Страница:
— Значит, нашла все же?
— Взяла, чего надо. Шерошницы пахучей набрала, буквицы, жерухи опять же лукошко. Только зазря. Пропала она теперя, моя жеруха. Сушить-то ее не положено. Вся сила у ей в свежести.
— Для Георгия Мартыновича старалась?
— Кому ж еще?.. День подождала и выбросила жеруху-то. Не пить уж ему более никогда.
— И другую траву тоже выкинула? Буквицу?
— Не. Те на чердаке сушатся. Зачем добру пропадать? Грех. В зельях тайна планидная.
— Планидная? Это от планет, что ли?
— Каждой травке своя планида. Так баба Груня учила.
— Неувязочка выходит. — Люсин не любил неясностей, даже если они не имели прямого отношения к занимавшей его задаче. — Планет у нас сколько? Коли не изменяет память — девять. Верно?
— Не, — с уверенностью возразила она. — Семь планид.
— Вот-те раз! Для всего мира девять, а у тебя семь.
— У нас не так, у нас по-старому. Мы и сроки по-старому определяем, по месяцу, значит, когда чего собирать. Одно в полнолуние, другое в первую четверть. Если ле соблюсти, силы такой не будет. У всякого зелья своя пора. Когда на заре собирают, когда в полдень, а то и вовсе к вечеру. Соображать надо. А как же? Ведь кажинная травиночка, сама заваляща, от чего-нибудь да излечит. Без надобности ничего не растет на земле. Вот и старайся понять, что на какую лихоманку подействует, срок верный определить да правильно высушить.
— И ты все это знаешь, Степановна?
— Баба Груня, так та знала, а я, может, и забыла чего. Рази упомнишь? Веронику взять, таку синеньку, так ее лучше всего вечером, часов в шесть, собирать, а то до дому не донесешь — облетит.
— С секундомером в лес ходишь? — улыбнулся Люсин.
— Мои секундомеры на земле растут. Утопит кувшинка цветок — вот тебе и есть шесть часов. По-старому — шесть, пять — ноне. Всяка тварь свою планиду чует.
— Летнее время имеешь в виду? Ладно, будь по-твоему, — согласился Люсин. — Пусть будет семь. Но трав-то, Аглая Степановна, тыщи! На всех и планид не хватит.
— Все семь и правят миром. И у каждой свое царство.
— В таких, выходит, категориях мыслишь, — Владимир Константинович уклонился от защиты естественнонаучной картины мира. — И по чьему ведомству жеруха твоя проходит, к примеру? — спросил он, возвращаясь к вещам практическим.
— Жеруха — цветок Солнца, — уверенно заявила Степановна. — Вроде как подорожник. Потому сок сразу пить полагается. В свежем виде, как выжмешь. Он любой камень выгоняет. Хошь из почек, хошь из печенки. Из пузыря тож.
— Солнце, значит, у тебя тоже в планетах ходит?
— А как же! Первая планета и есть.
— Обижаешь Коперника, бабуся, ай-я-яй! — покачал головой Люсин. — Все за Птолемея цепляешься [31], а жизнь идет, — пошутил он. Но шутка его едва ли была понята.
— Это какой же Птолемей — великомученик? — удивилась старуха. — Рази он тоже зелейник?
— Окстись, Степановна, — в шутливом ужасе замахал руками Люсин. — Зелейник! Великомученик!
— А не знаешь, так и болтать нечего.
— Твоя правда… На чердак-то можно залезть? Посмотреть охота, как сушишь. Очень уж трава-буквица твоя за живое задела.
— Обыкновенно, как надо, чтоб не выжгло и чтоб не забродило. Но ты слазай, взгляни.
В жарком, сухом полумраке расплывчато вырисовывались поставленные друг на друга низкие ящики, скорее даже рамы, затянутые проволочной сеткой. Рассыпанные тонким слоем сухие листья и стебельки источали крепкий сенной аромат, от которого сладостно перехватывало дыхание. В памяти полыхнуло полузабытым ласковым светом, и стало так хорошо и прозрачно, словно никогда не было ни горестей, ни забот. В теплом косом луче струились былинки, и стояла такая тишь, что было слышно, как скручивается, высыхая, самый малый из лепестков.
И тем внезапней, тем резче залился внизу требовательный телефонный звонок. Больно ударившись макушкой о какую-то балку, осыпавшуюся сухой паутиной, Люсин бросился к лестнице.
— Есть новости, Владимир Константинович? — просочился сквозь глухое потрескивание мембраны дальний голос.
— Похоже на то. Я вот о чем вас хотел попросить, Борис Платонович. Нужно срочно проверить личный счет Солитова. Есть подозрение…
— …что он произвел операцию? Совершенно верное подозрение. Георгий Мартынович снял со своего счета полторы тысячи рублей. Расходный ордер заполнен и подписан собственноручно. Он у меня в руках… Так что считайте, что мы с вами встретились.
— Это обнадеживает. Значит, продвигались верно, не заплутали… Какого числа, Борис Платонович?
— В пятницу, через день после отъезда Солдатенковой, если вас именно это интересует… Я же знаю, откуда вы говорите… Чего молчите? Алло! Вы еще здесь?
— Здесь, здесь, Борис Платонович. Я, извините, задумался.
— Да-а… Тут есть над чем поразмыслить. Чем дольше думаю, тем сомнительнее представляется мне алиби нашей любезной знахарки. Второпях сработано. Топорно.
— Вот тут вы, по-моему, ошибаетесь.
Люсин возвратился к Аглае Степановне с озабоченно-хмурым лицом. Не по нутру ему была такая резвость, амбициозная эта прыть. А ничего не попишешь: успех налицо. Да и с формальной стороны придраться нельзя: Гуров скрупулезно отрабатывал любые возможные версии. Оперативно, четко, без всяких сантиментов. Последнее, пожалуй, и настораживало. Внутренне Люсин не принимал стопроцентного рационализма. Живую реальность не уложишь в прокрустово ложе модели. Волей-неволей приходится резать по живому, а вот этого он совершенно не выносил.
— Нагляделся? Наговорился? — старуха зыркнула на него острым, все подмечающим глазом. — Чего надулся, как мышь на крупу? Али не по-твоему выходит?
— Пока не по-моему, бабуся, а дальше посмотрим… Пойду я.
— Так иди себе. Держать не стану.
— Я к вам послезавтра, если позволите, загляну.
— В самый ливень потащишься? И не лень тебе?
— Полагаете, снова пойдут дожди?
— Аккурат послезавтра. Не веришь, чай?
— Почему? Верю. Приметы небось знаешь?
— Приметы, приметы, — закивала она. — Клен вчерась слезу пустил. Орляк — папоротник — опять же раскручиваться пошел.
Глава седьмая
Глава восьмая
— Взяла, чего надо. Шерошницы пахучей набрала, буквицы, жерухи опять же лукошко. Только зазря. Пропала она теперя, моя жеруха. Сушить-то ее не положено. Вся сила у ей в свежести.
— Для Георгия Мартыновича старалась?
— Кому ж еще?.. День подождала и выбросила жеруху-то. Не пить уж ему более никогда.
— И другую траву тоже выкинула? Буквицу?
— Не. Те на чердаке сушатся. Зачем добру пропадать? Грех. В зельях тайна планидная.
— Планидная? Это от планет, что ли?
— Каждой травке своя планида. Так баба Груня учила.
— Неувязочка выходит. — Люсин не любил неясностей, даже если они не имели прямого отношения к занимавшей его задаче. — Планет у нас сколько? Коли не изменяет память — девять. Верно?
— Не, — с уверенностью возразила она. — Семь планид.
— Вот-те раз! Для всего мира девять, а у тебя семь.
— У нас не так, у нас по-старому. Мы и сроки по-старому определяем, по месяцу, значит, когда чего собирать. Одно в полнолуние, другое в первую четверть. Если ле соблюсти, силы такой не будет. У всякого зелья своя пора. Когда на заре собирают, когда в полдень, а то и вовсе к вечеру. Соображать надо. А как же? Ведь кажинная травиночка, сама заваляща, от чего-нибудь да излечит. Без надобности ничего не растет на земле. Вот и старайся понять, что на какую лихоманку подействует, срок верный определить да правильно высушить.
— И ты все это знаешь, Степановна?
— Баба Груня, так та знала, а я, может, и забыла чего. Рази упомнишь? Веронику взять, таку синеньку, так ее лучше всего вечером, часов в шесть, собирать, а то до дому не донесешь — облетит.
— С секундомером в лес ходишь? — улыбнулся Люсин.
— Мои секундомеры на земле растут. Утопит кувшинка цветок — вот тебе и есть шесть часов. По-старому — шесть, пять — ноне. Всяка тварь свою планиду чует.
— Летнее время имеешь в виду? Ладно, будь по-твоему, — согласился Люсин. — Пусть будет семь. Но трав-то, Аглая Степановна, тыщи! На всех и планид не хватит.
— Все семь и правят миром. И у каждой свое царство.
— В таких, выходит, категориях мыслишь, — Владимир Константинович уклонился от защиты естественнонаучной картины мира. — И по чьему ведомству жеруха твоя проходит, к примеру? — спросил он, возвращаясь к вещам практическим.
— Жеруха — цветок Солнца, — уверенно заявила Степановна. — Вроде как подорожник. Потому сок сразу пить полагается. В свежем виде, как выжмешь. Он любой камень выгоняет. Хошь из почек, хошь из печенки. Из пузыря тож.
— Солнце, значит, у тебя тоже в планетах ходит?
— А как же! Первая планета и есть.
— Обижаешь Коперника, бабуся, ай-я-яй! — покачал головой Люсин. — Все за Птолемея цепляешься [31], а жизнь идет, — пошутил он. Но шутка его едва ли была понята.
— Это какой же Птолемей — великомученик? — удивилась старуха. — Рази он тоже зелейник?
— Окстись, Степановна, — в шутливом ужасе замахал руками Люсин. — Зелейник! Великомученик!
— А не знаешь, так и болтать нечего.
— Твоя правда… На чердак-то можно залезть? Посмотреть охота, как сушишь. Очень уж трава-буквица твоя за живое задела.
— Обыкновенно, как надо, чтоб не выжгло и чтоб не забродило. Но ты слазай, взгляни.
В жарком, сухом полумраке расплывчато вырисовывались поставленные друг на друга низкие ящики, скорее даже рамы, затянутые проволочной сеткой. Рассыпанные тонким слоем сухие листья и стебельки источали крепкий сенной аромат, от которого сладостно перехватывало дыхание. В памяти полыхнуло полузабытым ласковым светом, и стало так хорошо и прозрачно, словно никогда не было ни горестей, ни забот. В теплом косом луче струились былинки, и стояла такая тишь, что было слышно, как скручивается, высыхая, самый малый из лепестков.
И тем внезапней, тем резче залился внизу требовательный телефонный звонок. Больно ударившись макушкой о какую-то балку, осыпавшуюся сухой паутиной, Люсин бросился к лестнице.
— Есть новости, Владимир Константинович? — просочился сквозь глухое потрескивание мембраны дальний голос.
— Похоже на то. Я вот о чем вас хотел попросить, Борис Платонович. Нужно срочно проверить личный счет Солитова. Есть подозрение…
— …что он произвел операцию? Совершенно верное подозрение. Георгий Мартынович снял со своего счета полторы тысячи рублей. Расходный ордер заполнен и подписан собственноручно. Он у меня в руках… Так что считайте, что мы с вами встретились.
— Это обнадеживает. Значит, продвигались верно, не заплутали… Какого числа, Борис Платонович?
— В пятницу, через день после отъезда Солдатенковой, если вас именно это интересует… Я же знаю, откуда вы говорите… Чего молчите? Алло! Вы еще здесь?
— Здесь, здесь, Борис Платонович. Я, извините, задумался.
— Да-а… Тут есть над чем поразмыслить. Чем дольше думаю, тем сомнительнее представляется мне алиби нашей любезной знахарки. Второпях сработано. Топорно.
— Вот тут вы, по-моему, ошибаетесь.
Люсин возвратился к Аглае Степановне с озабоченно-хмурым лицом. Не по нутру ему была такая резвость, амбициозная эта прыть. А ничего не попишешь: успех налицо. Да и с формальной стороны придраться нельзя: Гуров скрупулезно отрабатывал любые возможные версии. Оперативно, четко, без всяких сантиментов. Последнее, пожалуй, и настораживало. Внутренне Люсин не принимал стопроцентного рационализма. Живую реальность не уложишь в прокрустово ложе модели. Волей-неволей приходится резать по живому, а вот этого он совершенно не выносил.
— Нагляделся? Наговорился? — старуха зыркнула на него острым, все подмечающим глазом. — Чего надулся, как мышь на крупу? Али не по-твоему выходит?
— Пока не по-моему, бабуся, а дальше посмотрим… Пойду я.
— Так иди себе. Держать не стану.
— Я к вам послезавтра, если позволите, загляну.
— В самый ливень потащишься? И не лень тебе?
— Полагаете, снова пойдут дожди?
— Аккурат послезавтра. Не веришь, чай?
