Павлов Сергей Иванович. Неуловимый прайд

   — Безлюдно сегодня.
   — Я всех разогнал, — сказал Крамер.
   — Конечно. Праздник.
   — Не поэтому, — сказал Крамер, схватил кофейник и долил себе. Хотел долить Леониду, но чашка была полной, и он небрежно поставил кофейник. У него тряслись руки. — Я разогнал всех еще позавчера. И жалею, что не сделал этого раньше.
   — Как ты себя чувствуешь? — спросил Леонид.
   — Превосходно. Я просто немного устал.
   — В это можно поверить. Иди-ка ты, наверное, спать…
   — Зря, что ли, я ждал тебя? Я знал, что ты непременно примчишься сюда прямо из космопорта.
   — Мог ли я догадаться, что ты, бодрствуя, ждешь меня с позавчерашнего дня?
   — Много чести, экселенц. Просто обстановка такова, что до твоего приезда я не имел права чувствовать свою усталость.
   — Теперь имеешь. Отправляйся-ка ты в самом дела спать, дружище.
   — Для этого из меня придется выкачивать кофе.
   — В ближайшие дни постараюсь спровадить тебя в длительный отпуск.
   Крамер перестал жевать и угрюмо покосился на Леонида.
   — Только попробуй.
   — А что? Ты не смеешь противиться мне. Между прочим, я принял скипетр верховной власти.
   — Я знаю. Следовало ожидать. Уходя, Маккоубер заявил руководству Ю-Центра, что Проект вступил в новую стадию технологической эволюции и что теперь командовать Проектом можно доверить лишь разработчикам системы «Физлер».
   — Что он еще говорил?
   — Когда он зашел попрощаться перед отлетом на Землю, он подергал себя за ухо и сказал… Хочешь, повторю дословно, что он сказал?
   — Давай дословно.
   Крамер, мастерски копируя жесты Маккоубера и его интонацию, произнес раскатистым баритоном:
   — Ну что ж, дорогие мои «свистуны» ^{note 1}. Пробил час… Да. Час пробил. Ухожу. Чувствую себя виноватым, но ухожу. Я сделал все, что должен был сделать. И даже то, чего делать был не должен. Да… Я очень устал. Очень… Мы породили Ютавра. Может быть не Ютавра… В общем, странную штуку мы породили. Вы и я. Не знаю, как вы с ней справитесь. Да. Не знаю… Но так или иначе, желаю вам успехов. Будьте мужчинами. Рад был знать вас и с вами работать. Да. Общий салют!..
   Крамер умолк. Леонид смотрел на него ошарашенно, Крамер бросил пустую тарелку в раздан. Сказал:
   — Представляешь себе? Он стоял вон там и все это нам говорил. А мы сидели за пультами и, открыв рты, все это слушали. И пока мы переваривали сказанное, он помахал нам рукой и вышел. Больше мы его не видели. Потом мы узнали, что Земля его отозвала и он улетел на «Анарде». Ты разминулся с ним где-то, должно быть, в районе марсианской орбиты.
   Леонид заметил, что давно уже держит чашку кофе в поднятой руке, и залпом выпил крепкий напиток. Спросил:
   — Что он имел в виду?
   — Я бы и сам хотел это знать. Сейчас мне кажется, что он имел в виду Рой.
   — Облако стержней? У тебя есть основания так думать?
   Крамер сунул нос в чашку, смолчал.
   Теперь Леонид был совершенно уверен: что-то произошло. Что-то такое, что угрожало разработанной системе «Физлер», нормальной работе группы, лично ему и коллективному делу. И, может быть, даже Проекту в целом. Спрашивать прямо он почему-то боялся.
   — Как прошел Конгресс? — полюбопытствовал Крамер, не отрываясь от чашки.
   — Довольно спокойно. За исключением того, что много шумели меркуриологи, а в стане пространственников случился крупный раскол. По Юпитеру все прошло удивительно гладко.
   — Гладко было на бумаге… Еще кофе?
