Страница:
— Вы это серьезно? — голос Гурова обиженно дрогнул.
— Вполне. Довожу до логического завершения вашу идею.
— До абсурда доводите!.. Разве вам не все ясно?
— Пока ясно только одно: когда мы мокли под ливнем, на Шатурской ГРЭС стояла отличная погода. Остальное — в области гипотез.
— В принципе вы правы, — вынужденно признал Гуров, — но это временная правота формалиста и буквоеда. Тем не менее я проверю. Но Солдатенковой придется облегчить наши ботанические разыскания. — Он иронично скривил губу. — Пусть посвятит в тайны своей знахарской кухни, а мы проконсультируемся потом у специалистов. Надеюсь, вы не против? Тогда и поговорим про цветы, про семена…
— Можно и так, — кивнул Люсин, задумчиво покусывая губу. — Надеюсь, мы не совершим большого греха, если слегка совместим следственные действия с розыскными?
— Что вы имеете в виду?
— Не будете возражать, если с ней побеседую я, Борис Платонович?
— Нет, разумеется, но почему обязательно вы?
— А вдруг она и вправду не захочет говорить с вами? — беглой улыбкой Люсин дал понять, что шутит. — Нет, в самом деле нам очень нужно как-то сориентироваться во времени. Когда произошел этот злосчастный взрыв? Когда ушел из дома Георгий Мартынович: до или после?.. Без ответа, пусть хотя бы приблизительного, мы не сдвинемся с мертвой точки.
— У вас есть конкретные идеи?
— Есть. Но я вам расскажу после криминалистического анализа. Из чистого суеверия, Борис Платонович.
Люсин вернулся к себе в Управление, что называется, в растрепанных чувствах. Добытый Гуровым материал, причем в рекордно короткие сроки, спутал все карты. Факты были вескими, требующими самой серьезной проверки. Такие даже при самом сильном желании не сбросишь со счетов. Впрочем, не это главное. Труднее всего оказалось смириться с мыслью — увы, справедливой, — что в результате всего претерпело жесточайшее потрясение хлипкое сооружение, возведенное Люсиным. «Картинка» — так он именовал первоначальную, интуитивно угадываемую модель, рождавшуюся где-то на зыбких границах подсознания, —была загублена на корню. Она не вырисовывалась в воображении, а без этого он не мог приступить к работе над версией. Гурову удалось поколебать самый остов, нарушив, — да что там нарушив, — перемешав до неразличимости исходную расстановку сил. Владимир Константинович понимал, что не сможет теперь абсолютно непредвзято, с легким сердцем и чистым взглядом провести встречу с Аглаей Степановной. А без этого разговора могло и вовсе не получиться. Огромный пласт зацепил Борис Платонович, нужный, важнейший, да вот беда — немножечко рано. Не для работы в целом, разумеется, а лишь для него, Люсина. Преждевременно возникли эти деньги, сберкнижки и прочие аккумуляторы людских вожделений, вытесняя со сцены что-то неизмеримо более важное, чему еще только предстояло выкристаллизоваться в непостижимых глубинах души.
Угрюмо-сосредоточенный, он в поисках хоть какой-нибудь опоры поднялся в научно-технический отдел, хотя твердо знал, что анализы еще не готовы. Здесь, среди сверкающего кафеля стен, звона лабораторного стекла и убаюкивающего гудения мигающих индикаторами электронных блоков, ему было не так одиноко, не так беспросветно пасмурно на душе.
— Рано вы, голубчик мой, препожаловали, — встретил его седой, розовый старичок в безупречно отглаженном белом халате. — И что за нетерпение такое?
— Нет, Аркадий Васильевич, вовсе не нетерпение. — Люсин напустил на себя благодушно-угодливый вид. — Так, маюсь со скуки, не знаю, куда руки приложить.
— Будто я вас не знаю! Слава богу, вот уже… Сколько лет мы с вами знакомы? Десять?
— Пятнадцать, Аркадий Васильевич.
— Вот видите! А вы все не меняетесь. Вынь да положь! Судьба ваша зависит от этих минут? Жизнь?
— Иногда и зависит. Не моя, конечно, чужая.
— Но ведь так у всех здесь. Не у вас одного. Или вы все-таки уникум, Люсин? Вундеркинд, который не замечает, что давно вырос из детских штанишек?
— Не обижайтесь, мой дорогой, мой добрый Аркадий Васильевич. Но я правда просто так к вам зашел. Не ради анализов, будь они трижды прокляты. Анализы подождут.
— В самом деле? — старичок недоверчиво покосился на Люсина и пощипал куцую бороденку. — Это что-то новое. Так и есть. Вы придумали совершенно особенный фортель! Сознавайтесь, я вас насквозь вижу.
— Я вам правду говорю, Аркадий Васильевич. Может быть, первый раз в жизни.
— Льстецы не знают, что такое правда.
— Я сбросил эту презренную маску.
— Значит, не станете больше делать вид, что ни с того ни с сего так увлеклись количественным анализом? Что прямо тут же, на месте, умрете, если вам не показать, как синеет раствор, когда меняется валентность меди? Знаю я вашу манеру…
— Как вы все хорошо помните.
— Тогда я отказываюсь понимать, что с вами творится. Значит, вы просто больны, Люсин.
— Очень даже возможно… Помните у Леконт де Лиля? [11]«Я воплощу любой твой бред: скажи, в чем дело? — О, дьявол, я ему в ответ: все надоело».
— Мерси на добром слове. Выходит, я дьявол?
— Я, быть может, и был когда-то льстецом, но не до такой же степени.
— А что? Остроумно. — Сунув руки в карманы халата, Аркадий Васильевич принялся методично покачиваться с каблуков на носки. — А что, Люсин, эти ваши анализы действительно не терпят промедления?
— Дело и вправду непростое. Судите сами: бесследно пропал человек, кстати ваш коллега — химик. В его доме до или после произошел взрыв. И хотя «после этого» не означает «вследствие этого», какая-то связь между этими событиями, несомненно, есть… Кстати, вам не встречалось имя Георгия Мартыновича Солитова? Может, в научных трудах?
— Э, друг мой, нынешняя химия что твой океан! Я и по специальности-то далеко не все читать успеваю. Полистаю иногда реферативный журнал, и будет с меня, пенсионера… Значит, взрыв, говоришь. Что же, вполне реальная штука. Смесь паров эфира и спирта — это не шутка.
— Как — эфира?! — Люсин не сдержал удивленного восклицания. — Разве не спиртобензол?
— Кто сказал подобную ересь?
— Крелин… Правда, предварительно.
— Тоже мне эксперт! Химик! Трасология, баллистика, извини меня, кровь — это его дело, тут он кумекает.
— Не суть важно, пусть будет эфир. А маслянистые пятна тогда откуда?
— Смолы и прочие экстрактивные вещества. Жутко трудная смесь. Нам в ней не разобраться. В пору специальное НИИ создавать. Да и спирт не простой оказался. Я бы даже рискнул сказать — особенный. Нечто вроде коньячного.
— Шутить изволите.
— Нет, я серьезно. Твой профессор самогоноварением не увлекался? Некоторые балуются.
— Только этого мне не хватало… Силу взрыва рассчитать сможете? В самом первом приближении. Большего мне пока и не надо. А на смолы не обращайте внимания — не до научных открытий…
— Спасибо, Люсин, снял камень с души. У меня от этих смол головокружение. Все хроматографические колонки загружены.
— Извините. Это мы по безграмотности задание неправильно сформулировали. Главное — взрыв… Мы еще вам корешок какой-то сдавали. Если не очень сложно…
— Попробуем, чем черт не шутит.
— Возможно, мы узнаем тогда, какой гомункул вызревал в реторте, — пошутил Люсин.
Визит в лабораторию, несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было конкретных результатов, все же принес известную разрядку. Люсин был рад и тому, что хоть немного успокоился, переключился. На своем столе он нашел должным образом оформленное заключение дактилоскописта. Обнаруженные на стеклянных предметах отпечатки принадлежали одному и тому же лицу, которое в картотеке не значилось.
Скорее всего, самому Солитову — напрашивался единственно приемлемый вывод.
Глава четвертая
— Вполне. Довожу до логического завершения вашу идею.
— До абсурда доводите!.. Разве вам не все ясно?
— Пока ясно только одно: когда мы мокли под ливнем, на Шатурской ГРЭС стояла отличная погода. Остальное — в области гипотез.
— В принципе вы правы, — вынужденно признал Гуров, — но это временная правота формалиста и буквоеда. Тем не менее я проверю. Но Солдатенковой придется облегчить наши ботанические разыскания. — Он иронично скривил губу. — Пусть посвятит в тайны своей знахарской кухни, а мы проконсультируемся потом у специалистов. Надеюсь, вы не против? Тогда и поговорим про цветы, про семена…
— Можно и так, — кивнул Люсин, задумчиво покусывая губу. — Надеюсь, мы не совершим большого греха, если слегка совместим следственные действия с розыскными?
— Что вы имеете в виду?
— Не будете возражать, если с ней побеседую я, Борис Платонович?
— Нет, разумеется, но почему обязательно вы?
— А вдруг она и вправду не захочет говорить с вами? — беглой улыбкой Люсин дал понять, что шутит. — Нет, в самом деле нам очень нужно как-то сориентироваться во времени. Когда произошел этот злосчастный взрыв? Когда ушел из дома Георгий Мартынович: до или после?.. Без ответа, пусть хотя бы приблизительного, мы не сдвинемся с мертвой точки.
— У вас есть конкретные идеи?
— Есть. Но я вам расскажу после криминалистического анализа. Из чистого суеверия, Борис Платонович.
Люсин вернулся к себе в Управление, что называется, в растрепанных чувствах. Добытый Гуровым материал, причем в рекордно короткие сроки, спутал все карты. Факты были вескими, требующими самой серьезной проверки. Такие даже при самом сильном желании не сбросишь со счетов. Впрочем, не это главное. Труднее всего оказалось смириться с мыслью — увы, справедливой, — что в результате всего претерпело жесточайшее потрясение хлипкое сооружение, возведенное Люсиным. «Картинка» — так он именовал первоначальную, интуитивно угадываемую модель, рождавшуюся где-то на зыбких границах подсознания, —была загублена на корню. Она не вырисовывалась в воображении, а без этого он не мог приступить к работе над версией. Гурову удалось поколебать самый остов, нарушив, — да что там нарушив, — перемешав до неразличимости исходную расстановку сил. Владимир Константинович понимал, что не сможет теперь абсолютно непредвзято, с легким сердцем и чистым взглядом провести встречу с Аглаей Степановной. А без этого разговора могло и вовсе не получиться. Огромный пласт зацепил Борис Платонович, нужный, важнейший, да вот беда — немножечко рано. Не для работы в целом, разумеется, а лишь для него, Люсина. Преждевременно возникли эти деньги, сберкнижки и прочие аккумуляторы людских вожделений, вытесняя со сцены что-то неизмеримо более важное, чему еще только предстояло выкристаллизоваться в непостижимых глубинах души.
Угрюмо-сосредоточенный, он в поисках хоть какой-нибудь опоры поднялся в научно-технический отдел, хотя твердо знал, что анализы еще не готовы. Здесь, среди сверкающего кафеля стен, звона лабораторного стекла и убаюкивающего гудения мигающих индикаторами электронных блоков, ему было не так одиноко, не так беспросветно пасмурно на душе.
— Рано вы, голубчик мой, препожаловали, — встретил его седой, розовый старичок в безупречно отглаженном белом халате. — И что за нетерпение такое?
— Нет, Аркадий Васильевич, вовсе не нетерпение. — Люсин напустил на себя благодушно-угодливый вид. — Так, маюсь со скуки, не знаю, куда руки приложить.
— Будто я вас не знаю! Слава богу, вот уже… Сколько лет мы с вами знакомы? Десять?
— Пятнадцать, Аркадий Васильевич.
— Вот видите! А вы все не меняетесь. Вынь да положь! Судьба ваша зависит от этих минут? Жизнь?
— Иногда и зависит. Не моя, конечно, чужая.
— Но ведь так у всех здесь. Не у вас одного. Или вы все-таки уникум, Люсин? Вундеркинд, который не замечает, что давно вырос из детских штанишек?
— Не обижайтесь, мой дорогой, мой добрый Аркадий Васильевич. Но я правда просто так к вам зашел. Не ради анализов, будь они трижды прокляты. Анализы подождут.
— В самом деле? — старичок недоверчиво покосился на Люсина и пощипал куцую бороденку. — Это что-то новое. Так и есть. Вы придумали совершенно особенный фортель! Сознавайтесь, я вас насквозь вижу.
— Я вам правду говорю, Аркадий Васильевич. Может быть, первый раз в жизни.
— Льстецы не знают, что такое правда.
