Страница:
– Я, пожалуй, сойду. Все равно ближе к реке вы не подъедете. Очень приятно было познакомиться.
Эшблес, встревоженный бесцветным голосом Джеки, вдруг сообразил, что за дело у того может быть на реке. Он положил руку на плечо Джеки и снова прикрыл дверцу.
– Погодите.
У кебмена, похоже, что-то не ладилось с лошадью – судя по шуму, он спрыгнул на мостовую и стегнул ее по крупу, но в конце концов кеб тронулся, и Эшблес отпустил Джеки.
– Он жив, Джеки, – тихо сказал он. – Когда-нибудь я расскажу, откуда я знаю это; пока просто прими это на веру. И мне безразлично, даже если ты и видел своими глазами его труп. Ты, наверное, знаешь, – и он подмигнул, – что в ряде случаев это не может считаться надежным доказательством. – Глаза Джеки расширились от догадки, и Эшблес улыбнулся и устроился поудобнее. – Кстати! Мы тут с мистером Кольриджем беседовали о концепции Логоса. А что вы имеете сказать на эту тему?
Теперь настал черед Кольриджу изумленно заламывать бровь, потому что убогий уличный оборванец как ни в чем не бывало ответил.
– Ну, – начала Джеки, не особенно смутившись переменой темы, – мне представляется, что Логос, как его определил святой Иоанн, во многом параллелен платоновой идее абсолюта: вечных, неизменных форм, примитивными отображениями которых являются материальные тела. Правда, ряд предшественников Сократа…
Ее рассуждения были прерваны рукой, влезшей в открытое оконце кеба и прижавшей к ее губе ствол пистолета, зловеще холодившего ей кожу скозь наклеенные фальшивые усы. Одновременно другая рука просунулась в противоположное окошко, ткнув стволом в висок Эшблеса.
– Ни с места! – прорычал хриплый голос, и в окошке возле Джеки показалась мрачная физиономия. – Привет, сквайр, – обратилась она к Эшблесу, слишком зажатому в углу, чтобы двигаться. – Никого не будем вышвыривать в окно, ладно? Пардон за то, что помешали беседе, но нам предстоит небольшая поезка – в Крысиный Замок.
* * *
К удивлению своему, Эшблес осознал, что в гамме охвативших его чувств любопытства было не меньше, чем страха. Боже, подумал он, вот уж никогда не знаешь, что еще случится с тобой в главах, опущенных Бейли.
– Я не сомневаюсь, что вам нужен именно я, – осторожно произнес он, косясь на дуло. – Отпустите этих двоих, и я обещаю, что буду вести себя смирно.
– Я щас прямо разревусь, такой ты у нас герой, парень. – Невидимый человек несильно толкнул его пистолетом, заставив откинуть голову назад. – А теперь заткни хлебало, а?
Кеб завернул на Друри-лейн так круто, что правое колесо оторвалось от мостовой, но два человека, пристроившиеся на подножках, не шелохнулись и не опустили пистолеты.
– Я не уверен, что понимаю, в чем дело, – произнес Кольридж, жмурясь и растирая виски. – Нас что, собираются грабить? Или убивать? Или то и другое разом?
– Скорее всего и то и другое, – спокойно ответила Джеки, – хотя мне кажется, их босс более заинтересован в вашей душе, нежели в кошельке.
– Чего-чего, а душу им не получить, пока сам ты не утратишь ее, – так же спокойно ответил Кольридж. – Как знать, возможно, мы лучше проведем это время, если каждый из нас… подтвердит свои права на нее. – Лицо его утратило всякое выражение; руки безвольно опустились на колени.
Кеб задержался на перекрестке с Броуд-стрит, потом быстро покатил дальше. Цокот копыт и скрип экипажа слышались теперь громче – за Броуд-стрит улица заметно сужалась. Джеки принюхалась.
– Мы определенно где-то в районе трущоб Сент-Джайлс, точно, – пробормотала она чуть слышно, будто в легких ее почти не осталось воздуха. – Пахнет горящими помойками.
– Сказано: заткнуться! – напомнил часовой и ткнул дулом в усы. Она повиновалась – еще один такой толчок, и эти чертовы усы отклеятся.
Наконец кеб остановился, и двое вооруженных налетчиков спрыгнули с подножек и распахнули дверцы.
– Выходи! – последовал приказ. Пассажиры по одному выбрались из тесного кеба. Кольридж сразу же сел на подножку, уронил голову на руки и застонал: его головная боль явно усилилась. Эшблес мрачно глянул на высокое обветшалое здание, перед которым они стояли.
Наполовину кирпичное – причем из кирпича всех размеров, формы и времен, – наполовину деревянное сооружение соединялось с соседними домами паутиной хлипких переходов, мостиков и тросов, а окна на фасаде располагались столь хаотично, что догадаться о его внутренней структуре или хотя бы количестве этажей представлялось делом совершенно безнадежным. Джеки только уставилась на липкую грязь под ногами и тяжело вздохнула.
Из ярко освещенной двери вышел Лен Керрингтон и окинул взглядом всю компанию.
– Все прошло гладко? – поинтересовался он у возницы, не слезавшего с запяток.
– Ага. Но, с вашего позволения, я отгоню его взад на Флит-стрит, покуда кебмен не очухался и не заявил в полицию.
– Идет. Езжай.
Кнут щелкнул, и кеб покатился дальше – здесь улица была слишком узкой, чтобы развернуться. Керрингтон осмотрел пленников. – Вот он, наш человек, – сказал он, ткнув пальцем в Эшблеса, – а это… как там его, давно не доводилось встречаться… ах да, Джеки Снапп – вот, кстати, и узнаем, с какого бока он в это замешан… а это что еще за старый ублюдок?
Похитители переглянулись и пожали плечами, так что отвечать пришлось Эшблесу:
– Это Сэмюэл Тейлор Кольридж, очень известный писатель, и вы огребете себе кучу неприятностей, если убьете его.
– Не надо нам говорить, что мы… – начал было один из похитителей, но Керрингтон сделал ему знак заткнуться.
– Внутрь их всех, – скомандовал он. – И быстро, пока сюда не заявилась полиция.
Пленных под дулом пистолета провели в большой зал-прихожую, и в первый раз за эту ночь Эшблес ощутил леденящую пустоту внутри: сидя в подобии коляски на колесах, их ждал доктор Романелли собственной персоной.
– Связать его, – прокаркал чародей, – и отнесите его вниз, в лабораторию. Быстрее. – Огни святого Эльма горели теперь ярче, подпрыгивая всякий раз, как он произносил твердую согласную.
Эшблес прыгнул на конвоира справа от него и изо всех сил ударил его по кадыку; тот упал навзничь, и его запоздалый выстрел разбил циферблат часов на стене. Эшблес восстановил равновесие и собирался схватить Джеки с Кольриджем и бежать, когда его левая нога неожиданно подломилась и он оказался на полу.
Почему-то он перестал воспринимать все происходящее, и ему удавалось сконцентрироваться только на чем-то одном по очереди: на левом колене новых штанов появилась кровоточащая дырка; в ушах звенело эхо второго выстрела; по полу и стене перед ним разлетелись клочки окровавленной ткани и осколки кости; его левая нога, лежавшая прямо перед ним, как-то странно сложилась в колене…
– Все равно свяжите его, – скрипучим голосом приказал Романелли. – И наложите ему жгут на бедро – я хочу, чтобы он продержался подольше.
Керрингтон и второй человек с пистолетом схватили его под руки, подняли рывком, и Эшблес потерял сознание.
* * *
Через три минуты в прихожей не осталось никого, кроме бледного как полотно Кольриджа, сидевшего с закрытыми глазами в качалке Хорребина, и одного из людей Керрингтона, парня с крысиной мордочкой по имени Дженкин, весьма смущенного тем, что его заставили сторожить такого безобидного старикана. Дженкин с любопытством оглядывался, обратив при этом внимание на свежую кровь на полу и разбитые часы на стене, – все это случилось прежде, чем Керрингтон его вызвал. Входя в комнату, он видел, как из нее выводят двоих – один шел сам, второго тащили под руки, – но все вроде шло по плану; услышав два выстрела, Дженкин решил было, что это начался мятеж, однако, судя по всему, этого еще надо было подождать.
Он вздрогнул, услышав шаги в коридоре, но вздохнул с облегчением, когда увидел, что это Керрингтон.
– Что на кухне, есть горячий чай? – спросил Керрингтон.
– Да, шеф, – удивленно ответил Дженкин.
– Тащи сюда чайник с чашкой… и сахар. Дженкин закатил глаза, но повиновался. Когда он вернулся, Керрингтон приказал ему поставить все на стол, потом подошел к полкам и достал откуда-то сверху бутылку темного стекла. Откупорив ее, он плеснул из нее в чайник какой-то резко пахнущей жидкости.
– Положи побольше сахара, – прошептал он Дженкину.
Дженкин разболтал сахар ложкой и вопросительно ткнул пальцем в Кольриджа.
Керрингтон кивнул.
Дженкин провел пальцем по шее, высоко подняв брови.
Керрингтон мотнул головой.
– Нет, это лауданум, – прошептал он. – Опиум, ясно? Он просто уснет, и ты отнесешь его в бывшую комнату старого Данги. А когда мы избавимся от клоуна и чародея, мы спустим его по подземной реке и оставим на берегу где-нибудь у Адельфи. Он не вспомнит, где был. Лишние хлопоты, конечно, но после того как газеты подняли такой шум по поводу убийства этого парня Данди в субботу, смерть чертова писаки может дорого нам обойтись. – Он долил чашку доверху горячим чаем и поднес Кольриджу. – Вот, возьмите, сэр, – мягко произнес он. – Глоток горячего чая вам не помешает.
– Лекарство… – простонал Кольридж. – Где мое…
– Лекарство в чае, – заверил его Керрингтон. – Выпейте.
Кольридж опустошил чашку в четыре глотка;
– Еще, пожалуйста…
– Хватит пока. – Керрингтои взял у него пустую чашку и поставил на стол. – С этой дозы он проспит до полудня, – сказал он Дженкину. – Я вылью остаток чая, чтобы кто-нибудь не догадался. И поторопись: веди его в комнату Данги, если не хочешь тащить его на себе.
– А когда мы?.. – шепотом спросил Дженкин.
– Теперь уже скоро, хотя нас уже на одного меньше – этот ублюдок Эшблес двинул Мерфи по шее, да так, что позвоночник сломал. Наповал.
– Кто таков этот Эшблес?
– Не знаю. Хотя нам повезло, что он из крепких: их высочествам придется с ним хорошо повозиться, прежде чем они разделают его на части. Впрочем, надолго его все равно не хватит, и нам надо управиться с ними, пока они заняты. Так что поспешим.
Дженкин подошел к качалке, помог Кольриджу подняться на ноги и вывел его из комнаты.
Керрингтон с лицом, вытянувшимся от напряжения, вынес чайник на черное крыльцо и выплеснул на ступеньки, потом запер дверь, бросил пустой чайник в кресло и осмотрелся. Вряд ли, конечно, полиция доберется сюда, но мало ли что… Он принес из прихожей пару ковриков и прикрыл лужу крови и битое стекло. Затем выпрямился и покачал головой, вспоминая, с какой стремительностью Эшблес справился с Мерфи. Что это, черт возьми, за человек такой?
И с чего бы ему разъезжать в обществе известного писателя и нищего мальчишки вроде, Джеки Снаппа?
Тут краска сбежала с лица Керрингтона, и он попробовал как можно точнее припомнить лицо Джеки Снаппа… и сравнить его с тем лицом, которое он видел шесть месяцев назад, в тот день, когда старый Данги и Ахмед-индус пытались убить Хорребина и сбежать подземной рекой.
Брат и сестра? Мальчишка, переодетый девушкой? Или просто случайное сходство? Что ж, Керрингтон имел возможность выяснить это.
Он поспешил в прихожую, распахнул дверь на лестницу и скатился по первому из четырех пролетов, что вели в подземелье, – каждый последующий на век древнее предыдущего.
Теперь, когда почти не осталось сомнений в том, что ее убьют еще до рассвета, прежнее намерение покончить с собой представлялось Джеки недостойным жестом отчаяния. Одно слово «Мэдлин». Ее заперли в ближней к лестнице клетке. Она успела заметить, что длинный ряд таких же клеток уходит в темноту и оттуда доносятся звуки, которые заставляли ее радоваться тому, что ближайший факел висит на стене в доброй дюжине ярдов от нее и пламя его то и дело сбивается холодным затхлым сквозняком. Рычание, поскуливание, мокрые шлепки, шелест тяжелой чешуи и постукивание когтей по камню… будто она оказалась в каком-то экзотическом зверинце… Но это не самое страшное – она слышала и другие звуки, неразрывно связанные с первыми: торопливый шепот, приглушенный смех и – в одной из дальних от нее клеток – низкий голос, монотонно бубнящий детские стишки.
Она провела в клетке не больше пяти минут, когда дикий вопль заставил ее вскочить – вопль захлебнулся кашлем и всхлипами, и она узнала голос Вильяма Эшблеса.
– Ладно, ублюдки чертовы, – услышала она; Эшблес говорил отрывисто, выплевывая слова, словно выбитые зубы. – Вам это нужно, так попробуйте купить это. Я вам… – Его голос оборвался новым криком. Звук, как показалось Джеки, доносился откуда-то справа, усиленный низкими сводами туннелей.
– Ты можешь, – послышался другой голос, – купить себе быструю смерть. Ничего больше. Покупай сейчас, пока мы не подняли цену.
