Паланик Чак. Дневник

   А теперь, между прочим, она ассистент супервизора по обслуживанию обеденного зала. Она «Сотрудник месяца» в отеле Уэйтенси. Она твоя жена, Мисти Мэри Уилмот, мать твоей дочери Тэбби. Она почти получила диплом бакалавра искусств. Она голосует и платит налоги. Она, блин, королева рабов, а ты овощ с отмершим мозгом, который валяется в коме с трубкой в заднице и еще кучей дорогих причиндалов, которые сохраняют тебе жизнь.
   Дорогой, милый Питер, не в том ты положении, чтобы называть хоть кого-то никчемной дурехой.
   У коматозников вроде тебя все мышцы сокращаются, а сухожилия постепенно сжимаются. Колени подтягиваются к груди. Руки складываются, прижимаются к животу. Икры съеживаются до такой степени, что пальцы ног смотрят вертикально вниз, больно даже смотреть. Твои пальцы скрючились, ногти врезаются в запястья. Каждая мышца и сухожилие становятся все короче и короче. Твои мышцы спины, спинальные эректоры, тоже съеживаются и оттягивают твою голову назад, пока она почти не касается твоей задницы.
   Чувствуешь?
   Весь съежившийся и покореженный, и ради этой развалины Мисти три часа едет в больницу. Это не считая парома. Ты – та самая развалина, за которой Мисти замужем.
   Писать все это – худшая часть ее дня. А все твоя мамаша, Грейс, которую непонятно кто надоумил, чтобы Мисти вела дневник о коме. Так делали моряки и их жены. Грейс сказала, пиши в дневнике каждый день, пока вы не вместе. Мол, такая старая морская традиция. Золотая традиция острова Уэйтенси. Проведя много дней и месяцев в разлуке, моряки и их жены обмениваются дневниками и узнают обо всем, что пропустили. Как растут дети. Какая была погода. Записи обо всем. Каждодневное дерьмо, которым ты с Мисти нагоняли бы друг на друга скуку за ужином. Твоя мать сказала, тебе это будет полезно, поможет прийти в себя после выздоровления. Когда-нибудь, даст Бог, ты откроешь глаза, заключишь Мисти в объятия и поцелуешь ее, свою любящую жену, а тут окажутся все твои утраченные годы, запечатленные во всех подробностях, все о том, как твоя дочка растет и твоя жена по тебе тоскует, и ты будешь посиживать под деревом, потягивать лимонад и с удовольствием наверстывать упущенное.
   А твоей матери, Грэйс Уилмот, пора бы очнуться от собственной комы.
   Дорогой и милый Питер. Чувствуешь?
   У всех своя кома.
   Что ты будешь помнить из прошлого, никто не знает. Возможно, вся твоя память сотрется. Исчезнет, как в Бермудском треугольнике. Ты перенес травму мозга. Ты очнешься совершенно новым человеком. Другим, но таким же. Возродишься.
   Просто к сведению: вы с Мисти встретились в художественном колледже. Ты ее забрюхатил, и вы переехали жить к твоей мамашке на остров Уэйтенси. Если ты в курсе, можешь не читать. Пробеги глазами, и все.
   Чему не учат в художественном колледже, так это тому, что с беременностью может кончиться вся твоя жизнь.
   Есть масса способов покончить с собой, как бы не умирая.
   И еще к сведению: ты не человек, а гуано. Ты эгоистичный, недоделанный, ленивый, бесхребетный кусок дерьма. На случай, если ты не помнишь: ты завел гребаную машину в гребаном гараже и попытался удушить свою гребаную задницу выхлопными газами. Только даже этого ты не смог сделать нормально. Надо было сначала заполнить бак.
   Чтоб ты знал, как ты ужасно выглядишь: если ты провел в коме дольше двух недель, врачи называют это устойчивым вегетативным состоянием. Твое лицо опухает и краснеет. Зубы начинают вываливаться. Если тебя не переворачивать каждые несколько часов, у тебя будут пролежни.
