Пелам Вудхаус. Неприметный холостяк. Переплет. Простак в стране чудес (сборник)

 
Она повсюду, где мы вдвоем с подругой нежной
пребываем,
шалаш убогий превращает в рай,
когда сияет нам, иль мы, по голубым волнам, плывем,
не ведая разлуки…
 

   В общем, уясните все это своей тупой головой, и, возможно, тогда вы напишете приличные стихи. Если же вы будете придерживаться таких нелепых взглядов – зараза какая-то, собаки, – то впустую потратите время. Уж лучше тогда сразу взяться за титры к фильмам.
   Офицер Гарроуэй не был бунтарем. Он смиренно склонил голову перед бурей.
   – Хорошо, мистер Бимиш. Я вас понял.
   – Очень надеюсь. Изложил я все предельно ясно. Что за тенденция у молодых писателей сосредоточиваться на трупах, сточных канавах и отчаянии? Воспевать любовь – вот главное. Говорю вам, Гарроуэй, любовь – это второе солнце, которое рождает добродетель, куда ни упадут ее лучи. Она сладка, она ясна, как свет. Ее прекрасный голос звучит немолчно. Она – великий дар, которым Бог благословил лишь только нас, людей. Она – отметьте это особо, Гарроуэй, – не жаркий огнь воображения, который вспыхнет и тотчас угаснет. Не похотью питается она и не живет страстями. Нет, любовь – серебряная цепь, святая связь, соединяющая сердце с сердцем, с душою – душу, человека – с Богом… Вам ясно?
   – Да, сэр. Именно, сэр. Теперь мне все понятно.
   – Тогда ступайте и перепишите свои стихи в таком ключе.
   – Да, мистер Бимиш. – Полисмен засмеялся. – Только вот еще одно дельце…
   – В мире нет дел важнее любви!
   – Видите ли, сэр, это насчет фильмов… Вы упомянули о титрах…
   – Гарроуэй! Надеюсь, вы не намереваетесь сообщить мне, что после всех моих стараний вы все-таки хотите опуститься до работы в кино?
   – Нет, что вы, сэр! Правда нет! Но несколько дней назад я приобрел по случаю акции кинокомпании и до сих пор, как ни стараюсь, не могу их сбыть. Я подумал, раз уж я тут, спрошу-ка вас, может, вы что про них знаете.
   – А что за компания?
   – «Лучшие фильмы», в Голливуде, штат Калифорния.
   – Сколько же акций вы купили?
   – На пятьдесят тысяч долларов.
   – А заплатили сколько?
   – Триста долларов.
   – Вас надули. Эти акции – никчемные бумажки. Кто вам их продал?
   – К несчастью, забыл его имя. Старикан такой, с красным лицом и седыми волосами. Только бы мне его встретить… – тепло и сердечно добавил Гарроуэй. – Так его отколочу, что на внуках отзовется. Сладкоречивый крокодилище!
   – Любопытно, – задумчиво произнес Хамилтон. – Где-то в глубине памяти что-то такое у меня смутно шевелится, именно в связи с этими акциями. Кто-то консультировался со мной насчет их. Хм… Нет, бесполезно! Никак не вспоминается. Слишком я был занят последнее время, у меня все вылетело из головы. А теперь ступайте, Гарроуэй, и принимайтесь за стихи.
   Полисмен насупился. В его добрых глазах полыхнуло бунтарское зарево.
   – Нечего их переделывать! Там все правда!
   – Гарроуэй…
   – Я написал, что Нью-Йорк дурной город, так ведь он и вправду дурной. Тьфу, мерзость! Вот уж поистине зараза! Вползут к тебе в душу, всучат какие-то собачьи акции… Стихи у меня правильные, и я их исправлять не буду. Вот так-то, сэр!
   Хамилтон покачал головой.
   – Ничего, Гарроуэй, – сказал он. – Однажды в сердце у вас проснется любовь, и вы поменяете свои взгляды.
   – Однажды, – холодно возразил полисмен, – я встречу этого втирушу и попорчу ему физиономию. И тогда уж не у меня одного сердце будет разрываться!

Глава VIII

   День свадьбы Джорджа Финча рассиялся светло и ярко. Солнце светило так, как будто Джордж, женясь, оказывал ему личное одолжение. Ветерки несли с собой слабый, но отчетливый аромат апельсинового цвета, а птицы, как только покончили с практическими делами, то есть закусили ранним червячком, все до единой, на много миль вокруг, занялись одним: усевшись на ветках, вовсю распевали «Свадебный марш» Мендельсона. Словом, денек был из тех, когда человек колотит себя по груди, заливаясь «тра-ля-ля-ля!», что Джордж и проделывал.
   Шагая из гостиницы после ленча, он думал только об одном – через несколько коротких часов их с Молли умчит волшебный поезд, и каждый поворот колес будет приближать молодоженов к Островам Блаженства и уносить (что еще приятнее) все дальше от миссис Уоддингтон.
   Без толку отрицать, что за последние три недели будущая теща досаждала Джорджу дальше некуда. Ее попытки – всегда тщетные – скрыть муки, какие ей причинял один его вид, обескураживающе действовали на впечатлительного молодого человека. Нельзя сказать, чтобы Джордж страдал особым тщеславием, и если б мачеха Молли удовольствовалась тем, что смотрела на него просто как на ошметок, что приволок из мусорного бака кот, он и то не падал бы духом. Но нет! Миссис Уоддингтон зашла еще дальше. Все ее взгляды кричали, что кот, вглядевшись в Джорджа попристальнее, разочаровался напрочь. Увидев, что за ошметок он извлек из бака, кот, досадливо поморщившись – так всегда морщатся кошки при открытии, что их труды пропали впустую, – отправился на новые розыски. Для влюбленного, считающего минуты до того дня, когда единственная девушка в мире соединится с ним, все, буквально все вокруг сияет радостью и счастьем. Но Джордж, несмотря на отчаянные старания, вынужден был исключить из «всего» миссис Уоддингтон.
   Однако мелкие досады, в конце концов, пустяки, и мысль, что в доме, к которому он приближается, обитает страдалица, которую вгоняют в грусть любые напоминания о нем и ничто не может утешить, ничуть не снизила бьющего через край блаженства. Тихонько мурлыча под нос, Джордж вошел в сад, а на дорожке наткнулся на Хамилтона Бимиша, задумчиво раскуривающего сигарету.
   – Привет! – воскликнул Джордж. – Ты здесь?
   – Да, здесь, – согласился Хамилтон.
   – Как тебе сегодня Молли?
   – Очаровательна. Правда, видел я ее мельком, она убегала.
   – Как так – убегала?
   – А так. Какая-то маленькая закавыка. Разве ты не знал?
   Джордж схватил друга за руку.
   – Боже, что стряслось?
   – О-ой! – охнул Хамилтон, выдирая руку. – Нечего так волноваться! И всего-то, со священником приключился несчастный случай. Только что позвонила его жена и сообщила, что, пытаясь дотянуться до ученого тома на верхней полке, он свалился со стула и растянул лодыжку.
   – Не повезло! – посочувствовал Джордж. – А чего ему приспичило лезть куда-то в такой день? И вообще, человек все-таки должен в самом начале своей карьеры решить для себя раз и навсегда: либо он священник, либо акробат. А уж потом не отклоняться от выбранного пути. Хамилтон, но это же чудовищная новость! Я должен немедленно подыскать замену. О Господи! Всего какой-то час до свадьбы, и нет священника!
   – Угомонись ты, Джордж! Все хлопочут и без тебя. Миссис Уоддингтон с радостью все отменила бы, но Молли сразу принялась действовать, и очень активно. Позвонила всюду, куда можно, и наконец ей удалось разыскать незанятого священника. Они с мамашей отправились за ним на машине. Вернутся часа через полтора.
   – То есть я что же, – побледнел Джордж, – еще полтора часа не увижу Молли?
   – «В разлуке любовь разгорается лишь сильнее». Это я цитирую Томаса Хейнса Бейли. А Фредерик Уильям Томас (начало девятнадцатого века) развивает эту мысль в следующих строках:

 
Говорят, что разлука губит любовь,
Но, прошу вас, не верьте тому!
Разлучался с тобою я вновь и вновь,
А тебя забыть не могу.
 

   Будь мужчиной, Джордж! Крепись. Попробуй мужественно перенести разлуку!
   – Но это так больно…
   – Мужайся! Я вполне понимаю твои чувства. Я сам терплю муки разлуки.
   – Ужасно больно! А еще священник называется! На стул не может залезть, чтоб не звездануться! – Внезапная мысль ударила его. – Хамилтон! А к чему это? Если священник падает со стула и растягивает лодыжку в день венчания?
   – Что-что?
   – Вдруг это какая дурная примета?
   – Для священника – несомненно.
   – А тебе не кажется, что это дурное предзнаменование для жениха и невесты?
   – Никогда про такую примету не слыхивал. Научись-ка обуздывать свои фантазии. Сам доводишь себя до нервного состояния, а потом…
   – Нет, а в каком состоянии, по-твоему, может находиться человек, если в утро его свадьбы священник кувыркается со стула?
   Хамилтон терпеливо улыбнулся.
   – Н-да, в таком случае некоторая нервозность неизбежна. Я заметил, что даже Сигсби, не главное, казалось бы, действующее лицо, и тот весь издергался. Гулял он тут по лужайке, а когда я, подойдя сзади, положил ему руку на плечо, подпрыгнул точно вспугнутый олень. Будь у него ум, я бы сказал – у него что-то на уме. Определенно опять замечтался о своем дивном Западе.
   По-прежнему ярко сияло солнышко, но Джорджу почему-то казалось, что вокруг стало облачно и знобко. Дурное предчувствие охватило его.
   – Какая все-таки досада!
   – Так сказал и священник.
   – Расстраивать такую хрупкую, чувствительную девушку в такой день!
   – По-моему, ты драматизируешь. Мне показалось, Молли ничуть не потеряла самообладания.
   – Она не побледнела?
   – Ни в малейшей степени.
   – И не расстроилась?
   – Она была в нормальном, обычном состоянии.
   – Слава Богу! – воскликнул Джордж.
   – Вообще-то она сказала Феррису отъезжая…
   – Что же? Что?
   Хамилтон, оборвав фразу, нахмурился.
   – С памятью у меня что-то кошмарное. Разумеется, из-за любви. Только что помнил…
   – Что же сказала Молли?
   – И забыл. Зато вспомнил, что меня просили передать тебе, как только ты приедешь. Любопытно, как часто случается – называешь имя, а оно подстегивает память! Сказал «Феррис», и мне тут же вспомнилось: а ведь Феррис передал для тебя сообщение.
   – К черту Ферриса!
   – Попросил, когда увижу тебя, передать, что утром тебе звонила женщина. Он объяснил ей, что живешь ты в гостинице, и посоветовал перезвонить туда, но она ответила – ничего, не важно, она все равно едет сюда. И добавила, что она – твоя старая подруга по Ист-Гилиэду.
   – Да? – безразлично обронил Джордж.
   – Фамилия, не перепутать бы, не то Даббс, не то Таббс. А может, и Джаббс или… ах, да вот! Вспомнил! Память-то у меня лучше, чем я предполагал. Мэй Стаббс. Вот как ее зовут. Говорит тебе что-то это имя?

Глава IX

   Легко и небрежно бросив имя, Хамилтон ненароком взглянул вниз и заметил, что у него развязался шнурок. Наклонившись его завязать, он не увидел, как изменилось у Джорджа лицо, и не услышал (ведь он был из тех, кто даже простейшей задаче отдает все внимание своего великого ума), как тот с присвистом чем-то подавился. Мгновение спустя, однако, он уловил какое-то движение и, оглянувшись, удивился: ноги Джорджа странно вихлялись.
