Наконец он остановился, прислушался, расслабил мускулы. И только тогда почувствовал страшную усталость. Забившись под густой орешник, Хоба уснул. Ни далекий плач шакалов, ни фырканье кота, ни шорох деятельных ночных созданий - полчков, ни страшный по внезапности пролет летучей мыши не вывели его из дремотного состояния. Он спал, и сон после физического напряжения тоже лечил его.
На заре, когда весь лес опять вымок так, что водой сочилась каждая ветка и листик, Хоба встал, ловко, несколькими движениями кожи стряхнул с шерсти обильную воду и почувствовал голод, прежде всего голод, который нужно утолить, чтобы вернуть себе силы.
В мрачном, промокшем лесу не было никакой травы, мокрая земля вся была устлана прелым листом и хвоей. Хрусткие дудки зонтичных, огромные хвощи, серебристые плауны вызывали у оленя только отвращение. Они приторно пахли болотом, нечистоплотностью. Но с веток грабов и особенно с мелколистных стволов самшита, густо усеявшего бока крутостенного ущелья, обильно свисали серо-зеленые плети лишайника. Вот это очень неплохая еда.
Хоба прошелся вдоль самшитового подлеска, обрывая гирлянды лишайника. Туман упал сверху, и в черном, мокром лесу сделалось еще глуше. Словно в подводном царстве. Призрачные завесы окутывали лес, звуки слышались глухо, от черной земли исходили острые запахи, и за пять метров все скрывалось в серо-зеленом тумане, как в воде.
Утолив голод, Хоба заторопился. Не довольно ли топтаться в мокрой и черной глухомани, где запросто можно потерять ориентировку и оказаться в какой-нибудь западне рядом с голодной рысью. Каким-то шестым ощущением, свойственным, наверное, только дикарям, Хоба нашел верный путь и, чутко вслушиваясь в молчание мокрого леса, опять пошел, но уже краем горы, а не ущельем, в сторону вчерашнего зова.
Немного позже солнцу удалось все-таки одолеть туманную хмару. Воздух очистился, путь просматривался лучше и дальше. На дороге возникла буковая роща, веселая, светлая и редкая, похожая на парк. Потом начался каштанник. Где-то внизу, откуда доносился гул реки, послышался задорный свист дрозда, разноголосое чириканье мелких пичужек.
Приблизившись к густой заросли рододы, плотно укрывшей весь нижний склон горы на спуске в речную долину, рогач сперва замедлил шаг, а потом и вовсе остановился, даже попятился в тень сломанного грозою дуба. Что-то ему не понравилось в насторожившейся черноте кустарников. Он не видел никого, нос его пока не чуял опасность, но появилось такое ощущение, словно за ним пристально наблюдают из тьмы, густо скопившейся под скалами, оплетенными рододой.
Тихо отступая, серой тенью крался олень по лесу, обходя место, которое показалось ему опасным. Он вздрогнул, когда из долины под горой, теперь совсем близко и ясно, снова раздался печально-зовущий звук охотничьего рога. Наконец-то!.. И почти одновременно поток влажного воздуха, насыщенного испарениями джунглей, принес ему новый запах, знакомый запах.
Олень остановился, как-то очень игриво выгнул шею, выставил вперед рога, и эта дерзко-смешная поза тотчас вызвала к жизни новую картину, вместе с которой в безмолвный лес ворвалась радость.
Из-под кустов рододы вылез смущенный черно-белый волк.
Архыз...
Еще ранним утром он убежал от хозяина, устроившегося ночевать на террасе реки, куда не так густо доносился грохот воды, и почел своим долгом предпринять самостоятельный поиск оленя, которого долго и настойчиво звал к себе Молчанов. Архыз обежал все ближние склоны, исследовал не одну звериную тропу, спускающуюся с гор к воде, рискнул подняться в пихтовые леса и уже совсем потерял было надежду отыскать след знакомого оленя, когда наконец по особому крику сойки, предупреждающему крику, понял, что кто-то спускается поперек крутосклона и этот кто-то не постоянный здесь жилец, а пришелец, за которым бдительная сойка не могла не присмотреть, как дворник присматривает за новым человеком, вошедшим в его жилищное ведомство.
Архыз сделал охотничий полукруг и наткнулся на запах. Шел Хоба, в этом овчар ни капельки не сомневался.
Спрятавшись, он выждал, пока рогастый приятель не появился в поле зрения и потом уже сидел под рододой, желая, видимо, попугать или, может быть, хотел пропустить мимо и идти следом, но олень оказался более чутким и своим маневром расстроил игру.
Дальше произошло все точно так, как случалось уже много раз.
Архыз пружинисто обежал своего друга, заключил его в круг и, раскрыв пасть, начал делать вид, что нападает и сейчас вот съест. Олень принял игру, ловко поворачивался, и с какой бы стороны ни оказался прыткий овчар, перед ним непременно возникали грозно приспущенные рога. Так поиграв, они успокоились, овчар полежал немного, Хоба прошелся невдалеке, оборвал в двух-трех местах веточки ольхи, а тем временем Архыз встал и деловито побежал краем рододы вниз, Хоба пошел за ним. Где овчар, там и Человек.
Долина горной реки встретила собаку и оленя не только шумом падающей, грохочущей, играющей воды, но и приятной картиной. Здесь все было другим, чем в лесных урочищах на спуске с перевалов - веселей, чище, светлей и даже звучней. Иной, более теплый мир.
Деревья в долине стояли редко, и потому кроны их разрастались округло и пышно. Не черные пихты, не железные самшиты, а светло-зеленый орешник заполнял пространство между деревьями. Яркие поляны в цветах и зеленой траве кое-где украшали берег реки. Много диких груш и яблонь манили еще не созревшими плодами, а черешни - так те стояли просто черные от мелких, уже спелых ягод. И всюду пели чижи, зяблики, славки, пеночки, синицы, лазоревки, крапивницы. Редко, звучно и как-то царственно щелкали дрозды. Словом, радостный лес, полный жизни и веселых красок.
Отличное место для дружеских встреч.
Солнце надежно прорвалось сквозь облака, высветило поляны с диким клевером и все многоэтажное строение из зелени, воздвигнутое природой. Дерзкие лучи пробрались до самой земли, а ударившись о воду, родили такой каскад голубизны и многоцветных радуг, что смотреть больно - весело и больно, потому что все эти радуги над маленькими водопадами и порогами из чистейшей воды переливались красками и только-только не пели.