— Почему? Верю. Приметы небось знаешь?
— Приметы, приметы, — закивала она. — Клен вчерась слезу пустил. Орляк — папоротник — опять же раскручиваться пошел.
Глава седьмая
В КАРЕТЕ, С ОПУЩЕННЫМИ ШТОРКАМИ…
Визит на Кузнецкий мост в республиканскую прокуратуру, мягко говоря, не вызвал у Наташи Гротто прилива энтузиазма. Ни уютный старинный дом, обставленный канцелярного вида мебелью, ни сам следователь отрадного впечатления на нее не произвели. Вначале Наталья Андриановна держалась, как всякий нормальный человек, заботящийся о сохранении собственного достоинства: по-деловому лаконично и сухо. Мало ли каких формальностей, часто обременительных и не слишком приятных, требует от нас жизнь? Останемся же на высоте при любых обстоятельствах.
Она не стала выяснять, что да почему, хотя в повестке и значился номер телефона, и приехала точно к указанному часу. Да и зачем суетиться, когда все ясно?
Прождав минут десять в приемной, Гротто разыскала секретаршу и дала ясно понять, что, если товарищ Гуров ее немедленно не примет, она уйдет и вряд ли сумеет найти для него время в следующий раз.
Пришлось Борису Платоновичу срочно перестраиваться, хотя он к этому не слишком привык.
— Извините великодушно, Наталья Андриановна, — пробубнил Гуров, выпроваживая посетительницу, в которой Гротто узнала лаборантку Леру. — Не рассчитал малость… Вы, конечно, догадываетесь, зачем вас пригласили?
— Естественно. — Развернув предложенный стул, как ей было удобно, она села с замкнуто-выжидательным выражением. — Похоже, у вас вся наша кафедра перебывала?
— Похоже, что так. — Гуров украдкой оглядел очередную свидетельницу. «Красива, умна, с норовом, — подвел итог. — Такие из нашего брата веревки вьют». И загасил дымящуюся сигарету.
— Не проще ли было приехать самому, чем отрывать от дела столько людей? — положила конец затянувшейся паузе Наталья Андриановна. — Вы не находите?
— Не нахожу. Так будет удобнее… для дела. А дело у нас с вами непростое, Наталья Андриановна.
— Дело у вас, товарищ следователь, — подчеркнуто разграничила она. — У меня же, простите, горе.
— Вы так дружили с Георгием Мартыновичем? — спросил он, придавая особую смысловую окраску своему «так».
— Да, мы так дружили, — она тоже подчеркнула, но иначе, чем он, по-своему.
— Должен ли я вас понять?.. — Гуров не договорил, изобразив удивление.
— …Что мы были в интимных отношениях? — Она улыбнулась, с холодной дерзостью вскинув голову.—
Я думаю, будет лучше без недомолвок. Спрашивайте, пожалуйста, не стесняйтесь. Я отвечу.
— Ответите? — Борис Платонович принял шутливо-испуганный вид. — Ради бога, не надо, меня совсем иное интересует!
Его действительно интересовало иное, но и от такой стороны дела он не открещивался отнюдь. А все же брошенного ею вызова не принял. Интуитивно почувствовал, что не за ним останется последнее слово на этом поле.
«Сильная баба», — подтвердил первоначальное впечатление.
Наталья Андриановна безучастно ждала продолжения разговора.
— Я посоветоваться с вами хочу, — сказал Гуров, как можно проникновеннее. — Вам известно, что Георгий Мартынович завещал дачу и крупную сумму денег Солдатенковой?
— Это его сугубо личное дело.
— Безусловно! Но лишь при условии, что нам известна его дальнейшая судьба. Не согласны?.. А вдруг преступление?
— Вы правы, — рассеянно кивнула Гротто.
— Вот видите!.. Ну, и что вы по этому поводу думаете?
— Я мало знаю Аглаю Степановну. Но, по-моему, она единственный человек, кто по-настоящему предан Георгию Мартыновичу. Она ухаживала за ним, как за малым ребенком, лечила его…
— Вот именно — лечила!.. Ведомственной поликлиники ему мало. А ведь у вас очень приличная поликлиника.
— Вы же знаете людей… Всем хочется верить в чудо.
— Ладно, оставим это, — махнул рукой Борис Платонович. — Значит, Солдатенкову вы ни в чем не подозреваете?
— Какое право я имею подозревать?.. Вы некорректно формулируете вопросы. Ничего дурного за ней я не знаю. Последние годы Георгий Мартынович сильно сдал и чувствовал себя очень одиноко. Спасибо ей за то, что она скрашивала ему жизнь, как могла.
— Но ведь вы согласились, что могло иметь место преступление?
— Да она-то при чем?.. Вне дома искать надо. Другого человека искать. Мне так кажется.
— Правильно кажется. Но вы, простите, непозволительно отделяете следствие от причины. Что-то же заставило Солитова покинуть дом? Как, по-вашему?
— Тут вы правы, — незамедлительно признала она. — Товарищ, который приезжал к нам из уголовного розыска, тоже пытался отталкиваться от этой точки… Кстати, если это не секрет, почему делом… Одним словом, при чем тут прокуратура? Или милиция уже не ищет Георгия Мартыновича?
— Ищет, — пряча улыбку, кивнул Гуров, невольно проникаясь симпатией к собеседнице.
Ее манера вести разговор обезоруживала. С такими людьми бывает либо очень трудно, либо необыкновенно легко. «Хорошо, когда они на твоей стороне», — подумал он, ощутив легкий укол грусти.
— Товарищ из угрозыска совершенно обоснованно предположил несчастный случай. А раз случай… Мог выбежать на секунду, а тут почечная колика или острый печеночный приступ. Вы согласны со мной?
— Ваша аргументация безупречна. Ей бы цены не было, если бы люди, даже очень и очень больные, обладали способностью исчезать без следа. — Гуров выдержал красноречивую паузу, дав Наталье Андриановне возможность прочувствовать сказанное. — Поэтому нам не остается ничего иного, как сызнова начать все сначала. Я вам помогу здесь немножко, потому что сегодня мы располагаем сведениями, которых не имели вчера. Так, например, удалось установить точную дату ухода, или, если угодно, исчезновения вашего завкафедрой. Произошло это в пятницу, через два дня после отъезда Солдатенковой. Больше того, мы знаем, что в этот день, причем утром, что-то около одиннадцати, Георгий Мартынович снял с книжки полторы тысячи рублей. Таковы факты.
— Ограбление?
— Мысль напрашивается сама собой, но ничем конкретным пока не подтверждается. Несмотря на вывешенные милицией объявления с портретом Солитова и описанием его примет, никаких сведений не поступило. Никто не видел его после сберкассы.