   Сегодня твоя жена пишет это на сотый день после того, как ты стал овощем.
   А если груди Мисти похожи на пару дохлых карпов, на себя посмотри.
   Хирург ввел тебе в желудок трубку для питания. В руку вставили тонкую трубку для измерения кровяного давления. Она определяет, сколько в твоих артериях кислорода и углекислого газа. Еще одна трубка в шее, чтобы измерять давление в венах, ведущих к сердцу. У тебя катетер. Трубка между легкими и ребрами сцеживает всякие лишние жидкости. Маленькие круглые электроды, прилепленные к груди, следят за сердцем. Наушники посылают звуковые волны, чтобы стимулировать спинной мозг. Трубка, запихнутая в нос, засасывает в тебя воздух из респиратора. Еще одна капает в вены жидкостями и медикаментами. Глаза заклеены пленкой, чтобы не высохли.
   Просто чтобы ты знал, откуда на все это деньги: Мисти пообещала отдать дом Сестрам заботы и милосердия. Большой старый дом на Березовой, все шестнадцать акров, в ту же секунду, как ты умрешь, католическая церковь получит по завещанию. Сто лет твоей бесценной семейной истории, и все угодит им прямо в карман.
   В ту же секунду, как ты перестанешь дышать, твоя семья останется без крова.
   Но не волнуйся, с этим респиратором, питательной трубкой и лекарствами ты не умрешь. Ты не умрешь, даже если захочешь. Они будут держать тебя в живых, пока ты не станешь иссохшим скелетом, но машины все будут прокачивать через тебя воздух и витамины.
   Бедный, милый, глупый Питер. Ты это чувствуешь?
   «Отключить от аппарата» – только фигура речи. Все аппараты подключены к компьютерам. Плюс есть дублирующие генераторы, сигнализация с защитой от поломки, аккумуляторы, десятизначные секретные коды, пароли. Тебе бы понадобился специальный ключ, чтобы выключить респиратор. Тебе бы понадобились судебный ордер, постановление об отмене суда за должностное преступление, пять свидетелей, согласие трех врачей.
   Так что можешь не дергаться. Никто не будет отключать тебя от аппарата, пока Мисти не вылезет из дерьма, в которое ты ее зафутболил.
   На случай, если не помнишь: каждый раз, когда она приходит тебя навестить, она надевает одну из старых дешевых брошек, что ты когда-то дарил. Снимает ее с плаща и открывает застежку. Конечно, стерилизует техническим спиртом. Еще не хватало шрамов или стафилококков. Она вонзает острие дурацкой старой броши – очень, очень медленно – в мясо твоей руки, ноги или плеча. Пока не утыкается в кость или игла не выскакивает с обратной стороны. Если идет кровь, Мисти ее вытирает.
   Такая ностальгия…
   Иногда она вонзает в тебя иглу несколько раз. И шепчет:
   – Чувствуешь?
   Тебе, впрочем, не привыкать.
   Она шепчет:
   – Ты еще жив, Питер. Как тебе?
   Если ты потягиваешь лимонад под деревом дюжину лет, сто лет спустя, учти, что лучшая часть каждого ее посещения – этот укол.
   Мисти отдала тебе лучшие годы жизни. Мисти не должна тебе ничего, кроме большого и толстого развода. Кретин обдолбанный, вот ты кто, хотел оставить ее с пустым баком, как всегда. А еще позапечатывал людям в стенах свои послания ненависти. Хотя обещал любить, почитать и ценить. Говорил, что сделаешь Мисти Мэри Клейнман знаменитой художницей, а оставил ее бедной, нелюбимой и одинокой.
   Чувствуешь?
   Бедный, милый, глупый враль. Твоя Тэбби шлет папе обнимашки и поцелуи. Через две недели ей будет тринадцать. Подросток.
   Погода сегодня гневная, переходящая в приступы ярости.
   На всякий случай: Мисти принесла тапки из овечьей шкуры, чтобы у тебя не мерзли ноги. Ты носишь плотные ортопедические чулки, которые сгоняют кровь к сердцу. Она спасает твои зубы, чтобы не выпали.