— Я сбросил эту презренную маску.
— Значит, не станете больше делать вид, что ни с того ни с сего так увлеклись количественным анализом? Что прямо тут же, на месте, умрете, если вам не показать, как синеет раствор, когда меняется валентность меди? Знаю я вашу манеру…
— Как вы все хорошо помните.
— Тогда я отказываюсь понимать, что с вами творится. Значит, вы просто больны, Люсин.
— Очень даже возможно… Помните у Леконт де Лиля? [11]«Я воплощу любой твой бред: скажи, в чем дело? — О, дьявол, я ему в ответ: все надоело».
— Мерси на добром слове. Выходит, я дьявол?
— Я, быть может, и был когда-то льстецом, но не до такой же степени.
— А что? Остроумно. — Сунув руки в карманы халата, Аркадий Васильевич принялся методично покачиваться с каблуков на носки. — А что, Люсин, эти ваши анализы действительно не терпят промедления?
— Дело и вправду непростое. Судите сами: бесследно пропал человек, кстати ваш коллега — химик. В его доме до или после произошел взрыв. И хотя «после этого» не означает «вследствие этого», какая-то связь между этими событиями, несомненно, есть… Кстати, вам не встречалось имя Георгия Мартыновича Солитова? Может, в научных трудах?
— Э, друг мой, нынешняя химия что твой океан! Я и по специальности-то далеко не все читать успеваю. Полистаю иногда реферативный журнал, и будет с меня, пенсионера… Значит, взрыв, говоришь. Что же, вполне реальная штука. Смесь паров эфира и спирта — это не шутка.
— Как — эфира?! — Люсин не сдержал удивленного восклицания. — Разве не спиртобензол?
— Кто сказал подобную ересь?
— Крелин… Правда, предварительно.
— Тоже мне эксперт! Химик! Трасология, баллистика, извини меня, кровь — это его дело, тут он кумекает.
— Не суть важно, пусть будет эфир. А маслянистые пятна тогда откуда?
— Смолы и прочие экстрактивные вещества. Жутко трудная смесь. Нам в ней не разобраться. В пору специальное НИИ создавать. Да и спирт не простой оказался. Я бы даже рискнул сказать — особенный. Нечто вроде коньячного.
— Шутить изволите.
— Нет, я серьезно. Твой профессор самогоноварением не увлекался? Некоторые балуются.
— Только этого мне не хватало… Силу взрыва рассчитать сможете? В самом первом приближении. Большего мне пока и не надо. А на смолы не обращайте внимания — не до научных открытий…
— Спасибо, Люсин, снял камень с души. У меня от этих смол головокружение. Все хроматографические колонки загружены.
— Извините. Это мы по безграмотности задание неправильно сформулировали. Главное — взрыв… Мы еще вам корешок какой-то сдавали. Если не очень сложно…
— Попробуем, чем черт не шутит.
— Возможно, мы узнаем тогда, какой гомункул вызревал в реторте, — пошутил Люсин.
Визит в лабораторию, несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было конкретных результатов, все же принес известную разрядку. Люсин был рад и тому, что хоть немного успокоился, переключился. На своем столе он нашел должным образом оформленное заключение дактилоскописта. Обнаруженные на стеклянных предметах отпечатки принадлежали одному и тому же лицу, которое в картотеке не значилось.
Скорее всего, самому Солитову — напрашивался единственно приемлемый вывод.
Глава четвертая
«МАЗЬ ВЕДЬМ»
Люсин проснулся в угнетенном состоянии духа задолго до сигнала будильника. В неравном единоборстве с бытом он терпел поражение за поражением. При одной мысли о накопившейся груде самых неотложнейших дел панически сжималось сердце. Квартира пребывала в удручающем небрежении. Пластиковый мешок уже не вмещал истосковавшегося по прачечной белья. В кухне стало некуда деться от стеклянной посуды всевозможных калибров. Бог с ними, с пустыми бутылками, но когда даже майонезные баночки, потеряв всякий стыд, начинают неприкаянно перекатываться под ногами,значит, дело швах. Но если бы только это! Ждал своей очереди телевизор, который вдруг перешел на трансляцию негативного изображения. Испарившийся на добрую треть аквариум, где за густо позеленевшими стенками, возможно, еще и плавали одичавшие рыбы, терзал и без того уязвленную совесть. И нужно было платить за коммунальные услуги — прежде всего за телефон, — и выкупать подписные тома, и вызывать сантехника, чтоб заменил смеситель. О второстепенных проблемах вроде пылящихся на полу книг, для которых не хватило места на стеллажах, даже и думать не стоило. Все, что непосредственно не угрожало жизни, могло подождать.
«Заболеть, что ли», — тоскливо возмечтал Люсин, вылеживая оставшиеся до подъема минуты.
После звонка неумолимо сжимавшаяся вокруг горла петля ослабла. День покатился по наезженной колее, рассчитанный с точностью до секунды: душ, намеченные на эту неделю асаны, скоростная электробритва системы «Браун», чашка кофе. Жаль только, остатки хлеба заплесневели и масло кончилось. Придется перехватить что-нибудь в буфете.
По пути в Управление Люсин ухитрился забежать в сберкассу, где сделал широкий жест, оплатив телефон на полгода вперед. Этот в значительной мере символический акт — остальные платежи были заморожены до получки — помог ему окончательно сбросить унизительное бремя забот, которые почему-то считаются мелкими. Окрыленный удачей, он позвонил в МХТИ и с поразившей его самого легкостью вышел на ученого секретаря кафедры — Наталью Андриановну Гротто. Если б кто знал, как нужна была ему эта неуловимая женщина! Одна из немногих, кого Солитов одарил безраздельным доверием. Не опуская трубки, Владимир Константинович соединился с гаражом. Через семь минут он уже был на Миусской, где за чугунной оградой сквера пламенели, предчувствуя близкую осень, роскошнейшие в старой Москве клены.
Институт жил отголосками приемной страды. В сумрачном вестибюле слонялись как в воду опущенные родители и еще сохранявшие надежду абитуриенты, чьих имен не оказалось в списках. С какой завистью смотрели они на оживленно-озабоченных парней и девушек с набитыми консервными банками рюкзаками. Зачислены, распределены по группам и едут теперь на картошку, — счастливцы! Настоящие баловни судьбы.
Люсин, чье обычно безотказное удостоверение оказалось малодейственным в сложившейся обстановке, был вынужден чуть ли не клясться, что он не к ректору и вообще не по приему.
