Пелам Вудхаус. Сэм стремительный

   В реальном летосчислении Мэтью Ренн еще не достиг пятидесятилетнего рубежа, но, как это водится за главными редакторами газет типа «Домашнего спутника» Пайка, он выглядел старше своего возраста. Внешность его дышала кротостью и рассеянной мечтательностью, а потому Кей, не в силах вообразить его в роли пылкого рыцаря, пришла к выводу, что необходимые огонь и энергию в знаменитое бегство внесла исключительно ее тетушка Энид.
   – Ну, не опаздывай к обеду, – сказала она. – А Уиллоуби здесь?
   – Я оставил его в саду. – Мистер Ренн замялся. – Такой странный молодой человек, Кей!
   – Конечно, свинство, что его тебе навязали, милый, – сказала Кей. – Но ты знаешь, экономка вышвырнула его из дома. Решила провести генеральную уборку. А он ненавидит останавливаться в отелях или клубах, ну и попросил меня – я ведь знакома с ним с рождения, – не сможем ли мы его приютить, так что – вот так. Но подбодрись, это ведь на один вечер.
   – Моя дорогая, ты знаешь, я очень рад любому твоему другу. Но он такой своеобразный молодой человек. Я целый час пытался завязать с ним разговор, а он только глядел на меня, как золотая рыбка.
   – Как золотая рыбка?
   – Ну да. Глаза выпучены, губы шевелятся, и ни звука не слышно.
   Кей засмеялась:
   – Все его речь! Забыла тебя предупредить. Бедняжке предстоит сегодня произнести речь на ежегодном банкете в честь встречи старых школьных друзей. А он никогда еще речей не произносил и жутко угнетен.
   Мистер Ренн повеселел.
   – Я не знал. Честно говоря, моя дорогая, я подумал, что он умственно отсталый. – Он поглядел на свои часы. – Ну, если ты думаешь, что сумеешь его занять, я, пожалуй, пойду.
   И мистер Ренн пошел своим путем, а Кей, войдя в калитку из пяти жердей, свернула на песчаную дорожку, огибавшую дом и кончавшуюся в саду.
   Как и все сады в округе, сад этот делал честь своему владельцу – скорее маленький, чем большой, но полный зелени, ухоженный, уютный. Хотя Вэлли-Филдз и подвергся бурной застройке, он не вполне утратил былой сельский вид – исключительно благодаря энтузиазму и усердию своих любителей-садоводов. Ни в каком другом пригороде на Суррейском берегу Темзы не продается столько семян весной, не стрекочет столько газонокосилок, не берется взаймы столько садовых катков, не уничтожается столько слизней, и тли не обрызгиваются таким количеством патентованных снадобий, как в Вэлли-Филдз. Пусть в Бринстоне есть его Бон-Марше, а в Сайденхеме его Хрустальный дворец, но когда дело доходит до анютиных глазок, роз, тюльпанов, штокроз и настурций, Вэлли-Филдз даст им сто очков вперед.
   Вдобавок к остальным своим прелестям сад «Сан-Рафаэля» в данный момент содержал розоватого, полноватого, насупленного молодого человека в коричневом костюме, который расхаживал взад-вперед по лужайке, глядя перед собой остекленевшими глазами.
   – Привет, Уиллоуби, – сказала Кей. Молодой человек в мучительной судороге очнулся от транса.
   – А, Кей, привет!
   Он последовал за ней через лужайку к чайному столику под сенью прекрасного древа. Ведь в этом благословенном местечке имелись не только цветы, но и деревья.
   – Чаю, Уиллоуби? – спросила Кей, блаженно опускаясь в шезлонг. – Или ты уже пил?
   – Да, пил… кажется. – Мистер Брэддок погрузился в размышления. – Да… Да, чай я пил.
   Кей налила себе чашку и начала с наслаждением прихлебывать.
   – Как же я устала! – сказала она.
   – Выдался плохой день?
   – Примерно такой же, как всегда.
   – Миссис Б. сердечности не излучала?
   – Без особого избытка. Но к несчастью, сын и наследник был сама сердечность.
   Мистер Брэддок кивнул:
   – Этот типус немножко множко.
   – Да, слегка.
   – Напрашивается на хороший пинок.
   – И очень.
   Кей брезгливо повела плечами. Формально ее обязанности на Тэрлоу-сквер исчерпывались чтением и писанием писем миссис Уиннингтон-Бейтс; однако, казалось ей иногда, наняли ее главным образом в качестве духовной боксерской груши для упражнений вышеуказанной дамы. И в этот день ее патронесса была особенно нестерпимой. А вот ее сын, недавно вернувшийся под родительский кров после безуспешной попытки заняться куроводством в Сассексе и болтающийся под означенным кровом без всякого дела, в немногие выпадавшие ему удобные минуты вел себя галантнее обычного. Кей чувствовала, что жизнь стала бы немножко легче, если бы миссис Бейтс восхищалась ею чуть побольше, а Клод Бейтс – чуть поменьше.
   – Помню его со школы, – сказал мистер Брэддок. – Червяк!
   – Он учился с тобой в школе?
   – Да. Помладше меня. Гнусный шпингалет, который обжирался, терся у каминов и увиливал от игр. Помню, как Сэм Шоттер задал ему трепку, когда он слямзил хлеб с джемом из школьной лавочки. Да, кстати, Сэм скоро приедет. Я получил от него письмо.
   – Да? А кто он такой? Ты раньше о нем не упоминал.
   – Неужели я тебе не рассказывал про старика Сэма Шоттера? – с удивлением спросил мистер Брэддок.
   – Никогда. Но он кажется на редкость привлекательным. Всякий, кто задал трепку Клоду Бейтсу, должен обладать множеством хороших качеств.
   – Он учился со мной в школе.
   – Какое множество людей училось с тобой в школе!
   – Ну, в Райкине, знаешь ли, было шестьсот ребят, не меньше. А у нас с Сэмом был общий кабинет для занятий. Вот кому я завидую! Он помотался по всему свету, развлекался во всю мочь. Нынче в Америке, завтра в Австралии, а послезавтра в Африке.
   – Непоседливый субъект, – заметила Кей.
   – Последнее время он вроде бы работал в конторе своего дяди в Нью-Йорке, но в этом письме он пишет, что едет сюда работать в Тилбери-Хаусе.
   – В Тилбери-Хаусе? Неужели? Вероятно, дядя с ним познакомится.
   – Как по-твоему, стоит устроить для него, скажем, обед, чтобы познакомить его кое с кем? Ну конечно, ты и твой дядя, и, может быть, мне удастся заполучить старика Тилбери.
   – Ты знаком с лордом Тилбери?
   – Еще как! Иногда играю с ним в бридж в клубе. А в прошлом году он пригласил меня пострелять фазанов.
   – А когда приезжает мистер Шоттер?
   – Не знаю. Он пишет, что точно сказать не может. Видишь ли, он плывет на грузовом судне.
   – На грузовом судне? Но почему?
   – Ну, это то, что он делает. И что мне бы хотелось делать.
   – Тебе? – изумилась Кей. Уиллоуби Брэддок всегда казался ей человеком, которому, чтобы чувствовать себя хорошо, обязательно требовались блага – и даже изнеживающая роскошь – цивилизации. Одним из самых ранних ее воспоминаний было следующее: она сидит на дереве и осыпает его детскими насмешками, ибо до ее ушей из надежных источников дошло: он ложится спать в теплых носочках! – Какая ерунда, Уиллоуби. Ты же сразу взвыл бы от неудобств!
   – Не взвыл бы, – упрямо возразил мистер Уиллоуби. – Малая толика приключений пришлась бы мне в самый раз.
   – Так что тебе мешает? Денег у тебя хоть отбавляй. Если бы ты захотел, то мог бы стать пиратом и перехватывать в Карибском море испанские галеоны с золотом.
   Мистер Брэддок скорбно покачал головой:
   – От миссис Липпет мне не вырваться.
   Уиллоуби Брэддок принадлежал к тем злополучным холостякам, которые обречены влачить жалкое существование под ярмом либо экономки, либо камердинера. Его личным крестом была экономка, и порабощен он был тем полнее, что в дни нежного детства миссис Липпет пестовала его в качестве нянюшки. Есть мужчины, способные противостоять женщине. Есть мужчины, способные совладать с верным старым служителем. Но если есть мужчины, способные сладить с верной старой служительницей, частенько шлепавшей их тыльной стороной щетки для волос, Уиллоуби Брэддок к ним не принадлежал.
   – У нее начнется приступ того или этого, либо она примется чахнуть, стоит мне попробовать вырваться на свободу.
   – Бедненький старина Уиллоуби! Жизнь бывает очень жестокой, верно? Кстати, у калитки я встретила дядю. Он пожаловался, что ты был с ним не слишком дружелюбен.
   – Неужели?
   – Он упомянул, что ты только пялился на него, как золотая рыбка.
   – Ну вот! – с раскаянием сказал мистер Брэддок. – Мне страшно жаль. То есть он так гостеприимно обошелся со мной, и все прочее. Ну, ты объяснила ему, что я жутко волнуюсь из-за этой речи?
   – Угу. Только не вижу причин волноваться. Произнести речь – это же так просто, а уж на банкете школьных товарищей и того проще: никто же ничего особенного и не ждет. На твоем месте я просто встала бы, рассказала парочку анекдотов и снова села.
   – Один анекдот я приготовил, – сообщил мистер Брэддок, чуть ободрившись. – Про ирландца.
   – Пата или Майка.
   – Я подумал назвать его Патом. Ну, он в Нью-Йорке, и заходит в доки, и видит, как из воды выходит водолаз, ну, в водолазном костюме, понимаешь? И он думает, что этот тип – ну водолаз, понимаешь? – пересек Атлантический океан, и жалеет, что сам до этого не додумался, ну, чтобы сэкономить на билете, понимаешь?
   – Угу. Один из этих слабоумных ирландцев.
   – По-твоему, они улыбнутся? – обеспокоенно спросил мистер Брэддок.
   – Попадают со стульев от хохота.
   – Нет, правда? – Он умолк и с ужасом протянул руку. – Послушай, ты нацелилась на коржик?
   – Да. Но воздержусь, если ты против. Они недостаточно хороши?
   – Хороши? Деточка моя, – заявил мистер Брэддок категорично, – это самое скверное, чего удалось достичь Кларе. Просто предел. Мне пришлось сжевать один, потому что она явилась и стояла у меня над душой – следила, пока я ел. Не могу понять, почему ты не уволишь ее. Кухарка она никудышняя.
   – Уволить Клэр? – Кей засмеялась. – А почему ты не уволишь ее матушку?
   – Пожалуй, ты права.
   – Члены семейства Липпет неувольняемы.
   – Да, я тебя понимаю. Но все-таки я бы предпочел, чтобы она так не фамильярничала.
   – Но она же знакома с тобой почти столько же лет, сколько я. Миссис Липпет всегда была тебе как бы матерью, ну и Клэр, полагаю, считает себя как бы твоей сестрой.
   – Да, пожалуй, тут ничего не поделаешь, – мужественно объявил мистер Брэддок и посмотрел на часы. – Пора пойти переодеться. Я еще застану тебя здесь?
   – Угу.
   – Ну я пошел. Послушай, а этот анекдот про ирландца правда ничего?
   – Ничего смешнее я в жизни не слышала, – ответила Кей, кривя душой во имя дружбы.
   Он ушел, и она откинулась в кресле, закрыв глаза и наслаждаясь вечерней тишиной в этом приятном саду.
   – Чай пить кончили, мисс Кей?
   Кей открыла глаза и увидела перед собой плотненькую фигурку в ситцевом платье. Белобрысые волосы маленькой особы кокетливо увенчивал чепчик горничной. Нос у нее был задорно вздернут, широкий дружелюбный рот одарял Кей преданнейшей улыбкой.
   – Я вот вам чего принесла, – сказала она, роняя на землю плед, две подушки и скамеечку для ног, под тяжестью которых она, пошатываясь, прошла через лужайку, как миниатюрный обозный мул. – Устройтесь-ка поудобнее да и вздремните. Вы ж с ног от усталости валитесь, сразу видно.
   – Ты очень добра, Клэр, но не стоило так затрудняться.
   Клэр Липпет, дочка деспотичной экономки Уиллоуби Брэддока, кухарка и прислуга за все в «Сан-Рафаэле», была наследием эпохи Мидуэйза. К Деррикам она поступила в двенадцать лет, и ее обязанности тогда были настолько неопределенными, что у нее оставалось достаточно досуга, чтобы похищать яйца из птичьих гнезд под руководством Кей, которой исполнилось четырнадцать. Когда Клэр стукнуло восемнадцать, ее повысили в собственные горничные Кей, и с этого момента она, так сказать, официально взяла власть в свои руки. Девизом Липпетов была Преданность, и даже пресловутый финансовый крах не выбил из седла эту достойную дочь клана. Решительно последовав за Кей в изгнание, она, как уже упоминалось, стала кухаркой мистера Ренна. И, как совершенно справедливо указал мистер Брэддок, кухаркой на редкость скверной.
   – Не следует вам так переутомляться, мисс Кей. Отдыхать вам нужно.
   – Так я же и отдыхаю, – сказала Кей.
   Бывали моменты, когда – подобно мистеру Брэддоку – она находила липпетскую заботливость несколько чрезмерной, если не сказать назойливой. Кей была энергичной, волевой девушкой и хотела бы противостоять миру с вызывающим «подумаешь!» на устах. Но это оказывалось непросто, пока Клэр опекала ее и лелеяла, будто хрупкое чахнущее растеньице. Однако сопротивляться было бесполезно. Никому еще не удавалось укротить материнский липпетский дух, и, вероятно, это никому никогда не удастся.
   – Я вот о чем, – объяснила Клэр, подставляя скамеечку ей под ноги. – Не к чему бы вам пачкать ручки работой, я вот о чем. Никуда не годится, что вам приходится…
   Она осеклась. Взяв в руки чайный поднос, она сделала язвящее открытие.
   – Вы к моим коржикам и не притронулись! – воскликнула Клэр голосом, в котором упрек и разочарование смешались в надлежащей пропорции. – А я-то испекла их специально для вас!
   – Не хотелось наедаться перед обедом, – поспешно объяснила Кей. Темперамент у Клэр был бурный, и она не терпела обидных намеков на творения своих рук. – Ты же, конечно, приготовила что-нибудь вкусненькое.
   Клэр взвесила этот аргумент.
   – Ну-у… и да и нет. Если вы про пудинг, так он того. Кисочка свалилась в заварной крем.
   – Не может быть!
   – Она ж еще котенок. А когда я ее выудила, в миске почти ничего не осталось. Впиталось в нее, точно в губку. Ну да вам хватит, если мистер Ренн откажется.
   – Не важно. Все равно спасибо, – сказала Кей с глубокой искренностью.
   – Ну да я готовлю новый суп, так что поесть вам будет что. Я его из книги вычитала. Называется «потаж а ля принсесс». А может, все-таки скушаете коржик, мисс Кей? Он вас подкрепит.
   – Нет, спасибо. Правда, не стоит.
   – Ладно. Как хотите.
   Мисс Липпет пересекла лужайку, скрылась в доме, и вновь в саду воцарилась благостная тишина. Но несколько минут спустя, когда голова Кей уже склонялась на плечо, внезапно из окна второго этажа, оглашая окрестности, вырвался громкий и пронзительный голос, приводя на ум зеленщиков, восхваляющих свою брюссельскую капусту, или тех, кто сзывал коров над песками Ди.
   – Слова нашего достойного председателя, – ревел голос, – напомнили мне историйку, возможно, еще неизвестную некоторым из присутствующих здесь сегодня. О том, как некий ирландец отправился в Нью-Йорк, то есть в Нью-Йорке он уже был, а направился в доки, и пока там… пока там…
   Голос замер. Легкие, видимо, были готовы служить, но память подкачала. Однако он вскоре вновь загремел, хотя с иного места.
