А Мисти говорит:
– Нет. Нет, это просто бред.
Направляя ее пальцы, плотно охватив своими, Энджел ведет руку Мисти дальше и говорит:
– Это просто слова! Ты можешь их сказать.
Мисти говорит:
– Они злые. И бессмысленные.
«…Принести вас всех на заклание, каждое четвертое колено…»
Кожа Энджела теплая, плотно прижалась к ее пальцам, он шепчет:
– Так почему ты приехала на них посмотреть?
Слова: «…по жирным ляжкам моей жены ползут варикозные вены…»
Жирные ляжки твоей жены.
Энджел шепчет:
– Зачем было приезжать?
Потому что ее дорогой и милый муж не оставил предсмертной записки.
Потому что эту часть его она никогда не знала.
Потому что она хочет понять, кем он был. Хочет узнать, что случилось.
Мисти говорит Энджелу:
– Я не знаю.
Строители старой школы, говорит она, никогда не начинают строить дом в понедельник. Только в субботу. А когда фундамент заложен, они бросают туда горсть ржаных зерен. Если те через три дня не прорастут, можно строить. Под полом погребут старую Библию или запечатают в стенах. Одну стену оставят некрашеной до тех пор, пока не приедут владельцы. Чтобы дьявол не узнал заранее о том, что дом готов.
Из карманчика сумки для фотоаппарата Энджел достает что-то плоское и серебристое, размером с книгу в мягком переплете. Оно квадратное и блестящее – фляжка, такая, что твое отражение в вогнутой стороне высокое и стройное. Отражение в выпуклой стороне – приземистое и толстое. Он отдает фляжку Мисти, металл гладкий и тяжелый, с одного конца – круглая крышечка. Вес смещается, внутри что-то плещется. Сумка для фотоаппарата из кусачей серой ткани и молний.
С высокой и стройной стороны фляжки выгравировано: «Энджел – Te Amo».
Мисти говорит:
– Ну и? А ты знаешь, почему ты приехал?
Когда она берет фляжку, их пальцы касаются. Физический контакт. Флирт.
Просто чтоб ты знал, погода сегодня непостоянная, с повышенной вероятностью измены.
Энджел говорит:
– Это джин.
Пробка откручена и болтается на маленькой лапке, которая удерживает ее на фляжке. Жидкость внутри обещает приятные минуты, Энджел говорит: «Пей» – и его отпечатки пальцев сплошь покрывают высокое и стройное отражение Мисти в полированном металле. Сквозь дыру в стене видны ноги домовладелицы в замшевых мокасинах. Энджел ставит сумку для фотоаппарата так, чтобы закрыть дыру.
Где-то вдалеке слышно, как каждая океанская волна шипит и взрывается. Шипит и взрывается.
Если верить графологии, в почерке видны три аспекта любой личности. Все, что ниже слова, хвостик маленькой буквы «g» или, например, «y», намекает на наше подсознание. То, что Фрейд назвал бы «ид». Это твоя животная сторона. Если она смещена вправо, значит, ты стремишься к будущему и к внешнему миру. Если хвостик склоняется влево, значит, ты застрял в прошлом и смотришь на самого себя.
Как ты пишешь, как ты ходишь по улице – вся твоя жизнь отражается в каждом твоем действии. В том, как ты держишь спину, говорит Энджел. Как шевелишь руками. Твоя биография всегда на виду.
Во фляжке джин, хороший джин, от каких по горлу идет струя холода.
Энджел говорит, что по верхним частям букв можно распознать твое высшее, духовное Я. Твое суперэго. Как ты пишешь «l», или «h», или «i» – таким ты стремишься стать.
А все, что между ними, почти все маленькие буквы – твое эго. Слеплены они в кучу, торчат остриями или вьются петлями – это каждодневный, обычный ты.
Мисти отдает фляжку Энджелу; тот делает глоток.
Он говорит:
– Ты что-нибудь чувствуешь?
Слова Питера: «…И вашей кровью мы сохраним мир для следующих поколений…»
Твои слова. Твое искусство.
Пальцы Энджела выпускают ее пальцы. Уходят в темноту. Ты слышишь, как на его сумке открываются молнии. Запах коричневой кожи отступает, раздается «клик!» и вспышка, «клик!» и вспышка, он делает снимки. Он приставляет фляжку к губам, и отражение Мисти скользит вверх-вниз по металлу в его пальцах.
Пальцы Мисти движутся по стене, а слова шепчут: «…Я выполнил свою роль. Я нашел ее…»
Там написано: «…убивать – не мое дело. Палач – она…»
Чтобы правильно изобразить боль, рассказывает Мисти, скульптор Бернини делал наброски собственного лица, прижигая себе ногу свечой. А когда Жерико работал над «Плотом Медузы», он ходил в больницу и срисовывал гримасы умирающих. А потом приносил отрезанные головы и руки к себе в студию, чтобы наблюдать, как меняет цвет гниющая кожа.