Взлетев по широкой старинной лестнице на третий этаж, он быстро нашел дверь с табличкой «Кафедра биоорганической химии». На другой, привинченной чуть пониже, перечислялись академические титулы Г. М. Солитова. Отчужденно, как с надгробной плиты, блестели амальгамированные буквы.
Наталья Андриановна приняла Владимира Константиновича в кабинете шефа.
— Есть какие-нибудь известия? — Ее зеленоватые глаза тревожно расширились. — О Георгии Мартыновиче?
— К сожалению, ничего нового. — Люсин словно бы ненароком окинул темные резные шкафы и старые кожаные кресла. Пожалуй, ничто в этой сумрачной комнате, сберегавшей канцелярский стиль минувших эпох, не выдавало эксцентричных пристрастий владельца. И прежде всего корешки за стеклянными дверцами: пузатые справочники на русском, немецком и английском языках, химические журналы, учебники. Никакого золотого тиснения. Сплошь сиротский коленкор отчетов и диссертаций.
— У нас дважды было полное переоборудование. — Она по-своему истолковала его ищущий взгляд. — Но Георгий Мартынович попросил ничего не трогать… Садитесь сюда, тут вам будет удобнее.
— Я рад, что наконец смог увидеться с вами. — Люсин сначала присел на вытертый до блеска краешек кресла, а потом осторожно продвинулся вглубь. Его кресло и впрямь оказалось в лучшем состоянии, чем соседнее, готовое в любой миг опрокинуться. Лишь аристократическая привычка сидеть абсолютно прямо, слегка сдвинув вбок стройные, плотно сомкнутые ноги, помогла Наталье Андриановне сохранить равновесие. — Вам передавали, что я звонил?
— Да, мне говорили… Я ведь ничего не знала. Только вчера вернулась в Москву, и на тебе… Кошмар какой-то! До сих пор в себя не приду. Как по вашему мнению, есть хоть какая-нибудь надежда?
— Надежда на что, Наталья Андриановна? — спросил он с печальной прямотой.
— Найти Георгия Мартыновича, — затрудненно сглотнув, пролепетала она.
— Найти, — вздохнул Люсин, включив портативный магнитофон. — Ничего, если я запишу наш разговор? Ведь никогда не знаешь заранее, какая мелочь может неожиданно пригодиться…
— Пожалуйста, — с несколько нарочитой небрежностью разрешила Наталья Андриановна. — Есть хоть какие-нибудь шансы на то, что он… еще жив?
— Вы сами верите в это? Ведь сколько времени прошло…
— Вы правы, конечно. — Наталья Андриановна развела и тотчас вновь соединила кончики пальцев. — Но старики иногда уходят из дома. Вы понимаете? Мой покойный отец однажды пропадал целых два дня… Впрочем, что я болтаю? Простите.
— Разве у Георгия Мартыновича наблюдались старческие явления? — заинтересованно подался вперед
Люсин.
— Нет. — Она взволнованно поежилась. — Конечно же, нет.
— Вы уже знаете подробности? Я имею в виду взрыв и все прочее?
— Да, от коллег.
— Как бы вы прокомментировали подобное происшествие? Забывчивость? Рассеянность? Ведь он ушел, не отключив нагреватель. Значит, случилось нечто экстраординарное: его куда-то спешно вызвали или он сам вдруг о чем-то вспомнил…
— Забывчивость? — она медленно покачала головой. — Только не в таком деле. Он же вообще не должен был ничего отключать.
— То есть как? — настороженно удивился Люсин.
— Экстракция, дистилляция, перегонка — все эти процессы он вел обычно беспрерывно, много дней. Собственно, лишь по этой причине работы выполнялись на дому, в каникулярное время. В учебном институте, согласитесь, не так просто наладить, как у нас говорят, непрерывный цикл.
— У меня нет слов, Наталья Андриановна. Сами того не зная, вы ответили на один из главных моих вопросов.
— Нет, я знала, что вы об этом спросите, — с живостью возразила она. — Как же иначе?
— Знали? Но почему?
— Разве можно без помощи специалиста разобраться в том, чем занимался Георгий Мартынович, и что, в конце концов, послужило причиной взрыва? Для меня никаких неясностей тут нет. Узнав подробности, я сразу же восстановила полную картину.
— Вы очень обяжете меня, если поделитесь своими соображениями.
— Это мой долг. Что вас в первую очередь интересует?
— Меня интересует все. И разговор у нас, если позволите, будет долгим. — Люсин доверчиво улыбнулся.—
Начнем поэтому с главного. Вы сказали, что Солитов не должен был отключать нагреватель. Ведь так? Она согласно закивала.
— И. тем не менее он вышел из дома, оставив свои колбы благополучно кипеть?
— Не иначе, рассчитывал скоро вернуться.
— Во всяком случае, до того, как выкипит водяная баня?
— Но почему-то не возвратился. — Гротто задумчиво сложила руки на коленях.
— Это «почему-то» и есть главное, Наталья Андриановна. — Люсин припечатал ладонью кожаный валик. — А теперь расскажите про вашего шефа. Мне необходимо понять, что он за человек.
— Редкий, прекрасный, каких теперь не бывает. — Она медленно отвела потемневшие глаза.
— Продолжайте, пожалуйста, — тихо попросил Люсин. — Я не умею так… Слишком много всего, разного…
Это ведь жизнь, большой отрезок жизни. Всего и не перескажешь. Вы лучше спрашивайте.
— Пусть будет так. — Люсин сосредоточенно сдвинул брови. — Почему Георгий Мартынович, человек весьма пожилой и не очень здоровый, вел столь оригинальный образ жизни? Вместо того чтобы отдыхать, вкушая сельские прелести, он работает. И как работает! Даже ест у себя в кабинете. Невзирая на отпуск, днем и ночью что-то варит, анализирует. Добро бы еще выращивал на грядках всякие сорняки — мало ли бывает увлечений? — но он кипятит какие-то корешки, разлагает, смешивает, и все такое… Подвижник, которого заклинило на моноидее? Экстравагантный фанатик? Вдохновенный творец, нащупавший золотую жилу?..
— Трудно ответить определенно, — сдерживая волнение, она никак не находила нужных слов. — Его образ не вмещается ни в одно из ваших определений. Все значительно проще, чем вам кажется, и вместе с тем намного сложнее. Георгий Мартынович действительно очень увлеченный человек, и ему удалось многое сделать в науке, но как бы это сказать?.. Он всегда стоял чуточку выше. Выше себя самого, своих увлечений и, тем паче, заслуг. Вы понимаете, что я имею в виду?