Веселый, резвый Архыз опередил оленя, выскочил на пригорок, где синий дым выдавал присутствие человека, и, обежав костер и хозяина у костра, снова исчез в лесу.
- Ну, кажется, нашел, - вслух сказал Александр. Он тут же отставил кружку с чаем, поднялся, накинул на плечи куртку и пошел через орешник за овчаром. Но, подумав, вернулся, достал из рюкзака хлеб и соль, посолил краюху и только тогда зашагал навстречу оленю, которого очень хотел видеть.
Хоба стоял за стволом толстой груши и ждал.
- Сюда, Хоба, ко мне, - приговаривал Молчанов, остановившись в десятке метров от оленя. В протянутой руке у него лежал хлеб. Аромат желанного лакомства щекотал ноздри рогача. Разве выдержишь такое искушение?
Через две минуты Человек и олень стояли уже рядом. Хоба смачно жевал, пуская слюну, а Молчанов гладил его шею, рога, осторожно ощупывал припухлость на груди, скрытую мохнатой шерстью, и что-то весело говорил. Звук его голоса успокаивал, убаюкивал оленя. Вот теперь он не ощущал себя одиноким! И не тоску, не грусть выражали сейчас его удивительные, блестящие глаза, а полное удовлетворение, покой и тихую детскую радость, какая бывает у мыслящих существ в ту пору, когда все вокруг хорошо, чисто и спокойно.
- Идем к моему очагу, Хоба, потолкуем про жизнь...
Молчанов погладил еще раз теплую морду оленя и пошел вперед.
Хоба двинулся следом, опустив рогастую голову.
Архыз скакал, разумеется, впереди и только часто и преданно оглядывался. Все никак не мог поверить, что они вместе.
Ну что бы хозяин делал без него?
Ведь он нашел-то! Он!
3
В то утро, когда Молчанов познакомился с новыми лесниками Южного отдела и с их начальником Коротычем, он весь остаток дня просидел у Бориса Васильевича.
Тема для разговора была.
С самого первого года, когда организовали заповедник, на его кордонах и в научном отделе главной конторы установилась атмосфера нетерпимости к людям, которые входят в границы охраняемой территории, чтобы поохотиться, срубить дерево или скосить траву. Главная цель у всех работников заповедника формулировалась предельно ясно: после долгих лет несомненной враждебности человека к любому дикому зверю установить на огромном пространстве заповедного Кавказа полный мир, начать эру дружеского, братского отношения к животным. А для этого прежде всего не нарушать сложившихся условностей в природе, предоставить ей развиваться естественным путем, а когда нужно, то помогать животным, попавшим в беду.
В последние годы, покончив с браконьерством, зоологи и лесники заповедника добились своего: тишины в резервате. Это ведь первое условие для нормальной жизни диких зверей, для сближения их с человеком. Опыт приручения отдельных дикарей, начатый еще Егором Ивановичем Молчановым, теперь продолжал Александр Молчанов. Этот опыт являлся частью главной задачи.
И вот - странная деятельность Капустина, постройка охотничьего дома, наконец, лесники, появившиеся в Южном отделе помимо желания руководителей заповедника. Здесь вдруг возникла какая-то очень деловая, суетливая обстановка, и что она сулила заповеднику, сказать было трудно. А в общем, мир и покой уже нарушены.
- Теперь, - говорил учитель географии Борис Васильевич своему гостю, когда ты, Саша, сам увидел тревожные симптомы, я хочу высказать свое мнение о мотивах деятельности Капустина. Тут, понимаешь ли... В общем, я убежден, что мысль построить в черте заповедника гостиницу для приезжих - я нарочно не называю этот дом охотничьим домом, потому что еще не имею должных фактов, - такая мысль идет от желания того же Капустина, а может быть, и некоторых других работников угодить каким-то очень нужным для них людям.
- Торговать заповедником? - нетерпеливо спросил Молчанов.
- Не исключено!
Александр задумался. Его открытое всем чувствам лицо помрачнело. Ситуация складывалась необычная. Это не та смертельно-опасная, но открытая до обнаженности борьба, которую когда-то вел его отец с браконьерами, жадными до наживы. И куда сложнее, чем долгое и опасное сражение с Козинским, которое Молчанов все же выиграл. Как многообразна каста людей, воспитанных в духе полного небрежения к природе! Для них все живое на земле - в лесах, реках, степях - лишь средство потребления. Животные в глазах такого рода потребителей не делятся на травоядных и хищников, все многообразие фауны - от зубров до зайца - они объединяют одним словом мясо. И многосложный лес - дубы, пихты, буки, грабы, клены, тополя, ясени, березы, сосны, осины, ели - они для удобства называют мертвым словом "древесина", а луговые и степные травы таким же мертвым словом - "сено". Они не отличают дрозда от скворца, рябчика от перепела, черемуху от жасмина, а пролетевшего чирка провожают тоскующим взглядом лишь потому, что он в небе, а не на обеденном столе. Когда их пытаются усовестить и заводят речь об оскудении природы, они неопределенно улыбаются и произносят фразу из мещанского обихода: "На наш век хватит". Что "ихним" веком жизнь не ограничится, а будет продолжаться бесконечно долго, и что в этой жизни непременно останутся жить их дети, внуки и правнуки, - это как-то выскальзывает из сознания.
Но одно дело - рассуждать об отношении людей к природе вообще, другое дело - видеть перед собой определенное лицо. Вот Виталий Капустин. За время пребывания на туристских тропах Кавказа разве не полюбил он природную красу? Можно было думать, что любовь эта - на всю жизнь. Потому и пошел в университет, проявил способности. Все это жизнь, правда. И тут же кривые капустинские ходы, наем подозрительных людей, охотничий дом, нарушение законов охраны. Словом, разрушительная деятельность. Как это совместить, связать в одно целое? И как заставить самого себя думать, что нет у тебя ничего личного к Виталию Капустину, что неприязнь к нему только из-за разного подхода к делу, а нисколько не из-за Тани...
- Что задумался? - Борис Васильевич смотрел на него всепонимающими глазами. Саша не ответил, только вздохнул, а учитель сказал: - Вариант действительно неожиданный. Один из твоих руководителей в роли твоего противника. Нонсенс. Не очень-то просто поставить его на место, операцию он продумал, механизм запустил. Правда, пока еще не было стрельбы, не пали звери. Предупредить всегда лучше, чем иметь дело с нарушением норм закона и морали. Ты согласен с таким утверждением?
- Я думаю, как мне поступить... Знаете, недавно Капустин просил у меня помощи. Что ж, помогу. И делу, и лично ему. Не позволю скатиться до преступления. Решено!