Стена дрожит. Потом еще. Крашеный гипсокартон трясется под пальцами Мисти. Домовладелица с той стороны снова пинает стену мокасинами, цветы с птичками в рамках гремят на желтых обоях. На черных аэрозольных мазках. Домовладелица кричит:
– Передайте Питеру Уилмоту, что я упеку его за решетку!
А вдалеке океанские волны шипят и взрываются.
Ее пальцы еще отслеживают твои слова, пытаются почувствовать, как ты себя чувствовал. Мисти говорит:
– Ты когда-нибудь слышал о местной художнице по имени Мора Кинкейд?
Энджел отвечает из-за фотоаппарата:
– Не так чтоб много, – и нажимает на затвор. – Она не имеет никакого отношения к синдрому Стендаля?
Мисти глотает еще, от жгучей жидкости на глазах слезы.
– Она умерла от этого синдрома?
Не прекращая щелкать, Энджел смотрит на нее в объектив и говорит:
– Посмотри сюда. Что ты говорила о художниках? Об анатомии? Улыбнись так, как надо по-настоящему.
4 июля
5 июля
– Нет. Нет, это просто бред.
Направляя ее пальцы, плотно охватив своими, Энджел ведет руку Мисти дальше и говорит:
– Это просто слова! Ты можешь их сказать.
Мисти говорит:
– Они злые. И бессмысленные.
«…Принести вас всех на заклание, каждое четвертое колено…»
Кожа Энджела теплая, плотно прижалась к ее пальцам, он шепчет:
– Так почему ты приехала на них посмотреть?
Слова: «…по жирным ляжкам моей жены ползут варикозные вены…»
Жирные ляжки твоей жены.
Энджел шепчет:
– Зачем было приезжать?
Потому что ее дорогой и милый муж не оставил предсмертной записки.
Потому что эту часть его она никогда не знала.
Потому что она хочет понять, кем он был. Хочет узнать, что случилось.
Мисти говорит Энджелу:
– Я не знаю.
Строители старой школы, говорит она, никогда не начинают строить дом в понедельник. Только в субботу. А когда фундамент заложен, они бросают туда горсть ржаных зерен. Если те через три дня не прорастут, можно строить. Под полом погребут старую Библию или запечатают в стенах. Одну стену оставят некрашеной до тех пор, пока не приедут владельцы. Чтобы дьявол не узнал заранее о том, что дом готов.
Из карманчика сумки для фотоаппарата Энджел достает что-то плоское и серебристое, размером с книгу в мягком переплете. Оно квадратное и блестящее – фляжка, такая, что твое отражение в вогнутой стороне высокое и стройное. Отражение в выпуклой стороне – приземистое и толстое. Он отдает фляжку Мисти, металл гладкий и тяжелый, с одного конца – круглая крышечка. Вес смещается, внутри что-то плещется. Сумка для фотоаппарата из кусачей серой ткани и молний.
С высокой и стройной стороны фляжки выгравировано: «Энджел – Te Amo».
Мисти говорит:
– Ну и? А ты знаешь, почему ты приехал?
Когда она берет фляжку, их пальцы касаются. Физический контакт. Флирт.
Просто чтоб ты знал, погода сегодня непостоянная, с повышенной вероятностью измены.
Энджел говорит:
– Это джин.
Пробка откручена и болтается на маленькой лапке, которая удерживает ее на фляжке. Жидкость внутри обещает приятные минуты, Энджел говорит: «Пей» – и его отпечатки пальцев сплошь покрывают высокое и стройное отражение Мисти в полированном металле. Сквозь дыру в стене видны ноги домовладелицы в замшевых мокасинах. Энджел ставит сумку для фотоаппарата так, чтобы закрыть дыру.
Где-то вдалеке слышно, как каждая океанская волна шипит и взрывается. Шипит и взрывается.
Если верить графологии, в почерке видны три аспекта любой личности. Все, что ниже слова, хвостик маленькой буквы «g» или, например, «y», намекает на наше подсознание. То, что Фрейд назвал бы «ид». Это твоя животная сторона. Если она смещена вправо, значит, ты стремишься к будущему и к внешнему миру. Если хвостик склоняется влево, значит, ты застрял в прошлом и смотришь на самого себя.
Как ты пишешь, как ты ходишь по улице – вся твоя жизнь отражается в каждом твоем действии. В том, как ты держишь спину, говорит Энджел. Как шевелишь руками. Твоя биография всегда на виду.
Во фляжке джин, хороший джин, от каких по горлу идет струя холода.
