова и снова, с тяжелым глухим звуком, пробивавшимся сквозь крики толпы, — пока официант не набрал воздуха, чтобы, брызгая кровью, крикнуть «Стоп!».
   Ты промолчишь, потому что бойцовский клуб существует только на временном интервале между началом клуба и концом клуба.
   Ты видишь