   – Ведь школа, господа, наша милая старая школа, занимает место в наших сердцах… место в наших сердцах… в сердцах нас всех… во всех наших сердцах… в наших сердцах, господа… которое ничто другое заполнить не может. Она формирует, если мне дозволено выразиться так, господин председатель и господа… образует… образует… образует связь, связывающую поколения. Пятьдесят ли нам лет, сорок ли, тридцать или двадцать, мы все тем не менее сверстники. А почему? А потому, господа, мы все… э… связаны этой связью.
   – Отлично! – уважительно прошептала Кей.
   – Вот почему, господин председатель и господа, хотя я обрадован, восхищен, доволен, счастлив и… э… в полном восторге, видя, как много вас откликнулось на ежегодный призыв нашей милой старой школы, я нисколько не удивлен.
   Из кухонной двери с ножичком в одной руке и полуочищенной луковицей в другой появилась плотненькая фигурка Клэр Липпет и устремила на окно гневный взгляд.
   – Эй!
   – Нет, не удивлен.
   – Эй!
   – И кстати об удивлении. Я вспомнил историйку, возможно, еще неизвестную некоторым из присутствующих здесь сегодня. О том, как некий ирландец…
   С тех дней, когда их праматери помогали мужчинам племени заставить датских пиратов горько пожалеть, что они не остались у себя в Дании, женщины семьи Клэр Липпет всегда предпочитали дела словам. Дважды сказав «эй!», их потомица двадцатого века, видимо, сочла, что исчерпала все возможности слов, и, изящно взмахнув рукой, она швырнула луковицу вверх. И столь всесторонней была компетентность этой энергичной девицы, что луковица пулей влетела в открытое окно, откуда мгновение спустя высунулась облаченная в накрахмаленную рубашку и белый галстук-бабочку верхняя половина мистера Уиллоуби Брэддока. Он потирал ухо.
   – Помолчите, а? – сказала мисс Липпет.
   Мистер Брэддок сурово взглянул в разверзавшуюся под окном бездну. Если не считать, что положение участников в пространстве было прямо обратным и тон диалога несколько иным, можно было бы вполне подумать, что тут разыгрывается знаменитая сцена из «Ромео и Джульетты».
   – Что ты сказала?
   – Я сказала, помолчите. Мисс Кей надо поспать. А как она может поспать под такой ор?
   – Клара! – грозно начал мистер Брэддок.
   – Клэр! – холодно поправила девица, не отступая от принципа, который ей приходилось отстаивать всю ее жизнь.
   Мистер Брэддок сглотнул.
   – Я… э… я поговорю с твоей матерью.
   Тщетная угроза, как не замедлила показать Клэр, дернув плечом в презрительно-пренебрежительной манере, и полной победительницей с триумфом возвратилась в кухню. Она знала – и мистер Брэддок знал, что она знает, – что миссис Липпет весьма холодно отнесется к жалобам на свою любимую дочку.
   Мистер Брэддок удалился в глубь комнаты и вскоре вышел в сад воплощением элегантности.
   – Ты просто чудесно выглядишь, Уиллоуби, – сказала Кей с восхищением.
   Этот дружеский комплимент заметно исцелил уязвленные чувства мистера Брэддока.
   – Нет, правда? – сказал он и в который раз почувствовал, что Кей – девушка одна на миллион, и если бы самая мысль о браке не наводила на него такого черного ужаса, так стоило бы рискнуть и посмотреть, какой будет результат, если он попросит ее выйти за него замуж.
   – И речь звучала прекрасно.
   – Правда? Знаешь, я вдруг испугался, что у меня не хватит голоса.
   – Его вполне хватает, – убедительно ответила Кей.
   Тучи, было согнанные ее комплиментами с чела мистера Брэддока, вновь там сгустились.
   – Знаешь, Кей, честное слово, тебе надо как-то обуздать эту… ну… Клару. Она невозможна, то есть швырять в человека луковицами…
   – Не обращай внимания. Выкинь ее из головы, а то позабудешь свою речь. А сколько минут ты должен говорить?
   – Думаю, десять. Ты знаешь, это меня убьет.
   – А ты выпей шампанского. И побольше.
   – Я от него делаюсь пятнистым.
   – Так будь пятнистым. Я ничего против не имею.