   Хамилтон выпрямился. Теперь он посмотрел прямо на Джорджа и убедился, что переданное сообщение угодило в центр нервной системы его друга. Симпатичное лицо подернулось зеленоватым отливом. Глаза выкатились. Нижняя челюсть отвисла. Ни один человек, хоть раз побывавший в кино, ни на миг не усомнился бы, что Джордж пребывает в глубочайшем смятении.
   – Джордж, дорогой друг! – встревожился Хамилтон.
   – Кт… ка… чте… – Джордж судорожно глотнул. – Какое имя ты назвал?
   – Мэй Стаббс. – Хамилтон с неожиданным подозрением взглянул на друга. – Джордж, расскажи-ка мне все! Незачем притворяться, будто имя тебе незнакомо. Совершенно очевидно, оно всколыхнуло в тебе потаенные воспоминания, явно неприятные. Очень надеюсь, Джордж, что это не брошенная невеста. Не сломанный цветок, который ты отшвырнул погибать у дороги!
   Совершенно ошалелый, Джордж таращился в пространство.
   – Всему конец! – еле ворочая языком, выговорил он.
   – Расскажи все, – смягчился Хамилтон. – Мы ведь друзья. Я не стану судить тебя строго.
   Внезапная ярость расплавила лед оцепенения.
   – А все священник виноват! – страстно вскричал Джордж. – Меня сразу как стукнуло – дурной знак! Эх, вот райское местечко был бы наш мир, не грохайся священник со стульев да не подворачивай лодыжек! Все, я погиб!
   – Кто такая Мэй Стаббс?
   – Знал я ее в Ист-Гилиэде, – безнадежно поведал Джордж. – Мы были как бы помолвлены.
   – Ты неряшливо построил фразу, – поджал губы Хамилтон, – что, вероятно, простительно при данных обстоятельствах. Но я не понимаю, что означает в данном случае «как бы». Человек или помолвлен, или нет.
   – Не там, откуда я приехал. В Ист-Гилиэде есть такое… молчаливое взаимопонимание.
   – И между тобой и мисс Стаббс оно было?
   – Ну да. Так, детский роман. Сам знаешь, как это случается. Ты провожаешь девушку разок-другой из церкви. Приглашаешь на пикник… Над тобой начинают из-за нее подшучивать… И вот вам. Видимо, она решила, что мы помолвлены. А теперь прочитала в газетах про мою свадьбу и прикатила закатить скандал.
   – Вы с ней что, поссорились?
   – Да нет. Так, разбежались в разные стороны. Я думал, все кончено и забыто. А когда увидел Молли…
   – Джордж, – опустив руку на плечо друга, перебил Хамилтон, – послушай меня очень внимательно, сейчас мы подошли к главному. Писал ты Мэй письма?
   – Десятки. Уж конечно, она их сохранила! Хранит, наверное, под подушкой.
   – Плохо дело, – потряс головой Хамилтон. – Очень плохо.
   – Помню, как-то она высказалась, что мужчин, которые бросают девушек, следует отдавать под суд…
   Хамилтон стал совсем уж чернее тучи, точно бы скорбя о кровожадности современных девушек.
   – Ты считаешь, она едет сюда с целью закатить скандал?
   – А для чего ж еще?
   – Н-да, наверное, ты прав. Я должен подумать.
   С этими словами Хамилтон резко повернул налево и, задумчиво наклонив голову, принялся медленно описывать по лужайке круги. Глаза его рыскали по земле, словно бы тщась почерпнуть из нее вдохновение.
   Редкое зрелище бодрит больше, чем вид великого мыслителя, погруженного в глубокое раздумье. Однако Джордж, наблюдая за другом, злился все сильнее. Он жаждал – что простительно – скорейших результатов, а Хамилтон, хотя и расхаживал весьма солидно, результатов никаких не выдавал.
   – Надумал что-нибудь? – не вытерпел Джордж, когда его друг отправился по третьему кругу.
   Хамилтон в молчаливом укоре вскинул руку и зашагал дальше. Наконец он приостановился.
   – Ну? – подался к нему Джордж.
   – Относительно той помолвки…
   – Да не было никакой помолвки! Детские глупости, и все.
   – Относительно этих глупостей. Слабое звено в твоей линии защиты, несомненно, тот факт, что сбежал ты.
