Страница:
– Вижу. Еле двигаются, а еще называется – на свободу вырвались. Хотя семьдесят километров с оружием в зубах по чужому миру протопать…
– Товарищ подпол, вы просили не осквернять эфир болтовней, – с издевкой просипел Берметов.
– Вот и не оскверняй…
Ребятки умеют завести себя перед боем. Адреналин дергает жилы, сердце вбивает литры крови в аорту, словно сваи. Скоро – бег. Старт – выстрел. Финиш – смерть. Скоро…
“Скоро начнется последний в нашей скучной жизни бой”, – вдруг подумалось мне. Сотни раз приходила в голову эта мысль, тысячи раз я решал, что жизнь и впрямь скучна, и, пожалуй, миллионы – брал свои слова обратно. Но теперь, кажется, устал.
Бывает так. Когда устаешь побеждать. Какого черта я не имею права отключать служебный мобильник?! Почему у меня не получается струсить и наконец-то проиграть?…
– Леша…
Перед глазами помутилось, бледно-зеленая линза Земли скакнула, будто ужаленная…
– Леша, ты слышишь меня?
Что со мной?… Эйфория какая-то, сейчас побегу на врага с криком вождя племени уга-уга… Больно ногу-то, чего кусаетесь…
“Побочное действие препарата Heart-stab нейтрализовано. Система будет автоматически перезагружена через пятнадцать секунд”.
– Леша, говорит Дорчаков, выйди на связь.
– Все в порядке, Денис, – сказал я, слизывая капельки пота с верхней губы и поправляя ствол.
– Что у тебя случилось?
– Укольчики классные. Торкает. И система компьютерная прямо-таки безотлагательно перезагружаться намылилась… Ну вот, пожалуйста. Ладно хоть не предлагает выключить питание компьютера. Надпись такую помнишь, оранжевенькими буковками? Я-то думал, здесь что-нибудь навороченное стоит. Не, та же “Винда”. Привет от Гейтса на Луне!
Было слышно, как кто-то из ребят прыснул со смеху.
– Смешно, блин, – обиделся я. – А если бы системы жизнеобеспечения этой херней контролировались?
– Ты бы вместе с компом рестартанулся, – хрипло сказали наушники голосом Берметова.
– Леша…
– Да, Денис.
– Что с тобой все-таки происходит?
– Все в порядке. – Я сглотнул.
– Ты не устал, Леша?
Я повернул голову влево, словно захотел посмотреть Дорчакову в глаза через скалу. Плесенно-серое свечение гладкой породы. Здесь нет Дорчакова. Он – там.
– Нет, не устал.
– Вот и ладненько, вот и шарахнешь в резервуарчик с кислородом, который эти придурки с собой прут. Только не торопись, жахнешь, когда весь их хвост в ущелье войдет. Видишь цистерну эту?
Я видел цистерну, о чем и сообщил командиру. Я все видел, я знал, как надо действовать, я мог, при необходимости, просчитать время полета пули, каждый ее виток. Каждый ньютон силы трения. Хотя нет. Тут ей не обо что тереться – воздуха-то нема…
Я был всемогущ, пока не уставал бежать. И все время одерживать победу. Теперь что-то дернулось, словно дрогнул мир, и Денис сразу почуял.
Устал, милый?…
Да ни хрена подобного! Это побочное действие укола. И я обязан побеждать, потому что воюю против сволочей и грязных подонков, против террористов, которые казнят женщин и детей перед глазком видеокамеры, чтобы похвалиться, какие они безбашенные! Перестреляю…
Наполовину согнутая фаланга правого указательного пальца. Стоп.
Что со мной? Действительно, что происходит, майор Густаев? Отставить. Напрячь трицепсы нервов, расслабить и зафиксировать их в таком положении. Спокойно разгибаем пальчик, потому как рано. На моих глазах, можно сказать, история творится, а я разволновался. Ай-ай. Плевал я, конечно, на всю эту историю, на все ее шестерни, которые смазаны кровью.
Плевал.
– Еще не начали? – донесся голос нашего космического волка.
– Ой, капитан! – воскликнул Смаламой. – То есть… Макс. Ну ты меня напугал. Я чуть тебя не того… на бинты не пустил!
– Куда мне тут заныкаться-то? – спросил Максим.
– Рядом со мной будь, – ответил Дорчаков. – Когда Леша сверху им воздух подогреет, можешь палить По всей фауне, которая будет пробегать мимо тебя в белых скафандрах. До этого – цыц.
Капитан понимающе кашлянул. Денис продолжил:
– Еще раз повторяю для непонятливых Александров Берметовых: жопу из окопа не выставлять…
Жутко было. Лежать тут наверху одному, слушать, как друзья переговариваются где-то далеко, сомневаться в собственном мировоззрении, видеть приближающуюся толпу людей в белеющих среди серо-зеленой ночи комбинезонах. Фантасмагория какая-то… Как там, интересно, наши гражданские? Собираются суетиться? Кстати, что-то давненько метеориты не падали? Неужели восстановили технари купол защитный? А где мой любимый бледный негр? Прет баллон с кислородом на передовую? “Прет на передовую” – как-то фигово звучит. Никакой красивой орфоэпии…
“Система перезапущена, проводится тестирование…”
Пошла ты.
Хвост колонны поравнялся с началом ущелья.
– Пора, Леша.
Хорошо, когда тихо. Эфир лишь трещит помехами. Это что еще за взрывы вдалеке? Здесь же не… А… понял – сердце…
Ловлю в перекрестье огромный резервуар с потертой надписью на боку “Сжиженный кислород. Опасно”. Ох, милые мои, вы еще не поняли, как опасно… Тук-тук… Бег начинается. Фаланга неторопливо сгибается… ощутимая, между прочим, тут отдача… даже при калибре 3,7…
– Опачки, пифи-пафи… Внизу – ад.
– Хвсф-рш-ш-ш-ш… вф-ф-ф-кс-с… – засвистело в наушниках. И замолкло тут же.
“Температура -56,9 градуса по шкале Цельсия, продолжает падать”.
Внизу – ледяной ад.
Рвануло на славу, кипящее облако кислорода взметнулось метров на двадцать вверх. Человек пятьдесят-семьдесят лунников полегло враз, ошметки белых скафандров вместе с остатками застывшей плоти разметало по всему ущелью. Остальные запаниковали. Четкой военной организации у них, конечно же, не было, поэтому несколько формальных лидеров просто не смогли совладать с беснующейся толпой.
Наши стали хладнокровно расстреливать прыгающие туда-сюда светлые пятна. В наушниках слышались только напряженное сопение и изредка короткая матерщина. Видно было, как далеко внизу струйки огня вырываются из автоматных стволов, харкают смертью.
– Плотнее огонь, – прошипел Денис. – Леша, отсеивай, кто проскальзывать будет. Внимательнее!