   Мистер Брэддок задумался.
   – Так и сделаю, – сказал он. – Отличная мысль. Ну, мне, пожалуй, пора.
   – Ключ не забыл? Вернешься ты, конечно, очень поздно. Я пойду предупрежу Клэр, чтобы она не запирала дверь на засов.
   Войдя в кухню, Кей увидела, что ее преданная служительница перешла со страниц «Ромео и Джульетты» на страницы «Макбета». Она нагибалась над котлом и бросала в него всякую всячину. Юная кошечка, теперь относительно сухая и обескремленная, с живейшим интересом наблюдала за ней с полки буфета.
   – Это новый суп, мисс Кей, – объявила Клэр со скромной гордостью.
   – Пахнет чудесно, – сказала Кей, слегка поморщившись, когда ей в ноздри ударил смрадный аромат горелого. – Послушай, Клэр, не надо все-таки бросаться луковицами в мистера Брэддока.
   – Так я сходила наверх и подобрала ее, – утешила Клэр свою хозяйку. – Она уже в супе.
   – Все равно не надо. Что скажут соседи? – осведомилась Кей добродетельно.
   – Так соседей же никаких нет, – логично указала Клэр, и ее задорное лицо погрустнело. – Хоть бы кто-нибудь въехал в «Мон-Репой», – добавила она. – Не нравится мне без соседей. Весь день одна, и поговорить не с кем.
   – Ну, когда ты разговариваешь с мистером Брэддоком, не кричи, сделай милость. Пойми, пожалуйста, мне это не нравится.
   – Ну вот, – сказала Клэр просто, – вы на меня сердитесь.
   И без дальнейших прелиминариев она разразилась бурными слезами.
   Именно эта ее чувствительность и представляла главный камень преткновения для госпожи «Сан-Рафаэля» в управлении штатом своей прислуги. Кей была добросердечной девушкой, а добросердечные девушки не способны чувствовать себя беззаботно, когда кухарки рыдают из-за них. Потребовалось десять минут, чтобы вкрадчивыми уговорами вернуть эмоциональной мисс Липпет ее обычную бодрость духа.
   – Я теперь с ним громче шепота разговаривать не буду, – сказала она виновато к завершению этого срока. – Ну а все-таки…
   У Кей не было ни малейшего желания возобновлять спор о Брэддоке.
   – Хорошо, хорошо, Клэр. Собственно, я пришла сказать, чтобы ты на ночь не запирала входную дверь на цепочку, потому что мистер Брэддок вернется очень поздно. Он войдет тихонько и не потревожит тебя…
   – Ему же лучше, – мрачно заявила мисс Липпет. – А то у меня есть револьвер.
   – Револьвер!
   – А! – Клэр таинственно наклонилась над своим котлом. – В такой глуши только и жди грабителей. Девушка в «Понтресине», дальше по дороге, рассказывала, что у них с крыльца унесли пару молочных бидонов только вчера. И вот что я вам еще скажу, мисс Кей. По-моему, кто-то вламывался в «Мон-Репой».
   – Зачем бы это им понадобилось? Он же стоит пустой.
   – А вчера ночью там пусто не было. Я в окошко смотрела, у меня опять моя невральгючая головная боль разыгралась, где-то между двумя и тремя ночи, так там по лестнице вверх-вниз шастали таинственные огни.
   – Тебе померещилось.
   – Прошу прощения, мисс Кей, ничего мне не мерещилось. Так и мелькали, яснее ясного. Может, это были электрические фонарики, какими пользуются преступные классы. Если хотите знать, мисс Кей, так «Мон-Репой», по-моему, это, как говорится, таинственный дом, и я не пожалею, когда в нем поселятся порядочные люди. А так в одно прекрасное утро мы проснемся в собственных постелях с перерезанными горлами.
   – Не нервничай так.
   – Нервничать? – негодующе возразила Клэр. – Чтобы я занервничала, грабителя будет маловато. Я ж сказала только, что приготовилась.
   – Ну так не застрели мистера Брэддока.
   – А это уж, – заявила мисс Липпет, не желая связывать себя никакими обязательствами, – а это уж как выйдет.