   – Да не сбегал я!
   – Ладно, я употребил неточное выражение. Следовало сказать – проявил инициативу. Ты уехал из Ист-Гилиэда в Нью-Йорк. Следовательно, формально ты бросил эту особу.
   – Знаешь, ты такими словами не бросайся. Как ты не можешь понять? Отношения у нас были вполне невинные. Такие разваливаются сами собой.
   – Я смотрю на дело с точки зрения юриста. И разреши мне указать – отношения ваши явно на закончились. Я постарался четко прояснить для себя все. Если ты желал, чтобы отношения закончились, тебе следовало до отъезда из Ист-Гилиэда принять меры, чтобы вашу помолвку расторгла сама мисс Стаббс.
   – Да никакой помолвки не было!
   – Хорошо, расторгла ваши глупости. Вот тогда бы ты стер прошлое. Надо было совершить что-то такое, чтобы девушка прониклась к тебе отвращением.
   – Что например? Я не умею!
   – И даже сейчас… попробуй совершить что-то крайне омерзительное, чтобы мисс Стаббс с гадливостью отшатнулась от тебя…
   – Интересно что?
   – Я должен подумать.
   Хамилтон накрутил еще четыре круга.
   – Предположим, ты совершишь преступление, – предложил он, возвращаясь к исходной точке. – Предположим, ей станет известно, что ты вор. Она не захочет выходить за тебя замуж, если ты на пути в Синг-Синг.
   – Здорово! Но тогда и Молли не захочет.
   – Хм, верно. Ладно, подумаю еще…
   Несколько минут спустя Джордж, уже посматривающий на друга с неприязнью, какую вызывают носители высшего разума, когда не в состоянии выдать стоящего совета, заметил, что друг внезапно вздрогнул.
   – Вот оно! – закричал Хамилтон. – Нашел!
   – Ну? Ну?
   – Мисс Стаббс… Скажи-ка, она очень нравственная? Деревенские девицы обычно… такие, ну… недотроги.
   Джордж призадумался.
   – Не помню. Да ведь я не предпринимал никаких поползновений!
   – Думаю, можно исходить из предположения, что, живя всю жизнь в Ист-Гилиэде, она чрезвычайно нравственна. А следовательно, решение проблемы очевидно: надо внушить ей, что ты стал распутником.
   – Кем?
   – Донжуаном эдаким. Сердцеедом. Дамским угодником. Это очень легко. Наверняка она насмотрелась фильмов из нью-йоркской жизни, и не трудно внушить ей, что ты тут развратился. Тогда план действий выстраивается простой и четкий. Все, что нам требуется, – раздобыть девушку. Пусть явится сюда и заявит, что ты не имеешь права жениться ни на ком, кроме нее.
   – Что?!
   – Прямо воочию вижу эту сцену! Мисс Стаббс сидит рядом с тобой, серенькая мышка в самодельном деревенском платьице. Вы вспоминаете старые дни. Ты поглаживаешь ей руку. Внезапно дверь распахивается, ты вскидываешь глаза и вздрагиваешь. Появляется девушка, вся в черном, с бледным лицом. У нее страдальческие глаза, волосы в беспорядке, в руке она сжимает маленький узелок…
   – Нет! Только не это!
   – Хорошо. Обойдемся без узелка. Она простирает к тебе руки. Неверным шагом идет к тебе. Ты бросаешься поддержать ее. Очень похоже на сцену из «Прохожих» Хэддона Чемберса.
   – А что там происходит?
   – Что? Невеста понимает, что у погубленной девушки больше прав на ее жениха, соединяет их руки и тихо, молча уходит.
   Джордж невесело рассмеялся.
   – Ты проглядел одно. Где это, интересно, мы раздобудем погубленную девушку?
   – Н-да, проблема. Я должен подумать.
   – А пока ты думаешь, – холодно заметил Джордж, – я предприму единственно возможные меры. Поеду на станцию встречать Мэй. Поговорю с ней и постараюсь убедить…
   – Что ж, и это недурно. Но все-таки мой план – идеален. Только бы подыскать девушку. Как неудачно, что у тебя нет темного прошлого!