Он воспринимал жизнь немножечко иронично. Вдохновение, творчество, о фанатизме я и не говорю — это не из его лексикона. Он стеснялся высокого «штиля». К нему, пожалуй, больше подходит слово любопытство. Он отличался удивительной, обаятельной любознательностью и плюс к тому — редкой работоспособностью. Вообще в нем неуловимо сочетались самые противоположные качества: умудренная зрелость и детская наивность, неутомимость и резкие перепады настроения… Не знаю, поняли ли вы меня, но то, что в другом человеке могло показаться чуть ли не экстравагантным, было для него органичным, естественным.
Люсин не сомневался в искренности Натальи Андриановны, но между образом, который она рисовала, волнуясь и трогательно выискивая слова, и тем, что непроизвольно соткался в его воображении там, на даче, зиял провал. Они не совмещались, едва намеченные, еще не облеченные плотью контурные эскизы, разделялись полосой непроглядного мрака. Самоирония, постоянная готовность взглянуть с высоты — словом, все то, о чем говорила Гротто, лежало по одну сторону, а «вертоград» с его ядовитыми саженцами и укромной теплицей, где вызревали под пленкой неведомые плоды тропиков, — по другую. Тут не детской любознательностью попахивало, а сверхчеловеческим, маниакальным упорством. Она многие годы знала и, возможно, любила по-своему одного человека, а он увидел совсем другого и никак не мог расстаться с первоначальным наброском. Пусть он знал Георгия Мартыновича лишь по фотографиям из личного дела, что были спешно размножены и разосланы по соответствующим каналам. Однако за плоским черно-белым изображением взрывались стекла и кружились поднятые на воздух листки, утонченно орнаментированные латинской скорописью. Они немало значили, эти разрозненные фрагменты. Пусть не Фауст, выращивающий в Колбе гомункула, но углубленный в забытые тайны искатель — вот какой портрет мозаично слагался из острозубых осколков, затуманенных темной накипью. Отсюда, от печки, переделанной под алхимический горн, и нужно было начинать осторожный танец.
— Вы так хорошо сказали об увлеченности, — Люсин сделал первый шаг. — Но каков сам предмет увлечений? Георгий Мартынович держал вас в курсе своих исканий?
— Не только я, вся кафедра, весь институт знал. Не в подробностях, само собой разумеется, в общих чертах. Сначала над ним подтрунивали, затем перестали. Так ведь всегда бывает в жизни. Человек должен отвоевать право остаться самим собой.
— Нужны определенные бойцовские качества, — нащупывая почву, подал реплику Люсин.
— Вот этого я бы как раз и не сказала. По своему складу он типичный ученый-одиночка. В глазах большинства доказательством правоты является не столько вера, сколько успех. От репутации законченного чудака шефа спасала удача. Он умел добиваться успеха в самый критический момент, когда все складывалось против него и вообще обстоятельства загоняли в угол. Только поэтому его оставили в покое. И что вы думаете? После того как препараты пошли в серию, погода молниеносно переменилась. Вчерашние насмешники начали буквально осаждать просьбами. Кто для себя, кто для родственников, а кто в расчете на ответную благодарность — для влиятельных друзей.
— Вы имеете в виду… — наклонился к ней Люсин, заговорщически понизив голос.
— Ну, конечно, лекарства, — подтвердила она. — Сейчас вообще распространилась мода на народную медицину: травы, иглоукалывание, экстрасенсы опять же всякие… Георгию Мартыновичу житья не стало от просьб. Как-то он даже пожаловался, что превращается в знахаря. Вы не представляете себе, как он страдал от столь неожиданной популярности. Она мешала ему работать и жить не меньше, чем интриги завистников и тайных врагов. Но что можно поделать? Ведь у каждого свои недуги. Шеф понимал и жалел людей. Отказывать он не умел. Любой, лишенный ощущения деликатности человек мог вить из него веревки.
— Как вы хорошо сказали: «ощущение деликатности», — проникновенно оценил Люсин. — Ну, а если вернуться к интригам, тайным, опять же по вашему определению, врагам?
— Уголовщина — не наш стиль, — поняла она с полуслова. — В научных кругах приняты несколько иные методы, я бы сказала, более результативные…
— Приблизительно догадываюсь. — Он понимающе опустил веки. — Мне приходилось сталкиваться однажды… Но ведь лишняя информация не повредит? Кто, по-вашему, мог быть заинтересован в… устранении, скажем так, Георгия Мартыновича?
— Увольте меня от подобных вопросов, — Наталья Андриановна упрямо покачала головой. — Недоставало только, чтобы я начала перемывать косточки коллегам! За кого вы меня принимаете?
— Простите, но когда перед тобой полная неизвестность, невольно хватаешься за соломинку.
— Такая соломинка вас не вывезет. Поищите лучше в другом направлении, в других сферах.
— Пусть будет по-вашему, — с готовностью согласился Люсин, досадуя на свою оплошность.
Разве не знал он, что там, где требуется вживание во внутренний мир человека, профессиональный опыт подчас не только не помогает, но даже становится досадной помехой. Привычка хороша, когда работаешь на конвейере. Виртуозная партия требует самозабвения. Каждый раз, как впервые, — высшее напряжение. Слепой полет в неизведанном микрокосме чужой души.
— Вы же сразу схватили главное, — в ее голосе прозвучала нотка упрека. — Нужно прежде всего понять, что заставило Георгия Мартыновича оставить дом. Ненадолго, потому что он наверняка предполагал вскоре вернуться. Чем дольше я над этим думаю, тем большей проникаюсь уверенностью.
— Ну и как по-вашему?
— Не нахожу однозначного ответа.
— И не обязательно. Дайте несколько вариантов.
— Кто-то мог позвонить, — неуверенно, словно вступая на неокрепший лед, предположила она. — Вызвать куда-то… Или прийти без предупреждения, а затем увести с собой. Как вы считаете?
— Вполне здраво, — одобрил Люсин. — Однако с той же степенью достоверности можно предположить и заранее обусловленную встречу. Сейчас не это важно. Все три варианта сводятся к одному: «кто-то». Оттуда, куда эта неведомая для нас фигура увлекла Солитова, он не вернулся. Итак: кто? Вам легче вычислить, чем мне.
— К сожалению, не знаю.