- Ты не один, Саша.
- Вы?..
- И мои товарищи из района. Они уже знают. Это отзывчивые люди, они помогут тебе в этом.
Молчанов улыбнулся. У Бориса Васильевича всегда много товарищей. Его бывших учеников можно встретить в городе-курорте, в райкоме, в прокуратуре.
Лишь в конце дня Александр зашел к Никитиным.
Саша-маленький еще не спал, возился на полу, где устало и разнеженно валялся сытый Архыз.
- Их теперь водой не разольешь, - сказала Ирина Владимировна, с улыбкой поглядывая на мальчугана и собаку. - У нас ночуешь, Саша?
- Я на заре в лес ухожу, - сказал он.
- А ружжо возьмешь? - тотчас спросил Саша-маленький.
Молчанов кивнул. Как же в лесу без ружья?
- И Архыза?
- И его тоже. А потом мы вернемся. И ты опять будешь играть с ним.
Кажется, такой вариант устраивал мальчугана. Во всяком случае, он не протестовал.
Елена Кузьминична заговорила о том, что ей пора возвращаться домой, но хозяйка не хотела об этом и слушать. Тихонько от Саши она шепнула:
- Вот когда приедет Таня... Как же можно не увидеть ее?
Между собой старые женщины уже обо всем договорились.
Разве они не достаточно хорошо знали мысли и чувства Саши Молчанова?
Ранним утром, едва начало светать, Александр ушел, захватив и Архыза.
Он хотел проверить, здесь ли Хоба или уже отправился назад через перевал, а заодно посмотреть южное стадо оленей, много ли молодняка на пастбищах, и пройти по тропкам здешних лесников, чтобы сравнить потом положение на этих тропках с записями в их дневниках.
На подходе к перевалу, в самом верхнем течении реки, ровно через двадцать пять часов после выхода, Архыз привел к хозяину общего их друга Хобу.
4
А где Одноухий?..
Мы оставили его в узком каменном коридоре после расправы с пурпурными гадюками, коварно напавшими на оленя.
Это сражение заняло всего несколько минут времени, но оказалось интересным не само по себе, а своими последствиями. Именно в эти напряженные минуты произошло давно ожидаемое сближение старых друзей - оленя и медведя. Все дикое, настороженное и подозрительное, что разделяло их и вынуждало Хобу сторониться Одноухого, после встречи в каменном коридоре поуменьшилось настолько, что если бы медведь тогда же последовал за оленем, тот позволил бы бурому хищнику идти рядом с собой, не убежал бы, а может быть, и остался с ним. Конечно, детская дружба, когда они сердечно и весело жили на молчановском дворе, вернуться уж не могла, но взаимное доверие меж ними, несомненно, окрепло. Хоба ушел, оставив медведя рядом с разорванными змеями, их пути-дороги разошлись, пространство снова разъединило зверей, но в памяти оленя и медведя укрепилось что-то очень важное для взаимных отношений в будущем.
Между тем Одноухий имел все основания быть довольным и битвой с гадюками, и своим не совсем обычным обедом. Покончив с едой, он лениво поплелся сперва по следу оленя, а потом захотел пить. Спустился к реке и так увлекся спелой черешней, которая попалась ему на тропе, что не заметил, когда наступил вечер. Сытый, довольный, он залег на ночь, не отходя от дерева, где осталось еще много сладкой ягоды.
Ночь эта получилась для него крайне беспокойной.
Медведь просто забыл, что находится не в своих владениях, что здесь, как и на северных склонах гор, пастбища и угодья давно распределены, узаконены среди множества хозяев, которые гневаются, если к ним приходят незваные гости. Если же гости проявляют еще и упрямство или оспаривают законность владений, тогда возникают конфликты.
Окрестности реки, вся неширокая долина, где произрастало множество плодовых деревьев, где на болотистых полянках росли превосходные репешки, называемые "кабаньей радостью", - вся эта дремучая, горами загороженная глухомань вот уже три года подряд являлась родовой вотчиной огромного, необычайно вспыльчивого кабана с голым пожелтевшим пятном на правом боку. Когда-то этот драчун и задира встретил на тропе у старого аула двух студентов-биологов, проходивших практику в заповеднике. Естественно, чужие существа не понравились хозяину долины, он загнал их на тоненькую осину и, не успокоившись на полупобеде, стал раздирать своими клыками ствол, чтобы повергнуть дерево и окончательно свести счеты со странными пришельцами. Студенты почувствовали, чем это пахнет, - они не имели с собой оружия, кроме ракетницы, которую могли использовать, если заблудятся. И тогда, спасая свои жизни, один из них выстрелил в кабана ракетой. Зеленый брызжущий огонь чуть не свел драчуна с ума, в глазах его засверкали молнии, бок обожгло, и он без памяти удрал.
С той поры кабан и носил на боку желтое пятно ожога. Местный лесник, знаток животных, в своих донесениях не зовет его иначе, как кабан "С приветом", за вздорный характер и нелогичные поступки.
Встреча с горячей ракетой постепенно забылась, но характер у секача с возрастом не стал лучше, за это время он сумел подчинить себе полдюжины кабанов помоложе и целое стадо свинок с поросятами. Теперь он, как восточный владыка, монархически правил подданными, охранял владения, не жалея ни себя, ни, тем более, своих соплеменников.
И тут вдруг медведь. Чужой медведь.
Разве можно согласиться с посягательством на свои владения?
Одноухий сладко потягивался под черешней среди наломанных им веток с ягодами и меньше всего думал об опасности, когда его тонкий нюх почувствовал острый запах свинарника. Кабанье стадо в полном молчании спускалось к реке через каштанник. Лобик был сыт, благодушен, он не хотел войны и втайне надеялся, что стадо минует его. Медведь есть медведь. Но Лобик не знал драчуна "С приветом", его дружины. И вот, пока он раздумывал да прикидывал, секач уже выдрался из леса и на мгновение замер в двадцати шагах от Лобика. В густой тьме слышалось тяжелое сопение, блестели глазки и чавкали по мягкой земле нетерпеливые копытца. Стадо сгрудилось.
Если бы Одноухий видел своего противника днем!
Изощренная природа, создавая кабанов-секачей, кажется, немного перемудрила. Она прежде всего изваяла длинноносую морду с желтыми трехвершковыми клыками по сторонам жадного рта. Клыки, естественно, не умещались во рту и выступали наружу. Жесткая щетина топорщилась на очень большой голове с маленькими ушами и еще более маленькими, глубокими глазками. На грудь и передние ноги приходилось не менее двух третей всех мускулов, костей и щетины, и лишь остаток пошел на поджарый живот, тонкие задние ножки и крысиный хвостик. Получилось нечто асимметричное - головастик с четырьмя ногами, торпеда, нацеленная вперед. Когда такой секач шел через болото, его передняя несоразмерно тяжелая часть постоянно тонула, и он носом рыл тину и грязь, в то время как легкий зад взбрыкивал на поверхности. Под толстым черепом у кабана кое что соображал злой, маленький, агрессивный мозг тем злее, чем меньше в желудке пищи.
Вот такой красавчик стоял перед Одноухим, сопел и наливался злостью, а по обе стороны от него вытянули носы клыкастые вассалы, готовые по первому знаку своего грозного монарха броситься на противника.
Их воинственность Лобик не увидел, а почувствовал. Семеро на одного. И в темноте. Не лучше ли, так сказать, заранее ретироваться? Хотя медведь не был трусом и знал свою силу, трезвый расчет подсказал Одноухому, что на этот раз момент наступает горячий, будет сеча, и ему достанется, даже если он и одолеет.
Не дожидаясь, пока "С приветом" даст сигнал к атаке, медведь поднялся на дыбы, огромный, тяжелый, и, увидев, что противник не дрогнул, в два прыжка очутился на нижней ветке черешни, оставив неприятеля, как говорится, с носом.
Визг и вопли огласили ночную долину. Секачи, достигнув дерева, бесновались буквально в двух метрах под медведем, удобно устроившимся на толстой развилке. От несчастного ствола полетели щепки. Хрюканье, визг, крики боли при столкновении, царапанье, сопенье наполнили долину. Все стадо, голов до сорока с молодняком, столпилось под черешней. Свинки только мешали бойцам, те еще более свирепели и поддавали клыками своих, а осторожный Лобик грозно ворчал над головами одураченных кабанов и скалил хищную пасть, показывая, чем он вооружен. Словом, подливал масла в огонь.
Он догадывался, что кабанам не под силу свалить это толстое дерево, сколько бы они ни рвали ствол. Знал наверняка, что они не достанут его, потому что природа очень предусмотрительно не дала им способности лазать по деревьям. Словом, он находился в безопасности, как в крепости, осажденной войском. Другое дело - как долго может продлиться осада. Это уже зависело от упрямства кабанов. А упрямства им не занимать.
Прошло порядочное время, но секачи не унимались, и пыл их не остывал. Сам "С приветом" не один раз вставал на задние ноги и перебирал передними копытами по стволу черешни. Тогда его злые глазки сверкали очень близко от медведя, и Одноухий грозно ляскал зубами, сердясь уже не на шутку. Достать бы. Остальные секачи возбужденно бегали вокруг дерева, время от времени царапали ствол, бросались на свинок, если они нечаянно приближались, и вымещали зло на них. Тут же чавкали, рыли землю, отыскивали среди веток ягоды, потому что война войной, а кормиться надо.
Стало светать. "С приветом" и не думал уводить стадо. Лобик сидел молча, только нос у него двигался, улавливая свежие запахи. Когда он изменял положение тела, секачи настораживались, словно ждали - вот сорвется.
Он облазил все нижние ветки, подыскивая более удобные для отсидки, но, по совести говоря, везде тут было неудобно. Уже болели лапы и ныли застывшие мускулы, ведь они привыкли к движению. Вскоре почувствовался голод.
Лобик стал обрывать ягоды. Подтягивал ветки, но они ломались, ягоды сыпались вниз, там сразу же начиналась свара, визг, медведь не столько питался сам, как кормил неприятеля. Но что поделаешь, неизбежные потери... Впрочем, одной черешней все равно сыт не будешь. Одноухий все более злился, потихоньку ворчал, забираясь все выше по мере того, как обирал ягоды вокруг себя.
Его положение час от часу становилось все более незавидным, если не сказать отчаянным. Уже за полдень - и все то же. Боль в лапах и во всем теле от неудобства усиливалась.
Попробовал было спуститься. Осторожно держась за одну ветку, он прошел по другой подальше от ствола. Ветка клонилась под тяжестью тела все ближе к земле. Лобик глянул вниз. Вот они! Семерка секачей тесным кругом стояла точно под ним и глаз не спускала.
И вот тогда случилось нечто такое... Нельзя утверждать, что Лобик созорничал, скорее, сделал это по необходимости, не учитывая, как отреагируют неприятели. Словом, вниз полилось, и теплое, пахнущее медведем, обрызгало все кабанье войско. Ответом был такой взрыв ярости, что медведь благоразумно отвалился ближе к стволу. А кабаны бились внизу друг с другом, падали, визжали, хрипели, и уже не на медведя было повернуто их вполне законное негодование, а друг на друга: их спины, щетина, уши - все ужасно пахло медведем...
"С приветом" кое-как навел порядок в своем воинстве, но долго еще и он сам и другие секачи катались по взрытой земле, очищая с себя скверну.
Не жди пощады, медведь!..
Лобик сидел теперь тихо и затравленно. Шли часы. Вот попал!
Уйдут они к вечеру или не уйдут?
Одноухий чувствовал, что до вечера ему не усидеть. Значит, будет битва, которой медведь так не хотел.
Он решил прыгнуть прямо в кучу сгрудившихся секачей. Лобик осторожно прошел по толстой ветке, зорко глянул вниз и только тогда заметил какое-то беспокойство среди секачей. Удержавшись от прыжка, Лобик втянул воздух. Да, сюда идут. Запах собаки. И того самого оленя. И Человека, которого он сопровождал. Ну, кабаны...
Секачи нервничали. Их длинноносые морды все, как одна, вытянулись в ту сторону, откуда накатывался запах. Свинки с поросятами враз исчезли.
Одноухий из-за густой листвы не видел края поляны. Поэтому не понял, почему вдруг "С приветом" кинулся поначалу вперед, а затем взрыл передними копытами податливую землю, развернулся и с нутряным хрипом в горле, явно устрашась новой опасности, бросился в противоположную сторону, увлекая за собой оробевших секачей.
Осада кончилась неожиданно. Медведь мог спуститься.
Но он не торопился.
Он не видел еще Архыза, хотя по запаху знал, что тот здесь. Архыз действительно стоял на краю поляны и с любопытством оглядывал черешню, где что-то копошилось и ворчало. Вряд ли овчар своим появлением устрашил кабанов, тем более такого героя, как "С приветом". Но из леса все более явственно стал доноситься запах Человека и ружья, это и послужило причиной их бегства. Тот же запах, все-таки устрашающий запах, обеспокоил и Лобика. Он поднялся выше и, крепко уцепившись за ветки, стал ждать.
