Страница:
Одри откинулась в кресле и прикрыла лицо газетой. Глаза ее оказались в тени.
– Хм, дай-ка вспомнить. Какое-то время я работала медсестрой в Нью-Йорке…
– Трудно было?
– Ужасно. Вскоре мне пришлось эту работу бросить. Но… привыкаешь ко всякому. Понимаешь, в твоих бедах столько надуманного. Вот в больнице беды настоящие. Там они бросаются в глаза.
Я промолчал, чувствуя себя немножко неуютно. Так чувствует себя человек в присутствии другого, более значительного.
– Потом я нанялась официанткой.
– Официанткой?
– Говорю же тебе: чем я только не занималась! Работала и официанткой. Очень, кстати, неважная официантка из меня получилась. Била тарелки. Путала заказы. А в конце концов нагрубила клиенту и отправилась искать другую работу. Кем я работала потом, забыла. По-моему, в театре. Год ездила с труппой. Тоже нелегкий труд, но мне нравилось. После этого стала портнихой, что труднее – шитье я просто ненавидела. А потом мне наконец впервые улыбнулась удача.
– Какая?
– Я познакомилась с мистером Фордом.
– И что же?
– Ты, случайно, не помнишь мисс Вандерли, американку? Она приезжала в Лондон лет пять-шесть назад. Мой отец учил ее живописи. Очень была богата и безумно рвалась в богему, поэтому и выбрала отца. Она вечно сидела в студии, и мы с ней очень подружились. Как-то, после всех моих мытарств, я подумала: а что, если написать ей? Может, она поможет мне найти нормальную работу. Она такая милая. – Голос у Одри дрогнул, и она совсем спряталась за газету. – Мисс Вандерли предложила, чтобы я приезжала и жила у них, но я не могла так поступить. Я настаивала, что должна работать. Тогда она порекомендовала меня мистеру Форду, Вандерли знали его очень хорошо, и я стала гувернанткой Огдена.
– Что? – закричал я.
Она смущенно засмеялась:
– Не думаю, что я была такой уж великолепной гувернанткой. Я почти ничего не знаю. Мне самой нужна няня. Но как-то справлялась.
– Этот маленький изверг – он душу из тебя, наверное, вынул?
– О, здесь мне снова повезло! Мальчику я почему-то понравилась, и он вел себя как настоящее золотце. Насколько мог, конечно, и если я не особо мешала ему безобразничать. Я старалась не мешать. Я очень слабая. Счастливое время, такого мне давно не выпадало.
– А когда он приехал сюда, ты приехала, чтобы оказывать на него нравственное воздействие?
– Более или менее, – засмеялась она.
Мы посидели молча, а потом Одри высказала мысль, бродившую у нас обоих:
– Как странно, Питер, что мы с тобой сидим вот так и болтаем после всего, что… после всех этих лет!
– Точно во сне.
– Да, в точности как во сне… Я так рада… Ты не представляешь, как я ненавидела себя порой за… за…
– Одри! Не надо так говорить. Давай не будем вспоминать прошлое. К тому же вина целиком моя.
Она покачала головой.
– Ладно, давай скажем, что мы не поняли тогда друг друга.
– Да, – медленно кивнула Одри, – не поняли.
– Но теперь понимаем. И мы друзья, Одри, верно?
Девушка не ответила. Мы долго сидели в молчании. А потом – видно, сдвинулась газета, отсвет огня упал на ее лицо, заблестел в глазах, и кровь в жилах у меня застучала, словно барабан, предупреждающий город об опасности. В следующую минуту тень снова скрыла ее глаза.
Я сидел, вцепившись в подлокотники кресла. Я трепетал, со мной что-то творилось. У меня возникло чувство, будто я на пороге чего-то чудесного и опасного.
Снизу донеслись голоса мальчиков. Занятия закончились, а значит, и разговору у камина – конец. Через несколько минут кто-нибудь – Глоссоп или мистер Эбни – непременно вторгнется в наше убежище.
Мы оба поднялись, и тогда случилось это. В темноте Одри оступилась и, споткнувшись, схватилась за мой пиджак. И очутилась в моих объятиях.
Длилось все одну секунду. Обретя равновесие, Одри двинулась к двери и исчезла.
А я замер на месте, пораженный ужасом от открытия, ударившего меня в этот короткий миг. Простое касание начисто сокрушило хлипкое сооружение дружбы, казавшееся мне таким крепким! Я говорил любви: «До сих пор, и ни шагу дальше», – а любовь нахлынула на меня еще сильнее из-за того, что ее сдерживали. Время самообмана кончилось. Я понял, что со мной.
Глава VIII
1
2
3
– Хм, дай-ка вспомнить. Какое-то время я работала медсестрой в Нью-Йорке…
– Трудно было?
– Ужасно. Вскоре мне пришлось эту работу бросить. Но… привыкаешь ко всякому. Понимаешь, в твоих бедах столько надуманного. Вот в больнице беды настоящие. Там они бросаются в глаза.
Я промолчал, чувствуя себя немножко неуютно. Так чувствует себя человек в присутствии другого, более значительного.
– Потом я нанялась официанткой.
– Официанткой?
– Говорю же тебе: чем я только не занималась! Работала и официанткой. Очень, кстати, неважная официантка из меня получилась. Била тарелки. Путала заказы. А в конце концов нагрубила клиенту и отправилась искать другую работу. Кем я работала потом, забыла. По-моему, в театре. Год ездила с труппой. Тоже нелегкий труд, но мне нравилось. После этого стала портнихой, что труднее – шитье я просто ненавидела. А потом мне наконец впервые улыбнулась удача.
– Какая?
– Я познакомилась с мистером Фордом.
– И что же?
– Ты, случайно, не помнишь мисс Вандерли, американку? Она приезжала в Лондон лет пять-шесть назад. Мой отец учил ее живописи. Очень была богата и безумно рвалась в богему, поэтому и выбрала отца. Она вечно сидела в студии, и мы с ней очень подружились. Как-то, после всех моих мытарств, я подумала: а что, если написать ей? Может, она поможет мне найти нормальную работу. Она такая милая. – Голос у Одри дрогнул, и она совсем спряталась за газету. – Мисс Вандерли предложила, чтобы я приезжала и жила у них, но я не могла так поступить. Я настаивала, что должна работать. Тогда она порекомендовала меня мистеру Форду, Вандерли знали его очень хорошо, и я стала гувернанткой Огдена.
– Что? – закричал я.
Она смущенно засмеялась:
– Не думаю, что я была такой уж великолепной гувернанткой. Я почти ничего не знаю. Мне самой нужна няня. Но как-то справлялась.
– Этот маленький изверг – он душу из тебя, наверное, вынул?
– О, здесь мне снова повезло! Мальчику я почему-то понравилась, и он вел себя как настоящее золотце. Насколько мог, конечно, и если я не особо мешала ему безобразничать. Я старалась не мешать. Я очень слабая. Счастливое время, такого мне давно не выпадало.
– А когда он приехал сюда, ты приехала, чтобы оказывать на него нравственное воздействие?
– Более или менее, – засмеялась она.
Мы посидели молча, а потом Одри высказала мысль, бродившую у нас обоих:
– Как странно, Питер, что мы с тобой сидим вот так и болтаем после всего, что… после всех этих лет!
– Точно во сне.
– Да, в точности как во сне… Я так рада… Ты не представляешь, как я ненавидела себя порой за… за…
– Одри! Не надо так говорить. Давай не будем вспоминать прошлое. К тому же вина целиком моя.
Она покачала головой.
– Ладно, давай скажем, что мы не поняли тогда друг друга.
– Да, – медленно кивнула Одри, – не поняли.
– Но теперь понимаем. И мы друзья, Одри, верно?
Девушка не ответила. Мы долго сидели в молчании. А потом – видно, сдвинулась газета, отсвет огня упал на ее лицо, заблестел в глазах, и кровь в жилах у меня застучала, словно барабан, предупреждающий город об опасности. В следующую минуту тень снова скрыла ее глаза.
Я сидел, вцепившись в подлокотники кресла. Я трепетал, со мной что-то творилось. У меня возникло чувство, будто я на пороге чего-то чудесного и опасного.
Снизу донеслись голоса мальчиков. Занятия закончились, а значит, и разговору у камина – конец. Через несколько минут кто-нибудь – Глоссоп или мистер Эбни – непременно вторгнется в наше убежище.
Мы оба поднялись, и тогда случилось это. В темноте Одри оступилась и, споткнувшись, схватилась за мой пиджак. И очутилась в моих объятиях.
Длилось все одну секунду. Обретя равновесие, Одри двинулась к двери и исчезла.
А я замер на месте, пораженный ужасом от открытия, ударившего меня в этот короткий миг. Простое касание начисто сокрушило хлипкое сооружение дружбы, казавшееся мне таким крепким! Я говорил любви: «До сих пор, и ни шагу дальше», – а любовь нахлынула на меня еще сильнее из-за того, что ее сдерживали. Время самообмана кончилось. Я понял, что со мной.
Глава VIII
1
То, что Бак Макгиннис – не лежачий камень и действовать будет быстро, я понял из характеристики Уайта, а еще раньше – из личных наблюдений. Мир делится на мечтателей и людей действия. То малое, что я видел, свидетельствовало, что Бак принадлежит к последнему классу. Каждый день я ждал, что сегодня он приступит к делу, но проходил день, и вечер приносил приятное разочарование. Однако я не сомневался: час грянет. И он грянул!
Я предполагал, что атаку Бак предпримет фронтальную, тонкие уловки не для него. Но атака оказалась настолько лобовой, что меня парализовало от изумления. Казалось невероятным, чтобы события, обычные для Дикого Запада, вдруг развернулись в мирной Англии, пусть даже и в таком уединенном местечке, как «Сэнстед-Хаус».
Выпал один из тех бесконечно тянущихся дней, какие случаются только в школе. Сильнее любого другого заведения школа зависит от погоды. Утром каждый мальчик встает с постели, заряженный определенным чувством озорства, и он должен, если хочет заснуть вечером, избавиться от него до отбоя. Вот почему все учителя так ждут летнего семестра, когда перемены проходят на воздухе. Нет зрелища приятнее для учителя частной школы, чем толпа мальчишек, беснующихся на солнышке.
В этот день снег посыпал с самого утра, и хотя ученики были бы только рады выскочить и поваляться часочек на снегу, им препятствовал строгий запрет мистера Эбни. Ни одному учителю не доставляет радости смотреть, как ученики подвергаются риску схватить простуду, а мистер Эбни особенно сурово следил за этим. Разгул, последовавший за ночным визитом Бака Макгинниса, кончился тем, что трое лордов, один баронет и младший сын достопочтенного слегли с жесточайшей простудой.
Простудился и сам мистер Эбни; его пронзительный тенорок перешел в хриплое карканье, и он лежал в постели, взирая на мир слезящимися глазами. Следовательно, его взгляды на игры в снегу были предвзятыми.
И нам с Глоссопом приходилось прикладывать немало стараний, чтобы сохранять порядок среди мальчишек, ни одному из которых не удалось разрядиться на воле. Как справлялся Глоссоп, я мог себе только представлять. Судя по тому, что даже я, обычно умудрявшийся без особых усилий поддерживать относительный порядок, и то терпел поражение, могу вообразить, что творилось у него. Его классная комната находилась на противоположном конце коридора, и частенько обезумевшее фортиссимо его голоса проникало через мою дверь.
Потихоньку, однако, мы пережили этот день. Мальчики мало-помалу угомонились, занявшись обычными вечерними приготовлениями, когда за окном раздалось тарахтенье большого автомобиля. Звякнул дверной звонок.
Помню, я не обратил особого внимания. Я решил, что зашел кто-то из живших по соседству, в большом доме, а не то, принимая во внимание поздний час, какая-то компания заехала спросить дорогу в Портсмут или Лондон – «Сэнстед-Хаус» стоял на отшибе в середине сложного, запутанного переплетенья пересекавшихся боковых дорог. Словом, на звонок внимания я не обратил; но для мальчишек годилось все, что отвлекает от монотонности дня, души их жаждали разнообразия. И они откликнулись шумными возгласами.
Чей-то голос:
– Сэр, пожалуйста, у дверей машина!
Я (сурово):
– Знаю. Продолжайте работать.
Несколько голосов:
– Сэр, а вы когда-нибудь катались на машине? Сэр, а мой отец разрешил мне порулить на прошлую Пасху! Сэр, а как вы думаете, кто там?
Одиночный талант, имитирующий мотор:
– Дрр-рр! Др-р! Др-р!
Я уже готов был щедрой рукой отсыпать плохих оценок, когда меня остановил странный шум. Он раздался сразу же, как только открылась парадная дверь. Я слышал шаги Уайта, пересекающего холл, звяканье щеколды, а потом – этот непонятный шум, определить который я не смог.
Закрытая дверь классной комнаты приглушила его, но все-таки он донесся и сюда. Вроде бы что-то упало, но я знал, что такого случиться никак не могло. В мирной Англии, открыв дверь, дворецкие не валятся гулко на пол.
Мой класс, жадно прислушивавшийся, тут же ухватился за новую тему:
– Сэр, что это было, сэр?
– Вы слыхали, сэр?
– Как думаете, что случилось, сэр?
– Тише! – закричал я. – Ти-ше!..
В коридоре послышались быстрые шаги, дверь отлетела наотмашь, и на пороге появился приземистый плотный человек в автомобильной куртке. Мало того, верхнюю часть его лица прикрывала белая тряпка с дырками для глаз, а в руке он держал «браунинг».
Если бы учителю разрешили носить белую маску и расхаживать с пистолетом, то поддержание порядка в школе превратилось бы в детскую забаву. В классе мгновенно воцарилась могильная тишина, такой никогда не добиться угрозами плохих оценок. Оборачиваясь к незваному гостю, я заметил уголком глаза, как мальчишки завороженно таращатся на волшебное воплощение мечтаний, подстегнутых приключенческой литературой. Насколько я мог судить при последующем опросе, ни один из них не испытал ни искорки страха. Какой там страх! Для их развлечения ожила иллюстрация из комиксов, чего ж тратить время впустую!
Что до меня, я стоял ошарашенный. Автомобильные бандиты могут терроризировать Францию, а гангстеры – совершать налеты в Америке, но у нас – мирная Англия. То, что Бак Макгиннис околачивается где-то в окрестностях, не делало происшествие правдоподобнее. Мне представлялось, что счеты со мной Бак будет сводить где-то на глухой улочке, в потемках. Мне виделось, как он таится в засаде на пустынной дороге, в крайнем случае – прокрадывается на школьный двор. Но даже в самые страшные моменты я и вообразить не мог, что он вломится в парадную дверь и наставит на меня пистолет в моей же классной комнате.
Однако для него это был поступок простой и даже очевидный. При наличии автомобиля успех был обеспечен. «Сэнстед-Хаус» стоит совсем на отшибе. Поезд, потерпевший крушение посреди пустыни, и то не так отрезан от мира.
Учтите и характерную для школы беспомощность. Держится школа доверием родителей, а этот зыбкий фундамент может рассыпаться от легчайшего дуновения. А потому все действия должны осуществляться с предельной осмотрительностью. Вряд ли, конечно, Макгиннис учитывал эту сторону, но он не мог сделать более хитрого хода, даже будь он Наполеоном. Если владелец обычного деревенского коттеджа может поднять в погоню всю округу, то директору частной школы приходится действовать совсем иначе. С его точки зрения, чем меньше людей узнает о случившемся, тем лучше. Родители – народец нервный. Человек может быть идеальным директором, и все же случись какое драматическое происшествие и ты в их глазах опорочен. Они мгновенно и легко впадут в панику, не удосуживаясь навести справки. Белокурый Уилли может получать отменнейшее образование, но если в храм науки повадились люди с «браунингами», родители непременно заберут его оттуда. К счастью для директоров, такие посетители крайне редко наведываются к ним в гости. Я даже думаю, что визит Макгинниса был первым.
Вряд ли, как я уже говорил, Бак, чья сильная сторона – отнюдь не работа мозгов, учел все это. Он попросту положился на удачу, и удача его не подвела. Школа ни за что не станет поднимать на ноги весь город. Я так и видел, как мистер Эбни прилагает все старания, чтобы, не дай Бог, ни словечка не просочилось в газеты.
Человек с «браунингом» начал действовать. Увидев меня – я стоял спиной к камину, параллельно двери, – он, резко повернувшись, вскинул оружие.
– Руки вверх! – приказал он. Голос незнакомый. Я послушно поднял руки. – Ну-ка, кто тут Золотце? – Он повернулся к классу: – Кто из вас, ребятишки, Огден Форд?
Класс от изумления поразила немота.
– Огдена Форда тут нет, – ответил я.
Наш гость не обладал наивной верой, ценимой выше нормандской крови, и не поверил мне. Не поворачивая головы, он издал длинный свист. Снаружи затопали шаги. В комнату ввалился еще один приземистый крепыш.
– Его нету в другой комнате, – объявил он. – Я проверил.
А вот это был, вне сомнений, мой приятель Бак. Его голос я узнал бы где угодно.
– Этот тип говорит, – отозвался бандит с револьвером, – тут его нету. Тогда где же он?
– Ба, да это же Сэм! – воскликнул Бак. – Здоров, Сэм. Рад встрече? Мы теперь тоже внутри, на этот раз все путем.
Слова произвели заметный эффект на его коллегу.
– Сэм? А, черт! Позволь, я башку ему снесу, – с наивным жаром потребовал он, угрожающе рванувшись ко мне, и замахнулся свободным кулачищем. В роли Сэма я не пользовался популярностью. Никогда еще я не слышал, чтобы столь скупые слова выражали столько эмоций. Бак, к моему облегчению, отверг эту просьбу, и я решил, что это очень порядочно.
– Охолони! – коротко бросил он.
Его приятель охолонул, то есть опустил кулачище. Но револьвер был по-прежнему нацелен на меня. Мистер Макгиннис взял ситуацию в свои руки.
– Ну так чего, Сэм, – сказал он, – колись. Где тут у вас Золотце?
– Я не Сэм, – твердо возразил я. – Можно мне опустить руки?
– Ага, если желаешь, чтоб тебе макушку отстрелили.
Такого желания у меня не возникло, и рук опускать я не стал.
– Ну так, Сэм, нету у нас времени лясы точить. Выкладывай, где этот Золотце?
Отвечать как-то требовалось. Бесполезно было настаивать, что я не Сэм.
– В это время по вечерам он обычно занимается с мистером Глоссопом.
– Какой такой Глоссоп? Недотепа с булкой вместо физии?
– Именно. Вы прекрасно его описали.
– Там Золотца нету. Я проверил. А ну кончай дурить, Сэм! Где мальчишка?
– Я не могу сообщить вам, где именно он в данный момент, – правдиво ответил я.
– А, черт! Дай-ка, я ему долбану! – взмолился грабитель с револьвером, крайне неприятная личность. Я бы с таким никогда не подружился.
– Охолони! – опять бросил Макгиннис. Тот с сожалением охолонул.
– Ты его, Сэм, куда-то припрятал, – предположил Макгиннис. – Но тебе меня не обмишурить. Я местечко это частым гребешком прочешу, а сыщу мальчишку.
– Пожалуйста. Не смею задерживать.
– А ты со мной потопаешь.
– Как желаете. Рад служить.
– Да кончай ты рассусоливать, болван! – рявкнул Бак, внезапно впадая в ярость. – Говори, как нормальный парень. Стоит тут, морочит мне башку!
