Но за постепенно остывающим стеклом кабины уже нет огня. Там – Земля. Точнее, уже – земля, с маленькой буквы. Там дороги, леса и реки. Такие родные…
Я сбросил скорость, выровнял горизонт. По координатам, мы находились где-то в Сибири. Приподнявшись, я оглянулся. Катя была жива, но без сознания.
Я снизился метров до ста пятидесяти, чтобы наш “МиГ” труднее было запеленговать. Нужно найти какое-нибудь шоссе с прямым участком километра в четыре. Хотя бы. На вертикальную посадку в условиях земной гравитации этот истребитель, к сожалению, не рассчитан. Рискнем.
Минут пять мы неслись над тайгой, сливающейся под нами в сплошной темно-зеленый ковер. Вдалеке показались холмы с проплешинами на вершинах, хмурое осеннее солнце пробивалось через дымку облаков, освещая цепочку высоковольтных столбов. Значит, где-то рядом должна быть дорога! Вот она – прямо посреди леса. Узкая, но самолет пройдет. Обязан пройти!
Дернув штурвал вправо, я сделал полукруг километров на пятнадцать, выровнялся и стал сбрасывать скорость. Четыреста узлов… триста пятьдесят… Двигатели ревели. Двести… сто восемьдесят… Закрылки. Черт, один заклинило! Истребитель рванулся в сторону и чуть не задел брюхом фюзеляжа верхушки кедров. Я сумел скомпенсировать вираж. Ровнее, ровнее… Шасси… Отлично.
Ниже, ниже. Я уже видел ровный асфальт без всякой разметки, пробегающий лентой под самолетом; шасси должны выдержать. Ниже… еще…
Меня тряхнуло так, что зубы клацнули и десны заломило от боли. Скрежет ломающихся под крыльями веток и кустарника смешался с визгом колес. Самолет стало заносить. Я выпустил тормозной парашют, и тут что-то будто лопнуло. В следующий миг я увидел приближающиеся деревья и машинально закрыл глаза…
Проведя по щеке, я с какой-то тупой радостью обнаружил на ней кровь. Отдернул предохранитель, нажал на кнопку разгерметизаций. Стекло со скрежетом уползло вверх. Я неуклюже выбрался наружу, сбросил скафандр и огляделся, стоя прямо на спинке пилотского кресла.
Истребитель съехал на обочину и, повалив несколько молодых кедров, уткнулся в здоровенное дерево. Повсюду валялись щепки и искореженные детали. Правое крыло снесло начисто, переднее шасси вместе со стойкой лежало в канаве неподалеку. Хорошо, что не прорвало запасные топливные баки, а то бы…
Где-то свистела птичка, в глубине чащи слышалось басовитое жужжание шершня. Ветра не было, зато небо заволокло тучами, и моросил дождик. Пахло сыростью, хвоей и, кажется, брусникой – давно в тайге не был.
Катьку надо вытащить. Я подобрался к ней по металлопластиковым переборкам, стукнулся коленом о выступающую деталь, зашипел.
– Катя, – негромко сказал я, слегка теребя ее за ухо. Волосы у нее спутались, со лба через все лицо проложила себе путь струйка подсохшей крови, Темные пятна от пота выступали на висках и шее. Рядом мерно пульсировала сонная артерия. – Катя, очнись. Прилетели. Очнись же, черт тебя дери!
Она застонала и болезненно поморщилась. Открыла глаза. Посмотрела сквозь меня, снова застонала.
– Ну, вот ты и дома, девочка. Давай, выбирайся, нам отсюда сваливать надо быстренько! Дай-ка руку, помогу.
Катя с трудом подняла руку. Я потянул ее на себя, пытаясь вытащить из кресла.
– Ай! Плечо! – вдруг закричала она. – Больно, Леша!!! Больно!…
– Что такое?! – Я ослабил хватку. – Где больно?
Она скосила глаза вправо и вниз и прошептала:
– Тут. Очень больно.
Я вгляделся в глубь кабины и обомлел. Вся боковая часть со стороны места второго пилота была вдавлена внутрь и торчала острыми углами. Катино плечо проткнула зазубренная пластина шириной сантиметра три, намертво прижав ее тело к противоположной стенке.
Не вытащить!
Я сорвал с рукава брошенного скафандра рацию экстренной связи и сломал чеку. Помехи, помехи…
– Потерпи, девочка, потерпи…
– Больно очень, Лешка… Помехи.
– Слушает командование военно-космических сил России. Ответьте! Прием!
– Говорит майор ВКС Густаев! Мне срочно нужна команда спасателей и реанимационная бригада. Совершил экстренную посадку! Предположительно нахожусь в восточной части России! Пеленгуйте по сигналу! Скорее! Скорей, человек умирает!
– Вас понял. Попробуем…
Я отбросил рацию, наклонился к Кате, которая уже впадала в беспамятство. Сколько она крови потеряла? Глубока ли рана?
– Как ты сама чувствуешь – рана глубокая? – спросил я, вытирая с ее ресниц слезу.
– Очень глубокая, Лешка. Очень… больн… ты прос…
– Не отключайся! – заорал я, срывая голос. Взял ее лицо в поцарапанные ладони. – Держись! Они должны скоро прилететь! Катя, главное – не отключайся! Черт!
Я метнулся к индивидуальной аптечке. Долго не мог вытащить ее из небольшого углубления возле пилотского кресла. Руки дрожали. Мыслей не было.
Ну же! Нашатырь! Промедол!
Я вколол одноразовый инъектор с промедолом ей прямо в шею, не глядя. Отвинтил крышку у пузырька с нашатырным спиртом, плеснул себе на ладонь и Поднес руку к ее лицу.
Она еле слышно прошептала что-то, веки задрожали, но так и не раскрылись, и Катя снова провалилась в кому.
Это следствия, которые получились после выбора, который сделал я.
Это первый в моей жизни проигрыш.
Это совесть…
Я стоял над ней, не в силах помочь. Я не чувствовал дождя, который уже набирал силу настоящего ливня. Я молчал.
Вдалеке послышался стрекот вертолетов.
Поздно. Она уже не дышала.
Наклонившись, я поцеловал холодные окровавленные губы, погладил непослушными пальцами по мокрым волосам. Тихо сказал:
– Я прощаю тебя, Катя… Ты дома.
Два вертолета уже кружили над дорогой, примериваясь, куда бы сесть. Ливень шуршал струями, гладил длинные иголки кедров, падал на сотни тысяч га угрюмой осенней тайги. Легкий комбинезон прилип к телу.
Вдруг стало очень холодно. А ведь она тоже замерзла!
Я отцепил плазменную гранату. Пусть хотя бы такое тепло согреет тебя на миг… А у меня будет еще несколько секунд, чтобы отбежать. И я это сделаю, потому что теперь я снова не имею права проигрывать.
Проиграть в жизни можно только один раз.
Вертолеты приземлились, из них уже выпрыгивали люди… такие же, как я…
Выдернул чеку.
Посмотрел на родное лицо. Ты – мой спутник. И я дарю тебе это тепло, Катя. Извини, что когда-то не смог подарить другое.
Но.
Ведь люди умеют прощать.
К сожалению… Земля – нет.
Я сбросил скорость, выровнял горизонт. По координатам, мы находились где-то в Сибири. Приподнявшись, я оглянулся. Катя была жива, но без сознания.
Я снизился метров до ста пятидесяти, чтобы наш “МиГ” труднее было запеленговать. Нужно найти какое-нибудь шоссе с прямым участком километра в четыре. Хотя бы. На вертикальную посадку в условиях земной гравитации этот истребитель, к сожалению, не рассчитан. Рискнем.
Минут пять мы неслись над тайгой, сливающейся под нами в сплошной темно-зеленый ковер. Вдалеке показались холмы с проплешинами на вершинах, хмурое осеннее солнце пробивалось через дымку облаков, освещая цепочку высоковольтных столбов. Значит, где-то рядом должна быть дорога! Вот она – прямо посреди леса. Узкая, но самолет пройдет. Обязан пройти!
Дернув штурвал вправо, я сделал полукруг километров на пятнадцать, выровнялся и стал сбрасывать скорость. Четыреста узлов… триста пятьдесят… Двигатели ревели. Двести… сто восемьдесят… Закрылки. Черт, один заклинило! Истребитель рванулся в сторону и чуть не задел брюхом фюзеляжа верхушки кедров. Я сумел скомпенсировать вираж. Ровнее, ровнее… Шасси… Отлично.
Ниже, ниже. Я уже видел ровный асфальт без всякой разметки, пробегающий лентой под самолетом; шасси должны выдержать. Ниже… еще…
Меня тряхнуло так, что зубы клацнули и десны заломило от боли. Скрежет ломающихся под крыльями веток и кустарника смешался с визгом колес. Самолет стало заносить. Я выпустил тормозной парашют, и тут что-то будто лопнуло. В следующий миг я увидел приближающиеся деревья и машинально закрыл глаза…
* * *
Тишина давила на барабанные перепонки, привыкшие к шуму двигателей. Разлепив веки, я заметил, что носовая часть истребителя смята в гармошку. Ноги прижало, но, подергавшись, я сумел высвободить их. Стекло кабины уцелело, а вот приборная панель была частично разбита. От смерти меня спасла толстая стальная рама, огибавшая тело по бокам и спереди.Проведя по щеке, я с какой-то тупой радостью обнаружил на ней кровь. Отдернул предохранитель, нажал на кнопку разгерметизаций. Стекло со скрежетом уползло вверх. Я неуклюже выбрался наружу, сбросил скафандр и огляделся, стоя прямо на спинке пилотского кресла.
