Страница:
— Что вы! Что вы! — воскликнули наши разведчики. — Это вы, быть может, устали говорить. Сперанский не без юмора ответил;
— Я двадцать шесть лет молчал. Теперь я могу двадцать шесть лет говорить без передышки и не устану…
Глава восемнадцатая
Глава девятнадцатая
— Я двадцать шесть лет молчал. Теперь я могу двадцать шесть лет говорить без передышки и не устану…
Глава восемнадцатая
в которой Сперанский продолжает свой удивительный рассказ
— …Ночь застала меня на возвышенной площадке около пещеры. Я хотел тут же отправиться в обратный путь через гору к Никите Петровичу, ведь он так, должно быть, беспокоился теперь, а может быть, считал меня уже погибшим при обвале. Встать, собрать свои пожитки было делом нескольких минут. Но куда идти? Я взглянул вверх. Над пещерой висела бесконечно высокая отвесная стена. Ясно, что в этом месте хода назад не было. Тогда я прошёл немного вдоль стены влево: все тот же огромный отвес, забраться на который никак невозможно. Пришлось вернуться. Попробовал счастья на другой стороне, пошёл вправо от пещеры, но с таким же успехом.
Тем временем темнота сгустилась, повеяло холодом. Близкий лес в темноте дышал таинственно и сумрачно, Ни звука не раздавалось в ночном воздухе. Высоко надо мной мерцали ясные зимние звезды.
Убедившись в бесплодности ночных поисков, я решил развести огонь около входа в пещеру и уснуть, чтобы хоть немного восстановить утраченные силы, а утром с новой энергией взяться за поиски выхода назад. Скоро костёр у меня весело горел, бросая на стены пещеры красноватые блики. Свет вырывал из темноты кусок каменистой земли, какое-то ветвистое растение; дальше за этим кустом в темноте притаилась насторожённая долина. Сон не приходил. Мысли об Иванове, о нашей с ним странной судьбе, наконец, об этой долине и о неизвестном будущем теснились в голове. Проекты, один другого заманчивее, возникали, как карточные домики, и тут же гибли, столкнувшись с жестокой логикой. Нервное возбуждение ещё будоражило потрясённый организм и не давало покоя воспалённому мозгу. Я пытался отогнать от себя неприятные мысли, крепко зажмуривался, всячески старался уснуть, но что-то словно толкало меня, и в непонятном страхе я снова и снова открывал глаза.
В один из таких моментов между сном и бодрствованием мне почудилось, что кто-то тяжко дышит совсем рядом со мной. Я быстро вскочил и схватился за ружьё. Костёр мой еле тлел. За кустом, там, где стояла густая темнота, что-то колыхалось, огромное и чёрное. Что это?! Зверь, птица или игра воображения? Стрелять? Шум дыхания исходил примерно с высоты трех метров, и мне показалось, что там сидит какая-то большая и лохматая птица. Но деревьев в этом месте не было, это я хорошо помнил. Подавив вполне понятный страх, я нагнулся, выхватил из костра тлеющую головешку и с силой швырнул её в темноту, в эту дышащую неизвестность. Пламя вспыхнуло, на миг осветило огромную косматую голову, блеснули белые зубы или ещё что-то, раздался рёв испуганного чудовища и тяжкий топот удаляющихся ног. Сердце у меня забилось отчаянно громко. Чудо? Бред? Но мне ясно виделась голова слона, в этом я мог присягнуть… Сон сняло как рукой. Весь дрожа, я сел у костра, положил ружьё между ног и так решил бодрствовать до утра, прислушиваясь к малейшему шороху вокруг.
Прошёл час. Далеко в лесу послышался раз или два голос какого-то сильного зверя, шум движения, крик птицы, но потом все стихло. Костёр мой то чуть тлел, то разгорался ярким пламенем.
Когда я уже начал успокаиваться, из темноты, правее меня, послышался быстрый бег, испуганный крик и в освещённый круг влетел и упал молодой горный баран. Словно пуля, за ним стремительно метнулся волк и безбоязненно рванул на моих глазах беззащитное животное. Баран дико вскрикнул и захлебнулся кровью. И тут же в грудь волку впилась моя картечь. Ещё эхо выстрела перекатывалось по долине, когда я стащил труп волка в сторону и осмотрел его жертву. Баран был мёртв. Все закончилось в несколько секунд. Я убил наглого убийцу и получил пищу.
Подкрепившись жареным мясом, я наконец уснул за выступом пещеры и проспал до самого утра.
Утром я убедился, что нахожусь в западне. Долина всюду замыкалась отвесными стенами.
Ещё два дня я безуспешно бродил вдоль стен, без отдыха отыскивая какой-нибудь лаз. Стрелял в воздух, полагая, что Иванов мог быть где-нибудь наверху. Но понемногу я убедился в наивности моих предположений, и мне не оставалось ничего более, как оплакать своего дорогого товарища и свою не менее печальную судьбу. Я мысленно простился с моим другом и спутником и стал думать о серьёзной работе, которая позволила бы мне выбраться из западни, если не сразу, то хотя бы через какой-нибудь промежуток времени.
Но чтобы быть способным работать, надо прежде добыть себе пищу и найти кров. Я выбрал небольшую пещеру в южной стене над лесом метра на три от земли, соорудил лёгкую лесенку, натаскал в пещеру дров и остался ночевать в этом безопасном месте. Между прочим, первое моё жилище в дальнейшем оказало мне неоценимую услугу в приручении мамонтов. Именно с этого удобного уступа гиганты привыкали брать заготовленную для них пищу и мало-помалу признали во мне своего хозяина.
Но об этом дальше.
Уже в первые дни заточения мне стало ясно, что я нахожусь в кратере потухшего вулкана. Почвенное тепло, горячие источники, отвесные стены и наличие вулканических изверженных пород на каждом шагу говорили за это. Приглядевшись к растительности, я увидел здесь и современные и реликтовые растения, живущие вперемешку. Скоро мне бросилось в глаза и другое: здесь был свой, довольно тёплый климат, который вполне обеспечивал жизнь многих южных растений. Будто кусочек среднерусской природы, закрытый в горах сурового приполярья.
Мало-помалу, изучив каждый метр отвесных скал, я понял, что без помощи извне мне отсюда не выбраться, От Иванова вестей не приходило. Ждать их, зная, в каком положении он остался, теперь было просто наивным. Трудно мириться с мыслью о вечном одиночестве, но мысль эта постепенно становилась все более и более ясной и отчётливой, и мне не оставалось ничего другого, как только привыкать к ней.
Как жить? Вопрос требовал немедленного разрешения. Всю зиму до конца марта я провёл в своей пещере, подкрепляясь мясом и рыбой, которую я ловил в ручье обыкновенной вершей из прутьев лозняка. Патроны ещё были, я очень их берег.
Во время охоты я познал животный мир своих владений. О, это был особый мир, странный и жестокий. В кратере в ту пору кишели волки, они пожирали очень много баранов и оленей. Кстати сказать, пока я истребил хищников, они успели полностью уничтожить оленей. Много медведей бродило по лесам и жило в пещерах. Их и сейчас я знаю до двух десятков. Все они — мои хорошие друзья. Здесь паслись сотни баранов, бегали зайцы и лисы, шныряли выдры и ежи; тысячи угок, гусей и лебедей во время перелётов делали у нас остановку, многие из них нашли тут свою родину и даже не улетали на зиму.
Но вместе с известными нам животными в кратере жили некоторые из древнейших зверей. Я принял от при-роды на сохранение четырех мамонтов, из которых два старых погибли естественной смертью через три года после нашего знакомства; двух волосатых носорогов, одного очень старого пещерного медведя и трех исполинских оленей.
В первые годы жизни здесь мне на память не раз приходил образ бессмертного героя Дефо — Робинзона Крузо. Что ж, наши с ним судьбы во многом оказались сходными. Он, как и я, был тоже отрезан от мира и предоставлен самому себе. Правда, Робинзону, по воле автора, как говорится, повезло. Он нашёл возле своего острова разбитый бурей корабль и снял оттуда множество необходимых ему вещей. У меня такого клада не оказалось, Все, чем я располагал, — это двуствольное ружьё с небольшим запасом патронов, топор, хороший нож и мой вещевой мешок, в котором оказались, к счастью, целыми, в числе прочих мелочей, несколько клубней картофеля и две — три сотни семян разных овощей, взятых мной из ссылки ради чисто научного интереса. Как они мне пригодились позже!..
Проходили дни и месяцы. На стене пещеры росло число зарубок, которыми я отмечал свой календарь. Я понял, что Иванов погиб, и ждать помощи от него нечего. Оборвалась последняя нить, ещё удерживающая надежду на избавление от плена.
И я стал действовать.
Прежде всего нужно было построить себе дом и создать огород. Приближалась весна, дни стали длиннее, морозы меньше. Днём на деревьях уже висели сосульки, снег на склонах к полудню подтаивал… Вот тут-то мне и пришло в голову приучить гигантов к труду и воспользоваться их силой для устройства колонии.
Мамонты оказались животными довольно меланхоличными по характеру, очень наблюдательными и умными. Часто я, укрывшись в зарослях, видел, как они целыми часами стояли все вместе у речки и грелись на весеннем солнце. А потом начинали играть, обдавая друг друга потоками холодной воды. Купание, даже в холод-ное время, оказалось их любимым делом. Это я понял позже. Они никогда не расставались, всегда ходили группой, а когда старики почувствовали близкую смерть, то все вместе они удалились в восточную часть кратера, туда, где лежали кости их предков. Один из них, шатаясь, дошёл до края осыпи, ноги его подкосились, он повалился на колени, потом на бок и скоро умер. Живые не покинули его и остались вместе с ним. Через неделю умер второй. Молодые мамонты восприняли смерть своих родителей, как самое большое горе, не отходили от мёртвых несколько дней, ревели, перестали есть и все топтались вокруг трупов, дотрагивались до них хоботами, подталкивали, умоляли встать… А потом, рассвирепев, кинулись в лес, ломали и топтали деревья, кидали камни, пни, в неистовстве топили своё отчаяние и печаль.
Мало-помалу мне стала известна в деталях их жизнь. и я составил себе план. Мамонты часто видели меня, но считали, видно, за мелкое, не стоящее их внимания животное, хотя история с головешкой долго ещё заставляла их обходить мой костёр.
Началась наша дружба с тех незабываемых дней, когда в кратере уже в преддверии весны разразилась последняя зимняя буря. Собственно, настоящая буря бушевала где-то за пределами кратера, но доставалось и нам. Почти неделю валил густой снег, и он закрыл луга, леса и заставил всех животных основательно поголодать. Бараны и олени сумели приспособиться скорее других, они стали разгребать снег и довольно хорошо находили себе пищу. Медведи неожиданно для всех залегли спать. А мамонтам пришлось туго. Они взялись есть ветки деревьев и кору, причём эта пища не казалась для них особенно привлекательной. Я уже знал, что они с величайшей охотой едят тростник и камыш. Но мелкие болота завалило снегом, а в глубокие топи вдоль озера они ходить опасались. Тогда я начал приводить в действие свой план. Сделав небольшой плот из десятка лёгких брёвен, я приплыл к заросшему острову на озере, ножом нарезал огромный сноп зеленого камыша и доставил его на уступ перед своей пещерой. Привлечённые далеко видной на снежном фоне зеленью, гиганты пришли к пещере. Молодые мамонты не заставили себя упрашивать. Они смело подошли ближе и хоботами стали доставать лакомую приманку. Разрешив им немного поесть, я постепенно стал отодвигать сноп от края все дальше и дальше. Звери не уходили, топтались на месте и все поглядывали на меня и пошевеливали хоботами. После нескольких дней тренировки я стал возможно осторожнее выдавать им из рук сочную траву порциями и скоро так приучил их к организованной кормёжке, что мамонты стали ходить за мной по пятам, как комнатные собаки. Даже когда растаял снег и пищи стало вдоволь, они, увидев меня, шли за мной, и я старался не скупиться на подарки. Вскоре я осмелел и рискнул погладить моих новых друзей. Мамонты обнюхали меня и, кажется, высказали своё удовлетворение новым знакомством, — по крайней мере, тот из них, какого я впоследствии назвал Ла-сом, довольно весомо пошлёпал меня по спине хоботом, обвил и немного приподнял над землёй. Я очень боялся, не захочет ли он поиграть со мной, как с мячом. Довольно невесело было бы упасть из объятий хобота с высоты шести метров… Но все обошлось хорошо. Немного позже мне было позволено залезать на косматую спину, ездить на Ласе и в качестве платы за удовольствие чесать ему палкой за гигантскими ушами. Между прочим, кедровки, каких тут не мало, нисколько не боялись этих могучих зверей и спокойно трещали по целым дням на их спинах, что-то выискивая там и копаясь. Судя по довольному виду зверей, птицы доставляли великанам явное удовольствие. В общем, менее чем через месяц они уже таскали мне бревна на дом и камни для ограды.
Да, пришлось городить и ограду. Ох, эта ограда!.. Вы уже видели её — трехметровый забор из каменных глыб, которым пришлось обнести весь мой огород. И все из-за несговорчивого характера носорогов. Вы наблюдали молодых поросят, когда их выпускают на улицу? Вот так примерно вели себя эти многотонные звери. Страшно неуравновешенные характеры! Настоящие допотопные дикари. До поры до времени мы жили, соблюдая строгий нейтралитет. Наши пути не перекрещивались. Такое состояние насторожённого наблюдения друг за другом меня устраивало. Но, как я уже сказал, до поры до времени.
Когда я выбрал хорошую полянку около дома и с большим трудом разработал землю, то на второй же день нашёл свой огород совершенно изрытым и затоптанным. Налёт совершили носороги. Пути наши перекрестились, нейтралитет оказался нарушенным. Что их привлекало сюда — просто не знаю. Может быть, следы моего заострённого кола, которым я рыхлил почву, наводил их на мысль о скрытых здесь вкусных кореньях? Хорошо, что первый набег на поле они сделали до посева и мои семена остались целы. Но как же быть дальше? Я имел слишком мало семян, чтобы рисковать ими. К тому же с земледелием у меня, как вы понимаете, были связаны все мои мечты. Вот тогда и пришлось подумать об ограде.
Но и забор не мог служить достаточной гарантией от непрошеных гостей. Уж больно они велики. Что им забор? Носороги продолжали навещать мой заветный уголок каждую ночь. И тогда я решил пожертвовать одним патроном.
Вы видели или нет это чудовище? Да, я и забыл… Конечно, видели… Косматая его кожа имеет трехсантиметровую толщину. Что сделает ей картечь? Комариный укол… Лобовая часть морды ещё более неуязвима для пули. Нужно бить только в глаз или в пасть. А для этого надо подходить к носорогу вплотную, что практически равно самоубийству.
Тогда я сделал засаду. Засел за камнями ограды и стал ждать «гостей». Они пришли скоро и с противным хрюканьем закружились вдоль стены, отыскивая слабое место. Темнота ночи и непоседливость чудовищ мешали прицелу. Но, наконец, один из них просунул рог между камней, стал расшатывать глыбы и на какую-то секунду замер на месте. Я выстрелил в упор и не промахнулся. Зверь рухнул на землю, заливая кровью камни забора. Второй носорог, испуганный выстрелом, кинулся прочь, и с тех пор вот уже много лет не приходит сюда и не попадается мне на глаза, хотя до самого последнего дня продолжал вредить моим дальним полям, не опасаясь пули. Увы! Картечи и патронов у меня больше не было, Но вернёмся немного назад. Скоро мой дом был готов. Как видите, он далёк от совершенства по части красоты и изящества, но в нем сухо, тепло и, с моей точки зрения, даже уютно.
Первое время я добывал себе пищу с помощью ружья. Баранов в моих владениях оказалось так много, что охота на них не составляла особого труда. Однако надо было подумать и о другом способе ловли.
Я начал делать загонку для них. Сперва поставил частокол в два метра высотой. Оказалось недостаточно высоко. Животные легко перепрыгивали через такой забор. Пришлось увеличить высоту до трех метров. Менее чем через два месяца у меня оказался прекрасный крааль, с двух сторон обнесённый частоколом, а с двух — уступом каменной стены.
В конце первой зимы, как я уже говорил, выпало очень много снега и животным приходилось нелегко. Я превратился в заправского косаря. С ножом в руке, ко-торый заменял мне косу, и со снопом осоки много дней подряд я ходил от больших болотных зарослей до крааля, стараясь сделать этот уголок местом для постоянной кормёжки баранов. Они привыкали к общению со мной медленно, приходили в загонку с большой осторожностью, но все же приходили. В один прекрасный день я закрыл за забором сотню баранов и принял их на своё обеспечение. Опыт удался. Теперь, уже не скрываясь, приходил я в загонку, разбрасывал по снегу траву и наблюдал, как ели мои питомцы. Когда через некоторое время я выпустил стадо на волю, оставив себе только нескольких молодых барашков и ягнят, то мог с удовлетворением наблюдать, насколько изменились по отно-шению ко мне эти весьма пугливые животные. Больше мне не надо было охотиться. Не только мясо, но и овечье молоко и сыр стали для меня повседневной пищей.
Итак, с голода я умереть уже не мог. У меня был очаг — вот этот самый бревенчатый дом, в котором мы находимся сейчас, загонка для моих мамонтов, крааль для баранов и даже огород, засеянный в первую же весну капустой, морковью, свёклой, картофелем и редькой. Сейчас он, конечно, гораздо больше по размерам; в первый же год он представлял собой совсем маленький кусочек разделанной земли. Дружба с гигантами и со многими другими животными обеспечила мне безопасность и даже их помощь в физической работе. Мой враг — носорог до самой своей гибели старался не показываться в этой части кратера, а с волками-хищниками, во всех отношениях вредными для моих подопечных животных, удалось расправиться, заманивая их в ловушки — ямы, куда я клал приманку.
Существование, таким образом, наладилось. И вот тогда же возникла потребность в труде уже не только для своих личных нужд, но для чего-то несравненно большего, важного. Необычайность условий, в которые я попал, возбуждала чисто научное любопытство, крайне хотелось заняться серьёзным изучением всех сторон бытия в этом удивительном замкнутом мире, чтобы дать людям новые данные о фактах, известных в науке пока только в виде предположений или в виде более или менее обоснованных гипотез.
Это и явилось делом целого ряда лет моего невольного заточения.
— Я понимаю, — внезапно сам себя перебил Сперанский, увидев порывистое движение Бориса, — вы хотите спросить, каково было моё душевное состояние, питал ли я всё-таки надежду на освобождение, впадал в отчаяние или просто примирился со своей судьбой и жил, как жилось и пока жилось, лишь бы не умереть? Так? Вы это хотели спросить?
— Да, — признался Борис, до крайности удивлённый тем, что этот человек, проживший половину своей долгой жизни в одиночестве, без общения с людьми, сохранил живость ума и угадывал его мысли.