Энджел говорит, что по верхним частям букв можно распознать твое высшее, духовное Я. Твое суперэго. Как ты пишешь «l», или «h», или «i» – таким ты стремишься стать.
А все, что между ними, почти все маленькие буквы – твое эго. Слеплены они в кучу, торчат остриями или вьются петлями – это каждодневный, обычный ты.
Мисти отдает фляжку Энджелу; тот делает глоток.
Он говорит:
– Ты что-нибудь чувствуешь?
Слова Питера: «…И вашей кровью мы сохраним мир для следующих поколений…»
Твои слова. Твое искусство.
Пальцы Энджела выпускают ее пальцы. Уходят в темноту. Ты слышишь, как на его сумке открываются молнии. Запах коричневой кожи отступает, раздается «клик!» и вспышка, «клик!» и вспышка, он делает снимки. Он приставляет фляжку к губам, и отражение Мисти скользит вверх-вниз по металлу в его пальцах.
Пальцы Мисти движутся по стене, а слова шепчут: «…Я выполнил свою роль. Я нашел ее…»
Там написано: «…убивать – не мое дело. Палач – она…»
Чтобы правильно изобразить боль, рассказывает Мисти, скульптор Бернини делал наброски собственного лица, прижигая себе ногу свечой. А когда Жерико работал над «Плотом Медузы», он ходил в больницу и срисовывал гримасы умирающих. А потом приносил отрезанные головы и руки к себе в студию, чтобы наблюдать, как меняет цвет гниющая кожа.
Стена дрожит. Потом еще. Крашеный гипсокартон трясется под пальцами Мисти. Домовладелица с той стороны снова пинает стену мокасинами, цветы с птичками в рамках гремят на желтых обоях. На черных аэрозольных мазках. Домовладелица кричит:
– Передайте Питеру Уилмоту, что я упеку его за решетку!
А вдалеке океанские волны шипят и взрываются.
Ее пальцы еще отслеживают твои слова, пытаются почувствовать, как ты себя чувствовал. Мисти говорит:
– Ты когда-нибудь слышал о местной художнице по имени Мора Кинкейд?
Энджел отвечает из-за фотоаппарата:
– Не так чтоб много, – и нажимает на затвор. – Она не имеет никакого отношения к синдрому Стендаля?
Мисти глотает еще, от жгучей жидкости на глазах слезы.
– Она умерла от этого синдрома?
Не прекращая щелкать, Энджел смотрит на нее в объектив и говорит:
– Посмотри сюда. Что ты говорила о художниках? Об анатомии? Улыбнись так, как надо по-настоящему.
4 июля
Просто к сведению: выглядит все довольно мило. Сегодня День независимости, и отель полон людей. Пляж ими просто кишит. В вестибюле толпа, все ходят туда-сюда, ждут, когда на материке запустят фейерверки.
Твоя дочь, Тэбби, заклеила глаза скотчем. Шарит руками и шлепает по вестибюлю. От камина до приемного стола, ходит и шепчет: «…Восемь, девять, десять…» – отсчитывает шаги.
Летние незнакомцы вздрагивают от неожиданных касаний. Улыбаются, стиснув губы, и отходят в сторонку. Эта девочка в летнем платье из выцветшей розово-желтой клетчатой ткани, с желтой лентой на темных волосах – идеальный отпрыск острова Уэйтенси. Накрасила губы и ногти ярко-розовым, играет в старомодные игры.
Тэбби проводит ладошками по стене, нащупывает картину в рамке, находит книжный шкаф.
За окнами вестибюля что-то вспыхивает и гремит. С материка стреляют ракеты, летят аркой к острову. Будто на отель пошли войной.
Огромные колеса желтого и оранжевого пламени. Алые взрывы огня. Сине-зеленые хвосты и искры. Звук постоянно запаздывает, совсем как гром отстает от молнии. Мисти подходит к Тэбби и говорит:
– Доча, началось! Разлепи глаза, посмотри.
Тэбби мотает головой и отвечает:
– Мне нужно изучить вестибюль, пока все тут стоят.
Ища дорогу от незнакомца к незнакомцу, пока те застыли и смотрят в небо, Тэбби отсчитывает шаги до дверей вестибюля и веранды.
Твоя дочь, Тэбби, заклеила глаза скотчем. Шарит руками и шлепает по вестибюлю. От камина до приемного стола, ходит и шепчет: «…Восемь, девять, десять…» – отсчитывает шаги.
Летние незнакомцы вздрагивают от неожиданных касаний. Улыбаются, стиснув губы, и отходят в сторонку. Эта девочка в летнем платье из выцветшей розово-желтой клетчатой ткани, с желтой лентой на темных волосах – идеальный отпрыск острова Уэйтенси. Накрасила губы и ногти ярко-розовым, играет в старомодные игры.