Истребитель съехал на обочину и, повалив несколько молодых кедров, уткнулся в здоровенное дерево. Повсюду валялись щепки и искореженные детали. Правое крыло снесло начисто, переднее шасси вместе со стойкой лежало в канаве неподалеку. Хорошо, что не прорвало запасные топливные баки, а то бы…
Где-то свистела птичка, в глубине чащи слышалось басовитое жужжание шершня. Ветра не было, зато небо заволокло тучами, и моросил дождик. Пахло сыростью, хвоей и, кажется, брусникой – давно в тайге не был.
Катьку надо вытащить. Я подобрался к ней по металлопластиковым переборкам, стукнулся коленом о выступающую деталь, зашипел.
– Катя, – негромко сказал я, слегка теребя ее за ухо. Волосы у нее спутались, со лба через все лицо проложила себе путь струйка подсохшей крови, Темные пятна от пота выступали на висках и шее. Рядом мерно пульсировала сонная артерия. – Катя, очнись. Прилетели. Очнись же, черт тебя дери!
Она застонала и болезненно поморщилась. Открыла глаза. Посмотрела сквозь меня, снова застонала.
– Ну, вот ты и дома, девочка. Давай, выбирайся, нам отсюда сваливать надо быстренько! Дай-ка руку, помогу.
Катя с трудом подняла руку. Я потянул ее на себя, пытаясь вытащить из кресла.
– Ай! Плечо! – вдруг закричала она. – Больно, Леша!!! Больно!…
– Что такое?! – Я ослабил хватку. – Где больно?
Она скосила глаза вправо и вниз и прошептала:
– Тут. Очень больно.
Я вгляделся в глубь кабины и обомлел. Вся боковая часть со стороны места второго пилота была вдавлена внутрь и торчала острыми углами. Катино плечо проткнула зазубренная пластина шириной сантиметра три, намертво прижав ее тело к противоположной стенке.
Не вытащить!
Я сорвал с рукава брошенного скафандра рацию экстренной связи и сломал чеку. Помехи, помехи…
– Потерпи, девочка, потерпи…
– Больно очень, Лешка… Помехи.
– Слушает командование военно-космических сил России. Ответьте! Прием!
– Говорит майор ВКС Густаев! Мне срочно нужна команда спасателей и реанимационная бригада. Совершил экстренную посадку! Предположительно нахожусь в восточной части России! Пеленгуйте по сигналу! Скорее! Скорей, человек умирает!
– Вас понял. Попробуем…
Я отбросил рацию, наклонился к Кате, которая уже впадала в беспамятство. Сколько она крови потеряла? Глубока ли рана?
– Как ты сама чувствуешь – рана глубокая? – спросил я, вытирая с ее ресниц слезу.
– Очень глубокая, Лешка. Очень… больн… ты прос…
– Не отключайся! – заорал я, срывая голос. Взял ее лицо в поцарапанные ладони. – Держись! Они должны скоро прилететь! Катя, главное – не отключайся! Черт!
Я метнулся к индивидуальной аптечке. Долго не мог вытащить ее из небольшого углубления возле пилотского кресла. Руки дрожали. Мыслей не было.
Ну же! Нашатырь! Промедол!
Я вколол одноразовый инъектор с промедолом ей прямо в шею, не глядя. Отвинтил крышку у пузырька с нашатырным спиртом, плеснул себе на ладонь и Поднес руку к ее лицу.
Она еле слышно прошептала что-то, веки задрожали, но так и не раскрылись, и Катя снова провалилась в кому.
Это следствия, которые получились после выбора, который сделал я.
Это первый в моей жизни проигрыш.
Это совесть…
Я стоял над ней, не в силах помочь. Я не чувствовал дождя, который уже набирал силу настоящего ливня. Я молчал.
Вдалеке послышался стрекот вертолетов.
Поздно. Она уже не дышала.
Наклонившись, я поцеловал холодные окровавленные губы, погладил непослушными пальцами по мокрым волосам. Тихо сказал:
– Я прощаю тебя, Катя… Ты дома.
Два вертолета уже кружили над дорогой, примериваясь, куда бы сесть. Ливень шуршал струями, гладил длинные иголки кедров, падал на сотни тысяч га угрюмой осенней тайги. Легкий комбинезон прилип к телу.
Вдруг стало очень холодно. А ведь она тоже замерзла!
Я отцепил плазменную гранату. Пусть хотя бы такое тепло согреет тебя на миг… А у меня будет еще несколько секунд, чтобы отбежать. И я это сделаю, потому что теперь я снова не имею права проигрывать.
Проиграть в жизни можно только один раз.
Вертолеты приземлились, из них уже выпрыгивали люди… такие же, как я…
Выдернул чеку.
Посмотрел на родное лицо. Ты – мой спутник. И я дарю тебе это тепло, Катя. Извини, что когда-то не смог подарить другое.
Но.
Ведь люди умеют прощать.
К сожалению… Земля – нет.