   – Мое темное прошлое еще впереди, – горько бросил Джордж.
   И, развернувшись, поспешил по тропинке, а Хамилтон, погруженный в глубокое раздумье, зашагал к дому.
   Дойдя до лужайки и остановившись закурить сигарету в помощь своим раздумьям, он увидел сцену, побудившую его отшвырнуть спичку и быстро вернуться под укрытие дерева.
   Хамилтон замер, глядя во все глаза и слушая. Выйдя из зарослей рододендронов, неизвестная девушка тихонько кралась в обход лужайки к высоким дверям столовой.
   Девичество – пора мечтаний. И Фанни Уэлч, задумавшуюся над ситуацией после получения последних инструкций, посетила затейливая мыслишка, залетевшая на ум ненароком, будто пчелка на цветок: пожалуй что, если она навестит дом на часик пораньше условленного срока, то, стащив ожерелье, сумеет оставить его себе.
   Изъян в первоначально изложенном плане заключался в том, что руководство взял на себя заказчик. Он заберет у нее добычу в тот самый миг, как она завладеет ею. План, с некоторыми поправками, обрел несравненно большую привлекательность, и Фанни приступила к его осуществлению.
   Удача как будто сопутствовала ей. Поблизости – никого, дверь чуть приоткрыта, а на столе лежит вещь, которую она уже рассматривала как награду за остроту ума. Фанни осторожно выбралась из тайного укрытия и, тихо обойдя лужайку, проникла в комнату и мигом зажала футляр в руке. Но тут вдруг открылось, что удача не так уж и сопутствует ей. На плечо легла тяжелая рука, и, обернувшись, она увидела импозантного мужчину с квадратной челюстью.
   – Так-так, моя милочка, – проговорил он.
   Фанни тяжело задышала. Мелкие неприятности входили в риск ее профессии, но от того, что она это понимала, сносить их философски все равно не удавалось.
   – Положите на место футляр.
   Фанни положила. Наступила пауза. Хамилтон подошел к двери, загораживая отступление.
   – И что теперь? – спросила Фанни.
   Хамилтон поправил очки.
   – Застукали вы меня, ладно. И что теперь будете делать?
   – А как вы считаете?
   – Полиции сдадите?
   Человек у двери коротко кивнул. Фанни заломила руки. Глаза у нее наполнились слезами.
   – Ах, пожалуйста, мистер! Не сдавайте меня копам! Я пошла на это только ради своей матери!
   – Все неправильно!
   – Если бы вы сидели без работы, и голодали, и смотрели, как ваша бедная старая ма гнется над лоханью…
   – Неправильно! – твердо повторил Хамилтон.
   – Что неправильно?
   – Играете примитивную бродвейскую мелодраму. Такая чепуховина, может, кого и обманет, но только не меня.
   – Попробовать стоило, – пожала плечами Фанни.
   Хамилтон пристально рассматривал ее. Живой ум никогда не дремлет, а теперь серые клеточки заработали в еще более интенсивном режиме.
   – Вы актриса?
   – Я? Да нет, не сказала бы. Родители не пустили.
   – У вас есть определенный актерский дар. В околесице, которую вы несли, проскальзывали вполне искренние интонации. Ваш монолог многих обманул бы. Думаю, что могу использовать вас в маленькой драме. Давайте заключим сделку. Мне не хотелось бы отправлять вас в тюрьму…
   – Вот это разговор!
   – Хотя, конечно, следовало бы.
   – Так-то оно так, да ведь куда забавнее поступать не так, как положено, правда?
   – Видите ли, один мой друг попал в затруднительное положение, и мне подумалось, что вы, пожалуй, могли бы выручить его.
   – Со всем моим удовольствием.
   – Мой друг сегодня женится. Но он только что узнал, что его прежняя невеста, про которую он в волнении, обычно сопутствующем новой влюбленности, напрочь запамятовал, едет сюда.
   – Поднять бузу хочет?
   – Вот именно.
   – А как я тут могу помочь?