Сперанский ответил после небольшой паузы.
— Двадцать шесть лет, — сказал он, — долгий срок. Хватило у меня времени и на надежду, и на отчаяние, И это хорошо, что они чередовались. Согласитесь, надеяться я мог только на чудо. А это было бы глупо. Отчаяние? Конечно, были минуты отчаяния. Легко, думаете, сидеть годами на лоне природы и знать, что никогда не увидишь того, что тебе дорого, ради чего ты жил?! Но, видимо, оно не было слишком сильно, иначе вы не застали бы меня живым… Значит, я примирился? Только не это! Примирение человека с несчастьем я считаю унизительным и гнусным. Я работал! Мои записи будут вкладом в науку. Именно это сознание позволяло превозмогать отчаяние, которое охватывало меня иногда, в минуты слабости. И это же сознание придавало Другой характер моей надежде. Я не рассчитывал на чудо, которое спасёт меня лично, но я был уверен, что раньше или позже, но люди придут сюда, в этот кратер, найдут мои записи, прочитают — и, таким образом, мой труд послужит свободной России, Вот вам ответ на ваши вопросы, молодой друг!
— Позвольте пожать вашу руку, — негромко попросил Борис, Все потянулись к старику. На этом его рассказ кончился. Было уже поздно.
— …Ночь застала меня на возвышенной площадке около пещеры. Я хотел тут же отправиться в обратный путь через гору к Никите Петровичу, ведь он так, должно быть, беспокоился теперь, а может быть, считал меня уже погибшим при обвале. Встать, собрать свои пожитки было делом нескольких минут. Но куда идти? Я взглянул вверх. Над пещерой висела бесконечно высокая отвесная стена. Ясно, что в этом месте хода назад не было. Тогда я прошёл немного вдоль стены влево: все тот же огромный отвес, забраться на который никак невозможно. Пришлось вернуться. Попробовал счастья на другой стороне, пошёл вправо от пещеры, но с таким же успехом.
Тем временем темнота сгустилась, повеяло холодом. Близкий лес в темноте дышал таинственно и сумрачно, Ни звука не раздавалось в ночном воздухе. Высоко надо мной мерцали ясные зимние звезды.
Убедившись в бесплодности ночных поисков, я решил развести огонь около входа в пещеру и уснуть, чтобы хоть немного восстановить утраченные силы, а утром с новой энергией взяться за поиски выхода назад. Скоро костёр у меня весело горел, бросая на стены пещеры красноватые блики. Свет вырывал из темноты кусок каменистой земли, какое-то ветвистое растение; дальше за этим кустом в темноте притаилась насторожённая долина. Сон не приходил. Мысли об Иванове, о нашей с ним странной судьбе, наконец, об этой долине и о неизвестном будущем теснились в голове. Проекты, один другого заманчивее, возникали, как карточные домики, и тут же гибли, столкнувшись с жестокой логикой. Нервное возбуждение ещё будоражило потрясённый организм и не давало покоя воспалённому мозгу. Я пытался отогнать от себя неприятные мысли, крепко зажмуривался, всячески старался уснуть, но что-то словно толкало меня, и в непонятном страхе я снова и снова открывал глаза.
В один из таких моментов между сном и бодрствованием мне почудилось, что кто-то тяжко дышит совсем рядом со мной. Я быстро вскочил и схватился за ружьё. Костёр мой еле тлел. За кустом, там, где стояла густая темнота, что-то колыхалось, огромное и чёрное. Что это?! Зверь, птица или игра воображения? Стрелять? Шум дыхания исходил примерно с высоты трех метров, и мне показалось, что там сидит какая-то большая и лохматая птица. Но деревьев в этом месте не было, это я хорошо помнил. Подавив вполне понятный страх, я нагнулся, выхватил из костра тлеющую головешку и с силой швырнул её в темноту, в эту дышащую неизвестность. Пламя вспыхнуло, на миг осветило огромную косматую голову, блеснули белые зубы или ещё что-то, раздался рёв испуганного чудовища и тяжкий топот удаляющихся ног. Сердце у меня забилось отчаянно громко. Чудо? Бред? Но мне ясно виделась голова слона, в этом я мог присягнуть… Сон сняло как рукой. Весь дрожа, я сел у костра, положил ружьё между ног и так решил бодрствовать до утра, прислушиваясь к малейшему шороху вокруг.
Прошёл час. Далеко в лесу послышался раз или два голос какого-то сильного зверя, шум движения, крик птицы, но потом все стихло. Костёр мой то чуть тлел, то разгорался ярким пламенем.
Когда я уже начал успокаиваться, из темноты, правее меня, послышался быстрый бег, испуганный крик и в освещённый круг влетел и упал молодой горный баран. Словно пуля, за ним стремительно метнулся волк и безбоязненно рванул на моих глазах беззащитное животное. Баран дико вскрикнул и захлебнулся кровью. И тут же в грудь волку впилась моя картечь. Ещё эхо выстрела перекатывалось по долине, когда я стащил труп волка в сторону и осмотрел его жертву. Баран был мёртв. Все закончилось в несколько секунд. Я убил наглого убийцу и получил пищу.
Подкрепившись жареным мясом, я наконец уснул за выступом пещеры и проспал до самого утра.
Утром я убедился, что нахожусь в западне. Долина всюду замыкалась отвесными стенами.
Ещё два дня я безуспешно бродил вдоль стен, без отдыха отыскивая какой-нибудь лаз. Стрелял в воздух, полагая, что Иванов мог быть где-нибудь наверху. Но понемногу я убедился в наивности моих предположений, и мне не оставалось ничего более, как оплакать своего дорогого товарища и свою не менее печальную судьбу. Я мысленно простился с моим другом и спутником и стал думать о серьёзной работе, которая позволила бы мне выбраться из западни, если не сразу, то хотя бы через какой-нибудь промежуток времени.
Но чтобы быть способным работать, надо прежде добыть себе пищу и найти кров. Я выбрал небольшую пещеру в южной стене над лесом метра на три от земли, соорудил лёгкую лесенку, натаскал в пещеру дров и остался ночевать в этом безопасном месте. Между прочим, первое моё жилище в дальнейшем оказало мне неоценимую услугу в приручении мамонтов. Именно с этого удобного уступа гиганты привыкали брать заготовленную для них пищу и мало-помалу признали во мне своего хозяина.