— Вот и получается, Наталья Андриановна, что мы от чего ушли, к тому и пришли. Прямо, в лоб, такие задачки, как правило, не решаются. Неизбежно приходится отталкиваться от каких-то личностных особенностей, особенностей среды. Поэтому вновь взываю к вам: помогите. Мы должны воссоздать обстановку.
— Понимаю.
— Тогда продолжим. — Заметив, что кассета кончается, Люсин перевернул ее на другую сторону. — Сформулируйте, пожалуйста, поточнее, — попросил он, поразмыслив под тихий шелест впустую прокручиваемой пленки, — какой научной проблемой занимался Солитов, какие опыты ставил, что надеялся получить?..
— Проблема у всех нас одна: получение новых биологически активных веществ. Разумеется, каждый в меру сил и способностей ковыряется на своем участке, — уставившись отрешенным взглядом в окно, за которым скучно темнели жестяные крыши и трубы соседних домов, объяснила Наталья Андриановна. — Георгий Мартынович предпочитал свободный поиск. Владея несколькими языками, в том числе обязательной для фармаколога латынью, он вполне, я считаю, естественно обратился к изучению старинной рецептуры. Поразительное чутье исследователя плюс возможности современной аналитической техники позволили ему довольно скоро выделить препарат, эффективно снимающий экстрасистолию…
— Простите, как?
— Восстанавливающий сердечный ритм, одним словом.
— Ясно. А почему он все-таки занялся историческими, так сказать, изысканиями, не знаете?
— В значительной мере собственные недуги. Дело в том, что он прожил очень нелегкую жизнь. Во всех отношениях. Не берусь судить, как все это могло сказаться на состоянии здоровья, но оно, можете поверить, оставляло желать лучшего.
— Желчно-каменная болезнь, почки, немного печень? — слабо улыбнувшись, уточнил Люсин.
— Так вы знаете! — протянула она то ли разочарованно, то ли удивленно, — Значит, уже навели справки. Зачем?
— Пожилой человек ушел и не вернулся. Что прежде всего приходит на ум? Внезапный приступ, и далее в том же роде. Нужно было изучить такую возможность?
— Вы совершенно правы. Я ведь просто так спросила, чтобы понять логику ваших поисков. К. вашему сведению, Владимир Константинович, он начал с того, что вылечился. Знаете мудрую заповедь? «Врачуя, исцелися сам». Георгий Мартынович исцелился. И знаете чем?
«Заболеть, что ли», — тоскливо возмечтал Люсин, вылеживая оставшиеся до подъема минуты.
После звонка неумолимо сжимавшаяся вокруг горла петля ослабла. День покатился по наезженной колее, рассчитанный с точностью до секунды: душ, намеченные на эту неделю асаны, скоростная электробритва системы «Браун», чашка кофе. Жаль только, остатки хлеба заплесневели и масло кончилось. Придется перехватить что-нибудь в буфете.
По пути в Управление Люсин ухитрился забежать в сберкассу, где сделал широкий жест, оплатив телефон на полгода вперед. Этот в значительной мере символический акт — остальные платежи были заморожены до получки — помог ему окончательно сбросить унизительное бремя забот, которые почему-то считаются мелкими. Окрыленный удачей, он позвонил в МХТИ и с поразившей его самого легкостью вышел на ученого секретаря кафедры — Наталью Андриановну Гротто. Если б кто знал, как нужна была ему эта неуловимая женщина! Одна из немногих, кого Солитов одарил безраздельным доверием. Не опуская трубки, Владимир Константинович соединился с гаражом. Через семь минут он уже был на Миусской, где за чугунной оградой сквера пламенели, предчувствуя близкую осень, роскошнейшие в старой Москве клены.
Институт жил отголосками приемной страды. В сумрачном вестибюле слонялись как в воду опущенные родители и еще сохранявшие надежду абитуриенты, чьих имен не оказалось в списках. С какой завистью смотрели они на оживленно-озабоченных парней и девушек с набитыми консервными банками рюкзаками. Зачислены, распределены по группам и едут теперь на картошку, — счастливцы! Настоящие баловни судьбы.
Люсин, чье обычно безотказное удостоверение оказалось малодейственным в сложившейся обстановке, был вынужден чуть ли не клясться, что он не к ректору и вообще не по приему.
Взлетев по широкой старинной лестнице на третий этаж, он быстро нашел дверь с табличкой «Кафедра биоорганической химии». На другой, привинченной чуть пониже, перечислялись академические титулы Г. М. Солитова. Отчужденно, как с надгробной плиты, блестели амальгамированные буквы.
Наталья Андриановна приняла Владимира Константиновича в кабинете шефа.
— Есть какие-нибудь известия? — Ее зеленоватые глаза тревожно расширились. — О Георгии Мартыновиче?
— К сожалению, ничего нового. — Люсин словно бы ненароком окинул темные резные шкафы и старые кожаные кресла. Пожалуй, ничто в этой сумрачной комнате, сберегавшей канцелярский стиль минувших эпох, не выдавало эксцентричных пристрастий владельца. И прежде всего корешки за стеклянными дверцами: пузатые справочники на русском, немецком и английском языках, химические журналы, учебники. Никакого золотого тиснения. Сплошь сиротский коленкор отчетов и диссертаций.
— У нас дважды было полное переоборудование. — Она по-своему истолковала его ищущий взгляд. — Но Георгий Мартынович попросил ничего не трогать… Садитесь сюда, тут вам будет удобнее.
— Я рад, что наконец смог увидеться с вами. — Люсин сначала присел на вытертый до блеска краешек кресла, а потом осторожно продвинулся вглубь. Его кресло и впрямь оказалось в лучшем состоянии, чем соседнее, готовое в любой миг опрокинуться. Лишь аристократическая привычка сидеть абсолютно прямо, слегка сдвинув вбок стройные, плотно сомкнутые ноги, помогла Наталье Андриановне сохранить равновесие. — Вам передавали, что я звонил?
— Да, мне говорили… Я ведь ничего не знала. Только вчера вернулась в Москву, и на тебе… Кошмар какой-то! До сих пор в себя не приду. Как по вашему мнению, есть хоть какая-нибудь надежда?
— Надежда на что, Наталья Андриановна? — спросил он с печальной прямотой.
— Найти Георгия Мартыновича, — затрудненно сглотнув, пролепетала она.
— Найти, — вздохнул Люсин, включив портативный магнитофон. — Ничего, если я запишу наш разговор? Ведь никогда не знаешь заранее, какая мелочь может неожиданно пригодиться…
— Пожалуйста, — с несколько нарочитой небрежностью разрешила Наталья Андриановна. — Есть хоть какие-нибудь шансы на то, что он… еще жив?
