Пауэрс Тим. Ужин во Дворце Извращений

   – Да, – согласился Ривас, обводя свою лошадь за повод вокруг соседки, чтобы отпрячь еще и ту. – Мне хотелось бы убраться отсюда как можно быстрее.
   Девушка равнодушно огляделась по сторонам, уделив мертвому телу Найджела не больше внимания, чем забытой свинине. Совершенно очевидно, домом для нее служило место, где были Сойки, а все остальные места не имели для нее никакого смысла, поскольку их там не было, так что годились разве на то, чтобы миновать их, не оглядываясь. Ривас вычитал где-то, что жабы различают только два типа объектов: муху и все, что нельзя считать мухой. Похоже, восприятие у этой девицы точно так же ограничивалось двумя категориями.
   – Потому что здесь никого нет, – устало пояснил он. Она улыбнулась и кивнула, так что он решил развить мысль. – И потом сейчас еще достаточно светло, чтобы сократить расстояние между нами и Шатром Переформирования на милю-другую. – Он протянул ей повод второй лошади. – Верхом ездить умеешь?
   Улыбка исчезла с ее лица.
   – Да, – коротко ответила она, принимая повод.
   Он сообразил, что этому она, должно быть, научилась прежде, чем сделалась Сойкой, в отвергнутой прежней жизни, и что, хотя она использует это свое умение, чтобы вновь вернуться в лоно своей церкви, она не испытывает по этому поводу ни радости, ни гордости.
   – Ладно, – сказал он. – Если я упаду, вернись за мной. Не удостоив его ответом, девушка задрала вверх левое колено, сунула обутую в сандалию ногу в стремя и без видимого усилия взлетела в седло; Ривас обратил внимание на то, что ноги ее под грубым холщовым балахоном длинные и стройные. В Венеции за нее дали бы неплохие деньги, подумал он, – а хорошо все-таки, что я спас ее от этого... Тьфу, какого черта я глазею на девчачьи ноги, когда мне нужно искать Ури?
   Сам Ривас сел в седло со второй попытки.
   – Езжай за мной, – буркнул он и выехал на улицу.
   Когда негромкий цокот копыт стих, в гараже стало совсем тихо... нет, не совсем. Лучи заходящего солнца стали краснее, и пятно света, переползавшее по бетонному полу, быстро слабело. Две оставшиеся лошади время от времени переступали копытами. С улицы вплыла в гараж бестелесная тень, почти невидимая глазу, ибо цветом она почти не отличалась от закатных лучей. Она повернулась неспешным движением пловца и застыла на мгновение, увидев сырую свинину, но оживилась еще сильнее, когда взгляд ее упал на труп Найджела. Она подобрала под себя ноги, и когда гравитация медленно опустила ее на пол, ее нематериальные пальцы пробежали по лицу и рукам Найджела в попытке найти открытую рану.
   И тут наконец отворилась дверь фургона, и ржавая кровать с лязгом повалилась на пол. Прозрачная тварь испуганным пескарем метнулась прочь, и когда взмокший от натуги Леденец, шаркая ногами, выбрался наружу, тварь уже прицепилась вниз головой к одной из балок и висела там, напоминая летучую мышь из бледно-розового стекла.
   Старик сел на пол рядом с мертвым телом и принялся что-то нашептывать ему. Пятно света, бледнея, ползло все дальше в глубь гаража, тварь под потолком моргала своими глазищами, а одна из девушек-соек на улице лязгала жестянками, запутавшись в Найджеловой сигнализации, но голоса так и не подала.
   В конце концов Леденец поднял тело Найджела с пола и отволок его к фургону. Потом, отдуваясь, залез внутрь, вытолкал мертвую девушку на пол, осторожно затащил Найджела на ее место и закрыл за собой дверь.
   Прошло пять минут. Наконец висевшая под потолком тварь отцепилась, растопырив руки и ноги, осенним листом спланировала вниз и бесшумно опустилась на лицо мертвой девушки.