   Просто к сведению: она еще тебя любит. Она бы не стала мучить тебя, если б не любила.
   Козел ты, Питер. Чувствуешь?

2 июля

   Ну ладно, ладно. Мать твою.
   Просто к сведению: большая часть этого дерьма скопилась по вине Мисти. Бедной маленькой Мисти Мэри Клейнман. Бедной малышки с квартирным ключом на шее, плодом развода, когда родителей почти никогда нет дома.
   В колледже все подруги говорили:
   Не смей.
   Нет, говорили ее подруги. Только не Питер Уилмот. Не «бродячий Питер».
   Восточная школа искусств, Академия искусств в Медоузе, Художественный институт в Уилсоне – ходили слухи, что Питера Уилмота выгнали отовсюду.
   Тебя выгнали.
   Каждый художественный колледж в одиннадцати штатах – и Питер поступал туда и не ходил на занятия. Он вообще не заглядывал в студию. Денег у Уилмотов явно куры не клевали, потому что учился он уже почти пять лет, а его портфолио оставалось пустым. Питер просто все время флиртовал с девушками. Питер Уилмот, длинные черные волосы, растянутые свитера грязно-синего цвета, вязкой косами. На плече вечно зиял распоротый шов, подол свисал ниже паха.
   Полные, худые, молодые или старые – Питер цеплялся к каждой студентке. Страшный Питер Уилмот в своем грязно-синем уродливом свитере. Когда подружки однажды показали его Мисти, его свитер расползался на локтях и по подолу.
   Твой свитер.
   Швы разошлись, и сзади были видны дыры, из которых выглядывала черная футболка Питера.
   Твоя футболка.
   Единственной разницей между Питером и бездомным амбулаторным пациентом психлечебницы с ограниченным доступом к мылу были его украшения. А может, и нет. Просто странные грязные броши и ожерелья, сделанные из хрусталя. Украшенные фальшивым жемчугом и хрусталем, эти огромные старые колючие блямбы из цветного стекла висели на груди Питера. Большие бабушкины броши. Каждый день новая. Иногда это было огромное колесо из искусственных изумрудов. Или снежинка из колотых стекляшек-бриллиантов и рубинов, причем проволочные части позеленели от его пота.
   От твоего пота.
   Не украшения, а хлам.
   Просто чтобы ты знал: в первый раз Мисти встретилась с Питером на выставке первокурсников. Она и несколько подруг смотрели на картину скалистого каменного дома. С одной стороны дом заканчивался большой комнатой из стекла – оранжереей с пальмами. Через окна было видно фортепиано и мужчину, который читает книгу. Чей-то маленький личный рай. Подруги ахали, хвалили цвета и все остальное, и вдруг кто-то зашептал:
   – Не оборачивайтесь, бродячий Питер идет!
   Мисти переспросила:
   – Кто-кто?
   Ей ответили:
   – Питер Уилмот!
   – Главное – не смотри на него!
   Все подруги говорили Мисти: не подзуживай его! Всякий раз, когда Питер заходил в комнату, каждая находила повод уйти. Он не то чтобы вонял, но все равно все заслонялись от него. Он не пялился, но большинство все равно скрещивало руки на груди. У любой, кто говорил с Питером Уилмотом, мышца frontalis морщила лоб – доказательство испуга. А у Питера веки были наполовину сощурены, скорее как у разозленного человека, чем у того, кто хочет влюбиться.
   Подруги Мисти в тот вечер в галерее просто разбежались.
   И она осталась наедине с Питером, с его сальными волосами, свитером и старой никчемной бижутерией. Он покачался на пятках, уперев руки в бедра и глядя на картину, сказал:
   – Ну, что?
   Не глядя на нее, он сказал:
   – Струсишь и побежишь за своими подружечками?