— Вы сами верите в это? Ведь сколько времени прошло…
— Вы правы, конечно. — Наталья Андриановна развела и тотчас вновь соединила кончики пальцев. — Но старики иногда уходят из дома. Вы понимаете? Мой покойный отец однажды пропадал целых два дня… Впрочем, что я болтаю? Простите.
— Разве у Георгия Мартыновича наблюдались старческие явления? — заинтересованно подался вперед
Люсин.
— Нет. — Она взволнованно поежилась. — Конечно же, нет.
— Вы уже знаете подробности? Я имею в виду взрыв и все прочее?
— Да, от коллег.
— Как бы вы прокомментировали подобное происшествие? Забывчивость? Рассеянность? Ведь он ушел, не отключив нагреватель. Значит, случилось нечто экстраординарное: его куда-то спешно вызвали или он сам вдруг о чем-то вспомнил…
— Забывчивость? — она медленно покачала головой. — Только не в таком деле. Он же вообще не должен был ничего отключать.
— То есть как? — настороженно удивился Люсин.
— Экстракция, дистилляция, перегонка — все эти процессы он вел обычно беспрерывно, много дней. Собственно, лишь по этой причине работы выполнялись на дому, в каникулярное время. В учебном институте, согласитесь, не так просто наладить, как у нас говорят, непрерывный цикл.
— У меня нет слов, Наталья Андриановна. Сами того не зная, вы ответили на один из главных моих вопросов.
— Нет, я знала, что вы об этом спросите, — с живостью возразила она. — Как же иначе?
— Знали? Но почему?
— Разве можно без помощи специалиста разобраться в том, чем занимался Георгий Мартынович, и что, в конце концов, послужило причиной взрыва? Для меня никаких неясностей тут нет. Узнав подробности, я сразу же восстановила полную картину.
— Вы очень обяжете меня, если поделитесь своими соображениями.
— Это мой долг. Что вас в первую очередь интересует?
— Меня интересует все. И разговор у нас, если позволите, будет долгим. — Люсин доверчиво улыбнулся.—
Начнем поэтому с главного. Вы сказали, что Солитов не должен был отключать нагреватель. Ведь так? Она согласно закивала.
— И. тем не менее он вышел из дома, оставив свои колбы благополучно кипеть?
— Не иначе, рассчитывал скоро вернуться.
— Во всяком случае, до того, как выкипит водяная баня?
— Но почему-то не возвратился. — Гротто задумчиво сложила руки на коленях.
— Это «почему-то» и есть главное, Наталья Андриановна. — Люсин припечатал ладонью кожаный валик. — А теперь расскажите про вашего шефа. Мне необходимо понять, что он за человек.
— Редкий, прекрасный, каких теперь не бывает. — Она медленно отвела потемневшие глаза.
— Продолжайте, пожалуйста, — тихо попросил Люсин. — Я не умею так… Слишком много всего, разного…
Это ведь жизнь, большой отрезок жизни. Всего и не перескажешь. Вы лучше спрашивайте.
— Пусть будет так. — Люсин сосредоточенно сдвинул брови. — Почему Георгий Мартынович, человек весьма пожилой и не очень здоровый, вел столь оригинальный образ жизни? Вместо того чтобы отдыхать, вкушая сельские прелести, он работает. И как работает! Даже ест у себя в кабинете. Невзирая на отпуск, днем и ночью что-то варит, анализирует. Добро бы еще выращивал на грядках всякие сорняки — мало ли бывает увлечений? — но он кипятит какие-то корешки, разлагает, смешивает, и все такое… Подвижник, которого заклинило на моноидее? Экстравагантный фанатик? Вдохновенный творец, нащупавший золотую жилу?..
— Трудно ответить определенно, — сдерживая волнение, она никак не находила нужных слов. — Его образ не вмещается ни в одно из ваших определений. Все значительно проще, чем вам кажется, и вместе с тем намного сложнее. Георгий Мартынович действительно очень увлеченный человек, и ему удалось многое сделать в науке, но как бы это сказать?.. Он всегда стоял чуточку выше. Выше себя самого, своих увлечений и, тем паче, заслуг. Вы понимаете, что я имею в виду?
Он воспринимал жизнь немножечко иронично. Вдохновение, творчество, о фанатизме я и не говорю — это не из его лексикона. Он стеснялся высокого «штиля». К нему, пожалуй, больше подходит слово любопытство. Он отличался удивительной, обаятельной любознательностью и плюс к тому — редкой работоспособностью. Вообще в нем неуловимо сочетались самые противоположные качества: умудренная зрелость и детская наивность, неутомимость и резкие перепады настроения… Не знаю, поняли ли вы меня, но то, что в другом человеке могло показаться чуть ли не экстравагантным, было для него органичным, естественным.
Люсин не сомневался в искренности Натальи Андриановны, но между образом, который она рисовала, волнуясь и трогательно выискивая слова, и тем, что непроизвольно соткался в его воображении там, на даче, зиял провал. Они не совмещались, едва намеченные, еще не облеченные плотью контурные эскизы, разделялись полосой непроглядного мрака. Самоирония, постоянная готовность взглянуть с высоты — словом, все то, о чем говорила Гротто, лежало по одну сторону, а «вертоград» с его ядовитыми саженцами и укромной теплицей, где вызревали под пленкой неведомые плоды тропиков, — по другую. Тут не детской любознательностью попахивало, а сверхчеловеческим, маниакальным упорством. Она многие годы знала и, возможно, любила по-своему одного человека, а он увидел совсем другого и никак не мог расстаться с первоначальным наброском. Пусть он знал Георгия Мартыновича лишь по фотографиям из личного дела, что были спешно размножены и разосланы по соответствующим каналам. Однако за плоским черно-белым изображением взрывались стекла и кружились поднятые на воздух листки, утонченно орнаментированные латинской скорописью. Они немало значили, эти разрозненные фрагменты. Пусть не Фауст, выращивающий в Колбе гомункула, но углубленный в забытые тайны искатель — вот какой портрет мозаично слагался из острозубых осколков, затуманенных темной накипью. Отсюда, от печки, переделанной под алхимический горн, и нужно было начинать осторожный танец.
— Вы так хорошо сказали об увлеченности, — Люсин сделал первый шаг. — Но каков сам предмет увлечений? Георгий Мартынович держал вас в курсе своих исканий?