3. Морякам все равно

   Примерно через пять часов после того, как Уиллоуби Брэддок вышел из калитки «Сан-Рафаэля», по Вильерс-стрит прошагал молодой человек, свернул на Стрэнд и медленно направил свои стопы в восточном направлении. Стрэнд, поскольку наступил час опорожнения театров, представлял собой ревущий поток из людей и транспортных средств. Молодой человек созерцал эту бурлящую жизнью сцену одобрительным взглядом зрителя, который находит лондонскую суматоху привлекательной новинкой. Он был молодым человеком приятной наружности, но больше всего в нем поражала убогость его одежды. Оба его башмака просили каши, руки были засунуты в карманы грязных, видавших виды синих брюк, а по сторонам он поглядывал из-под полей фетровой шляпы, какую могло бы носить любое пугало, не вызвав ничьего осуждения.
   Такой поразительной была его внешность, что два щеголя, покинувшие отель «Савой» и остановившиеся на тротуаре в ожидании такси, поглядели на него с болезненным неодобрением, а когда он приблизился, уставились на него в полнейшем изумлении.
   – Боже мой! – сказал первый щеголь.
   – Боже великий! – сказал второй.
   – Ты видел, кто это?
   – С. П. Шоттер! Делил кабинет с У. Брэддоком.
   – Капитан футбольной команды, когда я был в выпускном классе.
   – Но послушай, этого же не может быть! Так одеваться, хочу я сказать.
   – Однако он одет так!
   – Боже великий!
   – Боже мой!
   Эти двое в вопросах одежды придерживались самых суровых принципов. Сами одевавшиеся с живейшей и добросовестнейшей оглядкой на моду, они строго судили своих ближних. Впрочем, даже самый снисходительный критик не удержался бы и скорбно покачал головой, обозрев Сэма Шоттера, когда он в этот вечер шагал по Стрэнду.
   Дело в том, что молодому человеку, любознательному любителю приключений, трудно сохранять элегантность, путешествуя на грузовом судне. «Араминте», которая встала у Миллуолского причала в этот день, понадобилось четырнадцать суток, чтобы пересечь Атлантический океан. Сэм рьяно вошел в многостороннюю жизнь судна в течение этого срока. Много времени он проводил в замасленном машинном отделении; помогал боцману с необходимой покраской; сопровождал старшего механика в его инспекции угольных ям; и неоднократно завоевывал симпатии утомленных кочегаров, забирая лопату и шуруя в топке. Невозможно проделывать все это и оставаться зерцалом моды.
   Тем не менее он весьма удивился бы, узнав, что его наружность подверглась разносной критике, ибо он пребывал в том счастливом расположении духа, когда мужчины забывают, что у них есть наружность. Он отлично пообедал, угощая своего старинного друга Фарша Тодхантера. Он посмотрел фильму рассиропленно сексапильную. А теперь, посадив Фарша в трамвай, движущийся в восточном направлении, он преисполнился той блаженной радости бытия, которая нисходит на человека, когда в мире все в самый раз. И потому, нисколько не стесняясь убогости своего экстерьера, Сэм прогуливался по Стрэнду во власти приятной иллюзии, будто купил его. Он чувствовал себя молодым помещиком, вернувшимся из дальних странствий и обозревающим фамильные владения.
   И хотя по натуре он был общительным молодым человеком и любил общество себе подобных, то обстоятельство, что сейчас он был один, его не угнетало. Как ни нравился ему Фарш Тодхантер, он не грустил, что расстался с ним. Обычно увлекательнейший собеседник, в этот вечер Фарш был несколько зануден, так как все время сводил разговор на собаку своего друга, владельца пивного заведения, каковая на следующее утро должна была принять участие в собачьих бегах в Хэкни-Маршиз. Фарш, видимо, поставил на это животное все свои сбережения и, не удовольствовавшись этим, горячо уговаривал Сэма одолжить ему всю оставшуюся у него наличность, чтобы увеличить вложенный в пса капитал. И хотя Сэм без труда сохранил твердость, всегда неприятно повторять «нет, нет, нет». Два щеголя тревожно переглянулись.