Страница:
Было видно, что она растроганна. Глаза ее, если я не обознался, наполнились непролитыми слезами.
– Как это самоотверженно с твоей стороны, милый Берти!
– Пустяки, уверяю вас.
– Кто бы подумал, глядя на тебя, что в тебе столько благородства! И такое твое отношение делает тебе честь, вот все, что я могу сказать. А теперь за дело. Ступай и перенеси лестницу к правому окну.
– То есть к левому окну.
– Назовем его правильным окном.
Я собрался с духом, чтобы сообщить ей худую весть.
– Но вы упускаете из виду, – говорю, – наверно, потому, что я забыл вам сказать, что имеется одно препятствие, которое грозит свести на нет наши усилия и начинания. Дело в том, что лестницы там нет.
– Где нет?
– Под правым окном, или лучше сказать, под неправильным окном. Когда я выглянул, ее там не было.
– Вздор. Лестницы не тают в воздухе.
– В Бринкли-Корте, что в Бринкли-кум-Снодсфилд-ин-де-Марш, еще как тают, уверяю вас. Про другие места не скажу, не знаю, но в Бринкли-Корте они исчезают, стоит отвести от них взгляд на одно мгновение.
– То есть ты хочешь мне сказать, что лестница пропала?
– Именно это я стараюсь довести до вашего сведения. Она сложила шатры, как арабы, и беззвучно ушла с прежних мест[44].
Тетя Далия залилась фиолетовым румянцем и, я думаю, собралась сгоряча издать какой-то клич из своих охотничьих запасов, поскольку, если ее раззадорить, она за словом в карман не лезет, но в этот момент дверь открылась и вошел дядя Том. Я был слишком взволнован и не мог точно определить степень его возбуждения, но было видно простым глазом, что он охвачен негодованием.
– Далия! – воскликнул он. – Мне показалось, что я слышу ваш голос, и я не ошибся. Почему вы не спите в такой поздний час?
– У Берти разболелась голова, – с ходу сочинила моя почтенная родственница. – Я дала ему аспирина. Как голова, уже лучше, Берти?
– Заметно некоторое улучшение, – успокоил я ее, я ведь и сам здорово быстро соображаю. – А вы что так поздно на ногах, дядя Том?
– Да-да, – подхватила тетя Далия. – Вы-то что расхаживаете по дому за полночь, мой благоверный? По-моему, вы бы должны были уже видеть десятый сон.
Дядя Том сокрушенно покачал головой:
– Какой там сон, моя дорогая! Сегодня ночью мне спать не придется. Я слишком встревожен. Весь дом кишмя кишит грабителями.
– Грабителями? Откуда вы взяли? Я, например, не видела грабителей. А ты, Берти?
– Ни одного. Помню, меня это даже удивило.
– Вы, Том, наверно, видели сову или еще какое-нибудь существо.
– Я видел лестницу, когда перед сном прогуливался в саду. Она была приставлена к окну. Я ее сразу взял и отнес на место. Минута промедления – и по ней бы сотнями полезли в дом грабители.
Мы с тетей Далией переглянулись. У нас обоих отлегло от сердца, поскольку тайна исчезновения лестницы раскрылась. Странная вещь: как бы ты ни любил тайны в книжной форме, когда они вдруг подворачиваются в жизни, это всегда действует на нервы.
Тетя сделала еще одну попытку успокоить мужа:
– Не иначе как один из садовников пользовался этой лестницей, а потом забыл отнести на место. Хотя, с другой стороны, – добавила она озабоченным тоном, решив, должно быть, что не вредно будет подготовить почву, – вполне может случиться, что какой-нибудь взломщик вздумает полезть за моим драгоценным ожерельем. Я это совсем упустила из виду.
– А я нет, – сказал дядя Том. – О нем я подумал прежде всего. Я сразу пошел в вашу комнату, достал ожерелье и положил в сейф, что у нас в холле. Чтобы оттуда его достать, понадобится взломщик семи пядей во лбу, – заключил он не без гордости и ушел, оставив после себя, как выражаются некоторые, чреватую тишину.
Тетка посмотрела на племянника, племянник – на тетку.
– Черт-те что, – промолвила первая, возобновляя переговоры. – Что же нам теперь делать?
Я согласился, что положение сложное. С ходу и не предложишь из него мало-мальски вразумительного выхода.
– Нет ли шансов раздобыть код?
– Ни малейших.
– А Дживс не может взломать сейф?
Тетя Далия сразу повеселела:
– Точно! Дживс может все. Ступай и приведи его.
Я чуть не лопнул от возмущения:
– Где, черт возьми, я вам его достану? Я же не знаю, где его комната. Разве что вы знаете.
– Да нет.
– Не ходить же мне от двери к двери и не будить всех домашних. Кто я, по-вашему? Поль Ревир?[45]
Я замолчал, дожидаясь ответа, стою и молчу, и тут вдруг в комнату входит не кто иной, как Дживс собственной персоной. Даже в такой поздний час Дживс явился в самый подходящий момент.
– Прошу прощения, сэр, – произнес он. – Рад, что не потревожил ваш сон. Я позволил себе прийти, дабы узнать, все ли сошло благополучно. Удалось ли вам ваше предприятие, сэр?
Я горестно покачал головой:
– Нет, Дживс. Я двигался своим таинственным путем, чтоб чудеса творить[46], но был остановлен неоднократным вмешательством Божиим. – И я в нескольких емких словах ввел его в курс дела. – Так что ожерелье теперь в сейфе, – заключил я, – и вопрос, как я это вижу и как тетя Далия видит, состоит в том, каким бы образом, черт подери, его оттуда достать. Вы уловили?
– Да, сэр. Положение внушает беспокойство.
Тетя Далия громко вскрикнула.
– Не надо! – страстно прогудела она. – Если я еще раз услышу слова «внушает беспокойство», я… Вы не можете взломать сейф, Дживс?
– Нет, мэм.
– Не говорите, пожалуйста, «нет, мэм» таким безразличным тоном. Откуда вы знаете, что не можете?
– Это требует специального обучения и воспитания, мэм.
– Тогда я пропала, – сказала тетя Далия, направляясь к двери с решительным и мрачным выражением на лице. Она сейчас походила на маркизу, идущую на эшафот в те времена, когда у них там во Франции творились все эти дела. – Вы не были в Сан-Франциско при землетрясении[47], Дживс?
– Нет, мэм. Я не бывал ни в одном городе на Западном побережье Соединенных Штатов.
– Это я просто к тому, что, если бы вы там были, катаклизм, который произойдет, когда приедет лорд Сидкап и откроет Тому страшную правду, мог бы напомнить вам прошлые времена. Ну да ладно. Доброй ночи всем. Я пойду вздремну немного.
И она мужественно удалилась. Охотничье общество «Куорн» отлично школит своих дочерей. Железные характеры. В жестоких тисках обстоятельств, как говорил мне Дживс, от них не услышишь ни стона, ни вскрика. Об этом я напомнил ему, когда мы остались одни, и он подтвердил, что так оно и есть.
– Под тири-рам-ти чего-то там такое… Как дальше-то?
– И под кровавыми ударами судьбы, сэр, он держит голову высоко.
– Здорово сказано. Сами сочинили?
– Нет, сэр. Автор – покойный Уильям Эрнест Хенли[48].
– Как-как?
– Название – «Invictus»[49]. Но правильно ли я понял из слов миссис Трэверс, что ожидается приезд лорда Сидкапа, сэр?
– Да, он приезжает завтра.
– И это он – тот самый джентльмен, которому покажут ожерелье миссис Трэверс?
– Он самый, голубчик.
– В таком случае все в порядке, сэр.
Я прямо вздрогнул. Наверно, я его не так понял. Или же он сам не знает, что говорит.
– Все в порядке, вы сказали, Дживс?
– Да, сэр. Вы не знаете, кто такой лорд Сидкап, сэр?
– Никогда в жизни о нем не слышал.
– Вы, наверно, помните его под другим именем, как мистера Родерика Спода.
У меня глаза на лоб полезли. Я едва устоял на ногах.
– Это Родерик Спод?
– Да, сэр.
– Тот самый Родерик Спод из Тотли-Тауэрса?
– Совершенно верно, сэр. Он недавно получил титул лорда Сидкапа по наследству от своего скончавшегося дяди.
– Вот так так, Дживс!
– Ваша правда, сэр. Я думаю, вы согласитесь, что при данных обстоятельствах проблема, стоящая перед миссис Трэверс, решается элементарно. Стоит одним словечком напомнить его сиятельству тот факт, что он продает дамское нижнее белье под торговой маркой «Сестры Юлейлии», и этого будет вполне достаточно, чтобы побудить его к тактичному молчанию касательно поддельности жемчугов. Когда мы гостили в Тотли-Тауэрсе, если помните, сэр, мистер Спод, как он тогда именовался, никак не хотел, чтобы это обстоятельство обрело широкую известность.
– Точно, Дживс!
– Да, сэр. Я решил вам об этом напомнить, сэр. Доброй ночи, сэр.
И он растворился в ночи.
Глава 15
– Как это самоотверженно с твоей стороны, милый Берти!
– Пустяки, уверяю вас.
– Кто бы подумал, глядя на тебя, что в тебе столько благородства! И такое твое отношение делает тебе честь, вот все, что я могу сказать. А теперь за дело. Ступай и перенеси лестницу к правому окну.
– То есть к левому окну.
– Назовем его правильным окном.
Я собрался с духом, чтобы сообщить ей худую весть.
– Но вы упускаете из виду, – говорю, – наверно, потому, что я забыл вам сказать, что имеется одно препятствие, которое грозит свести на нет наши усилия и начинания. Дело в том, что лестницы там нет.
– Где нет?
– Под правым окном, или лучше сказать, под неправильным окном. Когда я выглянул, ее там не было.
– Вздор. Лестницы не тают в воздухе.
– В Бринкли-Корте, что в Бринкли-кум-Снодсфилд-ин-де-Марш, еще как тают, уверяю вас. Про другие места не скажу, не знаю, но в Бринкли-Корте они исчезают, стоит отвести от них взгляд на одно мгновение.
– То есть ты хочешь мне сказать, что лестница пропала?
– Именно это я стараюсь довести до вашего сведения. Она сложила шатры, как арабы, и беззвучно ушла с прежних мест[44].
Тетя Далия залилась фиолетовым румянцем и, я думаю, собралась сгоряча издать какой-то клич из своих охотничьих запасов, поскольку, если ее раззадорить, она за словом в карман не лезет, но в этот момент дверь открылась и вошел дядя Том. Я был слишком взволнован и не мог точно определить степень его возбуждения, но было видно простым глазом, что он охвачен негодованием.
– Далия! – воскликнул он. – Мне показалось, что я слышу ваш голос, и я не ошибся. Почему вы не спите в такой поздний час?
– У Берти разболелась голова, – с ходу сочинила моя почтенная родственница. – Я дала ему аспирина. Как голова, уже лучше, Берти?
– Заметно некоторое улучшение, – успокоил я ее, я ведь и сам здорово быстро соображаю. – А вы что так поздно на ногах, дядя Том?
– Да-да, – подхватила тетя Далия. – Вы-то что расхаживаете по дому за полночь, мой благоверный? По-моему, вы бы должны были уже видеть десятый сон.
Дядя Том сокрушенно покачал головой:
– Какой там сон, моя дорогая! Сегодня ночью мне спать не придется. Я слишком встревожен. Весь дом кишмя кишит грабителями.
– Грабителями? Откуда вы взяли? Я, например, не видела грабителей. А ты, Берти?
– Ни одного. Помню, меня это даже удивило.
– Вы, Том, наверно, видели сову или еще какое-нибудь существо.
– Я видел лестницу, когда перед сном прогуливался в саду. Она была приставлена к окну. Я ее сразу взял и отнес на место. Минута промедления – и по ней бы сотнями полезли в дом грабители.
Мы с тетей Далией переглянулись. У нас обоих отлегло от сердца, поскольку тайна исчезновения лестницы раскрылась. Странная вещь: как бы ты ни любил тайны в книжной форме, когда они вдруг подворачиваются в жизни, это всегда действует на нервы.
Тетя сделала еще одну попытку успокоить мужа:
– Не иначе как один из садовников пользовался этой лестницей, а потом забыл отнести на место. Хотя, с другой стороны, – добавила она озабоченным тоном, решив, должно быть, что не вредно будет подготовить почву, – вполне может случиться, что какой-нибудь взломщик вздумает полезть за моим драгоценным ожерельем. Я это совсем упустила из виду.
– А я нет, – сказал дядя Том. – О нем я подумал прежде всего. Я сразу пошел в вашу комнату, достал ожерелье и положил в сейф, что у нас в холле. Чтобы оттуда его достать, понадобится взломщик семи пядей во лбу, – заключил он не без гордости и ушел, оставив после себя, как выражаются некоторые, чреватую тишину.
Тетка посмотрела на племянника, племянник – на тетку.
– Черт-те что, – промолвила первая, возобновляя переговоры. – Что же нам теперь делать?
Я согласился, что положение сложное. С ходу и не предложишь из него мало-мальски вразумительного выхода.
– Нет ли шансов раздобыть код?
– Ни малейших.
– А Дживс не может взломать сейф?
Тетя Далия сразу повеселела:
– Точно! Дживс может все. Ступай и приведи его.
Я чуть не лопнул от возмущения:
– Где, черт возьми, я вам его достану? Я же не знаю, где его комната. Разве что вы знаете.
– Да нет.
– Не ходить же мне от двери к двери и не будить всех домашних. Кто я, по-вашему? Поль Ревир?[45]
Я замолчал, дожидаясь ответа, стою и молчу, и тут вдруг в комнату входит не кто иной, как Дживс собственной персоной. Даже в такой поздний час Дживс явился в самый подходящий момент.
– Прошу прощения, сэр, – произнес он. – Рад, что не потревожил ваш сон. Я позволил себе прийти, дабы узнать, все ли сошло благополучно. Удалось ли вам ваше предприятие, сэр?
Я горестно покачал головой:
– Нет, Дживс. Я двигался своим таинственным путем, чтоб чудеса творить[46], но был остановлен неоднократным вмешательством Божиим. – И я в нескольких емких словах ввел его в курс дела. – Так что ожерелье теперь в сейфе, – заключил я, – и вопрос, как я это вижу и как тетя Далия видит, состоит в том, каким бы образом, черт подери, его оттуда достать. Вы уловили?
– Да, сэр. Положение внушает беспокойство.
Тетя Далия громко вскрикнула.
– Не надо! – страстно прогудела она. – Если я еще раз услышу слова «внушает беспокойство», я… Вы не можете взломать сейф, Дживс?
– Нет, мэм.
– Не говорите, пожалуйста, «нет, мэм» таким безразличным тоном. Откуда вы знаете, что не можете?
– Это требует специального обучения и воспитания, мэм.
– Тогда я пропала, – сказала тетя Далия, направляясь к двери с решительным и мрачным выражением на лице. Она сейчас походила на маркизу, идущую на эшафот в те времена, когда у них там во Франции творились все эти дела. – Вы не были в Сан-Франциско при землетрясении[47], Дживс?
– Нет, мэм. Я не бывал ни в одном городе на Западном побережье Соединенных Штатов.
– Это я просто к тому, что, если бы вы там были, катаклизм, который произойдет, когда приедет лорд Сидкап и откроет Тому страшную правду, мог бы напомнить вам прошлые времена. Ну да ладно. Доброй ночи всем. Я пойду вздремну немного.
И она мужественно удалилась. Охотничье общество «Куорн» отлично школит своих дочерей. Железные характеры. В жестоких тисках обстоятельств, как говорил мне Дживс, от них не услышишь ни стона, ни вскрика. Об этом я напомнил ему, когда мы остались одни, и он подтвердил, что так оно и есть.
– Под тири-рам-ти чего-то там такое… Как дальше-то?
– И под кровавыми ударами судьбы, сэр, он держит голову высоко.
– Здорово сказано. Сами сочинили?
– Нет, сэр. Автор – покойный Уильям Эрнест Хенли[48].
– Как-как?
– Название – «Invictus»[49]. Но правильно ли я понял из слов миссис Трэверс, что ожидается приезд лорда Сидкапа, сэр?
– Да, он приезжает завтра.
– И это он – тот самый джентльмен, которому покажут ожерелье миссис Трэверс?
– Он самый, голубчик.
– В таком случае все в порядке, сэр.
Я прямо вздрогнул. Наверно, я его не так понял. Или же он сам не знает, что говорит.
– Все в порядке, вы сказали, Дживс?
– Да, сэр. Вы не знаете, кто такой лорд Сидкап, сэр?
– Никогда в жизни о нем не слышал.
– Вы, наверно, помните его под другим именем, как мистера Родерика Спода.
У меня глаза на лоб полезли. Я едва устоял на ногах.
– Это Родерик Спод?
– Да, сэр.
– Тот самый Родерик Спод из Тотли-Тауэрса?
– Совершенно верно, сэр. Он недавно получил титул лорда Сидкапа по наследству от своего скончавшегося дяди.
– Вот так так, Дживс!
– Ваша правда, сэр. Я думаю, вы согласитесь, что при данных обстоятельствах проблема, стоящая перед миссис Трэверс, решается элементарно. Стоит одним словечком напомнить его сиятельству тот факт, что он продает дамское нижнее белье под торговой маркой «Сестры Юлейлии», и этого будет вполне достаточно, чтобы побудить его к тактичному молчанию касательно поддельности жемчугов. Когда мы гостили в Тотли-Тауэрсе, если помните, сэр, мистер Спод, как он тогда именовался, никак не хотел, чтобы это обстоятельство обрело широкую известность.
– Точно, Дживс!
– Да, сэр. Я решил вам об этом напомнить, сэр. Доброй ночи, сэр.
И он растворился в ночи.
Глава 15
Мы, Вустеры, не имеем обыкновения вставать ни свет ни заря, так что солнце уже сияло на небе вовсю, когда я на следующее утро пробудился, чтобы приветствовать новый день. Я доедал освежающую яичницу с чашкой кофе, как вдруг, будто налетел ураган, дверь распахнулась и вбежала, пританцовывая, моя тетя Далия.
Я говорю «пританцовывая», потому что в ее движениях наблюдалась какая-то особенная живость с подскоком. Ничего похожего на вчерашнее безнадежное уныние. Тетка была явно вне себя от радости.
– Берти, – сказала она после краткой вступительной речи, в которой она назвала меня молодым лежебокой, который должен был бы постыдиться так поздно валяться под одеялом в такой безумно радостный день, самый счастливый, по ее мнению, во всем веселом году. – Я сейчас разговаривала с Дживсом, и если существовал когда-нибудь на свете выручатель и друг в беде, так это как раз он. Шапки долой перед Дживсом! – так я считаю.
Тут она перевела дух и высказалась по поводу моих усов, что-де они оскорбительны для Бога и для человека, но их нетрудно будет вывести сильнодействующим средством от сорняков, а затем вернулась к изначальной теме:
– Дживс сказал, что этот лорд Сидкап, который приезжает сегодня, – не кто иной, как наш старый знакомец Родерик Спод.
Я кивнул. Я уже понял по ее восторженному виду, что Дживс сообщил ей нашу замечательную новость.
– Это правда, – подтвердил я. – Оказывается, Спод по секрету от нас был с самого начала тайным племянником лорда, который с тех пор как мы гостили в Тотли-Тауэрсе, успел переселиться в надзвездные сферы и дал племяннику возможность подняться на ступеньку вверх. А про «Сестер Юлейлии» Дживс вам тоже рассказал?
– Ну да, со всеми подробностями. Почему ты до сих пор со мной не поделился? Знаешь ведь, как я люблю посмеяться.
В ответ я с важным видом развел руками и при этом опрокинул кофейник, который, к счастью, был уже пуст.
– У меня на губах лежала печать молчания.
– Это у тебя-то печать молчания?
– Можете смеяться сколько угодно, но я повторяю: эти сведения я получил кон… конфиденциально.
– Уж родной-то тетке мог бы сказать.
Я отрицательно покачал головой. Женщины в таких вещах не разбираются. Для слабого пола noblesse oblige[50] – пустой звук.
– Конфиденциальные сообщения не сообщают даже родной тетке, если ты, конечно, достойный конфидент.
– Ну да ладно, теперь мне все известно, и Спод, он же Сидкап, у меня в руках. Как отчетливо я помню тот день в Тотли-Тауэрсе, – задумчиво и восторженно глядя вдаль, проговорила тетя Далия. – Вот, казалось, он надвигается на тебя с хищным блеском в глазах и с пеной в углах рта, но тут ты поднимаешься, спокойный как огурчик, и говоришь: «Минутку, Спод. Одну минутку. Вам, может быть, небезынтересно будет узнать, что про «Юлейлию» мне все известно». Как я тобой восхищалась!
– Естественно.
– Ты был похож на укротителя львов, бросающего вызов хищному монарху джунглей.
– Н-да, некоторое сходство просматривается.
– А он сразу сник. Я в жизни не видела ничего подобного. У меня на глазах он сник и весь скукожился, как мокрый носок. И то же самое произойдет с ним, когда он приедет сегодня вечером.
– Вы хотите отвести его в сторонку и сообщить, что вам известен его позорный секрет?
– Именно. И настойчиво порекомендую, когда Том покажет ему ожерелье, сказать, что это прелестная вещица и вполне стоит той цены, которую Том за нее отдал. Осечки быть не может. Подумать только, владелец магазина «Сестры Юлейлии»! Загребает, наверно, кучу денег. Я заезжала к ним месяц назад купить панталоны с корсетом, так магазин ломился от покупателей. Деньги лились на прилавки, как волна цунами. Да, и кстати насчет панталон. Флоренс только что показывала мне свои. Не те, что на ней, я имею в виду, а которые у нее в запасе. Спрашивала, как я их нахожу. И вот что я тебе скажу, мой козленочек, – тетя посмотрела на меня с родственным участием, – тут у тебя положение очень серьезное.
– Вы считаете?
– Крайне серьезное. Она решительно настроена на то, чтобы свадебные колокола на этот раз сыграли свою песню. Где-то в ноябре, она говорит, на Ганновер-сквер, у Святого Георгия. Уже вовсю рассуждает о подружках, об угощении. – Тетя Далия замолчала и оглядела меня с некоторым недоумением. – Ты словно бы и не расстроен, – заметила она. – Неужто ты один из тех, у кого нервы из закаленной стали, как пишут в книгах?
Я опять развел руками, на этот раз без бедственных последствий для посуды на подносе:
– Я отвечу вам, престарелая родственница. Когда обручался столько раз, сколько раз обручался я, и всегда в последний миг бывал спасен от гибели у подножия эшафота, начинаешь верить в свою звезду. Сохраняешь ощущение, что не все еще потеряно, пока не окажешься у ограды алтаря, и орган не заиграет «О святая любовь», и священник не задаст вопрос: «Согласен ли ты?» В настоящее время я попал в суп, это факт, но все может еще с Божией помощью обойтись, мне будет даровано спасение, и не исключено, что я выберусь из суповой кастрюли целым и невредимым.
– То есть ты не отчаиваешься?
– Нет. Я возлагаю надежды на то, что, все хорошенько обдумав, эти два гордых расплевавшихся сердца договорятся и помирятся и я вновь окажусь на свободе. Ведь они расстались из-за того, что…
– Знаю. Она мне рассказала.
– …что Сыр узнал, что на той неделе я водил Флоренс в «Пеструю устрицу», и он отказывается верить, что это было ей нужно просто для создания атмосферы в новой книге. Возможно, когда он немного остынет и рассудок к нему вернется, он осознает свою ошибку и попросит у нее прощения за столь постыдную недоверчивость. Вот какие у меня мысли. Вот на что я возлагаю надежды.
Тетя согласилась, что в этом что-то есть, и похвалила меня за твердость духа и за верное, как она считает, направление мыслей. Они напоминают ей, она сказала, спартанцев при Фермопилах, уж не знаю, где это.
– Но пока еще ему далеко до такого миролюбия, судя по словам Флоренс. Он убежден, как она говорит, что вы с нею предавались вместе беспардонному разгулу. Ну и, конечно, досадно, что ты оказался среди ночи в шкафу у нее в спальне.
– Крайне. Было бы гораздо лучше, если бы этого не произошло.
– То-то он, должно быть, опешил. Чего я не могу понять, это почему он тут же на месте не вышиб из тебя душу. Казалось бы, напрашивалось само собой.
Я довольно ухмыльнулся:
– Он вытянул билет с моей фамилией в клубном первенстве по «Летучим дротикам».
– При чем тут это?
– Дорогая моя, кто же станет вышибать душу из игрока, от меткости которого зависит его выигрыш в пятьдесят фунтов десять шиллингов?
– A-а, поняла.
– И он тоже понял, когда я ему четко обрисовал картину. Сразу присмирел. Возможно, что мысли о вышибании души и приходят ему в голову, но он будет придерживаться мирной политики, как тот самый кот, который хочет рыбки, но боится лапы промочить. Я ему связал руки раз и навсегда. Других вопросов нет?
– Как будто бы нет.
– Тогда, если вы удалитесь, я встану и оденусь.
Она вышла, и, когда за ней закрылась дверь, я стряхнул вчерашнее уныние, принял ванну, побрился, приоделся и вынес утреннюю сигарету прогуляться среди угодий и сооружений.
Солнце стояло уже гораздо выше, чем когда я наблюдал его предыдущий раз, и его ласковое тепло придало мне дополнительного оптимизма. Я размышлял о Сыре Чеддере и о том, как мне удалось загнать его в тупик, и находил, что мир, в сущности, не столь уж и плох. По-моему, нет на свете ничего, что бы так же бодрило душу, как успех в обведении вокруг пальца злодея, который размахивал кулаками и строил злобные планы. При мысли о связанном по рукам и ногам Сыре я испытывал такое же удовлетворение, как раньше в Тотли-Тауэрсе, когда мне удалось подчинить своей воле Родерика Спода. Ну настоящий укротитель львов, как справедливо говорит тетя Далия.
Правда, с другой стороны, имеется Флоренс – уже, как выяснилось, обсуждающая кандидатуры подружек на свадьбе, организацию праздничного угощения и церковь Святого Георгия на Ганновер-сквер, – человек послабее духом позволил бы ее черной тени затмить его жизнерадостное мироощущение. Но неизменное правило Вустеров – считать свои удачи поштучно. Я сосредоточил мысли исключительно на светлой стороне и говорил себе, что, даже если спасение в последний миг так и не придет и мне все же придется испить до дна горькую чашу, все же я не предъявлю двух подбитых глаз и одного переломанного позвоночника в качестве свадебных подарков от Дж. Д’Арси Чеддера. Будь что будет, тут я выигрываю так или иначе.
Словом, настроение у меня было бодрое, и я чуть ли не напевал «тра-ля-ля!», когда увидел, что ко мне приближается Дживс с видом человека, ищущего аудиенции.
– А, Дживс! – приветливо сказал я. – Прекрасное утро, не правда ли?
– В высшей степени приятное, сэр.
– Вы хотели о чем-то поговорить со мной?
– Если вы уделите мне минуту, сэр. Мне необходимо узнать, сэр, не представляется ли возможности вам нынче обойтись без моих услуг, чтобы я мог съездить в Лондон? Банкет в «Ганимеде», сэр.
– Я думал, он назначен на той неделе?
– Дату передвинули вперед, сообразуясь с пожеланиями дворецкого в доме сэра Эверарда Эверетта, поскольку он завтра отбывает со своим хозяином в Соединенные Штаты Америки. Сэр Эверард принимает на себя должность британского посла в Вашингтоне.
– Вот как? Пожелаем ему удачи, старому чертяке.
– Да, сэр.
– Приятно видеть, как слуги народа разъезжают туда-сюда, отрабатывая свое жалованье.
– Да, сэр.
– Я имею в виду, если ты налогоплательщик и на их жалованье идут твои денежки.
– Совершенно верно, сэр. Буду рад, если вы сочтете возможным отпустить меня на это мероприятие, сэр. Как я вам говорил, я там председательствую.
Понятно, когда он поставил вопрос так, мне ничего не оставалось, как ответить утвердительно:
– Ну, разумеется, Дживс. Поезжайте и пируйте там, покуда ребра не затрещат. Больше вам такая возможность, наверно, не представится, – многозначительно добавил я.
– Сэр?
– Вы столько раз говорили мне, что в «Ганимеде» считается недопустимым, чтобы члены клуба разбалтывали секреты, содержащиеся в клубной книге, а я слышал от тети Далии, что вы выложили ей всю подноготную насчет Спод а и «Сестер Юлейлии». Разве вас не изгонят с барабанным боем, если это станет известно?
– Сугубо маловероятно, чтобы об этом кто-то проведал, сэр, и я с готовностью пошел на риск, зная, что на карту поставлено счастье миссис Трэверс.
– Благородно с вашей стороны, Дживс.
– Благодарю вас, сэр. Я всегда прилагаю старания. А теперь, я думаю, мне пора на станцию, если вы меня извините. Поезд на Лондон отправляется совсем скоро.
– А почему бы вам не поехать на автомобиле?
– Но он вам точно не понадобится, сэр?
– Да нет, конечно.
– Весьма признателен, сэр. Так будет гораздо удобнее.
И он зашагал к дому, конечно, чтобы захватить котелок, его неизменного спутника в поездках в столицу. Только он удалился, как меня окликнул блеющий голос. Я обернулся и увидел, что ко мне приближается Перси Горриндж, сверкая на солнце очками в роговой оправе.
Первым моим чувством при виде его было удивление. Из всех действующих лиц, каких мне довелось встретить в жизни, он был самый непредсказуемый. Невозможно даже за минуту предвидеть, с каким лицом он явится миру, на его циферблате стрелка переходила от «шторма» к «ясно» и опять к «шторму», как на барометре с испорченным нутром. Накануне за ужином он был само веселье и довольство, и вот теперь, спустя всего несколько часов, снова имел вид дохлой рыбы, из-за чего моя тетя Далия так неодобрительно к нему отнеслась. Уставив на меня тускло-безжизненный взгляд, если такое определение здесь к месту, он не стал тратить время на приветствия и пустые разговоры, а прямо занялся излиянием из души того опасного вещества, которое давит на сердце.
– Вустер! – были его первые слова. – Флоренс мне сейчас рассказала одну вещь, я просто потрясен.
Ну что на это можно было ответить? Ничего. Подмывало, конечно, поинтересоваться, что за вещь: если про епископа и заклинательницу змей, то мы это уже слышали. Можно было бы еще прибавить два-три слова, что, мол, вот какими теперь, увы, стали барышни, анекдоты рассказывают. Но я ограничился только восклицаниями общего характера: «О! А!» – и стал ждать дальнейших подробностей.
Взор Перси, как раньше взор Флоренс, начал отчаянно метаться, обращаясь то на небо, то на землю и обратно. Видно было, что человек сильно расстроен. Наконец, совладав со своим взором и направив его строго на меня, он продолжил:
– Вскоре после завтрака я обнаружил ее одну в цветнике, где она срезала цветы, и поспешил предложить, что подержу корзинку.
– Очень любезно.
– Она поблагодарила меня, сказав, что будет очень рада, и некоторое время мы беседовали на нейтральные темы. Слово за слово, и я попросил ее быть моей женой.
– Молодчина!
– Как вы сказали?
– Я просто сказал: молодчина.
– Но почему вы сказали «молодчина»?
– Ну, как бы подбадривал: мол, так держать.
– Понимаю. «Так держать». Пожелание, чтобы человек действовал и дальше в том же духе и являющееся знаком дружеского одобрения?
– Верно.
– Но в данных обстоятельствах мне удивительно – я бы даже сказал, стыдно – слышать это из ваших уст, Вустер. Это поступок в дурном вкусе, приличия требовали бы воздержаться от насмешек и издевательств.
– Не понял?
– Если вы победили, это вовсе не причина издеваться над теми, кому не повезло.
– Извините, может, вы бы снабдили меня какими-нибудь комментариями…
Он досадливо поморщился:
– Я же сказал вам, что просил Флоренс быть моей женой, и сказал, что она мне сообщила нечто, повергшее меня в изумление. А именно – что она помолвлена с вами.
Тут я наконец понял, на что он намекает:
– О, а. Да-да, конечно. Ну разумеется. Да, похоже, что мы обручились.
– Когда это произошло, Вустер?
– Недавно.
Он хмыкнул:
– Совсем недавно, надо полагать, ведь еще вчера она была помолвлена с Чеддером. Ничего не разберешь, – сердито заключил Перси. – Голова кругом идет. Не поймешь, на каком ты свете.
Тут я не мог с ним не согласиться:
– Действительно неразбериха.
– Просто с ума можно сойти. Представить себе не могу, что она в вас нашла.
– Я тоже не могу. Все это совершенно непонятно.
Он свел брови, задумался. А потом продолжил:
– Взять ее недавнее увлечение Чеддером. Это, понапрягшись, все-таки можно понять. Он хотя и умственно отсталый, зато представляет собой эдакое молодое сильное животное. И случается, что девушки интеллектуального склада тянутся к сильным молодым животным. Бернард Шоу положил этот мотив в основу своего раннего романа «Профессия Кэшела Байрона». Но вы? Уму непостижимо. Просто хилый мотылек.
– По-вашему, я похож на хилого мотылька?
– Если вы можете предложить более точное сравнение, буду рад его услышать. Я не вижу в вас ни крупицы обаяния и ни малейших признаков каких-либо качеств, которые можно было бы счесть привлекательными для такой девушки, как Флоренс. Диву даешься ее готовности постоянно терпеть в доме ваше присутствие.
Не знаю, как считаете вы, но, по-моему, я не особенно обидчивый человек. В общем и целом – скорее нет. Но все-таки малоприятно, когда тебя называют хилым мотыльком, и кажется, я оборвал Перси Горринджа довольно резко.
– Вот, значит, как, – сказал я ему и погрузился в молчание. А поскольку он тоже не выказал желания поболтать о том о сем, мы некоторое время простояли с ним, как два монаха из ордена траппистов, случайно встретившихся на собачьих бегах. И я уже приготовился было, коротко кивнув, удалиться, но в последнюю минуту Перси остановил меня возгласом, по интонации и силе звука совершенно таким же, какой издал ночью Сыр Чеддер, обнаружив меня в шкафу под шляпными коробками. Он смотрел на меня сквозь свои очки-шоры с испугом, если не сказать – с ужасом. Это меня озадачило. Неужели ему потребовалось столько времени, чтобы разглядеть мои усы?
– Вустер! Господи ты Боже мой! Вы без шляпы?
– За городом я обычно шляпу не ношу.
– Но на таком жарком солнце! Вы получите солнечный удар! Разве можно так рисковать?
Должен признать, что его забота меня тронула. Я почти перестал на него сердиться. Ведь правда же, не многие так волнуются за здоровье людей, практически им незнакомых. И это доказывает, что, бывает, иной наболтает тебе разной чуши насчет хилых мотыльков, а на самом деле под внешностью, которую, я думаю, всякий признает отталкивающей, у него доброе сердце.
Я говорю «пританцовывая», потому что в ее движениях наблюдалась какая-то особенная живость с подскоком. Ничего похожего на вчерашнее безнадежное уныние. Тетка была явно вне себя от радости.
– Берти, – сказала она после краткой вступительной речи, в которой она назвала меня молодым лежебокой, который должен был бы постыдиться так поздно валяться под одеялом в такой безумно радостный день, самый счастливый, по ее мнению, во всем веселом году. – Я сейчас разговаривала с Дживсом, и если существовал когда-нибудь на свете выручатель и друг в беде, так это как раз он. Шапки долой перед Дживсом! – так я считаю.
Тут она перевела дух и высказалась по поводу моих усов, что-де они оскорбительны для Бога и для человека, но их нетрудно будет вывести сильнодействующим средством от сорняков, а затем вернулась к изначальной теме:
– Дживс сказал, что этот лорд Сидкап, который приезжает сегодня, – не кто иной, как наш старый знакомец Родерик Спод.
Я кивнул. Я уже понял по ее восторженному виду, что Дживс сообщил ей нашу замечательную новость.
– Это правда, – подтвердил я. – Оказывается, Спод по секрету от нас был с самого начала тайным племянником лорда, который с тех пор как мы гостили в Тотли-Тауэрсе, успел переселиться в надзвездные сферы и дал племяннику возможность подняться на ступеньку вверх. А про «Сестер Юлейлии» Дживс вам тоже рассказал?
– Ну да, со всеми подробностями. Почему ты до сих пор со мной не поделился? Знаешь ведь, как я люблю посмеяться.
В ответ я с важным видом развел руками и при этом опрокинул кофейник, который, к счастью, был уже пуст.
– У меня на губах лежала печать молчания.
– Это у тебя-то печать молчания?
– Можете смеяться сколько угодно, но я повторяю: эти сведения я получил кон… конфиденциально.
– Уж родной-то тетке мог бы сказать.
Я отрицательно покачал головой. Женщины в таких вещах не разбираются. Для слабого пола noblesse oblige[50] – пустой звук.
– Конфиденциальные сообщения не сообщают даже родной тетке, если ты, конечно, достойный конфидент.
– Ну да ладно, теперь мне все известно, и Спод, он же Сидкап, у меня в руках. Как отчетливо я помню тот день в Тотли-Тауэрсе, – задумчиво и восторженно глядя вдаль, проговорила тетя Далия. – Вот, казалось, он надвигается на тебя с хищным блеском в глазах и с пеной в углах рта, но тут ты поднимаешься, спокойный как огурчик, и говоришь: «Минутку, Спод. Одну минутку. Вам, может быть, небезынтересно будет узнать, что про «Юлейлию» мне все известно». Как я тобой восхищалась!
– Естественно.
– Ты был похож на укротителя львов, бросающего вызов хищному монарху джунглей.
– Н-да, некоторое сходство просматривается.
– А он сразу сник. Я в жизни не видела ничего подобного. У меня на глазах он сник и весь скукожился, как мокрый носок. И то же самое произойдет с ним, когда он приедет сегодня вечером.
– Вы хотите отвести его в сторонку и сообщить, что вам известен его позорный секрет?
– Именно. И настойчиво порекомендую, когда Том покажет ему ожерелье, сказать, что это прелестная вещица и вполне стоит той цены, которую Том за нее отдал. Осечки быть не может. Подумать только, владелец магазина «Сестры Юлейлии»! Загребает, наверно, кучу денег. Я заезжала к ним месяц назад купить панталоны с корсетом, так магазин ломился от покупателей. Деньги лились на прилавки, как волна цунами. Да, и кстати насчет панталон. Флоренс только что показывала мне свои. Не те, что на ней, я имею в виду, а которые у нее в запасе. Спрашивала, как я их нахожу. И вот что я тебе скажу, мой козленочек, – тетя посмотрела на меня с родственным участием, – тут у тебя положение очень серьезное.
– Вы считаете?
– Крайне серьезное. Она решительно настроена на то, чтобы свадебные колокола на этот раз сыграли свою песню. Где-то в ноябре, она говорит, на Ганновер-сквер, у Святого Георгия. Уже вовсю рассуждает о подружках, об угощении. – Тетя Далия замолчала и оглядела меня с некоторым недоумением. – Ты словно бы и не расстроен, – заметила она. – Неужто ты один из тех, у кого нервы из закаленной стали, как пишут в книгах?
Я опять развел руками, на этот раз без бедственных последствий для посуды на подносе:
– Я отвечу вам, престарелая родственница. Когда обручался столько раз, сколько раз обручался я, и всегда в последний миг бывал спасен от гибели у подножия эшафота, начинаешь верить в свою звезду. Сохраняешь ощущение, что не все еще потеряно, пока не окажешься у ограды алтаря, и орган не заиграет «О святая любовь», и священник не задаст вопрос: «Согласен ли ты?» В настоящее время я попал в суп, это факт, но все может еще с Божией помощью обойтись, мне будет даровано спасение, и не исключено, что я выберусь из суповой кастрюли целым и невредимым.
– То есть ты не отчаиваешься?
– Нет. Я возлагаю надежды на то, что, все хорошенько обдумав, эти два гордых расплевавшихся сердца договорятся и помирятся и я вновь окажусь на свободе. Ведь они расстались из-за того, что…
– Знаю. Она мне рассказала.
– …что Сыр узнал, что на той неделе я водил Флоренс в «Пеструю устрицу», и он отказывается верить, что это было ей нужно просто для создания атмосферы в новой книге. Возможно, когда он немного остынет и рассудок к нему вернется, он осознает свою ошибку и попросит у нее прощения за столь постыдную недоверчивость. Вот какие у меня мысли. Вот на что я возлагаю надежды.
Тетя согласилась, что в этом что-то есть, и похвалила меня за твердость духа и за верное, как она считает, направление мыслей. Они напоминают ей, она сказала, спартанцев при Фермопилах, уж не знаю, где это.
– Но пока еще ему далеко до такого миролюбия, судя по словам Флоренс. Он убежден, как она говорит, что вы с нею предавались вместе беспардонному разгулу. Ну и, конечно, досадно, что ты оказался среди ночи в шкафу у нее в спальне.
– Крайне. Было бы гораздо лучше, если бы этого не произошло.
– То-то он, должно быть, опешил. Чего я не могу понять, это почему он тут же на месте не вышиб из тебя душу. Казалось бы, напрашивалось само собой.
Я довольно ухмыльнулся:
– Он вытянул билет с моей фамилией в клубном первенстве по «Летучим дротикам».
– При чем тут это?
– Дорогая моя, кто же станет вышибать душу из игрока, от меткости которого зависит его выигрыш в пятьдесят фунтов десять шиллингов?
– A-а, поняла.
– И он тоже понял, когда я ему четко обрисовал картину. Сразу присмирел. Возможно, что мысли о вышибании души и приходят ему в голову, но он будет придерживаться мирной политики, как тот самый кот, который хочет рыбки, но боится лапы промочить. Я ему связал руки раз и навсегда. Других вопросов нет?
– Как будто бы нет.
– Тогда, если вы удалитесь, я встану и оденусь.
Она вышла, и, когда за ней закрылась дверь, я стряхнул вчерашнее уныние, принял ванну, побрился, приоделся и вынес утреннюю сигарету прогуляться среди угодий и сооружений.
Солнце стояло уже гораздо выше, чем когда я наблюдал его предыдущий раз, и его ласковое тепло придало мне дополнительного оптимизма. Я размышлял о Сыре Чеддере и о том, как мне удалось загнать его в тупик, и находил, что мир, в сущности, не столь уж и плох. По-моему, нет на свете ничего, что бы так же бодрило душу, как успех в обведении вокруг пальца злодея, который размахивал кулаками и строил злобные планы. При мысли о связанном по рукам и ногам Сыре я испытывал такое же удовлетворение, как раньше в Тотли-Тауэрсе, когда мне удалось подчинить своей воле Родерика Спода. Ну настоящий укротитель львов, как справедливо говорит тетя Далия.
Правда, с другой стороны, имеется Флоренс – уже, как выяснилось, обсуждающая кандидатуры подружек на свадьбе, организацию праздничного угощения и церковь Святого Георгия на Ганновер-сквер, – человек послабее духом позволил бы ее черной тени затмить его жизнерадостное мироощущение. Но неизменное правило Вустеров – считать свои удачи поштучно. Я сосредоточил мысли исключительно на светлой стороне и говорил себе, что, даже если спасение в последний миг так и не придет и мне все же придется испить до дна горькую чашу, все же я не предъявлю двух подбитых глаз и одного переломанного позвоночника в качестве свадебных подарков от Дж. Д’Арси Чеддера. Будь что будет, тут я выигрываю так или иначе.
Словом, настроение у меня было бодрое, и я чуть ли не напевал «тра-ля-ля!», когда увидел, что ко мне приближается Дживс с видом человека, ищущего аудиенции.
– А, Дживс! – приветливо сказал я. – Прекрасное утро, не правда ли?
– В высшей степени приятное, сэр.
– Вы хотели о чем-то поговорить со мной?
– Если вы уделите мне минуту, сэр. Мне необходимо узнать, сэр, не представляется ли возможности вам нынче обойтись без моих услуг, чтобы я мог съездить в Лондон? Банкет в «Ганимеде», сэр.
– Я думал, он назначен на той неделе?
– Дату передвинули вперед, сообразуясь с пожеланиями дворецкого в доме сэра Эверарда Эверетта, поскольку он завтра отбывает со своим хозяином в Соединенные Штаты Америки. Сэр Эверард принимает на себя должность британского посла в Вашингтоне.
– Вот как? Пожелаем ему удачи, старому чертяке.
– Да, сэр.
– Приятно видеть, как слуги народа разъезжают туда-сюда, отрабатывая свое жалованье.
– Да, сэр.
– Я имею в виду, если ты налогоплательщик и на их жалованье идут твои денежки.
– Совершенно верно, сэр. Буду рад, если вы сочтете возможным отпустить меня на это мероприятие, сэр. Как я вам говорил, я там председательствую.
Понятно, когда он поставил вопрос так, мне ничего не оставалось, как ответить утвердительно:
– Ну, разумеется, Дживс. Поезжайте и пируйте там, покуда ребра не затрещат. Больше вам такая возможность, наверно, не представится, – многозначительно добавил я.
– Сэр?
– Вы столько раз говорили мне, что в «Ганимеде» считается недопустимым, чтобы члены клуба разбалтывали секреты, содержащиеся в клубной книге, а я слышал от тети Далии, что вы выложили ей всю подноготную насчет Спод а и «Сестер Юлейлии». Разве вас не изгонят с барабанным боем, если это станет известно?
– Сугубо маловероятно, чтобы об этом кто-то проведал, сэр, и я с готовностью пошел на риск, зная, что на карту поставлено счастье миссис Трэверс.
– Благородно с вашей стороны, Дживс.
– Благодарю вас, сэр. Я всегда прилагаю старания. А теперь, я думаю, мне пора на станцию, если вы меня извините. Поезд на Лондон отправляется совсем скоро.
– А почему бы вам не поехать на автомобиле?
– Но он вам точно не понадобится, сэр?
– Да нет, конечно.
– Весьма признателен, сэр. Так будет гораздо удобнее.
И он зашагал к дому, конечно, чтобы захватить котелок, его неизменного спутника в поездках в столицу. Только он удалился, как меня окликнул блеющий голос. Я обернулся и увидел, что ко мне приближается Перси Горриндж, сверкая на солнце очками в роговой оправе.
Первым моим чувством при виде его было удивление. Из всех действующих лиц, каких мне довелось встретить в жизни, он был самый непредсказуемый. Невозможно даже за минуту предвидеть, с каким лицом он явится миру, на его циферблате стрелка переходила от «шторма» к «ясно» и опять к «шторму», как на барометре с испорченным нутром. Накануне за ужином он был само веселье и довольство, и вот теперь, спустя всего несколько часов, снова имел вид дохлой рыбы, из-за чего моя тетя Далия так неодобрительно к нему отнеслась. Уставив на меня тускло-безжизненный взгляд, если такое определение здесь к месту, он не стал тратить время на приветствия и пустые разговоры, а прямо занялся излиянием из души того опасного вещества, которое давит на сердце.
– Вустер! – были его первые слова. – Флоренс мне сейчас рассказала одну вещь, я просто потрясен.
Ну что на это можно было ответить? Ничего. Подмывало, конечно, поинтересоваться, что за вещь: если про епископа и заклинательницу змей, то мы это уже слышали. Можно было бы еще прибавить два-три слова, что, мол, вот какими теперь, увы, стали барышни, анекдоты рассказывают. Но я ограничился только восклицаниями общего характера: «О! А!» – и стал ждать дальнейших подробностей.
Взор Перси, как раньше взор Флоренс, начал отчаянно метаться, обращаясь то на небо, то на землю и обратно. Видно было, что человек сильно расстроен. Наконец, совладав со своим взором и направив его строго на меня, он продолжил:
– Вскоре после завтрака я обнаружил ее одну в цветнике, где она срезала цветы, и поспешил предложить, что подержу корзинку.
– Очень любезно.
– Она поблагодарила меня, сказав, что будет очень рада, и некоторое время мы беседовали на нейтральные темы. Слово за слово, и я попросил ее быть моей женой.
– Молодчина!
– Как вы сказали?
– Я просто сказал: молодчина.
– Но почему вы сказали «молодчина»?
– Ну, как бы подбадривал: мол, так держать.
– Понимаю. «Так держать». Пожелание, чтобы человек действовал и дальше в том же духе и являющееся знаком дружеского одобрения?
– Верно.
– Но в данных обстоятельствах мне удивительно – я бы даже сказал, стыдно – слышать это из ваших уст, Вустер. Это поступок в дурном вкусе, приличия требовали бы воздержаться от насмешек и издевательств.
– Не понял?
– Если вы победили, это вовсе не причина издеваться над теми, кому не повезло.
– Извините, может, вы бы снабдили меня какими-нибудь комментариями…
Он досадливо поморщился:
– Я же сказал вам, что просил Флоренс быть моей женой, и сказал, что она мне сообщила нечто, повергшее меня в изумление. А именно – что она помолвлена с вами.
Тут я наконец понял, на что он намекает:
– О, а. Да-да, конечно. Ну разумеется. Да, похоже, что мы обручились.
– Когда это произошло, Вустер?
– Недавно.
Он хмыкнул:
– Совсем недавно, надо полагать, ведь еще вчера она была помолвлена с Чеддером. Ничего не разберешь, – сердито заключил Перси. – Голова кругом идет. Не поймешь, на каком ты свете.
Тут я не мог с ним не согласиться:
– Действительно неразбериха.
– Просто с ума можно сойти. Представить себе не могу, что она в вас нашла.
– Я тоже не могу. Все это совершенно непонятно.
Он свел брови, задумался. А потом продолжил:
– Взять ее недавнее увлечение Чеддером. Это, понапрягшись, все-таки можно понять. Он хотя и умственно отсталый, зато представляет собой эдакое молодое сильное животное. И случается, что девушки интеллектуального склада тянутся к сильным молодым животным. Бернард Шоу положил этот мотив в основу своего раннего романа «Профессия Кэшела Байрона». Но вы? Уму непостижимо. Просто хилый мотылек.
– По-вашему, я похож на хилого мотылька?
– Если вы можете предложить более точное сравнение, буду рад его услышать. Я не вижу в вас ни крупицы обаяния и ни малейших признаков каких-либо качеств, которые можно было бы счесть привлекательными для такой девушки, как Флоренс. Диву даешься ее готовности постоянно терпеть в доме ваше присутствие.
Не знаю, как считаете вы, но, по-моему, я не особенно обидчивый человек. В общем и целом – скорее нет. Но все-таки малоприятно, когда тебя называют хилым мотыльком, и кажется, я оборвал Перси Горринджа довольно резко.
– Вот, значит, как, – сказал я ему и погрузился в молчание. А поскольку он тоже не выказал желания поболтать о том о сем, мы некоторое время простояли с ним, как два монаха из ордена траппистов, случайно встретившихся на собачьих бегах. И я уже приготовился было, коротко кивнув, удалиться, но в последнюю минуту Перси остановил меня возгласом, по интонации и силе звука совершенно таким же, какой издал ночью Сыр Чеддер, обнаружив меня в шкафу под шляпными коробками. Он смотрел на меня сквозь свои очки-шоры с испугом, если не сказать – с ужасом. Это меня озадачило. Неужели ему потребовалось столько времени, чтобы разглядеть мои усы?
– Вустер! Господи ты Боже мой! Вы без шляпы?
– За городом я обычно шляпу не ношу.
– Но на таком жарком солнце! Вы получите солнечный удар! Разве можно так рисковать?
Должен признать, что его забота меня тронула. Я почти перестал на него сердиться. Ведь правда же, не многие так волнуются за здоровье людей, практически им незнакомых. И это доказывает, что, бывает, иной наболтает тебе разной чуши насчет хилых мотыльков, а на самом деле под внешностью, которую, я думаю, всякий признает отталкивающей, у него доброе сердце.