На заре, когда весь лес опять вымок так, что водой сочилась каждая ветка и листик, Хоба встал, ловко, несколькими движениями кожи стряхнул с шерсти обильную воду и почувствовал голод, прежде всего голод, который нужно утолить, чтобы вернуть себе силы.
В мрачном, промокшем лесу не было никакой травы, мокрая земля вся была устлана прелым листом и хвоей. Хрусткие дудки зонтичных, огромные хвощи, серебристые плауны вызывали у оленя только отвращение. Они приторно пахли болотом, нечистоплотностью. Но с веток грабов и особенно с мелколистных стволов самшита, густо усеявшего бока крутостенного ущелья, обильно свисали серо-зеленые плети лишайника. Вот это очень неплохая еда.
Хоба прошелся вдоль самшитового подлеска, обрывая гирлянды лишайника. Туман упал сверху, и в черном, мокром лесу сделалось еще глуше. Словно в подводном царстве. Призрачные завесы окутывали лес, звуки слышались глухо, от черной земли исходили острые запахи, и за пять метров все скрывалось в серо-зеленом тумане, как в воде.
Утолив голод, Хоба заторопился. Не довольно ли топтаться в мокрой и черной глухомани, где запросто можно потерять ориентировку и оказаться в какой-нибудь западне рядом с голодной рысью. Каким-то шестым ощущением, свойственным, наверное, только дикарям, Хоба нашел верный путь и, чутко вслушиваясь в молчание мокрого леса, опять пошел, но уже краем горы, а не ущельем, в сторону вчерашнего зова.
Немного позже солнцу удалось все-таки одолеть туманную хмару. Воздух очистился, путь просматривался лучше и дальше. На дороге возникла буковая роща, веселая, светлая и редкая, похожая на парк. Потом начался каштанник. Где-то внизу, откуда доносился гул реки, послышался задорный свист дрозда, разноголосое чириканье мелких пичужек.
Приблизившись к густой заросли рододы, плотно укрывшей весь нижний склон горы на спуске в речную долину, рогач сперва замедлил шаг, а потом и вовсе остановился, даже попятился в тень сломанного грозою дуба. Что-то ему не понравилось в насторожившейся черноте кустарников. Он не видел никого, нос его пока не чуял опасность, но появилось такое ощущение, словно за ним пристально наблюдают из тьмы, густо скопившейся под скалами, оплетенными рододой.
Тихо отступая, серой тенью крался олень по лесу, обходя место, которое показалось ему опасным. Он вздрогнул, когда из долины под горой, теперь совсем близко и ясно, снова раздался печально-зовущий звук охотничьего рога. Наконец-то!.. И почти одновременно поток влажного воздуха, насыщенного испарениями джунглей, принес ему новый запах, знакомый запах.
Олень остановился, как-то очень игриво выгнул шею, выставил вперед рога, и эта дерзко-смешная поза тотчас вызвала к жизни новую картину, вместе с которой в безмолвный лес ворвалась радость.
Из-под кустов рододы вылез смущенный черно-белый волк.
Архыз...
Еще ранним утром он убежал от хозяина, устроившегося ночевать на террасе реки, куда не так густо доносился грохот воды, и почел своим долгом предпринять самостоятельный поиск оленя, которого долго и настойчиво звал к себе Молчанов. Архыз обежал все ближние склоны, исследовал не одну звериную тропу, спускающуюся с гор к воде, рискнул подняться в пихтовые леса и уже совсем потерял было надежду отыскать след знакомого оленя, когда наконец по особому крику сойки, предупреждающему крику, понял, что кто-то спускается поперек крутосклона и этот кто-то не постоянный здесь жилец, а пришелец, за которым бдительная сойка не могла не присмотреть, как дворник присматривает за новым человеком, вошедшим в его жилищное ведомство.
Архыз сделал охотничий полукруг и наткнулся на запах. Шел Хоба, в этом овчар ни капельки не сомневался.
Спрятавшись, он выждал, пока рогастый приятель не появился в поле зрения и потом уже сидел под рододой, желая, видимо, попугать или, может быть, хотел пропустить мимо и идти следом, но олень оказался более чутким и своим маневром расстроил игру.
Дальше произошло все точно так, как случалось уже много раз.
Архыз пружинисто обежал своего друга, заключил его в круг и, раскрыв пасть, начал делать вид, что нападает и сейчас вот съест. Олень принял игру, ловко поворачивался, и с какой бы стороны ни оказался прыткий овчар, перед ним непременно возникали грозно приспущенные рога. Так поиграв, они успокоились, овчар полежал немного, Хоба прошелся невдалеке, оборвал в двух-трех местах веточки ольхи, а тем временем Архыз встал и деловито побежал краем рододы вниз, Хоба пошел за ним. Где овчар, там и Человек.
Долина горной реки встретила собаку и оленя не только шумом падающей, грохочущей, играющей воды, но и приятной картиной. Здесь все было другим, чем в лесных урочищах на спуске с перевалов - веселей, чище, светлей и даже звучней. Иной, более теплый мир.
Деревья в долине стояли редко, и потому кроны их разрастались округло и пышно. Не черные пихты, не железные самшиты, а светло-зеленый орешник заполнял пространство между деревьями. Яркие поляны в цветах и зеленой траве кое-где украшали берег реки. Много диких груш и яблонь манили еще не созревшими плодами, а черешни - так те стояли просто черные от мелких, уже спелых ягод. И всюду пели чижи, зяблики, славки, пеночки, синицы, лазоревки, крапивницы. Редко, звучно и как-то царственно щелкали дрозды. Словом, радостный лес, полный жизни и веселых красок.
Отличное место для дружеских встреч.
Солнце надежно прорвалось сквозь облака, высветило поляны с диким клевером и все многоэтажное строение из зелени, воздвигнутое природой. Дерзкие лучи пробрались до самой земли, а ударившись о воду, родили такой каскад голубизны и многоцветных радуг, что смотреть больно - весело и больно, потому что все эти радуги над маленькими водопадами и порогами из чистейшей воды переливались красками и только-только не пели.
Веселый, резвый Архыз опередил оленя, выскочил на пригорок, где синий дым выдавал присутствие человека, и, обежав костер и хозяина у костра, снова исчез в лесу.