   Внутри гаража все затихло. Чуть позже и девушка-сойка на улице выпуталась из веревок и бесцельно побрела куда-то в ночь, а потом ничто больше не нарушало тишины.

Глава 5

   Когда неожиданный стук копыт вырвал Риваса из паутины сна, он подумал, что накануне поспешил, решив, что жар его улегся. Кожа пересохла и горела, каждый вдох отдавался в голове неприятным шумом, а яркий утренний свет окутывал все предметы легкой радужной аурой. Голова налилась этакой неописуемой депрессией, какая бывает с глубокого похмелья или после самых жутких ночных кошмаров.
   Он перевернулся на другой бок, съежился на охапке картонных упаковок, служившей ему постелью, и, щурясь на свет, окинул взглядом двор. Рядом с ним стояло прислоненное к ограде ржавое кресло-качалка, и напиханные под него картонки напомнили ему, что, когда он ложился спать вчера вечером, девушка-сойка спала там. Тогда куда она делась? Он встал, ощущая себя опасно высоким и хрупким, и вышел со двора к дереву, к которому накануне привязал лошадей.
   Одна из них так и оставалась под деревом. Ривас, моргая, огляделся по сторонам, остро желая, чтобы нос его либо уж разразился чихом, либо перестал свербить. Наконец он увидел ее в пятидесяти ярдах дальше по улице. Она ехала верхом на второй лошади.
   – Эй! – завопил он. – Э... – Черт, почему он не удосужился узнать, как ее зовут. – Эй, девчонка!
   Она оглянулась через плечо, натянула поводья и повернула лошадь обратно к дереву. Он стоял, прислонившись к стволу.
   – Что? – спросила она.
   – Куда ты собралась? – Ему пришлось прищуриться, чтобы смотреть на нее против света.
   – В Шатер Переформирования, – нетерпеливо отозвалась она. – А ты думал куда?
   – Ну... Бог мой, ты что, не собиралась подождать меня?
   – Я думала, ты болен.
   – О! – возмущенно кивнул он. – Ясно. Ты решила, я буду тормозить тебя?
   – Да.
   Он подавил приступ злости, напомнив себе, что она – важный реквизит в отведенной им себе роли блудного Сойки... и на короткое мгновение, прежде чем бесцеремонно подавить эту мысль, признался себе в том, что немедленно вышвырнул бы ее, заболей она или перестань представлять собой какую-то ценность для него.
   – Так вот вовсе я не болен, – сказал он. – Это просто аллергия. У меня аллергия на этих... на эту сою. Ясно? Поэтому подожди меня. И не вздумай больше уезжать одна, слышишь?
   Она посмотрела на него с легким удивлением.
   – Долг каждого отбившегося от паствы последователя Господа как можно быстрее вернуться к своим.
   – Ну да, конечно, – согласился он; легкий акцент уроженки Эллея заинтриговал его. – Но не настолько поспешно, чтобы ухудшить свои шансы вообще вернуться. Одинокая девушка... ба, да ты и двух миль не проедешь, чтобы не наткнуться на змею, или бой-шершня, или насильника, или еще парочку сутенеров.
   Это удивило ее еще сильнее.
   – Но душа-то моя будет в руках Господа. Почему же это беспокоит тебя?
   Он развел руки и широко раскрыл глаза, показывая всю искренность своих намерений.
   – Потому, что мне не безразлично, что с тобой происходит, вот почему.
   Она подождала, пока он седлал свою лошадь и садился в седло – забравшись предварительно на дерево.
   Выезжая на залитую солнцем улицу, девушка не проронила ни слова, но вид у нее был слегка встревоженный.
   – Разве не я спас тебя от тех двух типов, что убили твою подругу? – напомнил он ей, выждав пару минут.