Но об этом дальше.
Уже в первые дни заточения мне стало ясно, что я нахожусь в кратере потухшего вулкана. Почвенное тепло, горячие источники, отвесные стены и наличие вулканических изверженных пород на каждом шагу говорили за это. Приглядевшись к растительности, я увидел здесь и современные и реликтовые растения, живущие вперемешку. Скоро мне бросилось в глаза и другое: здесь был свой, довольно тёплый климат, который вполне обеспечивал жизнь многих южных растений. Будто кусочек среднерусской природы, закрытый в горах сурового приполярья.
Мало-помалу, изучив каждый метр отвесных скал, я понял, что без помощи извне мне отсюда не выбраться, От Иванова вестей не приходило. Ждать их, зная, в каком положении он остался, теперь было просто наивным. Трудно мириться с мыслью о вечном одиночестве, но мысль эта постепенно становилась все более и более ясной и отчётливой, и мне не оставалось ничего другого, как только привыкать к ней.
Как жить? Вопрос требовал немедленного разрешения. Всю зиму до конца марта я провёл в своей пещере, подкрепляясь мясом и рыбой, которую я ловил в ручье обыкновенной вершей из прутьев лозняка. Патроны ещё были, я очень их берег.
Во время охоты я познал животный мир своих владений. О, это был особый мир, странный и жестокий. В кратере в ту пору кишели волки, они пожирали очень много баранов и оленей. Кстати сказать, пока я истребил хищников, они успели полностью уничтожить оленей. Много медведей бродило по лесам и жило в пещерах. Их и сейчас я знаю до двух десятков. Все они — мои хорошие друзья. Здесь паслись сотни баранов, бегали зайцы и лисы, шныряли выдры и ежи; тысячи угок, гусей и лебедей во время перелётов делали у нас остановку, многие из них нашли тут свою родину и даже не улетали на зиму.
Но вместе с известными нам животными в кратере жили некоторые из древнейших зверей. Я принял от при-роды на сохранение четырех мамонтов, из которых два старых погибли естественной смертью через три года после нашего знакомства; двух волосатых носорогов, одного очень старого пещерного медведя и трех исполинских оленей.
В первые годы жизни здесь мне на память не раз приходил образ бессмертного героя Дефо — Робинзона Крузо. Что ж, наши с ним судьбы во многом оказались сходными. Он, как и я, был тоже отрезан от мира и предоставлен самому себе. Правда, Робинзону, по воле автора, как говорится, повезло. Он нашёл возле своего острова разбитый бурей корабль и снял оттуда множество необходимых ему вещей. У меня такого клада не оказалось, Все, чем я располагал, — это двуствольное ружьё с небольшим запасом патронов, топор, хороший нож и мой вещевой мешок, в котором оказались, к счастью, целыми, в числе прочих мелочей, несколько клубней картофеля и две — три сотни семян разных овощей, взятых мной из ссылки ради чисто научного интереса. Как они мне пригодились позже!..
Проходили дни и месяцы. На стене пещеры росло число зарубок, которыми я отмечал свой календарь. Я понял, что Иванов погиб, и ждать помощи от него нечего. Оборвалась последняя нить, ещё удерживающая надежду на избавление от плена.
И я стал действовать.
Прежде всего нужно было построить себе дом и создать огород. Приближалась весна, дни стали длиннее, морозы меньше. Днём на деревьях уже висели сосульки, снег на склонах к полудню подтаивал… Вот тут-то мне и пришло в голову приучить гигантов к труду и воспользоваться их силой для устройства колонии.
Мамонты оказались животными довольно меланхоличными по характеру, очень наблюдательными и умными. Часто я, укрывшись в зарослях, видел, как они целыми часами стояли все вместе у речки и грелись на весеннем солнце. А потом начинали играть, обдавая друг друга потоками холодной воды. Купание, даже в холод-ное время, оказалось их любимым делом. Это я понял позже. Они никогда не расставались, всегда ходили группой, а когда старики почувствовали близкую смерть, то все вместе они удалились в восточную часть кратера, туда, где лежали кости их предков. Один из них, шатаясь, дошёл до края осыпи, ноги его подкосились, он повалился на колени, потом на бок и скоро умер. Живые не покинули его и остались вместе с ним. Через неделю умер второй. Молодые мамонты восприняли смерть своих родителей, как самое большое горе, не отходили от мёртвых несколько дней, ревели, перестали есть и все топтались вокруг трупов, дотрагивались до них хоботами, подталкивали, умоляли встать… А потом, рассвирепев, кинулись в лес, ломали и топтали деревья, кидали камни, пни, в неистовстве топили своё отчаяние и печаль.
Мало-помалу мне стала известна в деталях их жизнь. и я составил себе план. Мамонты часто видели меня, но считали, видно, за мелкое, не стоящее их внимания животное, хотя история с головешкой долго ещё заставляла их обходить мой костёр.
Началась наша дружба с тех незабываемых дней, когда в кратере уже в преддверии весны разразилась последняя зимняя буря. Собственно, настоящая буря бушевала где-то за пределами кратера, но доставалось и нам. Почти неделю валил густой снег, и он закрыл луга, леса и заставил всех животных основательно поголодать. Бараны и олени сумели приспособиться скорее других, они стали разгребать снег и довольно хорошо находили себе пищу. Медведи неожиданно для всех залегли спать. А мамонтам пришлось туго. Они взялись есть ветки деревьев и кору, причём эта пища не казалась для них особенно привлекательной. Я уже знал, что они с величайшей охотой едят тростник и камыш. Но мелкие болота завалило снегом, а в глубокие топи вдоль озера они ходить опасались. Тогда я начал приводить в действие свой план. Сделав небольшой плот из десятка лёгких брёвен, я приплыл к заросшему острову на озере, ножом нарезал огромный сноп зеленого камыша и доставил его на уступ перед своей пещерой. Привлечённые далеко видной на снежном фоне зеленью, гиганты пришли к пещере. Молодые мамонты не заставили себя упрашивать. Они смело подошли ближе и хоботами стали доставать лакомую приманку. Разрешив им немного поесть, я постепенно стал отодвигать сноп от края все дальше и дальше. Звери не уходили, топтались на месте и все поглядывали на меня и пошевеливали хоботами. После нескольких дней тренировки я стал возможно осторожнее выдавать им из рук сочную траву порциями и скоро так приучил их к организованной кормёжке, что мамонты стали ходить за мной по пятам, как комнатные собаки. Даже когда растаял снег и пищи стало вдоволь, они, увидев меня, шли за мной, и я старался не скупиться на подарки. Вскоре я осмелел и рискнул погладить моих новых друзей. Мамонты обнюхали меня и, кажется, высказали своё удовлетворение новым знакомством, — по крайней мере, тот из них, какого я впоследствии назвал Ла-сом, довольно весомо пошлёпал меня по спине хоботом, обвил и немного приподнял над землёй. Я очень боялся, не захочет ли он поиграть со мной, как с мячом. Довольно невесело было бы упасть из объятий хобота с высоты шести метров… Но все обошлось хорошо. Немного позже мне было позволено залезать на косматую спину, ездить на Ласе и в качестве платы за удовольствие чесать ему палкой за гигантскими ушами. Между прочим, кедровки, каких тут не мало, нисколько не боялись этих могучих зверей и спокойно трещали по целым дням на их спинах, что-то выискивая там и копаясь. Судя по довольному виду зверей, птицы доставляли великанам явное удовольствие. В общем, менее чем через месяц они уже таскали мне бревна на дом и камни для ограды.