– Будь я проклят, – прохрипел Эшблес. – Я не…
Новый отчаянный вопль отразился эхом от каменных стен.
Твари в соседних клетках беспокойно заерзали и забормотали – крик явно действовал им на нервы.
Джеки услышала шаги на лестнице и посмотрела вверх. Высокий мужчина вошел в подземный зал и быстрым шагом направился к ней, на ходу сорвав со стены факел, – и Джеки забилась в дальний угол клетки: она узнала Лена Керрингтона.
Она съежилась, закрыв лицо руками, а тяжелые шаги башмаков Керрингтона стучали по камням все ближе и ближе. Он только собирается проверить, что они делают с Эшблесом, убеждала она себя. Не высовывайся, и он пройдет мимо…
Из глаз ее покатились слезы, и она начала тихонько всхлипывать, когда шаги стихли прямо перед ней.
– Привет, Джеки, – загремел голос Керрингтона. – У меня к тебе пара вопросов. Посмотри на меня. Она не подняла головы.
– Черт подрал, ублюдок маленький, я сказал: посмотри на меня! – закричал Керрингтон, просовывая факел сквозь прутья решетки и тыча им почти в щеку Джеки.
Горящая смола капнула ей на штаны, и ей пришлось разогнуться. Она упала на четвереньки, оказавшись лицом к лицу со стоящим по ту сторону решетки Керрингтоном.
Еще один вопль Эшблеса пошел гулять эхом по подземным залам и коридорам, и когда он наконец стих, Керрингтон хохотнул.
– О, сходство будь здоров, – произнес он тихо, но с холодным удовлетворением. – А теперь слушай меня, парень: я хочу знать, что за девку я встретил наверху, которая послала меня почти на верную смерть шесть месяцев назад?
– Господом Богом клянусь, сэр, – пробормотала Джеки, – я не…
Нетерпеливо зарычав, Керрингтон снова сунул факел в клетку, но, прежде чем он успел сделать что-то, две зеленые руки с длинными пальцами вцепились в прутья, отделявшие клетку Джеки от соседней, и Керрингтон оказался лицом к лицу с оскаленной, выпучившей глаза мордой одной из Ошибок Хорребина.
– Оставь ее в покое, – внятно произнесла похожая на огромную рептилию тварь.
Керрингтон зажмурился и убрал факел.
– Ее? – переспросил он и пристально посмотрел на Джеки, вновь съежившуюся, всхлипывая, в углу клетки. – О, да, конечно, – выдохнул он чуть слышно. – О, да, да, да, – добавил он через секунду таким голосом, словно проглотил большую ложку меда. Он порылся в кармане, достал связку ключей, отпер замок, отодвинул засов и распахнул дверь клетки так резко, что ключи звякнули по железной раме – Боюсь, он мертв, ваша честь, – послышался со стороны лаборатории голос Хорребина.
Керрингтон огорченно скривил лицо и начал было запирать клетку.
– Сердце еще бьется, – послышался голос Романелли. – Дай сюда нашатырный спирт. Он продержится еще добрую четверть часа, и мне нужны ответы.
– Держись, Эшблес, держись, – прошептал Керрингтон, снова распахивая дверь. Он протянул руку, схватил Джеки за рукав и вытащил из клетки. Она брыкнулась, и он ударил ее по лицу так сильно, что у нее потемнело в глазах. – Пошли, – рявкнул он и потащил свою оглушенную пленницу через соседний зал под арку, ведущую в подземную пещеру.
За аркой его поджидала дюжина вооруженных людей, и один из них шагнул к Керрингтону.
– Ну что, шеф?
– Что? – буркнул Керрингтон. – Нет, еще не пора – время Эшблеса еще не истекло. Я скоро вернусь; отведу только Джеки в нижний тупик расплатиться по старому счету.
Человек непонимающе уставился на него. Керрингтон ухмыльнулся, взялся за кончик усов Джеки и сорвал их.
– Старина Джеки, как выяснилось, у нас девица!
– Ч-что вы… но не сейчас же, шеф! Заприте ее обратно, пусть остается на сладкое! Боже, у нас ведь столько дел, вы не можете…
– Я скоро вернусь. – Он толкнул Джеки дальше; она поскользнулась и упала в грязь.
– Ради Бога, шеф! – не сдавался человек, хватая Керрингтона за руку, когда тот наклонялся, чтобы поднять ее. – Во-первых, не можете же вы идти в нижний тупик в одиночку! Все беглые Ошибки живут там, и…
Керрингтон отшвырнул факел, повернулся и врезал говорившему под дых – тот захлебнулся, сел и откатился набок. Керрингтон обвел взглядом остальных.
– Я скоро вернусь, – повторил он. – Ясно?
– Ясно, шеф, – неуверенно пробормотали двое-трое.
– Вот и хорошо. – Он подобрал факел, рывком поднял Джеки на ноги и погнал ее дальше, вниз по склону – в темноту. Пламя факела трепетало на сыром ветру и освещало только покрытые плесенью камни пола в паре футов от них; стены и потолок терялись во тьме.
Они шли так несколько минут, успев по дороге пару раз упасть и извозиться в грязи, а свет факелов у арки не доходил до них даже слабыми отблесками. Наконец Керрингтон остановился, швырнул Джеки наземь, а сам опустился рядом на колени и воткнул факел в забитую грязью щель между камнями.
– Будь паинькой, и я убью тебя сразу же после этого, – пообещал он с ласковой улыбкой.
Джеки свела ноги вместе и ударила его – он с легкостью парировал удар локтем, но она сбила факел – тот, подпрыгивая, покатился вниз и вдруг с шипением погас.
– Хочешь выключить свет? – хохотнул Керрингтон в наступившей полной темноте. Он схватил ее за плечи и прижал коленом к камням. – Это хорошо – люблю застенчивых.
Джеки всхлипнула – он завозился сверху, потом замер на несколько секунд, дернулся и как-то странно, сдавленно охнул. Потом снова пошевелился, слабо царапнув ногтями ее лицо, опрокинулся набок, и она услышала странный булькающий звук – словно вода вытекает из опрокинутого графина. В воздухе запахло нагретой медью, и она поняла, что это кровь струится по камням.
Теперь она слышала то, что до сих пор заглушалось ее же собственным плачем: шепот тоненьких голосов. – Вот жадная свинья, – взвизгнул один. – Все расплескал!
– Так подлижи с камней! – прошипел другой в ответ. Джеки попыталась встать, но что-то, похожее на руку с зажатым в ней живым лобстером, дернуло ее обратно.
– Не так быстро! – произнес еще один голос. – Ты спустишься с нами ниже – к самому нижнему берегу, – мы посадим тебя в ладью и пустим по течению. Ты будешь нашим подношением змею Апопу.
– Только глаза оставьте! – прошептал кто-то. – Она давно обещала их нам с сестрой.