- Ну, кажется, нашел, - вслух сказал Александр. Он тут же отставил кружку с чаем, поднялся, накинул на плечи куртку и пошел через орешник за овчаром. Но, подумав, вернулся, достал из рюкзака хлеб и соль, посолил краюху и только тогда зашагал навстречу оленю, которого очень хотел видеть.
Хоба стоял за стволом толстой груши и ждал.
- Сюда, Хоба, ко мне, - приговаривал Молчанов, остановившись в десятке метров от оленя. В протянутой руке у него лежал хлеб. Аромат желанного лакомства щекотал ноздри рогача. Разве выдержишь такое искушение?
Через две минуты Человек и олень стояли уже рядом. Хоба смачно жевал, пуская слюну, а Молчанов гладил его шею, рога, осторожно ощупывал припухлость на груди, скрытую мохнатой шерстью, и что-то весело говорил. Звук его голоса успокаивал, убаюкивал оленя. Вот теперь он не ощущал себя одиноким! И не тоску, не грусть выражали сейчас его удивительные, блестящие глаза, а полное удовлетворение, покой и тихую детскую радость, какая бывает у мыслящих существ в ту пору, когда все вокруг хорошо, чисто и спокойно.
- Идем к моему очагу, Хоба, потолкуем про жизнь...
Молчанов погладил еще раз теплую морду оленя и пошел вперед.
Хоба двинулся следом, опустив рогастую голову.
Архыз скакал, разумеется, впереди и только часто и преданно оглядывался. Все никак не мог поверить, что они вместе.
Ну что бы хозяин делал без него?
Ведь он нашел-то! Он!
3
В то утро, когда Молчанов познакомился с новыми лесниками Южного отдела и с их начальником Коротычем, он весь остаток дня просидел у Бориса Васильевича.
Тема для разговора была.
С самого первого года, когда организовали заповедник, на его кордонах и в научном отделе главной конторы установилась атмосфера нетерпимости к людям, которые входят в границы охраняемой территории, чтобы поохотиться, срубить дерево или скосить траву. Главная цель у всех работников заповедника формулировалась предельно ясно: после долгих лет несомненной враждебности человека к любому дикому зверю установить на огромном пространстве заповедного Кавказа полный мир, начать эру дружеского, братского отношения к животным. А для этого прежде всего не нарушать сложившихся условностей в природе, предоставить ей развиваться естественным путем, а когда нужно, то помогать животным, попавшим в беду.
В последние годы, покончив с браконьерством, зоологи и лесники заповедника добились своего: тишины в резервате. Это ведь первое условие для нормальной жизни диких зверей, для сближения их с человеком. Опыт приручения отдельных дикарей, начатый еще Егором Ивановичем Молчановым, теперь продолжал Александр Молчанов. Этот опыт являлся частью главной задачи.
И вот - странная деятельность Капустина, постройка охотничьего дома, наконец, лесники, появившиеся в Южном отделе помимо желания руководителей заповедника. Здесь вдруг возникла какая-то очень деловая, суетливая обстановка, и что она сулила заповеднику, сказать было трудно. А в общем, мир и покой уже нарушены.
- Теперь, - говорил учитель географии Борис Васильевич своему гостю, когда ты, Саша, сам увидел тревожные симптомы, я хочу высказать свое мнение о мотивах деятельности Капустина. Тут, понимаешь ли... В общем, я убежден, что мысль построить в черте заповедника гостиницу для приезжих - я нарочно не называю этот дом охотничьим домом, потому что еще не имею должных фактов, - такая мысль идет от желания того же Капустина, а может быть, и некоторых других работников угодить каким-то очень нужным для них людям.
- Торговать заповедником? - нетерпеливо спросил Молчанов.
- Не исключено!
Александр задумался. Его открытое всем чувствам лицо помрачнело. Ситуация складывалась необычная. Это не та смертельно-опасная, но открытая до обнаженности борьба, которую когда-то вел его отец с браконьерами, жадными до наживы. И куда сложнее, чем долгое и опасное сражение с Козинским, которое Молчанов все же выиграл. Как многообразна каста людей, воспитанных в духе полного небрежения к природе! Для них все живое на земле - в лесах, реках, степях - лишь средство потребления. Животные в глазах такого рода потребителей не делятся на травоядных и хищников, все многообразие фауны - от зубров до зайца - они объединяют одним словом мясо. И многосложный лес - дубы, пихты, буки, грабы, клены, тополя, ясени, березы, сосны, осины, ели - они для удобства называют мертвым словом "древесина", а луговые и степные травы таким же мертвым словом - "сено". Они не отличают дрозда от скворца, рябчика от перепела, черемуху от жасмина, а пролетевшего чирка провожают тоскующим взглядом лишь потому, что он в небе, а не на обеденном столе. Когда их пытаются усовестить и заводят речь об оскудении природы, они неопределенно улыбаются и произносят фразу из мещанского обихода: "На наш век хватит". Что "ихним" веком жизнь не ограничится, а будет продолжаться бесконечно долго, и что в этой жизни непременно останутся жить их дети, внуки и правнуки, - это как-то выскальзывает из сознания.
Но одно дело - рассуждать об отношении людей к природе вообще, другое дело - видеть перед собой определенное лицо. Вот Виталий Капустин. За время пребывания на туристских тропах Кавказа разве не полюбил он природную красу? Можно было думать, что любовь эта - на всю жизнь. Потому и пошел в университет, проявил способности. Все это жизнь, правда. И тут же кривые капустинские ходы, наем подозрительных людей, охотничий дом, нарушение законов охраны. Словом, разрушительная деятельность. Как это совместить, связать в одно целое? И как заставить самого себя думать, что нет у тебя ничего личного к Виталию Капустину, что неприязнь к нему только из-за разного подхода к делу, а нисколько не из-за Тани...
- Что задумался? - Борис Васильевич смотрел на него всепонимающими глазами. Саша не ответил, только вздохнул, а учитель сказал: - Вариант действительно неожиданный. Один из твоих руководителей в роли твоего противника. Нонсенс. Не очень-то просто поставить его на место, операцию он продумал, механизм запустил. Правда, пока еще не было стрельбы, не пали звери. Предупредить всегда лучше, чем иметь дело с нарушением норм закона и морали. Ты согласен с таким утверждением?
- Я думаю, как мне поступить... Знаете, недавно Капустин просил у меня помощи. Что ж, помогу. И делу, и лично ему. Не позволю скатиться до преступления. Решено!
- Ты не один, Саша.
- Вы?..
- И мои товарищи из района. Они уже знают. Это отзывчивые люди, они помогут тебе в этом.
