Страница:
Флоренс странно так смотрела на меня, словно на ребенка, у которого хотя и водянка головного мозга, но все-таки он душка.
– Как это на вас похоже! – сказала она. – Я вам сообщила, что моя помолвка с Д’Арси Чеддером расторгнута, и вы сразу же устремились ко мне. Не могли дождаться утра. Возможно, вы даже думали поцеловать меня спящую?
Я подскочил дюймов не меньше чем на шесть. Меня охватил ужас, и, по-моему, не зря. Черт возьми, ты гордишься своей особой осмотрительностью в обхождении со слабым полом, и вдруг тебе говорят, что ты сознательно лезешь за полночь в окна к спящим девицам с намерением их поцеловать!
– Господи, да ничего подобного! – возразил я и поставил на ножки опрокинутый стол. – У меня и в мыслях ничего такого не было. Вы, вероятно, задумались и пропустили мимо ушей мое объяснение. Я же сказал вам, только вы не слушали, что вышел подышать ночным воздухом, а все двери заперли, и…
Флоренс опять зажурчала. Она по-прежнему умильно смотрела на меня, как на славное придурковатое дитя, и даже еще умильнее, чем раньше.
– Неужели вы думаете, что я на вас сержусь? – попыталась она меня успокоить. – Нет, конечно. Я очень растрогана. Поцелуйте меня, Берти.
Что тут будешь делать? Вежливость прежде всего. Я подчинился, хотя и чувствовал, что это уже переходит всякие границы. Не по душе мне такие фокусы, слишком отдают французским духом. Вырвавшись, я сделал шаг назад и увидел, что выражение ее лица изменилось. Теперь она смотрела на меня, как бы примеряясь, наподобие гувернантки, приглядывающейся к новому ученику.
– Маменька глубоко ошибается, – проговорила Флоренс.
– Маменька?
– Ваша тетя Агата.
Я удивился:
– Вы что, зовете ее маменькой? Ну да ладно, дело ваше. Насчет чего же она ошибается?
– Насчет вас. По ее мнению, вы унылое и безмозглое ничтожество и вас давно уже надо было поместить в надежное заведение для умственно отсталых.
Я гордо вскинул голову, довольно чувствительно задетый за живое. Значит, вот как отзывается обо мне у меня за спиной эта ужасная женщина! Красиво, ничего не скажешь. И это женщина, напомню вам, чьего отвратительного сынка Тоса я многие годы практически нянчил на своей груди. То есть, когда он проезжал через Лондон в свою закрытую школу, я неизменно принимал его у себя с ночевкой и не только кормил по-королевски, но, жертвуя собой, водил в театр «Олд Вик» и в Музей мадам Тюссо. Неужели больше не осталось благодарности в мире?
– Вот, значит, что она говорит?
– Она очень забавно вас описывает.
– Ах, забавно?
– Например, что у вас мозги как у индюшки. Ее слова.
Тут, конечно, открывалась возможность при желании легко это опровергнуть, углубившись в вопрос о том, на каком месте по смышлености стоят в ряду наших пернатых друзей индюшки, но я воздержался.
Флоренс поправила на голове чепец, немного съехавший на сторону при поцелуе. Она продолжала ко мне присматриваться.
– Еще ваша тетя называет вас «охламон».
– Как вы сказали?
– «Охламон».
– Не понял.
– Это такое старинное слово. Означает, если не ошибаюсь, что вы растяпа и беспросветный болван. Но я ее уверила, что она заблуждается, у вас есть много достоинств, о которых люди даже не подозревают. Я это поняла еще тогда, когда встретила вас однажды в книжном магазине, где вы купили «Спинолу».
Тот случай я не забыл. Тогда все было одно сплошное недоразумение. Я посулился Дживсу, что куплю ему в подарок книгу одного типа по фамилии Спиноза – философ, что ли, такой или что-то в этом духе, – а парень за прилавком заверил меня, что нет такого писателя, и предложил взамен «Спинолу», мол, я просто перепутал названия, я схватил эту книжку, а тут в магазин возьми да войди Флоренс Крэй. Вообразить, будто я специально купил ее книгу, и начертать в ней дарственную надпись вечным пером с зелеными чернилами было для нее делом одной минуты.
– Я тогда поняла, что вы вслепую ищете дорогу к свету и тянетесь к знаниям через чтение серьезной литературы, что в глубине вашей души заложена духовность, ее надо только вывести на поверхность. Какая благородная задача, сказала я себе, помочь проявиться способностям, таящимся в вашем пробуждающемся сознании. Все равно что наблюдать, как распускается робкий поздний цветок.
Я прямо взвился. Нашла тоже робкий поздний цветок. Я уже готов был съязвить, сказав ей: «Ах вот как?» – но она еще не выговорилась.
– Я могу помочь вашему формированию, Берти, я знаю. Вы стремитесь к самоусовершенствованию, это уже половина победы. Что вы сейчас читаете?
– Н-ну последнее время было столько всяких дел, то да се, особенно много читать не удавалось, но все-таки я уже дошел до середины книги «Загадка красного рака».
Ее стройный стан был более или менее задрапирован одеялом, но мне показалось, что по нему пробежала судорога.
– О, Берти! – произнесла она, на этот раз с более привычной интонацией.
– Шикарная книга, – заспорил я. – Там одного баронета, сэра Юстаса Уиллоуби, нашли в библиотеке на полу с проломленным черепом, и…
Лицо Флоренс исказила гримаса боли.
– Бога ради! – вздохнула она. – Кажется, помочь выявлению скрытых талантов, таящихся в глубинах вашего пробуждающегося сознания, будет ох как непросто.
– Я бы на вашем месте и не пытался, – сказал я. – Не беритесь, вот вам мой совет.
– Но как же я оставлю вас прозябать во тьме, чтобы вы продолжали жить в праздности, только курили бы и пили в клубе «Трутни»?
Тут она ошибалась. И я ее поправил:
– Я еще играю в «Летучие дротики».
– Ах, эти «Дротики»!
– Если хотите знать, я скоро буду клубным чемпионом текущего года. Для меня это верняк, спросите кого угодно.
– Как вы можете растрачивать себя впустую на такие пустяки, когда могли бы читать Т. С. Элиота! Я бы хотела видеть вас за…
За каким занятием Флоренс хотела бы меня видеть, я так и не услышал, хотя не сомневаюсь, что она имела в виду что-то ученое и отвратительное. Однако в это мгновение раздался стук в дверь.
Такого развития событий я уж никак не ожидал. Сердце у меня в груди подскочило, как лосось в сезон нереста, и забилось где-то у верхних резцов. Я покосился на дверь с безумной догадкой во взоре[40], как выражается Дживс. На лбу у меня выступили капли пота.
Флоренс, я заметил, тоже немного испугалась. Навряд ли, отправляясь гостить в Бринкли-Корт, она ожидала, что ее спальня станет сборным пунктом для общественности. Когда-то я любил распевать одну песенку где был такой припев: «Пойдем, пойдем все вместе к Мод». Похоже было, что сейчас сходное намерение обуревало гостей в доме тети Далии, и бедной барышне это не могло нравиться. Они вообще любят, чтобы в час пополуночи никто не нарушал их одиночества, а тут у нее одиночества – как у киоскерши на ипподроме.
– Кто там? – спросила Флоренс.
– Я, – ответил зычный низкий голос, и она прижала ладонь к горлу. Я думал, что такой жест можно наблюдать только на сцене.
Дело в том, что зычный низкий голос, вне всякого сомнения, принадлежал Д’Арси Чеддеру. Короче говоря, Сыр снова вышел на сцену.
Флоренс заметно дрожащей рукой потянулась за халатом и спрыгнула с кровати, совершенно как горошина с раскаленной лопаты. Казалось бы – современная, выдержанная девица, всегда такая самоуверенная и спокойная, не выказывающая никаких эмоций, разве что вздернет бровь в самом крайнем случае, но тут, похоже, дружественный визит Сыра в тот момент, когда в ее комнате полным-полно Вустеров, привел ее в смятение.
– Что вам надо?
– Я привез ваши письма.
– Оставьте их на коврике за дверью.
– Я не оставлю их за дверью. Я хочу встретиться с вами лицом к лицу.
– Среди ночи? Вы сюда не войдете!
– А вот тут вы заблуждаетесь, – твердо возразил Сыр. – Именно что войду.
Помню, Дживс как-то упоминал, что «поэта взор в возвышенном безумье блуждает между небом и землей»[41]. Вот и взор Флоренс тоже стал блуждать. Я, конечно, сразу понял, что ее так взволновало. Перед ней встала та же проблема, что нередко встает перед действующими лицами детективных романов, а именно: как избавиться от тела, в данном случае – от тела Бертрама Вустера. Если Сыр сюда проникнет, значит, надо на время куда-то упрятать Бертрама, но вопрос в том – куда?
В спальне у дальней стены стоял гардероб. Флоренс подскочила к нему, распахнула дверцу.
– Туда! – прошипела она, и не правы те, кто утверждает, будто невозможно прошипеть слово, в котором нет шипящих. Флоренс прошипела без труда: – Полезайте!
Я нашел, что идея недурна. Нырнул в гардероб, и Флоренс закрыла дверцы.
Правда, вероятно, от волнения, закрыла не плотно, а лишь прикрыла отчасти, и мне был слышен весь их последовавший разговор, словно его транслировали по радио.
Начал Сыр.
– Вот ваши письма, – чопорно произнес он.
– Благодарю, – чопорно же ответила Флоренс.
– Не стоит благодарности, – не менее чопорно отозвался он.
– Положите на туалетный стол, – по-прежнему чопорно распорядилась она.
– Извольте! – чопорно согласился он.
В жизни не слышал такого чопорного обмена репликами.
После недолгой паузы, во время которой Сыр, надо полагать, вываливал корреспонденцию в указанное место, он возобновил разговор:
– Вы получили мою телеграмму?
– Разумеется, получила.
– Обратите внимание, я сбрил усы.
– Я обратила.
– Это первое, что я сделал, узнав о ваших секретных махинациях.
– Каких таких секретных махинациях?
– Если, по-вашему, это не секретные махинации – тайно отправиться по ночным клубам в обществе этой мокрицы Вустера, то крайне интересно было бы узнать, что это, на ваш взгляд, такое?
– Вам отлично известно, что мне для моей книги нужна была атмосфера.
– Хо!
– И не говорите «Хо!».
– Буду говорить «Хо!»! – с сердцем сказал Сыр. – Для вашей книги, вы сказали? А по-моему, нет у вас никакой книги. Нет и не было.
– Ах вот что? А как же «Спинола», которая вышла уже пятым изданием и переводится на скандинавский?
– Должно быть, работа мокрицы Горринджа.
Представляю себе, как от такого оскорбления полыхнули огнем глаза Флоренс. По крайней мере можно было так понять по тону, которым она проговорила:
– Мистер Чеддер, вы пьяны.
– Ничего подобного.
– Тогда, значит, вы сумасшедший. И будьте любезны, уберите с моих глаз вашу тыквообразную голову!
Мне кажется, хотя утверждать не берусь, что при этих ее словах Сыр заскрежетал зубами. Во всяком случае, раздался какой-то странный звук, словно заработала кофейная мельница. И голос, донесшийся до меня в моем укрытии, был хриплым и дрожащим.
– Моя голова не тыквообразная!
– Полное подобие тыквы!
– Никакого подобия. Могу сослаться на авторитет Берти Вустера, он утверждает, что она скорее напоминает купол собора Святого Павла. – Тут он вдруг смолк, и раздался шлепок. По-видимому, Сыр хлопнул себя по лбу. – Вустер! – рявкнул он, как дикий зверь. – Я пришел сюда говорить не о моей голове, а о Вустере, склизком черве, который пробирается у человека за спиной и крадет невест. Вустер, разоритель домашних очагов! Вустер, змей подколодный, погибель всех женщин! Вустер, современный Дон-Как-Там-Его! Вы все это время исподтишка крутили с ним роман. Думали, я не вижу, да? А я вижу насквозь ваши жалкие… жалкие… черт, забыл слово. Вертелось на языке – и нету.
– Хорошо бы вас тоже тут больше не было.
– Увертки, вот что! Я знал, что вспомню. Думали, я не вижу насквозь ваши жалкие увертки? Эти ваши выдумки, чтобы я отрастил усы? Думаете, я не понял, что вся эта затея с усами – просто хитрость, предлог, чтобы порвать со мной и переметнуться к подколодному змею Вустеру? «Как бы мне отделаться от этого Чеддера? – спрашивали вы себя. – Ага, придумала! – сказали вы себе. – Велю ему отпустить усы! Он скажет «Черта с два!» А тогда я скажу: «Ах так? Ну ладно! Тогда между нами все кончено!» И дело сделано». То-то вас, наверно, неприятно поразило, когда я возьми да исполни ваше требование. Нарушил все ваши планы, точно? На это вы ведь никак не рассчитывали.
Голосом, который заморозил бы эскимоса, Флоренс проговорила:
– Дверь у вас за спиной, мистер Чеддер. Чтобы она открылась, достаточно повернуть ручку.