   Он сказал это, выпятив грудь. Его глаза были сощурены, по скулам ходили желваки. Зубы скрипели. Он повернулся и ударился о стену так сильно, что картина рядом перекосилась. Он отклонился назад, прижав плечи к стене, запихнув руки в передние карманы джинсов. Закрыл глаза и глубоко вдохнул. Потом медленно выдохнул, открыл глаза, пристально посмотрел на нее и спросил:
   – И что? Что ты думаешь?
   – О картине? – спросила Мисти.
   Скалистый каменный дом. Она протянула руку и выправила рамку.
   Питер скосил глаза, не поворачивая головы.
   – Я вырос в соседнем доме. Мужик с книгой – это Бретт Петерсен. – А потом сказал вслух, слишком громко: – Я хочу знать, выйдешь ли ты за меня замуж.
   Вот так Питер сделал ей предложение.
   Так ты сделал предложение. В первый раз.
   Он с острова, говорили все. С этого музея восковых фигур, острова Уэйтенси, где живут благородные семейства, ведущие род аж от первых поселенцев. Старые благородные фамильные древа, где все друг другу приходятся двоюродными племянниками. Где уже двести лет никому не надо покупать столовое серебро. Они едят мясо на завтрак, обед и ужин, а их сыновья носят какую-то старую бижутерию. Вроде как фирменная фишка острова. Их старые семейные дома из дерева и камня высятся вдоль Вязовой, Можжевеловой, Грабовой, источенные соленым ветром.
   Даже все их золотые ретриверы приходятся друг другу кузенами.
   Говорили, что на острове Уэйтенси все такое, музейное. Дряхлый паром, на котором помещается шесть машин. Три квартала зданий из красного кирпича по Купеческой: бакалея, старая библиотека и часовая башня, магазины. Белая вагонка и круговые балкончики закрытого старого отеля. Церковь, вся из гранита и витражей.
   Там, в галерее художественного колледжа, на Питере была брошь – круг из грязно-синего хрусталя, а внутри – круг фальшивого жемчуга. Некоторые синие камни уже вывалились, и пустые отверстия чернели как пасти с кривыми острыми зубками. Металл был серебром, но гнутым и окисленным. Кончик длинной булавки торчал из-за края броши, весь в шариках ржавчины.
   Питер держал в руках большой пластиковый стакан со спортивной эмблемой. Отхлебнул и сказал:
   – Если нет вероятности, что ты выйдешь за меня, мне нет смысла вести тебя на ужин, верно? – Он посмотрел на потолок, потом на нее и сказал: – Я нахожу, что этот подход экономит хренову кучу времени.
   – Просто чтоб ты знал, – сказала ему Мисти, – этого дома не существует. Я его придумала.
   Мисти сказала тебе.
   А ты сказал:
   – Ты помнишь этот дом, потому что он еще в твоем сердце.
   А Мисти сказала:
   – С какой это радости ты знаешь, что в моем, блин, сердце?
   Большие каменные дома. Обомшелые деревья. Океанские волны, которые шипят и взрываются под скалами из бурого камня. Все это было в маленьком сердечке девчонки из белой бедноты.
   Может, потому что Мисти не уходила, может, потому что ты думал, что она жирная и одинокая и потому не убежала, но ты посмотрел на свою брошь и улыбнулся. Посмотрел на Мисти и спросил:
   – Нравится?
   Мисти спросила:
   – Сколько ей лет?
   Ты ответил:
   – Много.
   Мисти спросила:
   – Что это за камни?
   Ты ответил:
   – Синие.
   Просто чтоб ты знал: в Питера Уилмота было нелегко влюбиться.
   В тебя.
   Мисти спросила:
   – Откуда она?
   И Питер слегка покачал головой, усмехаясь в пол. Потом пожевал нижнюю губу. Оглянулся на несколько людей, еще оставшихся в галерее, сощурил глаза, а потом поднял их на Мисти и спросил:
   – Обещаешь, что тебя не заколбасит, если я тебе кое-что покажу?
   Она оглянулась через плечо на подруг: те стояли у картины в другом конце зала, но наблюдали за ними.