— А в сберкассе видели?
— Да, девочки его запомнили.
— Должна ли я вывести заключение, что Георгий Мартынович исчез сразу после получения денег? Нелепо.
— Конечно. Поэтому будем отталкиваться от известных фактов. Зачем вдруг могли понадобиться такие деньги? С какой целью?
— Гипотез можно выстроить сколько угодно, но ведь нужны основания.
— Позволю себе не согласиться с вами, уважаемая Наталья Андриановна. Число гипотез ограничено, и даже весьма. Если же мы станем отталкиваться от привычек товарища Солитова, его увлечений, даже страстей и так далее, то вы сами увидите, сколь ограничен окажется наш, извините, джентльменский набор.
— Насколько я понимаю, вы уже проделали эту операцию?
— Беседовать с вами одно удовольствие, Наталья Андриановна, вы всё схватываете буквально на лету.
— Тогда поделитесь вашими умозаключениями, а я попробую оценить их в меру возможности.
— Вы меня чрезвычайно этим обяжете. Но, чур, одно предварительное условие. — Борис Платонович лукаво прищурился, выставив желтый от никотина указательный палец: — Не принимать на свой счет и не обижаться! Гипотеза — всего лишь гипотеза, умозрительное построение. Поэтому принцип такой: выдвигаем, не стесняясь, любую ересь, оцениваем, отсеиваем.
— Приступайте, — коротко кивнула Наталья Андриановна, далекая и неприступная в своей холодной математической броне.
— Дубль номер один! — пародируя киносъемку, Гуров хлопнул в ладоши. — Обыкновенный шантаж!
— С последующим похищением? — незамедлительно отреагировала Наталья Андриановна. — Вздор! Откупаться от кого-то, бежать в сберкассу, да еще в дождь, чтобы снять эти полторы тысячи…
— А что, если альтруистический порыв? Хотел кому-то помочь…
— В принципе исключить такое нельзя, — она сдула упавшую на лоб прядку. — Но кому помочь? В чем?
— Пусть будет по-вашему, — он сделал беглую пометку в блокноте. — Пойдем дальше… Может быть, женщина?
— Ну, допустим, женщина, и что дальше? Опять-таки таинственное похищение? В карете, с опущенными шторками, а потом убийство на Мосту урсулинок?
— Где он, этот ваш мост, разрешите полюбопытствовать?
— Понятия не имею. Нет, этот вариант не проходит.
— А почему? Не в образе Георгия Мартыновича? Свято верен памяти усопшей супруги? Женофоб? Или, может, опутан паутиной своего злого гения, то бишь Степановны? Вот и представился удобный случай порвать путы.
— Нет-нет, не проходит, — ее крупные чувственные губы дрогнули в тонкой улыбке. — Слишком поздно. Если бы еще лет десять назад, то куда ни шло, а теперь — нет. Поздно.
— Вы хотите сказать…
— …то, что сказала. Вы не там ищете.
— Но почему? Уверяю вас, Наталья Андриановна, что знавал людей постарше Солитова, весьма падких на галантные эскапады.
— Охотно верю. Я и сама знаю тому примеры, но здесь иной случай. Георгий Мартынович мог увлекаться, хотя и не до такой степени, пока была жива Анна Васильевна. Ее кончина совершенно подкосила его. За какие-то месяцы он постарел на десять лет.
— Дались вам эти десять! — проворчал Гуров. — Значит, вы и мысли не допускаете, что он мог ринуться, очертя голову, в последнюю авантюру? Навстречу прощальной улыбке судьбы?
— Что вы имеете в виду? — не поняла Гротто.
— Какую-нибудь молоденькую бесовку, которая закрутила беднягу и увлекла… Ну, скажем, на Черноморское побережье Кавказа? Или в Крым? В Прибалтику, Закарпатье, — незнамо куда! Были, были аналогичные эпизоды. Причем с мужами такого уровня… Ого-го!
— Кое-что слышала в этом роде, — призналась Наталья Андриановна. — Более того, я была бы счастлива, если бы и с Георгием Мартыновичем случилось такое.
— А уж как бы я был счастлив, Наталья Андриановна, вы и представить себе не можете! Знай я сейчас, где и с кем пребывает ныне наш досточтимый профессор, я бы и не подумал нарушить его сладостное уединение. Ждать, благо, не долго. Денежки в подобных случаях уж очень быстро кончаются. Можете мне верить.
— Нет, я вам верю, только боюсь, что напрасны наши столь радужные надежды.
— Так ли? Человек в отпуске, абсолютно свободен, располагает средствами… Вы что, полностью исключаете?
— Полностью трудно исключить что бы то ни было в человеческой жизни. Но ваша очередная гипотеза маловероятна. Давайте следующий дубль. Какой он у вас по порядку?
— Вы даже не желаете раскрыть карты, — пожаловался Борис Платонович. — Я принужден полагаться на веру.
— Таковы условия нашей игры. Вы ведь сами так захотели?
— Положим, немножко не так, но не будем спорить. Хоть закурить разрешите?
— Сделайте одолжение.
— Сколько мог, крепился, — он торопливо зажег дешевую, с удушливо-сладеньким запашком сигарету. — Теперь же вынужден просить разрешения.
— Вы у себя. — Наталья Андриановна взглянула на свои часы-медальон. — Еще будут вопросы?
— Уже прискучило? — вялым взмахом руки он попытался разогнать дым. — Потерпите еще немного… С кем Георгий Мартынович был особенно дружен?
— Особенно ни с кем, но добрые отношения поддерживал со многими.
— С мужчинами? Или с женщинами тоже? Взять хоть ваших институтских…
— Оставим эту тему, она… неуместна в сложившихся обстоятельствах. Ведь налицо трагедия, а вы все ищете адюльтер.
— Не ищу, Наталья Андриановна. Пытаюсь надежно исключить, чтоб думать в другом направлении.
— Вот и думайте на здоровье — в другом.
— Непросто с вами, извините за откровенность.
— Не вы один это заметили.
— Однако у нас с вами не совсем обычная встреча, Наталья Андриановна. Я представляю закон, и вы…
— …обязана отвечать на все ваши вопросы? — с присущей ей стремительностью парировала Гротто. — Даже если они представляются мне бестактными? Ну уж нет! Я вообще не желаю более разговаривать, потому что устала и не в настроении. Можете применить ко мне соответствующую статью. Сделайте одолжение.
— Спасибо за помощь, Наталья Андриановна. — Гуров встал, давая понять, что беседа окончена. — Сожалею, что у вас не хватило терпения выслушать меня до конца.
— Что поделаешь. — Она тоже поспешно поднялась, ощущая запоздалую неловкость.
— До свидания, — он сделал попытку проводить ее до двери.
— Нет уж, прощайте!
Она не стала выяснять, что да почему, хотя в повестке и значился номер телефона, и приехала точно к указанному часу. Да и зачем суетиться, когда все ясно?
Прождав минут десять в приемной, Гротто разыскала секретаршу и дала ясно понять, что, если товарищ Гуров ее немедленно не примет, она уйдет и вряд ли сумеет найти для него время в следующий раз.
Пришлось Борису Платоновичу срочно перестраиваться, хотя он к этому не слишком привык.
— Извините великодушно, Наталья Андриановна, — пробубнил Гуров, выпроваживая посетительницу, в которой Гротто узнала лаборантку Леру. — Не рассчитал малость… Вы, конечно, догадываетесь, зачем вас пригласили?
— Естественно. — Развернув предложенный стул, как ей было удобно, она села с замкнуто-выжидательным выражением. — Похоже, у вас вся наша кафедра перебывала?
— Похоже, что так. — Гуров украдкой оглядел очередную свидетельницу. «Красива, умна, с норовом, — подвел итог. — Такие из нашего брата веревки вьют». И загасил дымящуюся сигарету.
— Не проще ли было приехать самому, чем отрывать от дела столько людей? — положила конец затянувшейся паузе Наталья Андриановна. — Вы не находите?
— Не нахожу. Так будет удобнее… для дела. А дело у нас с вами непростое, Наталья Андриановна.
— Дело у вас, товарищ следователь, — подчеркнуто разграничила она. — У меня же, простите, горе.
— Вы так дружили с Георгием Мартыновичем? — спросил он, придавая особую смысловую окраску своему «так».
— Да, мы так дружили, — она тоже подчеркнула, но иначе, чем он, по-своему.
— Должен ли я вас понять?.. — Гуров не договорил, изобразив удивление.
— …Что мы были в интимных отношениях? — Она улыбнулась, с холодной дерзостью вскинув голову.—
Я думаю, будет лучше без недомолвок. Спрашивайте, пожалуйста, не стесняйтесь. Я отвечу.
— Ответите? — Борис Платонович принял шутливо-испуганный вид. — Ради бога, не надо, меня совсем иное интересует!
Его действительно интересовало иное, но и от такой стороны дела он не открещивался отнюдь. А все же брошенного ею вызова не принял. Интуитивно почувствовал, что не за ним останется последнее слово на этом поле.
«Сильная баба», — подтвердил первоначальное впечатление.
Наталья Андриановна безучастно ждала продолжения разговора.
— Я посоветоваться с вами хочу, — сказал Гуров, как можно проникновеннее. — Вам известно, что Георгий Мартынович завещал дачу и крупную сумму денег Солдатенковой?
— Это его сугубо личное дело.
— Безусловно! Но лишь при условии, что нам известна его дальнейшая судьба. Не согласны?.. А вдруг преступление?
— Вы правы, — рассеянно кивнула Гротто.
— Вот видите!.. Ну, и что вы по этому поводу думаете?
— Я мало знаю Аглаю Степановну. Но, по-моему, она единственный человек, кто по-настоящему предан Георгию Мартыновичу. Она ухаживала за ним, как за малым ребенком, лечила его…
— Вот именно — лечила!.. Ведомственной поликлиники ему мало. А ведь у вас очень приличная поликлиника.
— Вы же знаете людей… Всем хочется верить в чудо.
— Ладно, оставим это, — махнул рукой Борис Платонович. — Значит, Солдатенкову вы ни в чем не подозреваете?
— Какое право я имею подозревать?.. Вы некорректно формулируете вопросы. Ничего дурного за ней я не знаю. Последние годы Георгий Мартынович сильно сдал и чувствовал себя очень одиноко. Спасибо ей за то, что она скрашивала ему жизнь, как могла.
— Но ведь вы согласились, что могло иметь место преступление?
— Да она-то при чем?.. Вне дома искать надо. Другого человека искать. Мне так кажется.
— Правильно кажется. Но вы, простите, непозволительно отделяете следствие от причины. Что-то же заставило Солитова покинуть дом? Как, по-вашему?
— Тут вы правы, — незамедлительно признала она. — Товарищ, который приезжал к нам из уголовного розыска, тоже пытался отталкиваться от этой точки… Кстати, если это не секрет, почему делом… Одним словом, при чем тут прокуратура? Или милиция уже не ищет Георгия Мартыновича?
— Ищет, — пряча улыбку, кивнул Гуров, невольно проникаясь симпатией к собеседнице.
Ее манера вести разговор обезоруживала. С такими людьми бывает либо очень трудно, либо необыкновенно легко. «Хорошо, когда они на твоей стороне», — подумал он, ощутив легкий укол грусти.
— Товарищ из угрозыска совершенно обоснованно предположил несчастный случай. А раз случай… Мог выбежать на секунду, а тут почечная колика или острый печеночный приступ. Вы согласны со мной?
— Ваша аргументация безупречна. Ей бы цены не было, если бы люди, даже очень и очень больные, обладали способностью исчезать без следа. — Гуров выдержал красноречивую паузу, дав Наталье Андриановне возможность прочувствовать сказанное. — Поэтому нам не остается ничего иного, как сызнова начать все сначала. Я вам помогу здесь немножко, потому что сегодня мы располагаем сведениями, которых не имели вчера. Так, например, удалось установить точную дату ухода, или, если угодно, исчезновения вашего завкафедрой. Произошло это в пятницу, через два дня после отъезда Солдатенковой. Больше того, мы знаем, что в этот день, причем утром, что-то около одиннадцати, Георгий Мартынович снял с книжки полторы тысячи рублей. Таковы факты.
— Ограбление?
— Мысль напрашивается сама собой, но ничем конкретным пока не подтверждается. Несмотря на вывешенные милицией объявления с портретом Солитова и описанием его примет, никаких сведений не поступило. Никто не видел его после сберкассы.
— А в сберкассе видели?
— Да, девочки его запомнили.
— Должна ли я вывести заключение, что Георгий Мартынович исчез сразу после получения денег? Нелепо.
— Конечно. Поэтому будем отталкиваться от известных фактов. Зачем вдруг могли понадобиться такие деньги? С какой целью?
— Гипотез можно выстроить сколько угодно, но ведь нужны основания.
— Позволю себе не согласиться с вами, уважаемая Наталья Андриановна. Число гипотез ограничено, и даже весьма. Если же мы станем отталкиваться от привычек товарища Солитова, его увлечений, даже страстей и так далее, то вы сами увидите, сколь ограничен окажется наш, извините, джентльменский набор.
— Насколько я понимаю, вы уже проделали эту операцию?
— Беседовать с вами одно удовольствие, Наталья Андриановна, вы всё схватываете буквально на лету.
— Тогда поделитесь вашими умозаключениями, а я попробую оценить их в меру возможности.
— Вы меня чрезвычайно этим обяжете. Но, чур, одно предварительное условие. — Борис Платонович лукаво прищурился, выставив желтый от никотина указательный палец: — Не принимать на свой счет и не обижаться! Гипотеза — всего лишь гипотеза, умозрительное построение. Поэтому принцип такой: выдвигаем, не стесняясь, любую ересь, оцениваем, отсеиваем.
— Приступайте, — коротко кивнула Наталья Андриановна, далекая и неприступная в своей холодной математической броне.
— Дубль номер один! — пародируя киносъемку, Гуров хлопнул в ладоши. — Обыкновенный шантаж!
— С последующим похищением? — незамедлительно отреагировала Наталья Андриановна. — Вздор! Откупаться от кого-то, бежать в сберкассу, да еще в дождь, чтобы снять эти полторы тысячи…
— А что, если альтруистический порыв? Хотел кому-то помочь…
— В принципе исключить такое нельзя, — она сдула упавшую на лоб прядку. — Но кому помочь? В чем?
— Пусть будет по-вашему, — он сделал беглую пометку в блокноте. — Пойдем дальше… Может быть, женщина?
— Ну, допустим, женщина, и что дальше? Опять-таки таинственное похищение? В карете, с опущенными шторками, а потом убийство на Мосту урсулинок?
— Где он, этот ваш мост, разрешите полюбопытствовать?
— Понятия не имею. Нет, этот вариант не проходит.
— А почему? Не в образе Георгия Мартыновича? Свято верен памяти усопшей супруги? Женофоб? Или, может, опутан паутиной своего злого гения, то бишь Степановны? Вот и представился удобный случай порвать путы.
— Нет-нет, не проходит, — ее крупные чувственные губы дрогнули в тонкой улыбке. — Слишком поздно. Если бы еще лет десять назад, то куда ни шло, а теперь — нет. Поздно.
— Вы хотите сказать…
— …то, что сказала. Вы не там ищете.
— Но почему? Уверяю вас, Наталья Андриановна, что знавал людей постарше Солитова, весьма падких на галантные эскапады.
— Охотно верю. Я и сама знаю тому примеры, но здесь иной случай. Георгий Мартынович мог увлекаться, хотя и не до такой степени, пока была жива Анна Васильевна. Ее кончина совершенно подкосила его. За какие-то месяцы он постарел на десять лет.
— Дались вам эти десять! — проворчал Гуров. — Значит, вы и мысли не допускаете, что он мог ринуться, очертя голову, в последнюю авантюру? Навстречу прощальной улыбке судьбы?
— Что вы имеете в виду? — не поняла Гротто.
— Какую-нибудь молоденькую бесовку, которая закрутила беднягу и увлекла… Ну, скажем, на Черноморское побережье Кавказа? Или в Крым? В Прибалтику, Закарпатье, — незнамо куда! Были, были аналогичные эпизоды. Причем с мужами такого уровня… Ого-го!
— Кое-что слышала в этом роде, — призналась Наталья Андриановна. — Более того, я была бы счастлива, если бы и с Георгием Мартыновичем случилось такое.
— А уж как бы я был счастлив, Наталья Андриановна, вы и представить себе не можете! Знай я сейчас, где и с кем пребывает ныне наш досточтимый профессор, я бы и не подумал нарушить его сладостное уединение. Ждать, благо, не долго. Денежки в подобных случаях уж очень быстро кончаются. Можете мне верить.
— Нет, я вам верю, только боюсь, что напрасны наши столь радужные надежды.
— Так ли? Человек в отпуске, абсолютно свободен, располагает средствами… Вы что, полностью исключаете?
— Полностью трудно исключить что бы то ни было в человеческой жизни. Но ваша очередная гипотеза маловероятна. Давайте следующий дубль. Какой он у вас по порядку?
— Вы даже не желаете раскрыть карты, — пожаловался Борис Платонович. — Я принужден полагаться на веру.
— Таковы условия нашей игры. Вы ведь сами так захотели?
— Положим, немножко не так, но не будем спорить. Хоть закурить разрешите?
— Сделайте одолжение.
— Сколько мог, крепился, — он торопливо зажег дешевую, с удушливо-сладеньким запашком сигарету. — Теперь же вынужден просить разрешения.
— Вы у себя. — Наталья Андриановна взглянула на свои часы-медальон. — Еще будут вопросы?
— Уже прискучило? — вялым взмахом руки он попытался разогнать дым. — Потерпите еще немного… С кем Георгий Мартынович был особенно дружен?
— Особенно ни с кем, но добрые отношения поддерживал со многими.
— С мужчинами? Или с женщинами тоже? Взять хоть ваших институтских…
— Оставим эту тему, она… неуместна в сложившихся обстоятельствах. Ведь налицо трагедия, а вы все ищете адюльтер.
— Не ищу, Наталья Андриановна. Пытаюсь надежно исключить, чтоб думать в другом направлении.
— Вот и думайте на здоровье — в другом.
— Непросто с вами, извините за откровенность.
— Не вы один это заметили.
— Однако у нас с вами не совсем обычная встреча, Наталья Андриановна. Я представляю закон, и вы…
— …обязана отвечать на все ваши вопросы? — с присущей ей стремительностью парировала Гротто. — Даже если они представляются мне бестактными? Ну уж нет! Я вообще не желаю более разговаривать, потому что устала и не в настроении. Можете применить ко мне соответствующую статью. Сделайте одолжение.
— Спасибо за помощь, Наталья Андриановна. — Гуров встал, давая понять, что беседа окончена. — Сожалею, что у вас не хватило терпения выслушать меня до конца.
— Что поделаешь. — Она тоже поспешно поднялась, ощущая запоздалую неловкость.
— До свидания, — он сделал попытку проводить ее до двери.
— Нет уж, прощайте!
Глава восьмая
СБЕРКАССА. ДОЖДЬ. ПРИОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ
Дождь хлынул ночью в канун предсказанного Степановной дня. Гурову, стремившемуся с максимальной точностью воспроизвести обстановку, это оказалось как нельзя более кстати.
— Маленькая сценка, которую мы сейчас разыграем, милые женщины, называется следственный эксперимент, — объяснил он сгоравшим от любопытства труженицам поселковой сберкассы. — Но вы не обращайте внимания на мудреные термины и всякую официальщину. Постарайтесь сбросить напряжение. Вспомните, как играли в детстве. Он наклонился к окошку Веры Петровны, старшего контролера.
— Мы постараемся, — смущенно улыбнулась молоденькая женщина в пуховой розовой кофте.
— Вот и замечательно! Роль Георгия Мартыновича Солитова я попробую взять на себя.
Несмотря на то что милицейская «Волга» остановилась у самого порога, Борис Платонович ухитрился изрядно намокнуть. С его плаща и широкополой поношенной шляпы стекали тонкие прерывистые струйки. Он поминутно чихал, нервно комкая платок, и вид имел довольно жалкий.
— Он совсем на профессора не похож, — ехидно стрельнув глазками, высказала сомнение кассирша Марина. — У Георгия Мартыновича зонт был. Он еще его на подоконник поставил.
Люсин взглянул на низкий подоконник и деревянную решетку под ним, за которой виднелись чугунные ребра радиатора водяного отопления. На подоконнике стоял горшок с каким-то широколистным волосатым растением. Люсину всюду теперь попадались цветы, назойливо лезли в глаза, даже ухитрялись прокрадываться в сумеречные закоулки сна. Для зонта, даже раскрытого, на подоконнике оставалось достаточно места.
А за окном белыми размочаленными веревками плясали струи. На залитом асфальте вскипали крупные веселые пузыри. Жалко подрагивала пригнутая к самой земле ветка. Зарядило, судя по всему, основательно.
— Зонт мы заменим этой штуковиной, — нашелся Владимир Константинович и вручил Гурову свернутую в трубку газету.
— Я бы могла дать свой, — предложила Вера Петровна.
— Не стоит, — улыбнулся Люсин, — ведь вы будете помнить, что это именно ваш зонтик…
— Ну как, готовы? Тогда все по местам, — скомандовал Гуров.
— А на меня, пожалуйста, не глядите, — предупредил Люсин. — Меня здесь нет.
Словно в прокручиваемой обратно киноленте, Гуров двинулся спиной к выходу. Протяжно вздохнув, захлопнулась за ним дверь с табличкой «Закрыто». Люсин ухитрился расслышать за шипением струй и хлюпаньем пенных потоков, как переступили сапоги участкового на крыльце и как зашелся в сухом кашле застарелый курильщик Гуров. Но вот он справился, продышался и дернул ручку, лязгнувшую на разболтанных шурупах.
Далее все шло по сценарию.
Вошедший приостановился, потопал, сделал вид, что складывает зонт, и приблизился к окну контролера. Здесь он оглянулся, попятился к подоконнику, где и пристроил свой импровизированный зонтик.
— Ну и льет! Лета как не бывало, — произнес он с непринужденной естественностью, которая могла сделать честь любому профессиональному актеру. — Как жизнь молодая?
— Нет никакой жизни! — отрезала Марина, четко воспроизводя текст. — Мне с понедельника в отпуск, а тут, как назло…
— А я говорю тебе — переиграй, — подала свою реплику Вера Петровна, все же не уверенная до конца, что говорила в тот раз именно это. — В месткоме путевка имеется на сентябрь месяц. В Анапу. Хоть отдохнешь как человек в кои-то веки. Давайте, Георгий Мартынович, чего там у вас?
Быстро заполнив талончик, который вложил затем в согнутую пополам рекламку, скромно перечислявшую прелести страхования, Гуров просунул руку в окошко.
— Не знаю, хватит ли у нас денег, — озабоченно покачала головой Вера Петровна, сделав вид, что ищет карточку в ящиках вращающейся этажерки. — Тысяча пятьсот, Марина!
— Вы уж извините, что я не предупредил, — объяснил Гуров. — Понадобилось, знаете. — На сей раз поданная им реплика не блистала талантом.
— По-моему, он сказал тогда «срочно», — выходя из роли, уточнила Марина.
— Ты думаешь? — спросила с сомнением Вера Петровна.
— Определенно. Я потом еще…
— Пусть будет «срочно»! — распорядился Люсин, возникая из своего условного небытия.
— Вы уж извините, что я не предупредил, — послушно пошел на второй круг Борис Платонович, — срочно понадобилось, знаете.
— Я должна посмотреть! — строго заявила Марина и с надменно вскинутым лицом вышла из-за своей загородки. — Не можем же мы остаться на целый день без всего!
— Да, нескладно получилось, — изображая неловкость, затоптался Гуров, оставляя на полу грязные отпечатки. — Конечно, нужно было заранее…
— Теперь ты, Вера, — тихо подсказала подруге Марина, громыхнув для пущего эффекта створками сейфа.
— Разве я?.. Ах да! — Вера Петровна залилась краской. — Ничего, Георгий Мартынович, что-нибудь придумаем. Ты погляди, Мариночка.
— Не знаю, не знаю, — даже лопатки Марины, мягко обозначенные зеленой тканью платьица в стиле «сафари», выразили, упрямо дрогнув, сомнение. — А вдруг еще кто спросит? В банк, так и знай, я сегодня не поеду. — И она вернулась к себе, неся в руках невидимые пачки.
— Как-нибудь исхитримся, — Вера Петровна в отточенных движениях воспроизвела операцию и кивнула на соседнее окно.
— Спасибо большое, — клиент переместился в сторону кассы.
— Могу только пятидесятирублевками, — Маринины пальцы убедительно обрисовали весомость тугих пачек.
— Мне совершенно все равно, уверяю вас, совершенно… Благодарю за любезность, — Гуров согнулся, словно упрятывая деньги во внутренний карман.
— Все? — спросил Люсин, отпуская напряженные мускулы.
— Вроде все, — подтвердила Марина. — Так оно и было.
— Чего-то, по-моему, не хватает, — обозначив милые ямочки, виновато улыбнулась Вера Петровна. — Кажется, в этот момент хлопнула дверь.
— Да ты что? — вскинулась Марина и перевесилась через перегородку. — Никого ж не было!
— Не было, — согласилась Вера Петровна, — но дверь определенно стукнула, хоть и не в полную силу.
— Так? — Люсин приоткрыл дверь наполовину и отпустил, предоставив действовать астматически вздохнувшей пружине.
— Слабее, — откорректировала Вера Петровна. — Чуточку.
— Как сейчас? — Он не замедлил попробовать.
— Да, похоже…
— Это меняет дело, Борис Платонович! — покачал головой Люсин.
— Тогда попрошу всех повторить еще раз, — распорядился Гуров, входя во вкус упоительной режиссерской тирании, перед которой любая другая власть не более чем бледная тень.
— Маленькая сценка, которую мы сейчас разыграем, милые женщины, называется следственный эксперимент, — объяснил он сгоравшим от любопытства труженицам поселковой сберкассы. — Но вы не обращайте внимания на мудреные термины и всякую официальщину. Постарайтесь сбросить напряжение. Вспомните, как играли в детстве. Он наклонился к окошку Веры Петровны, старшего контролера.
— Мы постараемся, — смущенно улыбнулась молоденькая женщина в пуховой розовой кофте.
— Вот и замечательно! Роль Георгия Мартыновича Солитова я попробую взять на себя.
Несмотря на то что милицейская «Волга» остановилась у самого порога, Борис Платонович ухитрился изрядно намокнуть. С его плаща и широкополой поношенной шляпы стекали тонкие прерывистые струйки. Он поминутно чихал, нервно комкая платок, и вид имел довольно жалкий.
— Он совсем на профессора не похож, — ехидно стрельнув глазками, высказала сомнение кассирша Марина. — У Георгия Мартыновича зонт был. Он еще его на подоконник поставил.
Люсин взглянул на низкий подоконник и деревянную решетку под ним, за которой виднелись чугунные ребра радиатора водяного отопления. На подоконнике стоял горшок с каким-то широколистным волосатым растением. Люсину всюду теперь попадались цветы, назойливо лезли в глаза, даже ухитрялись прокрадываться в сумеречные закоулки сна. Для зонта, даже раскрытого, на подоконнике оставалось достаточно места.
А за окном белыми размочаленными веревками плясали струи. На залитом асфальте вскипали крупные веселые пузыри. Жалко подрагивала пригнутая к самой земле ветка. Зарядило, судя по всему, основательно.
— Зонт мы заменим этой штуковиной, — нашелся Владимир Константинович и вручил Гурову свернутую в трубку газету.
— Я бы могла дать свой, — предложила Вера Петровна.
— Не стоит, — улыбнулся Люсин, — ведь вы будете помнить, что это именно ваш зонтик…
— Ну как, готовы? Тогда все по местам, — скомандовал Гуров.
— А на меня, пожалуйста, не глядите, — предупредил Люсин. — Меня здесь нет.
Словно в прокручиваемой обратно киноленте, Гуров двинулся спиной к выходу. Протяжно вздохнув, захлопнулась за ним дверь с табличкой «Закрыто». Люсин ухитрился расслышать за шипением струй и хлюпаньем пенных потоков, как переступили сапоги участкового на крыльце и как зашелся в сухом кашле застарелый курильщик Гуров. Но вот он справился, продышался и дернул ручку, лязгнувшую на разболтанных шурупах.
Далее все шло по сценарию.
Вошедший приостановился, потопал, сделал вид, что складывает зонт, и приблизился к окну контролера. Здесь он оглянулся, попятился к подоконнику, где и пристроил свой импровизированный зонтик.
— Ну и льет! Лета как не бывало, — произнес он с непринужденной естественностью, которая могла сделать честь любому профессиональному актеру. — Как жизнь молодая?
— Нет никакой жизни! — отрезала Марина, четко воспроизводя текст. — Мне с понедельника в отпуск, а тут, как назло…
— А я говорю тебе — переиграй, — подала свою реплику Вера Петровна, все же не уверенная до конца, что говорила в тот раз именно это. — В месткоме путевка имеется на сентябрь месяц. В Анапу. Хоть отдохнешь как человек в кои-то веки. Давайте, Георгий Мартынович, чего там у вас?
Быстро заполнив талончик, который вложил затем в согнутую пополам рекламку, скромно перечислявшую прелести страхования, Гуров просунул руку в окошко.
— Не знаю, хватит ли у нас денег, — озабоченно покачала головой Вера Петровна, сделав вид, что ищет карточку в ящиках вращающейся этажерки. — Тысяча пятьсот, Марина!
— Вы уж извините, что я не предупредил, — объяснил Гуров. — Понадобилось, знаете. — На сей раз поданная им реплика не блистала талантом.
— По-моему, он сказал тогда «срочно», — выходя из роли, уточнила Марина.
— Ты думаешь? — спросила с сомнением Вера Петровна.
— Определенно. Я потом еще…
— Пусть будет «срочно»! — распорядился Люсин, возникая из своего условного небытия.
— Вы уж извините, что я не предупредил, — послушно пошел на второй круг Борис Платонович, — срочно понадобилось, знаете.
— Я должна посмотреть! — строго заявила Марина и с надменно вскинутым лицом вышла из-за своей загородки. — Не можем же мы остаться на целый день без всего!
— Да, нескладно получилось, — изображая неловкость, затоптался Гуров, оставляя на полу грязные отпечатки. — Конечно, нужно было заранее…
— Теперь ты, Вера, — тихо подсказала подруге Марина, громыхнув для пущего эффекта створками сейфа.
— Разве я?.. Ах да! — Вера Петровна залилась краской. — Ничего, Георгий Мартынович, что-нибудь придумаем. Ты погляди, Мариночка.
— Не знаю, не знаю, — даже лопатки Марины, мягко обозначенные зеленой тканью платьица в стиле «сафари», выразили, упрямо дрогнув, сомнение. — А вдруг еще кто спросит? В банк, так и знай, я сегодня не поеду. — И она вернулась к себе, неся в руках невидимые пачки.
— Как-нибудь исхитримся, — Вера Петровна в отточенных движениях воспроизвела операцию и кивнула на соседнее окно.
— Спасибо большое, — клиент переместился в сторону кассы.
— Могу только пятидесятирублевками, — Маринины пальцы убедительно обрисовали весомость тугих пачек.
— Мне совершенно все равно, уверяю вас, совершенно… Благодарю за любезность, — Гуров согнулся, словно упрятывая деньги во внутренний карман.
— Все? — спросил Люсин, отпуская напряженные мускулы.
— Вроде все, — подтвердила Марина. — Так оно и было.
— Чего-то, по-моему, не хватает, — обозначив милые ямочки, виновато улыбнулась Вера Петровна. — Кажется, в этот момент хлопнула дверь.
— Да ты что? — вскинулась Марина и перевесилась через перегородку. — Никого ж не было!
— Не было, — согласилась Вера Петровна, — но дверь определенно стукнула, хоть и не в полную силу.
— Так? — Люсин приоткрыл дверь наполовину и отпустил, предоставив действовать астматически вздохнувшей пружине.
— Слабее, — откорректировала Вера Петровна. — Чуточку.
— Как сейчас? — Он не замедлил попробовать.
— Да, похоже…
— Это меняет дело, Борис Платонович! — покачал головой Люсин.
— Тогда попрошу всех повторить еще раз, — распорядился Гуров, входя во вкус упоительной режиссерской тирании, перед которой любая другая власть не более чем бледная тень.