   – Ты, – сказала она. Вдоль левой стороны дороги стояли с интервалом в несколько сотен ярдов телефонные столбы, и с некоторых перекладин свешивались еще петли истлевшей веревки; кое-где в них еще виднелись пожелтелые кости запястий. Примерно на каждый двадцать пятый щелчок подковы по асфальту лошади проезжали тень следующего столба. – Но... – произнесла девушка, помолчав еще немного, – разве нам положено заботиться друг о друге вот так?.. Спасать нас – дело пастырей... и даже если они и делают это, то не ради нас, а ради Господа, которому мы нужны.
   Ривас покосился на нее с некоторым уважением. Неплохо, сестричка, подумал он. Для оцыпляченной птички у тебя острый взгляд. Она перехватила его взгляд и неуверенно улыбнулась, прежде чем отвернуться.
   Ривас перевел взгляд на дрожавшие в мареве здания – они напоминали искрошенные, бесцветные зубы, торчащие из зеленых десен, но если сощуриться, они превращались просто в мазки краски. Солнце начало припекать, он пожалел, что не захватил вместе с Найджеловой рогаткой и его шляпу. Жара стояла такая, что ему казалось, будто его горячка заразила весь окружающий мир – так пролитое пиво постепенно пропитывает всю книгу, и страницы рвутся или слипаются. Очень постаравшись, он мог вспомнить, кто он, сколько ему лет и зачем он здесь, но на протяжении этой монотонной поездки на юг он не нуждался в этом, поэтому просто покачивался в седле в такт лошадиной поступи и – за исключением коротких мгновений, когда что-то привлекало его внимание, – не думал вообще ни о чем.
   Только не вешай мне лапшу на уши, старина. Уж я-то знаю, ты ненавидишь всех, всех до единого.
   Он нахмурился и попытался прояснить зрение. Где он слышал это в последнее время? Кто говорил ему это? Должно быть, он был пьян тогда, а то бы он запомнил. Или он просто был до ужаса сонный?..
   Ты любишь только меня. Меня одного.
   Да это же было сегодня ночью. Сон? Ну да, конечно, это был сон – сон, навеянный лихорадкой. Он попытался вспомнить его подробнее, но не смог.
   Ближе к полудню ему удалось подстрелить из Найджеловой рогатки двух голубей, и пока он не слишком умело разделывал их, в памяти всплыла еще одна фраза из этого сна. Тебе слишком стыдно признаться в этом, говорил голос.
   Ривас застыл с окровавленным ножом в руке и снова попытался вспомнить хотя бы, о чем был тот сон и кто говорил ему эти слова. Помучавшись немного, он вспомнил, что вроде как видел во сне кого-то... человека... себя самого? Он что, в зеркало смотрел? И почему, черт возьми, он видел себя самого, сосущего палец?
   Он тряхнул головой, разобрался с разделкой птиц и развел огонь, оторвав клок материи от своей рубахи, намочив его в валюте и поколотив первой попавшейся железякой о камень до тех пор, пока какая-то искра не воспламенила пары спирта. Тогда он нанизал голубей на металлический прут и изжарил на костре, который развел из трухлявых деревяшек. Его спутница не выказала никакого удивления, когда он предложил ей одну из птиц, с показной роскошью сервированных на крышке капота от древнего «форда». Впрочем, и радости она тоже не выказала.
   – Как тебя зовут? – спросил ее Ривас за едой, прислонясь спиной к здоровенной деревянной вывеске, в тени которой они укрылись. К тому же ему понравилась древняя надпись, выполненная большими рублеными буквами:
   ВСЕ КАННИБАЛЫ ПОДЛЕЖАТ НЕМЕДЛЕННОМУ РАСПЯТИЮ – БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ!
   Несколько секунд она продолжала обгладывать подгоревшую грудку.
   – Сестра Уиндчайм, – осторожно ответила она наконец.
   Он улыбнулся.
   – Красиво. Мне нравится. А я – брат... – Тьфу ты, не Пог же! – Томас.
   – Твое отношение к моему имени несущественно, – чуть раздраженно заметила она. Ривас припомнил, что «несущественно» является у Соек выражением довольно сильного неодобрения. – И зачем тебе эта бутылка денег?
   – Дезинфицировать раны и разводить костер, – совершенно искренне ответил он. – А что? Уж не думаешь ли ты, что я пью это, ведь нет?
   – Ты давно следуешь за Господом?
   – С восемнадцати лет, – опять-таки сказал совершеннейшую правду Ривас.
   – Ха, – поморщилась она. – Нечасто, должно быть, ты принимал причастие, если в твоем возрасте еще разгуливаешь сам по себе.
   Он не нашелся, что ответить, поэтому только пожал плечами.
   Она тоже откинулась на столб вывески и бросила обглоданную кость в огонь.
   – Я не... что случилось? – спросила она встревожено, потому что он вдруг вскочил с застывшим, посеревшим лицом.
   – А... – Он повернулся и, сощурившись, посмотрел назад, в ту сторону, откуда они приехали. – Ничего. Но мы теряем время. Поехали – если поспешим, вечером уже можем добраться до Шатра Переформирования.
   Напряжение не отпускало его до тех пор, пока они не двинулись дальше на юг по довольно хорошо сохранившемуся шоссе, но даже тогда он продолжал беспокойно оглядываться, ибо вдруг вспомнил свой сон и не сомневался теперь в том, что это ему вовсе не приснилось, что глубокой ночью, когда он лежал в полубреду, с ним и, правда, разговаривал хемогоблин, чье лицо напоминало карикатуру на него самого.
   И еще в одном он был уверен: в том, что картина, которую он вспомнил еще раньше, вид его самого, сосущего палец, на деле была воспоминанием о том, как эта тварь сосала жизненные силы из пореза, который он нанес, себе во время причастия.
   Когда солнце поднялось к самому зениту, небо на юге прочертили два дымных столба, а еще через полчаса к ним присоединился третий. Ривас и сестра Уиндчайм не слышали ничего, кроме стрекота кузнечиков и шороха ящериц в сухой траве, но всякий раз, когда прямой отрезок улицы давал возможность заглянуть вперед, Ривас привставал на стременах и вглядывался из-под руки вдаль, пытаясь разглядеть сквозь марево, что за неприятности ждут их впереди, на пути к Шатру Переформирования. Впрочем, он полагал, что это так или иначе связано с приближением сан-бердусской армии.
   Спустя некоторое время улица, по которой они ехали, резко свернула на юго-восток, так что им пришлось срезать напрямик, через поля и сровнявшиеся с землей фундаменты зданий. В конце концов им посчастливилось найти извивающееся в южном направлении русло пересохшей реки, по которому они и ехали почти час до тех пор, пока звуки впереди не заставили Риваса вполголоса скомандовать сестре Уиндчайм: «Стой».
   – Что там? – спросила она чуть обеспокоено.
   – Не знаю точно, но уверен, это люди, и направляются они в нашу сторону. Кто бы это ни был, нам они не нужны. Быстро. – Он соскользнул с седла на пыльное речное дно. – Забираемся наверх.
   Сестра Уиндчайм спешилась, и они повели лошадей вверх по осыпающемуся склону. Несколько первых минут они карабкались почти на четвереньках, но потом оказались в тени деревьев, а наверху холма обнаружилась узкая, но мощеная дорога, покрытие которой сумело пока выстоять против буйной, сокрушающей асфальт растительности и ежегодных паводков.
   – А теперь тихо! – шепнул Ривас. – Пропустим их мимо и поедем дальше.
   Сквозь шорох листвы до него донеслись всплески странного завывания и негромкий металлический лязг – но только когда первый вопль вспугнул птиц с деревьев, до Риваса дошло, наконец, что происходит. Шайка ухарей, сообразил он.
   Хотя ему доводилось несколько раз говорить с людьми, пережившими нападение ухарей, и пару раз натыкаться на тех, кому не повезло при такой встрече, самому ему видеть ухарей не приходилось, да он и не жаждал этого. Он порадовался тому, что они с девушкой успели найти укрытие, и надеялся только, что тем, внизу, будет недосуг обращать внимание на ведущие вверх по склону следы подков.
   Снова, на этот раз отчетливее, донеслись до них ухающие звуки.
   – Это ведь ухари, да? – прошептала девушка.
   – Угу, – буркнул он, еще раз пожалев о том, что не захватил шляпу Найджела. Переход от движения на солнцепеке к неподвижности в тени снова сбил его с толку, и удержать мысль было не проще, чем скользкую рыбину в банке с наживкой. Все же он уцепился за одну. – Должно быть, гонятся за какими-то невезучими беглецами от смуты на побережье.
   В просвете между ветвями хорошо просматривался отрезок речного дна, и, когда хриплые вопли, топанье и лязг велосипедов приблизились, Ривас вгляделся в том направлении. Почти инстинктивно он достал рогатку с вложенным в кармашек камнем и раскатал резинку. Он почувствовал, как пальцы сестры Уиндчайм впились ему в плечо, но не мог повернуться, чтобы увидеть выражение ее лица.
   – Что ты намерен делать? – прошептала она.
   – Ничего. Не беспокойся. Это, – он поднял рогатку, – на случай, если они заметят нас.
   С каждой минутой шум делался все громче. Пот стекал по его лбу и шее. Черт, с досадой подумал он, неужели обязательно все препятствия разом? Нам всего-то нужно добраться до Шатра Переформирования, дабы вернуться в объятия Господа. Мирские дела – суета, я ведь и сам верю в это, а Божьи – важны, в это я тоже верю. Так почему же мирские дела обязательно должны быть такими... шумными?
   Особенно истошный вопль послышался совсем недалеко от них – такой громкий, что казалось, от него вздрогнула листва над головой. Кто-то устало ругался, заплакал ребенок.
   – Надо им помочь, – прошептала сестра Уиндчайм.
   Ривас все-таки повернулся и смерил ее суровым взглядом.
   – Уж не богохульствуешь ли ты, сестра? Все умирают, и если это приверженцы Господа, это повод скорбеть, а если нет, смерть их значит не более смерти комара. – Хотя шуму от нее больше, подумал он про себя. – Совершенствуйся сама, прежде чем возьмешь на себя заботу о других.
   В глазах ее блеснули слезы.
   – Все это... – она всхлипнула, – все это верно, конечно, и правильно... только вот это, – она махнула рукой вниз, – это – взаправду. По-настоящему.
   – Мир кажется настоящим, – мягко возразил он. – И своими хитроумными иллюзиями совращает нас с пути истинного, заставляя принимать в них участие. Вот именно, это сегодняшнее представление, возможно, только испытание, ниспосланное нам Господом, дабы проверить силу нашей веры. Будь храбра и поступай правильно.
   Он повернулся к ней, но движение внизу заставило его посмотреть обратно. В русле реки показалась лошадь; в седле тряслась маленькая девочка, а рядом, держась за стремя, бежал мужчина, которого мотало из стороны в сторону от усталости. Все трое были покрыты пылью и запекшейся кровью.
   Потом внимание его привлекла показавшаяся в поле зрения причудливая, сверкающая конструкция. При виде ее мужчина со всхлипом упал на колени, камни под ним окрасились кровью...
   И в это мгновение сестра Уиндчайм ударила свою лошадь пятками по бокам и лавиной понеслась вниз по склону.
   Ривас, чертыхаясь от страха и злости, устремился за ней.
   В облаке пыли, которую они подняли, скатываясь вниз, трудно было что-то разглядеть, но слева от себя Ривас услышал лязг и скрежет поворачивающего ухарского велосипеда, и он поднял рогатку и повернулся в ту сторону. Потом из пыли возник силуэт: два высоких колеса, посаженных под сходящимся вверх углом, так что они напоминали глаза какого-то исполинского насекомого; под соединявшей их поперечной осью виднелся сам пригнувшийся к педалям ездок. Велосипед еще не выпрямился после крутого поворота, и его правое колесо подпрыгнуло, коснувшись земли.
   Ривас вытянул левую руку вперед, а страх придал ему сил натянуть резинку аж до самого своего подбородка. Он выпустил камень и сразу же, не глядя, попал или нет, выпрыгнул из седла и зашарил по земле в поисках подходящего снаряда. Камень нашелся сразу же; он вложил его в кожаное гнездо и оглянулся, было в поисках сестры Уиндчайм, но тут услышал впереди перед собой ритмичное завывание и снова взял рогатку на изготовку.
   Один из мародеров соскочил с велосипеда и бежал в их сторону, вертя меч над головой; именно это вращение и издавало тот странный, почти музыкальный звук. Однако прежде, чем Ривас успел прицелиться, между ними вынырнул велосипед первого ухаря, в которого он стрелял. Он накренился до такой степени, что правое колесо почти скребло по земле осью, а левое вращалось в воздухе словно тарелка, которую раскрутили на конце палки. Велосипедист куда-то делся. Когда велосипед проехал мимо, Ривас увидел блик света на мече, который, кувыркаясь, улетал куда-то в сторону, а только что державший его в руках человек почему-то садился; зад его коснулся земли за мгновение до того, как об нее ударился и его затылок. Потом Ривас увидел и сестру Уиндчайм – она соскочила с лошади – и уже выпрямлялась, опуская правую руку словно бейсболист после подачи.
   Скрежет гравия заставил его посмотреть вправо. Еще один велосипед несся пересекающимся с ним курсом. Его седок яростно крутил педали, отводя меч назад для атаки – либо на девочку на застывшей в оцепенении лошади, либо на сестру Уиндчайм. Обе потенциальные жертвы казались застигнутыми врасплох этой атакой.
   Понимая, что времени перезарядить рогатку у него уже не будет, Ривас осторожно повернулся на пятках и поднял рогатку, стараясь целиться в точку, чуть опережающую седока, и остро жалея, что не потренировался в стрельбе. В самый последний момент, когда промедление оказалось бы непоправимым, он выстрелил и торжествующе завопил, увидев, что седок рыбкой полетел с велосипеда. Несколько ярдов тот катился по камням рядом со своим потерявшим управление механизмом, потом отстал.
   Ривас поспешно пригнулся и сунул в рогатку новый камень, потом медленно повернулся на месте, вглядываясь в берега и дорогу в обоих направлениях. Первый велосипед тем временем завалился набок ярдах в пятидесяти от него, а через секунду он услышал, как и второй с лязгом врезался в береговой откос. Он увидел трех распластавшихся на земле ухарей, и сестру Уиндчайм, и девочку, так и застывшую верхом на своей лошади, и мужчину, так и стоявшего рядом с ней на коленях... а больше вроде бы никого и ничего. Ривас выпрямился и ослабил резинку, а ветер, сносивший в сторону поднятую пыль, вдруг прохолодил его вспотевшие лицо и грудь.
   Он смотал рогатку, сунул ее за пояс и побрел к мужчине на коленях. Тот дергал подол своей грязной рубахи, пытаясь оторвать лоскут, чтобы перевязать рваную, сильно кровоточащую рану ниже локтя.
   – Сейчас, – прохрипел Ривас, потом обрел какое-то подобие контроля над своими голосовыми связками. – Ножом будет сподручнее.
   – Спасибо, – пробормотал мужчина.
   Отрезая кусок ткани отобранным у Леденца ножом, Ривас поднял взгляд на девочку. Та смотрела куда-то вдаль, чуть нахмурившись, словно пытаясь вспомнить, не забыла ли чего-то. Он решил, что говорить с ней или просто привлекать ее внимание не имеет смысла. Он отрезал широкую полосу ткани и перевязывал ею руку незнакомца, когда сестра Уиндчайм негромко, но испуганно взвизгнула.
   – Этот еще жив, брат! – опасливо позвала она Риваса.