Я был внимателен. Отдача толкала в плечо, фигурки внизу падали. Один, правда, чуть было не добрался до камней, где сидели ребята, но на войне не бывает “чуть”. Я попал ему в голову, и тело с осколками шлема вместо черепа еще некоторое время бежало по инерции. Его отбросила назад очередь кого-то из наших.
После пяти минут боя ситуация стала меняться. Потеряв около трети в количестве, лунники перестали бросаться напролом. Сверху я заметил зачатки дисциплины и стратегии: командиры, показывая руками в разные стороны, разворачивали свои отряды цепью, стараясь укрыть людей за уступами и скалами. С этих позиций лунники стали уже целенаправленно вести обстрел места, где засели наши бойцы.
Их оставалось около четырех сотен. Нас двенадцать вместе с Максом. Метеориты вроде бы больше не падали, но от гражданских не было никаких вестей. А кислород не бесконечен, меж тем…
Укрепившись на другом краю ущелья, белые скафандры начали палить не на шутку. Я шлепал их одного за другим. Денис с командой не могли и мочки уха высунуть из-за камней, брызги рикошетящих пуль летели во все стороны.
Мою позицию пока не обнаружили, но, если среди этих сволочей есть хотя бы один профессиональный вояка, меня вскроют самое позднее минут через десять.
– Денис, через минуту я меняю позицию.
– Меняй, Лешенька, меняй. – Дорчаков дышал тяжело, будто бежал только что. – Жарко у нас внизу, хорошо, что они хоть в наступление не решаются пойти. Наверное, не знают, сколько нас. Но еще немножко, думаю, и башню у зэков свернет окончательно. Вот первый отряд попытался прорваться. Я их пощелкал за несколько секунд. Так, еще полминуты, и перемещаться буду.
– My… у-жики, у нас плазмен…ные гранаты есть, – заикаясь, буркнул в уши Минотавр. – Проверим, что это за пи-ифи-пафи?
– Нет, – ответил Дорчаков. – Только если они штурмовать станут.
Десять секунд до смены позиции.
Шлеп. Еще из одного белого скафандра вышел воздух. Кажется, я даже увидел, как брызнула струя крови из разодранной груди лунника.
Успеют ли военные? Будет ли поддержка боевой авиации?
Семь секунд…
Вершится история. Выстоим ли?… Выживем? Шлеп. Нет еще одной жизни. Шлеп – кровь. Кровь – это смазка для шестеренок истории, но здесь эта смазка замерзает!
Три секунды.
Снова будет бег.
В ушах – треск тяжелых вздохов и помех. Сердце бьется мощно, ровно, громко. Вокруг – Луна, и всей кожей почему-то слышится музыка Шопена. Концерт номер два для фортепиано с оркестром. Надрываясь, спорят виртуозность и душа… Боже, чушь какая…
Секунда.
– Денис, я пошел.
– Да.
Лицо…
Бред, глюки. Со злости захотелось расстрелять это.
В нескольких метрах от меня, чуть правее и ниже возник вооруженный человек в белом скафандре. Лицо было слегка подсвечено изнутри шлема.
Фаланга указательного пальца снова застыла на полпути. Бред. Ну укольчики херовы!
Моя бывшая жена ошалело хлопала глазами, глядя на меня. Постарела, похудела… “Температура – 91,1 градуса по шкале…”
Почему-то я вдруг понял, что это не бред. В перекрестье прицела замерла женщина, с которой я давным-давно прожил вместе больше пяти лет. Глупо, невозможно, но реально. Что-то перевернулось внутри, возле селезенки.
Она смотрела на меня – наверное, тоже узнала, несмотря на полумрак чужого мира. В правой руке Катя как-то неуклюже держала здоровенный карабин, ствол которого слегка подрагивал.
Я не выстрелил. Причина? Причина билась невысказанной холодной пульсацией внутри. Я не знаю, в конце концов, почему! Не знаю. Мне в этот миг и не хотелось знать.
Фаланга медленно разогнулась. Мысли неслись с бешеной скоростью, отстукивая кровью в висках, в горле застрял противный сгусток слизи. Острое, до предела развитое у десантников моего уровня периферийное зрение выключилось, и все, что находилось вне лица противника, будто замутилось, плыли и двоились серые скалы, дрожала сыпь звезд, сливаясь в штрихованные белесые разводы. В уши перестал скрестись шепот помех. Ладони вспотели. Что-то пытался увещевать зелеными строчками компьютер…
Лицо. Мне всегда казалось, что если я увижу его, то моргну, развернусь и пойду прочь. А куда здесь идти?!
Ее глаза неожиданно забегали из стороны в сторону, словно у сумасшедшей. Губы стали изгибаться, замелькали зубы и язык. Я дышал ртом и молча смотрел на эту жуткую пантомиму. Потом она замерла, отбросила карабин в сторону и принялась показывать мне толстые перчатки скафандра, попеременно то разгибая, то снова сгибая пальцы. Все же умом тронулась…
Стоп. Неожиданная догадка посетила меня. Я жестами попросил Катю повторить, и она, улыбаясь, закивала, снова что-то залопотала губами. Слезы выступили на подсвеченных щеках, или это блики от кутерьмы звезд?… Внимательно проследив за комбинацией движений ее рук, я, касаясь влажными пальцами встроенных в перчатки сенсоров, изменил частоту радиопередатчика…
– …боже мой, боже мой… Ну ты же догадался, Лешка, ну же, пятьдесят вторая волна, пятьдесят вторая, седьмой диапазон, ну же…
– Я догадался.
Мы лежали в нескольких метрах друг от друга. Мы теперь слышали дыхание друг друга. Мы смотрели в глаза сквозь сверхпрочное стекло шлема, сквозь безвоздушную пустоту. Десять долгих лет скользили в каждой молекуле тех острых камней, что нас разделяли.
Теперь я не стану бежать. Я понял, Денис, человеку в жизни нужно хотя бы раз проиграть. Тем более кто возьмется различить победу и поражение? Ты, подполковник Дорчаков? Вы, выжившие ребята? Человечество? Земля?…
Нет.
Не создала природа пока таких присяжных заседателей. Никто не имеет права судить о выборе и его следствиях для отдельно взятого тупого животного под названием человек. Даже он сам. Выбор нужно просто уметь делать. И желательно – вовремя.
Следствий надо уметь не бояться.
Я стал медленно подползать ближе, не отводя глаз от ее лица.
Катя плакала. Беззвучно. Слезы текли по наметившимся морщинкам возле глаз, по щекам, по губам, которые, казалось, жили отдельно от всего остального. Губы улыбались – устало, лишь самую малость вздергивались вверх уголки. Так улыбается человек, с которого спало напряжение, днями и годами давившее на грудь, на совесть, на бесконечные мысли…
И с улыбки срывались слезы.
– Перестань, – сказал я, не узнавая собственного голоса. Прокашлялся, добавил: – Будешь реветь – скафандр замкнет.
Она хотела что-то ответить, но только всхлипнула и задышала чаще.
– Столько тупых вопросов в голове, ума не приложу – с чего начать, блин, – признался я, останавливаясь в полуметре от Кати. Откладываю в сторону автомат, приподнимаюсь на одном локте и провожу закованной в уродливую перчатку ладонью по стеклу ее шлема.
Я очень давно не смахивал слез с женского лица, отвык. Наверное, поэтому в этот раз у меня и не получилось…
Дьявол! Дурь какая! Стекло же! Как можно вытереть лицо, не снимая гермошлема? Или можно, если уметь?…
Отдернув руку слишком резко, я заставил Катю вздрогнуть и попятиться.
– Тихо, тихо. Мысли дурные просто, – сказал я. – Можно начну с самого идиотского вопроса? – Она радостно закивала. Я с силой провел языком по небу, сглотнул. – Ты как здесь оказалась?
– Терро… ризм, – еле слышно пробормотала она, опустив раздраженные веки. – За сногсшибательные деньги, которые… в общем, нужны были… участвовала в захвате заложников… впрочем, не важно. Хочу, чтобы ты знал, я ник… никого не убивала. Ник-когда.
– Все равно ты сволочь, – медленно проговорил я.
– Вот тебе и ответ на идиотский вопрос.
– Сколько у вас заложников из числа персонала тюрьмы? Живых, конечно…
– Ни одного.
– Лжешь!
– Смысл? – Она открыла глаза, уже спокойно взглянула на меня. – Ведь я все равно не уйду отсюда.
– Ты же предаешь своих… своих… сподвижников.
– Во-первых, лунники мне никакие не сподвижники, я их и не знаю никого толком, там же камеры-одиночки… Во-вторых, ты сам уже предал своих друзей.
– С чего ты взяла?
– Ты не убил меня.
Я машинально потянулся к стволу. Понял, что выгляжу чрезвычайно глупо, и… рассмеялся. Громко, хрипло и, скорее всего, заразительно. Сам не ожидал от себя такого – вроде нервы не шалят, а приступы, как у малолетнего психопата.
– Смешно, – утвердительно сказала Катя. – Знаешь, как страшно видеть Землю, свой дом, проплывающий иногда мутным яблоком над головой. Далеко, далеко… У нас же в камерах крыши прозрачные, из какого-то стекла специального. Семь лет…
Я глянул на бирюзовую планету, висящую над нами призраком жизни. На Землю.
Катя проследила за моим взглядом, робко тронула перчаткой мой локоть, и чуть слышный шепот раздался где-то рядом с моим сознанием:
– Лешка, отвези меня домой из этой пустоты. Мне уже пора, я уже наказана. Леша, забери меня отсюда… – Она потрясла головой. – Мутит что-то…
– У тебя кислорода сколько?
– Не знаю…
Сверху мелькнуло что-то серебристой нитью и исчезло за скалами. Я вскочил на ноги, еще не понимая.
– Что это? – встрепенулась Катя.
– Погоди-ка…
И тут они начали мелькать один за другим. Восемь истребителей “МиГ-50”. Я слышал, что на них можно было выходить в открытый космос, там движки какие-то продвинутые стояли, но чтобы реально… Нет, скорее, их держали в резерве на российской боевой космической станции “Снег”, то есть они стартовали не с планеты, а прямо с орбиты.
Значит, командование узнало, что заложники мертвы, и решилось на бомбардировку. Или они там, в Главке, решили пожертвовать всеми нами? Очень даже возможно. Экстренные обстоятельства, мать их, и все такое!
Всех накроют плазменными ракетами.
– Лешка, забери меня домой! – Она вцепилась в меня, стала трясти. – Страшно, Лешка, умирать вот так… В пустоте!
Калейдоскоп мыслей проносился в моей голове. Наверное, пора делать выбор, майор Густаев, тот единственный, за который будешь отвечать всю жизнь, неважно – короткая она будет или… Или? Что может помочь решить? Честь офицера, бестолковые годы прошлого? Пройденный путь? Отсутствие глупости и любознательности? Или?…
Или мне сейчас способна помочь та, кто однажды меня предала? Меня, а потом и Землю.
– Прости меня, Леша… Прости.
Весы опрокинулись, и весь хлам посыпался с их чаш в пропасть…
– Бери карабин, пошли.
Она ничего не сказала, покорно взяла оружие и обернулась. Та, кого я простил. Та, кого я любил. Схватив “АКЛ”, я неуклюже перескочил через обломок скалы, коротко выматерился по поводу низкой гравитации и жестом показал, чтобы она шла за моей спиной. Мы, осторожно придерживаясь за выступы, стали спускаться вниз. В холодные волны Моря чужих дождей.
Так, наверное, начинается настоящее предательство. Или заканчивается?…
Дорчаков возник впереди неожиданно. Его грудь’ тяжело вздымалась, стекло шлема было в каких-то темных разводах, ствол автомата – нацелен на нас. Взгляд Дениса метнулся на Катю, сжавшуюся у меня за спиной. Я никогда не видел таких бешеных глаз у нашего командира, обычно тихого, спокойного, чуть Шепелявившего. Его рот уродливо скривился, по губам можно было разобрать, как он в отчаянии повторяет °Дно слово: “Лешенька, Лешенька…”
Подполковник удобнее взял ствол, как-то странно переступил с ноги на ногу, будто в нерешительности. Дурак! Ты что, хочешь сдохнуть в пекле, которое будет здесь через несколько минут, когда пилоты получат зеленый свет?! Сдохнуть хочешь? А может, ты хочешь забрать с собой и жену мою?
Вот уж нет.
Однажды такое уже случилось. Лучший друг пришел в обнимку с Катей посреди ночи, а я не смог его ударить. Тогда.
Теперь – могу.
Приклад резко толкнул в бицепс. Дорчаков миг удивленно смотрел на меня, а потом стало заметно, что его лицо покрылось инеем. Фонтанчик крови, плеснувший из горла, застыл черной горкой. Катя вскрикнула.
Он завалился на спину. Выпустил оружие. Путь свободен…
“Давление в кислородных резервуарах падает. Запас на десять минут. Система будет автоматически перезагружена через пятнадцать секунд…” Гейтс – мудак…
Мы бежали к взлетным полосам, задыхаясь, хрипя от недостатка воздуха. Позади еще шел бой. Быстрее! Быстрей! Успеем, если у нас есть шанс, то обязательно успеем – не имеем права не успеть, потому что дороги назад нет. Выбор сделан.
Вот показались купола космодрома, бегающие люди, не разобрать – свои или лунники. Хотя… какая разница! Перед глазами – розоватая пелена, грудь кажется отлитой из свинца.
– Леша… мы куда?…
– Заткнись… дыхание собьешь… тогда – крышка…
Истребитель я заметил на ответвлении от третьей слева полосы. Рядом копошились двое в серых скафандрах.
Два патрона. Две вспышки. Две жизни. Счетчик…
– Забирайся на место второго пилота.
Катя подпрыгнула, зацепилась за край кабины, попыталась подтянуться и соскользнула вниз, плавно упала сначала на колени, а затем навзничь, прислонившись задней частью шлема к шасси.
– Не могу… кислород…
– Вставай! – заорал я, вдруг почувствовав какой-хо животный страх. – Вста-а-ать!!!
Отбрасывая “АКЛ”, я подбежал к ней и стал поднимать, изо всех сил дергая за руки… Розовые волны плыли впереди, их движения укачивали, успокаивали… а под ребрами толкалось что-то противное, мешающее прилечь и отдохнуть… Оставьте! Мне нужно всего лишь чуть-чуть поспать… набраться сил…
Всполох белого сияния на мгновение ослепил меня. Все, пилотам дали зеленый свет. Через пару минут от космодрома и тюрьмы не останется ни единой молекулы. Плазменные ракеты – это не шутка!
Я потряс головой, отгоняя радужные круги и желтенькие искры, кружащие вокруг бесформенными медузами и роем фантасмагорических неземных пчел. Поднялся. Взял Катю сзади под мышки и одним рывком перебросил ее через бортик открытой кабины. Кажется, на запястье порвал мышцу или сухожилие… Не важно. Главное – взлететь. В “МиГе” система регенерации и запасной кислород есть. Много кислорода, даже для двоих слишком много…
Подтянулся. Перекинул сначала одну ногу, потом вторую…
Еще одна плазменная вспышка. Уже ближе! Еще одна! Быстро! Купол кабины – закрыть. Кнопка. Огромное стекло стало опускаться. Медленно, твою мать, медленно же! Так, тормоза, зажигание, форсаж.
Почти вертикально мы ушли в чернь космоса, оставляя позади пылающий ад чужого мира. Оставляя собственные кошмары и мечты. И совесть – одну на Двоих…
С трудом отрывая пульсирующую левую руку от гашетки, я сбросил мощность двигателей, чтобы отки-нуть шлемы. Но истребитель тут же начал терять высоту. Пришлось снова дать форсаж, устремляя нос прямо в Дрожащее пятно Земли. Розовая дымка, сон, сон… Хоть бы ей хватило воздуха, пока я не открою шлем. В кабине, судя по показаниям тахометра, уже нормальное давление, а значит – воздух! Воздух!…
Из зоны притяжения Луны мы вышли примерно через сорок секунд. Я дернул рычаг на себя, сбрасывая тягу до одной четвертой. Сорвал предохранительную скобу с левой стороны шлема и отщелкнул его. Вздохнул до помутнения. Боже, как это прекрасно – дышать!
В кабине было холодно – градусов пять выше нуля. Изо рта вырывались клубы пара.
Теперь Катя. Я аккуратно, чтобы не сбить штурвал, перевернулся, цепляясь за все проклятым скафандром, сорвал с нее гермошлем. Отсоединив на своих руках неудобные перчатки, я принялся шлепать ее по бледным щекам. Ну же! Мы на полпути домой, девочка! Очнись! Очнись!!!
Несмелый вздох. Белесая струйка пара между губами!
– Ну вот, молодец! Дыши, девочка, дыши!
Она со свистом втянула в себя воздух, захрипела, дернулась, закашлялась и открыла безумные глаза. Через секунду ее стошнило.
– Вот и все, вот и все хорошо… – шептал я, возвращаясь на свое место. – Дыши. Мы летим домой, слышишь, мы летим домой!
– Холодно…
– Это ничего, это не страшно. – Я поправил штурвал, выравнивая курс, глянул на монитор бортового компьютера. Нужно набрать скорость, чтобы не два дня в космосе болтаться. – Сейчас будут перегрузки, сядь удобнее и запрокинь голову назад. Глаза не закрывай ни в коем случае, а то вывернет опять.
– Холодно, Лешка…
– Терпи. Самое страшное – позади. Ты же хотела домой? Вот мы скоро и будем дома. А там что-нибудь придумаем… Раз замерзла, значит, на море поедем греться.
Не думал, что врать так трудно. Никуда мы не поедем. Вдруг неимоверно повезет? Вдруг мне удастся приземлиться, что само по себе почти невероятно, потому что одно дело просто посадить самолет, а другое – рассчитать траекторию посадки с орбиты, через плотные слои атмосферы продраться, не сгорев – но вдруг?… После сесть где-нибудь подальше от городов, потому как никакой аэродром нас не примет. И даже если самолет не собьют установки ПВО или другие истребители, если мы умудримся не промахнуться мимо России, все равно этот мир уже не наш. Федеральный розыск. Меня – под трибунал, Кате – вышак, без разговоров. Это при условии, что на месте не хлопнут.
– Правда на море поедем?…
– Приготовься.
Перегрузки были не очень большие, 3-4 “g”, но Кате и этого хватило, чтобы пару раз потерять сознание. В кабине стало немного теплее, хотя руки все равно мерзли.
Мы молчали. Неслись сквозь пустоту, мимо яркого блика Солнца, мимо белых игл звезд. И молчали. Наверное, оба понимали, что, разорвав прошлое, мы не смогли придумать будущего. Земля голубой полусферой возвышалась над нами, мы бежали от ужаса чужого мира в надежде, что она приютит нас. Что она простит.
Но выбор между смертью и пустотой был сделан. Нас уже никто не ждал.
– Катя… – позвал я, глядя на монитор и передвигая штурвал слегка вправо. Запястье ломило, кисть почти онемела. – Катя!
– Что?
– Сейчас трясти будет, постарайся как можно меньше двигаться и не напрягать мышцы. Попробуем сесть.
– Лешка, нас не собьют?
– Не знаю.
Истребитель задрожал, цифры на экране стремительно менялись.
– Скажи… – Катя осеклась, закашлялась и несколько раз стукнула меня по плечу. Гул за бортом нарастал. Она проорала: – Скажи, ты простил меня?
– Замолчи! Не мешай, а то нас закрутит и по облакам размажет! – крикнул я в ответ. Уставился на оранжевые всполохи разрезаемой атмосферы, вцепился в мелко вибрирующий под пальцами штурвал.
– Скажи! – требовательно прокричала она. – Скажи мне…
Гул двигателей и рассекаемого воздуха стал невыносимым, он уже ощущался всем телом. Каждый нерв был частью нашего летящего к планете болида. Температура за считанные секунды поднялась, и теперь было жарко до духоты – внутренняя система кондиционирования не справлялась.
Я часто моргал, чтобы сбить собирающиеся на тяжелых веках капли пота. Главное – не попасть в турбулентные зоны, не сильно отклониться от глиссады. Угол держать, а потом вовремя сбросить скорость, не уйти в штопор…
Впереди – сплошная раскаленная линза воздуха. Жарко! Все железные приборы и детали нагрелись так, что до них нельзя дотронуться. Штурвал прирос к ладоням и медленно выжигает немеющую кожу. Пот застилает глаза. Я, кажется, кричу, чтобы услышать самого себя и не потерять сознание… Бесполезно… не слышу, и на миг отключаюсь…
Сознание возвращается резко, наверное, от особо зверского толчка. Так же держу штурвал мертвой хваткой, так же не чувствую собственных рук.
– Товарищ подпол, вы просили не осквернять эфир болтовней, – с издевкой просипел Берметов.
– Вот и не оскверняй…
Ребятки умеют завести себя перед боем. Адреналин дергает жилы, сердце вбивает литры крови в аорту, словно сваи. Скоро – бег. Старт – выстрел. Финиш – смерть. Скоро…
“Скоро начнется последний в нашей скучной жизни бой”, – вдруг подумалось мне. Сотни раз приходила в голову эта мысль, тысячи раз я решал, что жизнь и впрямь скучна, и, пожалуй, миллионы – брал свои слова обратно. Но теперь, кажется, устал.
Бывает так. Когда устаешь побеждать. Какого черта я не имею права отключать служебный мобильник?! Почему у меня не получается струсить и наконец-то проиграть?…
– Леша…
Перед глазами помутилось, бледно-зеленая линза Земли скакнула, будто ужаленная…
– Леша, ты слышишь меня?
Что со мной?… Эйфория какая-то, сейчас побегу на врага с криком вождя племени уга-уга… Больно ногу-то, чего кусаетесь…
“Побочное действие препарата Heart-stab нейтрализовано. Система будет автоматически перезагружена через пятнадцать секунд”.
– Леша, говорит Дорчаков, выйди на связь.
– Все в порядке, Денис, – сказал я, слизывая капельки пота с верхней губы и поправляя ствол.
– Что у тебя случилось?
– Укольчики классные. Торкает. И система компьютерная прямо-таки безотлагательно перезагружаться намылилась… Ну вот, пожалуйста. Ладно хоть не предлагает выключить питание компьютера. Надпись такую помнишь, оранжевенькими буковками? Я-то думал, здесь что-нибудь навороченное стоит. Не, та же “Винда”. Привет от Гейтса на Луне!
Было слышно, как кто-то из ребят прыснул со смеху.
– Смешно, блин, – обиделся я. – А если бы системы жизнеобеспечения этой херней контролировались?
– Ты бы вместе с компом рестартанулся, – хрипло сказали наушники голосом Берметова.
– Леша…
– Да, Денис.
– Что с тобой все-таки происходит?
– Все в порядке. – Я сглотнул.
– Ты не устал, Леша?
Я повернул голову влево, словно захотел посмотреть Дорчакову в глаза через скалу. Плесенно-серое свечение гладкой породы. Здесь нет Дорчакова. Он – там.
– Нет, не устал.
– Вот и ладненько, вот и шарахнешь в резервуарчик с кислородом, который эти придурки с собой прут. Только не торопись, жахнешь, когда весь их хвост в ущелье войдет. Видишь цистерну эту?
Я видел цистерну, о чем и сообщил командиру. Я все видел, я знал, как надо действовать, я мог, при необходимости, просчитать время полета пули, каждый ее виток. Каждый ньютон силы трения. Хотя нет. Тут ей не обо что тереться – воздуха-то нема…
Я был всемогущ, пока не уставал бежать. И все время одерживать победу. Теперь что-то дернулось, словно дрогнул мир, и Денис сразу почуял.
Устал, милый?…
Да ни хрена подобного! Это побочное действие укола. И я обязан побеждать, потому что воюю против сволочей и грязных подонков, против террористов, которые казнят женщин и детей перед глазком видеокамеры, чтобы похвалиться, какие они безбашенные! Перестреляю…
Наполовину согнутая фаланга правого указательного пальца. Стоп.
Что со мной? Действительно, что происходит, майор Густаев? Отставить. Напрячь трицепсы нервов, расслабить и зафиксировать их в таком положении. Спокойно разгибаем пальчик, потому как рано. На моих глазах, можно сказать, история творится, а я разволновался. Ай-ай. Плевал я, конечно, на всю эту историю, на все ее шестерни, которые смазаны кровью.
Плевал.
– Еще не начали? – донесся голос нашего космического волка.
– Ой, капитан! – воскликнул Смаламой. – То есть… Макс. Ну ты меня напугал. Я чуть тебя не того… на бинты не пустил!
– Куда мне тут заныкаться-то? – спросил Максим.
– Рядом со мной будь, – ответил Дорчаков. – Когда Леша сверху им воздух подогреет, можешь палить По всей фауне, которая будет пробегать мимо тебя в белых скафандрах. До этого – цыц.
Капитан понимающе кашлянул. Денис продолжил:
– Еще раз повторяю для непонятливых Александров Берметовых: жопу из окопа не выставлять…
Жутко было. Лежать тут наверху одному, слушать, как друзья переговариваются где-то далеко, сомневаться в собственном мировоззрении, видеть приближающуюся толпу людей в белеющих среди серо-зеленой ночи комбинезонах. Фантасмагория какая-то… Как там, интересно, наши гражданские? Собираются суетиться? Кстати, что-то давненько метеориты не падали? Неужели восстановили технари купол защитный? А где мой любимый бледный негр? Прет баллон с кислородом на передовую? “Прет на передовую” – как-то фигово звучит. Никакой красивой орфоэпии…
“Система перезапущена, проводится тестирование…”
Пошла ты.
Хвост колонны поравнялся с началом ущелья.
– Пора, Леша.
Хорошо, когда тихо. Эфир лишь трещит помехами. Это что еще за взрывы вдалеке? Здесь же не… А… понял – сердце…
Ловлю в перекрестье огромный резервуар с потертой надписью на боку “Сжиженный кислород. Опасно”. Ох, милые мои, вы еще не поняли, как опасно… Тук-тук… Бег начинается. Фаланга неторопливо сгибается… ощутимая, между прочим, тут отдача… даже при калибре 3,7…
– Опачки, пифи-пафи… Внизу – ад.
– Хвсф-рш-ш-ш-ш… вф-ф-ф-кс-с… – засвистело в наушниках. И замолкло тут же.
“Температура -56,9 градуса по шкале Цельсия, продолжает падать”.
Внизу – ледяной ад.
Рвануло на славу, кипящее облако кислорода взметнулось метров на двадцать вверх. Человек пятьдесят-семьдесят лунников полегло враз, ошметки белых скафандров вместе с остатками застывшей плоти разметало по всему ущелью. Остальные запаниковали. Четкой военной организации у них, конечно же, не было, поэтому несколько формальных лидеров просто не смогли совладать с беснующейся толпой.
Наши стали хладнокровно расстреливать прыгающие туда-сюда светлые пятна. В наушниках слышались только напряженное сопение и изредка короткая матерщина. Видно было, как далеко внизу струйки огня вырываются из автоматных стволов, харкают смертью.
– Плотнее огонь, – прошипел Денис. – Леша, отсеивай, кто проскальзывать будет. Внимательнее!
Я был внимателен. Отдача толкала в плечо, фигурки внизу падали. Один, правда, чуть было не добрался до камней, где сидели ребята, но на войне не бывает “чуть”. Я попал ему в голову, и тело с осколками шлема вместо черепа еще некоторое время бежало по инерции. Его отбросила назад очередь кого-то из наших.
После пяти минут боя ситуация стала меняться. Потеряв около трети в количестве, лунники перестали бросаться напролом. Сверху я заметил зачатки дисциплины и стратегии: командиры, показывая руками в разные стороны, разворачивали свои отряды цепью, стараясь укрыть людей за уступами и скалами. С этих позиций лунники стали уже целенаправленно вести обстрел места, где засели наши бойцы.
Их оставалось около четырех сотен. Нас двенадцать вместе с Максом. Метеориты вроде бы больше не падали, но от гражданских не было никаких вестей. А кислород не бесконечен, меж тем…
Укрепившись на другом краю ущелья, белые скафандры начали палить не на шутку. Я шлепал их одного за другим. Денис с командой не могли и мочки уха высунуть из-за камней, брызги рикошетящих пуль летели во все стороны.
Мою позицию пока не обнаружили, но, если среди этих сволочей есть хотя бы один профессиональный вояка, меня вскроют самое позднее минут через десять.
– Денис, через минуту я меняю позицию.
– Меняй, Лешенька, меняй. – Дорчаков дышал тяжело, будто бежал только что. – Жарко у нас внизу, хорошо, что они хоть в наступление не решаются пойти. Наверное, не знают, сколько нас. Но еще немножко, думаю, и башню у зэков свернет окончательно. Вот первый отряд попытался прорваться. Я их пощелкал за несколько секунд. Так, еще полминуты, и перемещаться буду.
– My… у-жики, у нас плазмен…ные гранаты есть, – заикаясь, буркнул в уши Минотавр. – Проверим, что это за пи-ифи-пафи?
– Нет, – ответил Дорчаков. – Только если они штурмовать станут.
Десять секунд до смены позиции.
Шлеп. Еще из одного белого скафандра вышел воздух. Кажется, я даже увидел, как брызнула струя крови из разодранной груди лунника.
Успеют ли военные? Будет ли поддержка боевой авиации?
Семь секунд…
Вершится история. Выстоим ли?… Выживем? Шлеп. Нет еще одной жизни. Шлеп – кровь. Кровь – это смазка для шестеренок истории, но здесь эта смазка замерзает!
Три секунды.
Снова будет бег.
В ушах – треск тяжелых вздохов и помех. Сердце бьется мощно, ровно, громко. Вокруг – Луна, и всей кожей почему-то слышится музыка Шопена. Концерт номер два для фортепиано с оркестром. Надрываясь, спорят виртуозность и душа… Боже, чушь какая…
Секунда.
– Денис, я пошел.
– Да.
Лицо…
Бред, глюки. Со злости захотелось расстрелять это.
В нескольких метрах от меня, чуть правее и ниже возник вооруженный человек в белом скафандре. Лицо было слегка подсвечено изнутри шлема.
Фаланга указательного пальца снова застыла на полпути. Бред. Ну укольчики херовы!
Моя бывшая жена ошалело хлопала глазами, глядя на меня. Постарела, похудела… “Температура – 91,1 градуса по шкале…”
Почему-то я вдруг понял, что это не бред. В перекрестье прицела замерла женщина, с которой я давным-давно прожил вместе больше пяти лет. Глупо, невозможно, но реально. Что-то перевернулось внутри, возле селезенки.
Она смотрела на меня – наверное, тоже узнала, несмотря на полумрак чужого мира. В правой руке Катя как-то неуклюже держала здоровенный карабин, ствол которого слегка подрагивал.
Я не выстрелил. Причина? Причина билась невысказанной холодной пульсацией внутри. Я не знаю, в конце концов, почему! Не знаю. Мне в этот миг и не хотелось знать.
Фаланга медленно разогнулась. Мысли неслись с бешеной скоростью, отстукивая кровью в висках, в горле застрял противный сгусток слизи. Острое, до предела развитое у десантников моего уровня периферийное зрение выключилось, и все, что находилось вне лица противника, будто замутилось, плыли и двоились серые скалы, дрожала сыпь звезд, сливаясь в штрихованные белесые разводы. В уши перестал скрестись шепот помех. Ладони вспотели. Что-то пытался увещевать зелеными строчками компьютер…
Лицо. Мне всегда казалось, что если я увижу его, то моргну, развернусь и пойду прочь. А куда здесь идти?!
Ее глаза неожиданно забегали из стороны в сторону, словно у сумасшедшей. Губы стали изгибаться, замелькали зубы и язык. Я дышал ртом и молча смотрел на эту жуткую пантомиму. Потом она замерла, отбросила карабин в сторону и принялась показывать мне толстые перчатки скафандра, попеременно то разгибая, то снова сгибая пальцы. Все же умом тронулась…
Стоп. Неожиданная догадка посетила меня. Я жестами попросил Катю повторить, и она, улыбаясь, закивала, снова что-то залопотала губами. Слезы выступили на подсвеченных щеках, или это блики от кутерьмы звезд?… Внимательно проследив за комбинацией движений ее рук, я, касаясь влажными пальцами встроенных в перчатки сенсоров, изменил частоту радиопередатчика…
– …боже мой, боже мой… Ну ты же догадался, Лешка, ну же, пятьдесят вторая волна, пятьдесят вторая, седьмой диапазон, ну же…
– Я догадался.
Мы лежали в нескольких метрах друг от друга. Мы теперь слышали дыхание друг друга. Мы смотрели в глаза сквозь сверхпрочное стекло шлема, сквозь безвоздушную пустоту. Десять долгих лет скользили в каждой молекуле тех острых камней, что нас разделяли.
Теперь я не стану бежать. Я понял, Денис, человеку в жизни нужно хотя бы раз проиграть. Тем более кто возьмется различить победу и поражение? Ты, подполковник Дорчаков? Вы, выжившие ребята? Человечество? Земля?…
Нет.
Не создала природа пока таких присяжных заседателей. Никто не имеет права судить о выборе и его следствиях для отдельно взятого тупого животного под названием человек. Даже он сам. Выбор нужно просто уметь делать. И желательно – вовремя.
Следствий надо уметь не бояться.
Я стал медленно подползать ближе, не отводя глаз от ее лица.
Катя плакала. Беззвучно. Слезы текли по наметившимся морщинкам возле глаз, по щекам, по губам, которые, казалось, жили отдельно от всего остального. Губы улыбались – устало, лишь самую малость вздергивались вверх уголки. Так улыбается человек, с которого спало напряжение, днями и годами давившее на грудь, на совесть, на бесконечные мысли…
И с улыбки срывались слезы.
– Перестань, – сказал я, не узнавая собственного голоса. Прокашлялся, добавил: – Будешь реветь – скафандр замкнет.
Она хотела что-то ответить, но только всхлипнула и задышала чаще.
– Столько тупых вопросов в голове, ума не приложу – с чего начать, блин, – признался я, останавливаясь в полуметре от Кати. Откладываю в сторону автомат, приподнимаюсь на одном локте и провожу закованной в уродливую перчатку ладонью по стеклу ее шлема.
Я очень давно не смахивал слез с женского лица, отвык. Наверное, поэтому в этот раз у меня и не получилось…
Дьявол! Дурь какая! Стекло же! Как можно вытереть лицо, не снимая гермошлема? Или можно, если уметь?…
Отдернув руку слишком резко, я заставил Катю вздрогнуть и попятиться.
– Тихо, тихо. Мысли дурные просто, – сказал я. – Можно начну с самого идиотского вопроса? – Она радостно закивала. Я с силой провел языком по небу, сглотнул. – Ты как здесь оказалась?
– Терро… ризм, – еле слышно пробормотала она, опустив раздраженные веки. – За сногсшибательные деньги, которые… в общем, нужны были… участвовала в захвате заложников… впрочем, не важно. Хочу, чтобы ты знал, я ник… никого не убивала. Ник-когда.
– Все равно ты сволочь, – медленно проговорил я.
– Вот тебе и ответ на идиотский вопрос.
– Сколько у вас заложников из числа персонала тюрьмы? Живых, конечно…
– Ни одного.
– Лжешь!
– Смысл? – Она открыла глаза, уже спокойно взглянула на меня. – Ведь я все равно не уйду отсюда.
– Ты же предаешь своих… своих… сподвижников.
– Во-первых, лунники мне никакие не сподвижники, я их и не знаю никого толком, там же камеры-одиночки… Во-вторых, ты сам уже предал своих друзей.
– С чего ты взяла?
– Ты не убил меня.
Я машинально потянулся к стволу. Понял, что выгляжу чрезвычайно глупо, и… рассмеялся. Громко, хрипло и, скорее всего, заразительно. Сам не ожидал от себя такого – вроде нервы не шалят, а приступы, как у малолетнего психопата.
– Смешно, – утвердительно сказала Катя. – Знаешь, как страшно видеть Землю, свой дом, проплывающий иногда мутным яблоком над головой. Далеко, далеко… У нас же в камерах крыши прозрачные, из какого-то стекла специального. Семь лет…
Я глянул на бирюзовую планету, висящую над нами призраком жизни. На Землю.
Катя проследила за моим взглядом, робко тронула перчаткой мой локоть, и чуть слышный шепот раздался где-то рядом с моим сознанием:
– Лешка, отвези меня домой из этой пустоты. Мне уже пора, я уже наказана. Леша, забери меня отсюда… – Она потрясла головой. – Мутит что-то…
– У тебя кислорода сколько?
– Не знаю…
Сверху мелькнуло что-то серебристой нитью и исчезло за скалами. Я вскочил на ноги, еще не понимая.
– Что это? – встрепенулась Катя.
– Погоди-ка…
И тут они начали мелькать один за другим. Восемь истребителей “МиГ-50”. Я слышал, что на них можно было выходить в открытый космос, там движки какие-то продвинутые стояли, но чтобы реально… Нет, скорее, их держали в резерве на российской боевой космической станции “Снег”, то есть они стартовали не с планеты, а прямо с орбиты.
Значит, командование узнало, что заложники мертвы, и решилось на бомбардировку. Или они там, в Главке, решили пожертвовать всеми нами? Очень даже возможно. Экстренные обстоятельства, мать их, и все такое!
Всех накроют плазменными ракетами.
– Лешка, забери меня домой! – Она вцепилась в меня, стала трясти. – Страшно, Лешка, умирать вот так… В пустоте!
Калейдоскоп мыслей проносился в моей голове. Наверное, пора делать выбор, майор Густаев, тот единственный, за который будешь отвечать всю жизнь, неважно – короткая она будет или… Или? Что может помочь решить? Честь офицера, бестолковые годы прошлого? Пройденный путь? Отсутствие глупости и любознательности? Или?…
Или мне сейчас способна помочь та, кто однажды меня предала? Меня, а потом и Землю.
– Прости меня, Леша… Прости.
Весы опрокинулись, и весь хлам посыпался с их чаш в пропасть…
– Бери карабин, пошли.
Она ничего не сказала, покорно взяла оружие и обернулась. Та, кого я простил. Та, кого я любил. Схватив “АКЛ”, я неуклюже перескочил через обломок скалы, коротко выматерился по поводу низкой гравитации и жестом показал, чтобы она шла за моей спиной. Мы, осторожно придерживаясь за выступы, стали спускаться вниз. В холодные волны Моря чужих дождей.
Так, наверное, начинается настоящее предательство. Или заканчивается?…
Дорчаков возник впереди неожиданно. Его грудь’ тяжело вздымалась, стекло шлема было в каких-то темных разводах, ствол автомата – нацелен на нас. Взгляд Дениса метнулся на Катю, сжавшуюся у меня за спиной. Я никогда не видел таких бешеных глаз у нашего командира, обычно тихого, спокойного, чуть Шепелявившего. Его рот уродливо скривился, по губам можно было разобрать, как он в отчаянии повторяет °Дно слово: “Лешенька, Лешенька…”
Подполковник удобнее взял ствол, как-то странно переступил с ноги на ногу, будто в нерешительности. Дурак! Ты что, хочешь сдохнуть в пекле, которое будет здесь через несколько минут, когда пилоты получат зеленый свет?! Сдохнуть хочешь? А может, ты хочешь забрать с собой и жену мою?
Вот уж нет.
Однажды такое уже случилось. Лучший друг пришел в обнимку с Катей посреди ночи, а я не смог его ударить. Тогда.
Теперь – могу.
Приклад резко толкнул в бицепс. Дорчаков миг удивленно смотрел на меня, а потом стало заметно, что его лицо покрылось инеем. Фонтанчик крови, плеснувший из горла, застыл черной горкой. Катя вскрикнула.
Он завалился на спину. Выпустил оружие. Путь свободен…
“Давление в кислородных резервуарах падает. Запас на десять минут. Система будет автоматически перезагружена через пятнадцать секунд…” Гейтс – мудак…
Мы бежали к взлетным полосам, задыхаясь, хрипя от недостатка воздуха. Позади еще шел бой. Быстрее! Быстрей! Успеем, если у нас есть шанс, то обязательно успеем – не имеем права не успеть, потому что дороги назад нет. Выбор сделан.
Вот показались купола космодрома, бегающие люди, не разобрать – свои или лунники. Хотя… какая разница! Перед глазами – розоватая пелена, грудь кажется отлитой из свинца.
– Леша… мы куда?…
– Заткнись… дыхание собьешь… тогда – крышка…
Истребитель я заметил на ответвлении от третьей слева полосы. Рядом копошились двое в серых скафандрах.
Два патрона. Две вспышки. Две жизни. Счетчик…
– Забирайся на место второго пилота.
Катя подпрыгнула, зацепилась за край кабины, попыталась подтянуться и соскользнула вниз, плавно упала сначала на колени, а затем навзничь, прислонившись задней частью шлема к шасси.
– Не могу… кислород…
– Вставай! – заорал я, вдруг почувствовав какой-хо животный страх. – Вста-а-ать!!!
Отбрасывая “АКЛ”, я подбежал к ней и стал поднимать, изо всех сил дергая за руки… Розовые волны плыли впереди, их движения укачивали, успокаивали… а под ребрами толкалось что-то противное, мешающее прилечь и отдохнуть… Оставьте! Мне нужно всего лишь чуть-чуть поспать… набраться сил…
Всполох белого сияния на мгновение ослепил меня. Все, пилотам дали зеленый свет. Через пару минут от космодрома и тюрьмы не останется ни единой молекулы. Плазменные ракеты – это не шутка!
Я потряс головой, отгоняя радужные круги и желтенькие искры, кружащие вокруг бесформенными медузами и роем фантасмагорических неземных пчел. Поднялся. Взял Катю сзади под мышки и одним рывком перебросил ее через бортик открытой кабины. Кажется, на запястье порвал мышцу или сухожилие… Не важно. Главное – взлететь. В “МиГе” система регенерации и запасной кислород есть. Много кислорода, даже для двоих слишком много…
Подтянулся. Перекинул сначала одну ногу, потом вторую…
Еще одна плазменная вспышка. Уже ближе! Еще одна! Быстро! Купол кабины – закрыть. Кнопка. Огромное стекло стало опускаться. Медленно, твою мать, медленно же! Так, тормоза, зажигание, форсаж.
Почти вертикально мы ушли в чернь космоса, оставляя позади пылающий ад чужого мира. Оставляя собственные кошмары и мечты. И совесть – одну на Двоих…
С трудом отрывая пульсирующую левую руку от гашетки, я сбросил мощность двигателей, чтобы отки-нуть шлемы. Но истребитель тут же начал терять высоту. Пришлось снова дать форсаж, устремляя нос прямо в Дрожащее пятно Земли. Розовая дымка, сон, сон… Хоть бы ей хватило воздуха, пока я не открою шлем. В кабине, судя по показаниям тахометра, уже нормальное давление, а значит – воздух! Воздух!…
Из зоны притяжения Луны мы вышли примерно через сорок секунд. Я дернул рычаг на себя, сбрасывая тягу до одной четвертой. Сорвал предохранительную скобу с левой стороны шлема и отщелкнул его. Вздохнул до помутнения. Боже, как это прекрасно – дышать!
В кабине было холодно – градусов пять выше нуля. Изо рта вырывались клубы пара.
Теперь Катя. Я аккуратно, чтобы не сбить штурвал, перевернулся, цепляясь за все проклятым скафандром, сорвал с нее гермошлем. Отсоединив на своих руках неудобные перчатки, я принялся шлепать ее по бледным щекам. Ну же! Мы на полпути домой, девочка! Очнись! Очнись!!!
Несмелый вздох. Белесая струйка пара между губами!
– Ну вот, молодец! Дыши, девочка, дыши!
Она со свистом втянула в себя воздух, захрипела, дернулась, закашлялась и открыла безумные глаза. Через секунду ее стошнило.
– Вот и все, вот и все хорошо… – шептал я, возвращаясь на свое место. – Дыши. Мы летим домой, слышишь, мы летим домой!
– Холодно…
– Это ничего, это не страшно. – Я поправил штурвал, выравнивая курс, глянул на монитор бортового компьютера. Нужно набрать скорость, чтобы не два дня в космосе болтаться. – Сейчас будут перегрузки, сядь удобнее и запрокинь голову назад. Глаза не закрывай ни в коем случае, а то вывернет опять.
– Холодно, Лешка…
– Терпи. Самое страшное – позади. Ты же хотела домой? Вот мы скоро и будем дома. А там что-нибудь придумаем… Раз замерзла, значит, на море поедем греться.
Не думал, что врать так трудно. Никуда мы не поедем. Вдруг неимоверно повезет? Вдруг мне удастся приземлиться, что само по себе почти невероятно, потому что одно дело просто посадить самолет, а другое – рассчитать траекторию посадки с орбиты, через плотные слои атмосферы продраться, не сгорев – но вдруг?… После сесть где-нибудь подальше от городов, потому как никакой аэродром нас не примет. И даже если самолет не собьют установки ПВО или другие истребители, если мы умудримся не промахнуться мимо России, все равно этот мир уже не наш. Федеральный розыск. Меня – под трибунал, Кате – вышак, без разговоров. Это при условии, что на месте не хлопнут.
– Правда на море поедем?…
– Приготовься.
Перегрузки были не очень большие, 3-4 “g”, но Кате и этого хватило, чтобы пару раз потерять сознание. В кабине стало немного теплее, хотя руки все равно мерзли.
Мы молчали. Неслись сквозь пустоту, мимо яркого блика Солнца, мимо белых игл звезд. И молчали. Наверное, оба понимали, что, разорвав прошлое, мы не смогли придумать будущего. Земля голубой полусферой возвышалась над нами, мы бежали от ужаса чужого мира в надежде, что она приютит нас. Что она простит.
Но выбор между смертью и пустотой был сделан. Нас уже никто не ждал.
– Катя… – позвал я, глядя на монитор и передвигая штурвал слегка вправо. Запястье ломило, кисть почти онемела. – Катя!
– Что?
– Сейчас трясти будет, постарайся как можно меньше двигаться и не напрягать мышцы. Попробуем сесть.
– Лешка, нас не собьют?
– Не знаю.
Истребитель задрожал, цифры на экране стремительно менялись.
– Скажи… – Катя осеклась, закашлялась и несколько раз стукнула меня по плечу. Гул за бортом нарастал. Она проорала: – Скажи, ты простил меня?
– Замолчи! Не мешай, а то нас закрутит и по облакам размажет! – крикнул я в ответ. Уставился на оранжевые всполохи разрезаемой атмосферы, вцепился в мелко вибрирующий под пальцами штурвал.
– Скажи! – требовательно прокричала она. – Скажи мне…
Гул двигателей и рассекаемого воздуха стал невыносимым, он уже ощущался всем телом. Каждый нерв был частью нашего летящего к планете болида. Температура за считанные секунды поднялась, и теперь было жарко до духоты – внутренняя система кондиционирования не справлялась.
Я часто моргал, чтобы сбить собирающиеся на тяжелых веках капли пота. Главное – не попасть в турбулентные зоны, не сильно отклониться от глиссады. Угол держать, а потом вовремя сбросить скорость, не уйти в штопор…
Впереди – сплошная раскаленная линза воздуха. Жарко! Все железные приборы и детали нагрелись так, что до них нельзя дотронуться. Штурвал прирос к ладоням и медленно выжигает немеющую кожу. Пот застилает глаза. Я, кажется, кричу, чтобы услышать самого себя и не потерять сознание… Бесполезно… не слышу, и на миг отключаюсь…
Сознание возвращается резко, наверное, от особо зверского толчка. Так же держу штурвал мертвой хваткой, так же не чувствую собственных рук.