   — Давай. Конгресс благополучно закрыли, и не успели отзвучать фанфары финального торжества, как поступило сообщение из Ю-Центра о самоотставке Маккоубера. В Управлении никто ничего не понял. Послали в Дальний запрос, требуя разъяснении… По-моему, ты злоупотребляешь крепким кофе, Улаф.
   — Разве? — Крамер заглянул в пустой кофейник. Отправил его в раздан. Он явно не находил, чем бы занять свои руки. Это означало, что он напился крепкого кофе до судорог. И еще означало, что чем-то очень занята его голова. — Надеюсь, им не пришло на ум заодно потребовать разъяснении и от тебя?
   — Нет. К тому времени я успел удрать в Большой сибирский заповедник. Мне уже оформили зеленый литер на любой из ближайших рейсов в сторону Дальнего, и я решил подышать таежным воздухом перед отлетом. Подышать мне не дали. Я застал Комиссию в полном составе. Никогда прежде я не встречал такого представительного скопления бывших Ю-центровцев. Не постеснялись потревожить даже старика Иванова. Когда старик узнал о самоотставке Маккоубера, ему сделалось нехорошо. Это он предложил утвердить отставку, а самого Маккоубера срочно отозвать на Землю. Потом потянулись дни бесконечных совещаний. Проект разобрали по косточкам, обсудили со всех возможных сторон, задним числом одобрили разработку нашей системы, слегка поругали систему «Магистр», предложили еще раз продумать процесс Ю-моделирования с тем, чтобы дать дорогу новым идеям по его конструктивному улучшению. Насилу я оттуда ноги унес…
   — Это неважно, — рассеянно заметил Крамер.
   — Не понял, — сказал Леонид. — Что неважно?
   — Все неважно. Комиссия, «Магистр» и ноги. Хорошо, что ты унес оттуда голову. Твоя голова нам еще пригодится. Мне, ребятам, Проекту. Это просто очень кстати, что ты унес свою голову…
   — Бред собачий, — сказал Леонид. — Иди и проспись.
   — Если б ты знал, как не хочется мне портить тебе настроение в праздник… — Крамер поморщился. Занятие для рук он нашел, пытаясь завязать ложку узлом. — Ты только не очень волнуйся.
   — Выкладывай, — сказал Леонид, отобрал у Крамера ложку и зашвырнул ее в раздан.
   — Не вели казнить…
   — Выкладывай, — повторил Леонид. Крамер все еще колебался, и Леонид тихо добавил: — Я сейчас так тряхну тебя, ходячий кофейник…
   — Не надо, — серьезно сказал Крамер. — Ты сделаешь это после… После того, как узнаешь, что система «Физлер» не работает…
   Леонид взялся руками за край стола и медленно стал подниматься. Стол затрещал.
   — Ты только не волнуйся, — быстро заговорил Крамер. — Ну что ты, в самом деле!.. Ну временно не работает. Все наладится, ты только не волнуйся!.. — Он суетливо убирал посуду. — Система будет работать. Мы заставим ее работать…
   — Давно не работает?
   — Кто не работает? Система?
   — Да, система.
   Крамер опустил руки.
   — Давно.
   — Почему не сообщил? Я бросил бы все и вернулся.
   — Там с тебя сняли бы голову, и ты вернулся бы к нам без головы. А руководителем Проекта был бы назначен кто-нибудь посторонний. С головой или без, но суть даже не в этом. Зачем нам нужен руководитель, который не смыслит в Проекте ни уха, ни рыла?
   Леонид сел.
   — Стратег, — сказал он. — Ну, допустим, ты прав. Но почему не работают «Физлеры»?
   — Не знаю. — Крамер устало провел ладонью по лицу. — То есть, я знаю, почему не работают «Физлеры». Потому что Рой нестабилен, в нем все время идет какая-то странная перегруппировка масс и геометрических объемов. Но я не знаю, почему это происходит и, главное, как. Я пытался выяснить причину странного явления, уловить его закономерность. Я работал, как лошадь, надеясь, что к твоему прибытию успею построить его логическую модель… Ничего я не успел. Совершенно запутался и ничего больше не понимаю. В голове манная каша и ни одной дельной мысли…
   — Конечно. Ты утопил свои мысли в кофейной цистерне. Так говоришь, внутри «камбалы» происходит смещение масс и объемов?
   — "Камбалы"?.. — Крамер присвистнул. — Да, ведь ты же ничего еще не знаешь…
   — Ты уже забыл, по чьей это милости? — Леонид поднялся. — Стратег.
   — Виноват, — сказал Крамер. Кивнул на экран. — Можешь ознакомиться. Там схема одной из стадий перегруппировки Роя.
   Леонид пошел к экрану знакомиться.
   Он бегло оглядел экран и посмотрел на Крамера. Крамер кивнул.
   — Не сомневайся, — сказал он и постучал себя пальцем в лоб. — Здесь у меня все в порядке. Что делать, если Рой действительно имеет такую форму? Есть и другие, более интересные, но эта форма самая характерная. Форма номер один.
   Леонид пробежал глазами ряды математических выкладок, опять уставился на схему Роя. «Камбалы» больше не существовало. На схеме были три группы сгустков. Группы расположены по правилу трехосной симметрии. В каждой группе по три сгустка…
   — На выкладки не обращай внимания, — посоветовал Крамер и тоже поднялся. — Это частные случаи перегруппировок Роя. Общую формулу я не…
   — Улаф, — глухо проговорил Леонид. — Трижды три… Сколько это будет?
   Крамер подошел ближе.
   — Трижды три будет девять, — сказал он и почесал за ухом.
   Леонид молча разглядывал схему. Крамер тоже уставился на экран. Они постояли рядом. Потом Крамеру надоело, и он сказал:
   — Модель кинематическая.
   Леонид не ответил.
   — Модель кинематическая, — повторил Крамер. Пожал плечами и склонился над пультом.
   Сгустки на схеме плавно перегруппировались, и схема приняла новую форму. Затем эту форму сменила другая; схема все время менялась с калейдоскопической быстротой, но плавно; формы иногда повторялись, и чаще других на экране мелькала форма номер один. Как только новая форма входила в стадию завершения, Рой выглядел симметричным, и в нем было непременно девять сгустков…
   — Вот видишь, — сказал Крамер. — Разве «Физлеры» могут нормально работать в таких условиях? Это не «камбала».
   — Вижу, — сказал Леонид.
   — Я не мог найти общую закономерность перегруппировок масс и объемов. Пока не будет «Физлерам» новой программы, нам не угнаться за текучестью форм. Как было все просто, когда была «камбала»!..
   — Понятно, — сказал Леонид.
   — Ты думаешь, я не пробовал сбить Рой в однородную кучу «Слонами»? Пробовал. После этого Рой научился переливаться из одной точки пространства в другую.
   — Научился?.. — спросил Леонид.
   Крамер пристально посмотрел на него. Леонид следил за игрой схематических форм. Крамер сказал:
   — Я промоделировал всего лишь несколько стадий. Это уже идет повторение. А вообще-то нет им числа… — Он потянулся к пульту.
   — Пусть идет, — остановил его Леонид. — Каков временной интервал изменения форм?
   — Около двенадцати часов. За каждый оборот вокруг планеты — новая форма. Или мы научимся предсказывать форму Роя хотя бы на один оборот вперед, или…
   — Да, — сказал Леонид. — Хорошая была система «Физлер». Жаль…
   — Ты что!.. — ошарашенно выдохнул Крамер. — Хочешь так просто отказаться от родного детища?!
   — Отчего же «просто»? С глубочайшим прискорбием.
   Леонид побрел к противоположной стене зала, широкая стеклянная площадь которой была частью прозрачного фасада здания, и посмотрел на город с высоты тридцатого этажа. Искусственные солнца были погашены, и город утопал в разноцветном море огней праздничной иллюминации. Сегодня даже купола энергетических станций, видневшиеся за вершинами хребта, были разукрашены ярко-зелеными полосами. На вершине здания Администрации пылала огромная пурпурная цифра 20.