Молчанов улыбнулся. У Бориса Васильевича всегда много товарищей. Его бывших учеников можно встретить в городе-курорте, в райкоме, в прокуратуре.
Лишь в конце дня Александр зашел к Никитиным.
Саша-маленький еще не спал, возился на полу, где устало и разнеженно валялся сытый Архыз.
- Их теперь водой не разольешь, - сказала Ирина Владимировна, с улыбкой поглядывая на мальчугана и собаку. - У нас ночуешь, Саша?
- Я на заре в лес ухожу, - сказал он.
- А ружжо возьмешь? - тотчас спросил Саша-маленький.
Молчанов кивнул. Как же в лесу без ружья?
- И Архыза?
- И его тоже. А потом мы вернемся. И ты опять будешь играть с ним.
Кажется, такой вариант устраивал мальчугана. Во всяком случае, он не протестовал.
Елена Кузьминична заговорила о том, что ей пора возвращаться домой, но хозяйка не хотела об этом и слушать. Тихонько от Саши она шепнула:
- Вот когда приедет Таня... Как же можно не увидеть ее?
Между собой старые женщины уже обо всем договорились.
Разве они не достаточно хорошо знали мысли и чувства Саши Молчанова?
Ранним утром, едва начало светать, Александр ушел, захватив и Архыза.
Он хотел проверить, здесь ли Хоба или уже отправился назад через перевал, а заодно посмотреть южное стадо оленей, много ли молодняка на пастбищах, и пройти по тропкам здешних лесников, чтобы сравнить потом положение на этих тропках с записями в их дневниках.
На подходе к перевалу, в самом верхнем течении реки, ровно через двадцать пять часов после выхода, Архыз привел к хозяину общего их друга Хобу.
4
А где Одноухий?..
Мы оставили его в узком каменном коридоре после расправы с пурпурными гадюками, коварно напавшими на оленя.
Это сражение заняло всего несколько минут времени, но оказалось интересным не само по себе, а своими последствиями. Именно в эти напряженные минуты произошло давно ожидаемое сближение старых друзей - оленя и медведя. Все дикое, настороженное и подозрительное, что разделяло их и вынуждало Хобу сторониться Одноухого, после встречи в каменном коридоре поуменьшилось настолько, что если бы медведь тогда же последовал за оленем, тот позволил бы бурому хищнику идти рядом с собой, не убежал бы, а может быть, и остался с ним. Конечно, детская дружба, когда они сердечно и весело жили на молчановском дворе, вернуться уж не могла, но взаимное доверие меж ними, несомненно, окрепло. Хоба ушел, оставив медведя рядом с разорванными змеями, их пути-дороги разошлись, пространство снова разъединило зверей, но в памяти оленя и медведя укрепилось что-то очень важное для взаимных отношений в будущем.
Между тем Одноухий имел все основания быть довольным и битвой с гадюками, и своим не совсем обычным обедом. Покончив с едой, он лениво поплелся сперва по следу оленя, а потом захотел пить. Спустился к реке и так увлекся спелой черешней, которая попалась ему на тропе, что не заметил, когда наступил вечер. Сытый, довольный, он залег на ночь, не отходя от дерева, где осталось еще много сладкой ягоды.
Ночь эта получилась для него крайне беспокойной.
Медведь просто забыл, что находится не в своих владениях, что здесь, как и на северных склонах гор, пастбища и угодья давно распределены, узаконены среди множества хозяев, которые гневаются, если к ним приходят незваные гости. Если же гости проявляют еще и упрямство или оспаривают законность владений, тогда возникают конфликты.
Окрестности реки, вся неширокая долина, где произрастало множество плодовых деревьев, где на болотистых полянках росли превосходные репешки, называемые "кабаньей радостью", - вся эта дремучая, горами загороженная глухомань вот уже три года подряд являлась родовой вотчиной огромного, необычайно вспыльчивого кабана с голым пожелтевшим пятном на правом боку. Когда-то этот драчун и задира встретил на тропе у старого аула двух студентов-биологов, проходивших практику в заповеднике. Естественно, чужие существа не понравились хозяину долины, он загнал их на тоненькую осину и, не успокоившись на полупобеде, стал раздирать своими клыками ствол, чтобы повергнуть дерево и окончательно свести счеты со странными пришельцами. Студенты почувствовали, чем это пахнет, - они не имели с собой оружия, кроме ракетницы, которую могли использовать, если заблудятся. И тогда, спасая свои жизни, один из них выстрелил в кабана ракетой. Зеленый брызжущий огонь чуть не свел драчуна с ума, в глазах его засверкали молнии, бок обожгло, и он без памяти удрал.
С той поры кабан и носил на боку желтое пятно ожога. Местный лесник, знаток животных, в своих донесениях не зовет его иначе, как кабан "С приветом", за вздорный характер и нелогичные поступки.
Встреча с горячей ракетой постепенно забылась, но характер у секача с возрастом не стал лучше, за это время он сумел подчинить себе полдюжины кабанов помоложе и целое стадо свинок с поросятами. Теперь он, как восточный владыка, монархически правил подданными, охранял владения, не жалея ни себя, ни, тем более, своих соплеменников.
И тут вдруг медведь. Чужой медведь.
Разве можно согласиться с посягательством на свои владения?
Одноухий сладко потягивался под черешней среди наломанных им веток с ягодами и меньше всего думал об опасности, когда его тонкий нюх почувствовал острый запах свинарника. Кабанье стадо в полном молчании спускалось к реке через каштанник. Лобик был сыт, благодушен, он не хотел войны и втайне надеялся, что стадо минует его. Медведь есть медведь. Но Лобик не знал драчуна "С приветом", его дружины. И вот, пока он раздумывал да прикидывал, секач уже выдрался из леса и на мгновение замер в двадцати шагах от Лобика. В густой тьме слышалось тяжелое сопение, блестели глазки и чавкали по мягкой земле нетерпеливые копытца. Стадо сгрудилось.
Если бы Одноухий видел своего противника днем!
Изощренная природа, создавая кабанов-секачей, кажется, немного перемудрила. Она прежде всего изваяла длинноносую морду с желтыми трехвершковыми клыками по сторонам жадного рта. Клыки, естественно, не умещались во рту и выступали наружу. Жесткая щетина топорщилась на очень большой голове с маленькими ушами и еще более маленькими, глубокими глазками. На грудь и передние ноги приходилось не менее двух третей всех мускулов, костей и щетины, и лишь остаток пошел на поджарый живот, тонкие задние ножки и крысиный хвостик. Получилось нечто асимметричное - головастик с четырьмя ногами, торпеда, нацеленная вперед. Когда такой секач шел через болото, его передняя несоразмерно тяжелая часть постоянно тонула, и он носом рыл тину и грязь, в то время как легкий зад взбрыкивал на поверхности. Под толстым черепом у кабана кое что соображал злой, маленький, агрессивный мозг тем злее, чем меньше в желудке пищи.