Да, пришлось городить и ограду. Ох, эта ограда!.. Вы уже видели её — трехметровый забор из каменных глыб, которым пришлось обнести весь мой огород. И все из-за несговорчивого характера носорогов. Вы наблюдали молодых поросят, когда их выпускают на улицу? Вот так примерно вели себя эти многотонные звери. Страшно неуравновешенные характеры! Настоящие допотопные дикари. До поры до времени мы жили, соблюдая строгий нейтралитет. Наши пути не перекрещивались. Такое состояние насторожённого наблюдения друг за другом меня устраивало. Но, как я уже сказал, до поры до времени.
Когда я выбрал хорошую полянку около дома и с большим трудом разработал землю, то на второй же день нашёл свой огород совершенно изрытым и затоптанным. Налёт совершили носороги. Пути наши перекрестились, нейтралитет оказался нарушенным. Что их привлекало сюда — просто не знаю. Может быть, следы моего заострённого кола, которым я рыхлил почву, наводил их на мысль о скрытых здесь вкусных кореньях? Хорошо, что первый набег на поле они сделали до посева и мои семена остались целы. Но как же быть дальше? Я имел слишком мало семян, чтобы рисковать ими. К тому же с земледелием у меня, как вы понимаете, были связаны все мои мечты. Вот тогда и пришлось подумать об ограде.
Но и забор не мог служить достаточной гарантией от непрошеных гостей. Уж больно они велики. Что им забор? Носороги продолжали навещать мой заветный уголок каждую ночь. И тогда я решил пожертвовать одним патроном.
Вы видели или нет это чудовище? Да, я и забыл… Конечно, видели… Косматая его кожа имеет трехсантиметровую толщину. Что сделает ей картечь? Комариный укол… Лобовая часть морды ещё более неуязвима для пули. Нужно бить только в глаз или в пасть. А для этого надо подходить к носорогу вплотную, что практически равно самоубийству.
Тогда я сделал засаду. Засел за камнями ограды и стал ждать «гостей». Они пришли скоро и с противным хрюканьем закружились вдоль стены, отыскивая слабое место. Темнота ночи и непоседливость чудовищ мешали прицелу. Но, наконец, один из них просунул рог между камней, стал расшатывать глыбы и на какую-то секунду замер на месте. Я выстрелил в упор и не промахнулся. Зверь рухнул на землю, заливая кровью камни забора. Второй носорог, испуганный выстрелом, кинулся прочь, и с тех пор вот уже много лет не приходит сюда и не попадается мне на глаза, хотя до самого последнего дня продолжал вредить моим дальним полям, не опасаясь пули. Увы! Картечи и патронов у меня больше не было, Но вернёмся немного назад. Скоро мой дом был готов. Как видите, он далёк от совершенства по части красоты и изящества, но в нем сухо, тепло и, с моей точки зрения, даже уютно.
Первое время я добывал себе пищу с помощью ружья. Баранов в моих владениях оказалось так много, что охота на них не составляла особого труда. Однако надо было подумать и о другом способе ловли.
Я начал делать загонку для них. Сперва поставил частокол в два метра высотой. Оказалось недостаточно высоко. Животные легко перепрыгивали через такой забор. Пришлось увеличить высоту до трех метров. Менее чем через два месяца у меня оказался прекрасный крааль, с двух сторон обнесённый частоколом, а с двух — уступом каменной стены.
В конце первой зимы, как я уже говорил, выпало очень много снега и животным приходилось нелегко. Я превратился в заправского косаря. С ножом в руке, ко-торый заменял мне косу, и со снопом осоки много дней подряд я ходил от больших болотных зарослей до крааля, стараясь сделать этот уголок местом для постоянной кормёжки баранов. Они привыкали к общению со мной медленно, приходили в загонку с большой осторожностью, но все же приходили. В один прекрасный день я закрыл за забором сотню баранов и принял их на своё обеспечение. Опыт удался. Теперь, уже не скрываясь, приходил я в загонку, разбрасывал по снегу траву и наблюдал, как ели мои питомцы. Когда через некоторое время я выпустил стадо на волю, оставив себе только нескольких молодых барашков и ягнят, то мог с удовлетворением наблюдать, насколько изменились по отно-шению ко мне эти весьма пугливые животные. Больше мне не надо было охотиться. Не только мясо, но и овечье молоко и сыр стали для меня повседневной пищей.
Итак, с голода я умереть уже не мог. У меня был очаг — вот этот самый бревенчатый дом, в котором мы находимся сейчас, загонка для моих мамонтов, крааль для баранов и даже огород, засеянный в первую же весну капустой, морковью, свёклой, картофелем и редькой. Сейчас он, конечно, гораздо больше по размерам; в первый же год он представлял собой совсем маленький кусочек разделанной земли. Дружба с гигантами и со многими другими животными обеспечила мне безопасность и даже их помощь в физической работе. Мой враг — носорог до самой своей гибели старался не показываться в этой части кратера, а с волками-хищниками, во всех отношениях вредными для моих подопечных животных, удалось расправиться, заманивая их в ловушки — ямы, куда я клал приманку.