Но Сыр не сдавался:
– Дверь тут ни при чем. Я говорю о вас и о гнусном Вустере. Как я понимаю, вы теперь обручитесь с ним, вернее, с тем, что от него останется после того, как я растопчу его физиономию. Я прав?
– Да.
– Вы намерены выйти за этого прыща в человеческом образе?
– Да.
– Хо!
Не знаю, как бы вы поступили на моем месте, услышав такой разговор и впервые осознав, как близка опасность. Наверно, вы бы так же, как и я, сильно вздрогнули. Мне бы, конечно, следовало раньше разглядеть надвигающуюся угрозу, но я почему-то – возможно, я был слишком испуган появлением Сыра – ее проглядел. И теперь неожиданное объявление о моей помолвке с девицей, к которой я относился крайне отрицательно, потрясло меня до глубины души, и я, как я уже сказал, сильно вздрогнул.
Но самое неподходящее место для того, чтобы сильно вздрагивать, если хочешь остаться незамеченным и безымянным, – это, конечно, гардероб в дамской спальне. Что именно на меня посыпалось вследствие моего резкого движения, сказать не могу, но вероятнее всего – шляпные картонки. Так ли, нет ли, но шум в ночной тишине был такой, как будто в подвале засыпают уголь. Раздалось восклицание, затем могучая рука, рванув, открыла дверцу гардероба, и багровая физиономия воззрилась на меня, в то время как я вытряхивал из своей шевелюры шляпные картонки – если это действительно были шляпные картонки.
– Хо! – еле выговорил наконец Сыр, точно кот, подавившийся рыбной костью. – А ну вылезай оттуда, гад, – добавил он, цапнув меня за левое ухо и дернув что было силы.
Я вылетел как пробка из бутылки.
Глава 14
– Как это на вас похоже! – сказала она. – Я вам сообщила, что моя помолвка с Д’Арси Чеддером расторгнута, и вы сразу же устремились ко мне. Не могли дождаться утра. Возможно, вы даже думали поцеловать меня спящую?
Я подскочил дюймов не меньше чем на шесть. Меня охватил ужас, и, по-моему, не зря. Черт возьми, ты гордишься своей особой осмотрительностью в обхождении со слабым полом, и вдруг тебе говорят, что ты сознательно лезешь за полночь в окна к спящим девицам с намерением их поцеловать!
– Господи, да ничего подобного! – возразил я и поставил на ножки опрокинутый стол. – У меня и в мыслях ничего такого не было. Вы, вероятно, задумались и пропустили мимо ушей мое объяснение. Я же сказал вам, только вы не слушали, что вышел подышать ночным воздухом, а все двери заперли, и…
Флоренс опять зажурчала. Она по-прежнему умильно смотрела на меня, как на славное придурковатое дитя, и даже еще умильнее, чем раньше.
– Неужели вы думаете, что я на вас сержусь? – попыталась она меня успокоить. – Нет, конечно. Я очень растрогана. Поцелуйте меня, Берти.
Что тут будешь делать? Вежливость прежде всего. Я подчинился, хотя и чувствовал, что это уже переходит всякие границы. Не по душе мне такие фокусы, слишком отдают французским духом. Вырвавшись, я сделал шаг назад и увидел, что выражение ее лица изменилось. Теперь она смотрела на меня, как бы примеряясь, наподобие гувернантки, приглядывающейся к новому ученику.
– Маменька глубоко ошибается, – проговорила Флоренс.
– Маменька?
– Ваша тетя Агата.
Я удивился:
– Вы что, зовете ее маменькой? Ну да ладно, дело ваше. Насчет чего же она ошибается?
– Насчет вас. По ее мнению, вы унылое и безмозглое ничтожество и вас давно уже надо было поместить в надежное заведение для умственно отсталых.
Я гордо вскинул голову, довольно чувствительно задетый за живое. Значит, вот как отзывается обо мне у меня за спиной эта ужасная женщина! Красиво, ничего не скажешь. И это женщина, напомню вам, чьего отвратительного сынка Тоса я многие годы практически нянчил на своей груди. То есть, когда он проезжал через Лондон в свою закрытую школу, я неизменно принимал его у себя с ночевкой и не только кормил по-королевски, но, жертвуя собой, водил в театр «Олд Вик» и в Музей мадам Тюссо. Неужели больше не осталось благодарности в мире?
– Вот, значит, что она говорит?
– Она очень забавно вас описывает.
– Ах, забавно?
– Например, что у вас мозги как у индюшки. Ее слова.
Тут, конечно, открывалась возможность при желании легко это опровергнуть, углубившись в вопрос о том, на каком месте по смышлености стоят в ряду наших пернатых друзей индюшки, но я воздержался.
Флоренс поправила на голове чепец, немного съехавший на сторону при поцелуе. Она продолжала ко мне присматриваться.
– Еще ваша тетя называет вас «охламон».
– Как вы сказали?
– «Охламон».
– Не понял.
– Это такое старинное слово. Означает, если не ошибаюсь, что вы растяпа и беспросветный болван. Но я ее уверила, что она заблуждается, у вас есть много достоинств, о которых люди даже не подозревают. Я это поняла еще тогда, когда встретила вас однажды в книжном магазине, где вы купили «Спинолу».
Тот случай я не забыл. Тогда все было одно сплошное недоразумение. Я посулился Дживсу, что куплю ему в подарок книгу одного типа по фамилии Спиноза – философ, что ли, такой или что-то в этом духе, – а парень за прилавком заверил меня, что нет такого писателя, и предложил взамен «Спинолу», мол, я просто перепутал названия, я схватил эту книжку, а тут в магазин возьми да войди Флоренс Крэй. Вообразить, будто я специально купил ее книгу, и начертать в ней дарственную надпись вечным пером с зелеными чернилами было для нее делом одной минуты.
– Я тогда поняла, что вы вслепую ищете дорогу к свету и тянетесь к знаниям через чтение серьезной литературы, что в глубине вашей души заложена духовность, ее надо только вывести на поверхность. Какая благородная задача, сказала я себе, помочь проявиться способностям, таящимся в вашем пробуждающемся сознании. Все равно что наблюдать, как распускается робкий поздний цветок.
Я прямо взвился. Нашла тоже робкий поздний цветок. Я уже готов был съязвить, сказав ей: «Ах вот как?» – но она еще не выговорилась.
– Я могу помочь вашему формированию, Берти, я знаю. Вы стремитесь к самоусовершенствованию, это уже половина победы. Что вы сейчас читаете?
– Н-ну последнее время было столько всяких дел, то да се, особенно много читать не удавалось, но все-таки я уже дошел до середины книги «Загадка красного рака».
Ее стройный стан был более или менее задрапирован одеялом, но мне показалось, что по нему пробежала судорога.
– О, Берти! – произнесла она, на этот раз с более привычной интонацией.
– Шикарная книга, – заспорил я. – Там одного баронета, сэра Юстаса Уиллоуби, нашли в библиотеке на полу с проломленным черепом, и…
Лицо Флоренс исказила гримаса боли.
– Бога ради! – вздохнула она. – Кажется, помочь выявлению скрытых талантов, таящихся в глубинах вашего пробуждающегося сознания, будет ох как непросто.
– Я бы на вашем месте и не пытался, – сказал я. – Не беритесь, вот вам мой совет.
– Но как же я оставлю вас прозябать во тьме, чтобы вы продолжали жить в праздности, только курили бы и пили в клубе «Трутни»?
Тут она ошибалась. И я ее поправил:
– Я еще играю в «Летучие дротики».
– Ах, эти «Дротики»!
– Если хотите знать, я скоро буду клубным чемпионом текущего года. Для меня это верняк, спросите кого угодно.
– Как вы можете растрачивать себя впустую на такие пустяки, когда могли бы читать Т. С. Элиота! Я бы хотела видеть вас за…
За каким занятием Флоренс хотела бы меня видеть, я так и не услышал, хотя не сомневаюсь, что она имела в виду что-то ученое и отвратительное. Однако в это мгновение раздался стук в дверь.
Такого развития событий я уж никак не ожидал. Сердце у меня в груди подскочило, как лосось в сезон нереста, и забилось где-то у верхних резцов. Я покосился на дверь с безумной догадкой во взоре[40], как выражается Дживс. На лбу у меня выступили капли пота.
Флоренс, я заметил, тоже немного испугалась. Навряд ли, отправляясь гостить в Бринкли-Корт, она ожидала, что ее спальня станет сборным пунктом для общественности. Когда-то я любил распевать одну песенку где был такой припев: «Пойдем, пойдем все вместе к Мод». Похоже было, что сейчас сходное намерение обуревало гостей в доме тети Далии, и бедной барышне это не могло нравиться. Они вообще любят, чтобы в час пополуночи никто не нарушал их одиночества, а тут у нее одиночества – как у киоскерши на ипподроме.
– Кто там? – спросила Флоренс.
– Я, – ответил зычный низкий голос, и она прижала ладонь к горлу. Я думал, что такой жест можно наблюдать только на сцене.
Дело в том, что зычный низкий голос, вне всякого сомнения, принадлежал Д’Арси Чеддеру. Короче говоря, Сыр снова вышел на сцену.
Флоренс заметно дрожащей рукой потянулась за халатом и спрыгнула с кровати, совершенно как горошина с раскаленной лопаты. Казалось бы – современная, выдержанная девица, всегда такая самоуверенная и спокойная, не выказывающая никаких эмоций, разве что вздернет бровь в самом крайнем случае, но тут, похоже, дружественный визит Сыра в тот момент, когда в ее комнате полным-полно Вустеров, привел ее в смятение.
– Что вам надо?
– Я привез ваши письма.
– Оставьте их на коврике за дверью.
– Я не оставлю их за дверью. Я хочу встретиться с вами лицом к лицу.
– Среди ночи? Вы сюда не войдете!
– А вот тут вы заблуждаетесь, – твердо возразил Сыр. – Именно что войду.
Помню, Дживс как-то упоминал, что «поэта взор в возвышенном безумье блуждает между небом и землей»[41]. Вот и взор Флоренс тоже стал блуждать. Я, конечно, сразу понял, что ее так взволновало. Перед ней встала та же проблема, что нередко встает перед действующими лицами детективных романов, а именно: как избавиться от тела, в данном случае – от тела Бертрама Вустера. Если Сыр сюда проникнет, значит, надо на время куда-то упрятать Бертрама, но вопрос в том – куда?
В спальне у дальней стены стоял гардероб. Флоренс подскочила к нему, распахнула дверцу.
– Туда! – прошипела она, и не правы те, кто утверждает, будто невозможно прошипеть слово, в котором нет шипящих. Флоренс прошипела без труда: – Полезайте!
Я нашел, что идея недурна. Нырнул в гардероб, и Флоренс закрыла дверцы.
Правда, вероятно, от волнения, закрыла не плотно, а лишь прикрыла отчасти, и мне был слышен весь их последовавший разговор, словно его транслировали по радио.
Начал Сыр.
– Вот ваши письма, – чопорно произнес он.
– Благодарю, – чопорно же ответила Флоренс.
– Не стоит благодарности, – не менее чопорно отозвался он.
– Положите на туалетный стол, – по-прежнему чопорно распорядилась она.
– Извольте! – чопорно согласился он.
В жизни не слышал такого чопорного обмена репликами.
После недолгой паузы, во время которой Сыр, надо полагать, вываливал корреспонденцию в указанное место, он возобновил разговор:
– Вы получили мою телеграмму?
– Разумеется, получила.
– Обратите внимание, я сбрил усы.
– Я обратила.
– Это первое, что я сделал, узнав о ваших секретных махинациях.
– Каких таких секретных махинациях?
– Если, по-вашему, это не секретные махинации – тайно отправиться по ночным клубам в обществе этой мокрицы Вустера, то крайне интересно было бы узнать, что это, на ваш взгляд, такое?
– Вам отлично известно, что мне для моей книги нужна была атмосфера.
– Хо!
– И не говорите «Хо!».
– Буду говорить «Хо!»! – с сердцем сказал Сыр. – Для вашей книги, вы сказали? А по-моему, нет у вас никакой книги. Нет и не было.
– Ах вот что? А как же «Спинола», которая вышла уже пятым изданием и переводится на скандинавский?
– Должно быть, работа мокрицы Горринджа.
Представляю себе, как от такого оскорбления полыхнули огнем глаза Флоренс. По крайней мере можно было так понять по тону, которым она проговорила:
– Мистер Чеддер, вы пьяны.
– Ничего подобного.
– Тогда, значит, вы сумасшедший. И будьте любезны, уберите с моих глаз вашу тыквообразную голову!
Мне кажется, хотя утверждать не берусь, что при этих ее словах Сыр заскрежетал зубами. Во всяком случае, раздался какой-то странный звук, словно заработала кофейная мельница. И голос, донесшийся до меня в моем укрытии, был хриплым и дрожащим.
– Моя голова не тыквообразная!
– Полное подобие тыквы!
– Никакого подобия. Могу сослаться на авторитет Берти Вустера, он утверждает, что она скорее напоминает купол собора Святого Павла. – Тут он вдруг смолк, и раздался шлепок. По-видимому, Сыр хлопнул себя по лбу. – Вустер! – рявкнул он, как дикий зверь. – Я пришел сюда говорить не о моей голове, а о Вустере, склизком черве, который пробирается у человека за спиной и крадет невест. Вустер, разоритель домашних очагов! Вустер, змей подколодный, погибель всех женщин! Вустер, современный Дон-Как-Там-Его! Вы все это время исподтишка крутили с ним роман. Думали, я не вижу, да? А я вижу насквозь ваши жалкие… жалкие… черт, забыл слово. Вертелось на языке – и нету.
– Хорошо бы вас тоже тут больше не было.
– Увертки, вот что! Я знал, что вспомню. Думали, я не вижу насквозь ваши жалкие увертки? Эти ваши выдумки, чтобы я отрастил усы? Думаете, я не понял, что вся эта затея с усами – просто хитрость, предлог, чтобы порвать со мной и переметнуться к подколодному змею Вустеру? «Как бы мне отделаться от этого Чеддера? – спрашивали вы себя. – Ага, придумала! – сказали вы себе. – Велю ему отпустить усы! Он скажет «Черта с два!» А тогда я скажу: «Ах так? Ну ладно! Тогда между нами все кончено!» И дело сделано». То-то вас, наверно, неприятно поразило, когда я возьми да исполни ваше требование. Нарушил все ваши планы, точно? На это вы ведь никак не рассчитывали.
Голосом, который заморозил бы эскимоса, Флоренс проговорила:
– Дверь у вас за спиной, мистер Чеддер. Чтобы она открылась, достаточно повернуть ручку.
Но Сыр не сдавался:
– Дверь тут ни при чем. Я говорю о вас и о гнусном Вустере. Как я понимаю, вы теперь обручитесь с ним, вернее, с тем, что от него останется после того, как я растопчу его физиономию. Я прав?
– Да.
– Вы намерены выйти за этого прыща в человеческом образе?
– Да.
– Хо!
Не знаю, как бы вы поступили на моем месте, услышав такой разговор и впервые осознав, как близка опасность. Наверно, вы бы так же, как и я, сильно вздрогнули. Мне бы, конечно, следовало раньше разглядеть надвигающуюся угрозу, но я почему-то – возможно, я был слишком испуган появлением Сыра – ее проглядел. И теперь неожиданное объявление о моей помолвке с девицей, к которой я относился крайне отрицательно, потрясло меня до глубины души, и я, как я уже сказал, сильно вздрогнул.
Но самое неподходящее место для того, чтобы сильно вздрагивать, если хочешь остаться незамеченным и безымянным, – это, конечно, гардероб в дамской спальне. Что именно на меня посыпалось вследствие моего резкого движения, сказать не могу, но вероятнее всего – шляпные картонки. Так ли, нет ли, но шум в ночной тишине был такой, как будто в подвале засыпают уголь. Раздалось восклицание, затем могучая рука, рванув, открыла дверцу гардероба, и багровая физиономия воззрилась на меня, в то время как я вытряхивал из своей шевелюры шляпные картонки – если это действительно были шляпные картонки.
– Хо! – еле выговорил наконец Сыр, точно кот, подавившийся рыбной костью. – А ну вылезай оттуда, гад, – добавил он, цапнув меня за левое ухо и дернув что было силы.
Я вылетел как пробка из бутылки.
Глава 14
В таких случаях не знаешь толком, что сказать. Я просто сказал: «А, это ты, Сыр. Прекрасная погода, не правда ли?» Но видимо, это было ошибкой, потому что его всего перекорежило, словно таракан за шиворот попал, и взгляд сделался еще свирепее. Мне стало ясно, что от меня потребуется уйма такта и учтивости, чтобы мы все трое чувствовали себя непринужденно.
– Ты, несомненно, удивлен, – начал было я, но он поднял руку, словно вернулся на полицейскую службу и опять регулирует уличное движение. И произнес тихим, разве что чуточку хрипловатым голосом:
– Ты найдешь меня в коридоре, Вустер.
И решительным шагом вышел вон. Я понял, что побудило его сделать такое заявление: это идеал рыцаря, залегающий у него в глубине души, вышел на поверхность. Сыра Чеддера можно довести до бешенства, но и с пеной у рта он никогда не забудет, что он – старый итонец и пукка-сагиб[42]. Старые итонцы не дерутся в присутствии женского пола. И пукка-сагибы тоже. Они откладывают схватку до той минуты, пока не окажутся наедине со второй стороной где-нибудь в стороне.
Я вполне одобрял его деликатность, так как она давала мне несомненные преимущества. У меня появилась возможность избежать крупных неприятностей, для этого всего лишь потребуется проделать осторожный маневр отступления, который всегда держат в запасе генералы на тот случай, когда их дела примут совсем уж неблагоприятный оборот. Вы думаете, что загнали генерала в угол, и уже готовы наброситься на него, но, к великому вашему прискорбию и недоумению, как раз когда вы уже подтянули носки и навели последний блеск на доспехи, оказывается, что его уже след простыл. Он удалился по стратегической железной дороге и захватил с собой свои войска.
Вот и я, имея в наличии приставленную за окном лестницу, очутился в таком же выгодном положении. Что мне за дело до коридоров? Они мне совершенно не понадобятся. Мне нужно только вылезти на подоконник, поставить ногу на верхнюю перекладину и с легким сердцем спуститься на твердую землю.
Но бывают такие обстоятельства, которые поставят в тупик даже величайшего из генералов, – это когда он является на вокзал купить билет, но оказывается, что за время его отсутствия стратегическая железная дорога была взорвана. Вот когда он начинает скрести в затылке и кусать губы. Именно это несчастье сейчас приключилось со мной. Подойдя к окну и выглянув наружу, я увидел, что лестницы там нет. В какой-то момент в разгар наших переговоров она исчезла, не оставив по себе и следа.
Что с ней приключилось – загадка, которую я был не в силах разгадать, но этим можно будет заняться позднее. Сейчас же, очевидно, требовалось весь ум Вустеров употребить на более неотложную задачу, а именно: как выбраться из этой комнаты, но чтобы не через дверь и чтобы не оказаться в закрытом помещении один на один с Сыром, настроенным сейчас так, что с ним ни один человек некрупного телосложения не пожелал бы остаться один на один в закрытом помещении. Все это я изложил Флоренс, и она согласилась, как Шерлок Холмс, что проблема действительно представляет определенный интерес.
– Нельзя же, чтобы вы оставались здесь всю ночь, – сказала она.
Это было справедливо замечено, что я и признал, однако прибавил, что иного решения я сейчас не вижу:
– Вы ведь не возьметесь связать простыни и спустить меня на них из окна?
– Нет, не возьмусь. Почему бы вам не выпрыгнуть?
– И разбиться в лепешку?
– Может, не разобьетесь.
– Но с другой стороны, может, разобьюсь.
– Невозможно приготовить омлет, не разбив яиц.
Я бросил на нее уничтожающий взгляд. Такой потрясающей глупости, какую она сейчас сморозила, я вроде бы не слышал в жизни ни от одной барышни, хотя мне случалось слышать от барышень немало потрясающих глупостей. Я уже открыл было рот, чтобы произнести: «А пошли вы знаете куда со своими омлетами!» – как вдруг в мозгу у меня что-то хрустнуло, как будто я проглотил дозу умственно-укрепляющего средства, которое так поднимает тонус, что лежачий инвалид вскакивает с постели и пускается плясать бразильскую кариоку. К Бертраму вернулось присутствие духа. Я твердой рукой открыл дверь в коридор и, когда Сыр двинулся на меня, точно серийный убийца, готовый сделать свое черное дело, пригвоздил его к месту силой человеческого взгляда.
– Одну минуту, Сыр, – говорю я ему эдак вкрадчиво. – Прежде чем ты дашь волю своей дикой ярости, вспомни, что ты вытянул в клубе «Трутни» билет с моей фамилией в первенстве по «Летучим дротикам».
Этого оказалось довольно. Он с ходу остановился, словно налетел на фонарный столб, и вытаращил на меня глаза, как кошка в поговорке. Кошки в поговорке, по словам Дживса, хотят, но опасаются[43], и можно было видеть невооруженным глазом, что именно это происходит с Сыром.
Стряхнув пылинку с рукава, я нежно улыбнулся и еще развил эту тему.
– Ты оцениваешь ситуацию? – говорю. – Вытянув мое имя, ты выделил себя из ряда обыкновенных людей. Объясню на примере, чтобы это было понятно самым примитивным мозгам – я имею в виду твои мозги, Чеддер… В то время как обыкновенный человек, завидев меня на Пиккадилли, скажет просто: «Вон идет Берти Вустер», – ты при виде меня скажешь: «Вон идут мои пятьдесят шесть фунтов десять шиллингов», да еще, наверно, побежишь за мной следом и будешь заклинать, чтобы я осторожнее переходил улицу, теперь такое ужасное уличное движение.
Он поднял руку, потер подбородок. Мои слова явно не пропали даром. Я поправил манжеты и продолжал:
– Буду ли я в достаточно хорошей форме, чтобы выиграть турнир и положить без малого шестьдесят фунтов в твой карман, если ты осуществишь силовой прием, который у тебя сейчас на уме? Прикинь-ка своей башкой, мой милый Чеддер.
Борьба, конечно, была нешуточной, но краткой. Победил разум. Издав хриплый стон душевной муки, Сыр сделал шаг назад, а я весело пожелал ему спокойной ночи, снисходительно помахал рукой и пошел к себе.
Когда я вошел, тетя Далия в шлафроке цвета бычьей крови поднялась мне навстречу из кресла, в котором просидела все это время, и, охваченная волнением, устремила на меня убийственный взор.
– Ну? – выговорила она с трудом, словно маленький пекинес, не сумевший проглотить чересчур большую котлету. Больше она ничего не смогла сказать и перешла на хрип.
Должен признаться, это меня немного задело. Если кому и полагалось устремлять убийственный взор и испытывать затруднения с голосовыми связками, то это, по моим понятиям, мне. Судите сами. Из-за ошибки, допущенной моей родной теткой при составлении штабного приказа, я теперь должен буду пойти к алтарю с Флоренс Крэй, и к тому же еще я подвергся такой опасности, от которой, не исключено, непоправимо пострадала моя тонкая нервная система. Я был твердо убежден, что не только не заслужил убийственного взора и горлового клокотания, но, наоборот, имею категорическое право потребовать объяснения, и более того – получить его.
Я только было набрал в грудь воздуху, чтобы все это ей выложить, но она в это время совладала с волнением и смогла заговорить.
– Ну? – произнесла тетя Далия с видом одной из малых пророчиц, собравшейся предать проклятию грехи своего народа. – Разреши занять на минуту твое драгоценное время, чтобы спросить: чем, черт подери, ты занимаешься, бессовестный молодой Берти? Сейчас двадцать минут после полуночи, а с твоей стороны никаких действий. По-твоему, я должна сидеть всю ночь и дожидаться, пока ты соизволишь исполнить простое, элементарное поручение, с которым больной шестилетний ребенок за четверть часа справился бы и умыл ручки? Может быть, для вас, беспутных лондонцев, сейчас самое время для разгула, но мы, деревенские, любим ночью спать. В чем дело? Отчего такая задержка? Что, черт возьми, ты делал все это время, отвратительное ты молодое чудовище?
Я рассмеялся горьким глухим смехом. А она оценила его совсем неправильно и попросила меня не изображать звуки скотного двора, будет еще время. «Спокойствие, – сказал я себе, – полное спокойствие».
– Прежде чем ответить на ваши вопросы, почтенная родственница, – сказал я, сдерживаясь изо всех сил, – позвольте один вопрос задать вам. Не соблаговолите ли объяснить мне в нескольких доступных словах, почему вы заявили, что ваше окно – последнее слева?
– Оно и есть последнее слева.
– Ну уж извините.
– Если смотреть со стороны дома.
– Ах, со стороны дома? – Меня вдруг осенила догадка. – А я думал, если смотреть на дом.
– Если смотреть на дом, то оно будет, конечно… – Не договорив, она испуганно вскрикнула и вытаращилась на меня тоже с безумной догадкой во взоре: – Ты хочешь сказать, что забрался не в ту комнату?
– Более чем просто не в ту.
– В чью же?
– Флоренс Крэй.
Тетя Далия присвистнула. Было ясно, что она поняла всю трагичность положения.
– Флоренс уже лежала в постели?
– В розовом ночном чепце.
– И, проснувшись, увидела тебя?
– Почти сразу же. Я там опрокинул пару столиков.
Моя тетя присвистнула еще раз:
– Тебе придется жениться.
– Вот именно.
– Хотя я думаю, она не согласится.
– А я имею надежную информацию в противоположном смысле.
– Ты что же, все уладил?
– Она все уладила. Мы помолвлены.
– Несмотря на усы?
– Усы ей нравятся.
– Вот как? Странный вкус. А как же Чеддер? Мне казалось, что она обручена с ним?
– Уже нет. Та помолвка расторгнута.
– Они расстались?
– Бесповоротно.
– И теперь она взялась за тебя?
– Да.
Теткино лицо выразило озабоченность. Хотя она по временам довольно грубо со мной обращается и обзывает меня разными смачными именами, но вообще-то она меня любит и принимает мое благополучие близко к сердцу.
– Флоренс, мне кажется, для тебя слишком ученая. Насколько я ее знаю, ты и охнуть не успеешь, как она засадит тебя читать У. X. Одена.
– Она на что-то в этом духе уже намекала, правда, помнится, имя было, кажется, Т. С. Эллиот.
– Хочет тебя перевоспитать?
– Похоже, что так.
– Тебе это не понравится.
– Да уж.
Она сочувственно кивнула:
– Мужчины этого не любят. Я объясняю свой счастливый брак с Томом тем, что ни разу даже пальцем на него не надавила. Агата все время старается перевоспитать Уорплесдона, и муки, которые он испытывает, должно быть, ужасны. Недавно она заставила его бросить курить, в результате он повел себя как рыжий гризли, угодивший лапой в капкан. Тебе Флоренс уже велела бросить курить?
– Нет еще.
– Скоро велит. А дальше придет очередь коктейлей. – Тетя Далия покосилась на меня с глубоким состраданием. Видно было, что ее терзает раскаяние. – Кажется, из-за меня ты попал в переделку, мой карапуз.
– Да ладно, не думайте об этом, престарелая родственница, – сказал я ей. – Мало ли что в жизни случается. Меня гораздо больше беспокоит, что будет с вами. Мы должны непременно спасти вас из моря бед, как выражается Дживс. Все прочее не так уж важно. А о себе в сравнении с этим я забочусь лишь в той пропорции, в какой соотносится вермут с джином в крепком сухом мартини.
– Ты, несомненно, удивлен, – начал было я, но он поднял руку, словно вернулся на полицейскую службу и опять регулирует уличное движение. И произнес тихим, разве что чуточку хрипловатым голосом:
– Ты найдешь меня в коридоре, Вустер.
И решительным шагом вышел вон. Я понял, что побудило его сделать такое заявление: это идеал рыцаря, залегающий у него в глубине души, вышел на поверхность. Сыра Чеддера можно довести до бешенства, но и с пеной у рта он никогда не забудет, что он – старый итонец и пукка-сагиб[42]. Старые итонцы не дерутся в присутствии женского пола. И пукка-сагибы тоже. Они откладывают схватку до той минуты, пока не окажутся наедине со второй стороной где-нибудь в стороне.
Я вполне одобрял его деликатность, так как она давала мне несомненные преимущества. У меня появилась возможность избежать крупных неприятностей, для этого всего лишь потребуется проделать осторожный маневр отступления, который всегда держат в запасе генералы на тот случай, когда их дела примут совсем уж неблагоприятный оборот. Вы думаете, что загнали генерала в угол, и уже готовы наброситься на него, но, к великому вашему прискорбию и недоумению, как раз когда вы уже подтянули носки и навели последний блеск на доспехи, оказывается, что его уже след простыл. Он удалился по стратегической железной дороге и захватил с собой свои войска.
Вот и я, имея в наличии приставленную за окном лестницу, очутился в таком же выгодном положении. Что мне за дело до коридоров? Они мне совершенно не понадобятся. Мне нужно только вылезти на подоконник, поставить ногу на верхнюю перекладину и с легким сердцем спуститься на твердую землю.
Но бывают такие обстоятельства, которые поставят в тупик даже величайшего из генералов, – это когда он является на вокзал купить билет, но оказывается, что за время его отсутствия стратегическая железная дорога была взорвана. Вот когда он начинает скрести в затылке и кусать губы. Именно это несчастье сейчас приключилось со мной. Подойдя к окну и выглянув наружу, я увидел, что лестницы там нет. В какой-то момент в разгар наших переговоров она исчезла, не оставив по себе и следа.
Что с ней приключилось – загадка, которую я был не в силах разгадать, но этим можно будет заняться позднее. Сейчас же, очевидно, требовалось весь ум Вустеров употребить на более неотложную задачу, а именно: как выбраться из этой комнаты, но чтобы не через дверь и чтобы не оказаться в закрытом помещении один на один с Сыром, настроенным сейчас так, что с ним ни один человек некрупного телосложения не пожелал бы остаться один на один в закрытом помещении. Все это я изложил Флоренс, и она согласилась, как Шерлок Холмс, что проблема действительно представляет определенный интерес.
– Нельзя же, чтобы вы оставались здесь всю ночь, – сказала она.
Это было справедливо замечено, что я и признал, однако прибавил, что иного решения я сейчас не вижу:
– Вы ведь не возьметесь связать простыни и спустить меня на них из окна?
– Нет, не возьмусь. Почему бы вам не выпрыгнуть?
– И разбиться в лепешку?
– Может, не разобьетесь.
– Но с другой стороны, может, разобьюсь.
– Невозможно приготовить омлет, не разбив яиц.
Я бросил на нее уничтожающий взгляд. Такой потрясающей глупости, какую она сейчас сморозила, я вроде бы не слышал в жизни ни от одной барышни, хотя мне случалось слышать от барышень немало потрясающих глупостей. Я уже открыл было рот, чтобы произнести: «А пошли вы знаете куда со своими омлетами!» – как вдруг в мозгу у меня что-то хрустнуло, как будто я проглотил дозу умственно-укрепляющего средства, которое так поднимает тонус, что лежачий инвалид вскакивает с постели и пускается плясать бразильскую кариоку. К Бертраму вернулось присутствие духа. Я твердой рукой открыл дверь в коридор и, когда Сыр двинулся на меня, точно серийный убийца, готовый сделать свое черное дело, пригвоздил его к месту силой человеческого взгляда.
– Одну минуту, Сыр, – говорю я ему эдак вкрадчиво. – Прежде чем ты дашь волю своей дикой ярости, вспомни, что ты вытянул в клубе «Трутни» билет с моей фамилией в первенстве по «Летучим дротикам».
Этого оказалось довольно. Он с ходу остановился, словно налетел на фонарный столб, и вытаращил на меня глаза, как кошка в поговорке. Кошки в поговорке, по словам Дживса, хотят, но опасаются[43], и можно было видеть невооруженным глазом, что именно это происходит с Сыром.
Стряхнув пылинку с рукава, я нежно улыбнулся и еще развил эту тему.
– Ты оцениваешь ситуацию? – говорю. – Вытянув мое имя, ты выделил себя из ряда обыкновенных людей. Объясню на примере, чтобы это было понятно самым примитивным мозгам – я имею в виду твои мозги, Чеддер… В то время как обыкновенный человек, завидев меня на Пиккадилли, скажет просто: «Вон идет Берти Вустер», – ты при виде меня скажешь: «Вон идут мои пятьдесят шесть фунтов десять шиллингов», да еще, наверно, побежишь за мной следом и будешь заклинать, чтобы я осторожнее переходил улицу, теперь такое ужасное уличное движение.
Он поднял руку, потер подбородок. Мои слова явно не пропали даром. Я поправил манжеты и продолжал:
– Буду ли я в достаточно хорошей форме, чтобы выиграть турнир и положить без малого шестьдесят фунтов в твой карман, если ты осуществишь силовой прием, который у тебя сейчас на уме? Прикинь-ка своей башкой, мой милый Чеддер.
Борьба, конечно, была нешуточной, но краткой. Победил разум. Издав хриплый стон душевной муки, Сыр сделал шаг назад, а я весело пожелал ему спокойной ночи, снисходительно помахал рукой и пошел к себе.
Когда я вошел, тетя Далия в шлафроке цвета бычьей крови поднялась мне навстречу из кресла, в котором просидела все это время, и, охваченная волнением, устремила на меня убийственный взор.
– Ну? – выговорила она с трудом, словно маленький пекинес, не сумевший проглотить чересчур большую котлету. Больше она ничего не смогла сказать и перешла на хрип.
Должен признаться, это меня немного задело. Если кому и полагалось устремлять убийственный взор и испытывать затруднения с голосовыми связками, то это, по моим понятиям, мне. Судите сами. Из-за ошибки, допущенной моей родной теткой при составлении штабного приказа, я теперь должен буду пойти к алтарю с Флоренс Крэй, и к тому же еще я подвергся такой опасности, от которой, не исключено, непоправимо пострадала моя тонкая нервная система. Я был твердо убежден, что не только не заслужил убийственного взора и горлового клокотания, но, наоборот, имею категорическое право потребовать объяснения, и более того – получить его.
Я только было набрал в грудь воздуху, чтобы все это ей выложить, но она в это время совладала с волнением и смогла заговорить.
– Ну? – произнесла тетя Далия с видом одной из малых пророчиц, собравшейся предать проклятию грехи своего народа. – Разреши занять на минуту твое драгоценное время, чтобы спросить: чем, черт подери, ты занимаешься, бессовестный молодой Берти? Сейчас двадцать минут после полуночи, а с твоей стороны никаких действий. По-твоему, я должна сидеть всю ночь и дожидаться, пока ты соизволишь исполнить простое, элементарное поручение, с которым больной шестилетний ребенок за четверть часа справился бы и умыл ручки? Может быть, для вас, беспутных лондонцев, сейчас самое время для разгула, но мы, деревенские, любим ночью спать. В чем дело? Отчего такая задержка? Что, черт возьми, ты делал все это время, отвратительное ты молодое чудовище?
Я рассмеялся горьким глухим смехом. А она оценила его совсем неправильно и попросила меня не изображать звуки скотного двора, будет еще время. «Спокойствие, – сказал я себе, – полное спокойствие».
– Прежде чем ответить на ваши вопросы, почтенная родственница, – сказал я, сдерживаясь изо всех сил, – позвольте один вопрос задать вам. Не соблаговолите ли объяснить мне в нескольких доступных словах, почему вы заявили, что ваше окно – последнее слева?
– Оно и есть последнее слева.
– Ну уж извините.
– Если смотреть со стороны дома.
– Ах, со стороны дома? – Меня вдруг осенила догадка. – А я думал, если смотреть на дом.
– Если смотреть на дом, то оно будет, конечно… – Не договорив, она испуганно вскрикнула и вытаращилась на меня тоже с безумной догадкой во взоре: – Ты хочешь сказать, что забрался не в ту комнату?
– Более чем просто не в ту.
– В чью же?
– Флоренс Крэй.
Тетя Далия присвистнула. Было ясно, что она поняла всю трагичность положения.
– Флоренс уже лежала в постели?
– В розовом ночном чепце.
– И, проснувшись, увидела тебя?
– Почти сразу же. Я там опрокинул пару столиков.
Моя тетя присвистнула еще раз:
– Тебе придется жениться.
– Вот именно.
– Хотя я думаю, она не согласится.
– А я имею надежную информацию в противоположном смысле.
– Ты что же, все уладил?
– Она все уладила. Мы помолвлены.
– Несмотря на усы?
– Усы ей нравятся.
– Вот как? Странный вкус. А как же Чеддер? Мне казалось, что она обручена с ним?
– Уже нет. Та помолвка расторгнута.
– Они расстались?
– Бесповоротно.
– И теперь она взялась за тебя?
– Да.
Теткино лицо выразило озабоченность. Хотя она по временам довольно грубо со мной обращается и обзывает меня разными смачными именами, но вообще-то она меня любит и принимает мое благополучие близко к сердцу.
– Флоренс, мне кажется, для тебя слишком ученая. Насколько я ее знаю, ты и охнуть не успеешь, как она засадит тебя читать У. X. Одена.
– Она на что-то в этом духе уже намекала, правда, помнится, имя было, кажется, Т. С. Эллиот.
– Хочет тебя перевоспитать?
– Похоже, что так.
– Тебе это не понравится.
– Да уж.
Она сочувственно кивнула:
– Мужчины этого не любят. Я объясняю свой счастливый брак с Томом тем, что ни разу даже пальцем на него не надавила. Агата все время старается перевоспитать Уорплесдона, и муки, которые он испытывает, должно быть, ужасны. Недавно она заставила его бросить курить, в результате он повел себя как рыжий гризли, угодивший лапой в капкан. Тебе Флоренс уже велела бросить курить?
– Нет еще.
– Скоро велит. А дальше придет очередь коктейлей. – Тетя Далия покосилась на меня с глубоким состраданием. Видно было, что ее терзает раскаяние. – Кажется, из-за меня ты попал в переделку, мой карапуз.
– Да ладно, не думайте об этом, престарелая родственница, – сказал я ей. – Мало ли что в жизни случается. Меня гораздо больше беспокоит, что будет с вами. Мы должны непременно спасти вас из моря бед, как выражается Дживс. Все прочее не так уж важно. А о себе в сравнении с этим я забочусь лишь в той пропорции, в какой соотносится вермут с джином в крепком сухом мартини.