   Леонид услышал рядом шумное дыхание Крамера.
   — Значит, так… — проговорил Крамер. — Значит, вся моя трехмесячная работа Юпитеру под хвост? Так понимать?
   — Нет. Понимать так, что поработал ты очень полезно. Спасая систему «Физлер», ты доказал ее нежизнеспособность. Маккоубер прав: Проект вступил в какую-то новую, неожиданную для нас стадию своей технологической эволюции. Мы рассчитывали, что дело закончится сравнительно стабильной «камбалой», и придумали для нее «Физлеры». Дело закончилось Роем и этой вот калейдоскопной свистопляской… — Леонид, не оглядываясь, показал через плечо в сторону экрана. — А может быть, даже еще не закончилось. Будем мужчинами, Улаф. Очевидно, от нежизнеспособной системы надо отказываться и немедленно браться за поиски чего-то принципиально нового. Давай трезво оценивать ситуацию. «Камбалы» больше нет, «Физлеров» нет. Есть Рой и есть общечеловеческая потребность успешно развить Ю-Проект. Нужны идеи.
   — Нет у меня идей! Понимаешь? Стал бы я спасать систему «Физлер», если бы у меня была хоть одна самая малюсенькая идейка!.. Нет их у меня!
   — Идеи будут, — спокойно сказал Леонид.
   — А, — сказал Крамер. — Ну это другое дело.
   Они помолчали. Стоя рядом, почти касаясь друг друга, смотрели на город. Леонид спросил:
   — Скажи мне, Улаф… Ты когда-нибудь видел необычные «космические» сны? Будто ты на незнакомой планете и будто это очень реально?..
   — И будто я в плену у трехголовых аборигенов, и будто прекрасная дочь вождя этого племени освобождает меня, и будто мы влюбляемся друг в друга с первого взгляда, и я теряюсь, не зная, в какую голову мне ее целовать. Ты мне зубы не заговаривай. Что будем дальше делать с Проектом?
   — Прежде всего нужно выяснить, что по этому поводу думал сам Маккоубер. О состоянии Проекта он знает нечто такое, чего пока не знаем мы.
   — Один момент!
   Крамер сбегал к своему рабочему столу и быстро вернулся, протягивая Леониду ключ. Леонид взял.
   — От сейфа Маккоубера, — пояснил Крамер и демонстративно отряхнул руки ладонь о ладонь. — Покопайся в его отчетных бумагах и увидишь, что он знал, а чего не знал.
   — Ты копался?
   — Я слишком ценю свое время. Меня больше интересует сам Рой, чем то, что думает о нем Маккоубер.
   — А я думаю… Пока ты изучал динамику Роя, Маккоубер заглянул глубже, в самую суть проблемы. И то, что он там увидел, заставило его принять решение уйти из Проекта. Ты хорошо знаешь, что значит для Маккоубера уйти из Проекта. И если он не мог не уйти… — Леонид повертел ключ и спрятал в карман. — Ладно. Бумаги я, разумеется, посмотрю, но потом — это долгая песня. Мне кажется, есть более короткий путь.
   — Не обольщайся. Рой — крепкий орешек.
   — Рой — бренное тело Проекта. Душа Проекта — Маккоубер.
   — К черту Маккоубера! — взорвался Крамер. — Душа Проекта ни разу даже не полюбопытствовал, чем мы тут занимаемся без тебя! Неужели ты близорук и не видишь, что Маккоубер выдохся?!
   — Прекрати. Это был крупный ученый.
   — Вот именно — был! Последнее время мы работали, в сущности, без его руководства. Это я никому не в упрек, но объективности ради. Мне неприятно говорить такое за спиной Маккоубера, но ты меня вынудил на откровенность.
   — Другими словами, ты думаешь, что причина теперешних затруднений…
   — Нет уж, уволь, — перебил Крамер. — Я не обязан думать об этом. Ты обязан, ты у нас теперь Маккоубер. Вот ты и думай.
   По вершинам хребта прошелся прожекторный луч. Очевидно, прожектор направили с осветительной башни главного космодрома. На вершинах искрился лед, и это было как напоминание о том, что за пределами городской атмосферы царит лютый космический холод. Крамер посмотрел на Леонида сбоку, подышал на стекло и потер его рукавом, хотя стекло было чистым.
   — Думай, пожалуйста вслух, — сказал он. — Мне тоже будет небезынтересно.
   — Да, — сказал Леонид, — Маккоубер не очень-то благосклонно воспринял нашу идею собрать стержни в единое облако…
   — Почему ты вспомнил об этом?
   — Я, видишь ли, думаю вслух, если угодно.
   — Виноват, — извинился Крамер. — Продолжай. Сейчас ты чем-то похож на Маккоубера.
   — Вероятно, уже тогда он опасался, что огромная масса стержневых носителей информации, приобретая компактность, может в один прекрасный момент изменить свои качества. Он одобрил нашу систему не раньше, чем у него появилась обоснованная надежда, что условий для перехода Количества в новое Качество быть не должно.
   — Его успокоил мой подсчет расстояний между стержнями в будущем облаке.
   — Да. Расстояния были солидные, и Маккоубер дал нам зеленую улицу. А потом… Потом я заметил, какой у него был испуганный вид, когда он разглядывал записи «гравитационных мерцаний» только что созданной «камбалы».
   — "Мерцания"? — удивился Крамер. — Ты меня развеселил. При чем здесь «мерцания»?..
   — Весело, не правда ли? Никому, кроме Маккоубера, и в голову не пришло, что эти «мерцания» — первые признаки возможной самоорганизации облака. Он похолодел от ужаса, когда узнал о «мерцаниях», а нам очень весело. Ну разве не весело, что его опасения блистательно оправдались и мы получили себе в назидание великолепный образец самоорганизующейся системы, в просторечии — Рой? И надо полагать, основное веселье еще впереди. Судя по всему, эта система обладает немалым запасом технологической свободы самостоятельных действий. Самостоятельных и, видимо, теперь уже непредсказуемых…
   — Ладно, спрячь когти, сын льва, — я имею в виду когти твоего убийственного сарказма. Я, например, сделал все, чтобы найти возможность предсказывать поведение Роя.
   — Если Крамер такой возможности не нашел, значит ее попросту не существует. Я неплохо осведомлен о математико-аналитических способностях Крамера. — Леонид побарабанил пальцами в стекло. Спросил: — Маккоубер предпринимал попытки повлиять на Рой?
   — Ключ от сейфа у тебя в кармане.
   — В отчетах будем копаться потом. Можешь не сомневаться, как только выспишься, я тут же усажу тебя за пульт аналитической машины. А сейчас изволь ответить на мой вопрос.
   — Ну как он мог влиять на Рой? А главное — чем? Едва появились первые сгустки, он приказал нам распылить их «Слонами» в однородное облако. И уж если «Слоны» оказались бессильны… — Крамер развел руками. — А ты говоришь «повлиять». Скорее эта неудачная попытка повлияла на наши с Маккоубером отношения. Он словно забыл дорогу в этот зал, а нас вообще перестал замечать. Два раза летал он с Дэном Фростом непосредственно к месту событий, и каждый раз возвращался еще угрюмее, чем улетал. По-моему, он решил, что мы загубили Проект, и подал в отставку.
   — Это по-твоему. Если бы он так решил на самом деле, он спустил бы с нас шкуру — с меня и с тебя в первую очередь — и заставил бы исправить положение. Чужие ошибки всегда кажутся исправимыми. Я думаю, Улаф, когда Маккоубер произносил слово «Ютавр», он довольно отчетливо представлял себе его смысл…
   — Кентавр, Минотавр, — рассеянно дополнил Крамер. — Если произнести мою фамилию наоборот, получится Ремарк. Магия слов или словесная эквилибристика, и сколько угодно скрытого смысла… Чем тебя насторожило слово «Ютавр»?
   — Маккоубер мог подать в отставку только в одном случае, Улаф… Если был убежден, что допустил ошибку сам.