Джеки закричала только тогда, когда чьи-то паучьи лапки начали шарить по ее лицу.
* * *
То, что Кольридж увидел в клетках, лишь подтвердило его подозрения, что он видит все это во сне, накурившись опиума. Правда, в очень ярком сне. Необычно ярком.
Когда его головная боль и спазмы в желудке немного унялись, он с удивлением обнаружил, что находится в темной комнате – без всякого представления о том, как и когда попал сюда, – и когда он встал, потянулся за часами и не нашел даже стола, зато поразился тому, как темно в комнате, он вдруг понял, что находится вовсе не у себя в номере в «Гудзоне», а пошарив вслепую по маленькой клетушке, убедился в том, что он и не в доме Джона Моргана или Бейзила Монтегью, да и вообще ни в одном из известных ему мест. В конце концов он нащупал дверь, открыл ее и целую минуту стоял, слепо щурясь на освещенную факелами лестницу – архитектуру которой определил как провинциальную романскую – и прислушиваясь к отдаленным стенаниям и крикам.
Нереальность окружения вкупе со знакомым, хотя и необычно сильным, ощущением пустоты в голове и теплая вялость в суставах убедили его в том, что он снова принял слишком сильную дозу лауданума и теперь галлюцинирует.
Постояв немного, он вышел на лестничную площадку. Народное поверье, что приснившийся дом есть отражение собственного разума, показалось ему не лишенным здравого смысла, и хотя не раз в своих снах он плутал по нижним этажам рассудка, ему ни разу не доводилось спускаться еще ниже, – в катакомбы. Жуткие звуки доносились снизу, так что, любопытствуя, что за чудища обитают на самом дне его разума, он начал осторожно спускаться по ступеням.
Несколько остерегаясь того, с чем может столкнуться, он все же гордился тем, что оказался способен на столь изощренную фантазию. Мало того, что выветренные камни представлялись ему с необычайной четкостью, а шорох его шагов отдавался от стен и ступеней слабым эхом, но самый воздух, поднимающийся снизу, казался промозглым, затхлым и пах плесенью, водорослями и… да, конечно, зверинцем.
Чем ниже он спускался, тем темнее становилось, и когда он оказался на нижней площадке, его окружала абсолютная темнота, нарушаемая лишь слабым мерцанием – должно быть, это светили факелы, расположенные за несколькими поворотами коридора, а может, это были просто яркие пятна на его сетчатке.
Он медленно брел по неровному полу в том направлении, откуда доносились рычание и стоны, но когда ему оставалось до клеток всего несколько шагов, он застыл от громкого крика – столько в нем было боли и безнадежности. А это что, удивился он, мои амбиции, стреноженные и загубленные моей же леностью? Нет, вряд ли, куда вероятнее, это воплощение моего долга – в первую очередь моего таланта, – оставленного мною без внимания и заключенного в самые дальние, почти недосягаемые уголки моего сознания.
Он шагнул вперед и очень скоро уткнулся в холодные прутья ближайшей клетки. Что-то тяжело шлепнулось иа пол, потом послышался звук, будто по камням волокут что-то сырое, и Кольридж сообразил, что порывы ветра, холодившие ему руки, – это чье-то прерывистое дыханий.
– Здорово, приятель, – услышал он неестественно низкий голос.
– Здравствуйте, – немного нервно откликнулся Кольридж. – Вы что, заперты здесь?
– Мы… мы здесь все взаперти, – согласилось невидимое существо, и из соседних клеток послышались одобрительные уханье и чириканье.
– Может, вы тогда, – пробормотал Кольридж, обращаясь скорее к себе самому, – мои пороки, которые я сумел обуздать? Вот уж не думал, что у меня их столько…
– Освободи нас, – произнесло существо. – Ключ в замке крайней клетки.
– А может быть, – продолжал Кольридж, – вы – мои способности, которые я так и не развил в себе из-за лени? Может, мое невнимание и небрежение извратили вас так?
– Не знаю… не могу сказать точно, приятель. Освободи нас.
– Но разве не страшнее извращенные силы и способности обузданного порока? Нет, друг мой, мне кажется, лучше уж оставить вас как есть. Ведь не случайно же так крепки прутья этих клеток. – Он повернулся и собрался уходить.
– Но не можешь же ты просто игнорировать нас! Кольридж задержался.
– Не могу? – задумчиво переспросил он. – Что ж, может, ты и прав. Ибо не может быть успешным решение, если исключен хотя бы один из факторов проблемы – на этом уже обжигались пуритане. Хотя клетки эти – я убежден – суть обозначение моей воли, моего контроля над вами. Я не могу не принимать вас в расчет.
– Освободи нас и увидишь.
С минуту Кольридж нерешительно стоял в темноте.
– Собственно, а почему бы и нет? – пробормотал он наконец и заковылял к последней клетке, в замке которой все еще висел оставленный Керрингтоном ключ.
* * *
Едкие аммиачные пары снова выдернули Эшблеса из забытья, вернув его в эту жуткую, освещенную факелами комнатку с полом, залитым жидкой грязью.
В прошлое свое пробуждение он обнаружил, что способен отделяться от своего истерзанного, привязанного к столу тела – точнее, способен погружаться в недра своего горячечного сознания настолько, что все хирургические манипуляции Романелли воспринимались им как слабые щипки и толчки; так плывущий в глубине почти не ощущает возмущения воды на поверхности.
Эта перемена была приятна, однако, вернувшись в сознание на этот раз, он отчетливо понял, что умирает. При том, что каждое из причиненных Романелли увечий по отдельности не представляло смертельной опасности, для того, чтоб хотя бы остаться живым, Эшблесу необходимо было попасть в реанимацию 1983 года.
Единственным оставшимся у него глазом он уставился в стену напротив и без всякого удивления увидел на полке над водяной колонкой шеренгу игрушечных человечков ростом в четыре дюйма, потом с трудом повернул голову и уставился в искаженное неверным светом факелов лицо Романелли. Должно быть, это все-таки альтернативный мир, отстраненно подумал он. Здесь Эшблес погиб в 1811 году. Ну что ж, он тоже умрет молча. Не думаю, чтобы ты, Романелли, смог вычислить расположение будущих окон во времени по известным мне прошлым окнам – но и этого шанса я тебе не дам. Можешь сдохнуть здесь вместе со мной.
– Вы перестарались, – послышался писклявый голос Хорребина откуда-то сзади. – Это вам не ящик вскрыть – не так просто и не так быстро. Вы его просто убиваете.
– Возможно, он тоже так думает, – прохрипел Романелли, стоявший в явно причинявшей ему немалые страдания паутине крошечных молний. – Но слушай меня, Эшблес: ты не умрешь, пока я тебе не позволю. Я мог бы отрезать тебе голову – правда, могу – и все же поддерживать жизнь в твоем теле с помощью магии. Ты, должно быть, надеешься, что умрешь до рассвета? Позволь мне огорчить тебя: я могу растянуть твою смерть на десятилетия.
Эшблес, встревоженный бесцветным голосом Джеки, вдруг сообразил, что за дело у того может быть на реке. Он положил руку на плечо Джеки и снова прикрыл дверцу.
– Погодите.
У кебмена, похоже, что-то не ладилось с лошадью – судя по шуму, он спрыгнул на мостовую и стегнул ее по крупу, но в конце концов кеб тронулся, и Эшблес отпустил Джеки.
– Он жив, Джеки, – тихо сказал он. – Когда-нибудь я расскажу, откуда я знаю это; пока просто прими это на веру. И мне безразлично, даже если ты и видел своими глазами его труп. Ты, наверное, знаешь, – и он подмигнул, – что в ряде случаев это не может считаться надежным доказательством. – Глаза Джеки расширились от догадки, и Эшблес улыбнулся и устроился поудобнее. – Кстати! Мы тут с мистером Кольриджем беседовали о концепции Логоса. А что вы имеете сказать на эту тему?
Теперь настал черед Кольриджу изумленно заламывать бровь, потому что убогий уличный оборванец как ни в чем не бывало ответил.
– Ну, – начала Джеки, не особенно смутившись переменой темы, – мне представляется, что Логос, как его определил святой Иоанн, во многом параллелен платоновой идее абсолюта: вечных, неизменных форм, примитивными отображениями которых являются материальные тела. Правда, ряд предшественников Сократа…
Ее рассуждения были прерваны рукой, влезшей в открытое оконце кеба и прижавшей к ее губе ствол пистолета, зловеще холодившего ей кожу скозь наклеенные фальшивые усы. Одновременно другая рука просунулась в противоположное окошко, ткнув стволом в висок Эшблеса.
– Ни с места! – прорычал хриплый голос, и в окошке возле Джеки показалась мрачная физиономия. – Привет, сквайр, – обратилась она к Эшблесу, слишком зажатому в углу, чтобы двигаться. – Никого не будем вышвыривать в окно, ладно? Пардон за то, что помешали беседе, но нам предстоит небольшая поезка – в Крысиный Замок.
* * *
К удивлению своему, Эшблес осознал, что в гамме охвативших его чувств любопытства было не меньше, чем страха. Боже, подумал он, вот уж никогда не знаешь, что еще случится с тобой в главах, опущенных Бейли.
– Я не сомневаюсь, что вам нужен именно я, – осторожно произнес он, косясь на дуло. – Отпустите этих двоих, и я обещаю, что буду вести себя смирно.
– Я щас прямо разревусь, такой ты у нас герой, парень. – Невидимый человек несильно толкнул его пистолетом, заставив откинуть голову назад. – А теперь заткни хлебало, а?
Кеб завернул на Друри-лейн так круто, что правое колесо оторвалось от мостовой, но два человека, пристроившиеся на подножках, не шелохнулись и не опустили пистолеты.
– Я не уверен, что понимаю, в чем дело, – произнес Кольридж, жмурясь и растирая виски. – Нас что, собираются грабить? Или убивать? Или то и другое разом?
– Скорее всего и то и другое, – спокойно ответила Джеки, – хотя мне кажется, их босс более заинтересован в вашей душе, нежели в кошельке.
– Чего-чего, а душу им не получить, пока сам ты не утратишь ее, – так же спокойно ответил Кольридж. – Как знать, возможно, мы лучше проведем это время, если каждый из нас… подтвердит свои права на нее. – Лицо его утратило всякое выражение; руки безвольно опустились на колени.
Кеб задержался на перекрестке с Броуд-стрит, потом быстро покатил дальше. Цокот копыт и скрип экипажа слышались теперь громче – за Броуд-стрит улица заметно сужалась. Джеки принюхалась.
– Мы определенно где-то в районе трущоб Сент-Джайлс, точно, – пробормотала она чуть слышно, будто в легких ее почти не осталось воздуха. – Пахнет горящими помойками.
– Сказано: заткнуться! – напомнил часовой и ткнул дулом в усы. Она повиновалась – еще один такой толчок, и эти чертовы усы отклеятся.
Наконец кеб остановился, и двое вооруженных налетчиков спрыгнули с подножек и распахнули дверцы.
– Выходи! – последовал приказ. Пассажиры по одному выбрались из тесного кеба. Кольридж сразу же сел на подножку, уронил голову на руки и застонал: его головная боль явно усилилась. Эшблес мрачно глянул на высокое обветшалое здание, перед которым они стояли.
Наполовину кирпичное – причем из кирпича всех размеров, формы и времен, – наполовину деревянное сооружение соединялось с соседними домами паутиной хлипких переходов, мостиков и тросов, а окна на фасаде располагались столь хаотично, что догадаться о его внутренней структуре или хотя бы количестве этажей представлялось делом совершенно безнадежным. Джеки только уставилась на липкую грязь под ногами и тяжело вздохнула.
Из ярко освещенной двери вышел Лен Керрингтон и окинул взглядом всю компанию.
– Все прошло гладко? – поинтересовался он у возницы, не слезавшего с запяток.
– Ага. Но, с вашего позволения, я отгоню его взад на Флит-стрит, покуда кебмен не очухался и не заявил в полицию.
– Идет. Езжай.
Кнут щелкнул, и кеб покатился дальше – здесь улица была слишком узкой, чтобы развернуться. Керрингтон осмотрел пленников. – Вот он, наш человек, – сказал он, ткнув пальцем в Эшблеса, – а это… как там его, давно не доводилось встречаться… ах да, Джеки Снапп – вот, кстати, и узнаем, с какого бока он в это замешан… а это что еще за старый ублюдок?
Похитители переглянулись и пожали плечами, так что отвечать пришлось Эшблесу:
– Это Сэмюэл Тейлор Кольридж, очень известный писатель, и вы огребете себе кучу неприятностей, если убьете его.
– Не надо нам говорить, что мы… – начал было один из похитителей, но Керрингтон сделал ему знак заткнуться.
– Внутрь их всех, – скомандовал он. – И быстро, пока сюда не заявилась полиция.
Пленных под дулом пистолета провели в большой зал-прихожую, и в первый раз за эту ночь Эшблес ощутил леденящую пустоту внутри: сидя в подобии коляски на колесах, их ждал доктор Романелли собственной персоной.
– Связать его, – прокаркал чародей, – и отнесите его вниз, в лабораторию. Быстрее. – Огни святого Эльма горели теперь ярче, подпрыгивая всякий раз, как он произносил твердую согласную.
Эшблес прыгнул на конвоира справа от него и изо всех сил ударил его по кадыку; тот упал навзничь, и его запоздалый выстрел разбил циферблат часов на стене. Эшблес восстановил равновесие и собирался схватить Джеки с Кольриджем и бежать, когда его левая нога неожиданно подломилась и он оказался на полу.