   А Питер прошептал, не отрывая задницы от стены, он наклонился к ней и прошептал:
   – Чтобы создавать настоящее искусство, нужно страдать.
   Просто чтоб ты знал: однажды Питер спросил Мисти, понимает ли она, почему ей нравятся именно те произведения искусства, а не иные. Почему отвратительная сцена побоища, вроде «Герники» Пикассо, может быть прекрасна, а изображение двух единорогов, целующихся в цветочном саду, выглядит полным дерьмом.
   Кто-нибудь вообще понимает, почему ему что-то нравится?
   Почему люди вообще что-то делают?
   Там, в галерее, под шпионским взглядом подруг, одна из картин наверняка была Питера, и Мисти сказала:
   – Ага. Покажи мне настоящее искусство.
   И Питер глотнул своего пива и вручил ей пластиковый стакан. Он сказал:
   – Помни. Ты обещала.
   Обеими руками он схватился за рваный подол своего свитера и приподнял. Так поднимается театральный занавес. Или паранджа. Из-под свитера показался тощий живот с дорожкой волос посредине. Потом пупок. Потом волосы разошлись вокруг двух розовых, еле видных сосков.
   Свитер скрыл лицо Питера и остановился. Один сосок торчал длинным острием, красный и весь в струпьях, пристал к старому свитеру с изнанки.
   – Видишь, – глухо сказал голос Питера, – брошь проколола мне сосок.
   Кто-то вскрикнул. Мисти оглянулась на подруг. Выронила пластиковый стакан, и на полу взорвалось пиво.
   Питер опустил свитер и сказал:
   – Ты обещала.
   Это была она.
   Ржавая булавка вонзилась в край одного соска, проколола мясо под ним и вышла с другой стороны. Кожа вокруг была измазана кровью, волоски слиплись от спекшихся бурых комьев.
   Это была Мисти. Это она кричала.
   – Каждый день я протыкаю его заново, – сказал Питер и наклонился за стаканом. – Чтобы каждый день чувствовать новую боль.
   Теперь она заметила, что свитер вокруг броши затвердел и потемнел от крови. И все-таки они в колледже искусств. Она видала чудиков и похлеще. Или нет?
   – Ты, – произнесла Мисти, – ты чокнутый. – То ли от шока, то ли от чего-то еще она рассмеялась: – Нет, честно! Ты мерзкий.
   Ее ноги в босоножках, липкие, забрызганные пивом.
   Кто знает, почему нам нравится то, что нам нравится?
   А Питер спросил:
   – Ты слышала о художнице по имени Мора Кинкейд? – Он покрутил брошь, та блеснула в дневном свете галереи. Потекла кровь. – Или о школе острова Уэйтенси?
   Почему мы делаем то, что мы делаем?
   Мисти оглянулась на подруг; те поднимали брови, готовые прийти на помощь.
   Мисти посмотрела на Питера и сказала:
   – Меня зовут Мисти, – и протянула руку.
   Медленно, не спуская с нее глаз, он поднял руку и расстегнул брошь. Его лицо сморщилось, все мышцы на секунду напряглись. Глаза будто стянуло морщинами, когда он вытащил длинную булавку из свитера. Из своей груди.
   Из твоей груди. Всю в твоей крови.
   Он с щелчком застегнул застежку и положил брошь Мисти на ладонь.
   И спросил:
   – Ну, хочешь выйти за меня?
   Он сказал это с вызовом, словно нарывался на драку, словно бросал ей перчатку. Словно брал ее на слабо. Или приглашал на дуэль. Его глаза охватили ее всю: волосы, грудь, ноги, руки, будто Мисти Клейнман – все, что будет у него до конца жизни.
   Дорогой, милый Питер, чувствуешь?
   И эта маленькая идиотка из трейлер-парка – она взяла брошь.

3 июля

   Энджел говорит ей сжать руку в кулак.
   – Вытяни указательный палец, будто хочешь поковырять в носу.