   Леонид взглянул в ошеломленные глаза Крамера и добавил:
   — Или еще хуже… Если был убежден, что погубил Проект собственными руками.
   Крамер судорожным движением расстегнул ворот рубахи.
   — Но как бы там ни было, Улаф, Рой все-таки существует, и надо искать способ заставить его отдать нам Ю-информацию. Точка.
   Крамер шумно перевел дыхание.
   — Ну почему я так люблю оптимистов?.. — с грустным недоумением вопросил он пространство.
   Белая дверь открылась, и в зал вошла Надия. Леонид увидел ее и ощутил, что вместе с ней в зал вошел праздник, о котором они тут с Крамером позабыли. Во всем ее облике была какая-то неузнаваемая новизна, и Леонид, поспешивший навстречу, не сразу понял, в чем дело, и только когда они встретились в центре зала, он осознал, что дело не в новой прическе и даже не в новомодном светящемся платье, а в том, что трехмесячный срок без нее — это слишком жестокая и совершенно несправедливая штука…
   Она первая вспомнила, что здесь они не одни, посмотрела в ту сторону, где стоял Крамер, глядя сверху на город, и сказала ему: «Здравствуй, Улаф!» — и когда он обернулся, она помахала рукой, добавила: «С праздником!» — и Крамер церемонно ей поклонился.
   Крамер проводил их взглядом. У двери Леонид задержался и виновато на него посмотрел. Надия крикнула: «Мы будем в Зимней Пирамиде, Улаф! Приходи побыстрее!» Крамер пожал плечами и сделал в воздухе неопределенный жест.
   Тайна покрывала Зойсуэллы, Дэн Фрост и равнение на Юпитер
   Город был изобретательно ярко украшен иллюминацией. На длинном светящемся панно, мимо которого они проходили, катились колеса. Сначала катились маленькие колеса, потом большие, потом опять маленькие и снова большие. В каждом колесе вращались календарные цифры прошлых лет, и чем крупнее было оно, тем более поздним годом было отмечено. Леонид опросил Надию, что означают эти колеса. Она не знала. Они поцеловались. Откуда-то сверху послышались возгласы. Леонид туда посмотрел и увидел, что вдоль эстакады двигалось много людей, и все они махали руками и одобрительно что-то кричали про поцелуи и годовые колеса.
   Виновники переполоха не стали разбираться, что к чему, — схватившись за руки, пустились наутек.
   За углом они перевели дыхание. Здесь было другое панно. На этом панно сновали синусоидальные волны, по волнам плыл круторогий бык, а на спине быка уверенно сидела красавица с античным профилем. Это была, конечно, Европа на похитившем ее быке-Юпитере, и целоваться здесь было неудобно. Бык повернул голову и совсем не мужественно, по-коровьему произнес «му-у-у…» Надия передразнила быка. У нее это вышло очень забавно, они рассмеялись и пошли дальше.
   Дорожка с твердым гладким покрытием вела по аллее цветущих глициний и дальше — через пруд с фонтанами. Гирлянды фиолетовых цветов глицинии распространяли сильный аромат, струи фонтанов блестящими дугами перекатывались над низким мостом и шумно падали в пруд, а за фонтанами был освещенный вход в Летнюю Пирамиду, огромная треугольная грань которой наклонно сужалась к вершине золотисто мерцающим острием.
   Они прошли по набережной пруда, пересекли красочно иллюминированный розарий и ступили на ленту движущегося тротуара. Тротуар двигался по направлению к Форуму вдоль аллеи молодых камфорных деревьев городского сквера. Здесь было безлюдно и тихо. Надия сказала, что отсюда можно пройти в Зимнюю Пирамиду мимо Павильона Иллюзий, и хотела спрыгнуть с тротуара, но Леонид ее задержал и сказал, что в Зимнюю лучше пройти мимо Форума и так будет даже быстрее.
   Но быстрее не получилось.