   – А вот так. Я хочу, чтобы вы на пять минут преобразились в жертву моего друга. Сыграете?
   – Что-то не доходит.
   – Объясняю. Очень скоро эта девушка приедет. Возможно, с моим другом, который отправился на станцию ее встречать. Вы подождете тут, в саду, а в подходящий момент ворветесь в комнату, протянете руки и закричите: «Джордж! Джордж! Почему ты бросил меня? Ты не принадлежишь этой девушке! Ты принадлежишь только мне!»
   – Вот выдумали!
   – А?
   Фанни гордо выпрямилась.
   – Еще чего! А что, если про это ненароком прознает мой муж?
   – Вы замужем?
   – Вышла замуж сегодня утром в Маленькой Церкви за Углом.
   – И явилась сюда красть! В день свадьбы!
   – А что такого? Вам не хуже моего известно, сколько сейчас стоит обзавестись хозяйством.
   – Для вашего мужа, конечно же, будет жестоким ударом, когда он узнает, что вы угодили за решетку. По-моему, лучше проявить благоразумие.
   Фанни скребла пол мыском туфли.
   – А случай этот попадет в газеты?
   – Боже сохрани!
   – И еще. Предположим, устрою я это представление, но кто же мне поверит?
   – Девушка поверит. Она совсем простушка.
   – Да уж, если на такое купится…
   – Что с нее взять – неискушенная провинциалка.
   – А если ко мне пристанут с расспросами? Что да как?
   – Не пристанут.
   – Ну а если? Предположим, девушка спросит: «А где вы познакомились? Когда все это было? И какого черта…» – И… ну, сами знаете. Что мне тогда отвечать?
   Хамилтон Бимиш обдумал вопрос.
   – Думаю, самое лучшее сразу же после произнесенных реплик разыграть, будто вы, от переизбытка чувств, упали в обморок. Да, так лучше всего. Выкрикнув что требуется, воскликните: «Воздуха! Воздуха! Мне душно!» – и стремглав вылетайте из комнаты.
   – Вот теперь все правильно. Вот это мне нравится – стремглав из комнаты. Умчусь так, что никто меня и разглядеть-то толком не сумеет.
   – Значит, вы согласны?
   – Похоже, придется.
   – И прекрасно! Итак, прорепетируем сцену. Я должен убедиться, что вы запомнили слова.
   – Джордж! Джордж!
   – Перед вторым «Джордж!» выдержите паузу. И вдохните. Помните, глубина и звучность голоса зависят от амплитуды колебаний голосовых связок, а высота тона – от количества колебаний в секунду. Тон усиливается резонансом воздуха в глоточной и ротовой полости. Еще раз, пожалуйста.
   – Джордж!.. Джордж! Почему ты бросил меня?!
   – Протяните руки! Так!
   – Ты не принадлежишь этой девушке!
   – Пауза. Вдох.
   – Ты принадлежишь мне!
   Хамилтон со сдержанным одобрением кивнул.
   – Недурно. Совсем недурно. Хотелось бы мне, как эксперту, осмотреть ваши связки, но некогда. Жалко, что у вас не хватит времени изучить мою брошюру «О голосе»… Однако сгодится. А теперь ступайте и спрячьтесь в рододендронах. Та девушка может приехать с минуты на минуту.

Глава X

   Хамилтон вышел в холл. Он заработал сигарету: что-то попробовал, что-то предпринял, – и уже раскуривал ее, когда послышалось шуршание шин по гравию и в открытую дверь он увидел мадам Юлали. Она выпорхнула из красного двухместного автомобильчика. Хамилтон радостно кинулся ей навстречу.
   – Вы все-таки сумели приехать!
   Мадам Юлали пожала ему руку – коротко, но тепло. Еще одно качество, составляющее ее очарование.
   – Да. Но мне придется сразу же разворачиваться и уезжать обратно. У меня на сегодня назначено три встречи. А вы, наверное, останетесь на свадьбу?
   – Да, хотел бы. Я обещал Джорджу, что буду его шафером.
   – Жаль. А то я могла бы подбросить вас в Нью-Йорк.