Почему-то он перестал воспринимать все происходящее, и ему удавалось сконцентрироваться только на чем-то одном по очереди: на левом колене новых штанов появилась кровоточащая дырка; в ушах звенело эхо второго выстрела; по полу и стене перед ним разлетелись клочки окровавленной ткани и осколки кости; его левая нога, лежавшая прямо перед ним, как-то странно сложилась в колене…
– Все равно свяжите его, – скрипучим голосом приказал Романелли. – И наложите ему жгут на бедро – я хочу, чтобы он продержался подольше.
Керрингтон и второй человек с пистолетом схватили его под руки, подняли рывком, и Эшблес потерял сознание.
* * *
Через три минуты в прихожей не осталось никого, кроме бледного как полотно Кольриджа, сидевшего с закрытыми глазами в качалке Хорребина, и одного из людей Керрингтона, парня с крысиной мордочкой по имени Дженкин, весьма смущенного тем, что его заставили сторожить такого безобидного старикана. Дженкин с любопытством оглядывался, обратив при этом внимание на свежую кровь на полу и разбитые часы на стене, – все это случилось прежде, чем Керрингтон его вызвал. Входя в комнату, он видел, как из нее выводят двоих – один шел сам, второго тащили под руки, – но все вроде шло по плану; услышав два выстрела, Дженкин решил было, что это начался мятеж, однако, судя по всему, этого еще надо было подождать.
Он вздрогнул, услышав шаги в коридоре, но вздохнул с облегчением, когда увидел, что это Керрингтон.
– Что на кухне, есть горячий чай? – спросил Керрингтон.
– Да, шеф, – удивленно ответил Дженкин.
– Тащи сюда чайник с чашкой… и сахар. Дженкин закатил глаза, но повиновался. Когда он вернулся, Керрингтон приказал ему поставить все на стол, потом подошел к полкам и достал откуда-то сверху бутылку темного стекла. Откупорив ее, он плеснул из нее в чайник какой-то резко пахнущей жидкости.
– Положи побольше сахара, – прошептал он Дженкину.
Дженкин разболтал сахар ложкой и вопросительно ткнул пальцем в Кольриджа.
Керрингтон кивнул.
Дженкин провел пальцем по шее, высоко подняв брови.
Керрингтон мотнул головой.
– Нет, это лауданум, – прошептал он. – Опиум, ясно? Он просто уснет, и ты отнесешь его в бывшую комнату старого Данги. А когда мы избавимся от клоуна и чародея, мы спустим его по подземной реке и оставим на берегу где-нибудь у Адельфи. Он не вспомнит, где был. Лишние хлопоты, конечно, но после того как газеты подняли такой шум по поводу убийства этого парня Данди в субботу, смерть чертова писаки может дорого нам обойтись. – Он долил чашку доверху горячим чаем и поднес Кольриджу. – Вот, возьмите, сэр, – мягко произнес он. – Глоток горячего чая вам не помешает.
– Лекарство… – простонал Кольридж. – Где мое…
– Лекарство в чае, – заверил его Керрингтон. – Выпейте.
Кольридж опустошил чашку в четыре глотка;
– Еще, пожалуйста…
– Хватит пока. – Керрингтои взял у него пустую чашку и поставил на стол. – С этой дозы он проспит до полудня, – сказал он Дженкину. – Я вылью остаток чая, чтобы кто-нибудь не догадался. И поторопись: веди его в комнату Данги, если не хочешь тащить его на себе.
– А когда мы?.. – шепотом спросил Дженкин.
– Теперь уже скоро, хотя нас уже на одного меньше – этот ублюдок Эшблес двинул Мерфи по шее, да так, что позвоночник сломал. Наповал.
– Кто таков этот Эшблес?
– Не знаю. Хотя нам повезло, что он из крепких: их высочествам придется с ним хорошо повозиться, прежде чем они разделают его на части. Впрочем, надолго его все равно не хватит, и нам надо управиться с ними, пока они заняты. Так что поспешим.
Дженкин подошел к качалке, помог Кольриджу подняться на ноги и вывел его из комнаты.
Керрингтон с лицом, вытянувшимся от напряжения, вынес чайник на черное крыльцо и выплеснул на ступеньки, потом запер дверь, бросил пустой чайник в кресло и осмотрелся. Вряд ли, конечно, полиция доберется сюда, но мало ли что… Он принес из прихожей пару ковриков и прикрыл лужу крови и битое стекло. Затем выпрямился и покачал головой, вспоминая, с какой стремительностью Эшблес справился с Мерфи. Что это, черт возьми, за человек такой?
И с чего бы ему разъезжать в обществе известного писателя и нищего мальчишки вроде, Джеки Снаппа?
Тут краска сбежала с лица Керрингтона, и он попробовал как можно точнее припомнить лицо Джеки Снаппа… и сравнить его с тем лицом, которое он видел шесть месяцев назад, в тот день, когда старый Данги и Ахмед-индус пытались убить Хорребина и сбежать подземной рекой.
Брат и сестра? Мальчишка, переодетый девушкой? Или просто случайное сходство? Что ж, Керрингтон имел возможность выяснить это.
Он поспешил в прихожую, распахнул дверь на лестницу и скатился по первому из четырех пролетов, что вели в подземелье, – каждый последующий на век древнее предыдущего.
Теперь, когда почти не осталось сомнений в том, что ее убьют еще до рассвета, прежнее намерение покончить с собой представлялось Джеки недостойным жестом отчаяния. Одно слово «Мэдлин». Ее заперли в ближней к лестнице клетке. Она успела заметить, что длинный ряд таких же клеток уходит в темноту и оттуда доносятся звуки, которые заставляли ее радоваться тому, что ближайший факел висит на стене в доброй дюжине ярдов от нее и пламя его то и дело сбивается холодным затхлым сквозняком. Рычание, поскуливание, мокрые шлепки, шелест тяжелой чешуи и постукивание когтей по камню… будто она оказалась в каком-то экзотическом зверинце… Но это не самое страшное – она слышала и другие звуки, неразрывно связанные с первыми: торопливый шепот, приглушенный смех и – в одной из дальних от нее клеток – низкий голос, монотонно бубнящий детские стишки.
Она провела в клетке не больше пяти минут, когда дикий вопль заставил ее вскочить – вопль захлебнулся кашлем и всхлипами, и она узнала голос Вильяма Эшблеса.
– Ладно, ублюдки чертовы, – услышала она; Эшблес говорил отрывисто, выплевывая слова, словно выбитые зубы. – Вам это нужно, так попробуйте купить это. Я вам… – Его голос оборвался новым криком. Звук, как показалось Джеки, доносился откуда-то справа, усиленный низкими сводами туннелей.
– Ты можешь, – послышался другой голос, – купить себе быструю смерть. Ничего больше. Покупай сейчас, пока мы не подняли цену.
– Будь я проклят, – прохрипел Эшблес. – Я не…
Новый отчаянный вопль отразился эхом от каменных стен.
Твари в соседних клетках беспокойно заерзали и забормотали – крик явно действовал им на нервы.
Джеки услышала шаги на лестнице и посмотрела вверх. Высокий мужчина вошел в подземный зал и быстрым шагом направился к ней, на ходу сорвав со стены факел, – и Джеки забилась в дальний угол клетки: она узнала Лена Керрингтона.
Она съежилась, закрыв лицо руками, а тяжелые шаги башмаков Керрингтона стучали по камням все ближе и ближе. Он только собирается проверить, что они делают с Эшблесом, убеждала она себя. Не высовывайся, и он пройдет мимо…
Из глаз ее покатились слезы, и она начала тихонько всхлипывать, когда шаги стихли прямо перед ней.
– Привет, Джеки, – загремел голос Керрингтона. – У меня к тебе пара вопросов. Посмотри на меня. Она не подняла головы.
– Черт подрал, ублюдок маленький, я сказал: посмотри на меня! – закричал Керрингтон, просовывая факел сквозь прутья решетки и тыча им почти в щеку Джеки.
Горящая смола капнула ей на штаны, и ей пришлось разогнуться. Она упала на четвереньки, оказавшись лицом к лицу со стоящим по ту сторону решетки Керрингтоном.
Еще один вопль Эшблеса пошел гулять эхом по подземным залам и коридорам, и когда он наконец стих, Керрингтон хохотнул.
– О, сходство будь здоров, – произнес он тихо, но с холодным удовлетворением. – А теперь слушай меня, парень: я хочу знать, что за девку я встретил наверху, которая послала меня почти на верную смерть шесть месяцев назад?
– Господом Богом клянусь, сэр, – пробормотала Джеки, – я не…
Нетерпеливо зарычав, Керрингтон снова сунул факел в клетку, но, прежде чем он успел сделать что-то, две зеленые руки с длинными пальцами вцепились в прутья, отделявшие клетку Джеки от соседней, и Керрингтон оказался лицом к лицу с оскаленной, выпучившей глаза мордой одной из Ошибок Хорребина.
– Оставь ее в покое, – внятно произнесла похожая на огромную рептилию тварь.
Керрингтон зажмурился и убрал факел.
– Ее? – переспросил он и пристально посмотрел на Джеки, вновь съежившуюся, всхлипывая, в углу клетки. – О, да, конечно, – выдохнул он чуть слышно. – О, да, да, да, – добавил он через секунду таким голосом, словно проглотил большую ложку меда. Он порылся в кармане, достал связку ключей, отпер замок, отодвинул засов и распахнул дверь клетки так резко, что ключи звякнули по железной раме – Боюсь, он мертв, ваша честь, – послышался со стороны лаборатории голос Хорребина.
Керрингтон огорченно скривил лицо и начал было запирать клетку.
– Сердце еще бьется, – послышался голос Романелли. – Дай сюда нашатырный спирт. Он продержится еще добрую четверть часа, и мне нужны ответы.
– Держись, Эшблес, держись, – прошептал Керрингтон, снова распахивая дверь. Он протянул руку, схватил Джеки за рукав и вытащил из клетки. Она брыкнулась, и он ударил ее по лицу так сильно, что у нее потемнело в глазах. – Пошли, – рявкнул он и потащил свою оглушенную пленницу через соседний зал под арку, ведущую в подземную пещеру.
За аркой его поджидала дюжина вооруженных людей, и один из них шагнул к Керрингтону.
– Ну что, шеф?
– Что? – буркнул Керрингтон. – Нет, еще не пора – время Эшблеса еще не истекло. Я скоро вернусь; отведу только Джеки в нижний тупик расплатиться по старому счету.
Человек непонимающе уставился на него. Керрингтон ухмыльнулся, взялся за кончик усов Джеки и сорвал их.
– Старина Джеки, как выяснилось, у нас девица!
– Ч-что вы… но не сейчас же, шеф! Заприте ее обратно, пусть остается на сладкое! Боже, у нас ведь столько дел, вы не можете…
– Я скоро вернусь. – Он толкнул Джеки дальше; она поскользнулась и упала в грязь.
– Ради Бога, шеф! – не сдавался человек, хватая Керрингтона за руку, когда тот наклонялся, чтобы поднять ее. – Во-первых, не можете же вы идти в нижний тупик в одиночку! Все беглые Ошибки живут там, и…
Керрингтон отшвырнул факел, повернулся и врезал говорившему под дых – тот захлебнулся, сел и откатился набок. Керрингтон обвел взглядом остальных.
– Я скоро вернусь, – повторил он. – Ясно?
– Ясно, шеф, – неуверенно пробормотали двое-трое.
– Вот и хорошо. – Он подобрал факел, рывком поднял Джеки на ноги и погнал ее дальше, вниз по склону – в темноту. Пламя факела трепетало на сыром ветру и освещало только покрытые плесенью камни пола в паре футов от них; стены и потолок терялись во тьме.
Они шли так несколько минут, успев по дороге пару раз упасть и извозиться в грязи, а свет факелов у арки не доходил до них даже слабыми отблесками. Наконец Керрингтон остановился, швырнул Джеки наземь, а сам опустился рядом на колени и воткнул факел в забитую грязью щель между камнями.
– Будь паинькой, и я убью тебя сразу же после этого, – пообещал он с ласковой улыбкой.
Джеки свела ноги вместе и ударила его – он с легкостью парировал удар локтем, но она сбила факел – тот, подпрыгивая, покатился вниз и вдруг с шипением погас.
– Хочешь выключить свет? – хохотнул Керрингтон в наступившей полной темноте. Он схватил ее за плечи и прижал коленом к камням. – Это хорошо – люблю застенчивых.
Джеки всхлипнула – он завозился сверху, потом замер на несколько секунд, дернулся и как-то странно, сдавленно охнул. Потом снова пошевелился, слабо царапнув ногтями ее лицо, опрокинулся набок, и она услышала странный булькающий звук – словно вода вытекает из опрокинутого графина. В воздухе запахло нагретой медью, и она поняла, что это кровь струится по камням.
Теперь она слышала то, что до сих пор заглушалось ее же собственным плачем: шепот тоненьких голосов. – Вот жадная свинья, – взвизгнул один. – Все расплескал!
– Так подлижи с камней! – прошипел другой в ответ. Джеки попыталась встать, но что-то, похожее на руку с зажатым в ней живым лобстером, дернуло ее обратно.
– Не так быстро! – произнес еще один голос. – Ты спустишься с нами ниже – к самому нижнему берегу, – мы посадим тебя в ладью и пустим по течению. Ты будешь нашим подношением змею Апопу.
– Только глаза оставьте! – прошептал кто-то. – Она давно обещала их нам с сестрой.
Джеки закричала только тогда, когда чьи-то паучьи лапки начали шарить по ее лицу.
* * *
То, что Кольридж увидел в клетках, лишь подтвердило его подозрения, что он видит все это во сне, накурившись опиума. Правда, в очень ярком сне. Необычно ярком.
Когда его головная боль и спазмы в желудке немного унялись, он с удивлением обнаружил, что находится в темной комнате – без всякого представления о том, как и когда попал сюда, – и когда он встал, потянулся за часами и не нашел даже стола, зато поразился тому, как темно в комнате, он вдруг понял, что находится вовсе не у себя в номере в «Гудзоне», а пошарив вслепую по маленькой клетушке, убедился в том, что он и не в доме Джона Моргана или Бейзила Монтегью, да и вообще ни в одном из известных ему мест. В конце концов он нащупал дверь, открыл ее и целую минуту стоял, слепо щурясь на освещенную факелами лестницу – архитектуру которой определил как провинциальную романскую – и прислушиваясь к отдаленным стенаниям и крикам.
Нереальность окружения вкупе со знакомым, хотя и необычно сильным, ощущением пустоты в голове и теплая вялость в суставах убедили его в том, что он снова принял слишком сильную дозу лауданума и теперь галлюцинирует.
Постояв немного, он вышел на лестничную площадку. Народное поверье, что приснившийся дом есть отражение собственного разума, показалось ему не лишенным здравого смысла, и хотя не раз в своих снах он плутал по нижним этажам рассудка, ему ни разу не доводилось спускаться еще ниже, – в катакомбы. Жуткие звуки доносились снизу, так что, любопытствуя, что за чудища обитают на самом дне его разума, он начал осторожно спускаться по ступеням.
Несколько остерегаясь того, с чем может столкнуться, он все же гордился тем, что оказался способен на столь изощренную фантазию. Мало того, что выветренные камни представлялись ему с необычайной четкостью, а шорох его шагов отдавался от стен и ступеней слабым эхом, но самый воздух, поднимающийся снизу, казался промозглым, затхлым и пах плесенью, водорослями и… да, конечно, зверинцем.
Чем ниже он спускался, тем темнее становилось, и когда он оказался на нижней площадке, его окружала абсолютная темнота, нарушаемая лишь слабым мерцанием – должно быть, это светили факелы, расположенные за несколькими поворотами коридора, а может, это были просто яркие пятна на его сетчатке.
Он медленно брел по неровному полу в том направлении, откуда доносились рычание и стоны, но когда ему оставалось до клеток всего несколько шагов, он застыл от громкого крика – столько в нем было боли и безнадежности. А это что, удивился он, мои амбиции, стреноженные и загубленные моей же леностью? Нет, вряд ли, куда вероятнее, это воплощение моего долга – в первую очередь моего таланта, – оставленного мною без внимания и заключенного в самые дальние, почти недосягаемые уголки моего сознания.
Он шагнул вперед и очень скоро уткнулся в холодные прутья ближайшей клетки. Что-то тяжело шлепнулось иа пол, потом послышался звук, будто по камням волокут что-то сырое, и Кольридж сообразил, что порывы ветра, холодившие ему руки, – это чье-то прерывистое дыханий.
– Здорово, приятель, – услышал он неестественно низкий голос.
– Здравствуйте, – немного нервно откликнулся Кольридж. – Вы что, заперты здесь?
– Мы… мы здесь все взаперти, – согласилось невидимое существо, и из соседних клеток послышались одобрительные уханье и чириканье.
– Может, вы тогда, – пробормотал Кольридж, обращаясь скорее к себе самому, – мои пороки, которые я сумел обуздать? Вот уж не думал, что у меня их столько…
– Освободи нас, – произнесло существо. – Ключ в замке крайней клетки.
– А может быть, – продолжал Кольридж, – вы – мои способности, которые я так и не развил в себе из-за лени? Может, мое невнимание и небрежение извратили вас так?
– Не знаю… не могу сказать точно, приятель. Освободи нас.
– Но разве не страшнее извращенные силы и способности обузданного порока? Нет, друг мой, мне кажется, лучше уж оставить вас как есть. Ведь не случайно же так крепки прутья этих клеток. – Он повернулся и собрался уходить.
– Но не можешь же ты просто игнорировать нас! Кольридж задержался.
– Не могу? – задумчиво переспросил он. – Что ж, может, ты и прав. Ибо не может быть успешным решение, если исключен хотя бы один из факторов проблемы – на этом уже обжигались пуритане. Хотя клетки эти – я убежден – суть обозначение моей воли, моего контроля над вами. Я не могу не принимать вас в расчет.
– Освободи нас и увидишь.
С минуту Кольридж нерешительно стоял в темноте.
– Собственно, а почему бы и нет? – пробормотал он наконец и заковылял к последней клетке, в замке которой все еще висел оставленный Керрингтоном ключ.
* * *
Едкие аммиачные пары снова выдернули Эшблеса из забытья, вернув его в эту жуткую, освещенную факелами комнатку с полом, залитым жидкой грязью.
В прошлое свое пробуждение он обнаружил, что способен отделяться от своего истерзанного, привязанного к столу тела – точнее, способен погружаться в недра своего горячечного сознания настолько, что все хирургические манипуляции Романелли воспринимались им как слабые щипки и толчки; так плывущий в глубине почти не ощущает возмущения воды на поверхности.
Эта перемена была приятна, однако, вернувшись в сознание на этот раз, он отчетливо понял, что умирает. При том, что каждое из причиненных Романелли увечий по отдельности не представляло смертельной опасности, для того, чтоб хотя бы остаться живым, Эшблесу необходимо было попасть в реанимацию 1983 года.
Единственным оставшимся у него глазом он уставился в стену напротив и без всякого удивления увидел на полке над водяной колонкой шеренгу игрушечных человечков ростом в четыре дюйма, потом с трудом повернул голову и уставился в искаженное неверным светом факелов лицо Романелли. Должно быть, это все-таки альтернативный мир, отстраненно подумал он. Здесь Эшблес погиб в 1811 году. Ну что ж, он тоже умрет молча. Не думаю, чтобы ты, Романелли, смог вычислить расположение будущих окон во времени по известным мне прошлым окнам – но и этого шанса я тебе не дам. Можешь сдохнуть здесь вместе со мной.
– Вы перестарались, – послышался писклявый голос Хорребина откуда-то сзади. – Это вам не ящик вскрыть – не так просто и не так быстро. Вы его просто убиваете.
– Возможно, он тоже так думает, – прохрипел Романелли, стоявший в явно причинявшей ему немалые страдания паутине крошечных молний. – Но слушай меня, Эшблес: ты не умрешь, пока я тебе не позволю. Я мог бы отрезать тебе голову – правда, могу – и все же поддерживать жизнь в твоем теле с помощью магии. Ты, должно быть, надеешься, что умрешь до рассвета? Позволь мне огорчить тебя: я могу растянуть твою смерть на десятилетия.