— Не только я, вся кафедра, весь институт знал. Не в подробностях, само собой разумеется, в общих чертах. Сначала над ним подтрунивали, затем перестали. Так ведь всегда бывает в жизни. Человек должен отвоевать право остаться самим собой.
— Нужны определенные бойцовские качества, — нащупывая почву, подал реплику Люсин.
— Вот этого я бы как раз и не сказала. По своему складу он типичный ученый-одиночка. В глазах большинства доказательством правоты является не столько вера, сколько успех. От репутации законченного чудака шефа спасала удача. Он умел добиваться успеха в самый критический момент, когда все складывалось против него и вообще обстоятельства загоняли в угол. Только поэтому его оставили в покое. И что вы думаете? После того как препараты пошли в серию, погода молниеносно переменилась. Вчерашние насмешники начали буквально осаждать просьбами. Кто для себя, кто для родственников, а кто в расчете на ответную благодарность — для влиятельных друзей.
— Вы имеете в виду… — наклонился к ней Люсин, заговорщически понизив голос.
— Ну, конечно, лекарства, — подтвердила она. — Сейчас вообще распространилась мода на народную медицину: травы, иглоукалывание, экстрасенсы опять же всякие… Георгию Мартыновичу житья не стало от просьб. Как-то он даже пожаловался, что превращается в знахаря. Вы не представляете себе, как он страдал от столь неожиданной популярности. Она мешала ему работать и жить не меньше, чем интриги завистников и тайных врагов. Но что можно поделать? Ведь у каждого свои недуги. Шеф понимал и жалел людей. Отказывать он не умел. Любой, лишенный ощущения деликатности человек мог вить из него веревки.
— Как вы хорошо сказали: «ощущение деликатности», — проникновенно оценил Люсин. — Ну, а если вернуться к интригам, тайным, опять же по вашему определению, врагам?
— Уголовщина — не наш стиль, — поняла она с полуслова. — В научных кругах приняты несколько иные методы, я бы сказала, более результативные…
— Приблизительно догадываюсь. — Он понимающе опустил веки. — Мне приходилось сталкиваться однажды… Но ведь лишняя информация не повредит? Кто, по-вашему, мог быть заинтересован в… устранении, скажем так, Георгия Мартыновича?
— Увольте меня от подобных вопросов, — Наталья Андриановна упрямо покачала головой. — Недоставало только, чтобы я начала перемывать косточки коллегам! За кого вы меня принимаете?
— Простите, но когда перед тобой полная неизвестность, невольно хватаешься за соломинку.
— Такая соломинка вас не вывезет. Поищите лучше в другом направлении, в других сферах.
— Пусть будет по-вашему, — с готовностью согласился Люсин, досадуя на свою оплошность.
Разве не знал он, что там, где требуется вживание во внутренний мир человека, профессиональный опыт подчас не только не помогает, но даже становится досадной помехой. Привычка хороша, когда работаешь на конвейере. Виртуозная партия требует самозабвения. Каждый раз, как впервые, — высшее напряжение. Слепой полет в неизведанном микрокосме чужой души.
— Вы же сразу схватили главное, — в ее голосе прозвучала нотка упрека. — Нужно прежде всего понять, что заставило Георгия Мартыновича оставить дом. Ненадолго, потому что он наверняка предполагал вскоре вернуться. Чем дольше я над этим думаю, тем большей проникаюсь уверенностью.
— Ну и как по-вашему?
— Не нахожу однозначного ответа.
— И не обязательно. Дайте несколько вариантов.
— Кто-то мог позвонить, — неуверенно, словно вступая на неокрепший лед, предположила она. — Вызвать куда-то… Или прийти без предупреждения, а затем увести с собой. Как вы считаете?
— Вполне здраво, — одобрил Люсин. — Однако с той же степенью достоверности можно предположить и заранее обусловленную встречу. Сейчас не это важно. Все три варианта сводятся к одному: «кто-то». Оттуда, куда эта неведомая для нас фигура увлекла Солитова, он не вернулся. Итак: кто? Вам легче вычислить, чем мне.
— К сожалению, не знаю.
— Вот и получается, Наталья Андриановна, что мы от чего ушли, к тому и пришли. Прямо, в лоб, такие задачки, как правило, не решаются. Неизбежно приходится отталкиваться от каких-то личностных особенностей, особенностей среды. Поэтому вновь взываю к вам: помогите. Мы должны воссоздать обстановку.
— Понимаю.
— Тогда продолжим. — Заметив, что кассета кончается, Люсин перевернул ее на другую сторону. — Сформулируйте, пожалуйста, поточнее, — попросил он, поразмыслив под тихий шелест впустую прокручиваемой пленки, — какой научной проблемой занимался Солитов, какие опыты ставил, что надеялся получить?..
— Проблема у всех нас одна: получение новых биологически активных веществ. Разумеется, каждый в меру сил и способностей ковыряется на своем участке, — уставившись отрешенным взглядом в окно, за которым скучно темнели жестяные крыши и трубы соседних домов, объяснила Наталья Андриановна. — Георгий Мартынович предпочитал свободный поиск. Владея несколькими языками, в том числе обязательной для фармаколога латынью, он вполне, я считаю, естественно обратился к изучению старинной рецептуры. Поразительное чутье исследователя плюс возможности современной аналитической техники позволили ему довольно скоро выделить препарат, эффективно снимающий экстрасистолию…
— Простите, как?
— Восстанавливающий сердечный ритм, одним словом.
— Ясно. А почему он все-таки занялся историческими, так сказать, изысканиями, не знаете?
— В значительной мере собственные недуги. Дело в том, что он прожил очень нелегкую жизнь. Во всех отношениях. Не берусь судить, как все это могло сказаться на состоянии здоровья, но оно, можете поверить, оставляло желать лучшего.
— Желчно-каменная болезнь, почки, немного печень? — слабо улыбнувшись, уточнил Люсин.
— Так вы знаете! — протянула она то ли разочарованно, то ли удивленно, — Значит, уже навели справки. Зачем?
— Пожилой человек ушел и не вернулся. Что прежде всего приходит на ум? Внезапный приступ, и далее в том же роде. Нужно было изучить такую возможность?
— Вы совершенно правы. Я ведь просто так спросила, чтобы понять логику ваших поисков. К. вашему сведению, Владимир Константинович, он начал с того, что вылечился. Знаете мудрую заповедь? «Врачуя, исцелися сам». Георгий Мартынович исцелился. И знаете чем?