– Слушай-ка, давай я двину ему разок, – жалобно взмолился обладатель револьвера. – Какие возраженья-то?
Вопрос этот показался мне самого дурного вкуса. Бак не обратил на него внимания.
– Отдай пушку, – приказал он, отбирая у другого «браунинг». – Ну, а теперь, Сэм, будешь умницей и пойдешь или нет?
– Охотно сделаю все, что пожелаете, но…
– Ну так и двигай давай, – с отвращением приказал Бак. – Топай, да поживее, сейчас обойдем местечко. Думал, у тебя, Сэм, побольше ума. Чего играть в эти дурацкие игры? Сам знаешь, что проиграл. Ты…
Стреляющая боль в плечах вынудила меня перебить его.
– Минутку. Я опущу руки. У меня судороги.
– Дыру в тебе прострелю, если опустишь.
– Это уж как вам угодно. Но я не вооружен.
– Левша, – бросил Бак второму, – пошарь, нету ли при нем пушки.
Шагнув вперед, Левша принялся умело охлопывать мои бока, угрюмо бурча все время. На таком близком расстоянии соблазн для него стал почти неодолимым.
– Нету, – сумрачно объявил он.
– Тогда можешь опустить, – разрешил Макгиннис.
– Спасибо.
– А ты оставайся тут, приглядывай за ребятней. Двинулись, Сэм.
Мы вышли из комнаты, я – впереди, Бак – чуть ли не вплотную следом. Изредка он предостерегающе тыкал мне в спину верной пушкой.
Я предполагал, что атаку Бак предпримет фронтальную, тонкие уловки не для него. Но атака оказалась настолько лобовой, что меня парализовало от изумления. Казалось невероятным, чтобы события, обычные для Дикого Запада, вдруг развернулись в мирной Англии, пусть даже и в таком уединенном местечке, как «Сэнстед-Хаус».
Выпал один из тех бесконечно тянущихся дней, какие случаются только в школе. Сильнее любого другого заведения школа зависит от погоды. Утром каждый мальчик встает с постели, заряженный определенным чувством озорства, и он должен, если хочет заснуть вечером, избавиться от него до отбоя. Вот почему все учителя так ждут летнего семестра, когда перемены проходят на воздухе. Нет зрелища приятнее для учителя частной школы, чем толпа мальчишек, беснующихся на солнышке.
В этот день снег посыпал с самого утра, и хотя ученики были бы только рады выскочить и поваляться часочек на снегу, им препятствовал строгий запрет мистера Эбни. Ни одному учителю не доставляет радости смотреть, как ученики подвергаются риску схватить простуду, а мистер Эбни особенно сурово следил за этим. Разгул, последовавший за ночным визитом Бака Макгинниса, кончился тем, что трое лордов, один баронет и младший сын достопочтенного слегли с жесточайшей простудой.
Простудился и сам мистер Эбни; его пронзительный тенорок перешел в хриплое карканье, и он лежал в постели, взирая на мир слезящимися глазами. Следовательно, его взгляды на игры в снегу были предвзятыми.
И нам с Глоссопом приходилось прикладывать немало стараний, чтобы сохранять порядок среди мальчишек, ни одному из которых не удалось разрядиться на воле. Как справлялся Глоссоп, я мог себе только представлять. Судя по тому, что даже я, обычно умудрявшийся без особых усилий поддерживать относительный порядок, и то терпел поражение, могу вообразить, что творилось у него. Его классная комната находилась на противоположном конце коридора, и частенько обезумевшее фортиссимо его голоса проникало через мою дверь.
Потихоньку, однако, мы пережили этот день. Мальчики мало-помалу угомонились, занявшись обычными вечерними приготовлениями, когда за окном раздалось тарахтенье большого автомобиля. Звякнул дверной звонок.
Помню, я не обратил особого внимания. Я решил, что зашел кто-то из живших по соседству, в большом доме, а не то, принимая во внимание поздний час, какая-то компания заехала спросить дорогу в Портсмут или Лондон – «Сэнстед-Хаус» стоял на отшибе в середине сложного, запутанного переплетенья пересекавшихся боковых дорог. Словом, на звонок внимания я не обратил; но для мальчишек годилось все, что отвлекает от монотонности дня, души их жаждали разнообразия. И они откликнулись шумными возгласами.
Чей-то голос:
– Сэр, пожалуйста, у дверей машина!
Я (сурово):
– Знаю. Продолжайте работать.
Несколько голосов:
– Сэр, а вы когда-нибудь катались на машине? Сэр, а мой отец разрешил мне порулить на прошлую Пасху! Сэр, а как вы думаете, кто там?
Одиночный талант, имитирующий мотор:
– Дрр-рр! Др-р! Др-р!
Я уже готов был щедрой рукой отсыпать плохих оценок, когда меня остановил странный шум. Он раздался сразу же, как только открылась парадная дверь. Я слышал шаги Уайта, пересекающего холл, звяканье щеколды, а потом – этот непонятный шум, определить который я не смог.
Закрытая дверь классной комнаты приглушила его, но все-таки он донесся и сюда. Вроде бы что-то упало, но я знал, что такого случиться никак не могло. В мирной Англии, открыв дверь, дворецкие не валятся гулко на пол.
Мой класс, жадно прислушивавшийся, тут же ухватился за новую тему:
– Сэр, что это было, сэр?
– Вы слыхали, сэр?
– Как думаете, что случилось, сэр?
– Тише! – закричал я. – Ти-ше!..
В коридоре послышались быстрые шаги, дверь отлетела наотмашь, и на пороге появился приземистый плотный человек в автомобильной куртке. Мало того, верхнюю часть его лица прикрывала белая тряпка с дырками для глаз, а в руке он держал «браунинг».
Если бы учителю разрешили носить белую маску и расхаживать с пистолетом, то поддержание порядка в школе превратилось бы в детскую забаву. В классе мгновенно воцарилась могильная тишина, такой никогда не добиться угрозами плохих оценок. Оборачиваясь к незваному гостю, я заметил уголком глаза, как мальчишки завороженно таращатся на волшебное воплощение мечтаний, подстегнутых приключенческой литературой. Насколько я мог судить при последующем опросе, ни один из них не испытал ни искорки страха. Какой там страх! Для их развлечения ожила иллюстрация из комиксов, чего ж тратить время впустую!
Что до меня, я стоял ошарашенный. Автомобильные бандиты могут терроризировать Францию, а гангстеры – совершать налеты в Америке, но у нас – мирная Англия. То, что Бак Макгиннис околачивается где-то в окрестностях, не делало происшествие правдоподобнее. Мне представлялось, что счеты со мной Бак будет сводить где-то на глухой улочке, в потемках. Мне виделось, как он таится в засаде на пустынной дороге, в крайнем случае – прокрадывается на школьный двор. Но даже в самые страшные моменты я и вообразить не мог, что он вломится в парадную дверь и наставит на меня пистолет в моей же классной комнате.
Однако для него это был поступок простой и даже очевидный. При наличии автомобиля успех был обеспечен. «Сэнстед-Хаус» стоит совсем на отшибе. Поезд, потерпевший крушение посреди пустыни, и то не так отрезан от мира.
Учтите и характерную для школы беспомощность. Держится школа доверием родителей, а этот зыбкий фундамент может рассыпаться от легчайшего дуновения. А потому все действия должны осуществляться с предельной осмотрительностью. Вряд ли, конечно, Макгиннис учитывал эту сторону, но он не мог сделать более хитрого хода, даже будь он Наполеоном. Если владелец обычного деревенского коттеджа может поднять в погоню всю округу, то директору частной школы приходится действовать совсем иначе. С его точки зрения, чем меньше людей узнает о случившемся, тем лучше. Родители – народец нервный. Человек может быть идеальным директором, и все же случись какое драматическое происшествие и ты в их глазах опорочен. Они мгновенно и легко впадут в панику, не удосуживаясь навести справки. Белокурый Уилли может получать отменнейшее образование, но если в храм науки повадились люди с «браунингами», родители непременно заберут его оттуда. К счастью для директоров, такие посетители крайне редко наведываются к ним в гости. Я даже думаю, что визит Макгинниса был первым.
Вряд ли, как я уже говорил, Бак, чья сильная сторона – отнюдь не работа мозгов, учел все это. Он попросту положился на удачу, и удача его не подвела. Школа ни за что не станет поднимать на ноги весь город. Я так и видел, как мистер Эбни прилагает все старания, чтобы, не дай Бог, ни словечка не просочилось в газеты.
Человек с «браунингом» начал действовать. Увидев меня – я стоял спиной к камину, параллельно двери, – он, резко повернувшись, вскинул оружие.
– Руки вверх! – приказал он. Голос незнакомый. Я послушно поднял руки. – Ну-ка, кто тут Золотце? – Он повернулся к классу: – Кто из вас, ребятишки, Огден Форд?
Класс от изумления поразила немота.
– Огдена Форда тут нет, – ответил я.
Наш гость не обладал наивной верой, ценимой выше нормандской крови, и не поверил мне. Не поворачивая головы, он издал длинный свист. Снаружи затопали шаги. В комнату ввалился еще один приземистый крепыш.
– Его нету в другой комнате, – объявил он. – Я проверил.
А вот это был, вне сомнений, мой приятель Бак. Его голос я узнал бы где угодно.
– Этот тип говорит, – отозвался бандит с револьвером, – тут его нету. Тогда где же он?
– Ба, да это же Сэм! – воскликнул Бак. – Здоров, Сэм. Рад встрече? Мы теперь тоже внутри, на этот раз все путем.
Слова произвели заметный эффект на его коллегу.
– Сэм? А, черт! Позволь, я башку ему снесу, – с наивным жаром потребовал он, угрожающе рванувшись ко мне, и замахнулся свободным кулачищем. В роли Сэма я не пользовался популярностью. Никогда еще я не слышал, чтобы столь скупые слова выражали столько эмоций. Бак, к моему облегчению, отверг эту просьбу, и я решил, что это очень порядочно.
– Охолони! – коротко бросил он.
Его приятель охолонул, то есть опустил кулачище. Но револьвер был по-прежнему нацелен на меня. Мистер Макгиннис взял ситуацию в свои руки.
– Ну так чего, Сэм, – сказал он, – колись. Где тут у вас Золотце?
– Я не Сэм, – твердо возразил я. – Можно мне опустить руки?
– Ага, если желаешь, чтоб тебе макушку отстрелили.
Такого желания у меня не возникло, и рук опускать я не стал.
– Ну так, Сэм, нету у нас времени лясы точить. Выкладывай, где этот Золотце?
Отвечать как-то требовалось. Бесполезно было настаивать, что я не Сэм.
– В это время по вечерам он обычно занимается с мистером Глоссопом.
– Какой такой Глоссоп? Недотепа с булкой вместо физии?
– Именно. Вы прекрасно его описали.
– Там Золотца нету. Я проверил. А ну кончай дурить, Сэм! Где мальчишка?
– Я не могу сообщить вам, где именно он в данный момент, – правдиво ответил я.
– А, черт! Дай-ка, я ему долбану! – взмолился грабитель с револьвером, крайне неприятная личность. Я бы с таким никогда не подружился.
– Охолони! – опять бросил Макгиннис. Тот с сожалением охолонул.
– Ты его, Сэм, куда-то припрятал, – предположил Макгиннис. – Но тебе меня не обмишурить. Я местечко это частым гребешком прочешу, а сыщу мальчишку.
– Пожалуйста. Не смею задерживать.
– А ты со мной потопаешь.
– Как желаете. Рад служить.
– Да кончай ты рассусоливать, болван! – рявкнул Бак, внезапно впадая в ярость. – Говори, как нормальный парень. Стоит тут, морочит мне башку!
– Слушай-ка, давай я двину ему разок, – жалобно взмолился обладатель револьвера. – Какие возраженья-то?
Вопрос этот показался мне самого дурного вкуса. Бак не обратил на него внимания.
– Отдай пушку, – приказал он, отбирая у другого «браунинг». – Ну, а теперь, Сэм, будешь умницей и пойдешь или нет?
– Охотно сделаю все, что пожелаете, но…
– Ну так и двигай давай, – с отвращением приказал Бак. – Топай, да поживее, сейчас обойдем местечко. Думал, у тебя, Сэм, побольше ума. Чего играть в эти дурацкие игры? Сам знаешь, что проиграл. Ты…
Стреляющая боль в плечах вынудила меня перебить его.
– Минутку. Я опущу руки. У меня судороги.
– Дыру в тебе прострелю, если опустишь.
– Это уж как вам угодно. Но я не вооружен.
– Левша, – бросил Бак второму, – пошарь, нету ли при нем пушки.
Шагнув вперед, Левша принялся умело охлопывать мои бока, угрюмо бурча все время. На таком близком расстоянии соблазн для него стал почти неодолимым.
– Нету, – сумрачно объявил он.
– Тогда можешь опустить, – разрешил Макгиннис.
– Спасибо.
– А ты оставайся тут, приглядывай за ребятней. Двинулись, Сэм.
Мы вышли из комнаты, я – впереди, Бак – чуть ли не вплотную следом. Изредка он предостерегающе тыкал мне в спину верной пушкой.
2
Когда мы вышли в коридор, я сразу увидел человека, лежавшего у парадной двери. Свет лампы падал ему на лицо, и я узнал Уайта. Руки и ноги были связаны. Пока я смотрел на Уайта, он пошевелился, точно бы стараясь разорвать узы, и я почувствовал облегчение. Тот шум, который донесся до меня в классе, в свете последующих событий представлялся весьма зловещим, и я с облегчением увидел, что дворецкий жив. Я догадался, и совершенно правильно, как выяснилось впоследствии, что злодеи использовали мешок с песком. Его оглушили в тот самый момент, как он открыл дверь.
Рядом с комнатой Глоссопа стоял, привалившись к стене, еще один субъект в полумаске, приземистый и плотный. Видимо, шайку Макгинниса подбирали по единому стандарту, все они смотрелись близнецами. У этого единственной отличительной чертой были рыжие усы. Он курил трубку, словно воин на привале.
– Привет! – крикнул он, когда мы появились, и ткнул большим пальцем в дверь класса. – Я их запер. Чего это ты делаешь, Бак? – Он ленивым кивком указал на меня.
– Местечко обходим, – объяснил Макгиннис. – Там парня тоже нету. Давай, шевелись, Сэм!
Апатия слетела с его коллеги, как по волшебству.
– Сэм! Так это Сэм! Дай-ка я вышибу ему мозги!
Больше всего в этом эпизоде меня поразила схожесть вкусов у членов шайки Макгинниса. Люди, имеющие, без сомнения, самые разные точки зрения на другие предметы, в этом пункте сходились единодушно. Все как один рвались разнести мне голову. У Бака, однако, были насчет меня другие замыслы. Пока что я был необходим ему как гид, и моя ценность сильно упала бы, если б из меня вышибли мозги. Дружелюбия ко мне он чувствовал не больше, чем сподвижники, но не позволял чувствам примешиваться к делу. Все внимание Бак сосредоточил на предстоящем походе наверх, с истовостью молодого джентльмена из поэмы Лонгфелло, который нес знамя с диковинной надписью «Excelsior».
Коротко приказав своему союзнику охолонуть, что тот и исполнил, Бак подтолкнул меня дулом револьвера. Рыжеусый вновь привалился к стенке, удрученно посасывая сигару с видом человека, разочарованного в жизни. Мы же поднялись по лестнице и приступили к обходу комнат на втором этаже.
Находились там кабинет мистера Эбни и две спальни. Кабинет был пуст, а единственными обитателями спален оказались трое мальчиков, лежавших с простудой по причине того, первого набега Макгинниса. Они пискнули от удивления при виде учителя, явившегося в такой сомнительной компании.
Бак разочарованно оглядел их. Я ждал, чувствуя себя коммивояжером, водящим покупателя по залу с образцами товаров.
– Дальше, – буркнул Бак.
– А из этих кто-нибудь не сгодится?
– Заткнись ты, Сэм.
– Зови меня Сэмми, – проникновенно попросил я. – Мы теперь старые друзья.
– Не хами, – сурово отозвался он, и мы двинулись дальше.
Верхний этаж оказался еще пустыннее второго. В спальнях – никого. Единственная комната, кроме спален, принадлежала мистеру Эбни, и когда мы подошли к ней, чихание внутри известило о страданиях обитателя.
Чихание потрясло Бака до глубины души. Точно гончая, он тут же сделал стойку у дверей.
– А тут кто?
– Только мистер Эбни. Его лучше не беспокоить. У него сильнейшая простуда.
Бак неправильно истолковал мою заботливость о нанимателе. Он взбудоражился.
– Сейчас же открой дверь!
– Мистер Эбни напугается.
– Давай! Отворяй!
Если тебе тычут «браунингом» пониже спины, поневоле послушаешься. Я открыл дверь – предварительно постучавшись в виде слабой уступки условностям, – и наша процессия вошла.
Мой сраженный болезнью наниматель лежал на спине, вперившись взором в потолок, и поначалу наш приход не оторвал его от созерцания.
– Да? – хрипло прокаркал он и скрылся за огромным носовым платком. Приглушенные звуки, точно отдаленные взрывы динамита, соединенные с землетрясениями, подсказали: он расчихался.
– Простите, что побеспокоили, – начал было я, но Бак, человек действия, презирающий пустую болтовню, прошагал мимо меня и, ткнув револьвером в бугор на постели, где, по его грубым подсчетам, скрывались ребра мистера Эбни, бросил всего одно слово:
– Па-аслушай!
Мистер Эбни резко сел, точно чертик в коробке. Кто-то мог бы даже сказать, что он подскочил. И тут увидел Бака.
Не могу даже отдаленно представить, каковы были его чувства. Он с самого детства вел жизнь размеренную и спокойную. Создания вроде Бака появлялись в ней, если появлялись вообще, лишь в кошмарных снах после чересчур плотного обеда. Даже в обычном костюме без экстравагантностей вроде маски и револьвера Бак был отнюдь не симпатяга. Но с этой чудовищной грязной тряпкой на лице он превратился в ходячий кошмар.
Брови мистера Эбни взлетели, челюсть отпала до крайнего нижнего предела. Волосы, взлохмаченные от соприкосновений с подушкой, встали дыбом. Глаза выпучились, как у змеи. Он зачарованно вперился в Бака.
– Слушай, кончай глазеть-то. Не на выставке. Где этот ваш Форд?
Все фразы Макгинниса я пишу, словно бы их произносили звучным голосом, ясно и четко; но это я ему льщу. На самом деле манера его речи наводила на подозрения, что рот у него набит чем-то большим и жестким, и понять его было трудновато.
Мистеру Эбни это не удалось. Он по-прежнему беспомощно таращился, распахнув рот, пока напряженность не снялась новым чиханием.
Допрос чихающего человека не приносит удовлетворения. Бак сумрачно дожидался конца приступа. Я между тем оставался близко к двери. Я тоже пережидал чихание мистера Эбни, и мне в голову в первый раз с той минуты, как Левша ввалился в класс, пришла мысль: надо бы действовать. До этого новизна и неожиданность событий притупили мой мозг. Покорно шагать впереди Бака по лестнице и с той же покорностью дожидаться, пока он допросит мистера Эбни, представлялось мне единственно возможным. Для человека, чья жизнь протекала в стороне от подобных вещей, гипнотическое влияние пистолета поистине непреодолимо.
Но теперь, временно освободившись из-под этого влияния, я обрел способность думать, и ум мой, восполняя прежнюю пассивность, искрометно, просто и быстро выстроил план действий.
План получился простенький, но очень эффективный. Мое преимущество заключалось в знании «Сэнстед-Хауса» и невежестве Бака. Только бы взять правильный старт, и тогда погоня Бака закончится впустую. Именно в старте я видел залог успеха.
До Бака не дошло, что оставлять меня между дверью и собой – тактическая ошибка. Наверное, он слепо полагался на гипнотическую силу пистолета. Он даже не смотрел на меня. В следующий же миг мои пальцы легли на выключатель, и комната потонула во мраке. Схватив стул, стоявший у двери, я швырнул его в пространство между нами. Потом, отскочив, распахнул дверь и помчался по коридору.
Бежал я не бесцельно. Я стремился к кабинету. Он, как я уже объяснял, находился на втором этаже. Его окно выходило на узкую лужайку, окаймленную кустарником. Прыжок, конечно, не из приятных, но мне вроде бы припоминалось, что по стене, близко к окну, проходит водосточная труба. И в любом случае я не в том положении, чтобы синяк-другой устрашили меня. Я прекрасно понимал, что положение мое крайне опасно. Когда Бак, завершив обход дома, не найдет Золотца – а я полагал, что так и случится, – то он снимет защиту, какую предоставлял мне как гиду. На меня обрушится вся ярость его разочарования. Никакие благоразумные соображения о собственной безопасности не удержат похитителей. Будущее ясно. Мой единственный шанс – сбежать в сад, где в темноте преследование невозможно.
Управиться следовало в несколько секунд – я рассчитал, что Баку потребуются именно эти секунды, чтобы обогнуть стул и нашарить дверную ручку.
И оказался прав. Как раз когда я достиг двери кабинета, дверь спальни шумно распахнулась и дом наполнился криками и топотом бегущих по не застланной ковром площадке. Из коридора снизу раздались ответные крики, но с вопросительными интонациями. Помощники рвались помочь, но не знали как. Покидать посты без особого распоряжения им не хотелось, а смысла криков Бака за топотом ног было не разобрать.
Очутившись в кабинете, я быстро запер за собой дверь, пока они не достигли взаимопонимания, и скакнул к окну. Ручка гремела. Неслись крики. Треснула от ударов панель, и затряслись на петлях двери.
И тут меня впервые в жизни охватила паника. Сокрушающий оголтелый страх, сметающий всякий разум, волной захлестнул меня; тот парализующий ужас, какой накатывает только в кошмарных снах. А происходящее и впрямь походило на сон. Мне чудилось, будто я стою рядом с самим собой, глядя со стороны, как я сражаюсь израненными пальцами с окном, дергаю, а оно никак не поддается.
Рядом с комнатой Глоссопа стоял, привалившись к стене, еще один субъект в полумаске, приземистый и плотный. Видимо, шайку Макгинниса подбирали по единому стандарту, все они смотрелись близнецами. У этого единственной отличительной чертой были рыжие усы. Он курил трубку, словно воин на привале.
– Привет! – крикнул он, когда мы появились, и ткнул большим пальцем в дверь класса. – Я их запер. Чего это ты делаешь, Бак? – Он ленивым кивком указал на меня.
– Местечко обходим, – объяснил Макгиннис. – Там парня тоже нету. Давай, шевелись, Сэм!
Апатия слетела с его коллеги, как по волшебству.
– Сэм! Так это Сэм! Дай-ка я вышибу ему мозги!
Больше всего в этом эпизоде меня поразила схожесть вкусов у членов шайки Макгинниса. Люди, имеющие, без сомнения, самые разные точки зрения на другие предметы, в этом пункте сходились единодушно. Все как один рвались разнести мне голову. У Бака, однако, были насчет меня другие замыслы. Пока что я был необходим ему как гид, и моя ценность сильно упала бы, если б из меня вышибли мозги. Дружелюбия ко мне он чувствовал не больше, чем сподвижники, но не позволял чувствам примешиваться к делу. Все внимание Бак сосредоточил на предстоящем походе наверх, с истовостью молодого джентльмена из поэмы Лонгфелло, который нес знамя с диковинной надписью «Excelsior».
Коротко приказав своему союзнику охолонуть, что тот и исполнил, Бак подтолкнул меня дулом револьвера. Рыжеусый вновь привалился к стенке, удрученно посасывая сигару с видом человека, разочарованного в жизни. Мы же поднялись по лестнице и приступили к обходу комнат на втором этаже.
Находились там кабинет мистера Эбни и две спальни. Кабинет был пуст, а единственными обитателями спален оказались трое мальчиков, лежавших с простудой по причине того, первого набега Макгинниса. Они пискнули от удивления при виде учителя, явившегося в такой сомнительной компании.
Бак разочарованно оглядел их. Я ждал, чувствуя себя коммивояжером, водящим покупателя по залу с образцами товаров.
– Дальше, – буркнул Бак.
– А из этих кто-нибудь не сгодится?
– Заткнись ты, Сэм.
– Зови меня Сэмми, – проникновенно попросил я. – Мы теперь старые друзья.
– Не хами, – сурово отозвался он, и мы двинулись дальше.
Верхний этаж оказался еще пустыннее второго. В спальнях – никого. Единственная комната, кроме спален, принадлежала мистеру Эбни, и когда мы подошли к ней, чихание внутри известило о страданиях обитателя.
Чихание потрясло Бака до глубины души. Точно гончая, он тут же сделал стойку у дверей.
– А тут кто?
– Только мистер Эбни. Его лучше не беспокоить. У него сильнейшая простуда.
Бак неправильно истолковал мою заботливость о нанимателе. Он взбудоражился.
– Сейчас же открой дверь!
– Мистер Эбни напугается.
– Давай! Отворяй!
Если тебе тычут «браунингом» пониже спины, поневоле послушаешься. Я открыл дверь – предварительно постучавшись в виде слабой уступки условностям, – и наша процессия вошла.
Мой сраженный болезнью наниматель лежал на спине, вперившись взором в потолок, и поначалу наш приход не оторвал его от созерцания.
– Да? – хрипло прокаркал он и скрылся за огромным носовым платком. Приглушенные звуки, точно отдаленные взрывы динамита, соединенные с землетрясениями, подсказали: он расчихался.
– Простите, что побеспокоили, – начал было я, но Бак, человек действия, презирающий пустую болтовню, прошагал мимо меня и, ткнув револьвером в бугор на постели, где, по его грубым подсчетам, скрывались ребра мистера Эбни, бросил всего одно слово:
– Па-аслушай!
Мистер Эбни резко сел, точно чертик в коробке. Кто-то мог бы даже сказать, что он подскочил. И тут увидел Бака.
Не могу даже отдаленно представить, каковы были его чувства. Он с самого детства вел жизнь размеренную и спокойную. Создания вроде Бака появлялись в ней, если появлялись вообще, лишь в кошмарных снах после чересчур плотного обеда. Даже в обычном костюме без экстравагантностей вроде маски и револьвера Бак был отнюдь не симпатяга. Но с этой чудовищной грязной тряпкой на лице он превратился в ходячий кошмар.
Брови мистера Эбни взлетели, челюсть отпала до крайнего нижнего предела. Волосы, взлохмаченные от соприкосновений с подушкой, встали дыбом. Глаза выпучились, как у змеи. Он зачарованно вперился в Бака.
– Слушай, кончай глазеть-то. Не на выставке. Где этот ваш Форд?
Все фразы Макгинниса я пишу, словно бы их произносили звучным голосом, ясно и четко; но это я ему льщу. На самом деле манера его речи наводила на подозрения, что рот у него набит чем-то большим и жестким, и понять его было трудновато.
Мистеру Эбни это не удалось. Он по-прежнему беспомощно таращился, распахнув рот, пока напряженность не снялась новым чиханием.
Допрос чихающего человека не приносит удовлетворения. Бак сумрачно дожидался конца приступа. Я между тем оставался близко к двери. Я тоже пережидал чихание мистера Эбни, и мне в голову в первый раз с той минуты, как Левша ввалился в класс, пришла мысль: надо бы действовать. До этого новизна и неожиданность событий притупили мой мозг. Покорно шагать впереди Бака по лестнице и с той же покорностью дожидаться, пока он допросит мистера Эбни, представлялось мне единственно возможным. Для человека, чья жизнь протекала в стороне от подобных вещей, гипнотическое влияние пистолета поистине непреодолимо.
Но теперь, временно освободившись из-под этого влияния, я обрел способность думать, и ум мой, восполняя прежнюю пассивность, искрометно, просто и быстро выстроил план действий.
План получился простенький, но очень эффективный. Мое преимущество заключалось в знании «Сэнстед-Хауса» и невежестве Бака. Только бы взять правильный старт, и тогда погоня Бака закончится впустую. Именно в старте я видел залог успеха.
До Бака не дошло, что оставлять меня между дверью и собой – тактическая ошибка. Наверное, он слепо полагался на гипнотическую силу пистолета. Он даже не смотрел на меня. В следующий же миг мои пальцы легли на выключатель, и комната потонула во мраке. Схватив стул, стоявший у двери, я швырнул его в пространство между нами. Потом, отскочив, распахнул дверь и помчался по коридору.
Бежал я не бесцельно. Я стремился к кабинету. Он, как я уже объяснял, находился на втором этаже. Его окно выходило на узкую лужайку, окаймленную кустарником. Прыжок, конечно, не из приятных, но мне вроде бы припоминалось, что по стене, близко к окну, проходит водосточная труба. И в любом случае я не в том положении, чтобы синяк-другой устрашили меня. Я прекрасно понимал, что положение мое крайне опасно. Когда Бак, завершив обход дома, не найдет Золотца – а я полагал, что так и случится, – то он снимет защиту, какую предоставлял мне как гиду. На меня обрушится вся ярость его разочарования. Никакие благоразумные соображения о собственной безопасности не удержат похитителей. Будущее ясно. Мой единственный шанс – сбежать в сад, где в темноте преследование невозможно.
Управиться следовало в несколько секунд – я рассчитал, что Баку потребуются именно эти секунды, чтобы обогнуть стул и нашарить дверную ручку.
И оказался прав. Как раз когда я достиг двери кабинета, дверь спальни шумно распахнулась и дом наполнился криками и топотом бегущих по не застланной ковром площадке. Из коридора снизу раздались ответные крики, но с вопросительными интонациями. Помощники рвались помочь, но не знали как. Покидать посты без особого распоряжения им не хотелось, а смысла криков Бака за топотом ног было не разобрать.
Очутившись в кабинете, я быстро запер за собой дверь, пока они не достигли взаимопонимания, и скакнул к окну. Ручка гремела. Неслись крики. Треснула от ударов панель, и затряслись на петлях двери.
И тут меня впервые в жизни охватила паника. Сокрушающий оголтелый страх, сметающий всякий разум, волной захлестнул меня; тот парализующий ужас, какой накатывает только в кошмарных снах. А происходящее и впрямь походило на сон. Мне чудилось, будто я стою рядом с самим собой, глядя со стороны, как я сражаюсь израненными пальцами с окном, дергаю, а оно никак не поддается.
3
Критик в кресле, анализирующий ситуацию спокойно, не сделает, пожалуй, скидок на спешку и страх. Рассуждает он хладнокровно и отстраненно и видит совершенно точно, что следовало сделать и какими простыми средствами справиться с катастрофой. Он бы вмиг разделался со всеми моими трудностями.
У него все получилось бы до смешного просто. Но я потерял голову и на минутку перестал быть разумным существом. Спасла меня лишь чистая удача. Как раз в тот миг, когда сопротивлявшаяся дверь все-таки поддалась напору, пальцы мои, скользнув, ткнулись в защелку, и я понял, почему никак не мог поднять окно.
Оттянув защелку, я рывком дернул раму вверх. В комнату ворвался ледяной ветер со снегом. Я вскарабкался на подоконник, и треск позади подсказал, что дверь упала.
От слежавшегося снега на подоконнике колени у меня промокли, пока я выбирался наружу, готовясь к прыжку. В комнате раздался оглушительный взрыв, и что-то обожгло мне плечо, будто каленым железом. Вскрикнув от боли, я потерял равновесие и свалился вниз.
У него все получилось бы до смешного просто. Но я потерял голову и на минутку перестал быть разумным существом. Спасла меня лишь чистая удача. Как раз в тот миг, когда сопротивлявшаяся дверь все-таки поддалась напору, пальцы мои, скользнув, ткнулись в защелку, и я понял, почему никак не мог поднять окно.
Оттянув защелку, я рывком дернул раму вверх. В комнату ворвался ледяной ветер со снегом. Я вскарабкался на подоконник, и треск позади подсказал, что дверь упала.
От слежавшегося снега на подоконнике колени у меня промокли, пока я выбирался наружу, готовясь к прыжку. В комнате раздался оглушительный взрыв, и что-то обожгло мне плечо, будто каленым железом. Вскрикнув от боли, я потерял равновесие и свалился вниз.