Существование, таким образом, наладилось. И вот тогда же возникла потребность в труде уже не только для своих личных нужд, но для чего-то несравненно большего, важного. Необычайность условий, в которые я попал, возбуждала чисто научное любопытство, крайне хотелось заняться серьёзным изучением всех сторон бытия в этом удивительном замкнутом мире, чтобы дать людям новые данные о фактах, известных в науке пока только в виде предположений или в виде более или менее обоснованных гипотез.
Это и явилось делом целого ряда лет моего невольного заточения.
— Я понимаю, — внезапно сам себя перебил Сперанский, увидев порывистое движение Бориса, — вы хотите спросить, каково было моё душевное состояние, питал ли я всё-таки надежду на освобождение, впадал в отчаяние или просто примирился со своей судьбой и жил, как жилось и пока жилось, лишь бы не умереть? Так? Вы это хотели спросить?
— Да, — признался Борис, до крайности удивлённый тем, что этот человек, проживший половину своей долгой жизни в одиночестве, без общения с людьми, сохранил живость ума и угадывал его мысли.
Сперанский ответил после небольшой паузы.
— Двадцать шесть лет, — сказал он, — долгий срок. Хватило у меня времени и на надежду, и на отчаяние, И это хорошо, что они чередовались. Согласитесь, надеяться я мог только на чудо. А это было бы глупо. Отчаяние? Конечно, были минуты отчаяния. Легко, думаете, сидеть годами на лоне природы и знать, что никогда не увидишь того, что тебе дорого, ради чего ты жил?! Но, видимо, оно не было слишком сильно, иначе вы не застали бы меня живым… Значит, я примирился? Только не это! Примирение человека с несчастьем я считаю унизительным и гнусным. Я работал! Мои записи будут вкладом в науку. Именно это сознание позволяло превозмогать отчаяние, которое охватывало меня иногда, в минуты слабости. И это же сознание придавало Другой характер моей надежде. Я не рассчитывал на чудо, которое спасёт меня лично, но я был уверен, что раньше или позже, но люди придут сюда, в этот кратер, найдут мои записи, прочитают — и, таким образом, мой труд послужит свободной России, Вот вам ответ на ваши вопросы, молодой друг!
— Позвольте пожать вашу руку, — негромко попросил Борис, Все потянулись к старику. На этом его рассказ кончился. Было уже поздно.
Глава девятнадцатая
в которой сообщаются краткие сведения о Сперанском и его хозяйстве
В эту ночь все спали как убитые. Дело в том, что ко всем необычным переживаниям этого дня присоединилось ещё одно, весьма важное для здорового сна, а именно — баня. Строго держась добрых правил русского гостеприимства, хозяин повёл своих гостей в баню. Да-да, в настоящую баню, с горячей водой, с паром и с душистыми берёзовыми вениками. Только тот из наших читателей, кому уже доводилось неделями блуждать по зимней тайге, спать не раздеваясь под морозным небом у дымного костра, только этот читатель, повторяем мы, поймёт, какие чувства может вызвать горячая баня!
Лука Лукич стонал от удовольствия, когда Любимов, поддавший такого пару, что начали потрескивать балки на потолке, хлестал его берёзовым веником по распаренной спине! Горячей воды было вдоволь. Баня работала на даровом природном тепле: прямо из каменной стены хлестал горячий источник. Топка, сложенная из камней, нужна была только для пара; стоило плеснуть два — три ушата на горячие камни — ив маленькой бане становилось жарко, как… как в бане.
У хозяина нашлось и мыло. Он сам варил его из бараньего жира и поташа.
В общем, после пережитых волнений, после великолепной бани и обильного ужина, к которому, несмотря на протесты радушного хозяина, приложил свою опытную руку и Лука Лукич, разведчики спали богатырским сном.
В доме стояла тишина. Жёлтым светом горел сальник, освещая спящих и самого Сперанского, который один только не спал.
Воспользуемся тишиной, царящей в доме, чтобы очень кратко рассказать о Сперанском.
Владимир Иванович родился в 1885 году в Петербурге, в семье мелкого чиновника. Он окончил гимназию, поступил на медицинский факультет и по окончании курса, как человек выдающихся способностей, был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию.
Но в 1914 году он был арестован за принадлежность к партии большевиков. На суде выяснилось, что он и Иванов стояли во главе довольно крупной организации. Оба были приговорены к ссылке в так называемые «особо отдалённые места» Сибири. Как читатель уже знает из записки Иванова, оба они ушли из ссылки осенью 1920 года, а наши геологи нашли Сперанского в 1947 году. Стало быть, ему было шестьдесят два года. Конечно, старик. Но старик могучий.
Сперанский был высокого роста, широкоплеч и крепко сложен — из тех людей, каких называют кряжистыми. Нужно ещё прибавить, что на нём сказалась известная поговорка: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Хоть и поневоле, но Сперанский жил на лоне природы, в неустанном труде, вдали от всякого рода инфекций, на чистом воздухе Севера, не зная табака, алкоголя, городских шумов и дымов. Конечно, отшельничество — неестественное состояние для человека. Отсутствие общения с людьми губительно для человеческой природы. Но, оставаясь в одиночестве, Сперанский продолжал жить интересами человечества и для человечества. И это его спасло. Только седые волосы и седая окладистая борода напоминали о годах, а фигура, походка, голос и блеск больших голубых глаз говорили об огромном запасе сил и энергии.
На Сперанском было платье из бараньей шкуры, куртка и брюки стриженой шерстью наружу, кожаные ичиги и меховая круглая шапка. Все это он сшил сам. Сделать иглу, вернее — шило из кости и насушить ниток из жил было не так уж трудно.
Итак, Сперанский не спал. Он сидел за столом. Перед ним, безмятежно раскинувшись на шкурах, спали люди. Люди!.. Почти тридцать лет не видел он человека, начал забывать голоса, смех… Как много интересного рассказали ему неожиданные пришельцы уже в первый день! Какие они были простые, уверенные в себе, смелые! Даже мальчики. Поколение, выросшее после революции…
Глаза Сперанского влажнеют.
Борис перед сном дал ему книгу, которую тайком захватил с собой из пещеры:
— Моя любимая… Почитайте, Владимир Иванович.
Сперанский с благодарностью принял книгу и жадно стал её перелистывать. «Тихий Дон». Шолохов. Имя автора ему незнакомо. Но события, описанные в романе, захватывают, и он читает с напряжённым интересом.
Ночь идёт. Сперанский все ещё не спит, взволнованный и встречей и книгой. Иногда он отрывается от её страниц и глядит на своих новых друзей, встаёт и заботливо, осторожно поправляет изголовье у Пети или у Бориса, проверяет, не дует ли от дверей на Орочко, который жаловался на боли в боку. Потом он поправляет фитиль, опять садится за стол и напряжённо читает до утра, не в силах заставить себя уснуть. Перед ним развёртываются картины гражданской войны: в муках и борьбе складывалось новое, незнакомое ему общество…
С восходом солнца зазвенел смех. Борис и Петя, свежие после крепкого сна, пошли умываться на речку и, возвращаясь оттуда по морозцу, пустились бегом, оглашая воздух весёлыми криками. Лука Лукич сиял как именинник: хозяин кратера показал ему кладовую. Повар нашёл там лук, чеснок, разное мясо, рыбу, грибы и даже… квашеную капусту, приправленную ярко-красными ягодами брусники и мелконарезанной морковкой.
— Який же вы хозяин, Владимир Иванович, — растроганно говорил завхоз. — Даже грибочков и тех насолили. Цэ ж масляты, сами найкращи грибы. Тильки где ж вы тут силь покупаете? Може, тут кооператив какой силью торгуе?
В эту ночь все спали как убитые. Дело в том, что ко всем необычным переживаниям этого дня присоединилось ещё одно, весьма важное для здорового сна, а именно — баня. Строго держась добрых правил русского гостеприимства, хозяин повёл своих гостей в баню. Да-да, в настоящую баню, с горячей водой, с паром и с душистыми берёзовыми вениками. Только тот из наших читателей, кому уже доводилось неделями блуждать по зимней тайге, спать не раздеваясь под морозным небом у дымного костра, только этот читатель, повторяем мы, поймёт, какие чувства может вызвать горячая баня!
Лука Лукич стонал от удовольствия, когда Любимов, поддавший такого пару, что начали потрескивать балки на потолке, хлестал его берёзовым веником по распаренной спине! Горячей воды было вдоволь. Баня работала на даровом природном тепле: прямо из каменной стены хлестал горячий источник. Топка, сложенная из камней, нужна была только для пара; стоило плеснуть два — три ушата на горячие камни — ив маленькой бане становилось жарко, как… как в бане.
У хозяина нашлось и мыло. Он сам варил его из бараньего жира и поташа.
В общем, после пережитых волнений, после великолепной бани и обильного ужина, к которому, несмотря на протесты радушного хозяина, приложил свою опытную руку и Лука Лукич, разведчики спали богатырским сном.
В доме стояла тишина. Жёлтым светом горел сальник, освещая спящих и самого Сперанского, который один только не спал.
Воспользуемся тишиной, царящей в доме, чтобы очень кратко рассказать о Сперанском.
Владимир Иванович родился в 1885 году в Петербурге, в семье мелкого чиновника. Он окончил гимназию, поступил на медицинский факультет и по окончании курса, как человек выдающихся способностей, был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию.
Но в 1914 году он был арестован за принадлежность к партии большевиков. На суде выяснилось, что он и Иванов стояли во главе довольно крупной организации. Оба были приговорены к ссылке в так называемые «особо отдалённые места» Сибири. Как читатель уже знает из записки Иванова, оба они ушли из ссылки осенью 1920 года, а наши геологи нашли Сперанского в 1947 году. Стало быть, ему было шестьдесят два года. Конечно, старик. Но старик могучий.
Сперанский был высокого роста, широкоплеч и крепко сложен — из тех людей, каких называют кряжистыми. Нужно ещё прибавить, что на нём сказалась известная поговорка: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Хоть и поневоле, но Сперанский жил на лоне природы, в неустанном труде, вдали от всякого рода инфекций, на чистом воздухе Севера, не зная табака, алкоголя, городских шумов и дымов. Конечно, отшельничество — неестественное состояние для человека. Отсутствие общения с людьми губительно для человеческой природы. Но, оставаясь в одиночестве, Сперанский продолжал жить интересами человечества и для человечества. И это его спасло. Только седые волосы и седая окладистая борода напоминали о годах, а фигура, походка, голос и блеск больших голубых глаз говорили об огромном запасе сил и энергии.
На Сперанском было платье из бараньей шкуры, куртка и брюки стриженой шерстью наружу, кожаные ичиги и меховая круглая шапка. Все это он сшил сам. Сделать иглу, вернее — шило из кости и насушить ниток из жил было не так уж трудно.
Итак, Сперанский не спал. Он сидел за столом. Перед ним, безмятежно раскинувшись на шкурах, спали люди. Люди!.. Почти тридцать лет не видел он человека, начал забывать голоса, смех… Как много интересного рассказали ему неожиданные пришельцы уже в первый день! Какие они были простые, уверенные в себе, смелые! Даже мальчики. Поколение, выросшее после революции…
Глаза Сперанского влажнеют.
Борис перед сном дал ему книгу, которую тайком захватил с собой из пещеры:
— Моя любимая… Почитайте, Владимир Иванович.
Сперанский с благодарностью принял книгу и жадно стал её перелистывать. «Тихий Дон». Шолохов. Имя автора ему незнакомо. Но события, описанные в романе, захватывают, и он читает с напряжённым интересом.
Ночь идёт. Сперанский все ещё не спит, взволнованный и встречей и книгой. Иногда он отрывается от её страниц и глядит на своих новых друзей, встаёт и заботливо, осторожно поправляет изголовье у Пети или у Бориса, проверяет, не дует ли от дверей на Орочко, который жаловался на боли в боку. Потом он поправляет фитиль, опять садится за стол и напряжённо читает до утра, не в силах заставить себя уснуть. Перед ним развёртываются картины гражданской войны: в муках и борьбе складывалось новое, незнакомое ему общество…
С восходом солнца зазвенел смех. Борис и Петя, свежие после крепкого сна, пошли умываться на речку и, возвращаясь оттуда по морозцу, пустились бегом, оглашая воздух весёлыми криками. Лука Лукич сиял как именинник: хозяин кратера показал ему кладовую. Повар нашёл там лук, чеснок, разное мясо, рыбу, грибы и даже… квашеную капусту, приправленную ярко-красными ягодами брусники и мелконарезанной морковкой.
— Який же вы хозяин, Владимир Иванович, — растроганно говорил завхоз. — Даже грибочков и тех насолили. Цэ ж масляты, сами найкращи грибы. Тильки где ж вы тут силь покупаете? Може, тут кооператив какой силью торгуе?