Тэбби проводит ладошками по стене, нащупывает картину в рамке, находит книжный шкаф.
За окнами вестибюля что-то вспыхивает и гремит. С материка стреляют ракеты, летят аркой к острову. Будто на отель пошли войной.
Огромные колеса желтого и оранжевого пламени. Алые взрывы огня. Сине-зеленые хвосты и искры. Звук постоянно запаздывает, совсем как гром отстает от молнии. Мисти подходит к Тэбби и говорит:
– Доча, началось! Разлепи глаза, посмотри.
Тэбби мотает головой и отвечает:
– Мне нужно изучить вестибюль, пока все тут стоят.
Ища дорогу от незнакомца к незнакомцу, пока те застыли и смотрят в небо, Тэбби отсчитывает шаги до дверей вестибюля и веранды.
5 июля
На вашем первом настоящем свидании, твоем и Мисти, ты натянул ей холст.
Питер Уилмот и Мисти Клейнман на свидании. Сидят в высокой траве среди большого пустыря. Вокруг жужжат пчелы и летние мухи, садятся на клетчатый плед Мисти. Ее этюдник, из светлого дерева, пожелтевшего под лаком, с черными латунными уголками и шарнирами. Мисти вытащила из-под него ножки, чтобы получился мольберт.
Если ты это помнишь, пропусти.
Если помнишь, трава была такая высокая, что тебе пришлось вытоптать пятачок.
Начался весенний семестр, и у всех студентов оказались схожие мысли. Сплести компакт-диск-проигрыватель или системный блок компьютера, используя только траву и палки. Куски корней. Или стручки. В воздухе сильно пахло резиновым клеем.
Никто не натягивал холст, не рисовал пейзажей. В этом не было ничего «острого». Но Питер сел на плед. Расстегнул куртку и приподнял подол своего растянутого свитера. А там, на коже груди и живота, был чистый холст на подрамнике.
Вместо крема от загара ты нарисовал угольным карандашом черту под каждым глазом и вдоль переносицы. Посреди твоего лица огромный черный крест.
Если ты это сейчас читаешь, ты бог знает сколько пробыл в коме. Так что тебе должно быть интересно.
Когда Мисти спросила, зачем ты носишь холст под одеждой, Питер сказал:
– Чтобы точно знать, что все подойдет.
Это ты так сказал.
Если помнишь, то поймешь, как ты жевал стебелек травы. Каким он был на вкус. Твои челюстные мышцы, большие и квадратные, ходили желваками сначала с одной стороны, потом с другой. Одной рукой ты рыл землю между травинками, вытаскивал камешки и грязь.
Все подруги Мисти плели свои дурацкие травяные проекты. Делали модель современной техники, которая покажется остроумной, только если будет выглядеть реальной. И не расплетется. Если техника не будет как настоящий доисторический хай-тек, ирония не сработает.
Питер Уилмот и Мисти Клейнман на свидании. Сидят в высокой траве среди большого пустыря. Вокруг жужжат пчелы и летние мухи, садятся на клетчатый плед Мисти. Ее этюдник, из светлого дерева, пожелтевшего под лаком, с черными латунными уголками и шарнирами. Мисти вытащила из-под него ножки, чтобы получился мольберт.
Если ты это помнишь, пропусти.
Если помнишь, трава была такая высокая, что тебе пришлось вытоптать пятачок.
Начался весенний семестр, и у всех студентов оказались схожие мысли. Сплести компакт-диск-проигрыватель или системный блок компьютера, используя только траву и палки. Куски корней. Или стручки. В воздухе сильно пахло резиновым клеем.
Никто не натягивал холст, не рисовал пейзажей. В этом не было ничего «острого». Но Питер сел на плед. Расстегнул куртку и приподнял подол своего растянутого свитера. А там, на коже груди и живота, был чистый холст на подрамнике.
Вместо крема от загара ты нарисовал угольным карандашом черту под каждым глазом и вдоль переносицы. Посреди твоего лица огромный черный крест.
Если ты это сейчас читаешь, ты бог знает сколько пробыл в коме. Так что тебе должно быть интересно.
Когда Мисти спросила, зачем ты носишь холст под одеждой, Питер сказал:
– Чтобы точно знать, что все подойдет.
Это ты так сказал.
Если помнишь, то поймешь, как ты жевал стебелек травы. Каким он был на вкус. Твои челюстные мышцы, большие и квадратные, ходили желваками сначала с одной стороны, потом с другой. Одной рукой ты рыл землю между травинками, вытаскивал камешки и грязь.
Все подруги Мисти плели свои дурацкие травяные проекты. Делали модель современной техники, которая покажется остроумной, только если будет выглядеть реальной. И не расплетется. Если техника не будет как настоящий доисторический хай-тек, ирония не сработает.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента