Пелам Вудхаус. Неприметный холостяк. Переплет. Простак в стране чудес (сборник)

   – Ха!
   – А кроме того, – вызывающе добавила Молли, – когда я выйду замуж, то получу в приданое жемчужное ожерелье, отцовский подарок маме. Продам его, и этих денег нам хватит на долгие годы.
   Миссис Уоддингтон готова была возразить – и, без сомнения, возражение это было бы весьма язвительным, как любое слетавшее с уст этой дамы, – но ее перебил страдальческий стон.
   – Что тебе еще, Сигсби? – раздосадованно обернулась она на мужа. Судя по всему, тот сражался с бурным волнением, таращась на дочку выпученными глазами.
   – Ты сказала… Ты хочешь продать ожерелье? – заикаясь, пролепетал он.
   – Ах, да успокойся ты, Сигсби! – прикрикнула миссис Уоддингтон. – Какое это имеет значение? При чем тут жемчуг? Эта заблудшая девушка намеревается броситься в объятия убогого мазилы, бренчащего на гавайской гитаре…
   – На гитаре он не умеет играть, он мне сам говорил…
   – …когда могла бы выйти замуж за превосходнейшего человека с прекрасным старинным титулом, который…
   Миссис Уоддингтон запнулась. В памяти ее всплыла сцена у мадам Юлали.
   Молли живо воспользовалась заминкой и ринулась в контратаку.
   – За лорда Ханстэнтона я не выйду! Даже если бы на свете не осталось других мужчин…
   – Знаешь, солнышко, – тихо проговорил Сигсби, – лично я на твоем месте ожерелье продавать не стал бы.
   – Нет, я непременно продам! Когда мы поженимся, нам понадобятся деньги.
   – Вы не поженитесь, – опомнилась миссис Уоддингтон. – Любая разумная девушка отвергла бы этого обтрепанного жалкого типа. Да ведь он настолько труслив, что даже не осмелился прийти сюда и объявить мне эту жуткую новость. Все спихнул на тебя…
   – Джордж не смог! Его арестовали.
   – Ха-ха! – торжествующе воскликнула миссис Уоддингтон. – И за такого субъекта ты собираешься выйти замуж! Арестант! Бандюга!
   – Нет, все получилось оттого, что он очень добрый, – возразила Молли. – Он так обрадовался, что мы обручились, что стал раздавать прохожим доллары. На углу Пятьдесят девятой улицы и Пятой авеню. Через две минуты собралась толпа до Мэдисон-сквер и образовалась пробка. Транспорт встал на несколько миль, вызвали полицейских, Джорджа увезли на патрульной машине, а я позвонила Хамилтону Бимишу, чтобы он его выкупил под залог и привел сюда. Так что с минуты на минуту они приедут.
   – Мистер Хамилтон Бимиш и мистер Джордж Финч! – объявил от дверей Феррис. По выразительной интонации, с какой он произнес эти имена, любой мало-мальски смышленый слушатель сразу смекнул бы, что Хамилтон Бимиш – гость почетный, а о Джордже он объявляет по принуждению: мистер Бимиш приказал, сокрушив его сквозь очки ледяным взглядом.
   – Вот и мы! – сердечно сообщил Хамилтон. – Как раз вовремя для участия в оживленной семейной дискуссии.
   Миссис Уоддингтон уничтожающе взглянула на Джорджа: тот пытался укрыться за столиком с откидной крышкой, сам осознавая, что вид у него непрезентабельный. Ничто так не отражается на внешности, как арест и поездка в тюремный застенок с отрядом нью-йоркской полиции. Воротничок болтался, на жилетке не хватало трех пуговиц, а под правым глазом синела тень – благородный полицейский, остро уязвленный тем, что Джордж разбрасывает доллары, и уж совсем распалившийся из-за того, что разбросал он их все без остатка, от всей души врезал ему, когда они ехали в патрульном фургоне.
   – Никакой дискуссии нет, – заявила миссис Уоддингтон. – Вы же не предполагаете всерьез, будто я разрешу своей дочери выйти замуж за такого человека?
   – Ну-ну-ну! – пропел Хамилтон. – Сейчас мой друг, разумеется, не в лучшей форме, но умоем, почистим – и вы его не узнаете! Какие у вас конкретно возражения против Джорджа?
   Миссис Уоддингтон растерялась. Хоть кого спроси так вот, врасплох: а почему ему не нравится слизняк, змея или черный таракан? – любой затруднится с ходу логически изложить свои предубеждения. Антипатию к Джорджу она считала вполне естественной, само собой разумеющейся. Возражала она против Джорджа, потому что он Джордж. Ее оскорбляла его сущность как таковая. Но видя, что от нее ожидают аналитического подхода, она напрягла мыслительные способности.
   – Он… художник.
   – Микеланджело тоже был художником.
   – Это-то еще кто?
   – Очень знаменитый, даже великий человек.
   Миссис Уоддингтон вздернула брови.
   – Мистер Бимиш, я абсолютно отказываюсь вас понимать. Мы обсуждаем этого молодого человека с синяком под глазом и с грязным воротничком, а вы уводите разговор в сторону. При чем тут какой-то мистер Анджело?
   – Я всего лишь хотел напомнить, – холодно ответил Хамилтон, – что звание художника не обязательно порочит человека.
   – А я не хотела бы, – еще холоднее парировала миссис Уоддингтон, – рассуждать на подобные темы.
   – К тому же и художник-то Джордж препаршивый.
   – В этом я как раз не сомневаюсь!
   – То есть, – поправился Бимиш, чуть покраснев из-за того, что допустил вульгаризм, – рисует он настолько плохо, что его едва ли можно назвать художником.
   – Вот какое твое мнение? – воскликнул Джордж, в первый раз подав голос.
   – А я уверена, Джордж – один из лучших художников! – вскричала Молли.
   – Нет! – прогремел Хамилтон. – Он любитель! И весьма посредственный!
   – Вот именно! – подхватила миссис Уоддингтон. – А значит, надежды у него сделать деньги – никакой!
   – Это ваше главное возражение? – Глаза за стеклами очков засверкали.
   – Какое?
   – Что у Джорджа нет денег?
   – Да у меня… – вступил было Джордж.
   – Умолкни! – оборвал друга Хамилтон. – Я спрашиваю вас, миссис Уоддингтон, дали бы вы согласие на брак, если бы мой друг Джордж Финч был богат?
   – Пустая трата времени! К чему обсуждать…
   – Так дали бы?
   – Хм, возможно…
   – Тогда позвольте сообщить вам, – торжествующе возвестил Хамилтон, – что Джордж Финч весьма и весьма богат! Его дядя Томас, все состояние которого он унаследовал два года назад, был главой широко известной юридической корпорации «Финч, Финч, Финч, Баттерфилд и Финч». Джордж, дружище, позволь тебя поздравить. Все уладилось! Миссис Уоддингтон сняла свои возражения.
   Миссис Уоддингтон фыркнула, но то было фырканье женщины, наголову разбитой превосходящим интеллектом.
   – Но…
   – Нет! – поднял руку Хамилтон. – Нельзя отступаться от своих же слов! Вы недвусмысленно заявили, что, если бы у Джорджа были деньги, вы дали бы согласие на брак.
   – Не пойму, к чему вся эта суматоха, – вмешалась Молли. – Я все равно выйду за Джорджа замуж, кто бы что ни говорил!
   Миссис Уоддингтон капитулировала.
   – Отлично! Как вижу я тут никто. И слова мои не важны.
   – Мама! – укоряюще воскликнул Джордж.
   – Мама?! – ошеломленно вздрогнув, откликнулась миссис Уоддингтон.
   – Теперь, когда все счастливо разрешилось, я, конечно, смотрю на вас как на мать.
   – О, вот как?
   – Да, конечно.
   Миссис Уоддингтон презрительно фыркнула.
   – Меня силой вынудили согласиться на брак, который я категорически не одобряю. Но позвольте и мне вставить словечко. Лично у меня есть предчувствие, что свадьба не состоится.
   – О чем это вы? – встрепенулась Молли. – Конечно, состоится! А как иначе?
   Миссис Уоддингтон опять фыркнула.
   – Мистер Финч – художник, пусть и очень слабый. Он долгое время жил в самом сердце Гринвич-Виллидж и ежедневно якшался с публикой весьма сомнительной нравственности…
   – На что это вы намекаете? – перебила Молли.
   – И не думаю намекать, – с достоинством возразила миссис Уоддингтон. – Я говорю все напрямик. Не являйся ко мне за сочувствием, когда выяснится, что нравственность у этого твоего Финча такая, какой и следует ожидать у человека, сознательно, по собственной воле поселившегося на Вашингтон-сквер. Повторяю, у меня есть предчувствие – браку этому не бывать. Такое же предчувствие было у меня насчет моей золовки и одного субъекта по имени Джон Портер. Я сказала тогда: «Ох, не бывать этой свадьбе!» – и оказалась права. В тот самый момент, когда Портер входил в церковь, его арестовали по обвинению в многоженстве!
   – Я не женат! – вскрикнул Джордж.
   – Всего лишь ваше голословное утверждение!
   – Уверяю вас! Для меня все женщины на одно лицо, я их даже не различаю.
   – Именно так оправдывался и Портер, когда его спросили, почему он женился на шести разных девушках.
   – Что ж, – взглянул на часы Хамилтон, – теперь, когда все благополучно улажено…
   – Вы так считаете? – не утерпела миссис Уоддингтон.
   – …когда все благополучно улажено, – твердо повторил Хамилтон, – я оставляю вас. Мне надо зайти домой и переодеться. Сегодня вечером я выступаю на обеде Литературного общества.
   Тишину, воцарившуюся после его ухода, нарушил Сигсби.
   – Молли, дорогая, – начал он, – насчет этого ожерелья… Теперь, когда выяснилось, что твой Уинч очень богат, ты ведь больше не хочешь продавать его?
   Молли чуть сдвинула бровки.
   – Нет, наверное, все-таки продам. Мне оно никогда особенно не нравилось. Слишком роскошное. Продам и накуплю подарков для Джорджа. Бриллиантовых булавок для галстука… или часы… или машину. В общем, что-нибудь. И каждый раз, взглянув на них, мы будем, дорогой папочка, вспоминать тебя.
   – Спасибо, – хрипло просипел Уоддингтон. – Ага, спасибо.
   – Редко, – заметила миссис Уоддингтон, выходя из комы, в которую было погрузилась, – редко меня одолевало такое сильное предчувствие.
   – О, мама! – воскликнул Джордж.
   Хамилтон, беря шляпу в холле, почувствовал, как кто-то дергает его за рукав. Опустив глаза, он увидел Сигсби.
   – О-ох! – приглушенно стонал Сигсби. – Э… А…
   – Что-то случилось?
   – Да уж, это уж точно, можете без опаски поставить на кон свои роговые очки! – жарко прошептал Сигсби. – Знаете, нам необходимо поговорить. Мне требуется совет!
   – Но я тороплюсь.
   – Сколько у вас времени осталось до этого вашего обеда?
   – Обед, о котором вы говорите, назначен на восемь часов. Поеду я туда на машине, из дома выйду в двадцать минут восьмого.
   – Стало быть, сегодня нам никак не встретиться… Тэк, тэк-с! А завтра вы дома будете?
   – Да.
   – Договорились! – воскликнул Сигсби.

Глава VI

1

   – Тэк, тэк-с! – воскликнул Сигсби.
   – Продолжайте, – попросил Хамилтон.
   – Тэк, тэк-с!
   – Я вас слушаю.
   – Тэк, тэк-с!
   Хамилтон нетерпеливо покосился на часы. Даже на обычном своем уровне слабоумия Сигсби иной раз терзал его критический ум, а сейчас слабоумие его, похоже, опустилось до невиданных глубин.
   – Я могу уделить вам семь минут, – заявил Хамилтон, – после чего вынужден уйти. Я выступаю перед Молодыми Американскими Писательницами. Вы пришли ко мне с целью что-то сообщить. Пожалуйста, приступайте.
   – Тэк, тэк-с!
   Хамилтон сурово поджал губы. Даже от попугаев ему доводилось слышать монологи помногословнее. На него напало непонятное желание – огреть гостя обрезком свинцовой трубы.
   – Тэк, тэк-с! Вляпался, стало быть, я по самую маковку.
   – То есть попали в неловкое положение?
   – Именно.
   – Изложите суть. – Хамилтон снова взглянул на часы.
   Быстро и нервно Уоддингтон покосился через плечо.
   – Суть? Ладно. Вы слышали, Молли вчера сказала, что хочет продать жемчужное ожерелье?
   – Да, слышал.
   – Так вот. – Уоддингтон понизил голос и вновь опасливо оглянулся. – Ожерелье не жемчужное!
   – А какое же?
   – Подделка!
   – То есть, – поморщился Хамилтон, – имитация?
   – Она самая. Что мне теперь делать?
   – Все проще простого. Возбудите иск против ювелира, который продал вам жемчуг за подлинный.
   – Но когда он продавал, жемчуг и был подлинный! Никак вы не въедете!
   – Да, я не понимаю. – Сигсби облизал губы.
   – Слыхали о кинокомпании «Лучшие фильмы»? В Голливуде, штат Калифорния?
   – Пожалуйста, не отвлекайтесь. Мое время ограниченно.
   – Но это и есть суть! Некоторое время назад один тип сказал мне, что кинокомпания эта станет – ого-го!
   – Какой станет?
   – Ого-го! Уверял, что она разрастается как на дрожжах, и посоветовал, пока не поздно, воткнуться туда. Такой шанс, убеждал, выпадает раз в жизни.
   – И что дальше?
   – Ну и… Денег-то у меня не было, а шанс упускать не хотелось. Я, значит, сел и принялся ломать голову. Ломал, ломал, и вдруг будто кто шепнул мне: «Ты что, забыл? У тебя же есть жемчужное ожерелье. Вот оно, бери. Лежит себе без толку». Мне и деньги-то требовались всего на пару месяцев, пока компания не станет приносить прибыль… В общем, взял я ожерелье, заменил жемчуг на фальшивый, настоящий продал и купил акции. И вот он я, весь как бы в сливках-наливках.
   – В чем, простите?
   – В сливках-наливках. Так мне представлялось.
   – А почему переменили мнение?
   – Понимаете, встретил я человечка одного на днях, а он и объяснил мне, что акции эти гроша ломаного не стоят. Вот они у меня, с собой. Взгляните.
   Хамилтон брезгливо перебрал бумаги.
   – И человечек этот совершенно прав, – изрек он. – Когда вы впервые упомянули эту компанию, название показалось мне знакомым. Теперь я вспомнил почему. Генриетта Бинг Мастерсон, президент Литературного общества, говорила про нее вчера. Она тоже купила их акции и очень сокрушалась. Самое большее, на что они тянут, – десять долларов.
   – Да я за них пятьдесят тысяч отдал!
   – Значит, ваши бухгалтерские книги покажут убыток в сорок девять тысяч девятьсот девяносто долларов. Сочувствую.
   – Что же мне теперь делать?
   – Спишите убыток как расход на приобретение опыта.
   – Черт раздери! Как же вы не понимаете! Что будет, когда Молли попытается продать это ожерелье?
   Хамилтон покачал головой. Большинство бытовых проблем он щелкал как орешки, но эта, честно признаться, оказалась ему не по зубам.
   – Жена меня убьет.
   – Сочувствую.
   – Я думал, вы что присоветуете!
   – Боюсь, ничего не могу придумать. Разве что выкрасть ожерелье да швырнуть в Гудзон.
   – А называется умный человек! – укоризненно покачал головой Уоддингтон.
   – Из подобного тупика человеческому мозгу выхода найти не под силу. Остается выжидать, как станут разворачиваться события. Довериться времени, великому целителю.
   – Да уж, подмоги от вас…
   Хамилтон пожал плечами. Сигсби X. Уоддингтон злобно разглядывал акции.
   – Если бумаги гроша ломаного не стоят, зачем тогда поналепили всякие эти знаки на обороте? Дурачат людей! А печати! Взгляните только на печати! Да еще подписей миллион!
   – Сочувствую, – повторил Хамилтон и, подойдя к окну, вдохнул летний воздух. – Какой славный денек!
   – Ага, славный! – буркнул Уоддингтон.
   – Вам, случайно, не знакома некая мадам Юлали? – мечтательно поинтересовался Хамилтон. – Она хиромантка.
   – Хироманты еще какие-то! Что мне с акциями-то делать?
   – Я уже сказал, ничего тут не поправишь. Разве только выкрасть ожерелье.
   – Но должен же быть выход! Как бы вы поступили на моем месте?
   – Сбежал бы в Европу.
   – Какая там Европа? У меня и на билет денег нет.
   – Так застрелитесь… бросьтесь под поезд… Что угодно, – нетерпеливо бросил Хамилтон. – А мне пора. До свидания.
   – До свидания. Спасибо преогромное за помощь.
   – Не за что. Всегда рад помочь.
   И, кинув последний взгляд на фото, стоявшее на каминной полке, Хамилтон ушел. До Уоддингтона донеслась старинная французская песенка – Хамилтон ждал лифта. Мелодия только усилила его мрачное настроение.
   – Индюк надутый! – угрюмо проворчал он. Свалившись в кресло, Уоддингтон отдался печальным раздумьям.
   Некоторое время он думал про то, до чего же препротивный тип этот Хамилтон Бимиш. Расхаживает себе с умным видом, а стоит обратиться к нему с детской проблемкой, которую такому умнику полагалось бы раскусить в пять минут, выложив с десяток решений на выбор, так он, видите ли, сочувствует да советует застрелиться или броситься под поезд. Старайся не старайся, но как сохранить оптимизм в мире, где обретают такие вот Бимиши?
   – А это его идиотское предложение выкрасть ожерелье?! Интересно, как это…
   Сигсби вдруг подобрался. В глазах у него загорелся живой блеск. Он фыркнул. А такое ли уж оно идиотское?
   Сигсби бросил взгляд в будущее. Фальшивые жемчуга лежат в банковском сейфе. Но если Молли и вправду выйдет замуж за молодого Пинча, ожерелье, конечно, заберут оттуда и выставят на обозрение среди других свадебных подарков. Так что очень скоро наступит, как говорится, лучшая пора, когда малый решительный, с проворными пальцами, мог бы…
   Уоддингтон опять обмяк, глаза у него потускнели. Философы уверяют, что ни один человек по-настоящему не познал себя, но Сигсби познал себя достаточно, чтобы понять: у него и в помине нет хладнокровия, необходимого для такого поступка. Кража ожерелий не для любителя. Заняться кражами в зрелом возрасте, без предварительной тренировки – немыслимо. Для достижения успеха тренаж требуется тщательный, упорный, с раннего детства. Начинать с бутылок молока или чемоданов на вокзале и потихоньку продвигаться по пути к вершинам. Короче, для столь тонкой операции необходим профессионал высокой квалификации. И тут, с горечью понял Сигсби, встает проблема, крайне осложняющая жизнь, даже, скажем, трагическая: где раздобыть специалиста, когда он вам позарез нужен? Все эти книжки вроде справочника по профессиям не включают самых важных мастеров, оказывающих помощь в кризисных ситуациях. Там есть нарезчики стекол – кому они нужны, даже если их и найдешь? Есть производители пивных дрожжей, лоскутных одеял… А человеку позарез требуется производитель отмычек и специалист по краже фальшивых жемчугов!
   Уоддингтон застонал в полнейшем отчаянии. Да, странно устроена жизнь! Изо дня в день газеты вопят о преступности; изо дня в день тысячи удачливых мошенников удирают на машинах с тюками награбленного. И вот на тебе! Ему требуется один-разъединственный преступник, а он знать не знает, где же его отыскать.
   В дверь несмело постучали.
   – Войдите! – раздраженно крикнул Уоддингтон.
   И, подняв глаза, увидел долговязого полисмена, топчущегося на пороге.

2

   – Извините, сэр, если побеспокоил, – попятился полисмен. – Я к мистеру Бимишу. Конечно, надо было сначала договориться…
   – Эй! Эй! Куда же вы?
   Полисмен нерешительно застрял у дверей.
   – Так если мистера Бимиша нет…
   – Проходите, поболтаем. Присаживайтесь, дайте роздых ногам. Разрешите представиться. Уоддингтон.
   – А я Гарроуэй, – любезно ответил офицер.
   – Приятно познакомиться.
   – И я, сэр, очень рад.
   – Сигару не желаете?
   – Спасибо, с удовольствием.
   – Интересно, где же он их держит? – Поднялся, осматривая комнату, Сигсби. – А, вот они. Спичку?
   – Благодарю. Спички у меня есть.
   – Отлично.
   Сигсби Уоддингтон снова уселся и ласково оглядел нового знакомца. Всего секунду назад он скорбел о том, что не ведает, где ему раздобыть вора, и что же? Посланцем Небес явился, можно сказать, ходячий справочник по этой части.
   – Я люблю полисменов, – дружелюбно заметил Уоддингтон.
   – Очень приятно слышать, сэр.
   – И всегда любил. Что доказывает, какой я честный, ха-ха! Будь я мошенником, перепугался бы, наверное, до чертиков. Не стал бы сидеть да разговаривать с вами. – Уоддингтон пыхнул сигарой. – Наверное, полным-полно преступников встречаете? Э?
   – К несчастью, да, – вздохнув, подтвердил Гарроуэй. – Буквально на каждом шагу. Только вчера вечером сижу себе, подыскиваю подходящее прилагательное, а меня срочно вызывают – надо арестовать какую-то сомнительную личность, изготавливающую самогон. Она, то есть он врезал мне по подбородку, и все мое вдохновение улетучилось.
   – Да, плачевный случай, – посочувствовал Уоддингтон. – Но я-то говорю о настоящих преступниках, которые пробираются в дома и крадут жемчужные ожерелья. Таких вам доводилось встречать?
   – Сколько хочешь! Выполняя свой долг, полисмен вынужден, помимо собственной воли, сталкиваться с сомнительными личностями. Может, моя профессия оказала влияние, но у меня острая неприязнь к ворам.
   – Однако, не будь воров, не было бы и полисменов!
   – И то правда, сэр.
   – Спрос и предложение.
   – Да, именно.
   – Меня, – Уоддингтон выпустил облако дыма, – интересуют преступники. Хотелось бы познакомиться с экземпляром-другим.
   – Заверяю вас, знакомство вряд ли покажется вам приятным, – покачал головой офицер. – Пренеприятные, невежественные личности, абсолютно не желающие развивать душу. Исключение я делаю, однако, для Муллета. Вот он человек как будто неплохой. С таким можно бы встречаться почаще.
   – Муллет? А кто это?
   – Бывший заключенный, сэр. Работает у мистера Финча в квартире наверху.
   – Не может быть! Бывший заключенный, и работает у мистера Финча? На чем же он специализировался?
   – Кражи в домах, сэр. Насколько я понимаю, теперь он перевоспитался и стал достойным членом общества.
   – Но грабителем был?
   – Да, сэр.
   – Тэк, тэк-с!
   Наступило молчание. Офицер Гарроуэй, старавшийся вспомнить подходящий синоним (он слагал стихи), рассеянно уставился в потолок. Уоддингтон энергично жевал сигару.
   – Тэк, тэк-с! – повторил он. – Сэр!
   Полисмен вздрогнул и очнулся.
   – Предположим, – начал Уоддингтон, – предположим, так, для разговора, что какой-нибудь безнравственный человек пожелал бы, чтобы преступник выполнил для него грязную работенку. Ему придется платить?
   – Несомненно, сэр. Эти люди крайне корыстны.
   – А сколько?
   – Думаю, сотню-другую долларов. Зависит от объема предполагаемого преступления.
   – Сотню-другую?
   – Да. Долларов двести, а то и триста.
   Снова наступило молчание. Офицер Гарроуэй возобновил обзор потолка. Ему требовалось слово, характеризующее улицы Нью-Йорка. «Мерзкие» и «гнусные» он уже использовал во второй строфе… О! «Бесстыдные» – вот оно, в самую точку! Он обкатывал словечко на языке, когда до него вдруг дошло, что новый знакомый вновь обращается к нему.
   Глаза Уоддингтона зажглись особым блеском. Подавшись вперед, он постучал Гарроуэя по колонке.
   – Тэк, тэк-с! Мне нравится ваше лицо, любезный Ларраби.
   – Простите, я Гарроуэй.
   – Не важно. Мне нравится ваше лицо. Тэк, тэк-с! А не хотите ли вы огрести кучу денег?
   – Неплохо бы, сэр.
   – Могу признаться вам, вы сразу пришлись мне по душе! И я сделаю для вас то, чего не сделал бы для других. Слыхали про кинокомпанию «Лучшие фильмы»? В Голливуде, штат Калифорния?
   – Нет, сэр.
   – Поразительно! – чуть не ликуя, воскликнул Уоддингтон. – Ну никто про нее не слыхал! Да, она, конечно, не из тех затрепанных, что у всех уже в зубах навязли. Компания новехонькая. И знаете, что я сейчас сделаю? Продам вам пакет акций, буквально по номиналу. Для вас было бы оскорбительно, отдай я вам их даром. Да я и так, считай, даром отдаю. Вот этот пакет акций стоит тысячи и тысячи долларов, а вы получите его всего за триста. У вас есть триста долларов? – обеспокоенно осведомился Уоддингтон.
   – Да, сэр. Такая сумма у меня найдется, но…
   Уоддингтон помахал сигарой.
   – Никаких «но»! Знаю, что вы пытаетесь сказать! Что я граблю самого себя. Да, граблю, ну и что с того? Что такое для меня деньги? Я рассуждаю так: когда человек уже нажил себе состояние, если ему хватает на семью, самое малое, что он может сделать как истинный гуманист, – отдать лишек людям. Вы наверняка нуждаетесь в деньгах, как и прочие?
   – Конечно, сэр.
   – Так вот вам! – И Уоддингтон помахал пачкой акций. – Вот на этом вы и сделаете деньги! Уж поверьте мне: после изобретения Маркони кинокомпания – самое выгодное вложение!
   Офицер Гарроуэй, взяв акции, задумчиво их перебрал.
   – Да, напечатаны красиво…
   – А как же! Какие знаки на обороте! А печати! Бросьте-ка взгляд на подписи! Да их миллион! Кое-что все это да значит! Что такое кино, вы знаете. Индустрия похлеще мясной! А «Лучшие фильмы» – величайшая кинокомпания. Она не то, что другие! Во-первых, не транжирит деньги на дивиденды.
   – Нет?
   – Что вы, сэр! Не выбрасывает попусту ни цента.
   – Все деньги там?
   – Да, все там. Мало того, она не выпустила ни одного фильма.
   – Все там?
   – До единого цента! Лежат себе на полках, полеживают. А возьмем сверхрасходы – то, что разоряет другие компании. Громадные павильоны… дорогие режиссеры… высокооплачиваемые звезды…
   – А у них – все там?
   – Нет, сэр. В том-то и соль! Не там. Эти «Фильмы» не нанимают всяких там Гриффитов или Глорий Свенсон, съедающих их капиталы. У компании даже и студии нет…
   – Даже студии?
   – Нет, сэр. Ничего. Только компания. Говорю же вам, прибыльное дельце!
   Добрые голубые глаза Гарроуэя расширились.
   – Такой шанс, сэр, выпадает раз в жизни!
   – Раз в десять жизней! – поправил Уоддингтон.
   – А ведь так и завоевывают мир, ухватив за хвост шанс! Что такое Биг-Бен, если разобраться? Простые часы, разглядевшие свой шанс и вцепившиеся в него! – Уоддингтон приостановился. Лоб у него заиграл морщинками. Выхватив пачку акций из рук собеседника, он положил их в карман. – Нет! Не могу! Все-таки не могу их продать!
   – Сэр!
   – Нет! Слишком велик куш!
   – Но, мистер Уоддингтон…
   Сигсби X. Уоддингтон словно очнулся от транса. Встряхнувшись, он уставился на полисмена, будто спрашивая: «Где это я?» – и издал глубокий, скорбный вздох.