   Ривас перехватил нож покрепче и оглянулся. Второй ухарь, в которого он стрелял, поднялся на четвереньки и захлебывался кашлем, забрызгивая камни кровью. Профиль его лица казался странно прямым от лба до подбородка, идо Риваса дошло, что своим камнем он снес тому все лицо вместе с носом. Ривас встал, добрел до ближайшего меча, подобрал его и посмотрел на двух других мародеров. Один – тот, которого он застрелил первым, – лежал бесформенной грудой у большого камня; ему явно перебили позвоночник. Тот, которого сбила камнем сестра Уиндчайм, лежал на спине, глядя широко раскрытыми, немигающими глазами в небо, и подвоха с его стороны Ривас не опасался. Он подошел к раненому.
   Хотя лицо того являло собой жуткое, бесформенное месиво, глаза оставались ясными и осмысленными. Он прокаркал что-то, что Ривас понял как: «Валяй же».
   Ривас повиновался. Потом с усталым, тошнотворным отвращением он отшвырнул окровавленный меч подальше от себя и вернулся к раненому мужчине. Он отчаянно боролся с ощущением, что этот жаркий полдень, эта лезущая в глотку пыль, липкие от крови пальцы... все это никогда не кончится.
   Мужчина поправил повязку, и хотя казалось, что это стоило ему половины его сил, встал и уцепился за луку седла.
   – У меня с собой деньги, – сказал Ривас. – Бренди. Дезинфицировать рану.
   – К черту, – буркнул тот. – Дай лучше... живот продезинфицирую.
   – Идет.
   Краем глаза Ривас отметил, что сестра Уиндчайм не выказала никакого неодобрения, когда вернулся к своей лошади, достал бутылку и отнес ее раненому. Он откупорил ее и сунул тому в руку.
   – Ваше здоровье, – сказал Ривас.
   – Будем, – отозвался тот и поднес бутылку ко рту. Уровень янтарной жидкости в ней заметно понизился, но на землю он не пролил ни капли. Он вернул бутылку владельцу, смачно выдохнул и почти бесшумно произнес: «Спасибо».
   – Уверены, что не хотите побрызгать этим на повязку? – спросил Ривас. – Это убьет микробов.
   – Микробов... – с сомнением в голосе повторил мужчина. Он встряхнулся и огляделся. – Они все мертвы?
   – Похоже на то.
   Сестра Уиндчайм неслышно подошла и стала за спиной у Риваса.
   – Почему они за вами гнались? – робко спросила она и ткнула пальцем в сторону лошади, у седла которой болтались ремни для поклажи, но самой поклажи не было и в помине. – У вас же ничего с собой нет.
   – Больше нет, – согласился тот. – Они сели к нам на хвост севернее Стентона. Все бегут от сан-бердусского войска – и ухари, и простые горожане. У нас поначалу были с собой припасы, но нам пришлось все повыбросить – и лошади легче, и мы надеялись, эти парни отстанут, подбирая жратву. Мы держались холмов и бездорожья, но эти гады всегда находили параллельную улицу и нагоняли нас в крайнем случае за полчаса. А нынче, когда они наверняка знали, что нам жрать нечего, а все не отставали, вот тут я и понял, что они голодны, как все остальные, и что наши жалкие пара фунтов солонины им не нужны. Что они хотят свежатинки.
   – Что ж, – заметил Ривас. – Теперь они сами – свежее мясо.
   Мужчина как-то странно посмотрел на него.
   – Нет уж, спасибо. – Он осторожно отпустил луку седла, за которую держался, чуть пошатнулся, но устоял. – Они убили мою жену – мать малышки – в сотне ярдов отсюда. Пойдем-ка мы вернемся и похороним ее как положено, а там двинем дальше. Спасибо вам, что спасли нас.
   Нуда, беспомощно думал Ривас, глядя на то, как тот ведет лошадь под уздцы обратно. Можно ручаться, мы купили тебе и твоей малышке еще пару дней жизни. Тебе часов на шесть меньше, ей – на шесть больше, но в среднем все равно выйдет два дня. Боже праведный.