Вот такой красавчик стоял перед Одноухим, сопел и наливался злостью, а по обе стороны от него вытянули носы клыкастые вассалы, готовые по первому знаку своего грозного монарха броситься на противника.
Их воинственность Лобик не увидел, а почувствовал. Семеро на одного. И в темноте. Не лучше ли, так сказать, заранее ретироваться? Хотя медведь не был трусом и знал свою силу, трезвый расчет подсказал Одноухому, что на этот раз момент наступает горячий, будет сеча, и ему достанется, даже если он и одолеет.
Не дожидаясь, пока "С приветом" даст сигнал к атаке, медведь поднялся на дыбы, огромный, тяжелый, и, увидев, что противник не дрогнул, в два прыжка очутился на нижней ветке черешни, оставив неприятеля, как говорится, с носом.
Визг и вопли огласили ночную долину. Секачи, достигнув дерева, бесновались буквально в двух метрах под медведем, удобно устроившимся на толстой развилке. От несчастного ствола полетели щепки. Хрюканье, визг, крики боли при столкновении, царапанье, сопенье наполнили долину. Все стадо, голов до сорока с молодняком, столпилось под черешней. Свинки только мешали бойцам, те еще более свирепели и поддавали клыками своих, а осторожный Лобик грозно ворчал над головами одураченных кабанов и скалил хищную пасть, показывая, чем он вооружен. Словом, подливал масла в огонь.
Он догадывался, что кабанам не под силу свалить это толстое дерево, сколько бы они ни рвали ствол. Знал наверняка, что они не достанут его, потому что природа очень предусмотрительно не дала им способности лазать по деревьям. Словом, он находился в безопасности, как в крепости, осажденной войском. Другое дело - как долго может продлиться осада. Это уже зависело от упрямства кабанов. А упрямства им не занимать.
Прошло порядочное время, но секачи не унимались, и пыл их не остывал. Сам "С приветом" не один раз вставал на задние ноги и перебирал передними копытами по стволу черешни. Тогда его злые глазки сверкали очень близко от медведя, и Одноухий грозно ляскал зубами, сердясь уже не на шутку. Достать бы. Остальные секачи возбужденно бегали вокруг дерева, время от времени царапали ствол, бросались на свинок, если они нечаянно приближались, и вымещали зло на них. Тут же чавкали, рыли землю, отыскивали среди веток ягоды, потому что война войной, а кормиться надо.
Стало светать. "С приветом" и не думал уводить стадо. Лобик сидел молча, только нос у него двигался, улавливая свежие запахи. Когда он изменял положение тела, секачи настораживались, словно ждали - вот сорвется.
Он облазил все нижние ветки, подыскивая более удобные для отсидки, но, по совести говоря, везде тут было неудобно. Уже болели лапы и ныли застывшие мускулы, ведь они привыкли к движению. Вскоре почувствовался голод.
Лобик стал обрывать ягоды. Подтягивал ветки, но они ломались, ягоды сыпались вниз, там сразу же начиналась свара, визг, медведь не столько питался сам, как кормил неприятеля. Но что поделаешь, неизбежные потери... Впрочем, одной черешней все равно сыт не будешь. Одноухий все более злился, потихоньку ворчал, забираясь все выше по мере того, как обирал ягоды вокруг себя.
Его положение час от часу становилось все более незавидным, если не сказать отчаянным. Уже за полдень - и все то же. Боль в лапах и во всем теле от неудобства усиливалась.
Попробовал было спуститься. Осторожно держась за одну ветку, он прошел по другой подальше от ствола. Ветка клонилась под тяжестью тела все ближе к земле. Лобик глянул вниз. Вот они! Семерка секачей тесным кругом стояла точно под ним и глаз не спускала.
И вот тогда случилось нечто такое... Нельзя утверждать, что Лобик созорничал, скорее, сделал это по необходимости, не учитывая, как отреагируют неприятели. Словом, вниз полилось, и теплое, пахнущее медведем, обрызгало все кабанье войско. Ответом был такой взрыв ярости, что медведь благоразумно отвалился ближе к стволу. А кабаны бились внизу друг с другом, падали, визжали, хрипели, и уже не на медведя было повернуто их вполне законное негодование, а друг на друга: их спины, щетина, уши - все ужасно пахло медведем...
"С приветом" кое-как навел порядок в своем воинстве, но долго еще и он сам и другие секачи катались по взрытой земле, очищая с себя скверну.
Не жди пощады, медведь!..
Лобик сидел теперь тихо и затравленно. Шли часы. Вот попал!
Уйдут они к вечеру или не уйдут?
Одноухий чувствовал, что до вечера ему не усидеть. Значит, будет битва, которой медведь так не хотел.
Он решил прыгнуть прямо в кучу сгрудившихся секачей. Лобик осторожно прошел по толстой ветке, зорко глянул вниз и только тогда заметил какое-то беспокойство среди секачей. Удержавшись от прыжка, Лобик втянул воздух. Да, сюда идут. Запах собаки. И того самого оленя. И Человека, которого он сопровождал. Ну, кабаны...
Секачи нервничали. Их длинноносые морды все, как одна, вытянулись в ту сторону, откуда накатывался запах. Свинки с поросятами враз исчезли.
Одноухий из-за густой листвы не видел края поляны. Поэтому не понял, почему вдруг "С приветом" кинулся поначалу вперед, а затем взрыл передними копытами податливую землю, развернулся и с нутряным хрипом в горле, явно устрашась новой опасности, бросился в противоположную сторону, увлекая за собой оробевших секачей.
Осада кончилась неожиданно. Медведь мог спуститься.
Но он не торопился.
Он не видел еще Архыза, хотя по запаху знал, что тот здесь. Архыз действительно стоял на краю поляны и с любопытством оглядывал черешню, где что-то копошилось и ворчало. Вряд ли овчар своим появлением устрашил кабанов, тем более такого героя, как "С приветом". Но из леса все более явственно стал доноситься запах Человека и ружья, это и послужило причиной их бегства. Тот же запах, все-таки устрашающий запах, обеспокоил и Лобика. Он поднялся выше и, крепко уцепившись за ветки, стал ждать.