   Тротуар внезапно остановился. Между деревьями был проход на информационную площадку городского Центра Известий. Обычно эту площадку, как цветы клумбу, усеивали сотни чашеобразных кресел, люди сходились сюда группами и в одиночку, просматривали цикл объемной видеоинформации о событиях дня и расходились, уступая место тем, кто не видел. Но сегодня ничего этого не было. Посредине пустынной площадки возвышался невероятно древний с виду фонарный столб, обвитый обрывком ржавой цепи, а в круге яркого света находилась одинокая фигура человека в черном.
   Фигура стройная — длинные ноги, изящный изгиб талии и бедра, — но в позе этого человека, с ног до шеи затянутого в черное трико, угадывалось столько неизбывной скорби, что одного взгляда на него было достаточно, чтобы почувствовать себя нехорошо и тревожно. И еще этот древний дурацкий фонарь и ржавые цепи… Леонид и Надия переглянулись.
   — Ты что-нибудь понимаешь? — спросила она.
   — Разберемся, — коротко ответил он, и они подошли к неподвижной фигуре, воплотившей в себе вселенскую скорбь.
   Звука их шагов человек, казалось, не слышал. Закрыв лицо руками в белых перчатках, опираясь плечом о фонарный столб, он стоял совершенно окаменело, как статуя — красивая черная скорбная статуя, и даже не шевельнулся, когда они вступили в круг света от фонаря и Леонид негромко спросил:
   — Не нужна ли вам наша помощь?
   За пределами светлого круга было пустынно и сумрачно, тишину нарушало поскрипывание подвешенного на цепи фонарного колпака… Леонид тронул плечо незнакомца и повторил свой вопрос.
   Незнакомец отвел ладони. Его лицо — скорбная маска мима: обведенные белым рот и глаза, а под глазами — синие треугольники.
   — Ваша помощь?.. — вопросил он пространство гулким шепотом, и хотя губы его шевельнулись на неподвижном лице, звук шел откуда-то сверху, шел, что называется, от фонаря, и Леониду все это не очень понравилось.
   — Право, не знаю… — шепотом сказал незнакомец. — Да, может быть… Печально, если сегодня нам не удастся проникнуть в тайну покрывала Зойсуэллы!.. — Жест отчаяния, фонтанчики слез, и Леонид ощутил себя участником какого-то дурацкого спектакля.
   Сумрак за пределами освещенного пятачка сгустился, пушистыми хлопьями повалил снег. Леонид взглянул на обнаженные плечи Надии. Ему хотелось взять ее за руку и уйти, но было заметно, что ей любопытно, и он сдержался. Мим поднял руки вверх полукругом. Зазвучала ритмичная музыка, площадка двинулась с места и поехала вниз.
   Леонид не ошибся — это было началом красочного спектакля, с превосходной музыкой, танцами и хоралом, насыщенного правдоподобно выполненными сферокартинами объемного иллюзиона. С первых минут стало понятным, что основа спектакля — исполнительское мастерство человека в черном трико; совершенной пластике его мимического танца, пожалуй, мог позавидовать и знаменитый Николо Беллини…
   Густо шел снег, звучала музыка, площадка ощутимо двигалась куда-то, стройное тело незнакомца в черном трико гибко покачивалось под фонарем из стороны в сторону, словно колеблемый течением длинный лист водоросли. Потом фонарь исчез. Вспыхнуло яркое теплое солнце, и странно было смотреть на него сквозь метель, потому что кроме него и летящего пуха снежинок на фоне бархатной тьмы разглядывать было нечего.
   Но вот наверху распахнулся круг голубого неба. Ритм музыки изменился, хор торжественно вывел голосовую репризу. Танцующий мим пошел вдоль границы освещенного пятачка, с видимой натугой раздвигая по окружности воображаемое полотнище тьмы, и каждое его движение было проникнуто чувством вины по поводу того, что он делал, но он продолжал это делать из каких-то одному ему понятных жертвенных побуждений. Когда он убрал с голубого неба полотнище темноты, открылась солнечная сферокартина морского побережья и вместо метели в воздухе закружилось белое облако чаек. Сквозь шум прибоя, крики птиц и рокот прибрежной гальки послышался знакомый гулкий шепот: