Пелевин Виктор. t

   – Ваше упрямство вызывает уважение – хотя, конечно, отнимает силы и время. Вот только как же ваш знаменитый принцип непротивления злу? Боюсь, что в этом зловонном трюме вам не удастся соблюсти его в полной мере…
   – Забота о моих принципах очень трогательна, – ответил Т. – Но я следую им применительно к обстоятельствам.
   – Ну что ж, – промурлыкал Кнопф, – давайте узнаем, есть ли в вас истинная вера… Вам, наверно, и самому ужасно интересно?
   Он поднял ко рту свой жуткий мундштук и издал два сиплых гудка.
   В руках индейцев-фрачников появились короткие духовые трубки. Они вскинули свое оружие к губам; в ту же секунду Т. присел на корточки, закрывшись щитом. Раздалось несколько звонких щелчков о металл, а вслед за этим Т. страшно прокричал:
   – Поберегись!
   И швырнул копье в ближайшего из индейцев.
   Раздался глухой вой – скорее звериный, чем человеческий. Несчастный упал. Т. рванул на себя веревку, и окровавленное копье опять оказалось в его руке.
   – Поберегись! – крикнул он снова.
   Бросок, и второй карлик повалился на пол рядом с первым. Третий успел перезарядить свою духовую трубку и выстрелить, прежде чем его сразило копье. Острый шип воткнулся Т. в плечо.
   В ту же секунду он почувствовал во рту металлический вкус; в голове загудело, а перед глазами заплясали разноцветные пятна.
   «Ариэль, – вспомнил он, – Ариэль…»
   Пелена перед глазами сразу исчезла, и головокружение кончилось так же внезапно, как началось.
   В Т. попало еще два отравленных шипа – один в ногу, другой в кисть руки. Но яд больше не оказывал действия, и вскоре последний фрачник упал на пол, обливаясь темной кровью.
   – Поберегись… – хрипло выдохнул Т.
   – В этот раз ваше напутствие несколько опоздало, – меланхолично заметил Кнопф. – Впрочем, бедняга все равно не понимал по-русски… Вы не устаете меня удивлять, граф. Причем удивлять неприятно.
   Вынув из кармана револьвер, он попятился к лестнице. Закрываясь щитом, Т. шагнул за ним следом. Грохнул выстрел; пуля под острым углом ударила в щит и отрикошетила в потолок.
   Кнопф вновь поднял револьвер, тщательно прицелился и выстрелил. Керосиновая лампа, стоявшая на лавке, подскочила и, лопнув, упала на пол. По доскам поползли желто-голубые огненные змеи. На лице Кнопфа появилась ухмылка.
   – Что ж, – сказал он. – Кому суждено сгореть, тот не умрет от яда…
   Он навел револьвер на Т., и тот вновь выставил перед собой щит. Но Кнопф не стрелял – он просто держал Т. на мушке, дожидаясь, пока пламя расползется по трюму.
   Запахло паленым мясом. Т. чувствовал, что жар подступает со всех сторон; щит в его руке стал нагреваться.
   – Прощайте, граф, – сказал Кнопф. – Счастливой дороги в Аид.
   С этими словами он захлопнул за собой украшенную Аполлоном дверь.
   Т. огляделся. Пустой весельный люк, через который он попал на корабль, теперь был отрезан непроходимой стеной огня. Бросив щит, Т. подскочил к ближайшему веслу, яростным усилием вырвал его из уключины и вытолкнул за борт. Затем он сорвал уже тлеющий халат, протиснулся сквозь узкий лаз, упал в холодную воду, нырнул и поплыл прочь от обреченного судна.
   Отплыв, насколько хватило дыхания, он вынырнул и оглянулся. Баржа горела; Т. увидел привязанную к ее корме лодку, куда перебирались подручные Кнопфа. Сам Кнопф был уже в лодке.
   – Вон он! – крикнул один из преследователей. – Глядите, вон он плывет!
   Т. сделал глубокий вдох и нырнул за миг до того, как по воде защелкали пули.

V

   Выбравшись на берег, Т. пошел вниз по реке, прячась в прибрежных зарослях. Зарево пожара осталось позади; вокруг сомкнулась холодная тьма, и вскоре Т. стало казаться, что он не человек, а заблудившийся зверь, крадущийся сквозь ночь – доказательством были его нагота и одиночество.
   «Впрочем, – подумал он, – фальшивое чувство. Крадущийся зверь не ощущает себя крадущимся зверем. Хищнику не нужны метафоры – все это слишком человеческое…»
   Примерно через час он увидел вдали огни костров, потом услышал звуки гитары, а затем до него долетел сводящий с ума аромат печеных яблок. Это, видимо, и был тот табор, о котором говорила покойная княгиня.
   Самая веселая компания расположилась вокруг большого костра у кромки воды. Они пели «Шел мэ вэрсты». Т. любил эту песню.
   Чтобы не смутить цыган внезапностью своего появления, он издали запел им в лад. На его голос обернулось несколько человек – но никто не проявил беспокойства, когда в освещенном пространстве перед костром появился голый мускулистый бородач.
   Сохраняя дистанцию, Т. присел у огня и с наслаждением стал впитывать тепло – за время прогулки по берегу он изрядно продрог. Вскоре к нему подошла цыганская девушка, одетая в ворох пестрых платков и тряпок, и протянула глиняную тарелку с двумя печеными яблоками. Т. благодарно принял предложенное, и девушка, покосившись на его золотой талисман, присела рядом.
   – Куда путь держишь, офицер? – спросила она хриплым разбойничьим голосом.
   «Видимо, – подумал Т., – офицер для нее всякий мужчина, который не цыган. Какая простая вселенная, даже завидно…»
   – В Оптину Пустынь, – ответил он.
   – А что это такое?
   – Так я сам, милая, хотел у вас разузнать.
   Цыганка смерила его взглядом.
   – Ну погоди, сейчас разузнаешь.
   Встав, она ушла в темноту.
   Когда Т. доел последнее яблоко, к нему приблизились двое – седой старик, похожий на зажиточного мужика (его принадлежность к цыганскому сословию выдавала только серьга в ухе), и бритый наголо гигант в зеленых шароварах. Торс гиганта покрывали лубочные татуировки, выполненные крайне неискусно и криво, а нос был уродливо расплющен.
   «Это впечатляет, – подумал Т. – До чего, однако, точный психологический расчет: сразу понимаешь, что такому ничего не стоит убить человека. Ясно по тому, как пошло он себя изуродовал. Ведь из презрения к собственной жизни всегда следует презрение к чужой…»
   – Ты спрашивал про Оптину Пустынь? – спросил старик.
   – Я, – подтвердил Т.
   Старик с гигантом обменялись многозначительным взглядом.
   – Думаю, это тот, кого мы ждем, – сказал гигант. – Если полковник правду говорил, куплю новые сапоги.
   – Не лютуй, Лойко, – вздохнул старик.
   Он повернулся к Т. и показал ему дешевые песочные часы – вроде тех, что встречаются в гимназических кабинетах естествознания.
   – Тебе придется доказать, что ты заслуживаешь ответа на свой вопрос, борода.
   – Каким образом?
   – Ты должен бороться с Лойко и выстоять против него хотя бы две минуты. Останешься живым – узнаешь все, что хочешь.
   – Господа, – сказал Т., – здесь какое-то недоразумение. Вы даже не спросили, кто я такой.
   – Тебя не спросили, кто ты такой, – отозвался старик, – потому что это не в нашем обычае. Мы цыгане. Но каждый, кто заговорит о том, о чем заговорил ты, должен бороться с Лойко. А если ты тот, кого мы ждем, ты просто обязан бороться.
   Перевернув часы, он поставил их на землю и объявил:
   – Время!
   – Постойте, – сказал Т., – а кого, собственно, вы ждете?
   Гигант, уже протянувший к Т. руки, замер.
   – К нашему барону приезжал жандармский полковник, – ответил старик. – Он сказал, что сегодня из реки может выйти голый человек с черной бородой, за которого объявлена награда – за живого или мертвого. Нам не нужна награда за живого, потому что мы цыгане и это будет для нас позором. Но нет позора в том, чтобы получить награду за мертвого – это как продать лошадиную шкуру. Поэтому борись с Лойко, и пусть Бог поможет тебе выстоять.
   – А какой смысл вы вкладываете в понятие «выстоять»?
   – За то время, пока в часах сыплется песок, ты ни разу не должен коснуться спиной земли. Это не так долго – меньше двух минут. Тогда мы поверим, что ты тот, за кого себя выдаешь.
   – Но я ни за кого себя не выдаю, – заметил Т.
   Старик с гигантом переглянулись.
   – Это правда, – сказал старик. – Тогда ты должен доказать, что ты тот, за кого мы тебя принимаем.
   – А за кого вы меня принимаете?
   – За того, кого ждет наш барон, – ответил гигант Лойко. – Тебе уже объяснили. Жандармский полковник предупредил барона, что может прийти голый человек с бородой.
   Т. почесал в затылке, словно пытаясь понять слишком мудреную для него мысль.
   – Но для чего мне доказывать, что я голый человек с бородой, если это и так видно?
   Цыгане у костра давно затихли и теперь напряженно вслушивались в разговор. На лице гиганта отразилось раздумье. Старик тоже надолго задумался, поглаживая пальцами тяжелый серебряный полумесяц в растянутой мочке уха. Наконец он сказал:
   – Голый человек с бородой может быть тот и не тот. Голых людей с бородой много, а награду дают только за одного.
   – Да, – согласился Лойко.
   – И я уже не уверен, – продолжал старик, – что ты тот голый человек с бородой, про которого говорил полковник. Для того человека ты слишком много болтаешь. Но тебе все равно придется пройти испытание.
   – И что будет, если я его пройду? – спросил Т.
   – Мы отведем тебя к барону.
   – Хорошо, – ответил Т. – Извольте, я готов. Только скажите, какие приемы мне разрешается применять?
   Лойко презрительно засмеялся.
   – Любые, какие знаешь.
   – То есть совсем-совсем любые?
   Лойко кивнул.
   – Все это слышали? – спросил Т., обращаясь к сидящим у костра.
   – Да, – подтвердил Лойко, пригибаясь к земле и вытягивая перед собой похожие на два полена руки. – Все слышали. Не бойся сделать мне больно…
   Он сделал шаг к Т.
   – Но тогда, – сказал Т., – я уже прошел ваше испытание.
   – Почему? – спросил старик.
   Т. указал на поблескивающую в траве колбу.
   – Весь песок в часах пересыпался вниз. Извольте свериться. И я ни разу не коснулся спиной земли. Такие уж у меня приемы, господа.
   Вокруг костра поднялся шум – цыгане заспорили. Кто-то смеялся, кто-то разочарованно плевал в огонь. Но, судя по всему, серьезных возражений ни у кого не нашлось.
   – Какие странные приемы, – сказал старик. – И что это за борьба?
   – Она называется «незнас», или «непротивление злу насилием», – ответил Т.
   – Ты схитрил, как баба, – презрительно бросил Лойко.
   – Еще скажите, сударь, что я веду себя как цыган, – усмехнулся Т.
   – Мы еще встретимся с тобой, борода, запомни.
   Т. пристально поглядел гиганту в глаза.
   – Вам не следует к этому стремиться.
   – Почему?
   – Встреча закончится не так, как вы предполагаете.
   Цыган Лойко ничего не сказал, только недобро ухмыльнулся. Т. повернулся к старику.
   – Вы обещали отвести меня к барону, если я пройду испытание? Так ведите…
 
   Цыганский барон оказался приземистым полным человеком, похожим на отставного гусара – он был одет в малиновый доломан со споротыми шнурами. На его морщинистом лице кустились пушистые длинные усы, которые вполне пошли бы полицмейстеру или железнодорожному служащему.
   Барон в одиночестве сидел на раскладном стуле у самого дальнего костра; рядом стоял второй такой же стул. Изредка к огню приближалась худая маленькая женщина, чтобы подбросить в него веток, и сразу уходила прочь.
   Цыган, сопровождавший Т., подошел к барону, склонился к его уху и долго что-то говорил. Барон несколько раз усмехнулся, глядя на Т., а потом жестом пригласил его сесть рядом.
   – Итак, – начал он, когда провожатый удалился, – вы победили Лойко. Кто вы?
   – Меня называют граф Т.
   – Здравствуйте, граф.
   – Здравствуйте, барон, – сказал Т. с еле уловимой иронией. – Зачем нужно было это идиотское испытание?
   – Мы стараемся, чтобы из жизни не уходил дух благородного соперничества, – ответил барон чуть виновато. – Иначе мы быстро выродимся в шайку воров.
   – Вы знаете, кто я, – сказал Т. – А как ваше славное имя?
   – Зачем я стану обременять вашу память, – сказал барон. – Мое имя вам уж точно ни к чему. Пусть я буду просто цыганским бароном. Итак, у вас, кажется, был ко мне вопрос?
   – Да, – сказал Т. – Что такое Оптина Пустынь и где она находится?
   Барон выпучил глаза в недоумении.
   – Как? – переспросил он.
   – Оптина Пустынь, – отчетливо повторил Т. – Мне сказали, это что-то цыганское.
   Барон надолго задумался.
   – Не знаю, – сказал он. – Кажется, я раз или два слышал похожее словосочетание, когда учился в Петербургском университете. Это что-то литературное или мистическое. Но я могу и ошибаться. Однако совершенно точно, что к цыганскому укладу и обычаю это не имеет никакого отношения.
   – Позвольте, – сказал Т., – но ваши люди только что говорили: всякий, кто спросит об этом, должен бороться с Лойко.
   – Они по любому поводу так говорят, – махнул рукой барон. – Скучают, кровь играет. Вчера, верите ли, проезжал мимо жандармский полковник – один, верхом на лошади. Направлялся из сестриного имения в город Ковров, который тут неподалеку. Спросил у этих разгильдяев дорогу, так они и его заставили бороться… Он, кстати, успел рассказать, что похожего на вас человека ищут в округе.
   – Мне уже говорили, – ответил Т. – Выходит, вы ничем не можете помочь?
   – Отчего, – сказал барон, – могу. Ваша победа в поединке накладывает на меня определенные обязательства, поэтому мы обратимся к оракулу нашего табора. Делать это следует только в исключительных случаях, но сегодня у меня тоже есть к нему вопрос.
   – Думаете, оракул знает что-то такое, чего не знаете вы?
   Барон засмеялся.
   – Понимаю ваш скептицизм, граф. И все-таки попробовать стоит. Вы ведь рисковали ради этого жизнью.
   Он хлопнул в ладоши, и к нему приблизилась следившая за костром женщина. Барон что-то тихо приказал, и она исчезла в темноте. Через минуту она вернулась, положила к ногам барона вместительный футляр, обтянутый темной тканью, отвесила поклон и снова растворилась во мраке.
   Барон вынул из сапога маленький нож. Придвинув к себе футляр, он вспорол пыльную ткань и раскрыл его. Внутри лежала деревянная кукла. Вместо ног у нее была заостренная на конце палка, черная от земли. Цыган воткнул ее в землю (отчего кукла в бессильном возмущении взмахнула руками), а затем вынул из того же футляра курительную трубку с маленькой металлической чашкой и длинным деревянным чубуком. Достав из привязанного к трубке мешочка кусочек какого-то прозрачного вещества, похожего на янтарь или канифоль, он вложил его в чашечку.
   – Вы хотите… – начал было Т., но цыган перебил его:
   – Не бойтесь, вас не отравят. Мне надо понять, что делать по поводу вчерашнего жандарма, поэтому у вас будет собственный лорд-пробователь… Вернее, барон-пробователь.
   Вынув из костра горящую ветку, он поднес ее к металлической чашечке, затянулся и повелительным жестом протянул трубку Т. Тот осторожно взял ее в руки и, стараясь не вдыхать чересчур много, потянул в себя густой терпкий дым. У него сразу же закружилась голова, и он вернул трубку барону.
   – Ну как? – спросил барон. – О чем вы теперь думаете?
   Т. открыл рот для ответа, и вдруг понял, что ответа нет.
   Все мысли, только что заполнявшие его ум, разлетелись и исчезли – остался только треск сучьев в костре, запах дыма и чуть холодящий спину ветер. И еще мелькнуло головокружительное ощущение: словно под ногой подломилась перекладина лестницы, и тело стало невесомым.
   Поборов испуг усилием воли, Т. исподлобья поглядел на барона. Тот, видимо, понимал, что происходит – улыбнувшись, он затянулся еще раз, затем положил трубку назад в футляр, указал на куклу, встал и неторопливо пошел прочь от костра. Оставшийся в одиночестве Т. уставился на деревянного истукана.
   Это было подобие деревянного Пьеро: кукла печального образа с яйцеобразной головой, поднятыми над переносьем бровями (что придавало ей комически грустный вид) и прямоугольным подвижным ртом. Ее овальное тело покрывал черный лак; на груди были нарисованы три больших белых помпона, а длинные суставчатые руки кончались шариками, похожими на сжатые кулаки. С этих шарообразных кулаков и подвижной челюсти свисали коротко обрезанные нити. Т. разглядел выступающие из дерева крохотные металлические кольца, к которым они были привязаны: кукла, по-видимому, когда-то служила для представлений в балагане.
   Вдруг одна из рук куклы пришла в движение – хотя Т. отчетливо видел, что за обрезки нитей никто не тянул. Поднявшись до уровня головы, рука приветственно помахала, затем прямоугольный рот поехал вниз, и кукла сказала:
   – Коман сава, граф?
   Она говорила тем же голосом, что и тень на корабле княгини Таракановой.
   – Сава, – ответил Т.
   – Извините за этот вид, – сказала кукла. – Но если бы я выбрал в качестве медиума кого-нибудь из цыган, у вас наверняка остались бы сомнения в достоверности происходящего. Сейчас их не будет.
   – Кто вы такой? – спросил Т.
   Деревянный рот куклы издал несколько сухих звуков, похожих на что-то среднее между смехом и стуком.
   – Я уже представился в прошлый раз. Я ваш создатель. Мое имя Ариэль. Как и положено создателю, в настоящий момент я творю вас и мир. Я имею в виду, ваш мир.
   – Это я помню, – сказал Т. – Но кто вы по своей природе? Вы Бог?
   – Лучше считайте меня ангелом, – сказала кукла. – Мне будет приятно.
   – Вы падший ангел? Князь мира сего?
   Кукла зашлась деревянным смехом.
   – Вам не кажется, граф, что слово «падший» применительно к князю мира отдает просто небывалым лицемерием? Люди наперебой соревнуются, чтобы получить у него какую-нибудь работенку, и отчего-то называют его при этом «падший»…
   Т. улыбнулся.
   – Так учит церковь, – сказал он.
   – Да-да, церковь, – повторила кукла. – Считается, церковь противостоит князю мира. Ну не чушь ли? Вот подумайте сами, если бы у обычного околоточного надзирателя в самом что ни на есть жидоедском околотке какой-нибудь бедный еврей открыл корчму, где на вывеске было бы написано «противостою околоточному надзирателю», долго бы он так противостоял?
   – Думаю, нет.
   – И я тоже так думаю. А если бы такое заведение исправно работало из года в год и приносило хорошую прибыль, это, видимо, означало бы, что тут с околоточным очень даже совместный проект.
   – Извините, – сказал Т., – но ведь есть разница между околоточным и князем мира сего.
   – Я тоже так думаю, – согласилась кукла. – Князь мира не в пример могущественнее и умнее. И если он позволяет в своем околотке заведения, которые официально и торжественно противостоят околоточному, то это, надо думать, не без особого резону…
   – Что вы хотите этим сказать?
   – Пока ничего, граф, – хмыкнула кукла. – Так, делюсь наблюдениями. – Просто мне не нравится выражение «падший ангел». Если хотите, считайте меня пикирующим ангелом.
   – Что значит – «пикирующий»? Вы с кем-то пикируетесь? Говорите язвительности?
   – Нет. Пикирующие ангелы – это такие, которые еще надеются выйти из падения. Не совсем падшие, но вплотную приблизившиеся к порогу, хе-хе…
   – Церковь ничего о вас не говорит.
   – Мы тоже ничего о ней не говорим, – ответила кукла, – наша позиция по этому вопросу пока неясна. Но по мере вашего приближения к Оптиной Пустыни все решится. Если все пройдет как задумано, вас ожидает трогательное возвращение в церковное лоно. Однако не будем предвосхищать события…
   – Вы громоздите одну загадку на другую, – сказал Т. – Ответьте мне ясно и без уверток – кто вы такой на самом деле?
   Нарисованные глаза куклы моргнули и холодно уставились на Т.
   – А кто такой вы? Что вы знаете про самого себя?
   Т. пожал плечами.
   – Теперь мало. Меня контузило пулей. Но хоть я и потерял память – временно, надеюсь, – я все же остаюсь самим собой.
   – Вспомните что-нибудь конкретное о себе самом. Что угодно.
   – Например… Например… – Т. нахмурился, а потом нервно засмеялся. – Я думаю, так любого можно поставить в тупик. Велите человеку вспомнить о себе что угодно, и он растеряется.
   – Но вы не помните вообще ничего, не так ли?
   – Почему, кое-что приходит на ум. Вот Ясная Поляна, например. Беседки, борозда от плуга… Фру-Фру… Так лошадь зовут…
   Т. показалось, что кукла растянула рот в деревянной улыбке – хотя устройство ее рта этого не позволяло.
   – Ну это уже я за вас начинаю придумывать. Трудно удержаться.
   – Послушайте, Ариэль, – сказал Т., – вы, как я понимаю, можете показаться в любом виде, в каком пожелаете. Почему вы решили стать куклой?
   – Это намек.
   – На что?
   – Вы постоянно спрашиваете, кто такой я. Но ни разу не спросили, кто такой вы. Приходится стать для вас зеркалом.
   – Вы хотите сказать… – Т. почувствовал неприятный холодок под ложечкой, – что я кукла? Ваша марионетка, игрушка? Которая кажется живой только тогда, когда кукловод дергает ниточки?
   Кукла противно захихикала.
   – Почти попали. Но ниточки, как вы видите, обрезаны, и марионетка действует как бы сама. Задумайтесь, чем она занята? Дерется, стреляет, ведет беседы со встречными, убегает от какого-то Кнопфа. Но ничего толком не знает ни про себя, ни про этого Кнопфа. Каждую секунду она ведет себя так, словно движется к хорошо известной цели, но стоит ей задуматься об этой цели, и она с ужасом понимает – цель неясна…
   – Почему бы вам не перестать морочить мне голову? – спросил Т., сжимая кулаки. – Покажитесь в своем настоящем виде. Можете вы?
   – Могу, – сказала кукла после недолгого размышления. – Но вы будете разочарованы.
   – Прошу вас, сделайте это.
   – Сегодня уже нет времени.
   – Тогда в следующий раз. Обещайте.
   – Ну что ж, – вздохнула кукла и поглядела куда-то в сторону. – Пожалуй, и покажусь. А сейчас вам следует отдохнуть, граф. Завтрашний день вы почти полностью проведете в седле. Набирайтесь сил и не мучьте себя раздумьями – скоро вы все узнаете и так. Спокойной ночи.
   Т. не успел ничего сказать в ответ – руки куклы, только что занятые мелкой жестикуляцией, вдруг бессильно повисли; прямоугольник рта отвалился вниз. Теперь перед Т. чернел просто мертвый кусок дерева с нарисованными пятнами глаз. Т. смотрел на него до тех пор, пока из темноты не появился цыганский барон.
   В его руках были два свернутых одеяла.
   – Устраивайтесь на ночлег, – сказал он. – Утром вы получите вещи, которые велел передать вам оракул.
   – Какие вещи?
   – Форму жандармского полковника, – ответил барон. – Его оружие, кошелек с деньгами и коня. И какой это конь… Мне придется сделать над собой усилие, чтобы не перерезать вам горло ночью.
   – А откуда у вас форма жандарма? И его лошадь?
   – Та Лойко заборол. Не волнуйтесь, граф, все произошло по-честному. Жмура мы по реке пустили, а барахло я хотел приберечь, но уж больно оно горячее, как бы весь табор не запалило. Да и не нужны свободным людям сапоги со шпорами. А вам могут пригодиться. Езжайте, а дальше что-нибудь подвернется. Может статься, и найдете свою Пустынь…

VI

   Конь, белый иноходец, действительно оказался превосходным – только чересчур горячим. Сначала он попытался сбросить Т. на землю, но, почуяв опытную руку, подчинился человеческой воле.
   «Интересно, – думал Т., несясь по пустому утреннему тракту мимо серых изб и придорожных лавок, – как лошадь чувствует разницу между умелым наездником и новичком? На что это для нее похоже? На ношу, которая бывает удобной или нет? Впрочем, поклажа тем удобнее, чем она легче… А если вес одинаков? Наверное, лошадь воспринимает разницу просто как смену собственных настроений. В одном случае она испытывает нервозность, в другом чувствует себя уверенно и спокойно. И, конечно, не догадывается, почему – это просто случается, и все…»
   Странно, но мысли о ночном разговоре не тревожили Т. Он вспомнил об Ариэле только раз, вскоре после полудня: белые ивы, стоявшие вдоль дороги, напомнили ему процессию великанов, которые неспешно брели из одной вечности в другую, помахивая множеством тонких серебристых рук, похожих на руки вчерашней куклы. Великаны были древними, добродушными и слепыми; их мелкие многозначительные жесты были адресованы неведомым существам, которые понимали когда-то этот язык, но уже давно вымерли. А слепые деревья не знали про случившееся и жестикулировали так же старательно, как много миллионов лет назад.
   Обещание Ариэля сбылось – Т. действительно провел весь день в седле. Когда солнце склонилось к западу, он остановился у маленькой железнодорожной станции, чтобы перевести дух и поесть в станционном буфете.
   Половой, верткий малый с карандашиком, торчащим из кармана засаленного передника, внимательно оглядел молодого жандармского полковника, а затем, даже не скрываясь, сверился с какой-то сложенной бумажкой.
   «Вероятно, – подумал Т., – там описание примет. Не следует спрашивать здесь про Оптину Пустынь – могут наврать или отправить прямиком в западню…»
   Пообедав, он подозвал полового.
   – У вас есть телеграфный аппарат?
   – Есть, – сказал половой. – Желаете дать телеграмму?
   – Нет, – презрительно бросил Т. – Просто пытаюсь сообразить, сколько у меня времени, любезный.
   Половой осклабился, словно не поняв барской шутки, но по его покрасневшим ушам Т. понял, что попал в точку. Бросив на стол рубль, он вышел во двор, вскочил на коня и, не оглядываясь, помчался вперед.
   Вскоре дорога вывела в богатое село со свежевыкрашенной белой церковью. У церковной ограды сидел печальный одноногий солдат в полинявшем сером мундире.
   – Не знаешь, где тут Оптина Пустынь? – спросил Т., нагибаясь к нему с лошади.
   – Это про которую мужики бають? – переспросил солдат. – Которое недавно устроили заведение?