   Он берет Мисти за руку и держит так, чтобы торчащий палец чуть касался черной краски на стене. Энджел прослеживает дорожку черной напыленной краски, обрывки предложений и каракули, потеки и кляксы, а потом говорит:
   – Чувствуешь?
   Просто чтоб ты знал: они мужчина и женщина, они стоят близко друг к другу в маленькой темной комнатке. Они забрались сюда через дыру в стене, а хозяйка дома ждет снаружи. Просто на будущее: на Энджеле узкие штаны из коричневой кожи, которые пахнут обувным кремом. Кожаными сиденьями в машине. Твоим бумажником, промокшим от пота в твоем заднем кармане, если ты посидишь за рулем в жаркий солнечный день. Мисти еще делала вид, что терпеть не может этот запах. Вот как пахнут кожаные штаны Энджела, тесно прижатые к ней.
   Время от времени хозяйка, которая стоит снаружи, бьет ногой в стену и кричит:
   – Может, скажете мне, что там у вас происходит?
   Погода сегодня ясная и теплая, наблюдается малая облачность, и одна домовладелица, которая позвонила с Плезант-Бич, сказала, что нашла пропавшую комнату для завтраков и пусть кто-нибудь сразу приедет и посмотрит. Мисти позвонила Энджелу Делапорте, и тот встретился с ней перед паромом. Он взял фотоаппарат и целую сумку с объективом и пленками.
   Энджел, как ты, возможно, помнишь, живет в Оушен-Парке. Подсказка: ты закрыл его кухню. Он говорит, что в твоей букве «m» первый горбик крупнее второго, и это доказывает, что ты ценишь свое мнение выше общественного. Хвостатые «t» доказывают, что ты не хочешь идти на компромиссы. Это графология, это не лженаука, говорит Энджел. Обнаружив надписи Питера на своей пропавшей кухне, он захотел посмотреть на остальные.
   Просто чтоб ты знал: он говорит, сильный закос нижней петли в твоих «g» и «y» влево означает, что ты очень привязан к матери.
   Мисти сказала ему, что тут он прав.
   Мисти и Энджел, они приехали в Плезант-Бич, и им открыла женщина. Она смотрела на них, откинув голову назад, как бы вдоль носа, она выдвинула подбородок, губы сжала в ниточку, а в углу каждой челюсти была напряжена жевательная мышца, стиснута в кулачок. Женщина спросила:
   – А сам Питер Уилмот не удостоил нас вниманием?
   Крошечная мышца mentalis между ее нижней губой и подбородком так напряглась, что подбородок изрыли тысячи ямочек. Женщина сказала:
   – Мой муж с утра горло полощет.
   Mentalis, corrugator, все эти мимические мускулы – первое, чему учат по анатомии в художественном колледже. После этого ты сможешь отличить фальшивую улыбку, потому что мышца смеха risorius и мышца шеи platysma должны оттянуть и выпятить нижнюю губу, показать нижние зубы.
   Просто чтоб ты знал: видеть, когда другие притворяются, что ты им нравишься – не самое приятное умение.
   На кухне желтые обои отслаиваются от дыры у самого пола. Желтая плитка покрыта газетами и запорошена белой гипсовой пылью. Рядом с дырой – хозяйственная сумка, битком набитая кусками гипсокартона. Оттуда торчат завитки обоев. Желтые, с маленькими оранжевыми подсолнухами.
   Женщина встала у дыры, скрестив на груди руки. Кивнула на дыру и сказала:
   – Вот здесь!
   Монтажники-высотники, говорит Мисти, привязывают к верхушке небоскреба или моста ветку дерева. В честь того, что никто не погиб на строительстве. Или чтоб новая постройка простояла подольше. Такая вот странная традиция.
   У них полно всяких иррациональных предрассудков, у этих строителей.
   Так что вы не волнуйтесь, говорит Мисти.
   Ее corrugator сдвигает брови над переносицей. Levator labii superioris стягивает верхнюю губу в злую усмешку и раздувает ноздри. Depressor labii inferioris опускает нижнюю губу, обнажает зубы, и женщина говорит:
   – Это вам надо волноваться!
   Внутри дыры темная комнатушка, по трем сторонам – желтые встроенные скамьи; похоже на ресторанную нишу без столика. Это то, что домовладелица называет уголком для завтрака. Желтое – желтый винил, а стены над скамейками оклеены желтыми обоями. И поверх всего черная краска из баллончика, и Энджел двигает руку Мисти по стене, где написано:
   «…спасти наш мир, убив эту армию захватчиков…»
   Это черная аэрозольная краска Питера, ломаные предложения и каракули. Каляки-маляки. Краска выделывает петли по картинам в рамке, кружевным подушкам, желтым виниловым скамейкам. На полу пустые банки с черными отпечатками Питера, спиралями его отпечатков пальцев в краске, они еще сжимают каждую банку.
   Набрызганные из баллончика слова петляют по цветам и птичкам в рамках. Черные слова тянутся по кружевным подушкам. Слова бегут по комнате во всех направлениях, по плиточному полу, по потолку.
   Энджел говорит:
   – Дай мне руку.
   И он складывает пальцы Мисти в кулак, только указательный палец торчит прямо. Он прикладывает ее кончик пальца к черным буквам на стене и заставляет провести по каждому слову.
   Плотно охватив руку Мисти своей, водит ее пальцем. Темная струйка пота вокруг его ворота и под рукавами белой футболки. Вино в его дыхании, оно конденсируется на щеке Мисти. Он смотрит на нее, а она не отрывает глаз от черных нарисованных слов. Вот такое там происходит.
   Энджел прикладывает ее палец к стене, прикасается им к нарисованным словам и говорит:
   – Чувствуешь, как чувствовал себя твой муж?
   По данным графологии, если проследить своим пальцем написанное кем-то другим, или взять деревянную ложку или палочку и просто написать поверх чужих слов, можно почувствовать себя совершенно так же, как человек чувствовал себя в момент написания. Нужно изучить давление и скорость письма, нужно нажимать так же сильно, как и он. Писать так же быстро, как он. Энджел говорит, что все это похоже на метод физических действий. На систему Станиславского.
   Анализ почерка и метод физических действий, говорит Энджел, стали популярны в одно время. Станиславский изучал работы Павлова с собаками, пускающими слюни, и труды нейрофизиолога И. М. Сеченова. А Эдгар Аллан По еще до того изучал графологию. Все они пытались связать физическое с эмоциональным. Тело и разум. Мир и воображение. Этот мир и иной.
   Двигая палец Мисти по стене, Энджел заставляет ее отслеживать слова: «…вы как наводнение, с вашим неутолимым голодом и громкими требованиями…»
   Он шепчет:
   – Если эмоция может создавать физическое действие, то повторение физического действия может воссоздать эмоцию.
   Станиславский, Сеченов, По – все искали некий научный способ воспроизводить чудеса по требованию, говорит он. Бесконечный способ повторять случайное. Конвейер по планированию и производству спонтанного.
   Мистическое встречается с промышленной революцией.
   Как пахнет ковер после того, как ты начистишь ботинки. Как пахнет вся комната. Как пахнет толстый ремень изнутри. Перчатка кэтчера. Ошейник собаки. Чуть кисловатый запах твоего потного ремешка для часов.
   Шелест дыхания Энджела, ее щека влажна от его шепота. Его рука напряглась, как капкан, он стискивает Мисти руку. Ногти впиваются в кожу. Энджел говорит:
   – Чувствуешь? Скажи мне, что чувствовал твой муж.
   Слова:
   – «Ваша кровь… это наше золото…»
   Как прочитанные слова могут стать пощечиной.
   За дырой домовладелица что-то говорит. Она стучит по стене и повышает голос:
   – Не знаю, что там надо делать, но надеюсь, вы заняты делом!
   Энджел шепчет:
   – Скажи это!
   Там написано: «…Вы, чума, влачите за собой свои неудачи и мусор…»
   Заставляя твою жену водить пальцами вдоль каждой буквы, Энджел шепчет:
   – Скажи это!